[1] оставалась лишь груда обломков. Был только один способ их уничтожить – превратить истребитель в плазменный шар. Но, конечно, эта гипотеза была нелепой – если бы дроми сожгли «ястребок», он сгорел бы вместе со своим кораблем.

Но он жив! Несомненно жив, хотя не может пошевелить ни рукой, ни ногой и ничего не видит!

Может быть, дело не в истребителе, а в нем самом? Гравитационный удар способен отключить все центры восприятия… Но дроми не пользовались таким оружием, слишком громоздким, дорогим и малоэффективным в борьбе с земными кораблями. К тому же от сильного всплеска гравитации полопались бы кровеносные сосуды, что означает мгновенную смерть. Во всяком случае, он не сумел бы сейчас призадуматься о причинах своей неподвижности, об этой тьме и полном отсутствии ориентиров! С другой стороны, разряд плазменного метателя, преодолевший защитное поле, мог не убить его, а только изувечить. Скажем, проделать дырку в позвоночнике, срезать конечность, проткнуть живот… Это штатная ситуация, и «ястреб», спасая пилота от болевого шока, задействовал бы гипотермический блок. Так, возможно, и произошло; и тогда он несется сейчас в своем кораблике прямо к реаниматорам «Мальты». Летит туда замороженным, как древний таракан в куске арктического льда… Но разве анабиоз не блокирует сознание? В инструкции для младших офицеров и нижних чинов об этом говорилось как-то не совсем отчетливо… Наверное, чтобы нас не шокировать, решил он; затем подумал, что гипотермия, скорее всего, частичная и не затронула мозг.

Но все же интересно, сколько в нем дырок? И что струится в жилах – собственная кровь или питательный раствор? А может, кровь замерзла вместе с артериями, венами и прочей требухой? Нет, это невозможно, ведь мозг не отключился! Мыслю, значит существую… То есть мозговые клетки снабжаются глюкозой и кислородом в необходимых количествах… Хотя, пожалуй, мысли текут не очень ясные и с памятью тоже непорядок. Не вспомнить самых простых вещей, даже…

Тьма разошлась, будто мрачные бездны Галактики вдруг озарились взрывом сверхновой. Он увидел чье-то лицо – оно плавало над ним в смутной дымке и казалось таким знакомым и родным… Определенно он его где-то видел! Где-то, когда-то… Светлые волосы, серые глаза, белая кожа и веснушки на носу… Женщина! Мама? Быть не может! Мама сейчас с отцом на крейсере «Урал», в сотнях парсеков от Тхара, на границе сектора дроми… Они там, а он здесь, в эскадре «Мальты»… Припомнить бы только, кто он такой. Пусто в голове, ни имени, ни должности, ни звания! Хотя, должно быть, лейтенант, раз стал пилотом «ястреба»… Боевую машину не доверят курсанту-сопляку…

Нет, это не мать, подумал он, всматриваясь в знакомые черты; матери за шестьдесят, а этой девице втрое меньше. Мать тоже выглядит совсем не старой, но дело тут не в алых губках и нежной коже, а в выражении лица. Мать смотрит так, будто перед нею орудийный монитор на корабле лоона эо, а здесь глазки юные, наивные. Где же я их видел? Вертится в голове, а не ухватить…

Мрак сомкнулся снова, и мысль, прерванная видением, завершилась: ему не вспомнить самых простых вещей, даже собственного имени! Он твердо знал лишь то, что сражался с дроми над Тхаром, прикрывая нижний квадрант под «Мальтой» вместе с другими «ястребками». Кажется, бились они в двух мегаметрах над поверхностью, и у жаб был перевес пять к одному… Кажется, кроме малых кораблей, атаковали их дредноуты, и «Мальта» спалила один или два ударами аннигилятора… Кажется, погиб фрегат – вот только какой? Они были так похожи – «Гектор», «Ахилл» и «Диомед»…

Кажется, кажется… Ничего ясного, ничего определенного! Та сероглазая девица – не врач ли медицинской службы крейсера? Великая Пустота! Даже этого не вспомнить! Не помню, ничего не помню!

Где-то в подсознании строгий голос произнес: «Можешь все забыть, солдат, все, кроме инструкций. Они – твои Коран и Библия. Пока с тобою командир, ты выполняешь приказы, но если ты один, что остается? Только инструкции».

Голос был знакомым. Пилот-наставник в Академии… как его?.. Самид Сухраб или Сухраб Самид?.. Не важно! А вот про инструкции он не зря сказал, в инструкциях ясно говорится: посттравматический синдром может вести к временной амнезии, и в этом случае надо вспоминать не имена, не обстоятельства, не факты, а визуальные образы… самые устойчивые образы, лицо возлюбленной или жены, а если не обзавелся подругой, вспомни мать… это первый шаг к восстановлению памяти…

Похоже, он выполнил инструкцию, вспомнил маму. Или то была не она?..

Мысленное усилие оказалось слишком тяжелым, и крылья беспамятства сомкнулись над ним.


* * *

Все еще не шевельнуться. Зато вспоминается больше: того пилота-наставника звали не Самид Сухраб, а Джафараль-Хусейн. Самид Сухраб – капитан «Мальты», командир группировки «Дальний рубеж». Тяжелый крейсер, три фрегата, семьдесят два истребителя, десантный батальон и боевые роботы… Капитан Самид – тощий, хмурый, смуглый, с носом как у коршуна… Вроде марокканец с примесью французской крови. Ровесник отца, полвека на Флоте, сражался в Четвертой Войне Провала, но у лоона эо не служил и с отцом незнаком. Хотя, конечно, слышал про него… Да и кто не слышал об адмирале Вальдесе?

Имя всплыло точно рыбка из морской пучины. Вальдес, Сергей Вальдес, адмирал Космического Флота Земной Федерации – это отец. А сам он – Марк Вальдес, лейтенант, пилот-истребитель, приписанный к группе «Дальний рубеж». Он просил об этом, просил о переводе на «Мальту». Он тхар, потомственный тхар – правда, только по матери. Отец не из тхаров, из метрополии, землянин… Не из тхаров, но стал тхаром…

Мама… как же зовут маму?.. Инга. Точно, Инга! И встретилась она с отцом на Данвейте; он служил в Патруле, она – в Конвое…[2] Там еще случилась какая-то история с женщиной лоона эо… мама не любит об этом вспоминать…

Они на войне, вся семья воюет… Или не вся? Есть кто-то еще – близкий, очень близкий… Отцовы друзья? Дядька Степан по прозвищу Птурс? Кро Лайтвотер, индейский вождь Светлая Вода? Нет, ближе, гораздо ближе… Та сероглазка, похожая на маму… Кто она?

Он попытался вспомнить, но не смог: все заслонила другая мысль – он на войне! Земная Федерация воюет с империей дроми, мирное время кончилось, да и длилось оно не очень долго – сорок с лишним лет. От Четвертой Войны с бинюками до первых стычек с дроми… Хотя кто знает, когда случилась первая стычка? Наемники лоона эо тоже земляне, а они сражались с дроми двести лет…

Где же он все-таки находится, в своем «ястребке» или на «Мальте»? Если он ранен – а это казалось очевидным – УИ выйдет из боя и помчит пилота к крейсеру. Чтобы попасть на борт, нужно совсем немного времени… Прошло это время или нет? В гипотермии бывают странные эффекты – секунды растягиваются в часы, восприятие затормаживается. Что вполне объяснимо – ведь чувство субъективного времени связано с физиологией, а если жизненные процессы приостановлены, секунда длится вечность… Нет, ничего нельзя сказать; возможно, он в медблоке «Мальты», возможно, в своем истребителе. Та сероглазка могла оказаться просто видением, бредом…

Мысли разбегались, и он решил, что надо сосредоточиться, восстановить последние минуты схватки. Но зачем вообще их послали на Тхар, в систему Гаммы Молота? Сюда, на дальний рубеж, к границе Провала, что разделяет два галактических Рукава?[3] Битвы с зеленокожими жабами велись совсем в иных местах, в направлении вражеского сектора и примыкающих к нему миров, колонизированных дроми за последнее столетие. Они множились стремительно и расползались как пожар… там, в сотнях парсеков от Тхара…

Тхар был захвачен, вспомнил он. Не только Тхар, но обе звездные системы, Бета и Гамма Молота. У Беты была земная колония Эзат, у Гаммы – Роон и Тхар; в этих мирах, когда-то отнятых у бинюков, люди обитали уже в течение десяти поколений. То был один из самых старых форпостов Федерации, переживший четыре страшные войны – здесь, в этих темных небесах, земной флот сражался с бинюками, пока не отбросил их армады за Провал. Теперь людей и бино фаата разделяла бездна в четыре тысячи парсеков, и обе системы Молота считались безопасными. Собственно, то были задворки цивилизованного мира – от сектора жаб, да и от всех прочих, слишком далеко. И от хапторов далеко, и от кни'лина, и от лоона эо.

Почему дроми оккупировали эти земные колонии? Внятного ответа на данный вопрос не существовало. Дроми не являлись гуманоидами, и их побуждения были такими же странными и не всегда понятными, как тайна исчезновения даскинов, древнейшей из галактических рас. Дроми и людей разделяли психологические барьеры, отличия в физиологии и способах воспроизводства потомства, в отношении к жизни и смерти, к ценности разумного существа и к самому понятию о разуме. Но, конечно, имелись общие моменты: космическая технология, включавшая контурный привод[4], и неодолимое стремление к экспансии. Что, собственно, и стало причиной конфликта.

Тхар, Роон и Эзат были захвачены в первые годы войны, межзвездная связь с колониями прервалась, и никакой информации об участи людей в этих далеких мирах на Землю не поступало. Двадцать восемь месяцев молчания и неизвестности… В прошлом и в настоящем все контакты с дроми сводились к обмену выстрелами, и опыт этих битв подсказывал, что хоть они разумные твари, но жизнь, свою и чужую, не ценят и пленных не берут. Имелось ли у них понятие о мирном населении, о женщинах и детях? Это был сомнительный момент, так как дроми не обладали половыми различиями и размножались иначе, чем гуманоиды. Поэтому прогноз судьбы многих миллионов колонистов не исключал тотального уничтожения.

Группировке «Дальний рубеж» полагалось очистить системы Молота от дроми и при нужде вызвать флотилии с гуманитарным грузом и штатом медиков, ожидавшие на базах Ваала и Гондваны, самых ближних обитаемых планет. Считалось, что крейсер и три фрегата справятся с этой задачей, ибо, по всем стратегическим соображениям, силы дроми были невелики. С одной стороны, им не имело смысла держать большие гарнизоны вдали от театра военных действий, а с другой – они могли бы развить наступление, ударить на Гондвану, однако активности не проявляли. Штаб Флота полагал, что три колонии заняты боевой семейной трибой с несколькими дредноутами и шестью-семью десятками малых кораблей, так что сила была на стороне земной эскадры – в любом столкновении аннигиляторы превосходили оружие дроми.

Цепочка рассуждений Марка прервалась, ему почудилось, что темнота отступает, что в светлом окне, раскрывшемся на миг, мелькнуло женское лицо. Та девушка, похожая на мать?.. Кажется, нет – у этой темные глаза… Впрочем, он не мог сказать, было ли новое видение реальностью или миражом.

Память постепенно возвращалась. Он уже ясно представлял, как крейсер, вынырнув из Лимба, устремился к Тхару, как три фрегата ринулись за ним – гепарды под предводительством льва. При дальнем прыжке – а этот прыжок был именно таким – точку выхода трудно фиксировать в пределах миллиона километров: эскадра могла оказаться ближе к Роону, чем к Тхару, или наоборот. Наоборот и получилось – Тхар был, по космическим масштабам, рядом, лишь вдвое дальше, чем Луна от Земли. Возможность внезапной атаки – большое везение! И капитан Самид использовал эту удачу, вышел на гравидвижках к заатмосферной базе дроми и распылил ее аннигилятором. А через пару минут схватился с кораблями жаб в самом опасном сражении, вблизи планеты, в гравитационном поле, где каждый маневр требовал быстрых и точных расчетов. В этом «Мальта» тоже имела преимущество – ее АНК[5] был мощнее тех странных приборов, что заменяли дроми компьютеры.

Помнилось Марку, что было четыре дредноута, а мелких лоханок – штук пятьдесят. Лоханками и корытами их называл дядька Степан, когда, хлебнув спиртного, плел байки о службе в Патруле, о чудных кораблях бейри, о фантастических пушках лоона эо, что пробивали броню и силовую защиту даже у дредноутов. В детстве, слушая эти рассказы, Марк всегда косился на Лайтвотера: если тот кивал, байка была правдивой, а если усмехался, верить ей не стоило.

Четыре дредноута и пять десятков мелких лоханок… Это в момент отстрела УИ из посадочных гнезд… Потом их стало больше, много больше; противник надвигался из-за темного сфероида планеты будто грозовая туча. Звенья «ястребов», в каждом – четыре машины, потонули в ней, и сейчас в памяти Марка всплывали только отдельные фрагменты боя: ливень багровых стрел от плазменных метателей, контур вражеского корабля в кружке прицела, фонтан раскаленных обломков и алые сполохи взрыва над серо-коричневым ликом планеты. Еще были голоса: Паншин, ведущий, кричал, чтобы держались плотнее к нему, Рийс, второй помощник капитана, координатор истребителей, распоряжался, пытаясь собрать звенья и крылья в единый кулак.

Марк маневрировал и стрелял, стрелял и маневрировал. Это требовало не физических усилий, а быстрой ментальной реакции; боевой шлем, соединявший его с «ястребком», превращал пилота и машину в единое целое. Дроми сражались отчаянно… Нет, не так, подумал он; отчаянно, храбро, упорно – это наши определения, неприменимые к чуждой расе То был для него не первый бой, и он хорошо усвоил, что дроми не отступают. Не отступают никогда! На инструктажах это объясняли особенностью психики – у низших дроми, особенно касты синнко, тяга к жизни была не столь повелительным императивом, как у людей. В стадии халлаха они погибали миллионами; вопрос «быть или не быть?..» не обладал у них той страшной актуальностью, как у потомков Гамлета.

На седьмой минуте схватки дроми уничтожили фрегат. Возможно, «Гектор», но не исключалось, что «Диомед» или «Ахилл»… Сто девяносто человек, промелькнуло в голове у Марка мрачным похоронным звоном. Нет, сто семьдесят восемь; двенадцать пилотов-десантников с этого корабля сражались сейчас в «ястребках». Фрегат попал под удар плазменных орудий дроми, пробивших защитное поле. Солнце и дальние звезды затмились огненной тучей, мир содрогнулся и замер на мгновение в раздумье: не распылить ли остальных, этих мелких тварей, что убивают друг друга в дальнем уголке Вселенной, у крохотной планетки?.. Но, в сравнении с горнилом звезд, со взрывами сверхновых и чудовищным костром, пылавшим в ядре Галактики, их суета была такой ничтожной, совсем не стоившей внимания! Мир вздохнул и рассеял обломки фрегата и человеческий прах в Великой Пустоте.

Эта страшная картина задержалась в воображении Марка ярким мазком, наложенным на окружающую тьму. Он попытался двинуться дальше по ниточке воспоминаний, но мрак внезапно отступил, явив ему женское лицо. Та сероглазка… Ксения… – подумал он. Как повзрослела! Девять лет ее не видел…

Ксения, сестренка! Прорехи в памяти исчезали, стремительно затягивались плотью минувшего бытия, и он уже понимал, что видит не фантом, не иллюзию, а нечто реальное. Личико Ксении казалось немного размытым, будто он глядел на нее через тонкий слой воды; ее светлые волосы топорщились в беспорядке, глаза ввалились, и под ними залегли голубоватые тени. Но это была она!

Невероятно!

Он чувствовал сейчас огромное облегчение, словно груз, лежавший на сердце двадцать восемь месяцев, бесследно исчез. Больше двух лет минуло, как дроми захватили Тхар, и никто не мог сказать, кто на нем выжил, кто погиб и какой была их смерть, быстрой или медленной и мучительной. Теперь он знал, что попросился в «Дальний рубеж» из-за сестры и что в командах «Мальты» и фрегатов были сотни тхаров. Тхары и поселенцы с Роона и Эзата, те, у кого здесь оставались родичи… те, кто прилетел сразиться за них и спасти уцелевших или пропеть прощальные песни над их могилами… те, кто ненавидел дроми черной ненавистью, мечтая истребить проклятый род по всей Вселенной…

Лицо сестры исчезло, растаяло во тьме, одарив его радостью и облегчением. Жива! Она жива! Однако…

Однако как она очутилась на «Мальте»? Марк уже не сомневался, что лежит в реаниматоре, хотя последние секунды боя никак не вспоминались. Может, и не вспомнятся никогда, стертые болью, шоком, ужасом… Но это не страшно, совсем не страшно; жизнь – долгая дорога, и если сделал шаг и позабыл о нем, пусть так и будет. Тем более что этот провал можно восполнить, зная о том, что было до и после. До – сражение над Тхаром, всплески плазменных разрядов, гибель «Гектора»… или «Ахилла»… или «Диомеда»… После – саргофаг реаниматора… Это означает, что верный «ястребок» принял меры к спасению пилота, заморозил и перенес на крейсер, а там его поместили в госпитальный отсек. И лежит он теперь под крышкой саргофага с отключенными болевыми центрами и ждет, когда срастутся кости, регенерируют ткани и восстановится кожный покров. Вполне понятный ход событий… только Ксюшка в него не вписывается…

Хотя, с другой стороны, он может оказаться не на «Мальте». Возможно, эскадра раздолбала жаб и ушла к Роону или к Эзату, а раненых спустили вниз. В Западный Порт, Ибаньес, Мэйн и другие города… Там прекрасные врачи и все необходимые устройства, реаниматоры, кибер-хирурги и криогенные камеры. Если так, то все объяснимо: он на Тхаре, в госпитале родного Ибаньеса, и Ксюшка приходит поглядеть на братца. Тоже ведь девять лет его не видела, а сейчас он здесь, любуйся, сколько хочешь… Правда, с дыркой в животе или того интересней, похож на пережаренный бифштекс… Зато герой! Все же добрался до Тхара и…

Тьма опять раздвинулась, и он увидел два огромных черных глаза. Они парили над Марком как две луны в ореоле ресниц, и он не сразу понял, что кто-то его разглядывает – близко, очень близко. Потом темные луны стали подниматься, и на небосводе возникли лоб и нос, губы, подбородок и темные волосы. Еще одна девица, подумалось ему. Наверно, к саргофагу очередь, все красотки в Ибаньесе ходят смотреть на героя-десантника. И эта красивая. Только худая – вон щеки как запали…

Черноглазая была ему знакома, определенно знакома, хотя вспомнить, как ее зовут, он не сумел. То, что знакома, не удивительно: Ибаньес – город небольшой, тринадцать тысяч жителей, все знают всех. А что не вспомнилось имя, тоже понятно: когда на Землю улетал, эта черноглазка в куклы играла. Может, жила по соседству? Или в колледже училась, в младшей группе?.. Ну ничего, подлечимся, возобновим знакомство!

Губы девушки дрогнули, зашевелились, и он внезапно услышал негромкий щелчок и ощутил тепло у шеи. Вводят кси-блокатор, прямо в сонную артерию, мелькнула мысль. Звук и ощущение тепла подсказывали, что реанимация идет успешно, каких бы дырок ни насверлили метатели жаб. Он глубоко вздохнул, впервые почувствовав, как в грудь вливается прохладный воздух, и погрузился в сон.

Снилось ему, будто они с отцом и дядькой Степаном идут охотиться на каменного дьявола, шагают по россыпи щебня, мимо темных скал, распугивая ящерок-сирендов. Степан в штанах и куртке с обогревом, у рта колышется завеса маски, ему на Тхаре холодно и не хватает кислорода, а Марк с отцом одеты в легкие комбинезоны и дышат без усилий. Они тхары и в масках не нуждаются, у них имплант… Здесь, над грудью, где крохотный шрамик, думает Марк, касается пальцем этого места и вдруг вспоминает, что импланта нет. Дыхательный имплант заменен боевым офицерским, ведь он не мальчишка, а лейтенант космофлота, и жизнь его проходит не на Тхаре, а на огромном корабле, где воздуха хоть отбавляй. Но сейчас он вместе с отцом и Птурсом бредет по каменной пустыне, слушает посвист ветра, смотрит, не шевельнется ли в разломах скал темная быстрая тень… «Как же я здесь дышу? – думает Марк в изумлении. – И где я? Может быть, здесь вовсе не Тхар, а голограмма-иллюзия?» Но отец поворачивается к нему, сурово сводит брови и говорит: «Ты уже дома, Марк. Очнись! Пора просыпаться!

[6]

Лицо Ксении, прижимавшейся к его плечу, казалось влажным. Неожиданно она всхлипнула.

– Марк… Марк, братец мой дорогой… я думала, мы тебя потеряем… Ужас, ужас! Раны… страшные раны…

– Было так плохо, малышка?

– Тут, – ее пальцы отыскали шрам под ребрами, – тут все сгорело. Наверное, лазер. Чуть не рассек тебя пополам…

– Это было бы неприятно, – согласился Марк, гладя ее мягкие волосы.

– Кожа обуглилась, от легких остался пепел…

– Обычное дело, когда накрывает рассеянным лучом. – Он заметил, что руки Ксении, обнимавшие его, худы, что косточки на плечах выпирают, а шея тонкая, как у двенадцатилетней девочки. Странно! Больна? С чего бы? Нет болезней, от которых нельзя исцелиться за пару часов… Во всяком случае, Марк таких не знал.

– Правая сердечная сумка… позвоночник в двух местах… Марк, о, Марк! Родной мой!

– Что там с позвоночником? – полюбопытствовал он.

– Был перебит у почек, а почки, почки…

Она зарыдала. Марк прижался виском к ее виску и смежил веки. То была игра, которой они увлекались в детстве – угадай, что я думаю. Конечно, речь шла не о чтении мыслей, но, не являясь в полной мере телепатами, они ощущали эмоциональный настрой друг друга и тех, кто был им особенно близок. Отец утверждал, что эту способность дети унаследовали от него, но что произойдет со временем, сказать нельзя – то ли дар затухнет и совсем исчезнет, то ли станет чем-то большим, нежели эмпатия. Как-то он проговорился, что в жилах Вальдесов есть капля крови бино фаата, но Марк, тогда подросток, воспринял это как неудачную шутку – бинюки были для людей жутким пугалом, заклятыми врагами. Мать таких разговоров не любила – должно быть, они напоминали ей о чем-то неприятном.

Однако что есть, то есть: прижимая к себе невесомое тело сестры, Марк ощущал ее страх, ее горе и ее облегчение. Но не только это – к ее чувствам примешивались эмоции другого человека, такие же сильные, острые и полные тревоги. Еще – нетерпеливого ожидания. Марк огляделся, но в помещении не было никого.

Отодвинувшись, он поцеловал мокрые щеки Ксении, удивляясь, как они ввалились, и пробормотал:

– Значит, печень, легкие, сердце и позвоночник… Надо же! Не иначе как отраженным потоком накрыло, хвала Владыкам Пустоты! При прямом попадании я бы целиком сгорел… И долго я здесь валяюсь?

– Восемнадцать дней, – шмыгнув носом, сообщила Ксения. – Еще с желтого месяца.[7]

– «Мальта» уже ушла?

Она недоуменно моргнула.

– «Мальта»? Какая «Мальта»?

– Мой крейсер. Ну корабль, с которого меня доставили в Ибаньес. Это ведь Ибаньес, малышка? Или Западный Порт?

Ксения вытерла глаза ладошкой – должно быть, сообразила, что дочери адмирала Вальдеса слезы не к лицу. Ее взгляд стал на мгновение растерянным, потом брови строго сдвинулись, серые зрачки потемнели и щеки окрасил лихорадочный румянец. Что-то хочет сказать, но не решается, подумал Марк. Внезапно его коснулось ощущение беды.

– Это Ибаньес, – медленно промолвила сестра, – да, это наш Ибаньес. Мы в городской больнице, в той, что около стадиона, помнишь? Здание с колоннами из Лабрадора, очень массивное, мрачноватое… Ты говорил, что оно похоже на египетские храмы… – Марк молча кивнул. – Этот лечебный центр сохранился – не весь, конечно, а часть подземных этажей с операционными и блоком реанимации. В нем мы сейчас и сидим. Ты провел здесь восемнадцать дней. К счастью… – она судорожно сглотнула, – один реаниматор уцелел, и мне с Пьером удалось его наладить. Еще у нас есть три киберхирурга, все исправные. Этот, – Ксения показала взглядом на установку-паука, – занимался тем, что от тебя осталось. Он запрограммирован на операции любой сложности.

Марк слушал, не перебивая и уже не сомневаясь, что случилось нечто ужасное. Это не было связано с Ибанъесом или больницей, от которой сохранились лишь подземелье, реаниматор и три робота-хирурга – вероятно, город, как и другие города, сильно пострадал при атаке дроми. И странный вид Ксении, ее истощенное лицо и невесомое тело, тоже были ни при чем; повод к гнетущему беспокойству находился вне Тхара и тех людей, которым удалось выжить в годы оккупации.