Страница:
У Пантюшки при виде этой женщины как-то сам собой раскрылся рот. Он тронул Лешку за рукав:
– Леш, а Леш, это кто?..
– Постой! – отмахнулся Лешка.
Дверь в штабную комнату осталась открытой. Отчетливо доносились голоса:
– …Где это получилось?
– На самом разъезде… – задыхаясь, говорил ординарец. – Хотели они оборону занять, а немцы тем часом сидели, попрятавшись, на огородах… Вот тут и началось…
Лешка не успел еще понять, о чем говорят, но упоминание о разъезде, куда, по словам Пантюшки, ушел отряд Костюкова, наполнило его тревогой, каким-то неясным предчувствием беды.
– По порядку докладывай, как было! – сказали за дверью. По густому, с энергичной хрипотцой голосу Лешка узнал Попова – одного из членов Совета пяти, большевика.
– Было, стало быть, так… Пошли они на разъезд, как приказано… Днем наши ходили туда на разведку, все кругом обшарили, немцев не было…
– Немцам разъезд ни к чему, – пробасил кто-то.
– Пришли… Все кругом тихо, никого не видно. Только стали оборону копать, а тут их пулеметами со всех сторон и зачали косить – засада!..
– Костюков живой?
– Какое там! Двое только и ушли, в больницу Тропиных отправили. Один так совсем кончается. Люди говорят – предали их…
У Лешки перехватило дыхание. Он растерянно оглянулся, точно желая убедиться, что он ослышался, что этого не может быть… Пантюшка, бледный, смотрел на него круглыми потемневшими глазами.
– Слыхал?
– Слыхал… Я ведь, Леш, с ними хотел идти…
Лешка, не отвечая, провел ладонью по щеке… Убили Костюкова… Как же это? Лешка вспомнил его кряжистую, плотную фигуру, крупное, морщинистое лицо с рыжими запорожскими усами. Такого, казалось, даже повалить невозможно, не то что убить… А Пахря?! Неужели и он… Шумный, крикливый, никогда не унывающий Пахря, с лукавыми, прозрачными, словно капли голубой воды, глазами…
Постепенно, точно издалека, до Лешки стал доходить решительный голос Попова:
– Предательство это или что иное – разобраться надо. Не в том сейчас гвоздь. Если немцы на разъезде, обстановка складывается совсем по-новому. Смотрите…
Через открытую дверь было видно, как в мутной от табачного дыма комнате несколько человек склонились над картой.
– Разъезд вот где… – говорил Попов. – Отсюда прямой удар по нашему правому флангу, почему мы и хотели укрепить его. Понимаете теперь, что грозит? Если немцы здесь нажмут, к вечеру ждите их в Херсоне.
Писаря около окна тревожно переглянулись. Машинистка, согнувшись над столом, разбирала чьи-то торопливые каракули. За дверью несколько секунд молчали, потом кто-то неуверенно проговорил:
– Людей сюда надо бы…
– Где ты их возьмешь, людей? – возразили ему.
– Перебросить придется…
– Откуда?..
Некоторое время ничего нельзя было разобрать: все говорили одновременно. Когда наступила тишина, послышался негромкий голос Силина:
– Чего кричать-то! Попов правильно судит. Фланг нельзя оставлять открытым – это факт. Откуда взять людей? А вот откуда…
Силин предложил перебросить к разъезду отряд черноморских матросов. Это, конечно, сильно ослабит центр, где они теперь находились, но немцы, по-видимому, отказались от надежды пробиться в центре: вот уже второй день они усиливают нажим на флангах, а на участке черноморцев – затишье.
– Набили себе шишек, больше в центре не полезут, – спокойно, точно рассуждая о домашних делах, говорил Силин. – Оставим здесь заслон с пулеметами и хватит пока. Пусть матросы выбьют немца на фланге, а там их и на прежнее место можно вернуть…
Предложение обсуждалось долго, шумно и, наконец, было принято.
Из комнаты Совета вышли Силин, Попов, еще один из штабных – громоздкий, мрачного вида фронтовик Киренко и ординарец, сообщивший о гибели костюковцев. Подвижной, черноволосый, в штатском поношенном пиджачке, Попов подошел к машинистке:
– Пишите.
Она невозмутимо, как автомат, заправила в машинку два листа бумаги, проложенные копиркой, выжидательно положила пальцы на клавиши.
– Командиру революционного отряда севастопольских матросов товарищу Мокроусову, – начал диктовать Попов.
Силин, заметив Лешку, подошел к нему.
– Ты что здесь? – И, не дожидаясь ответа, сказал: – Будет до тебя дело, Алексей. Пойдешь со мной в больницу Тропиных, по дороге расскажу. Слышал. Костюков-то с отрядом в засаду попал?
Лешка кивнул. Силин помолчал, глядя в пол. На его щеках лежали тени.
– Так-то вот… Поди к Ващенке, скажи, что я тебя беру. А это кто такой? – Казалось, Силин только сейчас заметил Пантюшку.
– Дымов, Пантелей. В караульную команду просится, – ответил Лешка. – Его отец на табачной фабрике дружину организовал.
– Тимофей Дымов?
– Ну да.
Силин внимательно оглядел Пантюшку.
– Ладно, пусть идет с нами, – сказал он, – может, сгодится.
Пантюшка вытер залоснившийся лоб. Конечно, сгодится! Уж кто-кто, а он-то!..
Светские знакомства
Марков
Человек в шинели
– Леш, а Леш, это кто?..
– Постой! – отмахнулся Лешка.
Дверь в штабную комнату осталась открытой. Отчетливо доносились голоса:
– …Где это получилось?
– На самом разъезде… – задыхаясь, говорил ординарец. – Хотели они оборону занять, а немцы тем часом сидели, попрятавшись, на огородах… Вот тут и началось…
Лешка не успел еще понять, о чем говорят, но упоминание о разъезде, куда, по словам Пантюшки, ушел отряд Костюкова, наполнило его тревогой, каким-то неясным предчувствием беды.
– По порядку докладывай, как было! – сказали за дверью. По густому, с энергичной хрипотцой голосу Лешка узнал Попова – одного из членов Совета пяти, большевика.
– Было, стало быть, так… Пошли они на разъезд, как приказано… Днем наши ходили туда на разведку, все кругом обшарили, немцев не было…
– Немцам разъезд ни к чему, – пробасил кто-то.
– Пришли… Все кругом тихо, никого не видно. Только стали оборону копать, а тут их пулеметами со всех сторон и зачали косить – засада!..
– Костюков живой?
– Какое там! Двое только и ушли, в больницу Тропиных отправили. Один так совсем кончается. Люди говорят – предали их…
У Лешки перехватило дыхание. Он растерянно оглянулся, точно желая убедиться, что он ослышался, что этого не может быть… Пантюшка, бледный, смотрел на него круглыми потемневшими глазами.
– Слыхал?
– Слыхал… Я ведь, Леш, с ними хотел идти…
Лешка, не отвечая, провел ладонью по щеке… Убили Костюкова… Как же это? Лешка вспомнил его кряжистую, плотную фигуру, крупное, морщинистое лицо с рыжими запорожскими усами. Такого, казалось, даже повалить невозможно, не то что убить… А Пахря?! Неужели и он… Шумный, крикливый, никогда не унывающий Пахря, с лукавыми, прозрачными, словно капли голубой воды, глазами…
Постепенно, точно издалека, до Лешки стал доходить решительный голос Попова:
– Предательство это или что иное – разобраться надо. Не в том сейчас гвоздь. Если немцы на разъезде, обстановка складывается совсем по-новому. Смотрите…
Через открытую дверь было видно, как в мутной от табачного дыма комнате несколько человек склонились над картой.
– Разъезд вот где… – говорил Попов. – Отсюда прямой удар по нашему правому флангу, почему мы и хотели укрепить его. Понимаете теперь, что грозит? Если немцы здесь нажмут, к вечеру ждите их в Херсоне.
Писаря около окна тревожно переглянулись. Машинистка, согнувшись над столом, разбирала чьи-то торопливые каракули. За дверью несколько секунд молчали, потом кто-то неуверенно проговорил:
– Людей сюда надо бы…
– Где ты их возьмешь, людей? – возразили ему.
– Перебросить придется…
– Откуда?..
Некоторое время ничего нельзя было разобрать: все говорили одновременно. Когда наступила тишина, послышался негромкий голос Силина:
– Чего кричать-то! Попов правильно судит. Фланг нельзя оставлять открытым – это факт. Откуда взять людей? А вот откуда…
Силин предложил перебросить к разъезду отряд черноморских матросов. Это, конечно, сильно ослабит центр, где они теперь находились, но немцы, по-видимому, отказались от надежды пробиться в центре: вот уже второй день они усиливают нажим на флангах, а на участке черноморцев – затишье.
– Набили себе шишек, больше в центре не полезут, – спокойно, точно рассуждая о домашних делах, говорил Силин. – Оставим здесь заслон с пулеметами и хватит пока. Пусть матросы выбьют немца на фланге, а там их и на прежнее место можно вернуть…
Предложение обсуждалось долго, шумно и, наконец, было принято.
Из комнаты Совета вышли Силин, Попов, еще один из штабных – громоздкий, мрачного вида фронтовик Киренко и ординарец, сообщивший о гибели костюковцев. Подвижной, черноволосый, в штатском поношенном пиджачке, Попов подошел к машинистке:
– Пишите.
Она невозмутимо, как автомат, заправила в машинку два листа бумаги, проложенные копиркой, выжидательно положила пальцы на клавиши.
– Командиру революционного отряда севастопольских матросов товарищу Мокроусову, – начал диктовать Попов.
Силин, заметив Лешку, подошел к нему.
– Ты что здесь? – И, не дожидаясь ответа, сказал: – Будет до тебя дело, Алексей. Пойдешь со мной в больницу Тропиных, по дороге расскажу. Слышал. Костюков-то с отрядом в засаду попал?
Лешка кивнул. Силин помолчал, глядя в пол. На его щеках лежали тени.
– Так-то вот… Поди к Ващенке, скажи, что я тебя беру. А это кто такой? – Казалось, Силин только сейчас заметил Пантюшку.
– Дымов, Пантелей. В караульную команду просится, – ответил Лешка. – Его отец на табачной фабрике дружину организовал.
– Тимофей Дымов?
– Ну да.
Силин внимательно оглядел Пантюшку.
– Ладно, пусть идет с нами, – сказал он, – может, сгодится.
Пантюшка вытер залоснившийся лоб. Конечно, сгодится! Уж кто-кто, а он-то!..
Светские знакомства
И вот они идут втроем вдоль пустынной Ганнибалловской улицы: рослый, широкий в плечах фронтовик и два паренька – долговязый белочубый Лешка в гимназической шинели с револьвером на поясе и коренастый, крепкий Пантюшка, повесивший драгунку на плечо стволом вниз, что считалось особым шиком.
Весна наконец наладилась. Город был залит предвечерним солнцем. Поутихший ветер нес ароматы смолы, набухающих почек, выдувал из дворов запахи сырой земли и преющих листьев. Веселые воробьи ворошили пыль на мостовой. И только безлюдье да отрывистая дрожь недалекой канонады напоминали о грозной военной судьбе осажденного Херсона.
Силин повел себя странно. Молча пройдя несколько кварталов, он вдруг кинул взгляд по сторонам и свернул в один из дворов. Здесь было пусто. В углу двора под голыми деревьями стояли вкопанные в землю круглый стол и вокруг него – низкие скамейки. Силин указал на них ребятам:
– Седайте.
Сам он сел напротив.
– Ну, хлопцы, вострите уши, что буду говорить!..
Глаза его смотрели неулыбчиво, строго, и Лешка ощутил холодок между лопатками от предчувствия, что разговор будет действительно серьезный и важный.
– Дела, значит, такие… – начал Силин. – Только смотрите, хлопцы, язык!.. – Он поднес ко рту сжатый кулак.
– Ясно.
– Не маленькие, – вставил Пантюшка. Ему очень хотелось понравиться Силину.
– Ну, ну, это я так, на всякий случай. Так вот, слушайте… Положение у нас сейчас тяжелое, людей мало. Немцев раза в три больше. Патронов не хватает. Худо! А должны мы продержаться, пока помощь не придет. Но вот какая стала наблюдаться штуковина: чуть у нас где слабина – немцы тут как тут. Вот, к примеру, Костюков с людьми… Шли они на чистое место, немцами там и не пахло, а пришли в засаду. Думаете, спроста это? Неспроста! Кто-то немцам дорогу указывает! А кто?.. Тут она и есть загвоздка. – Он помолчал, подвигал кустистыми бровями и продолжал, словно думая вслух: – В штабе у нас буза, ходят всякие, кому не лень. Тут тебе и эсеры, и самостийники, одного видел, так я точно знаю: бывший офицер, монархист, сволочь! На днях попа поймали, с немцами связь держал… Самому-то мне недосуг заняться порядком, вот и ходят… Короче, хлопцы, так. – Силин положил кулаки на шершавые доски стола. – Надо того шпиона изловить, который нас немцам выдает. И вот тут-то нужна мне ваша помощь! – Наваливаясь грудью на стол, он твердо и пристально посмотрел на ребят. – Слушайте: пока вы будете находиться при штабе, надо вам присматривать, кто приходит, с кем разговаривает, по какому делу. Если заметите что-нибудь подозрительное – сразу ко мне. Бывает, явится человек, ничего из себя особенного, ходит, лясы точит, а сам слушает, примечает и мотает на ус. Это – раз. А то, может, у него связь с кем из штабных. За этим особенно доглядывать надо. Враг в штабе – это последнее дело. Понимаете теперь, что от вас требуется?
– Понятно, товарищ Силин, – ответил Пантюшка.
– Дальше. Действовать надо с соображением, чтобы никому и не помнилось, чем вы заняты. Связь будете держать со мной, ну еще с Поповым – он в курсе дела. Другим ни гу-гу!.. Если что не ясно, говорите сразу, растолкую.
– Все ясно, – снова заверил Пантюшка.
Лешка промолчал. Он был разочарован. Значит, все-таки опять сидеть в штабе, а другие пусть дерутся… Он сжал зубы, подумал: «Сбегу!»
Силин, заметив желваки на Лешкиных щеках, сказал:
– Ты чего, Алексей? Не нравится? А ведь я вам настоящее дело предлагаю. Ты сам сообрази: пока шпионы ходят среди нас, мы перед немцами вроде голые, со всех сторон видны. Из-за них Костюкова убили, Пахрю, дружка твоего, и остальных… А сколько еще может погибнуть – думаешь о том? Мы их на задание посылаем, а немцы уже все наперед знают. И каюк: гибнут люди! Вот ведь как…
Он потянулся через стол, крепко взял Лешку за плечо:
– Ты вдумайся, какое это важное дело! Немцы к нам разведку засылают, а мы им впоперек свою, чтобы их планы поломать. Я почему тебя выбрал да вот его? Вы хлопцы молодые, на вас никто внимания не обращает. А это-то как раз и нужно. Парень ты грамотный, умом бог не обидел, здесь ты сейчас больше пользы принесешь, чем на передовой. Всему нашему делу поможешь. Понял, Алексей, говори! – Он потряс Лешку за плечо.
– Понял, – сказал Лешка, – согласен…
– Дело это опасное, – продолжал Силин. – Шпионы – народ отчаянный, возможно, драться придется. Чтобы их уловить, смелость нужна, и тут тоже надо иметь, – он показал на голову. – Ясно тебе?
И, видя по глазам парня, что тот понял, поверил, отпустил его плечо, выпрямился и заговорил по-деловому:
– Я сейчас в больницу Тропиных пойду, повидать надо тех двух, что спаслись, после на передовую. Вы вертайте назад, в штаб… Только, хлопцы, язык за зубами и чтобы незаметно было, как и что! – Он встал.
Пантюшка, который уже давно порывался что-то сказать, остановил его:
– Товарищ Силин, у меня есть одно подозрение насчет шпионов, нынче в штабе увидел…
– Быстро, – усмехнулся Силин. – Не успел прийти, а уже шпиона разглядел. Ну, кого же ты увидел?
Пантюшка покраснел.
– Вы не смейтесь, я правду говорю. Женщина у вас там сидит, белобрысая такая…
– Машинистка, что ли?
– Во-во. Так я ее знаю: это фон Гревенец, баронесса.
– Кто-о?
– Фон Гревенец, говорю, губернаторская дочка!
– Ты что, очумел, парень?
– Правда, товарищ Силин! Я ее давно знаю.
Силин посмотрел на Лешку, точно спрашивая, не спятил ли его друг. Но тот растерянно глядел на Пантюшку.
…Не так уж велик город Херсон, и Лешке, его шестнадцатилетнему старожилу, давно уже стало казаться, что он знает в лицо всех горожан. Вот почему, увидя в штабе желтоволосую женщину в темном платье, которая вначале тоже показалась ему знакомой, он не стал задумываться, где встречал ее. Мало ли где! Где-то в Херсоне.
Слова Пантюшки дали неожиданный толчок памяти.
Как-то – было это давно, когда Лешка учился еще в четвертом классе – совместный бал мужской и женской гимназий, устроенный «по случаю дня ангела возлюбленного монарха», посетил херсонский губернатор барон фон Гревенец. Вместе с ним приехало пять офицеров и молодая дама – сухопарая, с бледной нездоровой кожей и пухлыми губами. Волосы ее были пышно взбиты, на шее и на руках сияли драгоценности.
Офицеры, снисходительно улыбаясь, танцевали с онемевшими от счастья и смущения гимназистками. Даму пригласил грозный инспектор городских училищ Левушкин. Они сделали несколько кругов по залу. На плечах дамы развевалась белая, из тончайшего газа, накидка. Голову она держала неподвижно, слегка откинув назад, точно рассматривала угри на упитанном лице инспектора. После танца она подошла к стоявшим группкой офицерам, что-то сказала им, брезгливо усмехаясь, и они громко захохотали и стали по очереди целовать ей руку…
Вскоре все они уехали.
Сухопарая дама была дочерью губернатора. Ее звали Элиза фон Гревенец.
И вот, вспоминая штабную машинистку, Лешка уже не сомневался, что она и дочь губернатора – один и тот же человек, хотя и было на ней сейчас скромное платье и волосы зачесаны гладко, как у монашенки.
Лешка был ошеломлен. Великолепная, блестящая, насмешливая, вся точно из иного мира Элиза фон Гревенец и вдруг – машинистка в штабе восставших фронтовиков!..
Видя, какое впечатление произвели на Лешку слова его приятеля, Силин нахмурился и снова опустился на скамейку:
– А ну, рассказывай, что знаешь! – приказал он.
История Пантюшкиного великосветского знакомства была не сложна.
Напротив второй мужской гимназии находился так называемый Спортинг-клуб. Когда-то на том месте был велодром с дощатым, овальной формы треком, но так как любителей велосипедного спорта в Херсоне оказалось недостаточно, хозяин велодрома трек разобрал, и на его месте раскатали площадки и натянули сетки для лаун-тенниса. Пантюшка ходил сюда, понятно, не для того чтобы упражняться в шикарной английской игре. В Спортинг-клуб его пускал знакомый сторож. Здесь, подавая мячи игрокам, можно было заработать несколько пятаков, что было немаловажно для Пантюшкиного бюджета. В Спортинг-клубе он видел несколько раз молодую фон Гревенец. В короткой белой юбке, худая, с голыми ногами, она играла в теннис с офицерами местного гарнизона и с иностранным вице-консулом господином Бодуэном, аккредитованным в Херсоне. Это был очень высокий поджарый человек с гладким, без морщин, узким лицом, седыми висками и такими тонкими губами, точно они и вовсе отсутствовали. Сыграв несколько партий, он подолгу беседовал с фон Гревенец не по-русски и угощал ее английскими папиросами…
Все это ребята, как могли, рассказали Силину.
– Вот так история! – Силин крепко потер пальцами небритый подбородок.
Он начал вспоминать:
– Ее нам управляющий гостиницей подсунул… Говорил: вдова, раньше тоже у него работала. Фон Гревенец? И фамилия-то немецкая. Ну и ну!.. А смелая баба! Ее ведь, наверно, знают в городе?
– Кто ее знает! – возразил Пантюшка. – Жила-то она не здесь, только на лето приезжала. А как приедет, все больше у себя сидит, в Спортинг-клуб только и ходила. Да и разве такая она была! Видали: черную хламиду напялила, глаза не поднимает. Я и то не сразу признал.
– Да-а… – Силин, задумавшись, несколько секунд смотрел на возбужденное Пантюшкино лицо с синяком под глазом. – Вот что, хлопцы, – сказал он, – здесь с кондачка нельзя решать. Проверить надо. Если это шпионка, значит, она с кем-то держит связь. Вы пока не подавайте виду, но следите в оба!.. Она ведь, кажется, при гостинице живет?
– При гостинице, – подтвердил Лешка.
– Ходит куда-нибудь, не замечал?
– Не знаю. Ни к чему было.
– А теперь надо смотреть. Тебя, Алексей, она уже приметила, а Пантелей – человек новый, так что пусть на глаза ей пока не показывается. Если придет к ней кто-нибудь, шума не поднимайте, а тишком-тишком за тем человеком последите, куда пойдет, с кем встретится. Понятно?
Он встал и по-мужски крепко пожал им обоим руки.
– Ну, хлопцы, на вас вся надежда. Большую пользу принести можете!
– Товарищ Силин, а если она сбежит? – спросил Пантюшка.
– Пока не сбежит, думаю. Как сидела, так и будет сидеть. А я к вечеру вернусь, тогда подумаем, что делать дальше…
Он взглянул на выходившие во двор запертые окна дома, осунул ремень на шинели.
– Я первый выйду, а вы минут через пяток. Пока, хлопцы, счастливо.
Он пошел к воротам. Прежде чем выйти на улицу, еще раз ободряюще подмигнул ребятам.
Друзья переглянулись. Пантюшка вздохнул:
– Ох, дела-а!
– Смотри, Пантелей, если язык где-нибудь распустишь, убью! – пообещал Лешка. – Я тебя к Силину привел, я за тебя и отвечаю.
– За собой лучше следи! – надувшись, буркнул Пантюшка. – Как бы самому не попало.
Весна наконец наладилась. Город был залит предвечерним солнцем. Поутихший ветер нес ароматы смолы, набухающих почек, выдувал из дворов запахи сырой земли и преющих листьев. Веселые воробьи ворошили пыль на мостовой. И только безлюдье да отрывистая дрожь недалекой канонады напоминали о грозной военной судьбе осажденного Херсона.
Силин повел себя странно. Молча пройдя несколько кварталов, он вдруг кинул взгляд по сторонам и свернул в один из дворов. Здесь было пусто. В углу двора под голыми деревьями стояли вкопанные в землю круглый стол и вокруг него – низкие скамейки. Силин указал на них ребятам:
– Седайте.
Сам он сел напротив.
– Ну, хлопцы, вострите уши, что буду говорить!..
Глаза его смотрели неулыбчиво, строго, и Лешка ощутил холодок между лопатками от предчувствия, что разговор будет действительно серьезный и важный.
– Дела, значит, такие… – начал Силин. – Только смотрите, хлопцы, язык!.. – Он поднес ко рту сжатый кулак.
– Ясно.
– Не маленькие, – вставил Пантюшка. Ему очень хотелось понравиться Силину.
– Ну, ну, это я так, на всякий случай. Так вот, слушайте… Положение у нас сейчас тяжелое, людей мало. Немцев раза в три больше. Патронов не хватает. Худо! А должны мы продержаться, пока помощь не придет. Но вот какая стала наблюдаться штуковина: чуть у нас где слабина – немцы тут как тут. Вот, к примеру, Костюков с людьми… Шли они на чистое место, немцами там и не пахло, а пришли в засаду. Думаете, спроста это? Неспроста! Кто-то немцам дорогу указывает! А кто?.. Тут она и есть загвоздка. – Он помолчал, подвигал кустистыми бровями и продолжал, словно думая вслух: – В штабе у нас буза, ходят всякие, кому не лень. Тут тебе и эсеры, и самостийники, одного видел, так я точно знаю: бывший офицер, монархист, сволочь! На днях попа поймали, с немцами связь держал… Самому-то мне недосуг заняться порядком, вот и ходят… Короче, хлопцы, так. – Силин положил кулаки на шершавые доски стола. – Надо того шпиона изловить, который нас немцам выдает. И вот тут-то нужна мне ваша помощь! – Наваливаясь грудью на стол, он твердо и пристально посмотрел на ребят. – Слушайте: пока вы будете находиться при штабе, надо вам присматривать, кто приходит, с кем разговаривает, по какому делу. Если заметите что-нибудь подозрительное – сразу ко мне. Бывает, явится человек, ничего из себя особенного, ходит, лясы точит, а сам слушает, примечает и мотает на ус. Это – раз. А то, может, у него связь с кем из штабных. За этим особенно доглядывать надо. Враг в штабе – это последнее дело. Понимаете теперь, что от вас требуется?
– Понятно, товарищ Силин, – ответил Пантюшка.
– Дальше. Действовать надо с соображением, чтобы никому и не помнилось, чем вы заняты. Связь будете держать со мной, ну еще с Поповым – он в курсе дела. Другим ни гу-гу!.. Если что не ясно, говорите сразу, растолкую.
– Все ясно, – снова заверил Пантюшка.
Лешка промолчал. Он был разочарован. Значит, все-таки опять сидеть в штабе, а другие пусть дерутся… Он сжал зубы, подумал: «Сбегу!»
Силин, заметив желваки на Лешкиных щеках, сказал:
– Ты чего, Алексей? Не нравится? А ведь я вам настоящее дело предлагаю. Ты сам сообрази: пока шпионы ходят среди нас, мы перед немцами вроде голые, со всех сторон видны. Из-за них Костюкова убили, Пахрю, дружка твоего, и остальных… А сколько еще может погибнуть – думаешь о том? Мы их на задание посылаем, а немцы уже все наперед знают. И каюк: гибнут люди! Вот ведь как…
Он потянулся через стол, крепко взял Лешку за плечо:
– Ты вдумайся, какое это важное дело! Немцы к нам разведку засылают, а мы им впоперек свою, чтобы их планы поломать. Я почему тебя выбрал да вот его? Вы хлопцы молодые, на вас никто внимания не обращает. А это-то как раз и нужно. Парень ты грамотный, умом бог не обидел, здесь ты сейчас больше пользы принесешь, чем на передовой. Всему нашему делу поможешь. Понял, Алексей, говори! – Он потряс Лешку за плечо.
– Понял, – сказал Лешка, – согласен…
– Дело это опасное, – продолжал Силин. – Шпионы – народ отчаянный, возможно, драться придется. Чтобы их уловить, смелость нужна, и тут тоже надо иметь, – он показал на голову. – Ясно тебе?
И, видя по глазам парня, что тот понял, поверил, отпустил его плечо, выпрямился и заговорил по-деловому:
– Я сейчас в больницу Тропиных пойду, повидать надо тех двух, что спаслись, после на передовую. Вы вертайте назад, в штаб… Только, хлопцы, язык за зубами и чтобы незаметно было, как и что! – Он встал.
Пантюшка, который уже давно порывался что-то сказать, остановил его:
– Товарищ Силин, у меня есть одно подозрение насчет шпионов, нынче в штабе увидел…
– Быстро, – усмехнулся Силин. – Не успел прийти, а уже шпиона разглядел. Ну, кого же ты увидел?
Пантюшка покраснел.
– Вы не смейтесь, я правду говорю. Женщина у вас там сидит, белобрысая такая…
– Машинистка, что ли?
– Во-во. Так я ее знаю: это фон Гревенец, баронесса.
– Кто-о?
– Фон Гревенец, говорю, губернаторская дочка!
– Ты что, очумел, парень?
– Правда, товарищ Силин! Я ее давно знаю.
Силин посмотрел на Лешку, точно спрашивая, не спятил ли его друг. Но тот растерянно глядел на Пантюшку.
…Не так уж велик город Херсон, и Лешке, его шестнадцатилетнему старожилу, давно уже стало казаться, что он знает в лицо всех горожан. Вот почему, увидя в штабе желтоволосую женщину в темном платье, которая вначале тоже показалась ему знакомой, он не стал задумываться, где встречал ее. Мало ли где! Где-то в Херсоне.
Слова Пантюшки дали неожиданный толчок памяти.
Как-то – было это давно, когда Лешка учился еще в четвертом классе – совместный бал мужской и женской гимназий, устроенный «по случаю дня ангела возлюбленного монарха», посетил херсонский губернатор барон фон Гревенец. Вместе с ним приехало пять офицеров и молодая дама – сухопарая, с бледной нездоровой кожей и пухлыми губами. Волосы ее были пышно взбиты, на шее и на руках сияли драгоценности.
Офицеры, снисходительно улыбаясь, танцевали с онемевшими от счастья и смущения гимназистками. Даму пригласил грозный инспектор городских училищ Левушкин. Они сделали несколько кругов по залу. На плечах дамы развевалась белая, из тончайшего газа, накидка. Голову она держала неподвижно, слегка откинув назад, точно рассматривала угри на упитанном лице инспектора. После танца она подошла к стоявшим группкой офицерам, что-то сказала им, брезгливо усмехаясь, и они громко захохотали и стали по очереди целовать ей руку…
Вскоре все они уехали.
Сухопарая дама была дочерью губернатора. Ее звали Элиза фон Гревенец.
И вот, вспоминая штабную машинистку, Лешка уже не сомневался, что она и дочь губернатора – один и тот же человек, хотя и было на ней сейчас скромное платье и волосы зачесаны гладко, как у монашенки.
Лешка был ошеломлен. Великолепная, блестящая, насмешливая, вся точно из иного мира Элиза фон Гревенец и вдруг – машинистка в штабе восставших фронтовиков!..
Видя, какое впечатление произвели на Лешку слова его приятеля, Силин нахмурился и снова опустился на скамейку:
– А ну, рассказывай, что знаешь! – приказал он.
История Пантюшкиного великосветского знакомства была не сложна.
Напротив второй мужской гимназии находился так называемый Спортинг-клуб. Когда-то на том месте был велодром с дощатым, овальной формы треком, но так как любителей велосипедного спорта в Херсоне оказалось недостаточно, хозяин велодрома трек разобрал, и на его месте раскатали площадки и натянули сетки для лаун-тенниса. Пантюшка ходил сюда, понятно, не для того чтобы упражняться в шикарной английской игре. В Спортинг-клуб его пускал знакомый сторож. Здесь, подавая мячи игрокам, можно было заработать несколько пятаков, что было немаловажно для Пантюшкиного бюджета. В Спортинг-клубе он видел несколько раз молодую фон Гревенец. В короткой белой юбке, худая, с голыми ногами, она играла в теннис с офицерами местного гарнизона и с иностранным вице-консулом господином Бодуэном, аккредитованным в Херсоне. Это был очень высокий поджарый человек с гладким, без морщин, узким лицом, седыми висками и такими тонкими губами, точно они и вовсе отсутствовали. Сыграв несколько партий, он подолгу беседовал с фон Гревенец не по-русски и угощал ее английскими папиросами…
Все это ребята, как могли, рассказали Силину.
– Вот так история! – Силин крепко потер пальцами небритый подбородок.
Он начал вспоминать:
– Ее нам управляющий гостиницей подсунул… Говорил: вдова, раньше тоже у него работала. Фон Гревенец? И фамилия-то немецкая. Ну и ну!.. А смелая баба! Ее ведь, наверно, знают в городе?
– Кто ее знает! – возразил Пантюшка. – Жила-то она не здесь, только на лето приезжала. А как приедет, все больше у себя сидит, в Спортинг-клуб только и ходила. Да и разве такая она была! Видали: черную хламиду напялила, глаза не поднимает. Я и то не сразу признал.
– Да-а… – Силин, задумавшись, несколько секунд смотрел на возбужденное Пантюшкино лицо с синяком под глазом. – Вот что, хлопцы, – сказал он, – здесь с кондачка нельзя решать. Проверить надо. Если это шпионка, значит, она с кем-то держит связь. Вы пока не подавайте виду, но следите в оба!.. Она ведь, кажется, при гостинице живет?
– При гостинице, – подтвердил Лешка.
– Ходит куда-нибудь, не замечал?
– Не знаю. Ни к чему было.
– А теперь надо смотреть. Тебя, Алексей, она уже приметила, а Пантелей – человек новый, так что пусть на глаза ей пока не показывается. Если придет к ней кто-нибудь, шума не поднимайте, а тишком-тишком за тем человеком последите, куда пойдет, с кем встретится. Понятно?
Он встал и по-мужски крепко пожал им обоим руки.
– Ну, хлопцы, на вас вся надежда. Большую пользу принести можете!
– Товарищ Силин, а если она сбежит? – спросил Пантюшка.
– Пока не сбежит, думаю. Как сидела, так и будет сидеть. А я к вечеру вернусь, тогда подумаем, что делать дальше…
Он взглянул на выходившие во двор запертые окна дома, осунул ремень на шинели.
– Я первый выйду, а вы минут через пяток. Пока, хлопцы, счастливо.
Он пошел к воротам. Прежде чем выйти на улицу, еще раз ободряюще подмигнул ребятам.
Друзья переглянулись. Пантюшка вздохнул:
– Ох, дела-а!
– Смотри, Пантелей, если язык где-нибудь распустишь, убью! – пообещал Лешка. – Я тебя к Силину привел, я за тебя и отвечаю.
– За собой лучше следи! – надувшись, буркнул Пантюшка. – Как бы самому не попало.
Марков
Под впечатлением разговора с Силиным Лешка был готов к самым решительным и немедленным действиям. Но ни он, ни Пантюшка не предполагали, что начать свою новую деятельность им придется так скоро.
Когда они вышли со двора и направились к штабу, Лешка вдруг увидел шедшего впереди них плечистого парня в гимназической шинели и узнал Маркова. Лешка вздрогнул. Неожиданная догадка мелькнула у него в уме. Неужели Марков, этот купеческий сынок, не зря болтается возле штаба?! Он вспомнил свою встречу с ним три дня тому назад, странный разговор о немцах, слова Ващенко о том, что Марков не впервой появляется здесь… Потом ему вспомнилось, что Марков хотел зайти в штаб, но почему-то передумал. Неужели?!
Лешка невольно пошел быстрее.
Однако Марков, миновав гостиницу, свернул в одну из боковых улиц, и Лешка успокоился.
Придя в штаб, он завел приятеля в караульное помещение, где в это время никого не было, а сам побежал наверх, в канцелярию. Ему не терпелось проверить, действительно ли машинистка – фон Гревенец.
Перед дверью он постарался принять озабоченный вид. Машинистка сидела на своем месте около комнаты Совета. Одного взгляда на нее Лешке было достаточно, чтобы убедиться: она! Ошибки быть не могло. Как он сразу не узнал это бледное лицо, лиловые, точно от недосыпания, тени в глазницах и брезгливо опущенные уголки губ! Барышня фон Гревенец на потрепанной, тарахтящей от старости пишущей машинке отпечатывала боевые декреты Совета пяти!
Лешка прошел мимо нее, пробормотал как бы про себя: «А Силина нет?» – и, повернувшись, вышел в коридор.
На лестничной площадке он столкнулся… с Марковым.
В первую минуту Лешка опешил. Не зная, как вести себя, он хотел уже пройти мимо, но Марков сам остановил его.
– Здравствуй! – сказал он, улыбаясь во весь рот. – Ты что, не узнаешь?
– А… здорово, – проговорил Лешка и покашлял, прочищая горло от внезапной хрипоты.
– Хорошо, что я тебя встретил! – оживленно сказал Марков. – Я, признаться, даже искать тебя хотел! – Он протянул Лешке руку.
Тот почти машинально пожал ее. Марков, казалось, был искренне рад его видеть.
– Послушай, у меня к тебе есть дело. Ты не занят?
– Нет. Какое дело?
Марков взял его за пуговицу шинели и отвел в сторону.
– Дело вот какое, – доверительно заговорил он. – Я тебе все расскажу, ты здесь свой человек, может быть, посоветуешь, как поступить… Понимаешь: конфисковали папино имущество. Это общее явление, я не возражаю. Я ведь, как ты, наверное, знаешь, сам революционер… Но мы с матерью сейчас очень нуждаемся, а мне сказали, что Совет пяти выдает какую-то денежную компенсацию за конфискованные вещи. Ты ничего не слышал об этом?
– Нет, не слышал.
Марков сокрушенно вздохнул.
– Жаль. Если врут насчет компенсации, то я просто не знаю, что делать! Положение у нас катастрофическое, поверь мне, в жизни такого не было!.. Ну, ладно, пусть даже не компенсируют, но я рассчитываю отхлопотать хотя бы нашу моторную лодку. По закону ее вообще не должны были забирать… – Он начал подробно, приводя множество доводов, доказывать, что прогулочная моторная лодка не является орудием производства и потому не подлежит конфискации.
Лешка близко видел его серые шкодливые глазки, и в мозгу у него проносилось: «Врет… врет… Что делать?.. Что делать?»
– Может быть, ты посоветуешь, к кому обратиться? – спросил Марков.
– Вот что, – стараясь говорить как можно спокойнее, сказал Лешка, – тебе надо прямо к кому-нибудь из пятерки, такие дела только они решают. Сейчас никого нет, хочешь – подожди.
– А это долго?
– По-разному бывает. Иди в канцелярию и посиди там.
Марков быстро посмотрел на него, отвел глаза и, точно в раздумье, проговорил:
– Пожалуй, стоит подождать…
Лешка сам подвел его к канцелярии и открыл дверь. Машинистка подняла и опустила голову.
– Вот здесь и посиди, – сказал Лешка, – скоро кто-нибудь придет.
– Спасибо тебе! – горячо поблагодарил Марков. – Я подожду.
– Не за что… Пойду, дело есть.
– Ладно, ладно, теперь уж я сам.
Лешка вышел из канцелярии.
…По лестнице он летел со всех ног. Вихрем ворвался в караульное помещение.
– Пантюшка, скорей!
– Что такое? Что случилось?
– Пришел к ней один!.. Ты Витьку Маркова знаешь? У которого моторка была?
– Нет.
– Сейчас увидишь… Гимназист, со мной учился… Скорей, тебе говорят!
– Чего скорей-то?
– Беги на угол, спрячься. Как увидишь, что он вышел, иди за ним, а я следом за тобой! Меня он знает…
Пантюшка всполошился, вскочил, схватил драгунку.
– Скорей! – торопил Лешка. – Стой! Винтовку оставь, слишком заметно.
– Как же я без оружия-то?
– На кой оно тебе?!
– Без оружия не пойду! – упрямо заявил Пантюшка.
– Тьфу, дурак! – На столе валялся немецкий ножевой штык, которым резали хлеб. Лешка сунул его Пантюшке: – На, спрячь под куртку. Да скорей же, черт!
Он швырнул драгунку на топчан и вытолкал Пантюшку из комнаты…
Что бы ни думал Лешка о Маркове, как бы ни презирал за буржуйское происхождение, у него все же не сразу уложилось в голове, что Марков работает на немцев. Чтобы убедиться, он и отвел его к фон Гревенец. Машинистка только одно мгновение смотрела на вошедшего Маркова, но Лешка успел заметить, как бесстрастное лицо женщины вдруг точно дрогнуло и напряглось. И Лешкины подозрения стали уверенностью. Уверенностью в том, что фон Гревенец – шпионка…
В Лешкином представлении на такое предательство мог пойти только человек, смертельно ненавидящий революцию в любом ее виде. А ведь Марков ходил в эсерах и на митингах выкрикивал революционные лозунги!
Было от чего растеряться!
Себя Лешка считал большевиком. Во-первых, большевиком был его отец, самый значительный для него человек на земле. Во-вторых, почему-то именно среди большевиков попадались люди, которые внушали ему наибольшее доверие, – такие, например, как Силин, – и то, что они говорили о революции, казалось ему самым убедительным из всего, что ему доводилось слышать на многочисленных митингах. Это была революция для него, для Пантюшки, для Пантюшкиного отца, и вместе с тем она не подходила для Глущенко, что также говорило в ее пользу. У этой революции был головокружительный размах. Весь мир должен был запылать от нее. И Лешка со всей страстью молодой души верил в мировую большевистскую революцию!
Между тем в Херсоне подвизалось много разных партий, члены которых готовы были горло перегрызть друг другу, доказывая, что именно они-то и есть единственные подлинные революционеры.
Многие херсонские мальчишки приписывали себя к эсерам. Каждому льстило называться революционером, да еще и социалистом. Лешка не очень-то разбирался в партийных программах. Он отрицательно относился к эсерам главным образом потому, что так к ним относились большевики. Но в глубине души Лешка и эсерам не мог отказать в революционности: слишком уж бойко выступали они на митингах.
И вот оказывалось, что эсеровский прихвостень – Марков – работает на немцев!
Следовало бы хорошенько подумать, посоветоваться со знающими людьми… Но сейчас Лешка твердо знал одно: кем бы ни был Марков, он – враг, он предает людей, проливающих кровь за революцию. И этого нельзя допустить!
Когда минут через пятнадцать после встречи на лестнице Марков вышел из штаба, Лешка сидел на каменной тумбе возле ворот и перочинным ножом строгал палку. Он был без винтовки, револьвер висел под шинелью.
– Ты здесь? – сказал Марков. – Знаешь, я решил не ждать. Начальство, говорят, не скоро придет. Лучше еще раз зайти. Тебе, конечно, большое спасибо, теперь-то я хотя бы знаю, к кому обращаться…
Он принялся с жаром благодарить Лешку за участие, пустился в рассуждения о том, что старые гимназические товарищи должны помогать друг другу, особенно в такое трудное время… В глазах у него Лешка разглядел колючие смешливые искорки.
– Так я позже зайду… А может быть, завтра.
Лешка равнодушно пожал плечами.
– Ну, пока, спасибо тебе! Хороший ты парень!
– Ничего, не стоит, – сказал Лешка.
Дойдя до угла, Марков еще раз обернулся. Он даже помахал Лешке рукой.
«Доволен, – подумал Лешка, – обманул меня!»
Наклонившись, он сосредоточенно выстругивал набалдашник у палки. Марков свернул за угол, а спустя несколько секунд улицу в конце квартала зигзагом перебежал Пантюшка. На углу подождал немного и исчез. Тогда Лешка вскочил, сунул ножик в карман и, забыв про палку, помчался вслед за ним.
Когда они вышли со двора и направились к штабу, Лешка вдруг увидел шедшего впереди них плечистого парня в гимназической шинели и узнал Маркова. Лешка вздрогнул. Неожиданная догадка мелькнула у него в уме. Неужели Марков, этот купеческий сынок, не зря болтается возле штаба?! Он вспомнил свою встречу с ним три дня тому назад, странный разговор о немцах, слова Ващенко о том, что Марков не впервой появляется здесь… Потом ему вспомнилось, что Марков хотел зайти в штаб, но почему-то передумал. Неужели?!
Лешка невольно пошел быстрее.
Однако Марков, миновав гостиницу, свернул в одну из боковых улиц, и Лешка успокоился.
Придя в штаб, он завел приятеля в караульное помещение, где в это время никого не было, а сам побежал наверх, в канцелярию. Ему не терпелось проверить, действительно ли машинистка – фон Гревенец.
Перед дверью он постарался принять озабоченный вид. Машинистка сидела на своем месте около комнаты Совета. Одного взгляда на нее Лешке было достаточно, чтобы убедиться: она! Ошибки быть не могло. Как он сразу не узнал это бледное лицо, лиловые, точно от недосыпания, тени в глазницах и брезгливо опущенные уголки губ! Барышня фон Гревенец на потрепанной, тарахтящей от старости пишущей машинке отпечатывала боевые декреты Совета пяти!
Лешка прошел мимо нее, пробормотал как бы про себя: «А Силина нет?» – и, повернувшись, вышел в коридор.
На лестничной площадке он столкнулся… с Марковым.
В первую минуту Лешка опешил. Не зная, как вести себя, он хотел уже пройти мимо, но Марков сам остановил его.
– Здравствуй! – сказал он, улыбаясь во весь рот. – Ты что, не узнаешь?
– А… здорово, – проговорил Лешка и покашлял, прочищая горло от внезапной хрипоты.
– Хорошо, что я тебя встретил! – оживленно сказал Марков. – Я, признаться, даже искать тебя хотел! – Он протянул Лешке руку.
Тот почти машинально пожал ее. Марков, казалось, был искренне рад его видеть.
– Послушай, у меня к тебе есть дело. Ты не занят?
– Нет. Какое дело?
Марков взял его за пуговицу шинели и отвел в сторону.
– Дело вот какое, – доверительно заговорил он. – Я тебе все расскажу, ты здесь свой человек, может быть, посоветуешь, как поступить… Понимаешь: конфисковали папино имущество. Это общее явление, я не возражаю. Я ведь, как ты, наверное, знаешь, сам революционер… Но мы с матерью сейчас очень нуждаемся, а мне сказали, что Совет пяти выдает какую-то денежную компенсацию за конфискованные вещи. Ты ничего не слышал об этом?
– Нет, не слышал.
Марков сокрушенно вздохнул.
– Жаль. Если врут насчет компенсации, то я просто не знаю, что делать! Положение у нас катастрофическое, поверь мне, в жизни такого не было!.. Ну, ладно, пусть даже не компенсируют, но я рассчитываю отхлопотать хотя бы нашу моторную лодку. По закону ее вообще не должны были забирать… – Он начал подробно, приводя множество доводов, доказывать, что прогулочная моторная лодка не является орудием производства и потому не подлежит конфискации.
Лешка близко видел его серые шкодливые глазки, и в мозгу у него проносилось: «Врет… врет… Что делать?.. Что делать?»
– Может быть, ты посоветуешь, к кому обратиться? – спросил Марков.
– Вот что, – стараясь говорить как можно спокойнее, сказал Лешка, – тебе надо прямо к кому-нибудь из пятерки, такие дела только они решают. Сейчас никого нет, хочешь – подожди.
– А это долго?
– По-разному бывает. Иди в канцелярию и посиди там.
Марков быстро посмотрел на него, отвел глаза и, точно в раздумье, проговорил:
– Пожалуй, стоит подождать…
Лешка сам подвел его к канцелярии и открыл дверь. Машинистка подняла и опустила голову.
– Вот здесь и посиди, – сказал Лешка, – скоро кто-нибудь придет.
– Спасибо тебе! – горячо поблагодарил Марков. – Я подожду.
– Не за что… Пойду, дело есть.
– Ладно, ладно, теперь уж я сам.
Лешка вышел из канцелярии.
…По лестнице он летел со всех ног. Вихрем ворвался в караульное помещение.
– Пантюшка, скорей!
– Что такое? Что случилось?
– Пришел к ней один!.. Ты Витьку Маркова знаешь? У которого моторка была?
– Нет.
– Сейчас увидишь… Гимназист, со мной учился… Скорей, тебе говорят!
– Чего скорей-то?
– Беги на угол, спрячься. Как увидишь, что он вышел, иди за ним, а я следом за тобой! Меня он знает…
Пантюшка всполошился, вскочил, схватил драгунку.
– Скорей! – торопил Лешка. – Стой! Винтовку оставь, слишком заметно.
– Как же я без оружия-то?
– На кой оно тебе?!
– Без оружия не пойду! – упрямо заявил Пантюшка.
– Тьфу, дурак! – На столе валялся немецкий ножевой штык, которым резали хлеб. Лешка сунул его Пантюшке: – На, спрячь под куртку. Да скорей же, черт!
Он швырнул драгунку на топчан и вытолкал Пантюшку из комнаты…
Что бы ни думал Лешка о Маркове, как бы ни презирал за буржуйское происхождение, у него все же не сразу уложилось в голове, что Марков работает на немцев. Чтобы убедиться, он и отвел его к фон Гревенец. Машинистка только одно мгновение смотрела на вошедшего Маркова, но Лешка успел заметить, как бесстрастное лицо женщины вдруг точно дрогнуло и напряглось. И Лешкины подозрения стали уверенностью. Уверенностью в том, что фон Гревенец – шпионка…
В Лешкином представлении на такое предательство мог пойти только человек, смертельно ненавидящий революцию в любом ее виде. А ведь Марков ходил в эсерах и на митингах выкрикивал революционные лозунги!
Было от чего растеряться!
Себя Лешка считал большевиком. Во-первых, большевиком был его отец, самый значительный для него человек на земле. Во-вторых, почему-то именно среди большевиков попадались люди, которые внушали ему наибольшее доверие, – такие, например, как Силин, – и то, что они говорили о революции, казалось ему самым убедительным из всего, что ему доводилось слышать на многочисленных митингах. Это была революция для него, для Пантюшки, для Пантюшкиного отца, и вместе с тем она не подходила для Глущенко, что также говорило в ее пользу. У этой революции был головокружительный размах. Весь мир должен был запылать от нее. И Лешка со всей страстью молодой души верил в мировую большевистскую революцию!
Между тем в Херсоне подвизалось много разных партий, члены которых готовы были горло перегрызть друг другу, доказывая, что именно они-то и есть единственные подлинные революционеры.
Многие херсонские мальчишки приписывали себя к эсерам. Каждому льстило называться революционером, да еще и социалистом. Лешка не очень-то разбирался в партийных программах. Он отрицательно относился к эсерам главным образом потому, что так к ним относились большевики. Но в глубине души Лешка и эсерам не мог отказать в революционности: слишком уж бойко выступали они на митингах.
И вот оказывалось, что эсеровский прихвостень – Марков – работает на немцев!
Следовало бы хорошенько подумать, посоветоваться со знающими людьми… Но сейчас Лешка твердо знал одно: кем бы ни был Марков, он – враг, он предает людей, проливающих кровь за революцию. И этого нельзя допустить!
Когда минут через пятнадцать после встречи на лестнице Марков вышел из штаба, Лешка сидел на каменной тумбе возле ворот и перочинным ножом строгал палку. Он был без винтовки, револьвер висел под шинелью.
– Ты здесь? – сказал Марков. – Знаешь, я решил не ждать. Начальство, говорят, не скоро придет. Лучше еще раз зайти. Тебе, конечно, большое спасибо, теперь-то я хотя бы знаю, к кому обращаться…
Он принялся с жаром благодарить Лешку за участие, пустился в рассуждения о том, что старые гимназические товарищи должны помогать друг другу, особенно в такое трудное время… В глазах у него Лешка разглядел колючие смешливые искорки.
– Так я позже зайду… А может быть, завтра.
Лешка равнодушно пожал плечами.
– Ну, пока, спасибо тебе! Хороший ты парень!
– Ничего, не стоит, – сказал Лешка.
Дойдя до угла, Марков еще раз обернулся. Он даже помахал Лешке рукой.
«Доволен, – подумал Лешка, – обманул меня!»
Наклонившись, он сосредоточенно выстругивал набалдашник у палки. Марков свернул за угол, а спустя несколько секунд улицу в конце квартала зигзагом перебежал Пантюшка. На углу подождал немного и исчез. Тогда Лешка вскочил, сунул ножик в карман и, забыв про палку, помчался вслед за ним.
Человек в шинели
Марков встретился с человеком во фронтовой шинели под извозчичьим навесом большого каменного дома. То, что он передал ему, издали казалось аккуратно свернутой черной тряпицей. Обменявшись несколькими словами, они разошлись. Марков пошел прямо, незнакомец направился в противоположную сторону.
Возле запертых ворот одного из дворов, на сваленных грудой темных от времени бревнах сидели два паренька: один – гимназист-старшеклассник, другой из подмастерьев, в черной куртке и большом картузе. Гимназист вертел в воздухе монету. Паренек в куртке с любопытством посмотрел на незнакомца. Тот закашлялся, прикрываясь ладонью.
– Смотри сюда! – закричал гимназист. – Орел или решка?
Мальчишки наклонились над упавшей монетой. Забыв, казалось, обо всем на свете, они играли в орлянку. Незнакомец не спеша прошел мимо них.
Когда он был достаточно далеко, Лешка свирепо зашипел:
– Что ты вылупился на него! Завалить все хочешь?
Возле запертых ворот одного из дворов, на сваленных грудой темных от времени бревнах сидели два паренька: один – гимназист-старшеклассник, другой из подмастерьев, в черной куртке и большом картузе. Гимназист вертел в воздухе монету. Паренек в куртке с любопытством посмотрел на незнакомца. Тот закашлялся, прикрываясь ладонью.
– Смотри сюда! – закричал гимназист. – Орел или решка?
Мальчишки наклонились над упавшей монетой. Забыв, казалось, обо всем на свете, они играли в орлянку. Незнакомец не спеша прошел мимо них.
Когда он был достаточно далеко, Лешка свирепо зашипел:
– Что ты вылупился на него! Завалить все хочешь?