Страница:
Я сделал ей ярко воображаемый книксен, но тут же с огорчением понял, что данное ничего не дало. Номер принадлежал одному из сотовых операторов. Меня же интересовал не столько сам телефон, сколько Татьянин адрес.
– Простите, девушка, а не подскажите, где сейчас может находиться госпожа Компотникова? У себя в городской квартире или…
– А почему бы вам не спросить об этом собственно у нее?
И связь оборвалась. Я знал – «почему бы мне не спросить собственно у нее». Но ощутил вдруг такой прилив свежих сил, что почти не раздумывая, с новым ожесточением начал тыркать по клавишам.
– Алло, кто это? – услышал я голос.
О, этот голос! Нет, я клянусь: если бы кто-то один вознамерился назвать другого дерьмом, подбирать для этой цели слова было необязательно. Хватило бы и простого «алло», произнесенного им. Вот таким тоном. О, он был необыкновенным, этот тон! В нем собиралось такое количество наивных, самых доверительных и даже чуть инфантильных ноток, а между тем… между тем все равно: сколько б простым этот тон любому слушателю ни казался, его, слушателя, устойчиво не покидало бы ощущение, что с ним сейчас говорят сверху вниз. Да и то явно перемогая себя.
– Компотникова, твою мать! – проорал я, предварительно обмотав микрофон полотенцем. – Ты там в городе, дура, сидишь, а у тебя два мужика в Корнееве под парадный вход гадят.
– Как, как это, гадят? – оторопела она.
– Известно уж как – беспорточно! Сейчас догадят, а после размазывать начнут.
Я замолчал: требовалась реакция…
– Воолоденькааа! – раздалось через секунду. – Володенька, быстрей к главному входу, хулиганят там!
Она прокричала что-то еще. Но миссия моя завершилась, и я положил трубку.
Надо сказать – удача сумасшедшая. Я не имел никакого понятия, где находится ее городская квартира, однако в каких краях располагается ее загородная резиденция, ломать голову не пришлось. Я дважды возил туда Алёнку…
Ах, Алёна-Алёна.
Дачный поселок Корнеево – уголок отдыха творческой интеллигенции. Неудивительно, что Татьяна Александровна Компотникова со своим мужем («Воолоденькааа!») обитала именно там. Автор ежемесячных бестселлеров, номинант различных литпремий и дипломант многочисленных конкурсов: кому же еще дышать свежим воздухом загорода, наслаждаться тишиной тенистых аллей, да любоваться чудо-озером, спрятанным за кроной деревьев?
Два часа дня… Если поторопиться – буду в Корнеево в пять. Исходя из того, в какой части города находилась моя нынешняя квартира (дожил!), добраться до места можно за час, час пятнадцать. Это на электричке. Еще час пешком. Остальное время на такси до вокзала и сборы… Вроде бы получалось.
Отсутствие намерений дергать по пустякам Олега вело к одной-единственной мысли: действовать на свой страх и риск. «На свой страх и риск» – значило избавиться от того, с позволения сказать, гардероба, что был в эту минуту на мне, прибегнув к помощи хозяйского шкафа… Опс! Вскоре из зеркала мне уже улыбался подтянутый молодой человек в белой облегающей футболке с оптимистичными надписями на английском, спортивной горчичного цвета куртке и светло-синих джинсах в обтяжку. Вот только лицо – видимо, от этой белиберды с фотографиями – казалось немного старше обычного.
Да и черт, наверное, с ним.
Тем более, если подумать, то жаловаться на все остальное – пока было грех: пригородная электричка оставила меня на небольшой железнодорожной платформе ровно в шестнадцать.
Сама территория станции выглядела непривычно пустой. Человек десять, не больше, ждали автобус, добрасывающий народ непосредственно до Корнеево. Остальные – еще человек пять – ошивались возле ларька. Выбирая, покупая, потягивая пиво… Я подошел к бабке и купил стакан семечек.
Пешком так пешком.
Пять километров не такая изнурительная дистанция, да и ехать на автобусе – перехотелось. Не знаю, отголоски ли это недавних событий, но только вышедший вместе со мною мужик пялился весь этот час на мою персону такими глазами, что невольно стало не по себе.
Вот пусть и чешет теперь на автобусе.
Слева и справа от замысловато петляющей грунтовки росла разнообразная зелень. На самой грунтовке было пустынно. Лишь изредка по ней проносились машины, взвихряя за собой пыль.
Воспользовавшись ситуацией, я задумался. Что скажу, когда увижу Татьяну? Стратег из меня никакой, но отдельные направления в воображении все же мелькали. Ну, например – пойти напрямик. «Лоб в лоб»: не дожидаясь, пока тебе нанесут удар, самому ударить первым. Или же действовать более деликатно. Безобидное слово, легкий намек, многозначительная улыбка. Дать гандикап. Пускай дама подумает, что малыш-несмышленыш не догадывается ни о чем. Пускай все расслабятся… Возможно, под самый конец они ошибутся.
А кроме того, был и еще один мелкий нюанс, имевший такое большое значение. МНЕ полагалось быть МЕРТВЫМ. Я ведь помнил эти глаза… Там, на презентации. Которые долго смотрели, а потом сказали – «ну, чего ты, иди…». Не сомневаюсь, известной писательнице знакома масса плодотворных идей, а главное, у нее есть достаточно связей, чтобы подложить маленькую бомбочку в машину… Ой, простите, о чем это я?! Конечно, конечно! Мы неспособны! Мы слишком пушисты и белы – подкладывать бомбочки в машины! Для этого есть ведь «Воолоденькааа!».
Так я перешел на ее мужа. Но почти сразу провалился как бы вовне… Увидев перед собой дерево, предположил, что до него шагов пятнадцать, не больше. Однако в действительности оказалось: все двадцать пять. До следующего было тридцать, тогда как мне подумалось, двадцать. Сорок пять (тридцать), шестьдесят (пятьдесят). Игра увлекла ровно настолько, что на миг пропало само представление, зачем я, собственно, здесь.
«Алешенька… милый!», пробудило меня восклицание, когда расстояния до очередного контрольного дерева, гипотетическое и реальное, почти что совпали (не думал, что так быстро разовью глазомер).
Производителем восклицания оказалась женщина. Среднего, ближе к пожилому, возраста – та, что называла меня на презентации Андрюшенькой и просила усмирить того, «крысиного» парня. Достаточно неожиданно… Особенно учитывая, что звали меня не так и не так. Пусть, впрочем, зовет, раз угодно.
На женщине было надето строгое, с небольшой кружевной вставкой платье, плечи укрывал красно-черный, немного старомодный платок. У ног вилась прегаденькая собачонка – не знаю, верно это определение или нет, но в народе таких называют карманными.
– Алешенька, милый! Вы-то что тут делаете? – спросила женщина, радостно улыбнувшись и всплеснув чуть театрально руками.
Я не был точно уверен, какой ответ подойдет лучше всего. Ее же мой выбор интересовал, кажется, постольку поскольку.
– А мы с Чарличком только говорили о вас! Правда ведь, Чарличек? – она неожиданно быстро для своей комплекции наклонилась и подняла собаку. – У-у, где наш Алексей? Куда подевался наш Алеша? У-тю-тю, у-тю-тю! А вот он – Алешенька! – держа собаку в руках, она трижды ее поцеловала, потом принялась приближать морду животного и к моему лицу. Видимо, надеясь, что я поступлю так же.
Впрочем, это продолжалось недолго. Моя растерянность была расценена как забывчивость.
– Вы не узнаете меня?… Я Ольга, тетя Тошика! Тошика… Антона! Помните? На вечере… Сидели вы вместе, шушукались без конца.
Я слабо кивнул. На ее удовольствие.
– Антон столько говорил о вас! Алешенька да Алешенька! У нас столько планов, такие дела! Вот мы на вечере встретимся, договоримся. Он у меня, теть, знаешь какой! У нас, говорит, дружба такая – днем с огнем такой, теть, больше не сыщешь! И умный, говорит, он, и добрый, и талантливый!.. Кстати, у вас все выгорело?
Я вздрогнул.
Во-первых, потому, что трактовал вопрос сначала слишком буквально. А во-вторых, потому что, глядя сейчас на нее, подумал: возможно, она не настолько проста, чтобы так просто ляпнуть этот вопрос? Глаза ее, по крайней мере, были как две неподвижные черные бусинки.
– Можно сказать, что и так, – отреагировал я, одарив ее в свою очередь взглядом, полным, если так можно выразиться, многозначительной глубины.
– Вы ведь поняли меня, да?… Я про дела.
– Понял, конечно.
– Господи, вы так сейчас посмотрели, будто подумали о другом. Ох уж этот русский язык! – она захихикала. – Скажешь одно, а вдумаешься – черт те что получается! «Вот где собака зарыта»… А при чем тут собака? Почему зарыта? Какой изверг ее туда зарыл? Это только представить, как иностранцы-то, бедные, мучаются!.. А вы, Алешенька, к кому?
Я снова вздрогнул, – чересчур резким выдался переход.
– Я?… Ни к кому… Я на станцию, у меня электричка скоро. Вы извините…
– Ой, шутник вы, Алешенька! Как же вы можете идти на станцию, когда станция в другой стороне? Думаете, бабка стара, так и подшутить над нею не грех? Экий негодник!
– Ничего я не думаю… Я возвращался. У меня выпало из кармана… ключи.
– Вот ведь напасть! Нашли?
– Что?
– Ключи.
– Нет, не нашел. Пойду я…
– Вот ведь еще! Никуда вы, Алешенька, не пойдете! Сегодня на ужин вашей горе-хозяйкой запланирован отличный визиговый пирог. Поверьте, хозяйка будет в жуткой обиде, если вы его не попробуете. А с ключами… положитесь лучше на Чарличка, – сказала она и отпустила собаку.
Которая, отбежав от хозяйки на пару шагов, задрала заднюю лапу, едва не нагадив мне на ботинок.
– Ищи, Чарлик, ищи!
Я понял, что скорого расставания не последует. В знак урегулирования вопроса, улыбнувшись, взял спутницу под руку, и мы пошли по дороге – в сторону уже видневшихся на горизонте дач.
Мы «разговаривали». Она подробно рассказала о том, кто живет по соседству. О том, почему поссорились Иван Николаевич с Николаем Петровичем. На какие шиши строит дом последний и кто у него жена. И еще о многом. Под конец было задето и опасное:
– Алешенька, вы случайно не в курсе, где мой Антон? Уж который день несносного мальчишку не вижу. Как ушли вы тогда вместе, так словно пропал… Ох, эти женщины! Собьют ведь с пути истинного, гадюки, голову на отсечение даю.
В ответ я издал нечто мелодично-нечленораздельное, похожее на долгое «м-м-м». Потом прибавил «не знаю». И только затем переменил тему:
– Кстати, Ольга… э-э…
– Тетя Оля. Для вас, мой милый, категорически так! Грех признаваться, но с годами ваша старуха становится чрезвычайно жадна, отчество свое она бережет для надгробного камня. «Летят за днями дни, и каждый час уносит… частичку бытия». Александр Сергеевич Пушкин. Прелестно, вы не находите?
– Тетя Оля, скажите, вы уже прочитали «Лукрецию»?
– Уже, уже… Целую ночь! Под свет свечи, под завыванья ветра за окном…
– И что вы о ней думаете?
Она прихмурила брови и уставилась на меня так, как посмотрела бы, наверно, на пятилетнего мальчугана, размышляющего о связи моделирования с детерминированными и стохастическими методами изучения эволюционного процесса.
– А что я должна о ней думать? Вы же знаете нашу Таню: любая вышедшая из-под ее пера вещь восхитительна априори. Какой слог! Какая всеобъемлемость и полнота замысла! Какая этическая основа, наконец! Кстати, я слышала, в свое время вы писали недурственные критические статьи. Так почему бы вам не тряхнуть стариной и не озарить мощным литературоведческим светом народный талант? По-моему, на редкость замечательная идея! Благодарную публику переполняет восторг. Учитывая планы издательства, и вам выпадает шанс заработать. Все довольны, все счастливы – как бы я была рада, ах, Алешенька!
Что-то присутствовало в ее голосе. Какая-то сила внезапно подчинила меня, и я выдал себя почти с головой:
– А что если я скажу… что «Лукрецию» написала не Татьяна!
– …Ой!.. Ой! – собеседница притворно схватилась за сердце. – Вы так убьете меня, мой милый апологет справедливости. «Лукрецию» написала не Татьяна… Конечно же не Татьяна! Толстых не напасешься, чтобы в месяц выдавать по шедевру, способному удовлетворить сотни тысяч. Естественно, у нее есть помощники. Ни для кого не секрет. Это ведь мировая практика. Да-да, мировая практика – когда несколько подмастерьев помогают настоящему мастеру, выполняя за него черную работу. Спросите у остальных. Спросите… Чего же хочет читатель? Получать положенное наслаждение, читая по вечерам, или выискивать на каждой странице никому не нужную натужную индивидуальность? Вы же образованный человек, Алешенька, вы должны понимать…
Я не вытерпел и перебил:
– Нет, я не о литературных рабах. «Лукрецию» написала не Татьяна, потому что ее написала другая не в пример скромная девушка, которая была некоторым образом знакома с Татьяной и решилась показать той рукопись, так как стыдилась заявлять о своем труде публично. После посещения дачи известной писательницы девушка пропала, зато «Лукреция» очень скоро появилась на свет. Стоит ли говорить, что рукопись и оригинал повторяют друг друга почти слово в слово.
Так я рассказал об Алёне. Рассказал обо всем, о чем хотел и о чем должен был рассказать: еще несколько дней назад, в банкетном зале, на презентации «Лукреции» – нового романа Татьяны Компотниковой, и теперь чувствовал, как камень потихоньку сваливается с души. Независимо – хуже я себе сделал или нет.
Тетя Оля смотрела подозрительно долго. Словно оценивая: серьезен ли я, значит ли это, что война уже началась, и как в таком случае ей поступить. Наконец рассмеялась:
– Шутник! Ей-богу, шутник! Я-то, голова старая садовая, попервоначалу решила, что это вы меня так на предмет знания классической детективной литературы проверяете. Откуда же, думаю, такая пречудесная экспозиция? А потом вспомнила… Это ведь новый Татьянин роман. Она со мной на днях о нем говорила. Точно! И писательница там знаменитая была (Танюшкин прототип, кстати), и девчушка все время исчезала. И путешествия во времени, и рукопись древняя, и выходы в иные миры. Признайтесь, Алешенька: Танюша и с вами ведь уже поделилась?
На миг почва под моими ногами оказалась потерянной. Я ждал чего угодно: отрицания, возмущения, истерики, угроз. Но чтобы вот так – особо цинично, представив мою историю как завязку очередного дешевого романа… Да на что же еще сподобятся эти выползни?!
Впрочем, было, было одно допущение. Если тетя Оля не с ними, могла ничего и не знать.
Чтобы не выставлять себя совсем дураком, с маниакальным упорством доказывающим недоказуемое, я предпочел оставить пока этот укол без внимания. И даже напротив – почему бы и нет? – снизойти до подыгрывания.
– Ну разумеется, тетя Оль – откуда еще столь конфиденциальные сведения?
В ответ она длинно вздохнула, томно обмахнувшись платком.
– Вы меня когда-нибудь уморите!
За разговорами я пропустил, как мы очутились в поселке. Или не в поселке. Не знаю, как правильней окрестить данную архитектурную группу. Старые покосившиеся дома шли вперемешку с домами вполне добротной постройки, с резными наличниками, с красивыми крылечками и искусно отделанными заборами. Тут же попадались чуть старомодные бревенчатые избушки. Были и совсем откровенные времянки (или просто производили на проходящих и проезжающих впечатление таковых). Особняком стояли роскошные особняки. Я знал: дорога близко сделает поворот, и перед моим взором предстанет самый огромный.
Обитель Татьяны Александровны.
– Ой, а вот и Танюша! – включила соответствующие механизмы второй сигнальной системы моя спутница, и я подумал: если бывают моменты, когда мыслительный ряд одного накладывается на словесный выброс другого, – это он.
Впрочем, «ой, а вот и Танюша» не означало ее сиюминутного появления. Вначале был смех (тот, который я всеми фибрами ненавидел, а особенно в последние дни). Это потом, когда дорога свернула, возникла «Танюша» сама.
На ней были: футболка страшно в обтяжку, пляжные тапочки и какие-то немыслимые панталоны, – мадам писательница играла в бадминтон с Володенькой.
Мне сложно описать этого человека. Субъективизм в данных вопросах был и будет всегда, тем более когда берешься описывать людей, к которым относишься, мягко говоря, отрицательно. Что тут делать? Если, например, вспомнить тетю Олю, которая вспомнила Пушкина, и самому вспомнить Пушкина: «Скажи, которая Татьяна? – Да та, которая грустна», то таковое к этой Татьяне будет не применительно. Эта Татьяна – полная противоположность. Шуточки, прибауточки, поведение пятнадцатилетней девочки в компании отвязных парней. С точки зрения внешностных данных? Когда я увидел ее впервые, впечатления были следующими… Тоща (ни дать ни взять – огарок). Довольно высокий рост. Мой – метр восемьдесят, она, по крайней мере, казалась не ниже. Глаза черные и смотрят на собеседника так, будто тот собирается сморозить откровенную глупость (или к щеке бедолаги прилипли остатки съестного). Когда общается со знакомыми, глаза веселеют и на лицо даже является тень некой придурковатости. Но и это – только обман. Мадам хорошо знает, кто она, и данная придурковатость при общении со знакомыми не более чем обычный каприз. Маленькая причуда уверенного в себе, защищенного со всех сторон человека. Черты лица скорей резковатые (больше запоминаются впалые щеки, тонкие губы, маленький узкий нос). Волосы черные и прямые. Длинные и чаще подвязываются сзади. Во всех движениях пытается казаться моложе своих сорока, но приближение к оным все-таки сказывается. Вот вроде и все…
Татьяна Александровна нас не заметила. Она увлеченно каскадировала разнотональными взвизгиваниями, происходящими по мере единения воланчика и ракетки, и повернула голову только тогда, когда тетя Оля захлопала в ладоши.
– Тетя Олечка!
– Танечка!
Они заключили друг друга в объятия и чувственно расцеловались. Затем тетя Оля сказала: «смотрите, кого я вам привела!», и Татьяна обратилась ко мне.
– А вас… я не хочу даже видеть, гадкий мальчишка! Я так ждала, что вы подойдете… куда вы тогда подевались?
Она сложила губы в этакое обиженное сердечко, но тем не менее протянула руку для поцелуя. Я поцеловал. Тетя Оля радостно пискнула. Володя кивнул головой.
Володя – высокий блондин. (Приблизительно сорокалетнего возраста и малоприметной внешности). Взгляд на него почему-то всегда вызывал в моем уме образ ресторана. Там, в ресторане, неминуемо отыщется данный общественный тип. «Чего, дескать, изволите?»… Однако, боюсь, такие ассоциации неуместны. Поговаривают, за его несамостоятельной внешностью скрывается вполне автономная душа и эта душа умеет и способна на многое. Головокружительная карьера Татьяны Александровны – малая часть работы этой души.
Володя начал собирать ракетки, и мы, не дожидаясь его, направились к дому.
Зажужжавшие от включения электропривода ворота обнажили сад, и мы пошли по отсыпанной красным мелким песком дорожке. Татьяна со спутницей о чем-то тихо шептались, я больше думал о разговоре, который еще предстоит. Услышанные слова показались знакомыми:
– …стыдно сказать, калом. Да, да – калом! Вы представляете, прелесть моя?! Сейчас, говорит, размазывать начнут. А голос такой неприятный, хриплый. Опустившаяся личность, не иначе. Я – к Володеньке: сгоняй, милый друг, посмотри. Может, вмешательство какое необходимо. Сказала, а у самой, чувствую, кошки на душе уж поскребывают. Зачем, думаю, так?
– Ну, ну, успокойся. Популярность твоя покоя кому-нибудь не дает – обычное дело.
– Ах, оставьте! При чем тут моя популярность?
– Как это «при чем»? Успех одного быстро вскрывает гнойники неудач другого. При таком положении они кажутся еще более ужасными и мучительными – помните, как у Пушкина: «Будущее являлось ему не в розах, но в строгой наготе своей»? – и человек больше не в силах противиться тому, что терзает, душит его. А ко всему прочему, может, это какой-нибудь несчастный, задурманенный страстью мальчишка, страдающий от неразделенной любви. Такой вариант вы разве исключаете?
– Неразделенной любви… Пускай выпьет йаду (она так и сказала: «йаду»), ну так-то зачем?
Вместо ответа тетя Оля захихикала.
– Хотите, я лучше расскажу, как Алешенька давеча пытался меня разыграть?
Я «навострил уши».
Но в этот момент нас нагнал Володя. Он выглядел достаточно запыхавшимся, лицо же его отображало определенно неприятную весть.
– Танюша, милиция у ворот! Требуют, чтоб впустили…
Затем подошел вплотную к Татьяне и буквально впился губами в ее ухо.
При этом вдвоем они премерзко посматривали на меня.
К сожалению, наши мысли не всегда соответствуют принятым нормам и полученному воспитанию. А потому первое пришедшее в голову мне было – (впрочем, повторять не хочу). Сказал же я:
– Извините, друзья, я вынужден ненадолго оставить вас.
И быстро, а главное, чтобы было понятно куда, заспешил в сторону туалета (благо, знал, где он находится). Потом свернул за угол и переключился на бег.
Туалет был в ползабора по высоте, и мне не составило большого труда при помощи ловких обезьяньих движений преодолеть за пару минут обе преграды.
Оказавшись в относительной безопасности, не раздумывая, маханул вниз. В сторону голубеющего вдали озера. Там выбросил пистолет.
Он булькнул, и по ожившей воде побежали круги – своеобразное водное эхо.
«Прощай, оружие!», неожиданно нахлынуло на меня…
На озере не было никого. Почти: лишь в стороне, в метрах примерно пятидесяти, виднелись торчащие в ряд удочки, и, подчиняясь более бессознательному влечению, нежели зову разума, я зашагал к ним.
Мысли мои отличались редкой противоречивостью. От панического – «все пропало», до дико оптимистичного (при взгляде на природу) – «как хорошо!».
Подойдя к рыбакам, я сел на зеленый от обомшелости камень, закурил и стал наблюдать, как колышутся на воде поплавки.
Что-то сквозило в этом, освобождающее…
Труженики голубой нивы держались замкнуто и немногословно. Просидев с полчаса в тишине, я встал и отправился в лес. Крюк, если идти лесом, выходил о-го-го, мне же надо было поспеть на последнюю электричку.
4
– Простите, девушка, а не подскажите, где сейчас может находиться госпожа Компотникова? У себя в городской квартире или…
– А почему бы вам не спросить об этом собственно у нее?
И связь оборвалась. Я знал – «почему бы мне не спросить собственно у нее». Но ощутил вдруг такой прилив свежих сил, что почти не раздумывая, с новым ожесточением начал тыркать по клавишам.
– Алло, кто это? – услышал я голос.
О, этот голос! Нет, я клянусь: если бы кто-то один вознамерился назвать другого дерьмом, подбирать для этой цели слова было необязательно. Хватило бы и простого «алло», произнесенного им. Вот таким тоном. О, он был необыкновенным, этот тон! В нем собиралось такое количество наивных, самых доверительных и даже чуть инфантильных ноток, а между тем… между тем все равно: сколько б простым этот тон любому слушателю ни казался, его, слушателя, устойчиво не покидало бы ощущение, что с ним сейчас говорят сверху вниз. Да и то явно перемогая себя.
– Компотникова, твою мать! – проорал я, предварительно обмотав микрофон полотенцем. – Ты там в городе, дура, сидишь, а у тебя два мужика в Корнееве под парадный вход гадят.
– Как, как это, гадят? – оторопела она.
– Известно уж как – беспорточно! Сейчас догадят, а после размазывать начнут.
Я замолчал: требовалась реакция…
– Воолоденькааа! – раздалось через секунду. – Володенька, быстрей к главному входу, хулиганят там!
Она прокричала что-то еще. Но миссия моя завершилась, и я положил трубку.
Надо сказать – удача сумасшедшая. Я не имел никакого понятия, где находится ее городская квартира, однако в каких краях располагается ее загородная резиденция, ломать голову не пришлось. Я дважды возил туда Алёнку…
Ах, Алёна-Алёна.
Дачный поселок Корнеево – уголок отдыха творческой интеллигенции. Неудивительно, что Татьяна Александровна Компотникова со своим мужем («Воолоденькааа!») обитала именно там. Автор ежемесячных бестселлеров, номинант различных литпремий и дипломант многочисленных конкурсов: кому же еще дышать свежим воздухом загорода, наслаждаться тишиной тенистых аллей, да любоваться чудо-озером, спрятанным за кроной деревьев?
Два часа дня… Если поторопиться – буду в Корнеево в пять. Исходя из того, в какой части города находилась моя нынешняя квартира (дожил!), добраться до места можно за час, час пятнадцать. Это на электричке. Еще час пешком. Остальное время на такси до вокзала и сборы… Вроде бы получалось.
Отсутствие намерений дергать по пустякам Олега вело к одной-единственной мысли: действовать на свой страх и риск. «На свой страх и риск» – значило избавиться от того, с позволения сказать, гардероба, что был в эту минуту на мне, прибегнув к помощи хозяйского шкафа… Опс! Вскоре из зеркала мне уже улыбался подтянутый молодой человек в белой облегающей футболке с оптимистичными надписями на английском, спортивной горчичного цвета куртке и светло-синих джинсах в обтяжку. Вот только лицо – видимо, от этой белиберды с фотографиями – казалось немного старше обычного.
Да и черт, наверное, с ним.
Тем более, если подумать, то жаловаться на все остальное – пока было грех: пригородная электричка оставила меня на небольшой железнодорожной платформе ровно в шестнадцать.
Сама территория станции выглядела непривычно пустой. Человек десять, не больше, ждали автобус, добрасывающий народ непосредственно до Корнеево. Остальные – еще человек пять – ошивались возле ларька. Выбирая, покупая, потягивая пиво… Я подошел к бабке и купил стакан семечек.
Пешком так пешком.
Пять километров не такая изнурительная дистанция, да и ехать на автобусе – перехотелось. Не знаю, отголоски ли это недавних событий, но только вышедший вместе со мною мужик пялился весь этот час на мою персону такими глазами, что невольно стало не по себе.
Вот пусть и чешет теперь на автобусе.
Слева и справа от замысловато петляющей грунтовки росла разнообразная зелень. На самой грунтовке было пустынно. Лишь изредка по ней проносились машины, взвихряя за собой пыль.
Воспользовавшись ситуацией, я задумался. Что скажу, когда увижу Татьяну? Стратег из меня никакой, но отдельные направления в воображении все же мелькали. Ну, например – пойти напрямик. «Лоб в лоб»: не дожидаясь, пока тебе нанесут удар, самому ударить первым. Или же действовать более деликатно. Безобидное слово, легкий намек, многозначительная улыбка. Дать гандикап. Пускай дама подумает, что малыш-несмышленыш не догадывается ни о чем. Пускай все расслабятся… Возможно, под самый конец они ошибутся.
А кроме того, был и еще один мелкий нюанс, имевший такое большое значение. МНЕ полагалось быть МЕРТВЫМ. Я ведь помнил эти глаза… Там, на презентации. Которые долго смотрели, а потом сказали – «ну, чего ты, иди…». Не сомневаюсь, известной писательнице знакома масса плодотворных идей, а главное, у нее есть достаточно связей, чтобы подложить маленькую бомбочку в машину… Ой, простите, о чем это я?! Конечно, конечно! Мы неспособны! Мы слишком пушисты и белы – подкладывать бомбочки в машины! Для этого есть ведь «Воолоденькааа!».
Так я перешел на ее мужа. Но почти сразу провалился как бы вовне… Увидев перед собой дерево, предположил, что до него шагов пятнадцать, не больше. Однако в действительности оказалось: все двадцать пять. До следующего было тридцать, тогда как мне подумалось, двадцать. Сорок пять (тридцать), шестьдесят (пятьдесят). Игра увлекла ровно настолько, что на миг пропало само представление, зачем я, собственно, здесь.
«Алешенька… милый!», пробудило меня восклицание, когда расстояния до очередного контрольного дерева, гипотетическое и реальное, почти что совпали (не думал, что так быстро разовью глазомер).
Производителем восклицания оказалась женщина. Среднего, ближе к пожилому, возраста – та, что называла меня на презентации Андрюшенькой и просила усмирить того, «крысиного» парня. Достаточно неожиданно… Особенно учитывая, что звали меня не так и не так. Пусть, впрочем, зовет, раз угодно.
На женщине было надето строгое, с небольшой кружевной вставкой платье, плечи укрывал красно-черный, немного старомодный платок. У ног вилась прегаденькая собачонка – не знаю, верно это определение или нет, но в народе таких называют карманными.
– Алешенька, милый! Вы-то что тут делаете? – спросила женщина, радостно улыбнувшись и всплеснув чуть театрально руками.
Я не был точно уверен, какой ответ подойдет лучше всего. Ее же мой выбор интересовал, кажется, постольку поскольку.
– А мы с Чарличком только говорили о вас! Правда ведь, Чарличек? – она неожиданно быстро для своей комплекции наклонилась и подняла собаку. – У-у, где наш Алексей? Куда подевался наш Алеша? У-тю-тю, у-тю-тю! А вот он – Алешенька! – держа собаку в руках, она трижды ее поцеловала, потом принялась приближать морду животного и к моему лицу. Видимо, надеясь, что я поступлю так же.
Впрочем, это продолжалось недолго. Моя растерянность была расценена как забывчивость.
– Вы не узнаете меня?… Я Ольга, тетя Тошика! Тошика… Антона! Помните? На вечере… Сидели вы вместе, шушукались без конца.
Я слабо кивнул. На ее удовольствие.
– Антон столько говорил о вас! Алешенька да Алешенька! У нас столько планов, такие дела! Вот мы на вечере встретимся, договоримся. Он у меня, теть, знаешь какой! У нас, говорит, дружба такая – днем с огнем такой, теть, больше не сыщешь! И умный, говорит, он, и добрый, и талантливый!.. Кстати, у вас все выгорело?
Я вздрогнул.
Во-первых, потому, что трактовал вопрос сначала слишком буквально. А во-вторых, потому что, глядя сейчас на нее, подумал: возможно, она не настолько проста, чтобы так просто ляпнуть этот вопрос? Глаза ее, по крайней мере, были как две неподвижные черные бусинки.
– Можно сказать, что и так, – отреагировал я, одарив ее в свою очередь взглядом, полным, если так можно выразиться, многозначительной глубины.
– Вы ведь поняли меня, да?… Я про дела.
– Понял, конечно.
– Господи, вы так сейчас посмотрели, будто подумали о другом. Ох уж этот русский язык! – она захихикала. – Скажешь одно, а вдумаешься – черт те что получается! «Вот где собака зарыта»… А при чем тут собака? Почему зарыта? Какой изверг ее туда зарыл? Это только представить, как иностранцы-то, бедные, мучаются!.. А вы, Алешенька, к кому?
Я снова вздрогнул, – чересчур резким выдался переход.
– Я?… Ни к кому… Я на станцию, у меня электричка скоро. Вы извините…
– Ой, шутник вы, Алешенька! Как же вы можете идти на станцию, когда станция в другой стороне? Думаете, бабка стара, так и подшутить над нею не грех? Экий негодник!
– Ничего я не думаю… Я возвращался. У меня выпало из кармана… ключи.
– Вот ведь напасть! Нашли?
– Что?
– Ключи.
– Нет, не нашел. Пойду я…
– Вот ведь еще! Никуда вы, Алешенька, не пойдете! Сегодня на ужин вашей горе-хозяйкой запланирован отличный визиговый пирог. Поверьте, хозяйка будет в жуткой обиде, если вы его не попробуете. А с ключами… положитесь лучше на Чарличка, – сказала она и отпустила собаку.
Которая, отбежав от хозяйки на пару шагов, задрала заднюю лапу, едва не нагадив мне на ботинок.
– Ищи, Чарлик, ищи!
Я понял, что скорого расставания не последует. В знак урегулирования вопроса, улыбнувшись, взял спутницу под руку, и мы пошли по дороге – в сторону уже видневшихся на горизонте дач.
Мы «разговаривали». Она подробно рассказала о том, кто живет по соседству. О том, почему поссорились Иван Николаевич с Николаем Петровичем. На какие шиши строит дом последний и кто у него жена. И еще о многом. Под конец было задето и опасное:
– Алешенька, вы случайно не в курсе, где мой Антон? Уж который день несносного мальчишку не вижу. Как ушли вы тогда вместе, так словно пропал… Ох, эти женщины! Собьют ведь с пути истинного, гадюки, голову на отсечение даю.
В ответ я издал нечто мелодично-нечленораздельное, похожее на долгое «м-м-м». Потом прибавил «не знаю». И только затем переменил тему:
– Кстати, Ольга… э-э…
– Тетя Оля. Для вас, мой милый, категорически так! Грех признаваться, но с годами ваша старуха становится чрезвычайно жадна, отчество свое она бережет для надгробного камня. «Летят за днями дни, и каждый час уносит… частичку бытия». Александр Сергеевич Пушкин. Прелестно, вы не находите?
– Тетя Оля, скажите, вы уже прочитали «Лукрецию»?
– Уже, уже… Целую ночь! Под свет свечи, под завыванья ветра за окном…
– И что вы о ней думаете?
Она прихмурила брови и уставилась на меня так, как посмотрела бы, наверно, на пятилетнего мальчугана, размышляющего о связи моделирования с детерминированными и стохастическими методами изучения эволюционного процесса.
– А что я должна о ней думать? Вы же знаете нашу Таню: любая вышедшая из-под ее пера вещь восхитительна априори. Какой слог! Какая всеобъемлемость и полнота замысла! Какая этическая основа, наконец! Кстати, я слышала, в свое время вы писали недурственные критические статьи. Так почему бы вам не тряхнуть стариной и не озарить мощным литературоведческим светом народный талант? По-моему, на редкость замечательная идея! Благодарную публику переполняет восторг. Учитывая планы издательства, и вам выпадает шанс заработать. Все довольны, все счастливы – как бы я была рада, ах, Алешенька!
Что-то присутствовало в ее голосе. Какая-то сила внезапно подчинила меня, и я выдал себя почти с головой:
– А что если я скажу… что «Лукрецию» написала не Татьяна!
– …Ой!.. Ой! – собеседница притворно схватилась за сердце. – Вы так убьете меня, мой милый апологет справедливости. «Лукрецию» написала не Татьяна… Конечно же не Татьяна! Толстых не напасешься, чтобы в месяц выдавать по шедевру, способному удовлетворить сотни тысяч. Естественно, у нее есть помощники. Ни для кого не секрет. Это ведь мировая практика. Да-да, мировая практика – когда несколько подмастерьев помогают настоящему мастеру, выполняя за него черную работу. Спросите у остальных. Спросите… Чего же хочет читатель? Получать положенное наслаждение, читая по вечерам, или выискивать на каждой странице никому не нужную натужную индивидуальность? Вы же образованный человек, Алешенька, вы должны понимать…
Я не вытерпел и перебил:
– Нет, я не о литературных рабах. «Лукрецию» написала не Татьяна, потому что ее написала другая не в пример скромная девушка, которая была некоторым образом знакома с Татьяной и решилась показать той рукопись, так как стыдилась заявлять о своем труде публично. После посещения дачи известной писательницы девушка пропала, зато «Лукреция» очень скоро появилась на свет. Стоит ли говорить, что рукопись и оригинал повторяют друг друга почти слово в слово.
Так я рассказал об Алёне. Рассказал обо всем, о чем хотел и о чем должен был рассказать: еще несколько дней назад, в банкетном зале, на презентации «Лукреции» – нового романа Татьяны Компотниковой, и теперь чувствовал, как камень потихоньку сваливается с души. Независимо – хуже я себе сделал или нет.
Тетя Оля смотрела подозрительно долго. Словно оценивая: серьезен ли я, значит ли это, что война уже началась, и как в таком случае ей поступить. Наконец рассмеялась:
– Шутник! Ей-богу, шутник! Я-то, голова старая садовая, попервоначалу решила, что это вы меня так на предмет знания классической детективной литературы проверяете. Откуда же, думаю, такая пречудесная экспозиция? А потом вспомнила… Это ведь новый Татьянин роман. Она со мной на днях о нем говорила. Точно! И писательница там знаменитая была (Танюшкин прототип, кстати), и девчушка все время исчезала. И путешествия во времени, и рукопись древняя, и выходы в иные миры. Признайтесь, Алешенька: Танюша и с вами ведь уже поделилась?
На миг почва под моими ногами оказалась потерянной. Я ждал чего угодно: отрицания, возмущения, истерики, угроз. Но чтобы вот так – особо цинично, представив мою историю как завязку очередного дешевого романа… Да на что же еще сподобятся эти выползни?!
Впрочем, было, было одно допущение. Если тетя Оля не с ними, могла ничего и не знать.
Чтобы не выставлять себя совсем дураком, с маниакальным упорством доказывающим недоказуемое, я предпочел оставить пока этот укол без внимания. И даже напротив – почему бы и нет? – снизойти до подыгрывания.
– Ну разумеется, тетя Оль – откуда еще столь конфиденциальные сведения?
В ответ она длинно вздохнула, томно обмахнувшись платком.
– Вы меня когда-нибудь уморите!
За разговорами я пропустил, как мы очутились в поселке. Или не в поселке. Не знаю, как правильней окрестить данную архитектурную группу. Старые покосившиеся дома шли вперемешку с домами вполне добротной постройки, с резными наличниками, с красивыми крылечками и искусно отделанными заборами. Тут же попадались чуть старомодные бревенчатые избушки. Были и совсем откровенные времянки (или просто производили на проходящих и проезжающих впечатление таковых). Особняком стояли роскошные особняки. Я знал: дорога близко сделает поворот, и перед моим взором предстанет самый огромный.
Обитель Татьяны Александровны.
– Ой, а вот и Танюша! – включила соответствующие механизмы второй сигнальной системы моя спутница, и я подумал: если бывают моменты, когда мыслительный ряд одного накладывается на словесный выброс другого, – это он.
Впрочем, «ой, а вот и Танюша» не означало ее сиюминутного появления. Вначале был смех (тот, который я всеми фибрами ненавидел, а особенно в последние дни). Это потом, когда дорога свернула, возникла «Танюша» сама.
На ней были: футболка страшно в обтяжку, пляжные тапочки и какие-то немыслимые панталоны, – мадам писательница играла в бадминтон с Володенькой.
Мне сложно описать этого человека. Субъективизм в данных вопросах был и будет всегда, тем более когда берешься описывать людей, к которым относишься, мягко говоря, отрицательно. Что тут делать? Если, например, вспомнить тетю Олю, которая вспомнила Пушкина, и самому вспомнить Пушкина: «Скажи, которая Татьяна? – Да та, которая грустна», то таковое к этой Татьяне будет не применительно. Эта Татьяна – полная противоположность. Шуточки, прибауточки, поведение пятнадцатилетней девочки в компании отвязных парней. С точки зрения внешностных данных? Когда я увидел ее впервые, впечатления были следующими… Тоща (ни дать ни взять – огарок). Довольно высокий рост. Мой – метр восемьдесят, она, по крайней мере, казалась не ниже. Глаза черные и смотрят на собеседника так, будто тот собирается сморозить откровенную глупость (или к щеке бедолаги прилипли остатки съестного). Когда общается со знакомыми, глаза веселеют и на лицо даже является тень некой придурковатости. Но и это – только обман. Мадам хорошо знает, кто она, и данная придурковатость при общении со знакомыми не более чем обычный каприз. Маленькая причуда уверенного в себе, защищенного со всех сторон человека. Черты лица скорей резковатые (больше запоминаются впалые щеки, тонкие губы, маленький узкий нос). Волосы черные и прямые. Длинные и чаще подвязываются сзади. Во всех движениях пытается казаться моложе своих сорока, но приближение к оным все-таки сказывается. Вот вроде и все…
Татьяна Александровна нас не заметила. Она увлеченно каскадировала разнотональными взвизгиваниями, происходящими по мере единения воланчика и ракетки, и повернула голову только тогда, когда тетя Оля захлопала в ладоши.
– Тетя Олечка!
– Танечка!
Они заключили друг друга в объятия и чувственно расцеловались. Затем тетя Оля сказала: «смотрите, кого я вам привела!», и Татьяна обратилась ко мне.
– А вас… я не хочу даже видеть, гадкий мальчишка! Я так ждала, что вы подойдете… куда вы тогда подевались?
Она сложила губы в этакое обиженное сердечко, но тем не менее протянула руку для поцелуя. Я поцеловал. Тетя Оля радостно пискнула. Володя кивнул головой.
Володя – высокий блондин. (Приблизительно сорокалетнего возраста и малоприметной внешности). Взгляд на него почему-то всегда вызывал в моем уме образ ресторана. Там, в ресторане, неминуемо отыщется данный общественный тип. «Чего, дескать, изволите?»… Однако, боюсь, такие ассоциации неуместны. Поговаривают, за его несамостоятельной внешностью скрывается вполне автономная душа и эта душа умеет и способна на многое. Головокружительная карьера Татьяны Александровны – малая часть работы этой души.
Володя начал собирать ракетки, и мы, не дожидаясь его, направились к дому.
Зажужжавшие от включения электропривода ворота обнажили сад, и мы пошли по отсыпанной красным мелким песком дорожке. Татьяна со спутницей о чем-то тихо шептались, я больше думал о разговоре, который еще предстоит. Услышанные слова показались знакомыми:
– …стыдно сказать, калом. Да, да – калом! Вы представляете, прелесть моя?! Сейчас, говорит, размазывать начнут. А голос такой неприятный, хриплый. Опустившаяся личность, не иначе. Я – к Володеньке: сгоняй, милый друг, посмотри. Может, вмешательство какое необходимо. Сказала, а у самой, чувствую, кошки на душе уж поскребывают. Зачем, думаю, так?
– Ну, ну, успокойся. Популярность твоя покоя кому-нибудь не дает – обычное дело.
– Ах, оставьте! При чем тут моя популярность?
– Как это «при чем»? Успех одного быстро вскрывает гнойники неудач другого. При таком положении они кажутся еще более ужасными и мучительными – помните, как у Пушкина: «Будущее являлось ему не в розах, но в строгой наготе своей»? – и человек больше не в силах противиться тому, что терзает, душит его. А ко всему прочему, может, это какой-нибудь несчастный, задурманенный страстью мальчишка, страдающий от неразделенной любви. Такой вариант вы разве исключаете?
– Неразделенной любви… Пускай выпьет йаду (она так и сказала: «йаду»), ну так-то зачем?
Вместо ответа тетя Оля захихикала.
– Хотите, я лучше расскажу, как Алешенька давеча пытался меня разыграть?
Я «навострил уши».
Но в этот момент нас нагнал Володя. Он выглядел достаточно запыхавшимся, лицо же его отображало определенно неприятную весть.
– Танюша, милиция у ворот! Требуют, чтоб впустили…
Затем подошел вплотную к Татьяне и буквально впился губами в ее ухо.
При этом вдвоем они премерзко посматривали на меня.
К сожалению, наши мысли не всегда соответствуют принятым нормам и полученному воспитанию. А потому первое пришедшее в голову мне было – (впрочем, повторять не хочу). Сказал же я:
– Извините, друзья, я вынужден ненадолго оставить вас.
И быстро, а главное, чтобы было понятно куда, заспешил в сторону туалета (благо, знал, где он находится). Потом свернул за угол и переключился на бег.
Туалет был в ползабора по высоте, и мне не составило большого труда при помощи ловких обезьяньих движений преодолеть за пару минут обе преграды.
Оказавшись в относительной безопасности, не раздумывая, маханул вниз. В сторону голубеющего вдали озера. Там выбросил пистолет.
Он булькнул, и по ожившей воде побежали круги – своеобразное водное эхо.
«Прощай, оружие!», неожиданно нахлынуло на меня…
На озере не было никого. Почти: лишь в стороне, в метрах примерно пятидесяти, виднелись торчащие в ряд удочки, и, подчиняясь более бессознательному влечению, нежели зову разума, я зашагал к ним.
Мысли мои отличались редкой противоречивостью. От панического – «все пропало», до дико оптимистичного (при взгляде на природу) – «как хорошо!».
Подойдя к рыбакам, я сел на зеленый от обомшелости камень, закурил и стал наблюдать, как колышутся на воде поплавки.
Что-то сквозило в этом, освобождающее…
Труженики голубой нивы держались замкнуто и немногословно. Просидев с полчаса в тишине, я встал и отправился в лес. Крюк, если идти лесом, выходил о-го-го, мне же надо было поспеть на последнюю электричку.
4
«Убит Антон Власоглав».
Я свернул газету и посмотрел на число. Сегодняшнее.
Развернул снова.
«Убит Антон Власоглав» было набрано более крупным кеглем и выделено жирным шрифтом. Ниже шел текст:
Я почему-то сравнил этот взгляд со взглядом, колющим меня в банкетном зале… Куда все уходит? И где граница, до которой исчезает одно и после возникает другое? Впрочем, теперь я знаю, как его зовут.
Странно… Полминуты назад мне твердо казалось, что именно мой удар отправил его на тот свет. Ан фиг! Антон Власоглав был убит в собственном подъезде выстрелом в висок человеком, настроенным куда более радикально. Убит в двенадцать часов. В то самое время, когда я садился на электричку. Следовательно – милиция приезжала в Корнеево не за мной. Или, по крайней мере, не по данному поводу.
Успокаивает…
Хотя и не проясняет почти ничего. Слишком уж много образовалось вокруг меня непонятностей да секретов.
И еще один плюс. Я снял с себя статус убийцы. Однако – невероятно, но факт – данное желаемого облегчения не принесло. Возможно, весь фокус в психологии. А возможно, просто чувствую: завтра будет новый день и все еще вернется на круги своя…
Возможно. Вернется…
Я взял со стола карандаш, вырвал из принадлежащей Олегу тетради листок и попытался перенести туда весь ход событий.
Первое – Алёна показала мне рукопись. Я мельком проскакал по абзацам и обязался отнести десяток первых страниц компетентному человеку… Алёнка не согласилась. Ей было неловко отрывать от дела людей, и она предпочла обратиться за советом к «подруге». К Татьяне, то бишь, Александровне… Я не разделил такой выбор. Мне никогда не нравилась эта… звезда. Но где там! «Татьяна Александровна сказала…», «Татьяна Александровна сказала…». Убеждать женщину – занятие бесполезное: любая попытка довести доводы разума обречена на провал, и я дал добро, – хотел избежать ссоры. После Алёнку не видел. Был только один звонок. Она сообщила, что едут с Компотниковой к какому-то архивариусу, и попросила встретить на сорок восьмом километре Московского шоссе. Я ждал два дня…
Я свернул газету и посмотрел на число. Сегодняшнее.
Развернул снова.
«Убит Антон Власоглав» было набрано более крупным кеглем и выделено жирным шрифтом. Ниже шел текст:
«Убийство в Санкт-Петербурге. Известный питерский журналист Антон Власоглав расстрелян сегодня ночью.Ну и так далее. Я не стал дочитывать до конца, поскольку больше заинтересовало лицо. В правом верхнем углу статьи была помещена фотография, и я, стоило присмотреться, узнал… Он! Правда, в погоне за оперативностью собратушки по перу, видимо, вытащили фотографию из архива. На меня глазел юноша – со следами вторичных половых признаков, что выражалось в рыжем пушке над толстой верхней губой и в точно такого же цвета едва пробивавшейся бороденке. Полный энергии и готовый, казалось, одним только взглядом создавать себе будущее. Не зря, наверное, говорят: молодость – дерзновенная пора.
Убийство произошло около двенадцати часов. Жители дома 66 на улице N-ской, где временно проживал журналист, услышали четыре выстрела. Звонки в милицию поступили сразу от нескольких человек. По словам очевидцев во дворе стояли синие «Жигули». Преступник, вероятнее всего, ждал в подъезде. Вошедший туда Антон был убит выстрелом в висок.
В кармане убитого оперативники обнаружили крупную сумму денег. Пока сотрудники милиции затрудняются назвать мотив убийства. Диапазон версий от заказного убийства в связи с профессиональной деятельностью потерпевшего до личной мести. Учитывая резонанс происшествия, делом будут заниматься следователи по особо важным делам. «Скорее всего, – заявил Альберт Криворогов, заместитель прокурора N-ского района, – этим делом будет заниматься…»
Я почему-то сравнил этот взгляд со взглядом, колющим меня в банкетном зале… Куда все уходит? И где граница, до которой исчезает одно и после возникает другое? Впрочем, теперь я знаю, как его зовут.
Странно… Полминуты назад мне твердо казалось, что именно мой удар отправил его на тот свет. Ан фиг! Антон Власоглав был убит в собственном подъезде выстрелом в висок человеком, настроенным куда более радикально. Убит в двенадцать часов. В то самое время, когда я садился на электричку. Следовательно – милиция приезжала в Корнеево не за мной. Или, по крайней мере, не по данному поводу.
Успокаивает…
Хотя и не проясняет почти ничего. Слишком уж много образовалось вокруг меня непонятностей да секретов.
И еще один плюс. Я снял с себя статус убийцы. Однако – невероятно, но факт – данное желаемого облегчения не принесло. Возможно, весь фокус в психологии. А возможно, просто чувствую: завтра будет новый день и все еще вернется на круги своя…
Возможно. Вернется…
Я взял со стола карандаш, вырвал из принадлежащей Олегу тетради листок и попытался перенести туда весь ход событий.
Первое – Алёна показала мне рукопись. Я мельком проскакал по абзацам и обязался отнести десяток первых страниц компетентному человеку… Алёнка не согласилась. Ей было неловко отрывать от дела людей, и она предпочла обратиться за советом к «подруге». К Татьяне, то бишь, Александровне… Я не разделил такой выбор. Мне никогда не нравилась эта… звезда. Но где там! «Татьяна Александровна сказала…», «Татьяна Александровна сказала…». Убеждать женщину – занятие бесполезное: любая попытка довести доводы разума обречена на провал, и я дал добро, – хотел избежать ссоры. После Алёнку не видел. Был только один звонок. Она сообщила, что едут с Компотниковой к какому-то архивариусу, и попросила встретить на сорок восьмом километре Московского шоссе. Я ждал два дня…