Старались что-то узнать о курганах Восточной Европы и зарубежные ученые. Запросы относительно таких памятников поступили в Общество истории и древностей Российских из Дрездена в 1836 году и из Нью-Йорка – в 1841.[67]
Внести ясность во все вопросы могли только научные раскопки. Начал их в 1838 году Александр Дмитриевич Чертков (1789–1858). Сегодня это имя всплывает в печати лишь в связи с двумя письмами Пушкина. 11 мая 1836 года, в свой последний приезд в Москву, он сообщал жене: «недавно сказывают мне, что приехал ко мне Чертков. От роду мы друг к другу не езжали. Но при сей верной оказии вспомнил он, что жена его мне родня, и потому привез мне экземпляр своего „Путешествия в Сицилию“. Не побранить ли мне его en bon parent? [по родственному. – А. Ф.].[68] Визит надо было отдать, и 14 мая Пушкин писал Наталье Николаевне: «На днях звал меня обедать Чертков, приезжаю – а у него жена выкинула. Это нам не помешало отобедать очень скучно и очень дурно».[69] (Дом, где побывал поэт, сохранился, хотя и в сильно перестроенном виде. Он стоит на Мясницкой. Ныне это дом № 7).[70]
Сблизиться с Чертковым Пушкин не захотел. Не проявили к нему внимания и литературоведы, установившие только, что жена историка, урожденная Чернышева, была четвероюродной сестрой поэта.[71] Между тем, человек это был, безусловно, незаурядный.[72]
Он родился в Воронеже в родовитой и состоятельной дворянской семье. Первоначальное образование получил дома. При этом он не только в совершенстве овладел французским и немецким языками, но, что было редкостью по тем временам, занимался и русским, равно как и отечественной историей. Учителем Александра по этим предметам был будущий профессор Харьковского университета Г. П. Успенский, выпустивший позднее, в 1818 году, «Опыт повествования о древностях русских» – первую популярную книгу о быте средневековой Руси. Благодаря этому у Черткова уже в юности зародился интерес к родной старине. В 1808 году он приехал в Петербург и был зачислен в Министерство внутренних дел, но, захваченный патриотическим подъемом, вскоре перевелся в армию. Участвовал в Отечественной войне 1812 года и в последовавшем за ней походе русских войск во Францию, отличился в сражениях при Дрездене, Кульме, Лейпциге, Фершампенуазе.
Выйдя в отставку в 1822 году, Чертков два года странствовал по Западной Европе, подолгу жил в Австрии, Швейцарии, Италии, изучил итальянский и древние языки, всерьез увлекся археологией и античной культурой. С 1824 года он обосновался в Москве (правда, с перерывом в 1827 году, когда вновь поступил на военную службу, чтобы участвовать в турецкой кампании). Богатый, независимый, широко образованный человек, он теперь посвятил себя наукам. Сначала он отдавал предпочтение естественным дисциплинам. Под руководством директора Музея естественной истории и профессора университета, основателя и ныне существующего Московского общества испытателей природы Григория Ивановича Фишера фон Вальдгейма (1771–1853) им были составлены «минералогический кабинет», коллекция бабочек, гербарий. В Обществе сельского хозяйства Чертков разрабатывал вопрос о развитии овцеводства в России.
Постепенно полюбившаяся с детства история оттеснила биологию и геологию на второй план. Наряду с прочим Чертков собирал старинные монеты. Таких коллекций в дворянских и купеческих домах было немало и раньше, но впервые собиратель подошел к делу научно и создал классификацию привлекавших его предметов. Труд Черткова «Описание русских древних монет», вышедший в нескольких выпусках в 1834–1842 годах, заложил основы отечественной нумизматики и долго сохранял свое значение. Даже в 1896 году другой наш виднейший нумизмат А. В. Орешников строил свое классическое исследование «Русские монеты до 1542 года» как дополненный вариант чертковского каталога.
Библиотека Черткова тоже не была первой ни по времени возникновения, ни по количеству книг, но в отличие от других она имела четкий профиль. Приобреталась «Россика» – издания, касающиеся России. К 1863 году их накопилось более 4700 томов, и владелец напечатал каталог, сопроводив каждое название подробной аннотацией. Получился ценнейший библиографический справочник. После смерти Черткова его сын подарил библиотеку отца, содержавшую уже 17300 книг, городу Москве, построив для этого специальное здание. В 1870-х годах чертковское собрание передали Историческому музею, а уже в 1930-х оно легло в основу столичной Исторической библиотеки.
Коллекционировал Чертков и древности. Среди них особенно любопытна археологическая находка, сделанная в 1830-х годах и с тех пор в Подмосковье ни разу не повторившаяся. В 1825–1844 годах строился канал между Истрой и Сестрой, длиною 8 верст. Около Клина, у села Загорье на реке Сестре, в земле были обнаружены кости мамонта, два кремневых наконечника стрел и семь бронзовых изделий: топор-кельт и шесть наконечников стрел с шипами и втулками. Надзиравший за работами на канале лейтенант Ропп доставил эти вещи Г. И. Фишеру фон Вальдгейму. Тот описал их в двух изданиях, а потом передал Черткову.[73]
Бронзовые предметы, несомненно, относятся к одному времени. Может быть, они входили в комплекс клада, а может быть, были положены в качестве погребальных даров в могилу. В любом случае возраст их ясен – VII век до нашей эры, самое начало железного века. Вместе с ними могли зарыть и кремневые наконечники. Все же вероятнее, что они, как и кости мамонта, найдены в другом месте. Каменные орудия в Подмосковье с тех пор находили не раз, а вот бронзовые изделия тех же типов, что в Загорье, пока что не встретились здесь никому.
Чертков опубликовал несколько книг и десятка два статей по истории античного мира, ранних славян и древней Руси. За эти труды в 1842 году его избрали в Петербургскую Академию наук. В 1849–1857 годах он возглавлял Общество истории и древностей Российских при Московском университете. Способствовал он и созданию в Москве Училища живописи, ваяния и зодчества. Оценивая деятельность Черткова в целом, мы с полным правом можем сказать, что для русского просвещения она была очень полезной.
Подкрепляют эту характеристику и его раскопки подмосковных курганов. Они были начаты у села Верхогрязье, в 5 верстах от Звенигорода и 42 – от Москвы. Ныне это село Грязь Одинцовского района. Отсюда в 1941 году отправился на фронт А. Т. Твардовский, о чем рассказано в его книге «Родина и чужбина». А за сто три года до того в Верхогрязье – имении Н. А. Толстого – велись строительные работы. При этом были снесены пять насыпей в расположенной там группе из шестнадцати курганов. Попавшиеся в земле старинные металлические вещи были описаны в «Журнале Министерства внутренних дел» и присланы в Общество истории и древностей Российских.[74] Осмотрев их, Чертков решил раскопать оставшиеся курганы. Четыре из них удалось изучить уже в сентябре 1838 года. Сообщение о своих исследованиях и сделанных находках Чертков напечатал в третьем томе «Русского исторического сборника» в 1839 году. Остальные семь курганов подверглись раскопкам в 1845 году, а полный отчет за два полевых сезона увидел свет в Петербурге в «Записках Археолого-нумизматического общества» на русском и французском языках.[75] И к той, и к другой статье приложены гравированные рисунки – первые научные публикации древних предметов из Подмосковья.
Курганы у Верхогрязья – обычные древнерусские захоронения. В пяти – лежали только костяки. Скорее всего, это могилы мужчин. В шести других при скелетах нашли женские украшения: типичное для земли вятичей височное кольцо – серебряную пластинку с дужкой наверху и семью лопастями, отходящими по полукружию внизу, шейную гривну, перстни, бусы, браслеты, бубенчики. Были здесь и крестики. Все эти изделия Чертков подробно описал.
Исследования были проведены тщательно, промерены высота и диаметр холмов, указано, какова их структура, насыпь снимали целиком, а не рыли яму в ее центре. Это позволило заметить ровики, откуда брали глину при возведении кургана.
По существовавшему в царской России закону владелец той земли, где велись раскопки, имел право на часть находок. Жена Н. А. Толстого взяла себе один из найденных в могилах медных браслетов, вызолотила его и носила на руке. Все прочие вещи Чертков забрал и сдал в Оружейную палату – единственный в ту пору московский музей.
Очень важно, что при описании находок Чертков распределял их по погребениям, а не характеризовал суммарно. Для чего это нужно? На кладбище могли быть похоронены деды, сыновья и внуки, бабушки, дочери и внучки. Орудия и украшения, положенные в их могилы, не были тождественными. Смешав эти вещи в кучу, неопытные археологи теряют ценную информацию.
К обработке добытых материалов Чертков привлек специалистов по естественным наукам. Черепа он послал в Петербург знаменитому биологу академику Карлу Максимовичу Бэру (1792–1876), а металлические вещи передал на анализ профессору химии Московского университета Родиону Григорьевичу Гейману (1802–1865). Его заключение приведено в публикации. (Нам часто кажется, что применение точных методов в археологии– достижение середины XX века. Это не так. Уже в 1810-х годах известный физик Гемфри Дейви был приглашен на раскопки в Помпеях, чтобы найти способ развернуть обнаруженные там свитки папирусов и определить состав древних красок).[76]
Чертков пытался ответить и на два самых трудных вопроса – к какому времени относятся раскопанные курганы и какой народ их насыпал. В этой связи он отметил, что в могилах не было ни одного железного предмета, и на этом основании склонен был считать их очень древними. В сознании исследователя как-то не укладывался тот факт, что подмосковные крестьяне через много лет после крещения Руси все еще хоронили сородичей по языческому обряду – зарывали с ними всякие вещи, а потом насыпали высокий холм. Поэтому Чертков думал, что курганы не русские, эпохи христианства (хотя сам нашел медные крестики), а гораздо более ранние. В 1838 году он приписывал их упоминавшимся в летописях племенам мере и муроме, а в статье 1848 года говорил о «варяго-россах».
Вел ли Чертков раскопки в Подмосковье в более поздние годы, неизвестно, но в его коллекции были древности еще из одной курганной группы – у села Курово, Черкасово тож, Дмитровского уезда (ныне района).[77]
Таким образом, как полевой работник раскопщик Чертков стоял на большой высоте. В первой половине XIX века делал то, что не всегда делали его преемники сто лет спустя: описал находки по курганам, а не все в куче, выявил ровики, сохранил и послал специалистам черепа. Основная задача была им успешно решена. Стало ясно, что курганы – погребальные памятники, а не фортификационные сооружения, насыпи над индивидуальными захоронениями, а не братские могилы, погребения древних обитателей Подмосковья, а не татар, литвы или французов.
Материалы из раскопок под Звенигородом долго служили эталоном при определении древностей, найденных в Центральной России. В 1843 году у села Ворыпаевка Коломенского уезда (ныне района) были случайно снесены два кургана. При описании предметов, извлеченных из них, уже дана ссылка на находки в Верхогрязье.[78]
Как историк, стремившийся проникнуть в глубь веков с помощью раскопок, Чертков проявил себя слабее. Это неудивительно: средневековые археологические памятники в его время были изучены в России куда хуже античных. Раскопок было проведено мало, коллекции еще не накопились, и никто не смог бы подобрать новым находкам убедительные аналоги среди уже опубликованных. Методы сопоставления письменных и вещественных исторических источников тогда только нащупывались.
Первое сообщение Черткова вызвало отклик – «Некоторые замечания о курганах» – в петербургском журнале «Отечественные записки» за 1844 год. Под статьей стоят инициалы Н. У. Можно догадаться, что принадлежит она академику Николаю Герасимовичу Устрялову (1805–1870). Изложив наблюдения Черткова, в отличие от него автор связывал курганы со славянами «эпохи до Владимира Святого», т. е. до крещения Руси.[79]
Вслед за Чертковым принялись рыть могильные холмы около своих имений в Подмосковье и другие любители. На раскрашенной от руки таблице в роскошном альбоме «Древности, изданные Временною комиссиею для разбора древних актов, высочайше утвержденной при Киевском, Подольском и Волынском генерал-губернаторе» мы неожиданно видим изображение вещей из раскопок не на Украине, а у села Успенского под Звенигородом (ныне Одинцовский район). Объясняется это тем, что киевский губернатор, типичный представитель николаевской администрации Дмитрий Гаврилович Бибиков (1792–1870) – номинальный глава Комиссии для разбора древних актов, занимавшейся архивными и археологическими изысканиями, – был владельцем Успенского. В аннотации к таблице сказано, что в июне 1845 года здесь было вскрыто двенадцать насыпей. В шести оказались только скелеты, а в шести других – и металлические украшения. На таблице показаны шейная гривна и два семилопастных височных кольца.[80]
В 1867 году в книге о подмосковных курганах А. П. Богданов перечислил их исследователей. Д. Г. Бибикова в списке нет, но зато назван Н. Д. Иванишев.[81] Николай Дмитриевич Иванишев (1811–1874) – юрист, ректор Университета святого Владимира, жил в Киеве, где активно сотрудничал в Комиссии для разбора древних актов.[82] Представляется вероятным, что Бибиков пригласил своего подчиненного провести лето в Успенском и поручил ему последить за раскопками курганов около имения. Предполагать, что Иванишев сам изучал какие-то другие подмосковные курганы, нет оснований.
Более любопытны для нас раскопки Степана Дмитриевича Нечаева (1792–1860). И сам по себе он интересен, а главное – о своих находках он, как и Чертков, опубликовал вполне серьезную статью.
Нечаев был членом декабристского Союза Благоденствия, дружил с В. К. Кюхельбекером, А. А. Бестужевым, писал стихи, хорошо знал Пушкина. Сохранилось два письма поэта к нему. Первое, 1834 года, носит официальный характер, второе– более позднее – иное по тону, чисто дружеское послание.[83] В 1817–1823 годах, будучи директором училищ Тульской губернии, Нечаев не раз посещал место Куликовской битвы и собирал там выпаханные из земли древние вещи. Эти находки – бердыш, наконечник стрелы, крестики – он зарисовал и поместил рисунок вместе с рассказом о Куликовом поле в «Вестнике Европы». Пожалуй, это первое воспроизведение в печати памятников древнерусской материальной культуры.[84] Более того, именно Нечаев поднял вопрос о необходимости увековечить победу Дмитрия Донского. Чугунная колонна, возведенная по проекту А. П. Брюллова на поле Куликовом в 1848 году, построена на средства, собранные по инициативе Нечаева.[85]
Рано отошедший от декабристских организаций Нечаев не пострадал после разгрома восстания. Карьера его развивалась удачно. Он стал даже обер-прокурором Синода. Но занятия русской стариной не оставлял, был деятельным членом Общества истории и древностей Российских, участвовал в его изданиях.
Заметка «Известие о разрытии десяти курганов в Бронницком уезде» во «Временнике Общества» за 1855 год немногословна. На реке Северке у села Авдотьина (ныне Ногинский район), где провел последние годы жизни и похоронен великий русский просветитель Н. И. Новиков, автор раскопал десять насыпей. В каждом кургане было по скелету, обращенному головой на восток, и по глиняному горшку. Кроме того, встретились серебряные и медные шейные гривны, серебряные височные кольца, браслеты, перстни, двадцать две бусины из горного хрусталя и две редких для подмосковных курганов железных вещи – серп и наконечник стрелы. Еще несколько серпов было найдено при позднейших раскопках курганов, наконечники же не попались больше ни разу. Люди, хоронившие своих сородичей под земляными холмами, вообще не клали в могилы оружия. В данном случае стрела обнаружена вонзенной в череп одного из скелетов. Значит, это останки человека, убитого в каком-то сражении.
Нечаев отметил, что полученные материалы очень похожи на те, что выявлены в Верхогрязье, с чем нельзя не согласиться. К статье приложен рисунок серпа и ряда украшений. Недостаток этой публикации в том, что описания находок по курганам в ней нет.[86]
Так же как и Чертков, Нечаев передал металлические предметы из своих раскопок на химический анализ. На этот раз его провел в лаборатории аптеки Феррейна профессор химии Московского университета Николай Эрнестович Лясковский (1816–1871). Оказалось, что серебро украшений крайне низкопробное, с большой примесью меди. Как ни удивительно, на этот анализ А. В. Арциховский ссылался еще в 1930-х годах. За семьдесят пять лет, прошедших после определения Лясковского, новых анализов вещей из курганов не делал никто.[87]
В том же выпуске «Временника», где увидела свет заметка Нечаева, напечатана статья профессора истории Московского университета Ивана Дмитриевича Беляева (1810–1873) «Несколько слов о земледелии в древней Руси». Наряду с письменными источниками автор использовал и археологические, в частности, серп из Авдотьина. Беляев полагал, что он происходит из погребений славян-язычников и относится в X веку.[88]
Четвертый исследователь подмосковных курганов – Алексей Алексеевич Гатцук (1832–1891) вел раскопки уже в 1860-х годах, но по подходу к ним теснее связан с предшествующим периодом, чем с последующим.[89] Богатый украинский помещик Гатцук учился в гимназии и университете в Москве, потом служил на юге России, а выйдя в 1861 году в отставку, навсегда обосновался в первопрестольной. Тут он сблизился с А. Д. Чертковым, В. И. Далем, В. Ф. Одоевским, И. С. Аксаковым, М. П. Погодиным и занялся издательской деятельностью. Главной продукцией его были «Крестовые календари» и, как приложение к ним, «Газета Гатцука». В своих мемуарах «Жизнь для книги» И. Д. Сытин говорил, что для миллионов русских читателей долгое время календарь был единственным источником знаний, и помянул добрым словом двух своих предшественников в издании календарей – сподвижника Петра I Якова Брюса и А. А. Гатцука.[90] Действительно, в «Крестовых календарях» мы увидим не только справки о церковных праздниках, чинах, мерах веса, железных дорогах, судебных учреждениях и т. д., но и статьи научного характера. Составлять их помогали профессора университета О. М. Бодянский и М. П. Погодин. Что касается газеты, выходившей в 1875–1888 годах, то это первая русская иллюстрированная политическая газета. Интересны в ней биографические очерки примерно о семистах русских и зарубежных деятелях. Гатцук написал несколько научно-популярных брошюр. Одна посвящена Николаю Копернику, вторая – археологии. Эта книжка, «Старина Русской земли», подготовленная в 1866 году при горячей поддержке В. Ф. Одоевского, до революции переиздавалась еще восемь раз. Доступный для каждого рассказ о первобытной эпохе сопровождался более чем семьюдесятью рисунками разнообразных древних вещей. Ценно и то, что тут дан список научных учреждений, куда следует передавать археологические находки.
Внести ясность во все вопросы могли только научные раскопки. Начал их в 1838 году Александр Дмитриевич Чертков (1789–1858). Сегодня это имя всплывает в печати лишь в связи с двумя письмами Пушкина. 11 мая 1836 года, в свой последний приезд в Москву, он сообщал жене: «недавно сказывают мне, что приехал ко мне Чертков. От роду мы друг к другу не езжали. Но при сей верной оказии вспомнил он, что жена его мне родня, и потому привез мне экземпляр своего „Путешествия в Сицилию“. Не побранить ли мне его en bon parent? [по родственному. – А. Ф.].[68] Визит надо было отдать, и 14 мая Пушкин писал Наталье Николаевне: «На днях звал меня обедать Чертков, приезжаю – а у него жена выкинула. Это нам не помешало отобедать очень скучно и очень дурно».[69] (Дом, где побывал поэт, сохранился, хотя и в сильно перестроенном виде. Он стоит на Мясницкой. Ныне это дом № 7).[70]
Сблизиться с Чертковым Пушкин не захотел. Не проявили к нему внимания и литературоведы, установившие только, что жена историка, урожденная Чернышева, была четвероюродной сестрой поэта.[71] Между тем, человек это был, безусловно, незаурядный.[72]
Он родился в Воронеже в родовитой и состоятельной дворянской семье. Первоначальное образование получил дома. При этом он не только в совершенстве овладел французским и немецким языками, но, что было редкостью по тем временам, занимался и русским, равно как и отечественной историей. Учителем Александра по этим предметам был будущий профессор Харьковского университета Г. П. Успенский, выпустивший позднее, в 1818 году, «Опыт повествования о древностях русских» – первую популярную книгу о быте средневековой Руси. Благодаря этому у Черткова уже в юности зародился интерес к родной старине. В 1808 году он приехал в Петербург и был зачислен в Министерство внутренних дел, но, захваченный патриотическим подъемом, вскоре перевелся в армию. Участвовал в Отечественной войне 1812 года и в последовавшем за ней походе русских войск во Францию, отличился в сражениях при Дрездене, Кульме, Лейпциге, Фершампенуазе.
Выйдя в отставку в 1822 году, Чертков два года странствовал по Западной Европе, подолгу жил в Австрии, Швейцарии, Италии, изучил итальянский и древние языки, всерьез увлекся археологией и античной культурой. С 1824 года он обосновался в Москве (правда, с перерывом в 1827 году, когда вновь поступил на военную службу, чтобы участвовать в турецкой кампании). Богатый, независимый, широко образованный человек, он теперь посвятил себя наукам. Сначала он отдавал предпочтение естественным дисциплинам. Под руководством директора Музея естественной истории и профессора университета, основателя и ныне существующего Московского общества испытателей природы Григория Ивановича Фишера фон Вальдгейма (1771–1853) им были составлены «минералогический кабинет», коллекция бабочек, гербарий. В Обществе сельского хозяйства Чертков разрабатывал вопрос о развитии овцеводства в России.
Постепенно полюбившаяся с детства история оттеснила биологию и геологию на второй план. Наряду с прочим Чертков собирал старинные монеты. Таких коллекций в дворянских и купеческих домах было немало и раньше, но впервые собиратель подошел к делу научно и создал классификацию привлекавших его предметов. Труд Черткова «Описание русских древних монет», вышедший в нескольких выпусках в 1834–1842 годах, заложил основы отечественной нумизматики и долго сохранял свое значение. Даже в 1896 году другой наш виднейший нумизмат А. В. Орешников строил свое классическое исследование «Русские монеты до 1542 года» как дополненный вариант чертковского каталога.
Библиотека Черткова тоже не была первой ни по времени возникновения, ни по количеству книг, но в отличие от других она имела четкий профиль. Приобреталась «Россика» – издания, касающиеся России. К 1863 году их накопилось более 4700 томов, и владелец напечатал каталог, сопроводив каждое название подробной аннотацией. Получился ценнейший библиографический справочник. После смерти Черткова его сын подарил библиотеку отца, содержавшую уже 17300 книг, городу Москве, построив для этого специальное здание. В 1870-х годах чертковское собрание передали Историческому музею, а уже в 1930-х оно легло в основу столичной Исторической библиотеки.
Коллекционировал Чертков и древности. Среди них особенно любопытна археологическая находка, сделанная в 1830-х годах и с тех пор в Подмосковье ни разу не повторившаяся. В 1825–1844 годах строился канал между Истрой и Сестрой, длиною 8 верст. Около Клина, у села Загорье на реке Сестре, в земле были обнаружены кости мамонта, два кремневых наконечника стрел и семь бронзовых изделий: топор-кельт и шесть наконечников стрел с шипами и втулками. Надзиравший за работами на канале лейтенант Ропп доставил эти вещи Г. И. Фишеру фон Вальдгейму. Тот описал их в двух изданиях, а потом передал Черткову.[73]
Бронзовые предметы, несомненно, относятся к одному времени. Может быть, они входили в комплекс клада, а может быть, были положены в качестве погребальных даров в могилу. В любом случае возраст их ясен – VII век до нашей эры, самое начало железного века. Вместе с ними могли зарыть и кремневые наконечники. Все же вероятнее, что они, как и кости мамонта, найдены в другом месте. Каменные орудия в Подмосковье с тех пор находили не раз, а вот бронзовые изделия тех же типов, что в Загорье, пока что не встретились здесь никому.
Чертков опубликовал несколько книг и десятка два статей по истории античного мира, ранних славян и древней Руси. За эти труды в 1842 году его избрали в Петербургскую Академию наук. В 1849–1857 годах он возглавлял Общество истории и древностей Российских при Московском университете. Способствовал он и созданию в Москве Училища живописи, ваяния и зодчества. Оценивая деятельность Черткова в целом, мы с полным правом можем сказать, что для русского просвещения она была очень полезной.
Подкрепляют эту характеристику и его раскопки подмосковных курганов. Они были начаты у села Верхогрязье, в 5 верстах от Звенигорода и 42 – от Москвы. Ныне это село Грязь Одинцовского района. Отсюда в 1941 году отправился на фронт А. Т. Твардовский, о чем рассказано в его книге «Родина и чужбина». А за сто три года до того в Верхогрязье – имении Н. А. Толстого – велись строительные работы. При этом были снесены пять насыпей в расположенной там группе из шестнадцати курганов. Попавшиеся в земле старинные металлические вещи были описаны в «Журнале Министерства внутренних дел» и присланы в Общество истории и древностей Российских.[74] Осмотрев их, Чертков решил раскопать оставшиеся курганы. Четыре из них удалось изучить уже в сентябре 1838 года. Сообщение о своих исследованиях и сделанных находках Чертков напечатал в третьем томе «Русского исторического сборника» в 1839 году. Остальные семь курганов подверглись раскопкам в 1845 году, а полный отчет за два полевых сезона увидел свет в Петербурге в «Записках Археолого-нумизматического общества» на русском и французском языках.[75] И к той, и к другой статье приложены гравированные рисунки – первые научные публикации древних предметов из Подмосковья.
Курганы у Верхогрязья – обычные древнерусские захоронения. В пяти – лежали только костяки. Скорее всего, это могилы мужчин. В шести других при скелетах нашли женские украшения: типичное для земли вятичей височное кольцо – серебряную пластинку с дужкой наверху и семью лопастями, отходящими по полукружию внизу, шейную гривну, перстни, бусы, браслеты, бубенчики. Были здесь и крестики. Все эти изделия Чертков подробно описал.
Исследования были проведены тщательно, промерены высота и диаметр холмов, указано, какова их структура, насыпь снимали целиком, а не рыли яму в ее центре. Это позволило заметить ровики, откуда брали глину при возведении кургана.
По существовавшему в царской России закону владелец той земли, где велись раскопки, имел право на часть находок. Жена Н. А. Толстого взяла себе один из найденных в могилах медных браслетов, вызолотила его и носила на руке. Все прочие вещи Чертков забрал и сдал в Оружейную палату – единственный в ту пору московский музей.
Очень важно, что при описании находок Чертков распределял их по погребениям, а не характеризовал суммарно. Для чего это нужно? На кладбище могли быть похоронены деды, сыновья и внуки, бабушки, дочери и внучки. Орудия и украшения, положенные в их могилы, не были тождественными. Смешав эти вещи в кучу, неопытные археологи теряют ценную информацию.
К обработке добытых материалов Чертков привлек специалистов по естественным наукам. Черепа он послал в Петербург знаменитому биологу академику Карлу Максимовичу Бэру (1792–1876), а металлические вещи передал на анализ профессору химии Московского университета Родиону Григорьевичу Гейману (1802–1865). Его заключение приведено в публикации. (Нам часто кажется, что применение точных методов в археологии– достижение середины XX века. Это не так. Уже в 1810-х годах известный физик Гемфри Дейви был приглашен на раскопки в Помпеях, чтобы найти способ развернуть обнаруженные там свитки папирусов и определить состав древних красок).[76]
Чертков пытался ответить и на два самых трудных вопроса – к какому времени относятся раскопанные курганы и какой народ их насыпал. В этой связи он отметил, что в могилах не было ни одного железного предмета, и на этом основании склонен был считать их очень древними. В сознании исследователя как-то не укладывался тот факт, что подмосковные крестьяне через много лет после крещения Руси все еще хоронили сородичей по языческому обряду – зарывали с ними всякие вещи, а потом насыпали высокий холм. Поэтому Чертков думал, что курганы не русские, эпохи христианства (хотя сам нашел медные крестики), а гораздо более ранние. В 1838 году он приписывал их упоминавшимся в летописях племенам мере и муроме, а в статье 1848 года говорил о «варяго-россах».
Вел ли Чертков раскопки в Подмосковье в более поздние годы, неизвестно, но в его коллекции были древности еще из одной курганной группы – у села Курово, Черкасово тож, Дмитровского уезда (ныне района).[77]
Таким образом, как полевой работник раскопщик Чертков стоял на большой высоте. В первой половине XIX века делал то, что не всегда делали его преемники сто лет спустя: описал находки по курганам, а не все в куче, выявил ровики, сохранил и послал специалистам черепа. Основная задача была им успешно решена. Стало ясно, что курганы – погребальные памятники, а не фортификационные сооружения, насыпи над индивидуальными захоронениями, а не братские могилы, погребения древних обитателей Подмосковья, а не татар, литвы или французов.
Материалы из раскопок под Звенигородом долго служили эталоном при определении древностей, найденных в Центральной России. В 1843 году у села Ворыпаевка Коломенского уезда (ныне района) были случайно снесены два кургана. При описании предметов, извлеченных из них, уже дана ссылка на находки в Верхогрязье.[78]
Как историк, стремившийся проникнуть в глубь веков с помощью раскопок, Чертков проявил себя слабее. Это неудивительно: средневековые археологические памятники в его время были изучены в России куда хуже античных. Раскопок было проведено мало, коллекции еще не накопились, и никто не смог бы подобрать новым находкам убедительные аналоги среди уже опубликованных. Методы сопоставления письменных и вещественных исторических источников тогда только нащупывались.
Первое сообщение Черткова вызвало отклик – «Некоторые замечания о курганах» – в петербургском журнале «Отечественные записки» за 1844 год. Под статьей стоят инициалы Н. У. Можно догадаться, что принадлежит она академику Николаю Герасимовичу Устрялову (1805–1870). Изложив наблюдения Черткова, в отличие от него автор связывал курганы со славянами «эпохи до Владимира Святого», т. е. до крещения Руси.[79]
Вслед за Чертковым принялись рыть могильные холмы около своих имений в Подмосковье и другие любители. На раскрашенной от руки таблице в роскошном альбоме «Древности, изданные Временною комиссиею для разбора древних актов, высочайше утвержденной при Киевском, Подольском и Волынском генерал-губернаторе» мы неожиданно видим изображение вещей из раскопок не на Украине, а у села Успенского под Звенигородом (ныне Одинцовский район). Объясняется это тем, что киевский губернатор, типичный представитель николаевской администрации Дмитрий Гаврилович Бибиков (1792–1870) – номинальный глава Комиссии для разбора древних актов, занимавшейся архивными и археологическими изысканиями, – был владельцем Успенского. В аннотации к таблице сказано, что в июне 1845 года здесь было вскрыто двенадцать насыпей. В шести оказались только скелеты, а в шести других – и металлические украшения. На таблице показаны шейная гривна и два семилопастных височных кольца.[80]
В 1867 году в книге о подмосковных курганах А. П. Богданов перечислил их исследователей. Д. Г. Бибикова в списке нет, но зато назван Н. Д. Иванишев.[81] Николай Дмитриевич Иванишев (1811–1874) – юрист, ректор Университета святого Владимира, жил в Киеве, где активно сотрудничал в Комиссии для разбора древних актов.[82] Представляется вероятным, что Бибиков пригласил своего подчиненного провести лето в Успенском и поручил ему последить за раскопками курганов около имения. Предполагать, что Иванишев сам изучал какие-то другие подмосковные курганы, нет оснований.
Более любопытны для нас раскопки Степана Дмитриевича Нечаева (1792–1860). И сам по себе он интересен, а главное – о своих находках он, как и Чертков, опубликовал вполне серьезную статью.
Нечаев был членом декабристского Союза Благоденствия, дружил с В. К. Кюхельбекером, А. А. Бестужевым, писал стихи, хорошо знал Пушкина. Сохранилось два письма поэта к нему. Первое, 1834 года, носит официальный характер, второе– более позднее – иное по тону, чисто дружеское послание.[83] В 1817–1823 годах, будучи директором училищ Тульской губернии, Нечаев не раз посещал место Куликовской битвы и собирал там выпаханные из земли древние вещи. Эти находки – бердыш, наконечник стрелы, крестики – он зарисовал и поместил рисунок вместе с рассказом о Куликовом поле в «Вестнике Европы». Пожалуй, это первое воспроизведение в печати памятников древнерусской материальной культуры.[84] Более того, именно Нечаев поднял вопрос о необходимости увековечить победу Дмитрия Донского. Чугунная колонна, возведенная по проекту А. П. Брюллова на поле Куликовом в 1848 году, построена на средства, собранные по инициативе Нечаева.[85]
Рано отошедший от декабристских организаций Нечаев не пострадал после разгрома восстания. Карьера его развивалась удачно. Он стал даже обер-прокурором Синода. Но занятия русской стариной не оставлял, был деятельным членом Общества истории и древностей Российских, участвовал в его изданиях.
Заметка «Известие о разрытии десяти курганов в Бронницком уезде» во «Временнике Общества» за 1855 год немногословна. На реке Северке у села Авдотьина (ныне Ногинский район), где провел последние годы жизни и похоронен великий русский просветитель Н. И. Новиков, автор раскопал десять насыпей. В каждом кургане было по скелету, обращенному головой на восток, и по глиняному горшку. Кроме того, встретились серебряные и медные шейные гривны, серебряные височные кольца, браслеты, перстни, двадцать две бусины из горного хрусталя и две редких для подмосковных курганов железных вещи – серп и наконечник стрелы. Еще несколько серпов было найдено при позднейших раскопках курганов, наконечники же не попались больше ни разу. Люди, хоронившие своих сородичей под земляными холмами, вообще не клали в могилы оружия. В данном случае стрела обнаружена вонзенной в череп одного из скелетов. Значит, это останки человека, убитого в каком-то сражении.
Нечаев отметил, что полученные материалы очень похожи на те, что выявлены в Верхогрязье, с чем нельзя не согласиться. К статье приложен рисунок серпа и ряда украшений. Недостаток этой публикации в том, что описания находок по курганам в ней нет.[86]
Так же как и Чертков, Нечаев передал металлические предметы из своих раскопок на химический анализ. На этот раз его провел в лаборатории аптеки Феррейна профессор химии Московского университета Николай Эрнестович Лясковский (1816–1871). Оказалось, что серебро украшений крайне низкопробное, с большой примесью меди. Как ни удивительно, на этот анализ А. В. Арциховский ссылался еще в 1930-х годах. За семьдесят пять лет, прошедших после определения Лясковского, новых анализов вещей из курганов не делал никто.[87]
В том же выпуске «Временника», где увидела свет заметка Нечаева, напечатана статья профессора истории Московского университета Ивана Дмитриевича Беляева (1810–1873) «Несколько слов о земледелии в древней Руси». Наряду с письменными источниками автор использовал и археологические, в частности, серп из Авдотьина. Беляев полагал, что он происходит из погребений славян-язычников и относится в X веку.[88]
Четвертый исследователь подмосковных курганов – Алексей Алексеевич Гатцук (1832–1891) вел раскопки уже в 1860-х годах, но по подходу к ним теснее связан с предшествующим периодом, чем с последующим.[89] Богатый украинский помещик Гатцук учился в гимназии и университете в Москве, потом служил на юге России, а выйдя в 1861 году в отставку, навсегда обосновался в первопрестольной. Тут он сблизился с А. Д. Чертковым, В. И. Далем, В. Ф. Одоевским, И. С. Аксаковым, М. П. Погодиным и занялся издательской деятельностью. Главной продукцией его были «Крестовые календари» и, как приложение к ним, «Газета Гатцука». В своих мемуарах «Жизнь для книги» И. Д. Сытин говорил, что для миллионов русских читателей долгое время календарь был единственным источником знаний, и помянул добрым словом двух своих предшественников в издании календарей – сподвижника Петра I Якова Брюса и А. А. Гатцука.[90] Действительно, в «Крестовых календарях» мы увидим не только справки о церковных праздниках, чинах, мерах веса, железных дорогах, судебных учреждениях и т. д., но и статьи научного характера. Составлять их помогали профессора университета О. М. Бодянский и М. П. Погодин. Что касается газеты, выходившей в 1875–1888 годах, то это первая русская иллюстрированная политическая газета. Интересны в ней биографические очерки примерно о семистах русских и зарубежных деятелях. Гатцук написал несколько научно-популярных брошюр. Одна посвящена Николаю Копернику, вторая – археологии. Эта книжка, «Старина Русской земли», подготовленная в 1866 году при горячей поддержке В. Ф. Одоевского, до революции переиздавалась еще восемь раз. Доступный для каждого рассказ о первобытной эпохе сопровождался более чем семьюдесятью рисунками разнообразных древних вещей. Ценно и то, что тут дан список научных учреждений, куда следует передавать археологические находки.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента