Страница:
А потом прошло три недели.
Я не стал обращаться в милицию. Так как, сколько помню себя, необходимость лишний раз кого-нибудь потревожить или нужда настоять на своем всегда воспринимались мной как настоящий психологический ад. По-моему, нет ничего хуже – быть в центре внимания и ждать, когда твою позицию или мнение наконец оценят. Вдобавок поднимут на смех. «Потерял женщину!».
А кроме того, от официальных шагов удерживала ни на дюйм не пошатнувшаяся вера, что «потерянная женщина» жива. Между мной и Алёнкой существовала некая невидимая связь, и, произойди что плохого с любимой, я бы непременно почувствовал.
Не видя другого пути, созвонился с Компотниковой. Та показалась раздраженной до странности. Сказала, где Алёна, не знает, никуда в тот день с ней не ездила и вообще была чуть иного мнения об этом человеке. И попросила из-за такой ерунды больше ей не звонить. Через сутки я позвонил снова. Подошел «ихний муж». Мне было высказано по полной программе – без особого выбора в выражениях, и тогда я, наверно, впервые ощутил угрозу.
Ощущение окрепло еще через несколько дней: когда в киоске был куплен толстый литературный журнал, который проанонсировал появление нового Татьяниного романа, с экзотическим названием – «Лукреция».
Лукреция – так звали главную героиню Алёнкиной рукописи, и проснувшееся во мне любопытство подтолкнуло обратиться к знакомому редактору, с тем чтобы тот попытался достать через третьи руки хотя бы первый десяток страниц. Естественно, те и эти страницы почти что совпали. Тогда я наконец понял (не знаю, правда, пока что) и очень твердо решил: в этот раз во что бы ни стало докопаюсь до сути. Только – САМОСТОЯТЕЛЬНО.
Самостоятельно я напился (чтобы быть немного храбрей), явившись в таком виде на встречу Татьяны Компотниковой с читателями, устроенную издательством в крупнейшем городском книжном магазине.
Где, встав в кучку млеющих от нечеловеческого счастья, начал резать правду-матку в глаза…
Наверно, со стороны смотрелось смешно.
Еще, наверно, смешней – когда два бугая, один предварительно заехал с короткого, но резкого замаха ноги в пах, вышвырнули мое тело на улицу. Александровна и не поморщилась. Правда, на утро позвонил Володя. Не без сарказма заметив, что «жена таки любит хорошую шутку», но данные перлы остроумия «согласись, перебор!». А также порекомендовал прибыть вечером на презентацию – реабилитироваться.
С презентации все и началось.
Прожужжал звонок. В дверь…
Я вздрогнул, выждал время – и на цыпках подкрался к глазку.
Отверстие тут же материализовало образ некоего молодого человека. Одетого в хороший модный костюм и при этом (или «несмотря на») дико гримасничающего. А именно: язык материализованного был вытащен до упора и чуть отклонен влево, оба глаза интенсивно моргали, плечи тряслись, будто их обладатель переживал остро протекающий приступ.
Я сделал паузу. В ходе которой наблюдаемый, мало чем изменяя лицо, нажал на соседнюю кнопку. За стенкой раздались шаги. Потом последовало «кто там?», не медля ни мгновенья после чего молодой человек принял эволюционно сложившийся вид, одернув с грациозной солидностью галстук:
– Добрый день! Известная канадская фирма имеет честь предложить…
Я не дослушал: плюнул и отправился в комнату. Обратно – к себе на диван…
Собственных проблем и забот было ой, ой и еще пару раз «ой» сколько.
Происходящее со мной, ну например, во все последние дни. Допустим (хм, допустим), оно не было мистикой. Предположим, не являлось вымыслом расстроенного сознания, бредом или иллюзорной игрой. Представим, что имело границы и все законы реального. Следовательно, планомерно откуда-то двигалось и, следовательно, стремилось куда-то попасть… Но тогда ведь, черт бы, дьявол его побери, должен прослеживаться и МОТИВ? То, собственно, ради чего они решились на это.
«Присвоить чужую рукопись, пускай и способную принести гонорар?».
Вздор! Даже мне – человеку, имеющему о подобных делах самое поверхностное представление – и то было известно пару-тройку нехитрых приемов, когда настоящий автор не только ни о чем не догадывается, но и, что-то туманно подозревая, не может ничего доказать. Например… Посулить той же Алёнке энное количество отступных. Она бы сама, чего говорить, с радостью согласилась, лишь бы не соваться в этот содом. Альтернатива – печататься так, внаглянку. А поднимется шум, поместить в газетах и журналах одну большую статью, гневно бичующую бесстыдство и падонкизм нынешнего молодого да раннего плагиаторского поколения.
А после замутить еще и книжонку, раскрывающую данную тему.
Но они почему-то избрали иной, более рискованный путь.
Ради чего? Чем им помешала Алёна, раз они дерзнули на похищение (или что они сделали с ней)?
Я не был, конечно, уверен в правильности всех шедших на ум догадок, но имел достаточно острое ощущение, что рукопись здесь не при чем. Вернее, не при чем то, что получилось на выходе.
Впрочем, все это только догадки. Начисто к тому же лишенные основания и которые я никак не мог ни с кем из них увязать.
Вот если кто и был способен чем-то помочь: восполнить данный информационный пробел, – так это, пожалуй, Антон Власоглав. Однако и он: именно был. Увы, как ни прискорбно, но от известного питерского журналиста остался лишь маленький бессмысленный бумажный клочок.
Напомнив сам себе о записке, достал ее, развернул. «Бескишечники всегда появляются из шерсти огромной черной собаки»… Выше моего понимания! Несмотря даже на то, что я да – действительно старался понять.
И тем не менее… Все признаки убеждали. Разрабатывать следовало именно «власоглавовское» направление, а помочь в этой разработке мог именно Хлестаков. Человек, вращающийся в литературном кругу, – ну не мог он не слышать о столь колоритной фигуре!
Наметил, что позвоню Олегу.
Но прежде решил осуществить одно из желаний, которым, честно признаюсь, томился давно. Еще с самой первой минуты моего здесь пребывания. Подойдя к шкафу, я осторожно отворил створку и выдвинул первый ящик…
Ничего необычного… Вообще. На полках лежали майки, рубашки, трусы, носовые платки, полотенца; на вешалках висели костюмы, плащи и куртки; в серванте стояли тарелки, блюдца, рюмки, бокалы, чашки и чайники; на книжных полках пылились тетради и книги; в корзине с грязным бельем валялось грязное белье.
Шок, если так можно назвать мною почувствованное, пришел значительно позже. Когда, досыта наискавшись, я перебрался опять на диван, где начал разглядывать прихваченный из любопытства альбом с фотографиями.
С его десятой страницы на меня смотрела группка молодых людей. Одним из которых был я, второй – Алёна, а третьим… Третьим был – Хлестаков! Но не тот, взирающий на меня совсем недавно с добродушной улыбкой из своего роскошного кресла, а… другой Хлестаков. Тоже, как и все на фотографии, молодой, пока еще не имеющий на лице ничего из профессорского, и со взглядом, снова заставившим меня убедиться, что молодость – все-таки дерзновенная пора.
Впрочем, шок был вызван не этим. В лице будущего профессора не наблюдалось и тени шокирующего. Шок – был вызван другим.
Вглядевшись в эти глаза, я наконец вспомнил. Прошла какая-то вспышка. Какая-то молния словно распорола зигзагообразной стрелой темное небо, и… «по сути, докапываясь до истины, мы всегда открываем нечто известное, просто не находившееся до времени в поле нашего зрения». Это был он! Олежка Хлестаков! Приятель по институту, с которым шесть долгих лет мы…
Господи – кажется, я здорово шандарахнулся головой, раз умудрился не узнать Олега! Причем какой-то внутренний голос подсказывал, что шандарахнулся я уже после того, как принял решение (наверное, принял решение) поехать к Олегу. Другого, к кому я мог обратиться, случись какая беда, у меня просто не было.
Нет, не то чтобы мы были очень дружны. Я, например, никогда не общался с ним вне стен института; нас не связывали общие, не касающиеся будущей специальности интересы, да и в институте все контакты носили скорее профессиональный характер. Олег был человек необщительный. Он охотно мог объяснить, чем эпифора отличается от анафоры, помочь с редзаключением на какое-либо произведение, порекомендовать тот или иной заголовок. Но пригласи его после занятий что-то обмыть или просто по-дружески вспрыснуть, неизбежно следовал отказ. Олег будто чуждался нашей компании. Вечно его ждала какая-то работа, дела. Одно, другое, третье. Возможно, с нами он просто скучал: не зря все уже с первого курса называли его «профессором». А возможно, памятуя о наших шуточках, связанных с фамилией Хлестаков, стеснялся. Не знаю.
Тем не менее Олег нравился мне всегда.
Было что-то такое – то ли в его лице, то ли в характере – что действовало на меня самым положительным образом. Скажу еще раз, между нами не было дружбы – мы больше приятельствовали. Но несмотря на это я его очень ценил.
И главное, для чего, собственно, было сделано отступление, – за Олегом водилась такая черта, благодаря которой нисколько не удивляло, что после стольких лет, прошедших с нашей последней институтской встречи (позже были, да и то нечасто, только звонки), я мог поехать к нему. Олег никогда не отказывал. Мало того, любая просьба, какой бы странной та ни казалась, выполнялась им сразу и без лишних вопросов. «Сделаем, если надо». А кому это надо или зачем – дело второстепенное. Словно он удовольствие находил, когда помогал. Я так сначала, если честно, и думал. Не мог по-другому. Способен ли человек выручать всякий раз, не ожидая хотя бы маленькой, крошечной, чисто символической компенсации? Или виноват, может, в чем? Не помог кому-то из близких в беде и теперь так замаливает грехи… Впрочем, время текло – и к окончанию института я все же смирился. «Черт его знает! Может, и впрямь – удовольствие».
Я снова глянул на фотографию. Олег улыбался. Алёнка улыбалась. А я…
Что-то произошло со мной вдруг в эту минуту. Какая-то перемена. Но перемена достаточно странная.
Странная и вобравшая в себя много такого, найти чему рациональное объяснение было не так-то легко… Нет, по форме, кажется, все оставалось на своих прежних местах. Но там – где-то как бы вокруг и внутри… Пожалуй, это было очень похоже на то, когда взгляд скользит по чему-то сильно знакомому и вдруг замирает на одной мелкой детали, которую раньше ты просто не замечал. Деталь, которая не меняет по большому счету сути вещей. Однако привносит в них то, без чего кажущееся таким понятным и очевидным вчера выглядит сегодня логически незаконченным, недостроенным, незавершенным…
Я с еще большим напряжением уставился в фотоснимок.
Но ничего! Сколько ни щурил глаза – конкретнее понимания, что вспомнил Олега и краешком зацепил нечто важное, уже не почувствовал. Может, только предтеча?
Прошло полчаса… Ситуация никак не менялась, и я взялся за телефон.
– Слушаю, – донесся солидный голос Олега.
Ну откуда взяться словам, способным все правильно объяснить? А потому и сказано было то, что первым пришло в голову: «Я, кажется, вспомнил. Ты… Хлестаков».
– Фундаментально!
– Нет, в самом деле. Я вспомнил. Ты, я, Алёнка, институт… Олег, черт тебя дери!
В трубке послышался негромкий, но радостный по ощущению хмык:
– Давно бы так… А то Хлестаков, Хлестаков. Надеюсь, остальные недоразумения разрешились так же чудесно?
Я помолчал.
– Сложно сказать. То… все… ну, связанное с тобой, мной, со всеми нами тогда, оно вроде вернулось.
– А другое?
– Другое?… Сложно сказать. Оно будто бы рядом. Но нужно, кажется, одно небольшое усилие. Не хватает, понимаешь, чуть-чуть.
– Не переживай, – успокоил Олег. – Всякий раз, когда мы докапываемся до истины…
– …мы всегда наталкиваемся на нечто известное, просто находившееся до поры вне поля нашего зрения. Вот видишь, я помню даже это. А остальное, недавнее – хоть убей!
– …
– Олег, а можно я поживу у тебя еще?
– Ну разумеется! Живи сколько нужно. Тем более если это действует на тебя так положительно.
Наступила пауза.
Та, после которой один, как правило, дипломатично покашливает и ссылается на дела, либо в разговоре следует крутой поворот.
– Олег, я сейчас спрошу об одном человеке – это может показаться тебе не совсем обычным, но не обращай внимания. Для меняьэто важно и, возможно, напрямую относится к моей проблеме. Как именно это относится к моей проблеме – объяснить сложно, но у меня есть уверенность…
– Что за человек? – Олег не дал мне договорить.
– Антон Власоглав. Знаешь такого?
В трубке послышался смех.
– Ну как мне не знать столь известную личность! Постой, его ведь убили недавно.
– Я в курсе. Что ты можешь рассказать о нем? Меня интересуют любые подробности.
– Любые подробности? Надеюсь, убийство – дело не твоих рук?
– Нет, – произнес я.
Но чтобы сказать настоящее и полновесное «нет», решительности, кажется, недостало.
– И то хорошо, – Олег облегченно вздохнул. – Что ты хочешь услышать?
– Все. Чем занимался, с кем контактировал, какие проекты вел в последние дни? Каким вообще был человеком?
– Кхе… – мой собеседник запнулся. – Ты ставишь чертовски трудную задачу. О покойниках у нас принято или хорошее, или ничего. Но раз тебе так приспичило…
Еще секунд пятнадцать в трубке первенствовала тишина.
– Олег!
– Я думаю. Каким человеком был Власоглав и какими тебе поведать об этом словами… Поганым он был человеком! Лишенным совести, безнравственным и пронырливым ублюдком был. За горячую информацию мог не только мать родную продать, но и самолично отвезти ее куда следует… Ну да журналист, одно слово. Хотя, говорят, в юности имел репутацию доброго и отзывчивого мальчишки. Как знать, возможно, специфика профессии и сказалась.
– Нелестная характеристика.
– А что делать? Сам попросил.
– Олег, а с какими людьми он общался наиболее тесно в последнее время?
– С теми, по преимуществу, от которых деньгами за версту несло. Редкостным нюхом обладал на подобные вещи. Где только становится громко, жирно и сладко, там Антон… э-э… был. Называть конкретные имена долго: писал для всех, кто платить был готов. Впрочем, писал действительно стояще. Дело свое знал. Не одну собаку, как в народе сейчас говорят, на шаверму израсходовал.
– В газете указано, что его убили в доме номер 66 на N-ской улице, он там жил?
– Там его подруга из более постоянных жила. А он там… ну в общем, договаривать не буду.
– А его фактический адрес знаешь?
– Как не знать! Улица (он назвал), дом десять, квартира шестьдесят шесть. Чуешь магию цифр?
– Да уж… Олег, а еще что-нибудь! Любое. Интересы, увлечения. Стиль жизни. Планы на будущее в конце концов.
– Планы на будущее. Забыл курс стилистики? В самом лексическом значении слова «планы» уже подразумевается «будущее». Или ты слышал о планах на прошлое? Впрочем, в случае с Антоном прошлое и будущее, кажется, совпадало. Писал, бухал, таскался по бабам, разоблачал, ниспровергал недавних кумиров, навешивал и срывал ярлыки, оперативно отзывался на любые мало-мальски интересующие нас, массы, события. Снова бухал, снова таскался по бабам. И так до бесконечности. До той самой поры, пока слава, деньги, успех и удовлетворение своего честолюбия не сошлись в конечной точке траектории полета небольшой свинцовой горошины. На N-ской улице, в подъезде дома за номером шестьдесят шесть, м-да… Слушай, вот что, – Олег будто что-то сообразил. – Ты компьютером пользоваться в свете своей амнезии, надеюсь, не разучился?
Для меня было таинством – какой свет бывает у амнезии, но я сказал нет.
– Значит так. Попозже включишь компьютер, выйдешь в интернет, потом на мою почту, я скажу пароль, и получишь от меня письмецо, которое я через полчасика вышлю. Так уж случилось… кхе-кхе… не хотел говорить, некрасиво… после беседы-то нашей… Я сейчас некролог ему для «литературки» дописываю. За полчаса, думаю, управлюсь, копию тебе, кхе-кхе…
– Некролог? – я непроизвольно рассмеялся.
– Чего ржешь?! Попросили. Они там мои статьи иногда…
– И что в сем документе будет значиться? Выжимка того, что ты сейчас рассказал?
– Твои шутки по-прежнему жестоки, – казалось, Олег немного обиделся. – Что сделал я – неэтично. Но меня в какой-то мере оправдывает факт, что этим я хотел помочь не чужому мне человеку в беде. Твои же насмешки – пример того, чем обычно расплачивается этот человек за хорошее к нему отношение. Печально.
Я извинился и попросил, чтобы Олег не держал на меня зла.
– Проехали. Сам понимаю, как это все глупо. Но что делать – политкорректность и профессиональная этика. Представь, каким бы выглядел мир, озвучь каждый хоть половину того, что у него на уме. Ладно, иди за компьютер. Сумеешь пропустить мимо сознания скорбь очаровательно изысканных фраз, остальное, смею надеяться, принесет тебе пользу. В ожидании можешь пошариться в интернете. Набери в поисковике «Антон Власоглав», узнаешь, уверен, много интересного… Кстати, ко мне кто-нибудь приходил?
– Никто… Не считая торгового агента.
– Какого агента?
– Торгового, представителя известной канадской фирмы.
– А-а!.. Он кривлялся?
– Что? – не понял я.
– Кривлялся? Ну, рожи строил, пока по остальным дверям звонил?
– А я откуда знаю?
– А ты разве не смотрел в глазок?
Я вдруг почувствовал, как какое-то неприятное, знобкое ощущение шевельнулось во мне. Откуда Олег мог получить такие сведения? Сорока на хвосте принесла? Сделал удачное предположение? Или…
– Нет, не смотрел, – ответил я осторожно. – С детства не имею таких привычек.
– А я вот имею, – Хлестаков хохотнул. – Стыд и позор признаться, имею! Разве не удовольствие – наблюдать за другими, зная, что они не видят тебя?
– Сомнительная забава.
– А по-моему, самая что ни на есть настоящая! Не забывай, любопытство – доминирующее мотивационное состояние в любой деятельности человека. Анонимность же создает этому состоянию наиболее оптимальные условия для его полноценного проявления. Иногда, кхех, мне кажется, что невидимый я не только могу познать любого интересующего меня человека, расширив тем самым границы собственного «Я», но и соединиться с ним, войти в него, проникнуть в его в душу. На даче у меня есть телескоп.
– …Он кривлялся.
Мной овладел стыд – за то, что на всю Олегову откровенность я откликаюсь ложью даже в таких мелочах, и я выложил правду.
– Значит, у него было хорошее настроение.
– Что?
– Радовался он так! Когда радуется, он всегда кривляется.
– Странный, однако, способ для выражения чувств.
– Все мы достаточно странные. Я, например, когда радуюсь, делаю гусей.
Я снова не понял.
– Ну, гусей. Из бумаги… У меня на столе вечно кипа всякой макулатуры, мысли, планы, наброски, и если в процессе работы я наталкиваюсь на оригинальное решение, то беру наименее важный листок и мастерю гуся. В удачные дни мое логово превращается в настоящую ферму. – Олег рассмеялся. – Вот так! Впрочем, мы, дружок, заболтались. Забыли о времени, а оно подобных вольностей не прощает никому.
В обещанный срок меня ожидало:
Я долго сидел в неподвижности, хотя и держал в памяти фразу про «скорбь очаровательно изысканных фраз».
А еще испытал наконец долгожданное облегчение. Что это не я… тогда… его… камнем по голове.
Сидел, а требовалось что-то делать. А что именно, скажите на милость, если, отбросив все мне порекомендованное, я стал обладателем короткого неопределенно-личного предложения, пускай и употребленного в тексте два раза?… Убит Антон Власоглав.
Впрочем, отдельные объекты, заслуживающие заинтересованности, были. Так, по понятным причинам в фокус внимания попало название первого поэтического сборника, и я выписал название на листок. Также меня привлекла фамилия Бабахов. Этому не могло быть всеисчерпывающего объяснения, но я занес Бабахова туда же.
Затем снова залез в интернет, набрав в окошке для поиска: «Большие черные собаки. Власоглав». В первой же отрывшейся ссылке прочитал следующее:
Я не стал обращаться в милицию. Так как, сколько помню себя, необходимость лишний раз кого-нибудь потревожить или нужда настоять на своем всегда воспринимались мной как настоящий психологический ад. По-моему, нет ничего хуже – быть в центре внимания и ждать, когда твою позицию или мнение наконец оценят. Вдобавок поднимут на смех. «Потерял женщину!».
А кроме того, от официальных шагов удерживала ни на дюйм не пошатнувшаяся вера, что «потерянная женщина» жива. Между мной и Алёнкой существовала некая невидимая связь, и, произойди что плохого с любимой, я бы непременно почувствовал.
Не видя другого пути, созвонился с Компотниковой. Та показалась раздраженной до странности. Сказала, где Алёна, не знает, никуда в тот день с ней не ездила и вообще была чуть иного мнения об этом человеке. И попросила из-за такой ерунды больше ей не звонить. Через сутки я позвонил снова. Подошел «ихний муж». Мне было высказано по полной программе – без особого выбора в выражениях, и тогда я, наверно, впервые ощутил угрозу.
Ощущение окрепло еще через несколько дней: когда в киоске был куплен толстый литературный журнал, который проанонсировал появление нового Татьяниного романа, с экзотическим названием – «Лукреция».
Лукреция – так звали главную героиню Алёнкиной рукописи, и проснувшееся во мне любопытство подтолкнуло обратиться к знакомому редактору, с тем чтобы тот попытался достать через третьи руки хотя бы первый десяток страниц. Естественно, те и эти страницы почти что совпали. Тогда я наконец понял (не знаю, правда, пока что) и очень твердо решил: в этот раз во что бы ни стало докопаюсь до сути. Только – САМОСТОЯТЕЛЬНО.
Самостоятельно я напился (чтобы быть немного храбрей), явившись в таком виде на встречу Татьяны Компотниковой с читателями, устроенную издательством в крупнейшем городском книжном магазине.
Где, встав в кучку млеющих от нечеловеческого счастья, начал резать правду-матку в глаза…
Наверно, со стороны смотрелось смешно.
Еще, наверно, смешней – когда два бугая, один предварительно заехал с короткого, но резкого замаха ноги в пах, вышвырнули мое тело на улицу. Александровна и не поморщилась. Правда, на утро позвонил Володя. Не без сарказма заметив, что «жена таки любит хорошую шутку», но данные перлы остроумия «согласись, перебор!». А также порекомендовал прибыть вечером на презентацию – реабилитироваться.
С презентации все и началось.
Прожужжал звонок. В дверь…
Я вздрогнул, выждал время – и на цыпках подкрался к глазку.
Отверстие тут же материализовало образ некоего молодого человека. Одетого в хороший модный костюм и при этом (или «несмотря на») дико гримасничающего. А именно: язык материализованного был вытащен до упора и чуть отклонен влево, оба глаза интенсивно моргали, плечи тряслись, будто их обладатель переживал остро протекающий приступ.
Я сделал паузу. В ходе которой наблюдаемый, мало чем изменяя лицо, нажал на соседнюю кнопку. За стенкой раздались шаги. Потом последовало «кто там?», не медля ни мгновенья после чего молодой человек принял эволюционно сложившийся вид, одернув с грациозной солидностью галстук:
– Добрый день! Известная канадская фирма имеет честь предложить…
Я не дослушал: плюнул и отправился в комнату. Обратно – к себе на диван…
Собственных проблем и забот было ой, ой и еще пару раз «ой» сколько.
Происходящее со мной, ну например, во все последние дни. Допустим (хм, допустим), оно не было мистикой. Предположим, не являлось вымыслом расстроенного сознания, бредом или иллюзорной игрой. Представим, что имело границы и все законы реального. Следовательно, планомерно откуда-то двигалось и, следовательно, стремилось куда-то попасть… Но тогда ведь, черт бы, дьявол его побери, должен прослеживаться и МОТИВ? То, собственно, ради чего они решились на это.
«Присвоить чужую рукопись, пускай и способную принести гонорар?».
Вздор! Даже мне – человеку, имеющему о подобных делах самое поверхностное представление – и то было известно пару-тройку нехитрых приемов, когда настоящий автор не только ни о чем не догадывается, но и, что-то туманно подозревая, не может ничего доказать. Например… Посулить той же Алёнке энное количество отступных. Она бы сама, чего говорить, с радостью согласилась, лишь бы не соваться в этот содом. Альтернатива – печататься так, внаглянку. А поднимется шум, поместить в газетах и журналах одну большую статью, гневно бичующую бесстыдство и падонкизм нынешнего молодого да раннего плагиаторского поколения.
А после замутить еще и книжонку, раскрывающую данную тему.
Но они почему-то избрали иной, более рискованный путь.
Ради чего? Чем им помешала Алёна, раз они дерзнули на похищение (или что они сделали с ней)?
Я не был, конечно, уверен в правильности всех шедших на ум догадок, но имел достаточно острое ощущение, что рукопись здесь не при чем. Вернее, не при чем то, что получилось на выходе.
Впрочем, все это только догадки. Начисто к тому же лишенные основания и которые я никак не мог ни с кем из них увязать.
Вот если кто и был способен чем-то помочь: восполнить данный информационный пробел, – так это, пожалуй, Антон Власоглав. Однако и он: именно был. Увы, как ни прискорбно, но от известного питерского журналиста остался лишь маленький бессмысленный бумажный клочок.
Напомнив сам себе о записке, достал ее, развернул. «Бескишечники всегда появляются из шерсти огромной черной собаки»… Выше моего понимания! Несмотря даже на то, что я да – действительно старался понять.
И тем не менее… Все признаки убеждали. Разрабатывать следовало именно «власоглавовское» направление, а помочь в этой разработке мог именно Хлестаков. Человек, вращающийся в литературном кругу, – ну не мог он не слышать о столь колоритной фигуре!
Наметил, что позвоню Олегу.
Но прежде решил осуществить одно из желаний, которым, честно признаюсь, томился давно. Еще с самой первой минуты моего здесь пребывания. Подойдя к шкафу, я осторожно отворил створку и выдвинул первый ящик…
Ничего необычного… Вообще. На полках лежали майки, рубашки, трусы, носовые платки, полотенца; на вешалках висели костюмы, плащи и куртки; в серванте стояли тарелки, блюдца, рюмки, бокалы, чашки и чайники; на книжных полках пылились тетради и книги; в корзине с грязным бельем валялось грязное белье.
Шок, если так можно назвать мною почувствованное, пришел значительно позже. Когда, досыта наискавшись, я перебрался опять на диван, где начал разглядывать прихваченный из любопытства альбом с фотографиями.
С его десятой страницы на меня смотрела группка молодых людей. Одним из которых был я, второй – Алёна, а третьим… Третьим был – Хлестаков! Но не тот, взирающий на меня совсем недавно с добродушной улыбкой из своего роскошного кресла, а… другой Хлестаков. Тоже, как и все на фотографии, молодой, пока еще не имеющий на лице ничего из профессорского, и со взглядом, снова заставившим меня убедиться, что молодость – все-таки дерзновенная пора.
Впрочем, шок был вызван не этим. В лице будущего профессора не наблюдалось и тени шокирующего. Шок – был вызван другим.
Вглядевшись в эти глаза, я наконец вспомнил. Прошла какая-то вспышка. Какая-то молния словно распорола зигзагообразной стрелой темное небо, и… «по сути, докапываясь до истины, мы всегда открываем нечто известное, просто не находившееся до времени в поле нашего зрения». Это был он! Олежка Хлестаков! Приятель по институту, с которым шесть долгих лет мы…
Господи – кажется, я здорово шандарахнулся головой, раз умудрился не узнать Олега! Причем какой-то внутренний голос подсказывал, что шандарахнулся я уже после того, как принял решение (наверное, принял решение) поехать к Олегу. Другого, к кому я мог обратиться, случись какая беда, у меня просто не было.
Нет, не то чтобы мы были очень дружны. Я, например, никогда не общался с ним вне стен института; нас не связывали общие, не касающиеся будущей специальности интересы, да и в институте все контакты носили скорее профессиональный характер. Олег был человек необщительный. Он охотно мог объяснить, чем эпифора отличается от анафоры, помочь с редзаключением на какое-либо произведение, порекомендовать тот или иной заголовок. Но пригласи его после занятий что-то обмыть или просто по-дружески вспрыснуть, неизбежно следовал отказ. Олег будто чуждался нашей компании. Вечно его ждала какая-то работа, дела. Одно, другое, третье. Возможно, с нами он просто скучал: не зря все уже с первого курса называли его «профессором». А возможно, памятуя о наших шуточках, связанных с фамилией Хлестаков, стеснялся. Не знаю.
Тем не менее Олег нравился мне всегда.
Было что-то такое – то ли в его лице, то ли в характере – что действовало на меня самым положительным образом. Скажу еще раз, между нами не было дружбы – мы больше приятельствовали. Но несмотря на это я его очень ценил.
И главное, для чего, собственно, было сделано отступление, – за Олегом водилась такая черта, благодаря которой нисколько не удивляло, что после стольких лет, прошедших с нашей последней институтской встречи (позже были, да и то нечасто, только звонки), я мог поехать к нему. Олег никогда не отказывал. Мало того, любая просьба, какой бы странной та ни казалась, выполнялась им сразу и без лишних вопросов. «Сделаем, если надо». А кому это надо или зачем – дело второстепенное. Словно он удовольствие находил, когда помогал. Я так сначала, если честно, и думал. Не мог по-другому. Способен ли человек выручать всякий раз, не ожидая хотя бы маленькой, крошечной, чисто символической компенсации? Или виноват, может, в чем? Не помог кому-то из близких в беде и теперь так замаливает грехи… Впрочем, время текло – и к окончанию института я все же смирился. «Черт его знает! Может, и впрямь – удовольствие».
Я снова глянул на фотографию. Олег улыбался. Алёнка улыбалась. А я…
Что-то произошло со мной вдруг в эту минуту. Какая-то перемена. Но перемена достаточно странная.
Странная и вобравшая в себя много такого, найти чему рациональное объяснение было не так-то легко… Нет, по форме, кажется, все оставалось на своих прежних местах. Но там – где-то как бы вокруг и внутри… Пожалуй, это было очень похоже на то, когда взгляд скользит по чему-то сильно знакомому и вдруг замирает на одной мелкой детали, которую раньше ты просто не замечал. Деталь, которая не меняет по большому счету сути вещей. Однако привносит в них то, без чего кажущееся таким понятным и очевидным вчера выглядит сегодня логически незаконченным, недостроенным, незавершенным…
Я с еще большим напряжением уставился в фотоснимок.
Но ничего! Сколько ни щурил глаза – конкретнее понимания, что вспомнил Олега и краешком зацепил нечто важное, уже не почувствовал. Может, только предтеча?
Прошло полчаса… Ситуация никак не менялась, и я взялся за телефон.
– Слушаю, – донесся солидный голос Олега.
Ну откуда взяться словам, способным все правильно объяснить? А потому и сказано было то, что первым пришло в голову: «Я, кажется, вспомнил. Ты… Хлестаков».
– Фундаментально!
– Нет, в самом деле. Я вспомнил. Ты, я, Алёнка, институт… Олег, черт тебя дери!
В трубке послышался негромкий, но радостный по ощущению хмык:
– Давно бы так… А то Хлестаков, Хлестаков. Надеюсь, остальные недоразумения разрешились так же чудесно?
Я помолчал.
– Сложно сказать. То… все… ну, связанное с тобой, мной, со всеми нами тогда, оно вроде вернулось.
– А другое?
– Другое?… Сложно сказать. Оно будто бы рядом. Но нужно, кажется, одно небольшое усилие. Не хватает, понимаешь, чуть-чуть.
– Не переживай, – успокоил Олег. – Всякий раз, когда мы докапываемся до истины…
– …мы всегда наталкиваемся на нечто известное, просто находившееся до поры вне поля нашего зрения. Вот видишь, я помню даже это. А остальное, недавнее – хоть убей!
– …
– Олег, а можно я поживу у тебя еще?
– Ну разумеется! Живи сколько нужно. Тем более если это действует на тебя так положительно.
Наступила пауза.
Та, после которой один, как правило, дипломатично покашливает и ссылается на дела, либо в разговоре следует крутой поворот.
– Олег, я сейчас спрошу об одном человеке – это может показаться тебе не совсем обычным, но не обращай внимания. Для меняьэто важно и, возможно, напрямую относится к моей проблеме. Как именно это относится к моей проблеме – объяснить сложно, но у меня есть уверенность…
– Что за человек? – Олег не дал мне договорить.
– Антон Власоглав. Знаешь такого?
В трубке послышался смех.
– Ну как мне не знать столь известную личность! Постой, его ведь убили недавно.
– Я в курсе. Что ты можешь рассказать о нем? Меня интересуют любые подробности.
– Любые подробности? Надеюсь, убийство – дело не твоих рук?
– Нет, – произнес я.
Но чтобы сказать настоящее и полновесное «нет», решительности, кажется, недостало.
– И то хорошо, – Олег облегченно вздохнул. – Что ты хочешь услышать?
– Все. Чем занимался, с кем контактировал, какие проекты вел в последние дни? Каким вообще был человеком?
– Кхе… – мой собеседник запнулся. – Ты ставишь чертовски трудную задачу. О покойниках у нас принято или хорошее, или ничего. Но раз тебе так приспичило…
Еще секунд пятнадцать в трубке первенствовала тишина.
– Олег!
– Я думаю. Каким человеком был Власоглав и какими тебе поведать об этом словами… Поганым он был человеком! Лишенным совести, безнравственным и пронырливым ублюдком был. За горячую информацию мог не только мать родную продать, но и самолично отвезти ее куда следует… Ну да журналист, одно слово. Хотя, говорят, в юности имел репутацию доброго и отзывчивого мальчишки. Как знать, возможно, специфика профессии и сказалась.
– Нелестная характеристика.
– А что делать? Сам попросил.
– Олег, а с какими людьми он общался наиболее тесно в последнее время?
– С теми, по преимуществу, от которых деньгами за версту несло. Редкостным нюхом обладал на подобные вещи. Где только становится громко, жирно и сладко, там Антон… э-э… был. Называть конкретные имена долго: писал для всех, кто платить был готов. Впрочем, писал действительно стояще. Дело свое знал. Не одну собаку, как в народе сейчас говорят, на шаверму израсходовал.
– В газете указано, что его убили в доме номер 66 на N-ской улице, он там жил?
– Там его подруга из более постоянных жила. А он там… ну в общем, договаривать не буду.
– А его фактический адрес знаешь?
– Как не знать! Улица (он назвал), дом десять, квартира шестьдесят шесть. Чуешь магию цифр?
– Да уж… Олег, а еще что-нибудь! Любое. Интересы, увлечения. Стиль жизни. Планы на будущее в конце концов.
– Планы на будущее. Забыл курс стилистики? В самом лексическом значении слова «планы» уже подразумевается «будущее». Или ты слышал о планах на прошлое? Впрочем, в случае с Антоном прошлое и будущее, кажется, совпадало. Писал, бухал, таскался по бабам, разоблачал, ниспровергал недавних кумиров, навешивал и срывал ярлыки, оперативно отзывался на любые мало-мальски интересующие нас, массы, события. Снова бухал, снова таскался по бабам. И так до бесконечности. До той самой поры, пока слава, деньги, успех и удовлетворение своего честолюбия не сошлись в конечной точке траектории полета небольшой свинцовой горошины. На N-ской улице, в подъезде дома за номером шестьдесят шесть, м-да… Слушай, вот что, – Олег будто что-то сообразил. – Ты компьютером пользоваться в свете своей амнезии, надеюсь, не разучился?
Для меня было таинством – какой свет бывает у амнезии, но я сказал нет.
– Значит так. Попозже включишь компьютер, выйдешь в интернет, потом на мою почту, я скажу пароль, и получишь от меня письмецо, которое я через полчасика вышлю. Так уж случилось… кхе-кхе… не хотел говорить, некрасиво… после беседы-то нашей… Я сейчас некролог ему для «литературки» дописываю. За полчаса, думаю, управлюсь, копию тебе, кхе-кхе…
– Некролог? – я непроизвольно рассмеялся.
– Чего ржешь?! Попросили. Они там мои статьи иногда…
– И что в сем документе будет значиться? Выжимка того, что ты сейчас рассказал?
– Твои шутки по-прежнему жестоки, – казалось, Олег немного обиделся. – Что сделал я – неэтично. Но меня в какой-то мере оправдывает факт, что этим я хотел помочь не чужому мне человеку в беде. Твои же насмешки – пример того, чем обычно расплачивается этот человек за хорошее к нему отношение. Печально.
Я извинился и попросил, чтобы Олег не держал на меня зла.
– Проехали. Сам понимаю, как это все глупо. Но что делать – политкорректность и профессиональная этика. Представь, каким бы выглядел мир, озвучь каждый хоть половину того, что у него на уме. Ладно, иди за компьютер. Сумеешь пропустить мимо сознания скорбь очаровательно изысканных фраз, остальное, смею надеяться, принесет тебе пользу. В ожидании можешь пошариться в интернете. Набери в поисковике «Антон Власоглав», узнаешь, уверен, много интересного… Кстати, ко мне кто-нибудь приходил?
– Никто… Не считая торгового агента.
– Какого агента?
– Торгового, представителя известной канадской фирмы.
– А-а!.. Он кривлялся?
– Что? – не понял я.
– Кривлялся? Ну, рожи строил, пока по остальным дверям звонил?
– А я откуда знаю?
– А ты разве не смотрел в глазок?
Я вдруг почувствовал, как какое-то неприятное, знобкое ощущение шевельнулось во мне. Откуда Олег мог получить такие сведения? Сорока на хвосте принесла? Сделал удачное предположение? Или…
– Нет, не смотрел, – ответил я осторожно. – С детства не имею таких привычек.
– А я вот имею, – Хлестаков хохотнул. – Стыд и позор признаться, имею! Разве не удовольствие – наблюдать за другими, зная, что они не видят тебя?
– Сомнительная забава.
– А по-моему, самая что ни на есть настоящая! Не забывай, любопытство – доминирующее мотивационное состояние в любой деятельности человека. Анонимность же создает этому состоянию наиболее оптимальные условия для его полноценного проявления. Иногда, кхех, мне кажется, что невидимый я не только могу познать любого интересующего меня человека, расширив тем самым границы собственного «Я», но и соединиться с ним, войти в него, проникнуть в его в душу. На даче у меня есть телескоп.
– …Он кривлялся.
Мной овладел стыд – за то, что на всю Олегову откровенность я откликаюсь ложью даже в таких мелочах, и я выложил правду.
– Значит, у него было хорошее настроение.
– Что?
– Радовался он так! Когда радуется, он всегда кривляется.
– Странный, однако, способ для выражения чувств.
– Все мы достаточно странные. Я, например, когда радуюсь, делаю гусей.
Я снова не понял.
– Ну, гусей. Из бумаги… У меня на столе вечно кипа всякой макулатуры, мысли, планы, наброски, и если в процессе работы я наталкиваюсь на оригинальное решение, то беру наименее важный листок и мастерю гуся. В удачные дни мое логово превращается в настоящую ферму. – Олег рассмеялся. – Вот так! Впрочем, мы, дружок, заболтались. Забыли о времени, а оно подобных вольностей не прощает никому.
В обещанный срок меня ожидало:
«Убит Антон Власоглав…Да…
Пули безжалостного убийцы оборвали жизнь яркого, незаурядного человека – одного из тех, чье имя стало символом честной, неподкупной журналистики, гражданского мужества, верности профессиональному долгу.
Страна впервые услышала об Антоне в тяжелое для себя время. Услышала правду! В те непроглядные дни страха и безысходности он оказался первым, кто подарил нам надежду на свет.
Да, только теперь, наверное, и понимаешь, как было много у Антона врагов. Вся его недолгая жизнь прошла в ратном труде, являясь синонимом непрерывного творчества. Темы и материал были самыми разнообразными: кровавые будни чеченской войны, кабинетные дрязги и заговоры, рискованные исторические изыскания, провинциальный быт и мелкие драмы отдельного человека. Неудивительно, что меткие стрелы раз за разом попадали в нежелающих видеть Россию сильной и единой страной. Теперь кажется, что Антон жил рядом с опасностью всегда. Но вместо того, чтобы как-нибудь приспособиться и отступить хотя бы на время от принципов, он предпочел и дальше идти по своему тоненькому мостку без перил, над пропастью, сохраняя за собой выстраданное право не петь против души, право – не быть купленным.
Так уж сложилось, что талантливым людям в нашем обществе часто живется очень нелегко со своим талантом, со своим пониманием этого мира. Многое не укладывается там, внутри, просится наружу, находя порой для своего выражения самые взрывоопасные формы.
Антон Власоглав окончил филологический факультет Ленинградского государственного университета. После вуза был третьим секретарем Фрунзенского райкома комсомола Ленинграда, главным редактором многотиражной газеты «Ленинский путь». С начала 90-х активно включается в общественно-политическую жизнь страны. С 1992 года он один из участников гражданского движения «Демократия», работает внештатным сотрудником «Радио Свобода», возглавляет независимую газету «Демократический путь». Именно с его приходом газета стала известна как один из основных проводников политики гласности, внедряемой в жизнь в те смутные годы нашим правительством. Мы будем также помнить Антона как автора ярких статей в газетах «Гудок», «Правда», «Мир криминала», «Общество» и во многих других. С 2002 года Антон – член партии «Целостная Россия». Позже входит в политсовет регионального отделения. Кому-то, пожалуй, данное положение могло бы открыть неплохие возможности для дальнейшей журналисткой карьеры. Однако Антон воспринял этот поворот судьбы критически, с принципиальных позиций, не приемля допустимости применения подобных методов. Его вклад в российскую журналистику неоднократно отмечался наградами и почетными грамотами. Лауреат премий «Золотая чернильница» и «Золотое перо». Кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» III степени.
Но молодой неуемный энтузиазм выплескивается далеко за пределы журналистики. Определенная узость жанра и строго заданные шаблоны всегда считались малозавидной долей для широкой русской души.
И несмотря на то, что Антон не принимал заметного участия в литературной жизни (отчасти по свойствам своего темперамента), его незримое присутствие на литературной сцене служило ярким символом смены эпох.
К сожалению, многое из литературного так и останется незаконченным. Останется таковым первый поэтический сборник «Большие черные собаки», отдельные произведения из которого можно сейчас найти лишь в интернете. Не увидит свет и не так давно задуманная ироническая поэма «Пока, кал!». Не появятся на книжных прилавках две довольно пикантные полудокументальные повести «Сага о Порносайтах» и «Как я соблазнял советницу президента». Не суждено, наверное, нам с вами увидеть и по достоинству оценить телепроект «На задворках души», который готовил в последнее время Антон в тесном сотрудничестве с не менее известным питерским телеведущим Федосеем Бабаховым. Конечно, частью всего этого была только игра. Но игра большого и воистину талантливого человека – игра, отголоски которой будет слышать еще не одно поколение.
Убит Антон Власоглав…
Вынужденная остановка молодого, бесстрашного сердца повергла тысячи людей в шок, выбила их из привычного течения общественной жизни. В один день мы все, не сговариваясь, поняли, что его смерть стала концом легенды, концом человека, без которого российская журналистика была бы чем-то иным. Где был Антон, там и происходили главные события, там был центр нашей журналистики…
Тот, кто задумал и осуществил это хладнокровное убийство, должен знать, что поставил себя вне закона и вне общества. Для содеянного нет и не может быть никаких оправданий. Заказчики и исполнители этого преступления должны быть найдены и наказаны по всей строгости закона.
Прощай, друг! Пусть земля будет тебе пухом, а наша благодарная память о тебе будет жить всегда.
О.Н. Хлестаков,докт. филол. наук,профессор ЮВИНТ СПУРГД АНТ».
Я долго сидел в неподвижности, хотя и держал в памяти фразу про «скорбь очаровательно изысканных фраз».
А еще испытал наконец долгожданное облегчение. Что это не я… тогда… его… камнем по голове.
Сидел, а требовалось что-то делать. А что именно, скажите на милость, если, отбросив все мне порекомендованное, я стал обладателем короткого неопределенно-личного предложения, пускай и употребленного в тексте два раза?… Убит Антон Власоглав.
Впрочем, отдельные объекты, заслуживающие заинтересованности, были. Так, по понятным причинам в фокус внимания попало название первого поэтического сборника, и я выписал название на листок. Также меня привлекла фамилия Бабахов. Этому не могло быть всеисчерпывающего объяснения, но я занес Бабахова туда же.
Затем снова залез в интернет, набрав в окошке для поиска: «Большие черные собаки. Власоглав». В первой же отрывшейся ссылке прочитал следующее:
«…Поэзия Власоглава сложна. В ней нет (и не будет) той умственной незатруднительности и разжеванности, что характерно прежде всего для произведений низкопробной литературы. Это, скорее, поэзия-намек. Полные глубокого смысла недосказанность, недовыраженность, недоговоренность. Указание на существование некоего субстанционального объекта, заявляющего о себе лишь посредством регистрирующего его присутствие символа. Мы начинаем читать, и с глубоким бессловесным пониманием чувствуем, как каждая строчка буквально на наших глазах пропитывается многозначностью и многообразием ассоциативных связей… Сборник «Большие черные собаки» откроет двери не всем. Только избранным и посвященным. Здесь своя, особая система образов и соответствий. Антон не готов тварить для толпы. Он сознательно отказывается от изображения так называемого конкретного мира, обращаясь к проблемам бытия. Он ведет нас туда, где…»