Страница:
Общался Ходаковский и с московскими учеными и любителями старины – профессором университета Иваном Михайловичем Снегиревым (1793–1868), молодым историком, недавно защитившим магистерскую диссертацию Михаилом Петровичем Погодиным (1800–1875), журналистом Николаем Алексеевичем Полевым (1796–1846) – будущим издателем «Московского телеграфа» и автором «Истории русского народа». Видимо, люди этого круга помогли Ходаковскому осмотреть несколько городищ в окрестностях Москвы. В его письмах и неопубликованных при жизни работах упомянуты городища у села Дьякова, в Кунцеве[16] и Бородине.[17] Побывал он и в Рузе, Радонеже, Дмитрове, Звенигороде и Можайске. Отмечен в его записях Бабий городок в районе Воронова в Подольском уезде[18] (ныне районе). Известен также план, якобы снятый им с Дьякова городища.[19] Данных о том, что на каком-то из заинтересовавших его объектов Ходаковский пробовал вести раскопки, у нас нет.
Архив рос, карта пополнялась все новыми точками, а средств не было не только на экспедицию, но и на кусок хлеба. Это заставило Ходаковского взяться за управление имением одного из тверских помещиков. Весной 1824 года он покинул Москву, а уже в начале 1826 года газета «Северная пчела» сообщила: «Мы получили на сих днях известие, что почтенный изыскатель славянских древностей 3. Доленга-Ходаковский скончался в прошедшем ноябре месяце в Тверской губернии. Бумаги его находятся в Москве у одного приятеля. Желательно, чтобы они не были потеряны для нашей литературы».[20] Умер и похоронен Ходаковский в селе Петровском. В целом жизнь его сложилась трудно. Наукой вплотную он занимался всего пять лет (1818–1823), опубликовал за эти годы лишь пять статей и провел единственную экспедицию. Имена многих дилетантов XIX века, сделавших столько же, а то и больше, давно забыты. Тут получилось иначе.
Архив покойного был передан в распоряжение Н. А. Полевого, но тот, бегло проглядев рукописи, не счел их заслуживающими издания. В августе 1830 года А. С. Пушкин и П. А. Вяземский остановились по дороге из Петербурга в Москву в Твери и навестили жившего там в ссылке декабриста Ф. Н. Глинку. По свидетельству А. А. Шишкова, они «умоляли Глинку упросить» обосновавшуюся в той же Твери вдову Ходаковского Елену Матвеевну «уполномочить их на отнятие у Полевого» бумаг ее мужа, видя в них «золотой рудник» и «сокровище».[21] После долгих и неприятных объяснений архив перешел к М. П. Погодину. В 1838, 1839 и 1844 годах в издававшихся под его редакцией «Русских исторических сборниках» – органе Общества истории и древностей Российских при Московском университете – были напечатаны отчеты Ходаковского о раскопках в Новгородском округе, развернутое изложение созданной им «Исторической системы» и начало ответа критикам. Подробную карту городищ Европейской России, извлеченную из того же архива, Погодин опубликовал еще позже – в 1871 году, в атласе к своей «Русской истории до монгольского ига».
Итак, архив Ходаковского был спасен и введен в научный оборот при помощи самого Пушкина. Поэт приехал в Москву из ссылки в Михайловское, когда многие его знакомые хорошо помнили о «Зорияне Яковлевиче», особенно о его расспросах. В поэме о Езерском Пушкин писал о себе:
Интерес к научным изысканиям Ходаковского породил любопытство и к его биографии. Ведь чем он занимался до 1818 года, никто толком не знал. Когда он вел переговоры с Министерством просвещения об организации своей экспедиции, его попросили сообщить основные сведения о себе. Копия этой записки с пометкой «не для печати» попала в руки Н. А. Полевого, и в 1839 году он опубликовал ее.[27] В жизнеописании сказано, что Доленга-Ходаковский родился 23 декабря 1784 года в местечке Комов в Австрии, окончил училище ксендзов-пиаров, а затем, в 1806–1810 годах, совершенствовался в науках в Кременецком лицее.
Вскоре «Варшавская газета» поместила реплику, озаглавленную: «Кто именно был Зориян Доленга-Ходаковский?». Там утверждалось, что автобиография содержит заведомо ложные данные. В 1850-х годах польские ученые разобрались в этом вопросе.
Подлинное имя «изыскателя славянских древностей» – Адам Чарноцкий. Родился он действительно в 1784 году, но не 23 декабря, а 4 апреля, и не в Австрии, а в России – в Минском воеводстве. Сын мелкого шляхтича получил не столь блестящее образование, как сказано в жизнеописании, а окончил всего-навсего Слуцкую уездную школу. С 1807 года служил помощником управляющего у новогрудского воеводы в Гродненской губернии. По рассказам друзей его юности, Адам рано увлекся историей, рылся в архивах, описывал народные обряды, собирал песни. В марте 1809 года Чарноцкого арестовали.
Польское общество не смирилось с гибелью своего независимого государства после разделов 1773 и 1795 годов. Это учитывал Наполеон, создавший марионеточное герцогство Варшавское и обещавший помочь полякам, если они поддержат его в войнах со странами, участвовавшими в разделах. Часть молодежи поверила Наполеону. Это не могло не беспокоить русское правительство, понимавшее, что Тильзитский мир не гарантирует от новых притязаний Наполеона. К следствию по делу молодых поляков, собиравшихся выступить на стороне Наполеона, и был привлечен Чарноцкий. Девять месяцев он просидел в тюрьме в Петербурге, потом его лишили дворянства, поверстали в солдаты и выслали в Омский гарнизон. Некоторое время он тянул солдатскую лямку, а потом скрылся. В войне 1812 года был в польском легионе армии Наполеона. Вновь появился в родной для себя среде польской интеллигенции в Западной Украине уже под именем Ходаковского.[28]
Многого мы не знаем. То, что известно о деятельности Чарноцкого в 1818–1825 годах, не свидетельствует ни о его национализме, ни об интересе к политике вообще. Он жил в мире своих идей, гипотез, фантазий. Так или иначе, положение Чарноцкого-Ходаковского оказалось неизмеримо более трудным, чем у тех поляков, кто в 1812 году служил в армии Наполеона. Александр I даровал им прощение, и польский легионер Фаддей Булгарин спокойно издавал затем в Петербурге официозные газеты и журналы. На Ходаковского амнистия не распространялась, поскольку он был не просто французским солдатом, а дезертиром из русской армии. Поразительно, что в сложнейшей ситуации, без гроша в кармане он напряженно работал и писал вовсе не о своих бедах, а о древнейшем прошлом славян, при этом на материалах России, а не Польши.
Среди чиновников и обывателей понимания он не встретил. Зато русские ученые и писатели его поддерживали. Насмешки московских барышень вряд ли задевали Ходаковского. Но его ждало и более серьезное испытание: критический разбор его построений, данный квалифицированным историком.
В 1822 году на месте запустевшей после нашествия Батыя столицы древнерусского Рязанского княжества – городища Старая Рязань – был найден клад ювелирных изделий, зарытый незадолго до гибели города кем-то из его жителей. Находка вызвала большой интерес, и Н. П. Румянцев решил послать в Рязанскую губернию одного из членов своего кружка, чтобы уточнить все обстоятельства открытия. А раз клад был связан с городищем, предполагалось заодно проверить, верна ли интерпретация подобных памятников, выдвинутая Ходаковским.
В июле 1822 года в поездку отправился снабженный 150 рублями Константин Федорович Калайдович.[29] Он был младше Ходаковского (родился в 1792 году в Ельце), обладал более солидной, чем он, научной подготовкой (окончил с отличием Московский университет), но было и что-то похожее в судьбе этих двух людей. Выходцы из мелкого дворянства, оба они жили не за счет крепостных, а должны были служить или обращаться за помощью к меценатам.
Обоим суждено было перенести два тяжелых испытания. Преодолев первый кризис, именно вслед за ним оба работали особенно успешно, после же второго, – пожалуй, менее острого, – оправиться не смогли, отошли от науки и быстро погибли.
Окончив университет в 1810 году, Калайдович преподавал в Московском благородном пансионе и увлеченно занимался науками. В печати он выступал с 1807 года, едва достигнув пятнадцати лет. Начал он со стихов и прозы, но, пройдя школу М. Т. Каченовского, сосредоточился на изучении русской старины, стал членом Общества истории и древностей Российских, прочел там ряд удачных докладов. Наполеон шел на Москву. Калайдович добровольно вступил в ополчение и в чине подпоручика участвовал в сражениях при Тарутине и Малоярославце. В Москву он вернулся «с одной только рубашкою и военным мундиром». Родительский дом «у Рождества в Палашах» на Тверской сгорел. Пожар не пощадил и библиотеку и первое собрание древних рукописей молодого ученого. Но победа над захватчиками окрыляла, сил было в избытке, и Калайдович с радостью вернулся к прерванным занятиям, готовился к магистерским экзаменам. И вдруг пришла беда.
В конце 1814 года в городке Коврове Владимирской губернии Калайдович был арестован за неподобающее дворянину поведение.
Что имелось в виду, мы не знаем. Человек молодой мог просто загулять, покутить, но отношение к таким грехам было тогда снисходительным («Великая беда, что выпьет лишнее мужчина!»). Приходит в голову догадка – а не позволил ли он себе какие-либо вольнолюбивые высказывания, столь опасные в аракчеевские времена? Фантазировать не стоит. Наказание, во всяком случае, было страшным. Отец поместил Константина на четыре с половиной месяца в дом умалишенных, а потом целый год ему велели предаваться церковному покаянию за крепкими стенами Николо-Песношского монастыря около Дмитрова. Все это не прошло бесследно для физического и душевного состояния юноши. С тех пор он страдал «нервическим расслаблением» и «ипохондрическими припадками». То были симптомы психического заболевания.
И все-таки, покинув монастырь, Калайдович сумел придти в себя и за восемь лет сделать очень много для развития русской исторической науки. В 1817 году он поступил на должность контр-корректора Комиссии печатания государственных грамот и договоров – издания, задуманного и финансировавшегося Н. П. Румянцевым. Работа была не техническая, а творческая. Требовалось отобрать из архивов заслуживающие публикации документы, прочесть и прокомментировать их, найти разумные принципы воспроизведения древних текстов в печати, где-то сохраняя старую орфографию, а где-то заменяя ее новой. Калайдовичу удалось создать передовые для того времени правила публикации русских средневековых исторических источников. Румянцев оценил заслуги контр-корректора, назначил его «смотрителем», т. е. редактором всего издания, ввел в группировавшийся вокруг него кружок любителей старины. В 1817 и 1820 годах на средства государственного канцлера Калайдович предпринял объезд монастырей Центральной России, разыскивая там древние рукописи. Успех превзошел все ожидания: были выявлены сотни манускриптов – государственных и частных актов и произведений древнерусской литературы. За 1818–1822 годы Калайдович выпустил ряд значительных научных трудов: сборник записей русских народных песен, составленный в XVIII веке Киршей Даниловым, книги о писателе XII столетия Кирилле Туровском и о судебнике Ивана III и около шестидесяти статей.
Вот этому-то человеку и была поручена Румянцевым поездка в Старую Рязань с осмотром встреченных по пути городищ. Небольшой опыт археологических исследований у Калайдовича был.
В ста километрах к северо-западу от Москвы на реке Шоше расположено село Микулино Городище (Лотошинский район). В центре его и сейчас видны валы, высотой до пяти метров, достигающие в окружности шестисот метров. Это остатки средневекового русского города, известного по письменным источникам с 1363 года. К XIV веку, вероятно, относятся и эти мощные укрепления. В XV веке существовало самостоятельное Микулинское удельное княжество, чеканившее даже собственную монету. В 1398 году в городе возвели первый каменный собор. Когда он обветшал, его заменили сохранившемся поныне величественным пятиглавым собором 1559 года. В дальнейшем город захирел, превратился в село. На пахоте вокруг поселка крестьяне часто находили разные старинные вещи.
Микулино Городище лежало на землях, составлявших собственность самого Румянцева. В августе 1821 года в сопровождении Калайдовича он поехал осмотреть это место.[30] В Михайловском соборе путешественники увидели «две княжеские гробницы по правой и шесть на левой стороне». Калайдович писал члену румянцевского кружка А. Ф. Малиновскому: «В надежде открыть что-либо достопамятное я по приказанию канцлера снял одну кирпичную гробницу с правой руки при входе в собор, в вышину аршина полтора, и, пробив разрушенный временем свод, спустился в могилу на глубину 21/2 аршина. В головах найдено 9 черепов, в ногах – прочие кости, кучею вместе сложенные. Видя неудачу, я не решился простирать далее испытаний и жалел, что попал на такую гробницу, которая при каких-либо перестройках собора была уже прежде нас разрыта». Можно не сомневаться, что усыпальница, раскрытая в 1821 году, сооружена в XVI веке и в нее перенесли останки князей, похороненных первоначально в старом соборе. «Другими открытиями канцлер более радовался…, – продолжает Калайдович. – В Микулине прежде было до 12 церквей. Я сам видел 4 погоста с остатками надгробных камней. На сих то могилах, в некоторых местах распахиваемых, находят поселяне медные кресты, образа, бляхи… с ушками и монеты, серебряные и медные. Первый Осип Архипов представил канцлеру 16 медных крестов, выпаханных на погосте… Благосклонный прием канцлера и награды имели сильное действие. Вслед за сим принесли еще кресты (которых всех приобретено 37), обломки от крестов (числом 8), образа (счетом 4), монеты (…3 серебряные и 2 медные), две гривенки (одна худого серебра, а другая медная) и одну печать».[31]
Это обследование Микулина Городища и можно считать началом археологических раскопок в Подмосковье.
По пути в Рязань Калайдович осмотрел двенадцать городищ (в частности по дороге из Коломны в Зарайск) и собрал сведения еще о ряде подобных урочищ в Рязанской и Московской губерниях. (Два из них – в Кашире и у села Синьково Клинского уезда (теперь в Дмитровском районе) – подверглись раскопкам уже в XX столетии.) Внимательно исследована была и Старая Рязань, в нескольких местах заложены небольшие раскопы-шурфы. Свои наблюдения Калайдович тщательно фиксировал, но сделать следующий шаг – перейти от внешнего осмотра памятников к их детальному изучению путем раскопок – не рискнул. Оказалось, что городища далеко не так однотипны, как уверял Ходаковский. Входы у них не всегда направлены на восток. Расстояния между аналогичными объектами – разные.
Сопоставив собранные материалы, Калайдович писал: «Не оспариваю… что места славянских жертвоприношений и кумиры были на возвышении, могли окружаться валами, что в числе городищ найдется несколько таковых мольбищ, но решительно утверждаю, что большую часть оных составляют ограждения городов, селений и крепостей».[32]
Историк подкрепил свой вывод филологическим анализом слова «городище» и контекста, в каком оно фигурирует в русских письменных источниках эпохи средневековья. Наконец, было отмечено, что городища есть и в тех районах, где славяне в древности не жили, – в Астраханской и Пермской губерниях.
Научные результаты своей поездки Калайдович изложил, как принято было в те годы, в виде писем к архивисту А. Ф. Малиновскому (между прочим хорошо знавшему Пушкина). Интерес этих сообщений для специалистов был таков, что Н. П. Румянцев выделил из своих средств необходимую сумму на издание этого сочинения. В 1823 году в университетской типографии в Москве была напечатана небольшая книга: «Письма к Алексею Федоровичу Малиновскому об археологических исследованиях в Рязанской губернии с рисунками найденных там в 1822 году древностей». Это одна из первых русских археологических публикаций. Тираж ее 300 экземпляров.
Поездка Калайдовича в Рязань и отчет о ней вызвали страшное раздражение Ходаковского. Он понимал, что его оппонент – серьезный ученый, не раз использовал его труды, был с ним знаком (Дьяково городище показал ему именно Калайдович), но теперь готов был забыть об этом. Он говорил о «легкомысленном триумфе г. Калайдовича», который «думает, что можно одним мгновением уничтожить шестилетние наблюдения мои». Велика была обида и на Румянцева, организовавшего поездку в Рязань, а ранее отказавшего в помощи тому, кто первым обратил внимание на городища.[33] Ходаковский засел за подробный ответ Калайдовичу. Этот незавершенный текст М. П. Погодин опубликовал в 1838 году.
Соображения Калайдовича убедили многих читателей. Городища опять стали оценивать как остатки укрепленных поселков, а не как древние святилища. В альманахе «Полярная звезда», издававшемся в Петербурге декабристами К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым, в обзоре «Взгляд на русскую словесность в начале 1823 года» Бестужев писал: «К. Калайдович, почтенный археолог наш, посвятивший себя старине русской, напечатал".. Археологические изыскания в Рязанской губернии", где виден зоркий взгляд знатока и опытность ученого».[34] Бестужев лично знал историка. Вместе с ним он осматривал достопримечательности старой столицы при посещении Москвы в 1823 году.[35]
Последний отрезок жизни Калайдовича был столь же печальным, как и у Ходаковского. В 1826 году умер Румянцев. Кружок его распался. Смотритель издания «Государственных грамот и договоров» остался без средств. Скрепя сердце взялся он за мелкую чиновничью работу, а надежды свои связал с выпуском основанного им журнала. 3 ноября 1827 года он обратился к Пушкину: «Милостивый государь Александр Сергеевич! Извините безвестного любителя отечественной истории, который решился написать несколько строк к поэту, которого талант давно уже приводит в восторг современников, обещая в грядущем неувядаемую славу певцу, всеми любимому. Склонитесь на моление археолога-журналиста и украсьте первую книжку предполагаемого издания Вашим образцовым произведением – а что у Пушкина не образцовое? Содержание моего журнала, если знать желаете: историческое и литературное. Название: "Русский зритель. Журнал истории, археологии, словесности, критики и… мод».[36]
Странно выглядит сочетание истории и мод, но в начале XIX века специальный научный журнал не нашел бы подписчиков и не принес бы дохода редактору. Любопытно, что автор называет себя археологом, а археологии посвящает один из главных разделов журнала. Это слово только входило тогда в русский язык. Ходаковского обычно называли «изыскателем древностей». Известно, что Калайдовичу принадлежал утерянный ныне труд «Опыт русской археологии».
В первом номере «Русского зрителя» Калайдович опубликовал письмо, полученное им некогда от Н. М. Карамзина с просьбой осмотреть место лагеря Лжедмитрия II под Москвой, и свой отчет о поездке в Тушино в начале сентября 1824 года. Здесь описаны следы укреплений и перечислены находки старинных вещей, сделанные крестьянами в этом районе.[37] Публикация показывает, как тщательно готовил «Историю государства Российского» Карамзин, и каким авторитетом пользовался Калайдович у своих коллег.
Увы, ни отдел «словесность», ни модные картинки не спасли журнал. Издатель прогорел. В этот трудный период душевная болезнь вновь завладела им. В 1828 году он получил отставку и жалкую пенсию, а в 1832 – в возрасте сорока лет скончался. Могила его на Ваганьковском кладбище затеряна, как и могила Ходаковского в Тверской губернии. Имя Калайдовича не забыто. Историки, особенно специалисты по источниковедению и археографии, всегда произносят его с большим уважением.
Архив рос, карта пополнялась все новыми точками, а средств не было не только на экспедицию, но и на кусок хлеба. Это заставило Ходаковского взяться за управление имением одного из тверских помещиков. Весной 1824 года он покинул Москву, а уже в начале 1826 года газета «Северная пчела» сообщила: «Мы получили на сих днях известие, что почтенный изыскатель славянских древностей 3. Доленга-Ходаковский скончался в прошедшем ноябре месяце в Тверской губернии. Бумаги его находятся в Москве у одного приятеля. Желательно, чтобы они не были потеряны для нашей литературы».[20] Умер и похоронен Ходаковский в селе Петровском. В целом жизнь его сложилась трудно. Наукой вплотную он занимался всего пять лет (1818–1823), опубликовал за эти годы лишь пять статей и провел единственную экспедицию. Имена многих дилетантов XIX века, сделавших столько же, а то и больше, давно забыты. Тут получилось иначе.
Архив покойного был передан в распоряжение Н. А. Полевого, но тот, бегло проглядев рукописи, не счел их заслуживающими издания. В августе 1830 года А. С. Пушкин и П. А. Вяземский остановились по дороге из Петербурга в Москву в Твери и навестили жившего там в ссылке декабриста Ф. Н. Глинку. По свидетельству А. А. Шишкова, они «умоляли Глинку упросить» обосновавшуюся в той же Твери вдову Ходаковского Елену Матвеевну «уполномочить их на отнятие у Полевого» бумаг ее мужа, видя в них «золотой рудник» и «сокровище».[21] После долгих и неприятных объяснений архив перешел к М. П. Погодину. В 1838, 1839 и 1844 годах в издававшихся под его редакцией «Русских исторических сборниках» – органе Общества истории и древностей Российских при Московском университете – были напечатаны отчеты Ходаковского о раскопках в Новгородском округе, развернутое изложение созданной им «Исторической системы» и начало ответа критикам. Подробную карту городищ Европейской России, извлеченную из того же архива, Погодин опубликовал еще позже – в 1871 году, в атласе к своей «Русской истории до монгольского ига».
Итак, архив Ходаковского был спасен и введен в научный оборот при помощи самого Пушкина. Поэт приехал в Москву из ссылки в Михайловское, когда многие его знакомые хорошо помнили о «Зорияне Яковлевиче», особенно о его расспросах. В поэме о Езерском Пушкин писал о себе:
Гоголь внимательно изучал украинские песни, собранные Ходаковским.[23] Салтыков-Щедрин в 1861 году хлопотал через Литературный фонд о пенсии для вдовы археолога.[24] Чернышевский, узнав о «теории славянского городства» из лекций знаменитого филолога И. И. Срезневского в Петербургском университете, послал запрос в Саратов о городищах Нижней Волги своему учителю Г. С. Саблукову.[25] Увлекся идеей о городищах как славянских святилищах и известный историк Иван Егорович Забелин (1820–1908). Вместе со своим другом, впоследствии крупным искусствоведом Д. А. Ровинским, в молодые годы он много ходил по Подмосковью и разыскал несколько городищ, не попавших в поле зрения предшественников. Одно расположено у села Подушкина на речке Кобыленке в районе Барвихи, другое – у села Соколова на Сходне.[26] В своей книге «История русской жизни», вышедшей вторым изданием в 1908 году, Забелин все еще излагал построения Ходаковского без сколько-нибудь существенных поправок. Наконец, данью уважения одному из основоположников славяно-русской археологии стал выпуск в 1967 году в Польше сборника его избранных трудов и писем, подготовленного при содействии русских и украинских ученых. Таким образом, судьба творческого наследия неудачника Ходаковского сложилась на редкость счастливо.
…Новый Ходаковский,
Люблю от бабушки московской
Я толки слушать о родне,
Об отдаленной старине.[22]
Интерес к научным изысканиям Ходаковского породил любопытство и к его биографии. Ведь чем он занимался до 1818 года, никто толком не знал. Когда он вел переговоры с Министерством просвещения об организации своей экспедиции, его попросили сообщить основные сведения о себе. Копия этой записки с пометкой «не для печати» попала в руки Н. А. Полевого, и в 1839 году он опубликовал ее.[27] В жизнеописании сказано, что Доленга-Ходаковский родился 23 декабря 1784 года в местечке Комов в Австрии, окончил училище ксендзов-пиаров, а затем, в 1806–1810 годах, совершенствовался в науках в Кременецком лицее.
Вскоре «Варшавская газета» поместила реплику, озаглавленную: «Кто именно был Зориян Доленга-Ходаковский?». Там утверждалось, что автобиография содержит заведомо ложные данные. В 1850-х годах польские ученые разобрались в этом вопросе.
Подлинное имя «изыскателя славянских древностей» – Адам Чарноцкий. Родился он действительно в 1784 году, но не 23 декабря, а 4 апреля, и не в Австрии, а в России – в Минском воеводстве. Сын мелкого шляхтича получил не столь блестящее образование, как сказано в жизнеописании, а окончил всего-навсего Слуцкую уездную школу. С 1807 года служил помощником управляющего у новогрудского воеводы в Гродненской губернии. По рассказам друзей его юности, Адам рано увлекся историей, рылся в архивах, описывал народные обряды, собирал песни. В марте 1809 года Чарноцкого арестовали.
Польское общество не смирилось с гибелью своего независимого государства после разделов 1773 и 1795 годов. Это учитывал Наполеон, создавший марионеточное герцогство Варшавское и обещавший помочь полякам, если они поддержат его в войнах со странами, участвовавшими в разделах. Часть молодежи поверила Наполеону. Это не могло не беспокоить русское правительство, понимавшее, что Тильзитский мир не гарантирует от новых притязаний Наполеона. К следствию по делу молодых поляков, собиравшихся выступить на стороне Наполеона, и был привлечен Чарноцкий. Девять месяцев он просидел в тюрьме в Петербурге, потом его лишили дворянства, поверстали в солдаты и выслали в Омский гарнизон. Некоторое время он тянул солдатскую лямку, а потом скрылся. В войне 1812 года был в польском легионе армии Наполеона. Вновь появился в родной для себя среде польской интеллигенции в Западной Украине уже под именем Ходаковского.[28]
Многого мы не знаем. То, что известно о деятельности Чарноцкого в 1818–1825 годах, не свидетельствует ни о его национализме, ни об интересе к политике вообще. Он жил в мире своих идей, гипотез, фантазий. Так или иначе, положение Чарноцкого-Ходаковского оказалось неизмеримо более трудным, чем у тех поляков, кто в 1812 году служил в армии Наполеона. Александр I даровал им прощение, и польский легионер Фаддей Булгарин спокойно издавал затем в Петербурге официозные газеты и журналы. На Ходаковского амнистия не распространялась, поскольку он был не просто французским солдатом, а дезертиром из русской армии. Поразительно, что в сложнейшей ситуации, без гроша в кармане он напряженно работал и писал вовсе не о своих бедах, а о древнейшем прошлом славян, при этом на материалах России, а не Польши.
Среди чиновников и обывателей понимания он не встретил. Зато русские ученые и писатели его поддерживали. Насмешки московских барышень вряд ли задевали Ходаковского. Но его ждало и более серьезное испытание: критический разбор его построений, данный квалифицированным историком.
В 1822 году на месте запустевшей после нашествия Батыя столицы древнерусского Рязанского княжества – городища Старая Рязань – был найден клад ювелирных изделий, зарытый незадолго до гибели города кем-то из его жителей. Находка вызвала большой интерес, и Н. П. Румянцев решил послать в Рязанскую губернию одного из членов своего кружка, чтобы уточнить все обстоятельства открытия. А раз клад был связан с городищем, предполагалось заодно проверить, верна ли интерпретация подобных памятников, выдвинутая Ходаковским.
В июле 1822 года в поездку отправился снабженный 150 рублями Константин Федорович Калайдович.[29] Он был младше Ходаковского (родился в 1792 году в Ельце), обладал более солидной, чем он, научной подготовкой (окончил с отличием Московский университет), но было и что-то похожее в судьбе этих двух людей. Выходцы из мелкого дворянства, оба они жили не за счет крепостных, а должны были служить или обращаться за помощью к меценатам.
Обоим суждено было перенести два тяжелых испытания. Преодолев первый кризис, именно вслед за ним оба работали особенно успешно, после же второго, – пожалуй, менее острого, – оправиться не смогли, отошли от науки и быстро погибли.
Окончив университет в 1810 году, Калайдович преподавал в Московском благородном пансионе и увлеченно занимался науками. В печати он выступал с 1807 года, едва достигнув пятнадцати лет. Начал он со стихов и прозы, но, пройдя школу М. Т. Каченовского, сосредоточился на изучении русской старины, стал членом Общества истории и древностей Российских, прочел там ряд удачных докладов. Наполеон шел на Москву. Калайдович добровольно вступил в ополчение и в чине подпоручика участвовал в сражениях при Тарутине и Малоярославце. В Москву он вернулся «с одной только рубашкою и военным мундиром». Родительский дом «у Рождества в Палашах» на Тверской сгорел. Пожар не пощадил и библиотеку и первое собрание древних рукописей молодого ученого. Но победа над захватчиками окрыляла, сил было в избытке, и Калайдович с радостью вернулся к прерванным занятиям, готовился к магистерским экзаменам. И вдруг пришла беда.
В конце 1814 года в городке Коврове Владимирской губернии Калайдович был арестован за неподобающее дворянину поведение.
Что имелось в виду, мы не знаем. Человек молодой мог просто загулять, покутить, но отношение к таким грехам было тогда снисходительным («Великая беда, что выпьет лишнее мужчина!»). Приходит в голову догадка – а не позволил ли он себе какие-либо вольнолюбивые высказывания, столь опасные в аракчеевские времена? Фантазировать не стоит. Наказание, во всяком случае, было страшным. Отец поместил Константина на четыре с половиной месяца в дом умалишенных, а потом целый год ему велели предаваться церковному покаянию за крепкими стенами Николо-Песношского монастыря около Дмитрова. Все это не прошло бесследно для физического и душевного состояния юноши. С тех пор он страдал «нервическим расслаблением» и «ипохондрическими припадками». То были симптомы психического заболевания.
И все-таки, покинув монастырь, Калайдович сумел придти в себя и за восемь лет сделать очень много для развития русской исторической науки. В 1817 году он поступил на должность контр-корректора Комиссии печатания государственных грамот и договоров – издания, задуманного и финансировавшегося Н. П. Румянцевым. Работа была не техническая, а творческая. Требовалось отобрать из архивов заслуживающие публикации документы, прочесть и прокомментировать их, найти разумные принципы воспроизведения древних текстов в печати, где-то сохраняя старую орфографию, а где-то заменяя ее новой. Калайдовичу удалось создать передовые для того времени правила публикации русских средневековых исторических источников. Румянцев оценил заслуги контр-корректора, назначил его «смотрителем», т. е. редактором всего издания, ввел в группировавшийся вокруг него кружок любителей старины. В 1817 и 1820 годах на средства государственного канцлера Калайдович предпринял объезд монастырей Центральной России, разыскивая там древние рукописи. Успех превзошел все ожидания: были выявлены сотни манускриптов – государственных и частных актов и произведений древнерусской литературы. За 1818–1822 годы Калайдович выпустил ряд значительных научных трудов: сборник записей русских народных песен, составленный в XVIII веке Киршей Даниловым, книги о писателе XII столетия Кирилле Туровском и о судебнике Ивана III и около шестидесяти статей.
Вот этому-то человеку и была поручена Румянцевым поездка в Старую Рязань с осмотром встреченных по пути городищ. Небольшой опыт археологических исследований у Калайдовича был.
В ста километрах к северо-западу от Москвы на реке Шоше расположено село Микулино Городище (Лотошинский район). В центре его и сейчас видны валы, высотой до пяти метров, достигающие в окружности шестисот метров. Это остатки средневекового русского города, известного по письменным источникам с 1363 года. К XIV веку, вероятно, относятся и эти мощные укрепления. В XV веке существовало самостоятельное Микулинское удельное княжество, чеканившее даже собственную монету. В 1398 году в городе возвели первый каменный собор. Когда он обветшал, его заменили сохранившемся поныне величественным пятиглавым собором 1559 года. В дальнейшем город захирел, превратился в село. На пахоте вокруг поселка крестьяне часто находили разные старинные вещи.
Микулино Городище лежало на землях, составлявших собственность самого Румянцева. В августе 1821 года в сопровождении Калайдовича он поехал осмотреть это место.[30] В Михайловском соборе путешественники увидели «две княжеские гробницы по правой и шесть на левой стороне». Калайдович писал члену румянцевского кружка А. Ф. Малиновскому: «В надежде открыть что-либо достопамятное я по приказанию канцлера снял одну кирпичную гробницу с правой руки при входе в собор, в вышину аршина полтора, и, пробив разрушенный временем свод, спустился в могилу на глубину 21/2 аршина. В головах найдено 9 черепов, в ногах – прочие кости, кучею вместе сложенные. Видя неудачу, я не решился простирать далее испытаний и жалел, что попал на такую гробницу, которая при каких-либо перестройках собора была уже прежде нас разрыта». Можно не сомневаться, что усыпальница, раскрытая в 1821 году, сооружена в XVI веке и в нее перенесли останки князей, похороненных первоначально в старом соборе. «Другими открытиями канцлер более радовался…, – продолжает Калайдович. – В Микулине прежде было до 12 церквей. Я сам видел 4 погоста с остатками надгробных камней. На сих то могилах, в некоторых местах распахиваемых, находят поселяне медные кресты, образа, бляхи… с ушками и монеты, серебряные и медные. Первый Осип Архипов представил канцлеру 16 медных крестов, выпаханных на погосте… Благосклонный прием канцлера и награды имели сильное действие. Вслед за сим принесли еще кресты (которых всех приобретено 37), обломки от крестов (числом 8), образа (счетом 4), монеты (…3 серебряные и 2 медные), две гривенки (одна худого серебра, а другая медная) и одну печать».[31]
Это обследование Микулина Городища и можно считать началом археологических раскопок в Подмосковье.
По пути в Рязань Калайдович осмотрел двенадцать городищ (в частности по дороге из Коломны в Зарайск) и собрал сведения еще о ряде подобных урочищ в Рязанской и Московской губерниях. (Два из них – в Кашире и у села Синьково Клинского уезда (теперь в Дмитровском районе) – подверглись раскопкам уже в XX столетии.) Внимательно исследована была и Старая Рязань, в нескольких местах заложены небольшие раскопы-шурфы. Свои наблюдения Калайдович тщательно фиксировал, но сделать следующий шаг – перейти от внешнего осмотра памятников к их детальному изучению путем раскопок – не рискнул. Оказалось, что городища далеко не так однотипны, как уверял Ходаковский. Входы у них не всегда направлены на восток. Расстояния между аналогичными объектами – разные.
Сопоставив собранные материалы, Калайдович писал: «Не оспариваю… что места славянских жертвоприношений и кумиры были на возвышении, могли окружаться валами, что в числе городищ найдется несколько таковых мольбищ, но решительно утверждаю, что большую часть оных составляют ограждения городов, селений и крепостей».[32]
Историк подкрепил свой вывод филологическим анализом слова «городище» и контекста, в каком оно фигурирует в русских письменных источниках эпохи средневековья. Наконец, было отмечено, что городища есть и в тех районах, где славяне в древности не жили, – в Астраханской и Пермской губерниях.
Научные результаты своей поездки Калайдович изложил, как принято было в те годы, в виде писем к архивисту А. Ф. Малиновскому (между прочим хорошо знавшему Пушкина). Интерес этих сообщений для специалистов был таков, что Н. П. Румянцев выделил из своих средств необходимую сумму на издание этого сочинения. В 1823 году в университетской типографии в Москве была напечатана небольшая книга: «Письма к Алексею Федоровичу Малиновскому об археологических исследованиях в Рязанской губернии с рисунками найденных там в 1822 году древностей». Это одна из первых русских археологических публикаций. Тираж ее 300 экземпляров.
Поездка Калайдовича в Рязань и отчет о ней вызвали страшное раздражение Ходаковского. Он понимал, что его оппонент – серьезный ученый, не раз использовал его труды, был с ним знаком (Дьяково городище показал ему именно Калайдович), но теперь готов был забыть об этом. Он говорил о «легкомысленном триумфе г. Калайдовича», который «думает, что можно одним мгновением уничтожить шестилетние наблюдения мои». Велика была обида и на Румянцева, организовавшего поездку в Рязань, а ранее отказавшего в помощи тому, кто первым обратил внимание на городища.[33] Ходаковский засел за подробный ответ Калайдовичу. Этот незавершенный текст М. П. Погодин опубликовал в 1838 году.
Соображения Калайдовича убедили многих читателей. Городища опять стали оценивать как остатки укрепленных поселков, а не как древние святилища. В альманахе «Полярная звезда», издававшемся в Петербурге декабристами К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым, в обзоре «Взгляд на русскую словесность в начале 1823 года» Бестужев писал: «К. Калайдович, почтенный археолог наш, посвятивший себя старине русской, напечатал".. Археологические изыскания в Рязанской губернии", где виден зоркий взгляд знатока и опытность ученого».[34] Бестужев лично знал историка. Вместе с ним он осматривал достопримечательности старой столицы при посещении Москвы в 1823 году.[35]
Последний отрезок жизни Калайдовича был столь же печальным, как и у Ходаковского. В 1826 году умер Румянцев. Кружок его распался. Смотритель издания «Государственных грамот и договоров» остался без средств. Скрепя сердце взялся он за мелкую чиновничью работу, а надежды свои связал с выпуском основанного им журнала. 3 ноября 1827 года он обратился к Пушкину: «Милостивый государь Александр Сергеевич! Извините безвестного любителя отечественной истории, который решился написать несколько строк к поэту, которого талант давно уже приводит в восторг современников, обещая в грядущем неувядаемую славу певцу, всеми любимому. Склонитесь на моление археолога-журналиста и украсьте первую книжку предполагаемого издания Вашим образцовым произведением – а что у Пушкина не образцовое? Содержание моего журнала, если знать желаете: историческое и литературное. Название: "Русский зритель. Журнал истории, археологии, словесности, критики и… мод».[36]
Странно выглядит сочетание истории и мод, но в начале XIX века специальный научный журнал не нашел бы подписчиков и не принес бы дохода редактору. Любопытно, что автор называет себя археологом, а археологии посвящает один из главных разделов журнала. Это слово только входило тогда в русский язык. Ходаковского обычно называли «изыскателем древностей». Известно, что Калайдовичу принадлежал утерянный ныне труд «Опыт русской археологии».
В первом номере «Русского зрителя» Калайдович опубликовал письмо, полученное им некогда от Н. М. Карамзина с просьбой осмотреть место лагеря Лжедмитрия II под Москвой, и свой отчет о поездке в Тушино в начале сентября 1824 года. Здесь описаны следы укреплений и перечислены находки старинных вещей, сделанные крестьянами в этом районе.[37] Публикация показывает, как тщательно готовил «Историю государства Российского» Карамзин, и каким авторитетом пользовался Калайдович у своих коллег.
Увы, ни отдел «словесность», ни модные картинки не спасли журнал. Издатель прогорел. В этот трудный период душевная болезнь вновь завладела им. В 1828 году он получил отставку и жалкую пенсию, а в 1832 – в возрасте сорока лет скончался. Могила его на Ваганьковском кладбище затеряна, как и могила Ходаковского в Тверской губернии. Имя Калайдовича не забыто. Историки, особенно специалисты по источниковедению и археографии, всегда произносят его с большим уважением.