Страница:
обделать это дело, чем вам. Вы свой человек в доме.
Под плавные, торжественные звуки увертюры Метакса продолжал развивать
свой план.
- Я сообщил вам об этом деле, я направил вас, и вы заработаете тысячи.
Ну, а мне за это дадите только одну тысчонку марок...
Мысль Марамбалля заработала. Метакса прав. На этом деле можно
заработать. Да, не вовремя Вильгельмина затеяла игру в жмурки!.. Если бы
не этот роковой поцелуй!.. Положение очень осложнилось. Нужно ли давать
этому греку за комиссию? Марамбалль постарается добыть секретное дело, но
делиться с Метаксой он не намерен.
- Во-первых, вы напрасно стараетесь, господин Метакса, - зашептал
Марамбалль в ухо соседа. - Все, что делается в доме Лееров, я знаю не хуже
вас. И о деле номер сто семьдесят четыре я узнал гораздо раньше, чем эту
"новость" сообщили вы мне. А во-вторых, я больше не собираюсь бывать в
доме Лееров.
- Лейтенант не пускает? - язвительно спросил грек, поняв, что
Марамбалль увиливает от дележа.
- Это касается только меня, - сухо ответил Марамбалль.
"Какая некультурность!" - возмущался он бестактным вопросом грека,
искренне забывая о том, что сам ведет нечистую игру.
Увертюра окончилась. Со сцены уже слышался голос Фауста, а занавес
казался еще закрытым. И только когда Мефистофель на зов Фауста отозвался:
"И я здесь!", - для первых рядов спектакль начался. Между пением, игрой
артистов и оркестром не было никакой связи. Задние ряды увидели открытие
занавеса только к антракту первого акта. - "А последнее действие галерка
будет досматривать, как немую сцену, после окончания оперы... Пропала
опера!"
В середине второго акта Марамбалль осторожно вышел и направился к
выходу. Оглядываясь назад, он видел как бы повторение действия в обратном
порядке. Но это уже не интересовало его.
Он вернулся к себе и позвонил по телефону к Вильгельмине
Она оказалась дома, но разговор с нею не доставил ему особого
удовольствия.
- Отец и лейтенант видели все, - говорила она. - Мне пришлось выдержать
очень неприятную сцену с отцом. И было бы лучше, господин Марамбалль, - ее
голос дрогнул, - если бы вы не показывались в наш дом по крайней мере
некоторое время, пока все не уляжется.
Она не имела решимости отказать ему сразу.
Марамбалль был в полном душевном смятении, выслушав из ее уст этот
приговор.
Отказ в такой момент, когда ему, как никогда раньше, нужно было быть в
доме Лееров! Завтра будет уже поздно. Дело номер 174 будет погребено в
стальном сейфе или же оно достанется в руки какого-нибудь Метаксы. Медлить
нельзя. Душу Марамбалля одновременно обуревали и другие чувства. Поцелуй
острой отравой проник в его сердце, а в голосе Вильгельмины, говорившей по
телефону, ему чудилась печаль. Быть может, она любит его? В эту минуту ему
казалось, что и он также безумно любит ее. И, с неожиданной для самого
себя страстью, он начал умолять ее принять его в последний раз, "чтобы
проститься навеки".
В спортсменском сердце Вильгельмины, вероятно, были оборваны еще не все
струны сентиментализма. Искренний тон Марамбалля, видимо, тронул ее. Она
колебалась, а он, вздыхая и охая в телефонную трубку, поддавал жару.
- Только взглянуть... В последний раз!
- Но отец приказал швейцару не принимать вас, - в отчаянье призналась
она.
- О, это ничего не значит! - оживился Марамбалль. - Я пройду со стороны
сада, вы откроете мне дверь...
- Но в саду сторожа; вы знаете, - теперь везде усиленная охрана.
- Сторожам, наверно, не отдан приказ не пускать меня; наконец, я сумею
пробраться мимо них... Только взглянуть!..
- Ну, хорошо. Но приходите скорее, пока отец не вернулся.
Марамбалль бросил трубку и завертелся по комнате, ища разбросанные
шляпу и перчатки.
"Бог всесильный, бог любви! Ты услышь мою мольбу!.." [ария Валентина из
оперы "Фауст" композитора Гуно] - пропел Марамбалль и бросился по
коридору, едва не сбив с ног фрау Нейкирх.
Марамбалль благополучно проскользнул мимо сторожей и незаметно вошел в
дом. Он пробрался в гостиную и остановился, едва слышно кашлянув.
- Я здесь, - тихо ответила Вильгельмина, - у рояля.
Марамбалль сделал несколько шагов и вновь остановился в
нерешительности. Он так спешил, что не обдумал плана действий. Изобразить
ли ему безутешного влюбленного, или же, пользуясь случаем, пробраться в
кабинет, похитить дело и бежать. Женщина или деньги? Несколько секунд он
переживал сильнейшую борьбу. Но в конце концов он решил, что Вильгельмина
все равно потеряна для него, и потому надо покончить с делом номер 174.
Но, даже решившись на это, он все же не мог поступить слишком вероломно
по отношению к Вильгельмине. Да это было бы и неосторожно.
"Обидеть женщину не только некрасиво, но и опасно. Женщины умеют
мстить". - И Марамбалль выбрал средний путь. Он метнулся в кабинет,
нагнулся над освещенным столом, нашел дело номер 174, сунул его под жилет
и выбежал в гостиную. Все это заняло не больше полминуты
- Да где же вы? - спросил он несколько громче.
- Здесь, - тихо отвечала Вильгельмина.
- А мне почудилось, что вы говорите из кабинета, и я прошел туда. Вы не
можете себе представить, как я сожалею о том, что случилось!.. Нет, не
так. Я в восторге от того, что случилось, но сожалею о том, что наша
шалость обнаружена... Я... - он хотел сказать "я люблю вас", но,
почувствовав, что папка с делом готова выскользнуть из-под жилета, положил
руку несколько ниже сердца и, прижимая жилет, продолжал: - Я всегда буду
помнить о вас... - "А вдруг она скажет, что любит меня?" - в ужасе подумал
Марамбалль. - "Нет, сейчас не время распускаться". - И, найдя ее руку,
Марамбалль почтительно поцеловал кончики холодных пальцев.
- Прощайте, Вильгельмина!
Девушка сделала движение и вздохнула. Быть может, она была недовольна
его слишком примерным поведением и почтительностью?.. Опасаясь проявления
се нежных чувств, которые могли задержать его и сыграть роковую роль,
Марамбалль тяжело вздохнул, отошел от Вильгельмины и, прошептав еще раз:
"Прощайте!" - побежал к двери.
Он ликовал. Наконец-то на его груди покоилась сенсация, которая поразит
мир и даст ему возможность широко пожить! Его карьера ловкого журналиста
будет обеспечена.
Марамбалль так размечтался, что забыл о всякой осторожности и, пробегая
садовую дорожку, с разбега налетел на кого-то. Он упал на землю вместе с
неизвестным человеком.
- Стой! Кто это? - послышался голос сторожа.
Марамбалль, прижимая левой рукой драгоценную папку, попытался
подняться, закрывая правой рукой свое лицо: он не забывал о проявлении. К
счастью для него, в саду было темно. Сторож ухватил Марамбалля за ногу и
звал на помощь. Марамбаллю удалось ударом другой ноги сбить руку,
державшую его за ногу. Он поднялся и побежал.
Поднялась суматоха. Слышались тревожные свистки, крики, отовсюду бежали
люди. Марамбалль бросился к воротам сада, сбил с ног еще одного сторожа и
выбежал на улицу, продолжая прикрывать свободной рукой лицо. Через
несколько минут его фигура проявится, и преследователи побегут за
призраком. Теперь они могли гнаться только вслепую, за топотом убегающих
ног. Марамбаллю надо было "замести следы", пробежав какое-нибудь темное
пространство. Он решил направиться в близлежащий Тиргартен. Выбежав на
тротуар, Марамбалль врезался в уличную толпу, двигавшуюся ему навстречу,
и, вопреки всем правилам уличного движения, помчался вперед, сбивая
прохожих. Он нагнул голову и, как разрушительный таран, пробивался сквозь
толпу, оставляя позади себя крики, стоны, вопли и проклятия. Упавшие люди
служили ему заграждением, задерживающим его преследователей. Это облегчало
положение Марамбалля, но, с другой стороны, ему не выгодно было оставлять
за собой такой "шумовой хвост", который давал преследователям легкую
ориентировку.
В полумраке сада в это время проявилось очертание его фигуры, и
подоспевшие полицейские бросились по горячим следам, преследуя призрак
бегущего человека. Они не могли определить во время преследования, имеют
ли дело еще с призраком, или уже с живым человеком, и потому все время
принуждены были схватывать воображаемого преступника, но их руки разрезали
пустое пространство. Несколько раз, впрочем, им удалось кого-то поймать.
Часть преследователей останавливалась с задержанными призраками в ожидании
их проявления; но полицейских ждало разочарование: первым из задержанных
проявился глубокий старик, вторым - пастор. Только двоих молодых людей
отвели в участок для обыска и выяснения личности. Все это очень затрудняло
погоню, но она не прекращалась.
Скоро Марамбалль услышал характерный звук сирены. Это был уже всем
известный сигнал полиции, преследующей преступника. По звуку сирены
уличное движение на тротуарах приостанавливалось. Прохожие прижимались к
стенам домов, чтобы освободить путь для быстро следующего отряда полиции.
Марамбалль пересек улицу, добежал по свободному от толпы тротуару до
угла и свернул. Здесь уличное движение еще не прекращалось. У самого
тротуара один за другим двигались автомобили. Марамбалль, прислушиваясь к
их движению, выбрал ближайший, вспрыгнул на подножку автомобиля и ввалился
в кузов. В автомобиле послышались испуганные женские голоса.
- Тысячу извинений, - сказал Марамбалль, убедившись, что голоса не
принадлежат знакомым. - Я едва не попал под ваш автомобиль и принужден был
вскочить в него.
Такие случаи действительно бывали, и в автомобиле, услышав любезный,
извиняющийся голос Марамбалля, успокоились.
Когда автомобиль поравнялся с Тиргартеном, Марамбалль бесшумно спрыгнул
и побежал по траве, минуя освещенные дорожки, в полумрак деревьев. Он
делал петли, как заяц, и одно освещенное место пробежал даже задом
наперед, чтобы сбить своих преследователей.
Голоса погони отставали, но Марамбалль продолжал кружить по парку. Он
пробежал всю левую сторону Тиргартена до Зоологического сада. В совершенно
темном уголке он неожиданно налетел на мирно сидящую парочку. Марамбалль
подошел сзади к сидящему молодому человеку и, прежде чем тот успел
что-либо сообразить, снял с его головы шляпу-котелок и надел ему свою
клетчатую кепку, - его кепка проявилась и уже должна быть известна
преследователям
Затем он исчез в густых тенях деревьев, пролез под пустующим
ресторанным киоском, вышел из сада и кружным путем отправился на
противоположную сторону Берлина, - в Трептовер парк.
Побродив по темным уголкам этого парка, он, наконец, решил, что
окончательно замел следы. Но все же, из осторожности, он не решился
вернуться домой с драгоценной папкой. Если только кому-нибудь из
преследователей удалось узнать его, полиция, наверно, нагрянет с обыском.
Куда спрятать на время дело номер 174? Лайль! Лучшего не придумать. Лайлю
на лето предоставил свою комнату его знакомый, служащий в английском
посольстве. Правда, здание посольства находилось в конце Унтер ден Линден,
рядом с Тиргартеном, совсем недалеко от места преступления Марамбалля. Но
зато экстерриториальность [экстерриториальность - дипломатический термин -
право не подчиняться законам страны, устанавливаемое для дипломатических
представителей или определенной территории; территория, на которой
помещается иностранное посольство, считается как бы частью той страны
(государства), к которой принадлежит посольство; на этой территории
действуют законы страны посольства; нбыски и аресты на территории
посольства допускаются по общепринятым нормам международного права и
специальным соглашениям - только с разрешения посла] посольства была
лучшей охраной от вторжения полиции. Согласится ли, однако, Лайль взять на
хранение такой документ? Можно обойтись и без его согласия! И, когда
Марамбалль подъезжал к зданию посольства, у нею уже был готовый план.
Марамбалля знали в посольстве, - он не раз бывал у Лайля; и ему без
особого труда удалось проникнуть на "английскую территорию".
Лайль был дома.
Марамбалль приготовился к быстрым действиям. Перед тем, как позвонить,
он вынул папку и заложил руку с нею за спину. Как только Лайль открыл
дверь, Марамбалль, повернувшись, направился к кровати, отвернул матрац и
сунул туда свое сокровище. Все это было сделано с таким расчетом, чтобы
Лайль не заметил подкинутого дела, когда сцена появления Марамбалля
проявится. "Под матрацем папка может пролежать благополучно несколько
дней. А когда все уляжется, я таким же манером извлеку ее оттуда", - думал
Марамбалль.
Засунув папку, он уселся на край кровати.
- Уф, ужасно устал! - сказал Марамбалль, прислоняясь к спинке кровати.
- Да вы куда уселись? - услышал он голос Лайля. - На кровать? Садитесь
вот сюда, на кресло.
- Благодарю вас, дайте отдышаться. Я предпочитаю садиться на кровать.
Эти кресла теперь предательская штука. Никогда не знаешь, стоят они на
месте или нет. Я уже не раз падал, садясь в воображаемое кресло. А кровать
всегда стоит на одном месте. Кровать надежная штука, - любовно похлопал
Марамбалль по тому месту, где лежала заветная папка.
Где-то на башенных часах пробило полночь.
Лайль выжидательно молчал.
Надо было придумать повод неожиданного визита.
- Я так взволнован, что не мог сидеть дома, - сказал Марамбалль, - и
пришел к вам поделиться своими опасениями. Сейчас я был в астрономическом
обществе. Один астроном делал доклад. Он предсказывает, что скорость света
замедлится еще больше. Свет будет проходить один метр в двенадцать часов
три секунды! Представляете себе, что это будет? Всю ночь по улицам и в
учреждениях будут бесшумно толкаться дневные тени. а днем Берлин будет
казаться пустыней... Электричество надо будет зажигать рано утром, чтобы
оно горело вечером, а гасить днем. Представьте, что будет делаться в
Рейхстаге по ночам! Освещенный зал, и призраки политических деятелей,
вершащих судьбы миллионов... Нам, корреспондентам, днем придется слушать,
а ночами снимать эти призраки Или, скажем, банк. Как вы получите деньги,
если кассир увидит вас и ваши документы только через несколько часов? И
как убедиться, что вы получили действительно деньги, а не старые номера
"Берлинер Тагеблатт"? А промышленность Она приостановится совершенно. Мы
как бы ослепнем Весь мир ослепнет. Это будет катастрофа, гибель, конец,
смерть...
Марамбалль так увлекся, что сам себя напугал этими страшными картинами.
Но, повернувшись на кровати, он вспомнил о драгоценной папке и, чтобы еще
больше отвлечь внимание Лайля от настоящего, патетически закончил:
- Как ничтожны кажутся при свете - вернее говоря, при умирающем свете,
- все "великие" дела, хитроумные дипломатические соглашения и тайные
договоры! Прах! Тлен.
Лайль, как истый англичанин, выслушал спокойно, не прерывая своего
гостя. Только клубы дыма неразлучной трубки как будто стали гуще.
- Какой астроном говорил это? - спросил Лайль.
- Да этот, как его, вот на языке так и вертится. Не то Шварцброт, не то
Буттерброт, - никак не запомню эти немецкие фамилии.
- Странно, - процедил Лайль.
- Об этом скрывают, чтобы не волновать публику.
- Странно; я тоже был на заседании астрономического общества, -
продолжал Лайль.
"Носит этого долговязого англичанина, куда не надо!" - с досадой
подумал Марамбалль.
- И все ученые единогласно утверждали, что, по их наблюдениям, скорость
света за истекшие сутки возросла еще на четыре секунды - метр.
- Вот и поймите этих ученых! - широко развел руками Марамбалль. Он
старался казаться равнодушным, но в душе эта новость, которой он еще не
знал, чрезвычайно обрадовала его. "Тленная папка", на которой он сидел,
увеличивала свою ценность с каждой секундой ускорения света и возвращения
к нормальной жизни.
Опасаясь дальнейших вопросов Лайля о заседании астрономического
общества, Марамбалль поспешил переменить тему.
- Вы меня утешили. А то, представьте, сижу в опере. Валентин поет "Бог
всесильный, бог любви", а на сцене в это время Мефистофель занимается еще
омоложением Фауста. Однако мне пора.
Поправив незаметно матрац, Марамбалль распрощался и ушел, нимало не
заботясь о том, что он подвергает друга серьезной опасности, скрывая в его
комнате украденный документ.
Вильгельмина слыхала шум в саду, возникший после ухода Марамбалля, но
она поняла это по-своему. Марамбалль, очевидно, не захотел назвать себя,
чтобы не скомпрометировать ее еще раз своим тайным визитом.
"Да, он благороден, - думала девушка, покачиваясь на качалке. - И как
удивительно он был сдержан со мною!.. Неужели он любит меня?.."
В душе Вильгельмины, чемпиона различных видов спорта, девушки с коротко
остриженными волосами и юбкой, едва прикрывавшей колени, - начали
просыпаться чувства, уснувшие, казалось, навеки, ее сентиментальных
бабушек и прабабушек, носивших парики и кринолины.
Тайное свидание... Несчастный любовник... Суровый отец... Соперник...
Все элементы романа!
"Отец, конечно, не согласился бы на наш брак. Ну что же, тем лучше. Я
бежала бы с Луи, как моя прабабушка Каролина бежала с прадедушкой...
Ницца, Сорренто, Алжир"...
Мечты девушки был прерваны топотом четырех ног. Она почти с неприязнью
встретила это вторжение двадцатого века в ее фантастический мир минувшей
романтики, - в особенности, когда узнала характерное прихрамывание
лейтенанта.
Вильгельмина знала, что на нее опять будет сделано "нападение". После
рокового поцелуя отец долго и скучно проповедовал ей о морали, о правилах
хорошего тона, о своем служебном положении, о ее обязанностях к нему, о ее
легкомыслии и в заключение заявил, что он успокоится только тогда, когда
она выйдет, наконец, замуж за лейтенанта.
"Лучшего мужа не найти. Он еще не стар, на отличном счету у начальства,
имеет прекрасные связи, личный друг кронпринца... - Отец понизил голос,
хотя они были одни в кабинете, и продолжал. - Республика не долговечна.
Немецкий народ на стороне монархии. Германия должна стать вновь империей.
Это неизбежно. И ты должна понимать, какие перспективы откроются тогда
перед бароном Блиттерсдорфом!.. Ты должна быть благодарна, что он не
отказался от своего предложения после всего, что произошло. Но он
настаивал на том, чтобы бракосочетание было совершено возможно скорее, и я
вполне понимаю его".
Тогда Вильгельмина ничего не ответила и молча ушла в свою комнату: она
была слишком горда, чтобы оправдываться и принять "великодушие"
лейтенанта.
А отец еще долго убеждал ее "призрак", прежде чем убедился, что его
дочери давно нет в кабинете.
И вот теперь они идут, идут за ответом... Шаги поднялись по лестнице.
Слышались уже голоса отца и лейтенанта. Вильгельмина хотела убежать в свою
комнату, но, вспомнив, что это бегство будет обнаружено, осталась сидеть.
- Вы это или ваш призрак, фрейлейн Вильгельмина? - услышала она голос
вошедшего в гостиную лейтенанта.
- Призрак, - ответила она. - Призрак прабабушки Каролины. Разве вы не
видите буклей и кринолина?
Вильгельмина, как все женщины ее круга, отлично умела скрыть свои
чувства под маской внешней непринужденности: уменье лгать считалось высшим
проявлением воспитанности в том мире, в котором она жила.
Лейтенант, напрягая свой тяжеловесный ум, старался быть остроумным. Они
начали весело болтать, в то время как отец Вильгельмины прошел в свой
кабинет.
- Вильгельмина, ты не трогала бумаг на моем столе? - вдруг послышался
тревожный голос Леера.
- Нет, я не входила в кабинет, - ответила она.
- Странно, - ворчал Леер, хлопая ладонями по сукну стола. Потом он
вышел из кабинета и дрожащим голосом сказал:
- У меня со стола пропали папки с документами... Очень важные,
секретные документы...
- Ты просто не можешь найти их, - ответила Вильгельмина спокойно, хотя
в ее душе шевельнулось какое-то смутное, еще не оформившееся, но
неприятное ощущение.
- Пойдем поможем ему искать, - сказала она. Все трое принялись шарить,
но на столе папок не было.
- Может быть, ты спрятал дела в шкаф? - спросила Вильгельмина.
- Да нет же, - раздраженно ответил ее отец. - Бумаги лежали вот здесь,
с краю, в желтых папках. У нас в доме никого не было посторонних?
У Вильгельмины перехватило дыхание. "Марамбалль! Неужели?.. Он заходил
в кабинет, ушел так поспешно, бежал от стражи... Это мог сделать только
он..."
Никогда еще Марамбалль не был так близок к катастрофе, как в этот
момент. Назови Вильгельмина его имя, - и все выгодное предприятие с делом
номер 174 рухнуло бы, а он оказался бы в тюрьме. Но, на его счастье, в
душе Вильгельмины еще не замолкли голоса ее романтических бабушек, и она
ответила "нет", прежде чем осознала все вероломство "несчастного
любовника". Сказанное слово связало ее. Но, не успела она вымолвить "нет",
как в ее душе поднялась целая буря негодования. Марамбалль обманул ее, как
провинциальную дурочку! Разыгрывая несчастного любовника, он использовал
ее доверие для самых низменных целей... И она вновь начала колебаться, не
выдать ли Марамбалля.
А Леер уже звонил, созывая слуг. Он узнал о преследовании неизвестного
в саду, который мог, очевидно, проникнуть в дом только через дверь сада.
Но кто открыл ему? Это осталось невыясненным. Звонил телефон, суетились
слуги. Из полицейского управления сообщили, что преступнику удалось
скрыться. Вильгельмина не знала, радоваться ей этому или печалиться. Она
была так зла на Марамбалля, что была бы рада, если бы его поймали. Но, с
другой стороны, это открыло бы ее невольное соучастие. Конечно, никто не
заподозрил бы ее в сознательной помощи преступнику. Но какой позор, какой
стыд быть так обманутой!
Волнение Вильгельмины дошло до крайнего предела. Оскорбленная женская
гордость бушевала в ней, ежеминутно готовая прорваться наружу. И, когда
отец сказал трагическим голосом: "Неужели в моем доме есть предатели?" -
она не выдержала:
- Отец, мне нужно поговорить с тобой. Но в этот самый момент в комнату
вошел новый свидетель - повар, который пожелал сообщить важные показания.
- Говорите, - нетерпеливо сказал Леер.
- К нам в кухню, - начал повар свое повествование, - нередко заходил
какой-то грек, торгующий шелковыми материями. Он продавал их очень дешево.
Моя жена, и судомойка, и жена швейцара очень охотно покупали шелковые
ткани. Этот грек заходил и сегодня вечером. Когда он поставил на пол свою
корзину и разложил ткани, женщины начали выбирать шелка. Это продолжалось
несколько минут. Вдруг электричество погасло. Это случалось не раз в
последнее время, и потому мы не обратили особого внимания. Жена швейцара
только посмеялась, что свет погас так не вовремя... Я попробовал повернуть
выключатель, и через несколько минут свет загорелся вновь; грека на кухне
уже не было, а корзина с шелками и сейчас стоит. Мы думали, что грек вышел
во двор и вернется, но он так и не вернулся.
- Почему же вы не сказали мне обо всем этом раньше?
- Мы только что сейчас узнали о пропаже бумаг, ваше превосходительство.
А о греке мы не беспокоились: грек не подарит корзину шелка.
- Вы можете идти, Карл. - И, когда повар ушел, Леер сказал: - Да, это
очень возможно. Из кухни ход ведет в столовую, а из столовой - в кабинет.
Преступник мог незаметно погасить электричество в кухне, пробраться сюда,
похитить документы и уйти незамеченным. У преступника было совершенно
достаточно времени. Но что же тогда значит шум в саду? Кто был там?
- Тот же преступник-грек, - высказал предположение лейтенант. - Он мог
попытаться пройти через сад и выйти на Будапештерштрассе, но, очевидно,
наскочил на сторожа, который и поднял тревогу.
- А может быть, это был один из сообщников, - сказал Леер. - Я попрошу
вас, господин лейтенант, съездить к начальнику полиции и передать ему мою
просьбу мобилизовать для поисков преступника все свободные силы. Дело
большой государственной важности.
Барон по-военному щелкнул каблуками и, наскоро простившись, ушел. Когда
его ковыляющие шаги замолкли, Леер устало уселся в кресло.
- Ты мне хотела что-то сказать, Вильгельмина?
- Да... - Она хотела признаться в том, что в доме был Марамбалль. Но
рассказ повара поколебал ее уверенность в том, что Марамбалль похитил
документ. И она не призналась отцу о тайном визите Марамбалля. Быть может,
еще немного времени спустя она и вообще ничего значительного не сказала
бы. Но буря негодования еще не улеглась в ее душе. Оскорбленная гордость
требовала мести.
- Отец, я согласна принять предложение господина лейтенанта.
С романтическим духом прабабушки Каролины было покончено.
Марамбалль провел тревожную ночь. Раздумывая над событиями минувшего
дня, он пришел к выводу, что опасность еще не миновала для него. Правда,
ему удалось замести следы. Но не все прошло так гладко, как ему хотелось
бы. Его бегство должно было взбудоражить весь дом. Исчезновение дела,
вероятно, уже обнаружено, и для Вильгельмины станет ясною цель его
"последнего свидания". И тогда... тогда она, конечно, выдаст его.
Марамбалль с минуты на минуту ожидал вторжения полиции. Хорошо еще, что
ему удалось припрятать похищенные документы в надежном месте. Марамбалль
не раздевался в эту ночь. Он тихо ходил по комнате, прислушиваясь к звукам
в коридоре. Он обдумывал план бегства. Одно окно его комнаты выходило на
улицу, другое - в небольшой сад. Это последнее окно он и избрал как путь
отступления.
Марамбалль открыл окно в сад. Ночь была душная. На темно-лиловом небе
светила оранжевая луна, как китайский фонарь, привешенный над сизым
трехэтажным домом. От времени до времени слышался гром. Приближалась
Под плавные, торжественные звуки увертюры Метакса продолжал развивать
свой план.
- Я сообщил вам об этом деле, я направил вас, и вы заработаете тысячи.
Ну, а мне за это дадите только одну тысчонку марок...
Мысль Марамбалля заработала. Метакса прав. На этом деле можно
заработать. Да, не вовремя Вильгельмина затеяла игру в жмурки!.. Если бы
не этот роковой поцелуй!.. Положение очень осложнилось. Нужно ли давать
этому греку за комиссию? Марамбалль постарается добыть секретное дело, но
делиться с Метаксой он не намерен.
- Во-первых, вы напрасно стараетесь, господин Метакса, - зашептал
Марамбалль в ухо соседа. - Все, что делается в доме Лееров, я знаю не хуже
вас. И о деле номер сто семьдесят четыре я узнал гораздо раньше, чем эту
"новость" сообщили вы мне. А во-вторых, я больше не собираюсь бывать в
доме Лееров.
- Лейтенант не пускает? - язвительно спросил грек, поняв, что
Марамбалль увиливает от дележа.
- Это касается только меня, - сухо ответил Марамбалль.
"Какая некультурность!" - возмущался он бестактным вопросом грека,
искренне забывая о том, что сам ведет нечистую игру.
Увертюра окончилась. Со сцены уже слышался голос Фауста, а занавес
казался еще закрытым. И только когда Мефистофель на зов Фауста отозвался:
"И я здесь!", - для первых рядов спектакль начался. Между пением, игрой
артистов и оркестром не было никакой связи. Задние ряды увидели открытие
занавеса только к антракту первого акта. - "А последнее действие галерка
будет досматривать, как немую сцену, после окончания оперы... Пропала
опера!"
В середине второго акта Марамбалль осторожно вышел и направился к
выходу. Оглядываясь назад, он видел как бы повторение действия в обратном
порядке. Но это уже не интересовало его.
Он вернулся к себе и позвонил по телефону к Вильгельмине
Она оказалась дома, но разговор с нею не доставил ему особого
удовольствия.
- Отец и лейтенант видели все, - говорила она. - Мне пришлось выдержать
очень неприятную сцену с отцом. И было бы лучше, господин Марамбалль, - ее
голос дрогнул, - если бы вы не показывались в наш дом по крайней мере
некоторое время, пока все не уляжется.
Она не имела решимости отказать ему сразу.
Марамбалль был в полном душевном смятении, выслушав из ее уст этот
приговор.
Отказ в такой момент, когда ему, как никогда раньше, нужно было быть в
доме Лееров! Завтра будет уже поздно. Дело номер 174 будет погребено в
стальном сейфе или же оно достанется в руки какого-нибудь Метаксы. Медлить
нельзя. Душу Марамбалля одновременно обуревали и другие чувства. Поцелуй
острой отравой проник в его сердце, а в голосе Вильгельмины, говорившей по
телефону, ему чудилась печаль. Быть может, она любит его? В эту минуту ему
казалось, что и он также безумно любит ее. И, с неожиданной для самого
себя страстью, он начал умолять ее принять его в последний раз, "чтобы
проститься навеки".
В спортсменском сердце Вильгельмины, вероятно, были оборваны еще не все
струны сентиментализма. Искренний тон Марамбалля, видимо, тронул ее. Она
колебалась, а он, вздыхая и охая в телефонную трубку, поддавал жару.
- Только взглянуть... В последний раз!
- Но отец приказал швейцару не принимать вас, - в отчаянье призналась
она.
- О, это ничего не значит! - оживился Марамбалль. - Я пройду со стороны
сада, вы откроете мне дверь...
- Но в саду сторожа; вы знаете, - теперь везде усиленная охрана.
- Сторожам, наверно, не отдан приказ не пускать меня; наконец, я сумею
пробраться мимо них... Только взглянуть!..
- Ну, хорошо. Но приходите скорее, пока отец не вернулся.
Марамбалль бросил трубку и завертелся по комнате, ища разбросанные
шляпу и перчатки.
"Бог всесильный, бог любви! Ты услышь мою мольбу!.." [ария Валентина из
оперы "Фауст" композитора Гуно] - пропел Марамбалль и бросился по
коридору, едва не сбив с ног фрау Нейкирх.
Марамбалль благополучно проскользнул мимо сторожей и незаметно вошел в
дом. Он пробрался в гостиную и остановился, едва слышно кашлянув.
- Я здесь, - тихо ответила Вильгельмина, - у рояля.
Марамбалль сделал несколько шагов и вновь остановился в
нерешительности. Он так спешил, что не обдумал плана действий. Изобразить
ли ему безутешного влюбленного, или же, пользуясь случаем, пробраться в
кабинет, похитить дело и бежать. Женщина или деньги? Несколько секунд он
переживал сильнейшую борьбу. Но в конце концов он решил, что Вильгельмина
все равно потеряна для него, и потому надо покончить с делом номер 174.
Но, даже решившись на это, он все же не мог поступить слишком вероломно
по отношению к Вильгельмине. Да это было бы и неосторожно.
"Обидеть женщину не только некрасиво, но и опасно. Женщины умеют
мстить". - И Марамбалль выбрал средний путь. Он метнулся в кабинет,
нагнулся над освещенным столом, нашел дело номер 174, сунул его под жилет
и выбежал в гостиную. Все это заняло не больше полминуты
- Да где же вы? - спросил он несколько громче.
- Здесь, - тихо отвечала Вильгельмина.
- А мне почудилось, что вы говорите из кабинета, и я прошел туда. Вы не
можете себе представить, как я сожалею о том, что случилось!.. Нет, не
так. Я в восторге от того, что случилось, но сожалею о том, что наша
шалость обнаружена... Я... - он хотел сказать "я люблю вас", но,
почувствовав, что папка с делом готова выскользнуть из-под жилета, положил
руку несколько ниже сердца и, прижимая жилет, продолжал: - Я всегда буду
помнить о вас... - "А вдруг она скажет, что любит меня?" - в ужасе подумал
Марамбалль. - "Нет, сейчас не время распускаться". - И, найдя ее руку,
Марамбалль почтительно поцеловал кончики холодных пальцев.
- Прощайте, Вильгельмина!
Девушка сделала движение и вздохнула. Быть может, она была недовольна
его слишком примерным поведением и почтительностью?.. Опасаясь проявления
се нежных чувств, которые могли задержать его и сыграть роковую роль,
Марамбалль тяжело вздохнул, отошел от Вильгельмины и, прошептав еще раз:
"Прощайте!" - побежал к двери.
Он ликовал. Наконец-то на его груди покоилась сенсация, которая поразит
мир и даст ему возможность широко пожить! Его карьера ловкого журналиста
будет обеспечена.
Марамбалль так размечтался, что забыл о всякой осторожности и, пробегая
садовую дорожку, с разбега налетел на кого-то. Он упал на землю вместе с
неизвестным человеком.
- Стой! Кто это? - послышался голос сторожа.
Марамбалль, прижимая левой рукой драгоценную папку, попытался
подняться, закрывая правой рукой свое лицо: он не забывал о проявлении. К
счастью для него, в саду было темно. Сторож ухватил Марамбалля за ногу и
звал на помощь. Марамбаллю удалось ударом другой ноги сбить руку,
державшую его за ногу. Он поднялся и побежал.
Поднялась суматоха. Слышались тревожные свистки, крики, отовсюду бежали
люди. Марамбалль бросился к воротам сада, сбил с ног еще одного сторожа и
выбежал на улицу, продолжая прикрывать свободной рукой лицо. Через
несколько минут его фигура проявится, и преследователи побегут за
призраком. Теперь они могли гнаться только вслепую, за топотом убегающих
ног. Марамбаллю надо было "замести следы", пробежав какое-нибудь темное
пространство. Он решил направиться в близлежащий Тиргартен. Выбежав на
тротуар, Марамбалль врезался в уличную толпу, двигавшуюся ему навстречу,
и, вопреки всем правилам уличного движения, помчался вперед, сбивая
прохожих. Он нагнул голову и, как разрушительный таран, пробивался сквозь
толпу, оставляя позади себя крики, стоны, вопли и проклятия. Упавшие люди
служили ему заграждением, задерживающим его преследователей. Это облегчало
положение Марамбалля, но, с другой стороны, ему не выгодно было оставлять
за собой такой "шумовой хвост", который давал преследователям легкую
ориентировку.
В полумраке сада в это время проявилось очертание его фигуры, и
подоспевшие полицейские бросились по горячим следам, преследуя призрак
бегущего человека. Они не могли определить во время преследования, имеют
ли дело еще с призраком, или уже с живым человеком, и потому все время
принуждены были схватывать воображаемого преступника, но их руки разрезали
пустое пространство. Несколько раз, впрочем, им удалось кого-то поймать.
Часть преследователей останавливалась с задержанными призраками в ожидании
их проявления; но полицейских ждало разочарование: первым из задержанных
проявился глубокий старик, вторым - пастор. Только двоих молодых людей
отвели в участок для обыска и выяснения личности. Все это очень затрудняло
погоню, но она не прекращалась.
Скоро Марамбалль услышал характерный звук сирены. Это был уже всем
известный сигнал полиции, преследующей преступника. По звуку сирены
уличное движение на тротуарах приостанавливалось. Прохожие прижимались к
стенам домов, чтобы освободить путь для быстро следующего отряда полиции.
Марамбалль пересек улицу, добежал по свободному от толпы тротуару до
угла и свернул. Здесь уличное движение еще не прекращалось. У самого
тротуара один за другим двигались автомобили. Марамбалль, прислушиваясь к
их движению, выбрал ближайший, вспрыгнул на подножку автомобиля и ввалился
в кузов. В автомобиле послышались испуганные женские голоса.
- Тысячу извинений, - сказал Марамбалль, убедившись, что голоса не
принадлежат знакомым. - Я едва не попал под ваш автомобиль и принужден был
вскочить в него.
Такие случаи действительно бывали, и в автомобиле, услышав любезный,
извиняющийся голос Марамбалля, успокоились.
Когда автомобиль поравнялся с Тиргартеном, Марамбалль бесшумно спрыгнул
и побежал по траве, минуя освещенные дорожки, в полумрак деревьев. Он
делал петли, как заяц, и одно освещенное место пробежал даже задом
наперед, чтобы сбить своих преследователей.
Голоса погони отставали, но Марамбалль продолжал кружить по парку. Он
пробежал всю левую сторону Тиргартена до Зоологического сада. В совершенно
темном уголке он неожиданно налетел на мирно сидящую парочку. Марамбалль
подошел сзади к сидящему молодому человеку и, прежде чем тот успел
что-либо сообразить, снял с его головы шляпу-котелок и надел ему свою
клетчатую кепку, - его кепка проявилась и уже должна быть известна
преследователям
Затем он исчез в густых тенях деревьев, пролез под пустующим
ресторанным киоском, вышел из сада и кружным путем отправился на
противоположную сторону Берлина, - в Трептовер парк.
Побродив по темным уголкам этого парка, он, наконец, решил, что
окончательно замел следы. Но все же, из осторожности, он не решился
вернуться домой с драгоценной папкой. Если только кому-нибудь из
преследователей удалось узнать его, полиция, наверно, нагрянет с обыском.
Куда спрятать на время дело номер 174? Лайль! Лучшего не придумать. Лайлю
на лето предоставил свою комнату его знакомый, служащий в английском
посольстве. Правда, здание посольства находилось в конце Унтер ден Линден,
рядом с Тиргартеном, совсем недалеко от места преступления Марамбалля. Но
зато экстерриториальность [экстерриториальность - дипломатический термин -
право не подчиняться законам страны, устанавливаемое для дипломатических
представителей или определенной территории; территория, на которой
помещается иностранное посольство, считается как бы частью той страны
(государства), к которой принадлежит посольство; на этой территории
действуют законы страны посольства; нбыски и аресты на территории
посольства допускаются по общепринятым нормам международного права и
специальным соглашениям - только с разрешения посла] посольства была
лучшей охраной от вторжения полиции. Согласится ли, однако, Лайль взять на
хранение такой документ? Можно обойтись и без его согласия! И, когда
Марамбалль подъезжал к зданию посольства, у нею уже был готовый план.
Марамбалля знали в посольстве, - он не раз бывал у Лайля; и ему без
особого труда удалось проникнуть на "английскую территорию".
Лайль был дома.
Марамбалль приготовился к быстрым действиям. Перед тем, как позвонить,
он вынул папку и заложил руку с нею за спину. Как только Лайль открыл
дверь, Марамбалль, повернувшись, направился к кровати, отвернул матрац и
сунул туда свое сокровище. Все это было сделано с таким расчетом, чтобы
Лайль не заметил подкинутого дела, когда сцена появления Марамбалля
проявится. "Под матрацем папка может пролежать благополучно несколько
дней. А когда все уляжется, я таким же манером извлеку ее оттуда", - думал
Марамбалль.
Засунув папку, он уселся на край кровати.
- Уф, ужасно устал! - сказал Марамбалль, прислоняясь к спинке кровати.
- Да вы куда уселись? - услышал он голос Лайля. - На кровать? Садитесь
вот сюда, на кресло.
- Благодарю вас, дайте отдышаться. Я предпочитаю садиться на кровать.
Эти кресла теперь предательская штука. Никогда не знаешь, стоят они на
месте или нет. Я уже не раз падал, садясь в воображаемое кресло. А кровать
всегда стоит на одном месте. Кровать надежная штука, - любовно похлопал
Марамбалль по тому месту, где лежала заветная папка.
Где-то на башенных часах пробило полночь.
Лайль выжидательно молчал.
Надо было придумать повод неожиданного визита.
- Я так взволнован, что не мог сидеть дома, - сказал Марамбалль, - и
пришел к вам поделиться своими опасениями. Сейчас я был в астрономическом
обществе. Один астроном делал доклад. Он предсказывает, что скорость света
замедлится еще больше. Свет будет проходить один метр в двенадцать часов
три секунды! Представляете себе, что это будет? Всю ночь по улицам и в
учреждениях будут бесшумно толкаться дневные тени. а днем Берлин будет
казаться пустыней... Электричество надо будет зажигать рано утром, чтобы
оно горело вечером, а гасить днем. Представьте, что будет делаться в
Рейхстаге по ночам! Освещенный зал, и призраки политических деятелей,
вершащих судьбы миллионов... Нам, корреспондентам, днем придется слушать,
а ночами снимать эти призраки Или, скажем, банк. Как вы получите деньги,
если кассир увидит вас и ваши документы только через несколько часов? И
как убедиться, что вы получили действительно деньги, а не старые номера
"Берлинер Тагеблатт"? А промышленность Она приостановится совершенно. Мы
как бы ослепнем Весь мир ослепнет. Это будет катастрофа, гибель, конец,
смерть...
Марамбалль так увлекся, что сам себя напугал этими страшными картинами.
Но, повернувшись на кровати, он вспомнил о драгоценной папке и, чтобы еще
больше отвлечь внимание Лайля от настоящего, патетически закончил:
- Как ничтожны кажутся при свете - вернее говоря, при умирающем свете,
- все "великие" дела, хитроумные дипломатические соглашения и тайные
договоры! Прах! Тлен.
Лайль, как истый англичанин, выслушал спокойно, не прерывая своего
гостя. Только клубы дыма неразлучной трубки как будто стали гуще.
- Какой астроном говорил это? - спросил Лайль.
- Да этот, как его, вот на языке так и вертится. Не то Шварцброт, не то
Буттерброт, - никак не запомню эти немецкие фамилии.
- Странно, - процедил Лайль.
- Об этом скрывают, чтобы не волновать публику.
- Странно; я тоже был на заседании астрономического общества, -
продолжал Лайль.
"Носит этого долговязого англичанина, куда не надо!" - с досадой
подумал Марамбалль.
- И все ученые единогласно утверждали, что, по их наблюдениям, скорость
света за истекшие сутки возросла еще на четыре секунды - метр.
- Вот и поймите этих ученых! - широко развел руками Марамбалль. Он
старался казаться равнодушным, но в душе эта новость, которой он еще не
знал, чрезвычайно обрадовала его. "Тленная папка", на которой он сидел,
увеличивала свою ценность с каждой секундой ускорения света и возвращения
к нормальной жизни.
Опасаясь дальнейших вопросов Лайля о заседании астрономического
общества, Марамбалль поспешил переменить тему.
- Вы меня утешили. А то, представьте, сижу в опере. Валентин поет "Бог
всесильный, бог любви", а на сцене в это время Мефистофель занимается еще
омоложением Фауста. Однако мне пора.
Поправив незаметно матрац, Марамбалль распрощался и ушел, нимало не
заботясь о том, что он подвергает друга серьезной опасности, скрывая в его
комнате украденный документ.
Вильгельмина слыхала шум в саду, возникший после ухода Марамбалля, но
она поняла это по-своему. Марамбалль, очевидно, не захотел назвать себя,
чтобы не скомпрометировать ее еще раз своим тайным визитом.
"Да, он благороден, - думала девушка, покачиваясь на качалке. - И как
удивительно он был сдержан со мною!.. Неужели он любит меня?.."
В душе Вильгельмины, чемпиона различных видов спорта, девушки с коротко
остриженными волосами и юбкой, едва прикрывавшей колени, - начали
просыпаться чувства, уснувшие, казалось, навеки, ее сентиментальных
бабушек и прабабушек, носивших парики и кринолины.
Тайное свидание... Несчастный любовник... Суровый отец... Соперник...
Все элементы романа!
"Отец, конечно, не согласился бы на наш брак. Ну что же, тем лучше. Я
бежала бы с Луи, как моя прабабушка Каролина бежала с прадедушкой...
Ницца, Сорренто, Алжир"...
Мечты девушки был прерваны топотом четырех ног. Она почти с неприязнью
встретила это вторжение двадцатого века в ее фантастический мир минувшей
романтики, - в особенности, когда узнала характерное прихрамывание
лейтенанта.
Вильгельмина знала, что на нее опять будет сделано "нападение". После
рокового поцелуя отец долго и скучно проповедовал ей о морали, о правилах
хорошего тона, о своем служебном положении, о ее обязанностях к нему, о ее
легкомыслии и в заключение заявил, что он успокоится только тогда, когда
она выйдет, наконец, замуж за лейтенанта.
"Лучшего мужа не найти. Он еще не стар, на отличном счету у начальства,
имеет прекрасные связи, личный друг кронпринца... - Отец понизил голос,
хотя они были одни в кабинете, и продолжал. - Республика не долговечна.
Немецкий народ на стороне монархии. Германия должна стать вновь империей.
Это неизбежно. И ты должна понимать, какие перспективы откроются тогда
перед бароном Блиттерсдорфом!.. Ты должна быть благодарна, что он не
отказался от своего предложения после всего, что произошло. Но он
настаивал на том, чтобы бракосочетание было совершено возможно скорее, и я
вполне понимаю его".
Тогда Вильгельмина ничего не ответила и молча ушла в свою комнату: она
была слишком горда, чтобы оправдываться и принять "великодушие"
лейтенанта.
А отец еще долго убеждал ее "призрак", прежде чем убедился, что его
дочери давно нет в кабинете.
И вот теперь они идут, идут за ответом... Шаги поднялись по лестнице.
Слышались уже голоса отца и лейтенанта. Вильгельмина хотела убежать в свою
комнату, но, вспомнив, что это бегство будет обнаружено, осталась сидеть.
- Вы это или ваш призрак, фрейлейн Вильгельмина? - услышала она голос
вошедшего в гостиную лейтенанта.
- Призрак, - ответила она. - Призрак прабабушки Каролины. Разве вы не
видите буклей и кринолина?
Вильгельмина, как все женщины ее круга, отлично умела скрыть свои
чувства под маской внешней непринужденности: уменье лгать считалось высшим
проявлением воспитанности в том мире, в котором она жила.
Лейтенант, напрягая свой тяжеловесный ум, старался быть остроумным. Они
начали весело болтать, в то время как отец Вильгельмины прошел в свой
кабинет.
- Вильгельмина, ты не трогала бумаг на моем столе? - вдруг послышался
тревожный голос Леера.
- Нет, я не входила в кабинет, - ответила она.
- Странно, - ворчал Леер, хлопая ладонями по сукну стола. Потом он
вышел из кабинета и дрожащим голосом сказал:
- У меня со стола пропали папки с документами... Очень важные,
секретные документы...
- Ты просто не можешь найти их, - ответила Вильгельмина спокойно, хотя
в ее душе шевельнулось какое-то смутное, еще не оформившееся, но
неприятное ощущение.
- Пойдем поможем ему искать, - сказала она. Все трое принялись шарить,
но на столе папок не было.
- Может быть, ты спрятал дела в шкаф? - спросила Вильгельмина.
- Да нет же, - раздраженно ответил ее отец. - Бумаги лежали вот здесь,
с краю, в желтых папках. У нас в доме никого не было посторонних?
У Вильгельмины перехватило дыхание. "Марамбалль! Неужели?.. Он заходил
в кабинет, ушел так поспешно, бежал от стражи... Это мог сделать только
он..."
Никогда еще Марамбалль не был так близок к катастрофе, как в этот
момент. Назови Вильгельмина его имя, - и все выгодное предприятие с делом
номер 174 рухнуло бы, а он оказался бы в тюрьме. Но, на его счастье, в
душе Вильгельмины еще не замолкли голоса ее романтических бабушек, и она
ответила "нет", прежде чем осознала все вероломство "несчастного
любовника". Сказанное слово связало ее. Но, не успела она вымолвить "нет",
как в ее душе поднялась целая буря негодования. Марамбалль обманул ее, как
провинциальную дурочку! Разыгрывая несчастного любовника, он использовал
ее доверие для самых низменных целей... И она вновь начала колебаться, не
выдать ли Марамбалля.
А Леер уже звонил, созывая слуг. Он узнал о преследовании неизвестного
в саду, который мог, очевидно, проникнуть в дом только через дверь сада.
Но кто открыл ему? Это осталось невыясненным. Звонил телефон, суетились
слуги. Из полицейского управления сообщили, что преступнику удалось
скрыться. Вильгельмина не знала, радоваться ей этому или печалиться. Она
была так зла на Марамбалля, что была бы рада, если бы его поймали. Но, с
другой стороны, это открыло бы ее невольное соучастие. Конечно, никто не
заподозрил бы ее в сознательной помощи преступнику. Но какой позор, какой
стыд быть так обманутой!
Волнение Вильгельмины дошло до крайнего предела. Оскорбленная женская
гордость бушевала в ней, ежеминутно готовая прорваться наружу. И, когда
отец сказал трагическим голосом: "Неужели в моем доме есть предатели?" -
она не выдержала:
- Отец, мне нужно поговорить с тобой. Но в этот самый момент в комнату
вошел новый свидетель - повар, который пожелал сообщить важные показания.
- Говорите, - нетерпеливо сказал Леер.
- К нам в кухню, - начал повар свое повествование, - нередко заходил
какой-то грек, торгующий шелковыми материями. Он продавал их очень дешево.
Моя жена, и судомойка, и жена швейцара очень охотно покупали шелковые
ткани. Этот грек заходил и сегодня вечером. Когда он поставил на пол свою
корзину и разложил ткани, женщины начали выбирать шелка. Это продолжалось
несколько минут. Вдруг электричество погасло. Это случалось не раз в
последнее время, и потому мы не обратили особого внимания. Жена швейцара
только посмеялась, что свет погас так не вовремя... Я попробовал повернуть
выключатель, и через несколько минут свет загорелся вновь; грека на кухне
уже не было, а корзина с шелками и сейчас стоит. Мы думали, что грек вышел
во двор и вернется, но он так и не вернулся.
- Почему же вы не сказали мне обо всем этом раньше?
- Мы только что сейчас узнали о пропаже бумаг, ваше превосходительство.
А о греке мы не беспокоились: грек не подарит корзину шелка.
- Вы можете идти, Карл. - И, когда повар ушел, Леер сказал: - Да, это
очень возможно. Из кухни ход ведет в столовую, а из столовой - в кабинет.
Преступник мог незаметно погасить электричество в кухне, пробраться сюда,
похитить документы и уйти незамеченным. У преступника было совершенно
достаточно времени. Но что же тогда значит шум в саду? Кто был там?
- Тот же преступник-грек, - высказал предположение лейтенант. - Он мог
попытаться пройти через сад и выйти на Будапештерштрассе, но, очевидно,
наскочил на сторожа, который и поднял тревогу.
- А может быть, это был один из сообщников, - сказал Леер. - Я попрошу
вас, господин лейтенант, съездить к начальнику полиции и передать ему мою
просьбу мобилизовать для поисков преступника все свободные силы. Дело
большой государственной важности.
Барон по-военному щелкнул каблуками и, наскоро простившись, ушел. Когда
его ковыляющие шаги замолкли, Леер устало уселся в кресло.
- Ты мне хотела что-то сказать, Вильгельмина?
- Да... - Она хотела признаться в том, что в доме был Марамбалль. Но
рассказ повара поколебал ее уверенность в том, что Марамбалль похитил
документ. И она не призналась отцу о тайном визите Марамбалля. Быть может,
еще немного времени спустя она и вообще ничего значительного не сказала
бы. Но буря негодования еще не улеглась в ее душе. Оскорбленная гордость
требовала мести.
- Отец, я согласна принять предложение господина лейтенанта.
С романтическим духом прабабушки Каролины было покончено.
Марамбалль провел тревожную ночь. Раздумывая над событиями минувшего
дня, он пришел к выводу, что опасность еще не миновала для него. Правда,
ему удалось замести следы. Но не все прошло так гладко, как ему хотелось
бы. Его бегство должно было взбудоражить весь дом. Исчезновение дела,
вероятно, уже обнаружено, и для Вильгельмины станет ясною цель его
"последнего свидания". И тогда... тогда она, конечно, выдаст его.
Марамбалль с минуты на минуту ожидал вторжения полиции. Хорошо еще, что
ему удалось припрятать похищенные документы в надежном месте. Марамбалль
не раздевался в эту ночь. Он тихо ходил по комнате, прислушиваясь к звукам
в коридоре. Он обдумывал план бегства. Одно окно его комнаты выходило на
улицу, другое - в небольшой сад. Это последнее окно он и избрал как путь
отступления.
Марамбалль открыл окно в сад. Ночь была душная. На темно-лиловом небе
светила оранжевая луна, как китайский фонарь, привешенный над сизым
трехэтажным домом. От времени до времени слышался гром. Приближалась