- Возможно, - ответила Эльза, смутившись. - Так вы говорите, что
передача мыслей творит чудеса?
- Да, чудеса. Чудеса, фантазии и химеры мы воплотили в жизнь. - И,
вдруг вдохновившись, Качинский стал быстро говорить:
- Вы не узнали бы Москвы, если вам когда-нибудь приходилось бывать в
ней. Первое, что вас поразит, - это то, что Москва стала городом великого
молчания. Мы почти не разговариваем друг с другом с тех пор, как научились
непосредственно обмениваться мыслями. Каким громоздким и медленным кажется
теперь нам старый способ разговора! Возможно, что со временем мы и совсем
разучимся говорить. Скоро и почту, и телеграф, и даже радио мы сдадим в
архив. Мы научились уже разговаривать друг с другом на расстоянии. Вот
сейчас, если хотите, я могу обменяться мыслями с моим приятелем в Москве.
Качинский замолчал, полузакрыл глаза и сосредоточился, приложив к виску
какую-то коробочку. Эльза и Эмма с удивлением следили за игрой его лица,
отражавшей этот молчаливый разговор. Качинский открыл глаза и улыбнулся.
- Друг здоров, но очень занят - он на заседании. В Москве идет снег.
Ивин шлет нам всем привет. Просит нас, чтобы мы привезли его жене попугая.
Эмма даже рот приоткрыла от удивления.
- Но как же, - спросила она, - не перемешаются все эти мысли?
- Взаимные мешания существуют, но не в такой степени, как в
радиопередаче. Наши "радиостанции" более точны, чем старые; мы всегда
знаем, как настроен приемник нашего собеседника, и быстро устанавливаем
нужную связь.
- Где же ваша радиостанция? - спросила Эльза.
- Вот здесь! - ответил Качинский, с улыбкой показывая на свой лоб. -
Наш мозг - наша радиостанция. У нас есть и настоящие усилительные машины,
но теперь мы пользуемся ими только для передачи мыслей, так сказать,
массового восприятия: новостей дня, лекций, концертов. Отдельные же лица
для общения друг с другом имеют усилители, которые помещаются в кармане.
Вот он! - и Качинский показал коробочку, которую только что держал у
виска. - На близком расстоянии усиления не нужно и сейчас. А скоро мы и
вообще обойдемся без искусственного усиления. Постепенным упражнением мы
достигаем все большей мощности нашей природной "радиостанции".
- И вы можете передать концерт, как по радио?
- Лучше, чем по радио. Мы просим наших лучший композиторов мысленно
импровизировать и излучать импровизацию. Какой восторг слушать свободный
полет фантазии! Или, например, шахматы, которыми у нас так увлекаются.
Сотни тысяч людей мысленно следят за игрой шахматных маэстро. Особенно
интересна игра "в открытую", когда шахматисты излучают весь процесс
обдумывания ходов. Да всего не расскажешь!
- Приезжайте и посмотрите своими глазами, - сказал Штирнер, поймав
взгляд Эльзы.
- Да, это лучше всего, - согласился Качинский. - Мысленно мы передаем
не только звуки, но и краски, образы, сцены - словом, все, что может
вообразить человек. Когда передача мысли станет общим достоянием, больше
не будет театров, кинематографов, школ, душных помещений, скопления людей.
Знания, развлечения, зрелища станут доступны каждому. Чрезвычайно полезной
оказалась мыслепередача и в нашей рабочей жизни. У нас теперь идеальные
трудовые коллективы, которые выполняют работу со стройностью лучшего
оркестра.
Дело сводится к координированию при помощи мыслепередачи деятельности
нервных систем. Сочетание движений само по себе чрезвычайно важно в тех
случаях, где применяется коллективный труд. Для этого, например, во все
времена, начиная с глубочайшей древности, употреблялись песни. У нас
когда-то распевалась песня "Эй, дубинушка, ухнем". На слоге "ух"
работавшие как бы слагали общие усилия в одной точке времени и
пространства. Но этот способ годился и помогал только в тех случаях, где
приходилось применять грубую физическую силу. В более сложных процессах
пытались применять иные способы координирования трудовых движений.
Устраивались так называемые конвейерные системы, когда все процессы шли
"лентой" так, что остановка в одном месте производила остановку всей
ленты. Волей-неволей приходилось применяться к общему темпу работ. Эта
система заставляла работать в одинаковом темпе людей с различной нервной и
физической организацией. На смену механическому принуждению пришла наша
мыслепередача, которая не принуждает, а помогает рабочим координировать
работу своей нервной системы и мышц с работой коллектива.
Когда-то в Москве удивлял так называемый Персимфанс: первый
симфонический оркестр без дирижера. Это была действительно первая попытка
создать коллектив, связанный внутренней спайкой - координированием работы
нервных систем многих людей. Но все же и в Персимфансе было больше
механической спайки: члены его подчинялись больше заранее установленным
музыкальным темпам, чем единой воле коллектива. Иное дело, когда невидимый
"дирижер" воздействует непосредственно на волевые центры. Слаженность
работы получается изумительная и, конечно, и производительность труда
максимальная.
- Но разве все это не подавляет личность, ее свободу? Ведь могут же
быть люди, которые захотят использовать эту силу во зло другим!
- Был такой человек, его звали Штирнером, мне о нем приходилось кое-что
слышать, - сказал Штирнер. - Этот человек действительно наделал много
вреда, использовав в личных целях мощную силу мысли. Но вот Качинский
сумел обезвредить Штирнера.
- А вы не знаете, где теперь Штирнер? - не удержалась Эльза от жуткого
вопроса, обращаясь к Штирнеру.
- Не знаю, и пусть он благодарит судьбу, что я не знаю, где он... Если
бы я встретил этого человека, не поздоровилось бы ему. Качинский
улыбнулся.
- Зачем мстить Штирнеру? У нас есть более мягкие способы вырвать
ядовитое жало. Правда, мы прибегаем к ним лишь в исключительных случаях. И
потом надо же быть справедливым: Штирнер оставил нам огромное наследство.
Без его изобретений мы не имели бы таких успехов в области передачи мысли.
Наконец, он сохранил мне жизнь. В нем было свое благородство.
- В России не может быть того, что натворил Штирнер, - продолжал
Штирнер. - С тех пор как передача мысли на расстояние сделалась общим
достоянием, произошло, так сказать, уравновешение сил. Если вы не желаете
воспринимать чужие мысли, вы всегда можете "выключить ваш приемник", и
дело с концом.
- Собственно говоря, возможность внезапного "мысленного нападения" не
исключена, - сказал Качинский. - Но мы строго следим за этим и своеобразно
караем. При помощи сверхмощных усилителей, которые у нас имеются, мы
делаем преступнику соответствующее "внушение", и он навсегда делается
безопасным, так как самая мысль о повторном преступлении не может уже
возникнуть в его сознании. Нам не нужны теперь тюрьмы, мы делаем из
всякого преступника полезного члена общества.
Эльза о чем-то задумалась.
Дугов заметил это и, опасаясь, что своими разговорами они утомили
хозяев, отвыкших от посещения посторонних людей, посмотрел на часы и
сказал:
- Однако мы заговорились. Пойдемте, Штерн, нам надо готовиться к охоте.
Простившись с дамами, Дугов и Штирнер спустились с террасы.
- Надеюсь, вы будете у нас обедать? - спросила Эльза вслед.
- Если это не очень обеспокоит вас, - ответил с поклоном Дугов. Где-то
заплакал маленький Отто. Эмма извинилась и вышла.
Эльза осталась одна с Качинским.
Ее охватило волнение. Из всего, что рассказывал Качинский, ее больше
всего поразило и заинтересовало одно: Качинский может вернуть Штирнеру его
прежнее сознание, сделать хоть на несколько минут из Штерна прежнего
Штирнера. Ей очень хотелось этого. Почему? Она сама едва ли отдавала себе
в этом отчет. "Я хочу узнать тайну смерти Готлиба", - думала она. Но не
только это возбуждало ее желание увидеть прежнего Штирнера. Быть может, в
ней бессознательно говорило чувство женщины, которое не могло примириться
с тем, что человек, который любил ее и решил так своеобразно покончить с
собой, вместе со своей личностью убил и чувство любви к ней. Быть может...
Быть может, она странными изгибами чувства начинала любить этого человека.
Она сидела молча, не зная, как приступить к своей цели.
- Скажите, господин Качинский, - начала она нерешительно, - вы не могли
бы здесь же, у нас, испробовать ваш способ, чтобы вернуть прежнее сознание
Штерна. Возможно ли это?
- И да и нет. Вообще говоря, восстановление памяти вполне возможно.
Медицина знает много таких случаев. Их бывает немало на войне, когда от
сильной контузии люди совершенно теряют память о прошлом и даже забывают
свое имя, но потом память возвращается. Известны такие случаи и при
гипнозе. Окончательная потеря памяти может быть только тогда, когда
органически разрушаются самые центры памяти в мозговом веществе. Это, так
сказать, травматическая потеря памяти. Она безнадежна. Но в данном случае
разрушение мозговой ткани едва ли было, иначе оно отразилось бы на всей
психической деятельности. А Штерн во все остальном, кроме воспоминания
прошлого, вполне нормален. Я могу в пример привести себя. Во время моей
борьбы со Штирнером он поразил мои мозговые центры, управляющие
равновесием. Я был совершенно беспомощен и тем не менее сумел восстановить
чувство равновесия.
- Значит, можно? - оживилась Эльза. - Почему же вы ответили "и да и
нет"?
- Да вообще можно, но.., вы же слыхали, что сам Штерн не желает
подвергаться этому опыту? Это во-первых... Но почему вас так интересует
прежнее сознание Штерна?
- Дело в том, что мне кажется.., я была знакома с этим человеком..,
даже наверно очень хорошо знакома... Но он забыл обо мне, как обо всем
прошлом. Мне хотелось бы пробудить в нем одно воспоминание. И потом..,
узнать одну тайну, очень важную тайну, которую он хотел мне сказать, но не
имел возможности...
Качинский посмотрел на нее с удивлением. "Роман?" - подумал он - Против
его желания я, к сожалению, лишен возможности удовлетворить ваше
любопытство, - ответил он. Эльза нахмурилась.
- Это не любопытство. Это очень серьезно, - сказала она с некоторой
обидой в голосе. - Настолько серьезно, что я просила бы вас сделать опыт,
не спрашивая его разрешения. Всего на десять минут. И кто бы он ни был в
прошлом, он опять станет Штерном и ничего не будет знать о вашем опыте.
Ведь в этом же нет ничего преступного. Я прошу вас, очень прошу!
На этот раз нахмурился Качинский.
- Если я сам первый начну изменять нашим принципам охраны свободы
чужого сознания, то вряд ли это будет похвальным, - сурово ответил он.
Эльза начала раздражаться. "Качинский не понимает важности дела. Так я же
покажу ему, что тут нечто более серьезно, чем женское любопытство!" -
подумала она и сказала:
- Штерн говорил, что вы обезвредили некоего Штирнера. Как это было? Я
прошу рассказать мне. Качинский рассказал.
- Значит, вы видели в лицо Штирнера в том стеклянном доме?
- Нет, в лицо я его не видел. Он был в густой металлической маске.
- Если вы так упрямы, что не хотите исполнить мою просьбу, то я
принуждена открыть тайну: Штерн и есть Штирнер, а я его жена, урожденная
Эльза Глюк, по мужу Штирнер.
Качинский был поражен.
- Неужели Кранц был прав? - сказал он после паузы.
- Кто такой Кранц?
- Кранц - сыщик. Он поставил целью своей жизни отыскать Штирнера. Не
так давно он встретил в Москве Штерна и стал уверять меня, что это и есть
Штирнер. Тогда мне стоило больших трудов убедить Кранца, что он введен в
заблуждение внешним сходством.
- Теперь, надеюсь, вы признаете мою просьбу основательной? - спросила
Эльза, довольная произведенным эффектом.
- Штерн - это Штирнер! - мог только произнести Качинский и глубоко
задумался.
Эльза выжидательно смотрела на него.
- Ну что же, да или нет?
- Нет!
- Но если Штерн-Штирнер согласится на опыт?
- Он не согласится.
- Посмотрим! Я сама поговорю с ним. Подождите здесь, я сейчас приду.
Качинский остался на террасе, следя за удаляющейся Эльзой.
Она спустилась вниз к палатке на берегу и стала о чем-то говорить со
Штирнером, который внимательно слушал ее, потом кивнул головой.
"Неужели ей так скоро удалось уговорить его? - подумал Качинский. -
Ведь он всегда с ужасом отказывался, когда я предлагал ему сделать попытку
вернуть память о прошлом".
Эльза пригласила Штирнера идти за собой.
- Он согласен, - сказала Эльза, поднимаясь на веранду, - согласен и
даже сам просит вас об этом.
- Вы согласны? - спросил, еще не веря, Качинский.
- С большим удовольствием. Ничего не имею против, - ответил Штирнер.
Качинский задумался: "В конце концов я ведь каждую минуту могу погасить
у Штирнера память о прошлом. Я буду следить за ним".
- Ну что ж, пусть будет по-вашему, - сказал Качинский. Он вынул из
кармана коробочку - аккумулятор-усилитель, приложил к виску и мысленно
приказал, фиксируя Штирнера глазами:
- Садитесь и усните!
Штирнер покорно уселся и тотчас уснул, закрыв глаза и опустив голову.
- Обычно к усыплению мы не прибегаем, - сказал Качинский, обращаясь к
Эльзе, - но это трудная операция. Я верну ему прежнее сознание всего на
десять...
- На двадцать! - сказала Эльза.
- Ну, на пятнадцать минут, не больше. Надеюсь, за это время он не
натворит больших бед. На всякий случай я буду следить за ним из комнаты,
уже с этим вы должны примириться. Ровно через пятнадцать минут он вновь
станет Штерном.
Качинский замолчал и стал сосредоточенно смотреть на Штирнера.
- Сейчас он проснется. Я ухожу.
Качинский ушел в дом и стал у двери так, что с веранды его не было
видно.
Штирнер несколько раз глубоко вздохнул, приоткрыл глаза и вдруг опять
закрыл их, ослепленный ярким солнцем. Переход от полумрака большого зала в
доме Готлиба к сверкающей поверхности океана был слишком резким. Наконец,
щурясь, он открыл глаза.
- Что это? Где я? Эльза? Ты?.. - он бросился к ней и стал целовать ее
руки. - Милая Эльза! Но что это значит? Я не соберусь с мыслями...
- Садитесь, Людвиг, - ласково сказала она, - слушайте и не перебивайте
меня. У нас только пятнадцать минут на это свидание... Я вам все объясню.
Вы ушли в ту бурную ночь, превратившись в Штерна. И вот мы опять
встретились с вами. Как? Я вам скажу потом, если у нас останется время. А
теперь я прошу вас скорее сказать мне то, что мучило меня все это время,
эти три года.
- Три года? - удивленно повторил Штирнер.
- Скажите мне правду: вы не виноваты в смерти Карла Готлиба?
- Я же вам говорил, Эльза. Смерть Готлиба действительно произошла от
несчастной случайности.
- Но второе завещание было составлено всего за месяц до смерти. Это
тоже случайность?
- Нет, это не случайность. В этом я, если хотите, виновен. Я
действительно поторопил Готлиба составить последнее завещание, так как дни
его были сочтены. Несмотря на свой цветущий вид, он был смертельно болен
сердечной болезнью. Ему врачи не говорили об этом, но мне, как доверенному
лицу, сказали, что дни его сочтены, больше месяца он не проживет. Поэтому
я и внушил ему мысль скорее составить завещание. Почему на ваше имя, а не
на свое, я, кажется, уже говорил вам. Эта "кривая" была ближе к цели, -
сказал он со знакомой иронической улыбкой.
- Но моя услуга Готлибу, о которой упоминается в завещании?..
- Она была, хотя я, пожалуй, несколько преувеличил ее. Я как-то передал
вам несколько полученных нами для оплаты векселей, подписанных Карлом
Готлибом, и вы, может быть случайно, заметили и обратили мое внимание на
то, что почерк не похож на обычный. Я не подал вам тогда виду, но потом
произвел тщательное расследование и нашел с десяток таких векселей. Это
были подложные векселя. Откуда они появились? Кто их подделал? После
долгих и осторожных разведок я пришел к убеждению, что это дело рук Оскара
Готлиба - брата покойного Карла. Я собрал уничтожающие улики и представил
их нашему старичку Карлу. Таким образом, вы оказали ему услугу, хотя я не
говорил ему, что вы первая заметили подлог - вы открыли ему глаза на
недостойное поведение брата; Карл страшно рассердился, тогда же сказал
мне, что лишит Оскара наследства - эта мысль не была внушена мною - и
послал Оскару резкое письмо. Оскар ответил письмом, в котором униженно
просил о прощении, сознался в вине, но оправдывался своим тяжелым
материальным положением. Письмо это должно храниться в одном из
несгораемых шкафов Готлиба...
- И оно нашлось! - воскликнула Эльза. - Это правда... Теперь я верю
вам!
- Кто же его нашел?
- У Зауера были ключи. Когда вы ушли, Зауер поссорился с Рудольфом
Готлибом, который вновь предъявил свои права на наследство. А Зауер,
видимо, хотел во всем заменить вас и решил бороться с Готлибом, чтобы
сохранить имущество за мной. Прежде чем шкафы были опечатаны, Зауер успел
вскрыть один из них, нашел пачку подложных векселей и письмо Оскара
Готлиба и предъявил их прокурору, чтобы доказать правильность завещания
Карла Готлиба, лишившего брата наследства. Раздраженный Рудольф Готлиб
выстрелил в Зауера, ранил его в живот, и Зауер скончался от перитонита, а
Рудольф Готлиб был присужден к десяти годам заключения и отбывает теперь
наказание. Дело о подлоге Оскаром векселей пришлось прекратить в самом
начале, так как Оскар при первом же допросе внезапно умер от
апоплексического удара...
- Сколько несчастий! - сказал Штирнер. - Но ведь в них я не виноват,
Эльза?
- Да, хотя косвенно, быть может, и виноваты. Но не будем говорить об
этом. Теперь скажите мне, почему вы оказались в Москве? Штирнер пожал
плечами.
- Когда я обдумывал свое бегство, то решил, что врагам менее всего
придет в голову искать меня в Москве. Да и московская милиция, уж конечно,
не имела контакта с нашей. И я решил "отправить" Штерна туда. Что было со
Штерном, я не знаю.
- Об этом я могу сказать немного из того, что я узнала от Штерна. И
Эльза рассказала Штирнеру обо всем, что произошло со Штерном, не упоминая
только фамилии Качинского, вплоть до того момента, как он приехал.
- Но как вам удалось вернуть мое прежнее сознание? - спросил Штирнер.
- Я попросила об этом одного из ваших новых друзей. Я хотела поговорить
с прежним Штирнером хотя бы несколько минут, чтобы узнать то, что вы мне
сказали.
- И я согласился на то, чтобы мне вернули сознание?
- Да, вы согласились.
- Странно, - сказал Штирнер. - Я предвидел такую возможность и, внушая
себе изменение личности, отдал приказ Штерну, чтобы он ни в коем случае не
соглашался подвергать себя внушению.
- Ну, значит, Штерн не послушался вас, а послушался меня, - улыбаясь,
ответила Эльза.
- Эльза, Эльза, зачем вы это сделали? Как тяжело почувствовать опять на
своих плечах груз пережитого! - с тоскою сказал Штирнер.
- Он скоро опять спадет с вас, - ответила Эльза.
- Да, но мне теперь труднее расстаться с вами, чем раньше. Забыть вас
опять...
Штирнер встал, протянул руку и, глядя на нее с любовью, сказал:
- Эльза!.. - В этот момент вдруг глаза его и лицо сделались спокойными,
и он, несколько смутившись тем, что держал ее за руки, сказал:
- Так как же, фрау Беккер, едете вы с нами на охоту? Я согласен, думаю,
что и мои товарищи будут не против. Наша охота будет вполне безопасной.
Эльза поняла, что перед нею стоит опять Штерн. Время истекло. Качинский
с часами в руках вошел на террасу и спросил Штирнера:
- Скажите, Штерн, о чем вы говорили с фрау Беккер на берегу, только об
охоте?
- Ну да, - ответил Штирнер, с удивлением глядя на Качинского. - А о чем
же иначе? Фрау Беккер подошла ко мне и просила взять ее с собой на охоту.
Она говорила, что вы и Дугов согласны, если я также соглашусь. Я согласен.
Вот я и пришел сказать об этом. Ведь так? - обратился он к Эльзе.
- Да, так, - ответила она, улыбаясь.
Качинский посмотрел на Эльзу укоризненно и покачал головой.
- Почему вы качаете головой, Качинский? - спросил Штирнер.
- Но ведь все обошлось благополучно, - сказала Эльза Качинскому.
- Что благополучно? О чем вы говорите, господа? - недоумевал Штирнер.
Качинский махнул рукой.
- Так, пустяки. Фрау Беккер схитрила, желая принять участие в охоте...
- сказал он, поглядывая с упреком на Эльзу. - А вы...серьезно хотите идти?
- спросил Качинский Эльзу.
- Конечно, серьезно! - ответила она, смеясь. Качинский опять развел
руками.
Итак, завтра утром идем? - спросил Эльзу Штирнер.
Вечером после ужина все сидели на веранде и оживленно разговаривали.
Гости рассказывали о Москве, о чудесах, которые творит передача мысли
на расстояние, о необычайных возможностях, которые развернет это мощное
орудие, когда человечество овладеет им в совершенстве.
Эмма слушала с увлечением, вздыхала и поглядывала на Эльзу, как бы
говоря: "Как там интересно! А мы-то живем здесь!.."
Огромный шар луны поднялся из-за горизонта, проливая серебро бликов
через весь океан до самого берега. И волны бережно качали этот подарок
неба. Океан дышал вечерней влажной прохладой. Цветы пахли сильнее пряным,
сладковатым запахом.
Где-то недалеко пели туземцы. Напев их был так же ритмичен и
однообразен, как прибой. Под впечатлением этой южной ночи разговор на
веранде становился все медленней и, наконец, затих.
Слышнее стал доноситься шорох гальки, обтачиваемой волнами.
- А мы-то тут живем!.. - с тоской вдруг докончила вслух свои мысли
Эмма.
- Вы несправедливы, фрау, - отозвался Дугов и провел широко рукой
вокруг. - Разве все это не очаровательно?
- Да, но.., сегодня и завтра - одно и то же... Хочется нового! Здесь
хорошо, и все-таки чего-то не хватает.
- Я знаю, чего не хватает! - сказал, улыбаясь, Дугов. - Музыки! По
крайней мере нам для полноты впечатлений. Фрау Беккер, ведь вы играете? Я
видел у вас инструмент. Сыграйте нам что-нибудь этакое.., лирическое! Мы
будем слушать, молчать и созерцать.
- Просим, просим! - поддержал Качинский Дугова.
- С удовольствием, - просто ответила Эльза, вошла в комнату и села у
рояля.
"Сегодня я хорошо буду играть", - подумала она, прикоснувшись пальцами
к прохладным, чуть-чуть влажным от вечерней сырости клавишам и чувствуя
нервный подъем.
- Что бы такое сыграть? - И прежде чем она успела подумать, ее пальцы,
как бы опережая ее мысль и повинуясь какому-то тайному приказу, начали
играть "Лебедь" Сен-Санса.
Ласковые, тихие звуки полетели в ночь, по серебристой дороге океана, к
луне, сливая очарование звуков с очарованием ночи.
- Как прекрасно вы играете! Эльза вздрогнула.
Опершись на рояль, перед ней стоял Штирнер и внимательно смотрел на
нее. Когда он вошел?
- Простите, я помешал вам? Но я не мог не прийти сюда... Эти звуки...
Продолжайте, прошу вас!..
Эльза, не прерывая музыки, с волнением слушала Штирнера и думала о
своем. "Лебедь", это "Лебедь" Сен-Санса..." - так говорил он когда-то там,
давно, в стеклянном зале. Нет, он не мог быть злым до конца. И тогда его
голос был так же нежен, как и теперь.
- "Лебедь"... "Лебедь" Сен-Санса!.. Десятки раз я слышал эту пьесу в
исполнении лучших музыкантов, - говорил Штирнер, глядя на Эльзу, - но
почему эта музыка, ваша музыка так волнует меня? Мне кажется, я когда-то
слышал ее так же, как иногда мне кажется, что где-то я встречал вас.
От волнения грудь Эльзы стала подниматься выше.
- Это не только кажется. Мы действительно встречались с вами, - быстро
ответила она, продолжая играть.
- Где? Когда? - так же быстро спросил Штирнер.
- Ночью, в грозу, в большом зале со стеклянными стенами и потолком...
Штирнер потер лоб рукою и сосредоточенно вспоминал о чем-то.
- Да.., действительно... Я вспоминаю что-то подобное...
- И еще раньше мы виделись с вами.., часто.., в той жизни, о которой вы
забыли... - по-прежнему быстро и нервно продолжала Эльза бросать фразы. -
Вы забыли меня.., и когда вы стали Штерном, то на один мой вопрос вы
ответили: "Простите, сударыня, но я не знаю вас".
- Как? Неужели? И мы.., были очень хорошо знакомы с вами?
Эльза колебалась. Пальцы ее начали путаться. Потом она решилась и,
оборвав музыку, посмотрела Штирнеру прямо в глаза Очень... и тотчас она
заиграла "Полишинель" Рахманинова, чтобы в бравурной музыке скрыть свое
волнение. Взволнован был и Штирнер.
- Но тогда.., тогда вы знаете, кем был я раньше?
Эльза молчала. Звуки "Полишинеля" росли, ширились, крепли.
- Фрау Беккер, умоляю, скажите мне! Здесь какая-то тайна, я должен ее
знать!
Эльза неожиданно оборвала музыку и, серьезно, почти с испугом глядя на
Штирнера, сказала:
- Я не могу вам сказать этого, по крайней мере сейчас.
- Что же вы не играете? - послышался голос Дугова.
Эльза начала играть снова.
Штирнер молчал, склонив голову. Потом он опять тихо начал:
- Ваша музыка.., вы сами... Почему?.. - Он не договорил свою мысль, как
бы ища подходящего выражения. - Почему вы так волнуете меня? Простите, но
я должен высказать. Я не донжуан, легко увлекающийся каждой красивой
женщиной Но вы.., поворот вашей головы, складки вашего платья, легкий жест
- все это необычайно волнует меня, вызывает какие-то смутные, даже не
воспоминания, а.., знакомые нервные токи, если так можно выразиться...
И вдруг с горячностью, которой она не ожидала, Штирнер подошел к Эльзе,
взял ее за руку и сказал:
- Фрау Беккер, я не буду настаивать на том, чтобы вы сказали, кем я был
раньше. Но если мы были с вами знакомы, вы все же должны мне рассказать об
этом времени.., о нашей дружбе.., быть может.., больше, чем дружбе...
Это.., это так важно для меня!.. Пойдемте туда, на берег моря, и там вы
расскажете мне.
Они вышли на веранду.
- Концертное отделение кончилось? - спросил Дугов. - Очень жаль, мы
только настроились слушать.
- У фрау Беккер болит голова, - ответил за нее Штирнер, - мы пройдемся
к берегу моря подышать прохладой.
Штирнер и Эльза спустились к берегу.
Качинский провожал их внимательным и задумчивым взглядом. Весельчак
передача мыслей творит чудеса?
- Да, чудеса. Чудеса, фантазии и химеры мы воплотили в жизнь. - И,
вдруг вдохновившись, Качинский стал быстро говорить:
- Вы не узнали бы Москвы, если вам когда-нибудь приходилось бывать в
ней. Первое, что вас поразит, - это то, что Москва стала городом великого
молчания. Мы почти не разговариваем друг с другом с тех пор, как научились
непосредственно обмениваться мыслями. Каким громоздким и медленным кажется
теперь нам старый способ разговора! Возможно, что со временем мы и совсем
разучимся говорить. Скоро и почту, и телеграф, и даже радио мы сдадим в
архив. Мы научились уже разговаривать друг с другом на расстоянии. Вот
сейчас, если хотите, я могу обменяться мыслями с моим приятелем в Москве.
Качинский замолчал, полузакрыл глаза и сосредоточился, приложив к виску
какую-то коробочку. Эльза и Эмма с удивлением следили за игрой его лица,
отражавшей этот молчаливый разговор. Качинский открыл глаза и улыбнулся.
- Друг здоров, но очень занят - он на заседании. В Москве идет снег.
Ивин шлет нам всем привет. Просит нас, чтобы мы привезли его жене попугая.
Эмма даже рот приоткрыла от удивления.
- Но как же, - спросила она, - не перемешаются все эти мысли?
- Взаимные мешания существуют, но не в такой степени, как в
радиопередаче. Наши "радиостанции" более точны, чем старые; мы всегда
знаем, как настроен приемник нашего собеседника, и быстро устанавливаем
нужную связь.
- Где же ваша радиостанция? - спросила Эльза.
- Вот здесь! - ответил Качинский, с улыбкой показывая на свой лоб. -
Наш мозг - наша радиостанция. У нас есть и настоящие усилительные машины,
но теперь мы пользуемся ими только для передачи мыслей, так сказать,
массового восприятия: новостей дня, лекций, концертов. Отдельные же лица
для общения друг с другом имеют усилители, которые помещаются в кармане.
Вот он! - и Качинский показал коробочку, которую только что держал у
виска. - На близком расстоянии усиления не нужно и сейчас. А скоро мы и
вообще обойдемся без искусственного усиления. Постепенным упражнением мы
достигаем все большей мощности нашей природной "радиостанции".
- И вы можете передать концерт, как по радио?
- Лучше, чем по радио. Мы просим наших лучший композиторов мысленно
импровизировать и излучать импровизацию. Какой восторг слушать свободный
полет фантазии! Или, например, шахматы, которыми у нас так увлекаются.
Сотни тысяч людей мысленно следят за игрой шахматных маэстро. Особенно
интересна игра "в открытую", когда шахматисты излучают весь процесс
обдумывания ходов. Да всего не расскажешь!
- Приезжайте и посмотрите своими глазами, - сказал Штирнер, поймав
взгляд Эльзы.
- Да, это лучше всего, - согласился Качинский. - Мысленно мы передаем
не только звуки, но и краски, образы, сцены - словом, все, что может
вообразить человек. Когда передача мысли станет общим достоянием, больше
не будет театров, кинематографов, школ, душных помещений, скопления людей.
Знания, развлечения, зрелища станут доступны каждому. Чрезвычайно полезной
оказалась мыслепередача и в нашей рабочей жизни. У нас теперь идеальные
трудовые коллективы, которые выполняют работу со стройностью лучшего
оркестра.
Дело сводится к координированию при помощи мыслепередачи деятельности
нервных систем. Сочетание движений само по себе чрезвычайно важно в тех
случаях, где применяется коллективный труд. Для этого, например, во все
времена, начиная с глубочайшей древности, употреблялись песни. У нас
когда-то распевалась песня "Эй, дубинушка, ухнем". На слоге "ух"
работавшие как бы слагали общие усилия в одной точке времени и
пространства. Но этот способ годился и помогал только в тех случаях, где
приходилось применять грубую физическую силу. В более сложных процессах
пытались применять иные способы координирования трудовых движений.
Устраивались так называемые конвейерные системы, когда все процессы шли
"лентой" так, что остановка в одном месте производила остановку всей
ленты. Волей-неволей приходилось применяться к общему темпу работ. Эта
система заставляла работать в одинаковом темпе людей с различной нервной и
физической организацией. На смену механическому принуждению пришла наша
мыслепередача, которая не принуждает, а помогает рабочим координировать
работу своей нервной системы и мышц с работой коллектива.
Когда-то в Москве удивлял так называемый Персимфанс: первый
симфонический оркестр без дирижера. Это была действительно первая попытка
создать коллектив, связанный внутренней спайкой - координированием работы
нервных систем многих людей. Но все же и в Персимфансе было больше
механической спайки: члены его подчинялись больше заранее установленным
музыкальным темпам, чем единой воле коллектива. Иное дело, когда невидимый
"дирижер" воздействует непосредственно на волевые центры. Слаженность
работы получается изумительная и, конечно, и производительность труда
максимальная.
- Но разве все это не подавляет личность, ее свободу? Ведь могут же
быть люди, которые захотят использовать эту силу во зло другим!
- Был такой человек, его звали Штирнером, мне о нем приходилось кое-что
слышать, - сказал Штирнер. - Этот человек действительно наделал много
вреда, использовав в личных целях мощную силу мысли. Но вот Качинский
сумел обезвредить Штирнера.
- А вы не знаете, где теперь Штирнер? - не удержалась Эльза от жуткого
вопроса, обращаясь к Штирнеру.
- Не знаю, и пусть он благодарит судьбу, что я не знаю, где он... Если
бы я встретил этого человека, не поздоровилось бы ему. Качинский
улыбнулся.
- Зачем мстить Штирнеру? У нас есть более мягкие способы вырвать
ядовитое жало. Правда, мы прибегаем к ним лишь в исключительных случаях. И
потом надо же быть справедливым: Штирнер оставил нам огромное наследство.
Без его изобретений мы не имели бы таких успехов в области передачи мысли.
Наконец, он сохранил мне жизнь. В нем было свое благородство.
- В России не может быть того, что натворил Штирнер, - продолжал
Штирнер. - С тех пор как передача мысли на расстояние сделалась общим
достоянием, произошло, так сказать, уравновешение сил. Если вы не желаете
воспринимать чужие мысли, вы всегда можете "выключить ваш приемник", и
дело с концом.
- Собственно говоря, возможность внезапного "мысленного нападения" не
исключена, - сказал Качинский. - Но мы строго следим за этим и своеобразно
караем. При помощи сверхмощных усилителей, которые у нас имеются, мы
делаем преступнику соответствующее "внушение", и он навсегда делается
безопасным, так как самая мысль о повторном преступлении не может уже
возникнуть в его сознании. Нам не нужны теперь тюрьмы, мы делаем из
всякого преступника полезного члена общества.
Эльза о чем-то задумалась.
Дугов заметил это и, опасаясь, что своими разговорами они утомили
хозяев, отвыкших от посещения посторонних людей, посмотрел на часы и
сказал:
- Однако мы заговорились. Пойдемте, Штерн, нам надо готовиться к охоте.
Простившись с дамами, Дугов и Штирнер спустились с террасы.
- Надеюсь, вы будете у нас обедать? - спросила Эльза вслед.
- Если это не очень обеспокоит вас, - ответил с поклоном Дугов. Где-то
заплакал маленький Отто. Эмма извинилась и вышла.
Эльза осталась одна с Качинским.
Ее охватило волнение. Из всего, что рассказывал Качинский, ее больше
всего поразило и заинтересовало одно: Качинский может вернуть Штирнеру его
прежнее сознание, сделать хоть на несколько минут из Штерна прежнего
Штирнера. Ей очень хотелось этого. Почему? Она сама едва ли отдавала себе
в этом отчет. "Я хочу узнать тайну смерти Готлиба", - думала она. Но не
только это возбуждало ее желание увидеть прежнего Штирнера. Быть может, в
ней бессознательно говорило чувство женщины, которое не могло примириться
с тем, что человек, который любил ее и решил так своеобразно покончить с
собой, вместе со своей личностью убил и чувство любви к ней. Быть может...
Быть может, она странными изгибами чувства начинала любить этого человека.
Она сидела молча, не зная, как приступить к своей цели.
- Скажите, господин Качинский, - начала она нерешительно, - вы не могли
бы здесь же, у нас, испробовать ваш способ, чтобы вернуть прежнее сознание
Штерна. Возможно ли это?
- И да и нет. Вообще говоря, восстановление памяти вполне возможно.
Медицина знает много таких случаев. Их бывает немало на войне, когда от
сильной контузии люди совершенно теряют память о прошлом и даже забывают
свое имя, но потом память возвращается. Известны такие случаи и при
гипнозе. Окончательная потеря памяти может быть только тогда, когда
органически разрушаются самые центры памяти в мозговом веществе. Это, так
сказать, травматическая потеря памяти. Она безнадежна. Но в данном случае
разрушение мозговой ткани едва ли было, иначе оно отразилось бы на всей
психической деятельности. А Штерн во все остальном, кроме воспоминания
прошлого, вполне нормален. Я могу в пример привести себя. Во время моей
борьбы со Штирнером он поразил мои мозговые центры, управляющие
равновесием. Я был совершенно беспомощен и тем не менее сумел восстановить
чувство равновесия.
- Значит, можно? - оживилась Эльза. - Почему же вы ответили "и да и
нет"?
- Да вообще можно, но.., вы же слыхали, что сам Штерн не желает
подвергаться этому опыту? Это во-первых... Но почему вас так интересует
прежнее сознание Штерна?
- Дело в том, что мне кажется.., я была знакома с этим человеком..,
даже наверно очень хорошо знакома... Но он забыл обо мне, как обо всем
прошлом. Мне хотелось бы пробудить в нем одно воспоминание. И потом..,
узнать одну тайну, очень важную тайну, которую он хотел мне сказать, но не
имел возможности...
Качинский посмотрел на нее с удивлением. "Роман?" - подумал он - Против
его желания я, к сожалению, лишен возможности удовлетворить ваше
любопытство, - ответил он. Эльза нахмурилась.
- Это не любопытство. Это очень серьезно, - сказала она с некоторой
обидой в голосе. - Настолько серьезно, что я просила бы вас сделать опыт,
не спрашивая его разрешения. Всего на десять минут. И кто бы он ни был в
прошлом, он опять станет Штерном и ничего не будет знать о вашем опыте.
Ведь в этом же нет ничего преступного. Я прошу вас, очень прошу!
На этот раз нахмурился Качинский.
- Если я сам первый начну изменять нашим принципам охраны свободы
чужого сознания, то вряд ли это будет похвальным, - сурово ответил он.
Эльза начала раздражаться. "Качинский не понимает важности дела. Так я же
покажу ему, что тут нечто более серьезно, чем женское любопытство!" -
подумала она и сказала:
- Штерн говорил, что вы обезвредили некоего Штирнера. Как это было? Я
прошу рассказать мне. Качинский рассказал.
- Значит, вы видели в лицо Штирнера в том стеклянном доме?
- Нет, в лицо я его не видел. Он был в густой металлической маске.
- Если вы так упрямы, что не хотите исполнить мою просьбу, то я
принуждена открыть тайну: Штерн и есть Штирнер, а я его жена, урожденная
Эльза Глюк, по мужу Штирнер.
Качинский был поражен.
- Неужели Кранц был прав? - сказал он после паузы.
- Кто такой Кранц?
- Кранц - сыщик. Он поставил целью своей жизни отыскать Штирнера. Не
так давно он встретил в Москве Штерна и стал уверять меня, что это и есть
Штирнер. Тогда мне стоило больших трудов убедить Кранца, что он введен в
заблуждение внешним сходством.
- Теперь, надеюсь, вы признаете мою просьбу основательной? - спросила
Эльза, довольная произведенным эффектом.
- Штерн - это Штирнер! - мог только произнести Качинский и глубоко
задумался.
Эльза выжидательно смотрела на него.
- Ну что же, да или нет?
- Нет!
- Но если Штерн-Штирнер согласится на опыт?
- Он не согласится.
- Посмотрим! Я сама поговорю с ним. Подождите здесь, я сейчас приду.
Качинский остался на террасе, следя за удаляющейся Эльзой.
Она спустилась вниз к палатке на берегу и стала о чем-то говорить со
Штирнером, который внимательно слушал ее, потом кивнул головой.
"Неужели ей так скоро удалось уговорить его? - подумал Качинский. -
Ведь он всегда с ужасом отказывался, когда я предлагал ему сделать попытку
вернуть память о прошлом".
Эльза пригласила Штирнера идти за собой.
- Он согласен, - сказала Эльза, поднимаясь на веранду, - согласен и
даже сам просит вас об этом.
- Вы согласны? - спросил, еще не веря, Качинский.
- С большим удовольствием. Ничего не имею против, - ответил Штирнер.
Качинский задумался: "В конце концов я ведь каждую минуту могу погасить
у Штирнера память о прошлом. Я буду следить за ним".
- Ну что ж, пусть будет по-вашему, - сказал Качинский. Он вынул из
кармана коробочку - аккумулятор-усилитель, приложил к виску и мысленно
приказал, фиксируя Штирнера глазами:
- Садитесь и усните!
Штирнер покорно уселся и тотчас уснул, закрыв глаза и опустив голову.
- Обычно к усыплению мы не прибегаем, - сказал Качинский, обращаясь к
Эльзе, - но это трудная операция. Я верну ему прежнее сознание всего на
десять...
- На двадцать! - сказала Эльза.
- Ну, на пятнадцать минут, не больше. Надеюсь, за это время он не
натворит больших бед. На всякий случай я буду следить за ним из комнаты,
уже с этим вы должны примириться. Ровно через пятнадцать минут он вновь
станет Штерном.
Качинский замолчал и стал сосредоточенно смотреть на Штирнера.
- Сейчас он проснется. Я ухожу.
Качинский ушел в дом и стал у двери так, что с веранды его не было
видно.
Штирнер несколько раз глубоко вздохнул, приоткрыл глаза и вдруг опять
закрыл их, ослепленный ярким солнцем. Переход от полумрака большого зала в
доме Готлиба к сверкающей поверхности океана был слишком резким. Наконец,
щурясь, он открыл глаза.
- Что это? Где я? Эльза? Ты?.. - он бросился к ней и стал целовать ее
руки. - Милая Эльза! Но что это значит? Я не соберусь с мыслями...
- Садитесь, Людвиг, - ласково сказала она, - слушайте и не перебивайте
меня. У нас только пятнадцать минут на это свидание... Я вам все объясню.
Вы ушли в ту бурную ночь, превратившись в Штерна. И вот мы опять
встретились с вами. Как? Я вам скажу потом, если у нас останется время. А
теперь я прошу вас скорее сказать мне то, что мучило меня все это время,
эти три года.
- Три года? - удивленно повторил Штирнер.
- Скажите мне правду: вы не виноваты в смерти Карла Готлиба?
- Я же вам говорил, Эльза. Смерть Готлиба действительно произошла от
несчастной случайности.
- Но второе завещание было составлено всего за месяц до смерти. Это
тоже случайность?
- Нет, это не случайность. В этом я, если хотите, виновен. Я
действительно поторопил Готлиба составить последнее завещание, так как дни
его были сочтены. Несмотря на свой цветущий вид, он был смертельно болен
сердечной болезнью. Ему врачи не говорили об этом, но мне, как доверенному
лицу, сказали, что дни его сочтены, больше месяца он не проживет. Поэтому
я и внушил ему мысль скорее составить завещание. Почему на ваше имя, а не
на свое, я, кажется, уже говорил вам. Эта "кривая" была ближе к цели, -
сказал он со знакомой иронической улыбкой.
- Но моя услуга Готлибу, о которой упоминается в завещании?..
- Она была, хотя я, пожалуй, несколько преувеличил ее. Я как-то передал
вам несколько полученных нами для оплаты векселей, подписанных Карлом
Готлибом, и вы, может быть случайно, заметили и обратили мое внимание на
то, что почерк не похож на обычный. Я не подал вам тогда виду, но потом
произвел тщательное расследование и нашел с десяток таких векселей. Это
были подложные векселя. Откуда они появились? Кто их подделал? После
долгих и осторожных разведок я пришел к убеждению, что это дело рук Оскара
Готлиба - брата покойного Карла. Я собрал уничтожающие улики и представил
их нашему старичку Карлу. Таким образом, вы оказали ему услугу, хотя я не
говорил ему, что вы первая заметили подлог - вы открыли ему глаза на
недостойное поведение брата; Карл страшно рассердился, тогда же сказал
мне, что лишит Оскара наследства - эта мысль не была внушена мною - и
послал Оскару резкое письмо. Оскар ответил письмом, в котором униженно
просил о прощении, сознался в вине, но оправдывался своим тяжелым
материальным положением. Письмо это должно храниться в одном из
несгораемых шкафов Готлиба...
- И оно нашлось! - воскликнула Эльза. - Это правда... Теперь я верю
вам!
- Кто же его нашел?
- У Зауера были ключи. Когда вы ушли, Зауер поссорился с Рудольфом
Готлибом, который вновь предъявил свои права на наследство. А Зауер,
видимо, хотел во всем заменить вас и решил бороться с Готлибом, чтобы
сохранить имущество за мной. Прежде чем шкафы были опечатаны, Зауер успел
вскрыть один из них, нашел пачку подложных векселей и письмо Оскара
Готлиба и предъявил их прокурору, чтобы доказать правильность завещания
Карла Готлиба, лишившего брата наследства. Раздраженный Рудольф Готлиб
выстрелил в Зауера, ранил его в живот, и Зауер скончался от перитонита, а
Рудольф Готлиб был присужден к десяти годам заключения и отбывает теперь
наказание. Дело о подлоге Оскаром векселей пришлось прекратить в самом
начале, так как Оскар при первом же допросе внезапно умер от
апоплексического удара...
- Сколько несчастий! - сказал Штирнер. - Но ведь в них я не виноват,
Эльза?
- Да, хотя косвенно, быть может, и виноваты. Но не будем говорить об
этом. Теперь скажите мне, почему вы оказались в Москве? Штирнер пожал
плечами.
- Когда я обдумывал свое бегство, то решил, что врагам менее всего
придет в голову искать меня в Москве. Да и московская милиция, уж конечно,
не имела контакта с нашей. И я решил "отправить" Штерна туда. Что было со
Штерном, я не знаю.
- Об этом я могу сказать немного из того, что я узнала от Штерна. И
Эльза рассказала Штирнеру обо всем, что произошло со Штерном, не упоминая
только фамилии Качинского, вплоть до того момента, как он приехал.
- Но как вам удалось вернуть мое прежнее сознание? - спросил Штирнер.
- Я попросила об этом одного из ваших новых друзей. Я хотела поговорить
с прежним Штирнером хотя бы несколько минут, чтобы узнать то, что вы мне
сказали.
- И я согласился на то, чтобы мне вернули сознание?
- Да, вы согласились.
- Странно, - сказал Штирнер. - Я предвидел такую возможность и, внушая
себе изменение личности, отдал приказ Штерну, чтобы он ни в коем случае не
соглашался подвергать себя внушению.
- Ну, значит, Штерн не послушался вас, а послушался меня, - улыбаясь,
ответила Эльза.
- Эльза, Эльза, зачем вы это сделали? Как тяжело почувствовать опять на
своих плечах груз пережитого! - с тоскою сказал Штирнер.
- Он скоро опять спадет с вас, - ответила Эльза.
- Да, но мне теперь труднее расстаться с вами, чем раньше. Забыть вас
опять...
Штирнер встал, протянул руку и, глядя на нее с любовью, сказал:
- Эльза!.. - В этот момент вдруг глаза его и лицо сделались спокойными,
и он, несколько смутившись тем, что держал ее за руки, сказал:
- Так как же, фрау Беккер, едете вы с нами на охоту? Я согласен, думаю,
что и мои товарищи будут не против. Наша охота будет вполне безопасной.
Эльза поняла, что перед нею стоит опять Штерн. Время истекло. Качинский
с часами в руках вошел на террасу и спросил Штирнера:
- Скажите, Штерн, о чем вы говорили с фрау Беккер на берегу, только об
охоте?
- Ну да, - ответил Штирнер, с удивлением глядя на Качинского. - А о чем
же иначе? Фрау Беккер подошла ко мне и просила взять ее с собой на охоту.
Она говорила, что вы и Дугов согласны, если я также соглашусь. Я согласен.
Вот я и пришел сказать об этом. Ведь так? - обратился он к Эльзе.
- Да, так, - ответила она, улыбаясь.
Качинский посмотрел на Эльзу укоризненно и покачал головой.
- Почему вы качаете головой, Качинский? - спросил Штирнер.
- Но ведь все обошлось благополучно, - сказала Эльза Качинскому.
- Что благополучно? О чем вы говорите, господа? - недоумевал Штирнер.
Качинский махнул рукой.
- Так, пустяки. Фрау Беккер схитрила, желая принять участие в охоте...
- сказал он, поглядывая с упреком на Эльзу. - А вы...серьезно хотите идти?
- спросил Качинский Эльзу.
- Конечно, серьезно! - ответила она, смеясь. Качинский опять развел
руками.
Итак, завтра утром идем? - спросил Эльзу Штирнер.
Вечером после ужина все сидели на веранде и оживленно разговаривали.
Гости рассказывали о Москве, о чудесах, которые творит передача мысли
на расстояние, о необычайных возможностях, которые развернет это мощное
орудие, когда человечество овладеет им в совершенстве.
Эмма слушала с увлечением, вздыхала и поглядывала на Эльзу, как бы
говоря: "Как там интересно! А мы-то живем здесь!.."
Огромный шар луны поднялся из-за горизонта, проливая серебро бликов
через весь океан до самого берега. И волны бережно качали этот подарок
неба. Океан дышал вечерней влажной прохладой. Цветы пахли сильнее пряным,
сладковатым запахом.
Где-то недалеко пели туземцы. Напев их был так же ритмичен и
однообразен, как прибой. Под впечатлением этой южной ночи разговор на
веранде становился все медленней и, наконец, затих.
Слышнее стал доноситься шорох гальки, обтачиваемой волнами.
- А мы-то тут живем!.. - с тоской вдруг докончила вслух свои мысли
Эмма.
- Вы несправедливы, фрау, - отозвался Дугов и провел широко рукой
вокруг. - Разве все это не очаровательно?
- Да, но.., сегодня и завтра - одно и то же... Хочется нового! Здесь
хорошо, и все-таки чего-то не хватает.
- Я знаю, чего не хватает! - сказал, улыбаясь, Дугов. - Музыки! По
крайней мере нам для полноты впечатлений. Фрау Беккер, ведь вы играете? Я
видел у вас инструмент. Сыграйте нам что-нибудь этакое.., лирическое! Мы
будем слушать, молчать и созерцать.
- Просим, просим! - поддержал Качинский Дугова.
- С удовольствием, - просто ответила Эльза, вошла в комнату и села у
рояля.
"Сегодня я хорошо буду играть", - подумала она, прикоснувшись пальцами
к прохладным, чуть-чуть влажным от вечерней сырости клавишам и чувствуя
нервный подъем.
- Что бы такое сыграть? - И прежде чем она успела подумать, ее пальцы,
как бы опережая ее мысль и повинуясь какому-то тайному приказу, начали
играть "Лебедь" Сен-Санса.
Ласковые, тихие звуки полетели в ночь, по серебристой дороге океана, к
луне, сливая очарование звуков с очарованием ночи.
- Как прекрасно вы играете! Эльза вздрогнула.
Опершись на рояль, перед ней стоял Штирнер и внимательно смотрел на
нее. Когда он вошел?
- Простите, я помешал вам? Но я не мог не прийти сюда... Эти звуки...
Продолжайте, прошу вас!..
Эльза, не прерывая музыки, с волнением слушала Штирнера и думала о
своем. "Лебедь", это "Лебедь" Сен-Санса..." - так говорил он когда-то там,
давно, в стеклянном зале. Нет, он не мог быть злым до конца. И тогда его
голос был так же нежен, как и теперь.
- "Лебедь"... "Лебедь" Сен-Санса!.. Десятки раз я слышал эту пьесу в
исполнении лучших музыкантов, - говорил Штирнер, глядя на Эльзу, - но
почему эта музыка, ваша музыка так волнует меня? Мне кажется, я когда-то
слышал ее так же, как иногда мне кажется, что где-то я встречал вас.
От волнения грудь Эльзы стала подниматься выше.
- Это не только кажется. Мы действительно встречались с вами, - быстро
ответила она, продолжая играть.
- Где? Когда? - так же быстро спросил Штирнер.
- Ночью, в грозу, в большом зале со стеклянными стенами и потолком...
Штирнер потер лоб рукою и сосредоточенно вспоминал о чем-то.
- Да.., действительно... Я вспоминаю что-то подобное...
- И еще раньше мы виделись с вами.., часто.., в той жизни, о которой вы
забыли... - по-прежнему быстро и нервно продолжала Эльза бросать фразы. -
Вы забыли меня.., и когда вы стали Штерном, то на один мой вопрос вы
ответили: "Простите, сударыня, но я не знаю вас".
- Как? Неужели? И мы.., были очень хорошо знакомы с вами?
Эльза колебалась. Пальцы ее начали путаться. Потом она решилась и,
оборвав музыку, посмотрела Штирнеру прямо в глаза Очень... и тотчас она
заиграла "Полишинель" Рахманинова, чтобы в бравурной музыке скрыть свое
волнение. Взволнован был и Штирнер.
- Но тогда.., тогда вы знаете, кем был я раньше?
Эльза молчала. Звуки "Полишинеля" росли, ширились, крепли.
- Фрау Беккер, умоляю, скажите мне! Здесь какая-то тайна, я должен ее
знать!
Эльза неожиданно оборвала музыку и, серьезно, почти с испугом глядя на
Штирнера, сказала:
- Я не могу вам сказать этого, по крайней мере сейчас.
- Что же вы не играете? - послышался голос Дугова.
Эльза начала играть снова.
Штирнер молчал, склонив голову. Потом он опять тихо начал:
- Ваша музыка.., вы сами... Почему?.. - Он не договорил свою мысль, как
бы ища подходящего выражения. - Почему вы так волнуете меня? Простите, но
я должен высказать. Я не донжуан, легко увлекающийся каждой красивой
женщиной Но вы.., поворот вашей головы, складки вашего платья, легкий жест
- все это необычайно волнует меня, вызывает какие-то смутные, даже не
воспоминания, а.., знакомые нервные токи, если так можно выразиться...
И вдруг с горячностью, которой она не ожидала, Штирнер подошел к Эльзе,
взял ее за руку и сказал:
- Фрау Беккер, я не буду настаивать на том, чтобы вы сказали, кем я был
раньше. Но если мы были с вами знакомы, вы все же должны мне рассказать об
этом времени.., о нашей дружбе.., быть может.., больше, чем дружбе...
Это.., это так важно для меня!.. Пойдемте туда, на берег моря, и там вы
расскажете мне.
Они вышли на веранду.
- Концертное отделение кончилось? - спросил Дугов. - Очень жаль, мы
только настроились слушать.
- У фрау Беккер болит голова, - ответил за нее Штирнер, - мы пройдемся
к берегу моря подышать прохладой.
Штирнер и Эльза спустились к берегу.
Качинский провожал их внимательным и задумчивым взглядом. Весельчак