- Где же сонмы душ?.. Хребты Гекубы и Сафо вижу, а вот насчет сонмов что-то хиловато.
   Ломов не ответил. Вытаращив глаза, он смотрел вправо и вниз. Спросил севшим вдруг голосом:
   - Что это?
   - Наверное, сонмы... А, черт! - Галин резко наклонился и подкрутил резкость. - Не понимаю...
   На экране плыла группа огненно-красных пятнышек. Галин дал максимальное увеличение, включил автофокусировку. Пятнышки мгновенно выросли и обрели очертания. Ломов обомлел. Это были рыбы! Или птицы! Гладкая полусферическая голова, как у китов. Пара толстых рожек со сверкающими рубинами на концах. Глаза? Цвет головы темно-красный, кривой линией обозначена сомкнутая пасть, будто бы ухмыляющаяся. Тело рыб продолговатое, сплошь усажено алой чешуей. Даже не чешуей, а угловатыми перышками. По длинному мечеобразному хвосту струятся фиолетово-красные огни.
   Ломов наконец обрел голос:
   - Тормози!
   - Как? - огрызнулся Галин.
   - Уйдут! - страдал Ломов. - Уйдут ведь!
   Но неведомые зверушки не ушли. Подрагивая короткими крылышками, они быстро приближались к атмоскафу. Галин менял увеличение, чтобы держать стаю в поле зрения.
   - Снимать!
   - Кинокамеры включены.
   Птицы планировали над атмоскафом и жужжали, словно осы. Самые смелые усаживались на несущие шары и вместе с ними вращались вокруг "Тетры". Похоже, на лапках были присоски.
   - Поймать бы одну!
   Длинные хвосты переливались всеми цветами радуги, весело топорщились перышки. Окраской птицы напоминали ос, размеры - не более полуметра в длину. Круглые рожицы с искривленной в улыбке пастью напоминали о неземном происхождении.
   - Вот тебе и жизнь, - сказал Ломов.
   - Фауна!
   - Значит, есть и флора.
   - Трава?
   - Необязательно. Планктон. Плавает на десяти километрах, питает птиц.
   - Такая температура!
   - Ну и что? Жизнь на пи-связях.
   - Разве бывает?
   - Например, пластолит.
   - Он же мертвый!
   - Атомам это безразлично. Если они соединены ковалентными пи-связями, то тело выдержит тысячи Кельвинов и десятки мегапаскалей.
   - Похоже на алмаз.
   - Конечно. Чего им от нас надо?
   - Любопытствуют.
   - Кстати, Киан тоже построен на пи-связях. А он живой.
   - Смотри, смотри!
   Красные птицы вели себя странно. Они образовали кружок на несущем шаре и, мигая рубиновыми глазками, стали его грызть. Было видно, как они разевали красные пасти и пытались вонзить зубы - не зубы, а что-то вроде отточенных пластинок - в поверхность шара.
   - Доказательство структурной близости пластолита и птичек, - сказал Ломов. - Они почуяли съедобное, похожее на местную пищу. Жаль, не по зубам шарик. Смотри, как вон та старается - наверное, вожак.
   Птицы словно поняли свое бессилие. Трепеща алой чешуей, они расширили круг, в центр которого вышел вожак. Размером он был с гуся, головной панцирь казался помятым, чешуя на шее образовала нечто вроде стоячего воротника. Вожак потоптался на месте, изогнул длинное тело, как оса. Мечеобразный хвост коснулся поверхности шара. Тут же полыхнуло ярчайшее пламя.
   - Кыш, проклятая! - крикнул Галин.
   Клубы желтого дыма заволокли вожака. На белой поверхности шара зияла рваная дыра. Чудовищное давление прорвало пленку расплавленного пластолита. Вожака вбило внутрь шара, остальные "осы" исчезли. Ломов и Галин едва усидели в креслах, когда несущий шар, потяжелев на десять тонн, ухнул под "Тетру". Остальные три шара образовали треугольник над атмоскафом. Стрелка альтиметра покатилась вниз. Галин ударил по аварийной кнопке, но поврежденный шар не отстрелился.
   - Что? - крикнул Ломов. - Конец?
   - Едва ли... - Галин навис над пультом. - У нас приличная плавучесть... "Венера", "Венера", я - "Тетра", - зачастил он в микрофон. - Атакованы красными "осами". Один шар поврежден. Сядем между Гекубой и Сафо по маршруту дрейфа. "Венера", "Венера"... Черт, связи нет!..
   Они молча смотрели на приближающийся хребет и не заметили, как тот же рой уселся на верхний шар. Гибель вожака ничему не научила, или "осы" проголодались. Через минуту шар, хватанув десять тонн углекислого газа, скользнул под атмоскаф. Теперь квартет шаров находился в неестественном положении: два шара вверху, два внизу. "Тетра" стремительно заскользила к иззубренному хребту Гекубы.
   Второй рывок застал Галина врасплох. Его бросило на Ломова. Секунду они суматошились, распутывая руки и ноги. Глянули на экран...
   - Спокойно, - резко сказал Галин. - Сядь на место, пристегни ремни. Сядь!
   Бионетик торопливо подчинился. Галин, косясь на гребень Гекубы, впустил сжатый воздух в баллоны аварийного закрепления оборудования. Еще раз попытался отстрелить поврежденные шары. Вырубил общее питание, бросился в кресло, торопливо щелкая замками. Сильный удар потряс "Тетру". Последнее, что увидел Ломов на гаснущем экране, был ослепительно белый диск, который медленно возносился над атмоскафом. Потом стало темно...
   ...Ломов очнулся от ощущения, что на его голове тает ком снега. Ледяные струйки заливают правое ухо, ползут по щеке за ворот комбинезона.
   - Порядок, Гал, - пробормотал он, не открывая глаз. - Кажется, уцелели...
   На голову плюхнулся еще один рыхлый ком. Ломов попытался сбросить его, но пальцы скользнули по гладкому черепу. Никакого снега не было. Ломов пошевелился (руки-ноги целы, нигде не болит, и озноб прошел), открыл глаза. Рубку наполнял багровый свет, шедший будто бы от раскаленных стенок. Слепо таращился сизоватый экран. Остро пахло горелой серой. Ломов принюхался и вскочил. Тело показалось необычно легким.
   - Гал! - позвал он. - Что-то горит...
   Кресло Галина пусто, и в рубке его нет. Ломов с ужасом увидел, что люк в переходную камеру распахнут, через него наползает белый дым. Высунулся, ища источник огня. Наружный люк тоже раскрыт. Ломов замер. "Конец! мелькнуло в голове. - Семьсот кельвинов и десять мегапаскалей..." Он ждал теплового удара, удушья. Через багровый проем люка плотными слоями вползал дым. Несмотря на запах горящей серы, дышалось легко. И жар не ощущался. "Что за черт? - подумал Ломов. - Будто не Венера. Или мы угодили в оазис?.." Протиснулся сквозь люк в переходную камеру, встал и осторожно выглянул наружу.
   Первое, что увидел Ломов, был до странности близкий горизонт, который четко разделял багряное небо и черную поверхность. Небо пусто. Рой "ос", атаковавший "Тетру", исчез. На поверхности тоже ничего живого. Вокруг, сколько хватал глаз, лежали черные прямоугольные плиты в полметра высотой, расположенные строгими рядами. В проходах сквозь мелкую щебенку змеились прозрачные языки пламени, словно горел разлитый бензин. По мрачной торжественности и тишине место это сильно смахивало на кладбище.
   Цепляясь за край люка, Ломов спустился на грунт. Атмоскаф косо стоял на несущих шарах, два из которых были пробиты. "Вот тебе и пластолит, - подумал Ломов. - Ай да "осы"!" Он обошел "Тетру". Да, два шара погибли, теперь не взлететь... Где же Гал? Ломов сделал еще круг, большего диаметра. Одна из черных плит стояла торчком. У подножия зияла прямоугольная яма, из которой поднимались чьи-то плечи и голова, объятые языками пламени. Господи, Гал! Ломов побежал к яме, увязая в мелкой щебенке.
   - Руку давай! - закричал он. - Эк тебя...
   Человек в яме скрестил руки на груди, поднял голову. Растрепанные волосы, борода, усы, хламида серая на плечах - это не Гал... Ломов стал столбом, открывая рот, как рыба на песке. Спит он, что ли?
   - Меня зовут Галилео Галилей, - глухим, но гордым голосом сказал человек. - Математик и философ, к вашим услугам. Позвольте узнать ваше имя...
   "Сплю, - подумал Ломов. - Или галлюцинирую... Галим Галин, Галилео Галилей, галлюцинация..." Он зло ущипнул руку, но упругий комбинезон не поддался. Прижал пальцем глазное яблоко. В багровом полумраке трудно было понять, раздваивается человек в яме или нет. "Все равно сплю, - решил Ломов. - Конечно, сплю. Иначе меня давно раздавило бы и обуглило... А раз сплю, то бояться нечего. Надо что-то говорить. Как там по этикету?.."
   - Разрешите представиться, синьор, - невероятно фальшивым голосом сказал он. - Михаил Ломов, бионетик.
   Он щелкнул каблуками и кивнул. Впрочем, кажется, следовало полуприсесть, низко склонить голову и помахать перед собой шляпой. "Обойдется, - сердито подумал Ломов. - Буду еще танцевать перед собственным сновидением..."
   - Вы не поэт? - удивился Галилей.
   - Никак нет, - отрапортовал Ломов.
   - Как же попали сюда?
   - Прилетел на атмоскафе. - Ломов пожал плечами. - А вы случайно не пришелец?
   - Я Галилей. Отбываю наказание...
   - На Венере?
   - Ошибаетесь. Венера находится на третьем небе, а здесь... - Галилей горестно вздохнул.
   - Да вылезайте же из ямы, там огонь!
   - Осужден вечно гореть...
   - Позвольте, но вас оправдали!
   - Кто? - теперь уже Галилей растерялся. - Когда?
   - Ну как же! - Ломов, гордясь и во сне сохраненной сообразительностью, спешил сообщить радостную весть. - Какой-то прогрессивный папа признал ошибки. Ваше дело пересмотрели. Оправдали Джордано Бруно и Кампанеллу.
   - Оправдали... - Галилей горестно покачал головой. - Слишком поздно. В его голосе появились недоверчивые нотки. - Вы воистину тот, за кого себя выдаете? Вы не сам сатана искушающий?
   - Да нет же, я с "Тетры". Вон она стоит.
   - Аппарат поврежден, - заметил Галилей. - У него неестественное положение.
   - Нас атаковали красные "осы". Пробили два несущих шара.
   - Гарпии. - Галилей понимающе кивнул. - Архангелы отгоняют их беззвучным визгом, который слышит только Цербер.
   - Ультразвук?.. Конечно, ультразвук, раз его слышит собака! Спасибо за информацию. Однако давайте пройдем на атмоскаф. Выпьем кофе, поговорим.
   - Не могу. - Глаза Галилея горели любопытством. - Так вы говорите, что это Венера?
   - Да, это Венера, фазы которой вы открыли.
   - Расскажите! - потребовал Галилей.
   - Что тут рассказывать? Вы были правы - планеты вращаются вокруг Солнца. Через триста лет после вашей... гм-гм... В общем, люди построили корабли, на которых достигли планет. Мы вот прилетели на Венеру. Вы позволите? - Ломов присел на ближайшее надгробие. - Дело в том, что народонаселение растет. Через двести лет Земля нас не прокормит. Что делать? До звезд далеко, Марс и Венера непригодны для жизни. Необходимо переделать их. Расчеты показали, что атмосферу Венеры можно изменить. И вот мы создали кианы, полуорганическую жизнь с генетическим кодом различных деревьев. Слово "киан", собственно, означает кибернетический ананас. - Ломов усмехнулся. Ученая шутка... Но есть кибернетические березы, осины и так далее. Венерианская атмосфера на девяносто шесть процентов состоит из углекислого газа. Бесчисленное множество кианов полетит над планетой, разлагая его. Углерод используют для увеличения массы, а кислород оставят в атмосфере. Через сто лет парниковый эффект исчезнет. Венера будет пригодна для жизни. А кианы станут основой венерианской химии, проще говоря - углем. Вы понимаете?
   Галилей торопливо кивнул. Он подался вперед, упершись руками о край могилы. Языки пламени лизали спину, бились под ногами, выхватывая из багрового сумрака скуластое лицо, на котором застыло выражение напряженного внимания.
   - Вот, собственно, и все. Я по профессии бионетик, нечто среднее между биоником и кибернетиком. Специалист по кианам...
   - Превосходно, - прошептал Галилей. - У науки появилась зримая цель - я это предчувствовал.
   - То есть? - не понял Ломов. - Разве вы не имели ясной цели?
   - Я пытался постичь суть вещей и явлений. Пытался установить истину - в этом заключается высший смысл жизни. Я отстаивал истину всеми средствами, иногда позорными. Но моя работа мертва. Моя работа безразлична людям.
   - А Кеплер, Торичелли?
   - Как и меня, их никто не знал. Народ в своем невежестве почитал бесполезных герцогов, кардиналов, пап.
   - Вы были несчастны...
   - Я был счастлив! Наводя телескоп на Венеру, изучая законы плавания тел, я был счастлив!
   - Понимаю. Но радость открытия - это счастье на одного. Я говорю о всеобщем признании правильности и необходимости открытия.
   - Да, этого мы лишены. - Галилей опустил руки и потупился. - Впрочем, был у меня один день...
   - Расскажите, - попросил Ломов.
   4. МАТЬ ЛЮБВИ ПОДРАЖАЕТ ЛУНЕ
   Говорят, что пятнадцать веков назад на удлиненной вершине Яникульского холма стояла дача насмешника Марциала. Поэт выбрал поистине благодатное место. С отлогого склона видны семь державных гор, на которых покоится вечный Рим с его соборами, дворцами и лачугами. Высокая стена императора Аврелиана обегает город и замирает у подножия холма, остановленная воротами святого Панкратия. Немного дальше - Мульвиев мост, под которым по Тибру скользят купеческие и рыбацкие суда. Городской шум не доносится до вершины Яникульского холма. Под вечнозелеными кронами пиний и каменных дубов благоденствует тишина. Едва заметный ветерок разносит запах цветущего миндаля и вишен. Над садом плавно возносится к ясному небу изысканная кровля дачи, освещенная вечерним солнцем. Хозяин поместья, молодой маркиз Федерико Чези, прохаживается по внутреннему залу, самолично проверяя сервировку стола. Он горд и взволнован. На даче гостит Галилео Галилей, первый математик Пизанского университета и философ великого герцога Тосканского. В эту ночь Федерико надеется стать свидетелем торжества идей великого ученого. Он пригласил в поместье виднейших математиков, философов и богословов. Конечно, будут члены Академии Линчеев*, президентом которой он является восемь лет.
   ______________
   * Линчей - Рысьеглазые, то есть обладающие особой зоркостью.
   Время от времени Федерико выходит на террасу и смотрит в сад, где в плетеном кресле отдыхает ученый. Маркиз не перестает удивляться странному смешению возрастов в одном человеке. У Галилея младенческая голова с огромным лбом и неразвитым подбородком. Торчащие во все стороны вихры и дерзкая улыбка придают скуластому лицу драчливо-мальчишеское выражение. Зоркие юношеские глаза (надо бы и Галилея привлечь в Академию Линчеев!) прячутся под изогнутыми, изобличающими крутой мужской нрав бровями. Ухоженная прямоугольная бородка и густые усы, подстриженные над верхней губой, напоминают о днях, когда Галилео пользовался успехом у дам. Однако теперь в рыжих волосах бороды много серебряных струек. Долгие раздумья заложили вертикальные морщины над переносицей. Такие же глубокие складки сбегают от крыльев грузного носа и прячутся под свисающими кончиками усов. Давняя изнурительная болезнь взрыхлила щеки и лоб, окрасила их в желтоватый цвет, подвесила под асимметричными глазами свинцовые мешки. Крупное тело ученого обтянуто темно-синим хубоном, наглухо застегнутым тесным рядом пуговиц. Широкий белый воротник скрывает шею - кажется, что Галилей втянул голову в плечи. Несмотря на майское тепло, он кутается в бордовую ропилью, отороченную лисьим мехом. Ученый мерзнет. Острое воспаление периодически грызет суставы, превращая ночные бдения у зрительной трубы в пытку.
   Зрительная труба Галилея поистине рукотворное чудо. Отдаленные предметы приближает до расстояния вытянутой руки. И все четко, ясно как на ладони. Куда как далеко до нее грубым поделкам, которыми торгуют в Гааге, Париже и Венеции. Однако наречен инструмент неудачно - "новые очки", "очковая трубка", "оккиале"*. Хорошо бы придумать что-то поблагозвучнее...
   ______________
   * Оккиале - очковая линза (итал.).
   За аркой дачи послышался стук копыт, приглушенный плодородной почвой холма. Вот и гости собираются! Маркиз поспешно сбежал по пологим ступеням, негромко окликнул:
   - Ваша милость! Соблаговолите подняться на террасу - с минуты на минуту прибудет кардинал.
   Галилей открыл глаза и кивнул. Поскреб ногтем большую коричневую родинку у левого глаза. Медленно поднялся и, перемогая боль в суставах, пошел за молодым хозяином. Лежа в кресле, он решил, что не утаит ни единой тонкости в устройстве оккиале. Пусть гости все потрогают, заглянут в линзы. Пусть убедятся, что в инструменте нет ничего бесовского. А уж потом он покажет ночное небо, лишь бы ненароком не набежали облака.
   Пешком, верхом и на конных носилках - в зависимости от достатка начали сходиться и съезжаться гости. Маркиз Федерико и Галилей встречали их на террасе, раскланивались, обменивались любезностями. Маркиз вполголоса называл имена, которые так или иначе были известны urbi et orbi*.
   ______________
   * Городу (Риму) и миру - крылатое латинское выражение.
   Вот Юлий Цезарь Лагалла, профессор Римского университета, признанный вождь перипатетиков*. Набит цитатами из Аристотеля и Библии, своих суждений не имеет. Вот профессора Мальконтий и Кремонини, тоже перипатетики. Убеждены, что ученый должен наблюдать, но ни в коем случае не делать выводов. Для них первопричиной всего является промысел божий. Вот тосканский посол Никколини, обросший жиром, как боров. Этому надо поклониться ниже и улыбнуться любезнее. Он доносит герцогу о всех поступках и словах Галилея. Еще какие-то философы, богословы, математики, которые под звонкими титулами прячут научное убожество и творческую немощь. Именно эту многоголовую косную тушу надо пронзить длинной трубой оккиале. Только бы не увлечься и не наговорить вещей, которые можно истолковать как богопротивные и еретические. В памяти всплыли слова Томмазо Кампанеллы. В сырой одиночке философ тревожился о судьбе Галилея, восхищался "Звездным вестником". Советовал чаще ссылаться на отцов церкви, уверять, что все небесные открытия опираются на тексты Библии. Истина сохранит чистоту, даже если ее выкатать в церковном елее. Томмазо можно верить. У него двадцатилетний опыт сырой одиночки. Костер Джордано Бруно тоже чему-то учит...
   ______________
   * Перипатетики - последователи учения Аристотеля.
   А-а-а, вот и отец Клавий. Потертая сутана и четырехугольная шапочка. Круглое лицо расплылось в улыбке, лоснится от пота. Малоподвижность ученого-монаха компенсируется ястребиной стремительностью мысли. Галилей обменивается с ним письмами, сообщает о всех открытиях. Вместе с монахом пришли два ученика, математики Римской Коллегии. Результаты их наблюдений за Медицейскими звездами* совпадают с данными Галилея.
   ______________
   * Так Галилей назвал открытые им четыре спутника Юпитера - в честь великого герцога Козимо II Медичи и трех его братьев.
   Гости вдруг оживились, осторожно и настойчиво начали продвигаться ближе к центру. На террасу взошел кардинал Маттео Барберини*, покровитель Академии Линчеев. Небрежным взмахом руки благословив наклоненные головы, сразу направился к Галилею. Несколько дней назад кардинал довольно тепло принял ученого, поскольку тот был снабжен рекомендательным письмом от великого герцога.
   ______________
   * Будущий папа Урбан VIII, гонитель Галилея.
   - Наслышаны о вашей оккиале. - Голос кардинала нарочито тих, едва ли не шепот. Он не вяжется с мощной фигурой и резкими чертами лица. - Одни говорят, что труба чудесно приближает предметы, другие утверждают, что в нее видны вещи, коих в действительности нет. Удовлетворите наше любопытство.
   Галилей раскрыл футляр, извлек оккиале. Из верхнего и нижнего концов вытянул короткие свинцовые трубки, в которых стеклянно поблескивали линзы. Пустил по рукам.
   - Оккиале есть совокупность только этих частей, - сказал он глуховатым баском. - Осторожнее, синьоры, не коснитесь пальцами стекол, на них останутся пятна... Никаких тайных механизмов, как видите, нет.
   - Разрешите? - Лагалла поднес длинную картонную трубу к глазам. Действительно... В таком случае чем же ваша оккиале лучше "новых очков" Липперсгея*?
   ______________
   * Иоганн Липперсгей - очковый мастер из Миддльбурга, изобретатель зрительной трубы.
   - Очковый мастер не знает законов сочетания стекол.
   - Интересно проследить за ходом вашей мысли...
   - Я рассуждал так. Форма стекла может быть выпуклой, вогнутой, либо ограниченной параллельными плоскостями. Плоское стекло не изменяет видимых предметов, вогнутое уменьшает, а выпуклое увеличивает, но представляет их мутными, искаженными. Следовательно, одного стекла недостаточно. Перейдя к двум стеклам, я сразу отбросил плоское, как не дающее эффекта. Оставалось испытать, что получится из сочетания выпуклого стекла с вогнутым.
   - Ваши мысли совпадают с рассуждениями Джамбатисты делла Порты, вставил Лагалла. - В сочинениях неаполитанца...
   - Не имел времени читать их, - сухо сказал Галилей. - И трубу Липперсгея не видел. В постройке оккиале мне не принесло пользы знание конечного результата. - Он помолчал и добавил более мягко: - Разве делла Порта или очковый мастер создали совершенный инструмент?
   - На сколько приближает предметы ваша оккиале? - спросил маркиз Федерико, вставая между Лагаллой и Галилеем.
   - Первый инструмент имел трехкратное увеличение. В конце августа 1609 года на колокольне собора святого Марка я учил знатных венецианцев пользоваться восьмикратной трубой. В январе прошлого года при помощи вот этой оккиале с тридцатикратным увеличением я открыл Медицейские звезды.
   - Вы хотите сказать, что видели вещи, которых не существует? - сердито спросил Лагалла.
   "Знакомый выпад, - подумал Галилей. - Ничего более остроумного им не придумать. Разыграю-ка шута". Он придал лицу растерянное выражение. Дрожащими руками вставил на место свинцовые трубки с линзами. Смущенно покашлял, боковым зрением уловив встревоженные взгляды Федерико и отца Клавия. Лагалла тонко улыбался, что-то нашептывал кардиналу.
   - Синьоры, - неуверенно сказал Галилей. - Вы, конечно, хорошо знаете родной город. Стократно на близком расстоянии любовались храмами и палаццо. - Голос вдруг стал резким и веселым. - Вот вам оккиале, а вот - Рим!
   Гости потянулись к трубе, но отступили, остановленные властной рукой с блеснувшим на толстом пальце аметистом. Кардинал прошествовал к перилам, направил оккиале на город. Далекие здания тут же скакнули на него, едва не задавив. Барберини невольно отпрянул. Покривил толстые губы, медленно повел трубой по городским кварталам. Остановился на Ватикане, на ребристом куполе собора святого Петра. Долго рассматривал.
   - Весьма четко и достоверно. А что скажет президент Рысьеглазых?
   Маркиз порывисто схватил инструмент. Через минуту его восхищенные возгласы разнеслись по саду.
   - Поразительно! Непостижимо! Ваша милость, - обернул он к Галилею сияющее лицо, - позвольте выразить свое восхищение. Вы удлинили человеческие глаза. Ваш прибор позволяет смотреть так далеко... - Федерико вдруг застыл, пораженный, словно молнией, яркой мыслью. - Телескоп! Вот как его следует называть - телескоп!
   - Телескоп? - Галилей сощурился, будто пробовал новое слово на вкус. Почесал родинку у глаза. - Хорошо! Вполне соответствует назначению прибора.
   - Не угодно ли взглянуть в телескоп? - с поклоном обратился маркиз к тосканскому послу.
   Инструмент переходил из рук в руки. Синьоры рассматривали Рим, пытались отыскать собственные дома. Громко выражали одобрение. Наконец телескопом завладел профессор Лагалла. Недоверчиво бормоча, он сначала рассмотрел близкий Мульвиев мост, потом поднял трубу выше.
   - Взгляните на Колизей, - вежливо посоветовал Галилей. - Может быть, вы увидите две колонны вместо одной. Или заприметите несуществующих химер...
   Лагалла неохотно расстался с инструментом. Лицо его было красным.
   - Должен признать, - с трудом выдавил он, - что земные объекты не искажаются.
   Галилей низко поклонился. "Этот перипатетик умеет проигрывать, подумал он, тая в усах усмешку. - Посмотрим, что он скажет, увидев рога Венеры или спутников Юпитера".
   - Синьоры! - весело сказал Федерико. - Скоро зайдет солнце, мы сможем полюбоваться звездами. А пока прошу вас в зал, чтобы поднять бокалы за чудесный телескоп.
   Гости во главе с хозяином и кардиналом неторопливо покидали террасу. Галилей торжественно продекламировал:
   Вступая в знак Овна, вздымаясь к славе,
   о Солнце, ты субстанция живая,
   ты оживляешь заспанных, ленивых,
   величишь всех и всех зовешь на праздник!
   - Стихи ваши? - повернул могучий торс Барберини.
   Галилей поймал удивленный взгляд Лагаллы и осекся. Стихи принадлежали Томмазо Кампанелле. Дальше шли рискованные строки:
   Тебя я чту всех остальных ревнивей,
   так почему дрожу в промозглой яме?
   К тебе льнут недруги мои на воле,
   к теплу и свету. Им живется краше.
   Но я и в этом склепе не угасну,
   когда со мной твой светоносный титул!*
   ______________
   * Перевод А.Голембы.
   - Стихи мои, - поспешно сказал Галилей.
   - Мы наслышаны о вас как о незаурядном поэте и музыканте, - кивнул тяжелой головой кардинал.
   Профессор Лагалла промолчал.
   Ужин удался. Ели нежное фазанье мясо, пили тонкие вина. Несмотря на весну, стол изобиловал зеленью. Говорили тоже много. Профессора Римского университета склонялись к мысли, что телескоп будет неоценим в военном и морском делах. Возможность детально разглядеть приближающиеся корабли или боевые порядки противника на расстоянии десятков миль даст военное преимущество. Телескоп - незримый лазутчик в стане врага. Кардинал благосклонно кивал.
   Галилей был весел и возбужден. Рыжая борода победно топорщилась, с лица не сходила улыбка. Он не чувствовал боли в суставах, но мысль об осторожности сидела в нем, как гвоздь в сапоге. Он соглашался с профессорами, но полагал, что у телескопа значительно большие возможности, чем представляется на первый взгляд. Телескоп поможет сделать много новых открытий. Кстати заговорили о галилеевских анаграммах, в которых он зашифровал небесные наблюдения. Лагалла сказал по этому поводу сомнительный комплимент. Он восхитился латинской фразой "Haec immatura a me iam frustra leguntur О.Y."*, которая при перестановке букв неожиданно превращается в другую фразу - "Cynthiae figuras aemulatur mater amorum"**. Лагалла сказал, что Галилей подлинно ученый, ибо требуются огромная изобретательность и терпение, чтобы перелить одну фразу в другую. Хотя, конечно, наличие фаз у Венеры весьма и весьма сомнительно...