Страница:
Уважение к Императрице было столь велико, что никто не рискнул публично подвергнуть критике ее позицию, хотя она серьезно поколебала позиции «кирилловцев»…
Главные траурные церемонии происходили в Дании, и порядок похорон был определен королем Христианом X. В Копенгаген стали съезжаться родственники, известные деятели русского зарубежья: Великий князь Александр Михайлович (зять покойной), Великий князь Кирилл Владимирович, Великая княгиня Мария Павловна (Младшая), князь императорской крови Гавриил Константинович, несколько других членов свергнутой династии; глава русского церковного управления за границей митрополит Евлогий (1868–1946), бывший премьер А.Ф. Трепов (1862–1928), представители от различных офицерских объединений и эмигрантских союзов.
Прибыли также и особы королевских кровей: племянник покойной Король Норвегии Гаоокон (Хокон) VII, кронпринц шведский Густав-Адольф, сыновья английского короля Георга V: герцог Йоркский – будущий Король Георг VI, отец Королевы Елизаветы II и герцог Уэльский – будущий Король Эдуард VIII, Король Бельгии Альберт I и другие.
16 октября гроб с телом Императрицы покинул виллу Видёре. Императрица начала свое последнее путешествие, маршрут которого уже не зависел от ее воли.
Стоял теплый, тихий и солнечный день. Было почти безветренно; довольно редкий случай для осенней Дании, непрерывно продуваемой насквозь ветрами холодных морей. Окутанный багряно-золотой пеленой Клампенборг провожал своего старожила, человека, узнавшего и полюбившего этот столичный пригород давно, много десятилетий тому назад, когда не было еще ни кинематографа, ни телефона, ни электричества, ни автомобилей, но были эти тенистые и почти безлюдные в будние дни аллеи, эти ухоженные газоны, яркие цветники, утопающие в зелени виллы.
Еще молоденькой девочкой, на пороге своей юности, она бывала здесь со своими родителями, братьями и сестрами. Здесь они играли под сенью старых лип, принимала морские ванны, рекомендованные врачами, считавшими, что Принцесса, в силу хрупкости своего телосложения, непременно должна заниматься закаливанием. Она была слишком аккуратной, чтобы не следовать рекомендациям старших, но и слишком своенравной, чтобы безропотно подчиняться. Купалась же она всегда с большой радостью, довольно быстро научилась неплохо плавать и в шестнадцать лет уже могла заплывать довольно далеко.
В Клампенборг она привезла своего мужа, Цесаревича Александра Александровича, когда впервые вернулась из России в родительский дом после свадьбы. Это случилось летом 1867 года. Они провели вместе радостные часы, купаясь в море и отдыхая на берегу. И муж, выросший среди импозантных ландшафтных и пейзажных парков Царского Села, Петергофа и Гатчины, хорошо знакомый с почти девственной природой русской равнины, был очарован видом датской «сельскости», гармонией естественной красоты и дел рук человеческих.
Своей матери Императрице Марии Александровне Цесаревич писал в августе 1867 года: «Это прелестное место. Вся дорога, которая идет из Копенгагена вдоль берега моря, застроена дачами, и народу пропасть живет здесь. Эта дорога продолжается, я уверен, верст 10, и все одна дача за другой, и есть премилые дачи. По воскресеньям весь Копенгаген съезжается в Клампенборг, там бывают балы и увеселительные вечера».
Здесь, в Клампенборге, в десяти километрах на север от центра Копенгагена, Императрица Мария Федоровна со своей старшей сестрой и ближайшей подругой, Английской Королевой Александрой, после смерти в 1906 году отца Короля Христиана IX и решили приобрести собственную резиденцию. Посещая Данию, им теперь было слишком тяжело гостить в официальных королевских резиденциях, в тех местах, в тех стенах, где все было принизано воспоминаниями, где каждая вещь, любая комната напоминала о дорогих родителях, о сладко-горестных, навсегда ушедших событиях и образах давнего, но незабываемого прошлого.
Напополам с Александрой Мария Федоровна и купила виллу Видёре. Все серебро, фарфор, скатерти и даже постельное белье так до конца жизни Марии Федоровны были помечены монограммой обеих владелиц[1].
Английская Королева целиком доверяла вкусу младшей сестры, и Мария Федоровна вложила в оборудование и оформление первого (и последнего) собственного дома в Дании весь свой темперамент и максимализм. Для помещений покупалась лучшая штофная ткань различных расцветок, приобреталась изысканная мебель в стиле Людовика XVI и, конечно, в так любимом Царицей стиле «жакоб»; приглашались лучшие мастера – строители и краснодеревщики. И во все она вникала, все ее интересовало.
Сыну Императору Николаю II сообщала 9 сентября 1906 года: «В нашем доме Hvidore мы были два раза… Мы были в восторге от него: вид такой чудный, прямо на море, такой красивый маленький сад, масса цветов, просто прелесть. Дом еще совсем не устроен. Мы выбрали разные материи для комнат, и я думаю, что будет удивительно мило и уютно».
На следующий год вилла была полностью обустроена и приняла своих Венценосных хозяек. Здесь было действительно «мило и уютно». Никто, конечно же, не мог предположить, что этот дом станет последним прибежищем для Русской Царицы, станет ее последним бастионом и опорой в распадающемся мире, лишившим ее будущего. Подобное развитие событий тогда не могло привидеться и в самом дурном сне.
…Почти безвыездно в своем маленьком убежище провела Царица свои последние годы. Сидя на террасе в кресле, с шалью на плечах, с укутанным пледом ногами, в одиночестве, в каком-то трагическом оцепенении, которое ни в коем случае нельзя было нарушить, часами старая женщина смотрела в даль, на бескрайний морской простор. Что видела она там, на Востоке? Какие мысли ее одолевали, какие чувства волновали, какие молитвы она читала? Никому того не открыла.
Уходило время, исчезала старая знакомая жизнь, навсегда покинули самые близкие. Уже давно не было на свете милых родителей. В 1912 году умер жизнерадостный брат Фредерик, король Фредерик VIII, «милый Фреди», которого она и Александр III так искренне любили. В 1913 году погиб добрый брат Вильгельм – греческий король Георг, убитый террористом; в 1925 году скончалась незабвенная старшая сестра Александра, вдовствующая Английская Королева, ее «дорогая Аликс». Уходили и уходили родные и близкие. А она все жила и несла в сердце страшную боль, русскую боль.
Где-то за горизонтом, в далекой и такой родной стране, где все так страшно изменилось, остались бесценные могилы: обожаемого супруга, сыновей Александра и Георгия. Обладая ясной памятью, она все и всех помнила. Незабвенный муж, Император Александр III, «ее Саша», был с ней всегда. В ее разговорах, в ее воспоминаниях он оставался живым. Все, что с ней было до встречи с ним, всё, что с ней сталось после его преждевременной кончины, всё, всё находилось в тени этого несравненного образа.
Десятилетиями трепетно собирала и берегла реликвии, связанные с ее самым любимым: записки, письма, фотографии, подарки. И каждая вещь, любая мелочь немедленно высвечивала в памяти драгоценные эпизоды былого. Когда Мария Федоровна покидала Россию, при ней было мало семейных реликвий: небольшое число фотографий, немного писем, несколько икон, портретов и ларец-шкатулка с драгоценностями, наполненная главным образом подарками Александра III.
Но она увезла с собой необозримый и незабываемый груз чувств, звуков, ароматов, которыми владела безраздельно. Ей не требовались мемориальные предметы, чтобы уверенно, без подсказки, перелистывать книгу своей судьбы, многие страницы и главы которой она помнила наизусть до гробового входа.
Когда же случилось невероятное, невозможное, непостижимое, и на ее страну, на «ее Россию», обрушилось такое страшное бедствие – революционная чума, она не знала, как выжила и зачем выжила. Но одной истине она никогда в жизни не перечила: смысл людских радостей и печалей знает лишь Всевышний, а постигнуть ход судеб людей и народов смертным часто не дано. Царица не пыталась разгадать тайну времени и лишь как великой милости просила у Бога ниспослать ей сил душевных, чтобы суметь перенести все ниспосланное. Затворница в Видёре жила лишь прошлым, но ее горячая память сердца никогда не остывала…
Там на Востоке, так далеко, что и представить невозможно, затерялись следы ее старших сыновей Михаила и Николая. Последние весточки от них она получила еще в начале 1918 года – и больше никаких надежных известий не имела. А любимый внук Алексей, а четверо дорогих внучек?
Ни о ком ничего доподлинно не зная, уповала лишь на силы небесные, верила, что Господь не допустит их погибели! Любящее сердце не может предать, не смеет отказаться от надежды. Старая императрица ждала. Ждала все годы расставания, ждала, как только и может ждать женщина-мать: беззаветно, беспредельно, непрерывно.
В своей вере она была категорична и неумолима. Как вспоминал Лейб-казак Т.К Ящик, свое отношение к разговорам о гибели ее Сына Николая она наглядно продемонстрировала, как только ступила на землю Англии в мае 1919 года. «Принц Уэльский был в утреннем костюме, но в связи с получением сообщения о смерти Царя, которое обошло весь мир, у него на левой руке была траурная повязка. Когда Императрица ее увидела, то спросила, по кому он носит траур. Он ответил, что по ее Сыну, Русскому Императору и Его Семье. Императрица была крайне взволнована, и еще на вокзале она сорвала траурную повязку у своего племянника, наследника Трона».
Подытоживая свои наблюдения, верный казак заметил: «Я внутренне убежден, что Императрица вплоть до самой смерти сохраняла не только надежду, но также веру в то, что она опять увидит Императора».
В газетах же часто писали о Екатеринбургском злодеянии, приводили свидетельства и документы, раскрывающие во всех ужасающих подробностях детали убийства семьи Императора Николая II, а еще раньше – и его младшего брата Михаила.
Было уже доподлинно известно, что на Урале варварски уничтожены другие Романовы: фотографии извлеченных из шахты их тел обошли всю мировую печать. Много писали и о том, что останки алапаевской мученицы Великой княгини Елизаветы Федоровны усилиями ее родственников перевезли на Святую Землю и похоронили в храме Марии Магдалины в Иерусалиме. Но в характере Императрицы не было склонности к черной меланхолии. Она всегда знала, что если иметь доброе сердце, открытую душу, то Господь никогда не оставит.
Последние годы Мария Федоровна сама газет не читала. Она плохо видела и очень быстро уставала. Ей читали другие, те, кто разделял с ней беженство. Они знали ее настроение, знали, что нет неопровержимых доказательств гибели ее дорогих, что Императрица не хочет ничего слышать об этом ужасе, что она категорически запретила служить по Сыну Николаю панихиды.
Ее берегли, никогда не затрагивали эту тему, в ее присутствии не оглашали газетную информацию о гибели Романовых. Когда же бывали визитеры (она редко кого принимала, главным образом тех, кого помнила и хорошо знала по своей прежней жизни в России), то и они в беседе не переступали заповедную черту.
Но русская душа без ожидания чуда жить не может. Когда в середине 20‑х годов распространились слухи о появлении в Берлине «чудом спасшейся» младшей Дочери Николая II Великой княжны Анастасии, то это вызвало сильное волнение среди русских изгнанников. Некоторые влиятельные русские эмигранты уверенно подтверждали достоверность этого факта после личной встречи с некоей госпожой Чайковской-Андерсон, внешне похожей на младшую Дочь Царя.
Датский посол в Берлине барон Цале сообщил эту сенсационную новость Датской Королевской Семье и Императрице Марии Федоровне. Последняя попросила старого и верного камердинера Царской Семьи Алексея Волкова (1859–1929) отправиться немедленно в Берлин и потом рассказать об увиденном.
В июле 1925 года преданный слуга посетил один из берлинских санаториев, где в изоляции содержалась эта, якобы чудом вырвавшаяся из кровавого большевистского ада, младшая Дочь Николая II. Все было доложено затем Императрице: девушка молодая, немного похожа на княжну Анастасию Николаевну, но русского языка не знает, родственников не помнит и «вообще не Анастасия Николаевна».
После этого доклада бабушка категорически отказалась признать родство с этой сомнительной личностью и сразу же закрыла навсегда эту тему. Ее сердце чувствовало, что позже полностью и подтвердилось, что «берлинская дама» – самозванка, а вся возня вокруг нее – авантюра.
В том же году Мария Федоровна высказалась категорически против намерения дочери Ольги поехать в Берлин и лично встретиться с девушкой, выдававшей себя за младшую дочь Царя – любимую Ольгину Крестницу. Но Ольгу так просили о том ее тетя герцогиня Кумберленская и дядя Принц Вальдемар, считавшие эту миссию необходимой: «чтобы раз и навсегда решить этот вопрос».
Дочь Ольга ослушалась мать и провела осенью 1925 года четыре дня в Берлине рядом со странной, несомненно больной особой. В первый момент встречи ей показалось, что она видит действительно свою Крестницу. В чудесное спасение так хотелось верить, этого так ждало истерзанное потерями и разлуками сердце Великой княгини. Но очень скоро иллюзии рассеялись без следа.
Сразу же выяснилось, что претендовавшая на роль Дочери Царя девица ничего о жизни своей семьи не знает, да и вообще говорит лишь по-немецки, на языке, которому ее, Крестницу, не обучали. Окружающие эту Анастасию люди из числа приспешников сразу пояснили, что это случилось от «потери памяти», немецким же она овладела уже в Германии. Сомнений же Ольги все эти сбивчивые объяснения и разъяснения не развеяли. В конце своего пребывания она была уже убеждена, что перед ней самозванка.
«Когда я видела свою любимицу Анастасию летом 1916 года в последний раз, – вспоминала позже Ольга Александровна, – Ей исполнилось пятнадцать. В 1925 году Ей должно было исполниться двадцать четыре года. Мне же показалось, что госпожа Андерсон гораздо старше. Разумеется, следовало учесть ее продолжительную болезнь и общее плохое состояние здоровья. И все же не могли же черты Племянницы измениться до неузнаваемости. И нос, и рот, и глаза – все было другое». Ольга должна была признать правоту позиции своей матушки.
Для Марии Федоровны все эти признания не имели никакого значения. Она с самого начала не проявляла к этой истории особого интереса, хотя ждала своих дорогих и любимых Детей и Внуков, ждала до последнего земного мига бытия, но так и не дождалась. На земле им не суждено было уже встретиться.
Но она неколебимо уповала на грядущую встречу там далеко, в другой жизни, уже на небесах. Как истинная православная христианка, она ни минуты не сомневалась, что жизнь и смерть творится по воле Всевышнего, а Его Промысел простому смертному постичь не дано. Ее вера была столь проста и абсолютна, что вызывала восхищение даже у людей, не признававших ценностей Православия.
Ее, как сам себя называл, «непутевый зятек» Великий князь Александр Михайлович написал о Марии Федоровне: «Я завидовал своей теще. Ее слепая вера в истинность каждого слова Писания давала нечто более прочное, нежели просто мужество. Она была готова ко встрече с Создателем; она была уверена в своей праведности; разве не повторяла она все время: “На все воля Божья”?»…
16 октября 1928 года гроб с телом усопшей Императрицы был перенесен в православную церковь Александра Невского в центре Копенгагена, храм, построенный по желанию и на личные средства Александра III.
Траурная процессия растянулась почти на километр, и за гробом шли тысячи людей. На тротуарах, по пути следования, стояли многотысячные толпы; мужчины снимали головные уборы, некоторые женщины не могли скрыть слез. Датчане, воспитанные в лютеранской традиции, не были склонны, в отличие от русских, воспринимать монархов как Помазанников Божьих. Но покойную они знали и весьма уважали: и как дочь доброго, старого короля Христиана IX, и как женщину, всегда проявлявшую любовь к своей «первой родине».
В Дании члены Королевского Дома были окружены уважением, но в повседневной жизни не были сильно вознесены над простыми смертными, не были так удалены и изолированы от них. Принцы и принцессы ездили в открытых экипажах, без всякой охраны, и вместе с Королем запросто бывали в магазинах, театрах, на многочисленных народных праздниках и гуляниях.
Многие датчане лично знали умершую, «милую Дагмар», которая, и переехав в Россию, регулярно возвращалась к родительскому очагу. Ее встречали часто в Клампенборге на прогулках вдоль моря, в парках и садах Копенгагена. Хотя она была могущественной Царицей в загадочной восточной Империи, но здесь, на родной земле, она была открыта и доступна для общения. К ней подходили, с ней разговаривали, иногда просили совета или помощи. И она никогда не демонстрировала высокомерия, ко всем относилась с теплым участием, вызывавшим симпатию.
Чувство симпатии лишь усилилось, когда датчане узнали о страшных перипетиях ее жизни в России, ужасные подробности о смерти ее родных и близких. Сто тысяч жителей Копенгагена вышли на улицу во время движения траурного кортежа, и такого многолюдья тихая столица Датского Королевства давно не видала. Флаги были приспущены, витрины лавок и контор по пути следования процессии были задрапированы черным крепом.
Только советская миссия в Копенгагене, обосновавшаяся в старом здании посольства России, не выражала никаких признаков участия. Коммунисты-дипломаты внимательно следили за деятельностью «монархической реакции», и Мария Федоровна давно уже была у них, что называется, «бельмом на глазу».
Один раз, вскоре после установления дипломатических отношений с коммунистическим режимом в 1924 году, потребовали даже ее высылки из Дании. Наглое требование вызвало шквал возмущения, получило негодующий отклик на страницах газет разных политических направлений. Общественная реакция оказалась столь сильной, что премьер-министр социал-демократ Стаунинг вызвал советского представителя и выразил ему протест, заявив, что не уступит подобным требованиям, и попросил донести это мнение до сведения правительства в Москве.
Уже после погребения Царицы полномочный представитель СССР в Копенгагене М. Кобецкий доносил в Министерство иностранных дел в Москву: «Похороны бывшей царицы Марии Федоровны были, по желанию короля, организованы как “семейное событие”. Из дипломатов был приглашен только дуайен. Вообще король и МИД проявили в этом случае по отношению к нам полную корректность: нигде не было вывешено ни одного старого русского флага, эмигрантам-офицерам было запрещено стоять в почетном карауле в мундирах и т. д. Друг эмигрантов, латышский генконсул датчанин В. Христиансен вывесил было трехцветный флаг, но мы позвонили в МИД, и флаг был убран».
«Смерть старухи, – подытоживал свои наблюдения дипломат-коммунист, – несомненно будет способствовать дальнейшему разложению местной белой колонии. Большинство газет по поводу похорон писало, проливая слезы умиления, что это похороны старой России».
Советский дипломат лгал, стараясь в своем донесении умалить значение происшедшего, которое на самом деле носило характер события европейского. Как образно выразился позже участник похорон Великий князь Александр Михайлович, «за гробом ее шло чуть не полсотни коронованных особ, и столько посланников и чрезвычайных послов набилось в Копенгагенский кафедральный собор, что впору было развязывать еще одну мировую войну».
Король Христиан X с самого начала хотел, чтобы похороны его тетки, которую он никогда не любил, а во время ее последних лет жизни терпел с большим трудом, прошли как можно скромнее и никоим образом не носили характера государственного события. Датский МИД целиком поддержал такое намерение, считая, что в противном случае это «неблагоприятно отразится на отношениях с СССР».
Возможно, это событие и прошло бы неприметно, но все разрушили человеческие чувства. Глубокие симпатия и любовь, которые вызывала умершая и у датчан, и у русских, спутали все планы Короля и его пугливых министров. Как заметила по этому поводу дочь покойной Ольга Александровна: «В конечном счете кузену (Христиану Х. – А. Б.) пришлось изменить свое решение, уступив мнению общества».
Проводы Марии Федоровны, в которых участвовали тысячи и тысячи людей разного возраста, не стали менее грандиозными от того, что их проигнорировала часть дипломатического корпуса и некоторые официальные лица из правительства. Бездыханное тело удостоилось тех торжественных церемониальных почестей, которых Мария Федоровна была лишена в марте 1917 года…
Гроб с телом покойной прибыл в русский храм около 12 часов дня и был внесен в собор на руках русских офицеров и родственников. Около него был поставлен почетный караул из двух русских офицеров и двух представителей русского общества. Первая панихида началась сразу же, и на ней присутствовала Королевская Семья, родственники, дипломатический корпус. В 6 часов началась вечерняя панихида, не менее многолюдная, но менее официальная.
Гроб утопал в цветах и венках и от отдельных лиц, и от глав государств: короля Бельгии, президента Финляндии, короля Швеции, президента Бразилии, президента Китая и др. Самый же большой и красочный венок из живых роз, невольно привлекавший внимание, был от президента Франции Гастона Дюмерга.
Мария Федоровна покоилась в белом гробу, убранном цветами и покрытом русским Андреевским и датским национальным флагами. По желанию родных тело не было набальзамировано, и 17 октября, после дневной панихиды, гроб был закрыт и помещен в цинковый саркофаг.
И наступил последний день – день погребения. 19 октября в час дня Датский Король, Королева и другие высокопоставленные лица прибыли в русскую церковь, где митрополит Евлогий совершил заупокойное богослужение.
После службы саркофаг на катафалке, сопровождаемый эскортом датской гусарской гвардии, был доставлен на Восточный вокзал Копенгагена и внесен в специальный траурный поезд, в котором разместились близкие родственники, члены королевских домов, дипломаты. На протяженна всего шествия от храма до вокзала над городом непрерывно звучали орудийные залпы…
Менее чем через час железнодорожный состав прибыл к месту своего назначения: в небольшой городок Роскилле. Здесь, в старом, мрачно-величественном готическом соборе, начиная с XV века, покоились все члены Датского Королевского Дома.
Под звуки органа гвардейцы внесли гроб и поместили его рядом с саркофагами родителей. После краткой службы гроб поместили в дубовый саркофаг, крышку которого закрепили деревянными винтами и накрыли черным бархатным покровом с золотыми коронами. Запел хор, погребение окончилось…
В этой обители, недалеко от могил отца и матери, в семейном фамильном склепе упокоились останки Последней Русской Императрицы.
Пройдет с тех пор почти восемьдесят лет, и прах Императрицы будет перезахоронен в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. Историческая справедливость восторжествует…
Глава 2
Главные траурные церемонии происходили в Дании, и порядок похорон был определен королем Христианом X. В Копенгаген стали съезжаться родственники, известные деятели русского зарубежья: Великий князь Александр Михайлович (зять покойной), Великий князь Кирилл Владимирович, Великая княгиня Мария Павловна (Младшая), князь императорской крови Гавриил Константинович, несколько других членов свергнутой династии; глава русского церковного управления за границей митрополит Евлогий (1868–1946), бывший премьер А.Ф. Трепов (1862–1928), представители от различных офицерских объединений и эмигрантских союзов.
Прибыли также и особы королевских кровей: племянник покойной Король Норвегии Гаоокон (Хокон) VII, кронпринц шведский Густав-Адольф, сыновья английского короля Георга V: герцог Йоркский – будущий Король Георг VI, отец Королевы Елизаветы II и герцог Уэльский – будущий Король Эдуард VIII, Король Бельгии Альберт I и другие.
16 октября гроб с телом Императрицы покинул виллу Видёре. Императрица начала свое последнее путешествие, маршрут которого уже не зависел от ее воли.
Стоял теплый, тихий и солнечный день. Было почти безветренно; довольно редкий случай для осенней Дании, непрерывно продуваемой насквозь ветрами холодных морей. Окутанный багряно-золотой пеленой Клампенборг провожал своего старожила, человека, узнавшего и полюбившего этот столичный пригород давно, много десятилетий тому назад, когда не было еще ни кинематографа, ни телефона, ни электричества, ни автомобилей, но были эти тенистые и почти безлюдные в будние дни аллеи, эти ухоженные газоны, яркие цветники, утопающие в зелени виллы.
Еще молоденькой девочкой, на пороге своей юности, она бывала здесь со своими родителями, братьями и сестрами. Здесь они играли под сенью старых лип, принимала морские ванны, рекомендованные врачами, считавшими, что Принцесса, в силу хрупкости своего телосложения, непременно должна заниматься закаливанием. Она была слишком аккуратной, чтобы не следовать рекомендациям старших, но и слишком своенравной, чтобы безропотно подчиняться. Купалась же она всегда с большой радостью, довольно быстро научилась неплохо плавать и в шестнадцать лет уже могла заплывать довольно далеко.
В Клампенборг она привезла своего мужа, Цесаревича Александра Александровича, когда впервые вернулась из России в родительский дом после свадьбы. Это случилось летом 1867 года. Они провели вместе радостные часы, купаясь в море и отдыхая на берегу. И муж, выросший среди импозантных ландшафтных и пейзажных парков Царского Села, Петергофа и Гатчины, хорошо знакомый с почти девственной природой русской равнины, был очарован видом датской «сельскости», гармонией естественной красоты и дел рук человеческих.
Своей матери Императрице Марии Александровне Цесаревич писал в августе 1867 года: «Это прелестное место. Вся дорога, которая идет из Копенгагена вдоль берега моря, застроена дачами, и народу пропасть живет здесь. Эта дорога продолжается, я уверен, верст 10, и все одна дача за другой, и есть премилые дачи. По воскресеньям весь Копенгаген съезжается в Клампенборг, там бывают балы и увеселительные вечера».
Здесь, в Клампенборге, в десяти километрах на север от центра Копенгагена, Императрица Мария Федоровна со своей старшей сестрой и ближайшей подругой, Английской Королевой Александрой, после смерти в 1906 году отца Короля Христиана IX и решили приобрести собственную резиденцию. Посещая Данию, им теперь было слишком тяжело гостить в официальных королевских резиденциях, в тех местах, в тех стенах, где все было принизано воспоминаниями, где каждая вещь, любая комната напоминала о дорогих родителях, о сладко-горестных, навсегда ушедших событиях и образах давнего, но незабываемого прошлого.
Напополам с Александрой Мария Федоровна и купила виллу Видёре. Все серебро, фарфор, скатерти и даже постельное белье так до конца жизни Марии Федоровны были помечены монограммой обеих владелиц[1].
Английская Королева целиком доверяла вкусу младшей сестры, и Мария Федоровна вложила в оборудование и оформление первого (и последнего) собственного дома в Дании весь свой темперамент и максимализм. Для помещений покупалась лучшая штофная ткань различных расцветок, приобреталась изысканная мебель в стиле Людовика XVI и, конечно, в так любимом Царицей стиле «жакоб»; приглашались лучшие мастера – строители и краснодеревщики. И во все она вникала, все ее интересовало.
Сыну Императору Николаю II сообщала 9 сентября 1906 года: «В нашем доме Hvidore мы были два раза… Мы были в восторге от него: вид такой чудный, прямо на море, такой красивый маленький сад, масса цветов, просто прелесть. Дом еще совсем не устроен. Мы выбрали разные материи для комнат, и я думаю, что будет удивительно мило и уютно».
На следующий год вилла была полностью обустроена и приняла своих Венценосных хозяек. Здесь было действительно «мило и уютно». Никто, конечно же, не мог предположить, что этот дом станет последним прибежищем для Русской Царицы, станет ее последним бастионом и опорой в распадающемся мире, лишившим ее будущего. Подобное развитие событий тогда не могло привидеться и в самом дурном сне.
…Почти безвыездно в своем маленьком убежище провела Царица свои последние годы. Сидя на террасе в кресле, с шалью на плечах, с укутанным пледом ногами, в одиночестве, в каком-то трагическом оцепенении, которое ни в коем случае нельзя было нарушить, часами старая женщина смотрела в даль, на бескрайний морской простор. Что видела она там, на Востоке? Какие мысли ее одолевали, какие чувства волновали, какие молитвы она читала? Никому того не открыла.
Уходило время, исчезала старая знакомая жизнь, навсегда покинули самые близкие. Уже давно не было на свете милых родителей. В 1912 году умер жизнерадостный брат Фредерик, король Фредерик VIII, «милый Фреди», которого она и Александр III так искренне любили. В 1913 году погиб добрый брат Вильгельм – греческий король Георг, убитый террористом; в 1925 году скончалась незабвенная старшая сестра Александра, вдовствующая Английская Королева, ее «дорогая Аликс». Уходили и уходили родные и близкие. А она все жила и несла в сердце страшную боль, русскую боль.
Где-то за горизонтом, в далекой и такой родной стране, где все так страшно изменилось, остались бесценные могилы: обожаемого супруга, сыновей Александра и Георгия. Обладая ясной памятью, она все и всех помнила. Незабвенный муж, Император Александр III, «ее Саша», был с ней всегда. В ее разговорах, в ее воспоминаниях он оставался живым. Все, что с ней было до встречи с ним, всё, что с ней сталось после его преждевременной кончины, всё, всё находилось в тени этого несравненного образа.
Десятилетиями трепетно собирала и берегла реликвии, связанные с ее самым любимым: записки, письма, фотографии, подарки. И каждая вещь, любая мелочь немедленно высвечивала в памяти драгоценные эпизоды былого. Когда Мария Федоровна покидала Россию, при ней было мало семейных реликвий: небольшое число фотографий, немного писем, несколько икон, портретов и ларец-шкатулка с драгоценностями, наполненная главным образом подарками Александра III.
Но она увезла с собой необозримый и незабываемый груз чувств, звуков, ароматов, которыми владела безраздельно. Ей не требовались мемориальные предметы, чтобы уверенно, без подсказки, перелистывать книгу своей судьбы, многие страницы и главы которой она помнила наизусть до гробового входа.
Когда же случилось невероятное, невозможное, непостижимое, и на ее страну, на «ее Россию», обрушилось такое страшное бедствие – революционная чума, она не знала, как выжила и зачем выжила. Но одной истине она никогда в жизни не перечила: смысл людских радостей и печалей знает лишь Всевышний, а постигнуть ход судеб людей и народов смертным часто не дано. Царица не пыталась разгадать тайну времени и лишь как великой милости просила у Бога ниспослать ей сил душевных, чтобы суметь перенести все ниспосланное. Затворница в Видёре жила лишь прошлым, но ее горячая память сердца никогда не остывала…
Там на Востоке, так далеко, что и представить невозможно, затерялись следы ее старших сыновей Михаила и Николая. Последние весточки от них она получила еще в начале 1918 года – и больше никаких надежных известий не имела. А любимый внук Алексей, а четверо дорогих внучек?
Ни о ком ничего доподлинно не зная, уповала лишь на силы небесные, верила, что Господь не допустит их погибели! Любящее сердце не может предать, не смеет отказаться от надежды. Старая императрица ждала. Ждала все годы расставания, ждала, как только и может ждать женщина-мать: беззаветно, беспредельно, непрерывно.
В своей вере она была категорична и неумолима. Как вспоминал Лейб-казак Т.К Ящик, свое отношение к разговорам о гибели ее Сына Николая она наглядно продемонстрировала, как только ступила на землю Англии в мае 1919 года. «Принц Уэльский был в утреннем костюме, но в связи с получением сообщения о смерти Царя, которое обошло весь мир, у него на левой руке была траурная повязка. Когда Императрица ее увидела, то спросила, по кому он носит траур. Он ответил, что по ее Сыну, Русскому Императору и Его Семье. Императрица была крайне взволнована, и еще на вокзале она сорвала траурную повязку у своего племянника, наследника Трона».
Подытоживая свои наблюдения, верный казак заметил: «Я внутренне убежден, что Императрица вплоть до самой смерти сохраняла не только надежду, но также веру в то, что она опять увидит Императора».
В газетах же часто писали о Екатеринбургском злодеянии, приводили свидетельства и документы, раскрывающие во всех ужасающих подробностях детали убийства семьи Императора Николая II, а еще раньше – и его младшего брата Михаила.
Было уже доподлинно известно, что на Урале варварски уничтожены другие Романовы: фотографии извлеченных из шахты их тел обошли всю мировую печать. Много писали и о том, что останки алапаевской мученицы Великой княгини Елизаветы Федоровны усилиями ее родственников перевезли на Святую Землю и похоронили в храме Марии Магдалины в Иерусалиме. Но в характере Императрицы не было склонности к черной меланхолии. Она всегда знала, что если иметь доброе сердце, открытую душу, то Господь никогда не оставит.
Последние годы Мария Федоровна сама газет не читала. Она плохо видела и очень быстро уставала. Ей читали другие, те, кто разделял с ней беженство. Они знали ее настроение, знали, что нет неопровержимых доказательств гибели ее дорогих, что Императрица не хочет ничего слышать об этом ужасе, что она категорически запретила служить по Сыну Николаю панихиды.
Ее берегли, никогда не затрагивали эту тему, в ее присутствии не оглашали газетную информацию о гибели Романовых. Когда же бывали визитеры (она редко кого принимала, главным образом тех, кого помнила и хорошо знала по своей прежней жизни в России), то и они в беседе не переступали заповедную черту.
Но русская душа без ожидания чуда жить не может. Когда в середине 20‑х годов распространились слухи о появлении в Берлине «чудом спасшейся» младшей Дочери Николая II Великой княжны Анастасии, то это вызвало сильное волнение среди русских изгнанников. Некоторые влиятельные русские эмигранты уверенно подтверждали достоверность этого факта после личной встречи с некоей госпожой Чайковской-Андерсон, внешне похожей на младшую Дочь Царя.
Датский посол в Берлине барон Цале сообщил эту сенсационную новость Датской Королевской Семье и Императрице Марии Федоровне. Последняя попросила старого и верного камердинера Царской Семьи Алексея Волкова (1859–1929) отправиться немедленно в Берлин и потом рассказать об увиденном.
В июле 1925 года преданный слуга посетил один из берлинских санаториев, где в изоляции содержалась эта, якобы чудом вырвавшаяся из кровавого большевистского ада, младшая Дочь Николая II. Все было доложено затем Императрице: девушка молодая, немного похожа на княжну Анастасию Николаевну, но русского языка не знает, родственников не помнит и «вообще не Анастасия Николаевна».
После этого доклада бабушка категорически отказалась признать родство с этой сомнительной личностью и сразу же закрыла навсегда эту тему. Ее сердце чувствовало, что позже полностью и подтвердилось, что «берлинская дама» – самозванка, а вся возня вокруг нее – авантюра.
В том же году Мария Федоровна высказалась категорически против намерения дочери Ольги поехать в Берлин и лично встретиться с девушкой, выдававшей себя за младшую дочь Царя – любимую Ольгину Крестницу. Но Ольгу так просили о том ее тетя герцогиня Кумберленская и дядя Принц Вальдемар, считавшие эту миссию необходимой: «чтобы раз и навсегда решить этот вопрос».
Дочь Ольга ослушалась мать и провела осенью 1925 года четыре дня в Берлине рядом со странной, несомненно больной особой. В первый момент встречи ей показалось, что она видит действительно свою Крестницу. В чудесное спасение так хотелось верить, этого так ждало истерзанное потерями и разлуками сердце Великой княгини. Но очень скоро иллюзии рассеялись без следа.
Сразу же выяснилось, что претендовавшая на роль Дочери Царя девица ничего о жизни своей семьи не знает, да и вообще говорит лишь по-немецки, на языке, которому ее, Крестницу, не обучали. Окружающие эту Анастасию люди из числа приспешников сразу пояснили, что это случилось от «потери памяти», немецким же она овладела уже в Германии. Сомнений же Ольги все эти сбивчивые объяснения и разъяснения не развеяли. В конце своего пребывания она была уже убеждена, что перед ней самозванка.
«Когда я видела свою любимицу Анастасию летом 1916 года в последний раз, – вспоминала позже Ольга Александровна, – Ей исполнилось пятнадцать. В 1925 году Ей должно было исполниться двадцать четыре года. Мне же показалось, что госпожа Андерсон гораздо старше. Разумеется, следовало учесть ее продолжительную болезнь и общее плохое состояние здоровья. И все же не могли же черты Племянницы измениться до неузнаваемости. И нос, и рот, и глаза – все было другое». Ольга должна была признать правоту позиции своей матушки.
Для Марии Федоровны все эти признания не имели никакого значения. Она с самого начала не проявляла к этой истории особого интереса, хотя ждала своих дорогих и любимых Детей и Внуков, ждала до последнего земного мига бытия, но так и не дождалась. На земле им не суждено было уже встретиться.
Но она неколебимо уповала на грядущую встречу там далеко, в другой жизни, уже на небесах. Как истинная православная христианка, она ни минуты не сомневалась, что жизнь и смерть творится по воле Всевышнего, а Его Промысел простому смертному постичь не дано. Ее вера была столь проста и абсолютна, что вызывала восхищение даже у людей, не признававших ценностей Православия.
Ее, как сам себя называл, «непутевый зятек» Великий князь Александр Михайлович написал о Марии Федоровне: «Я завидовал своей теще. Ее слепая вера в истинность каждого слова Писания давала нечто более прочное, нежели просто мужество. Она была готова ко встрече с Создателем; она была уверена в своей праведности; разве не повторяла она все время: “На все воля Божья”?»…
16 октября 1928 года гроб с телом усопшей Императрицы был перенесен в православную церковь Александра Невского в центре Копенгагена, храм, построенный по желанию и на личные средства Александра III.
Траурная процессия растянулась почти на километр, и за гробом шли тысячи людей. На тротуарах, по пути следования, стояли многотысячные толпы; мужчины снимали головные уборы, некоторые женщины не могли скрыть слез. Датчане, воспитанные в лютеранской традиции, не были склонны, в отличие от русских, воспринимать монархов как Помазанников Божьих. Но покойную они знали и весьма уважали: и как дочь доброго, старого короля Христиана IX, и как женщину, всегда проявлявшую любовь к своей «первой родине».
В Дании члены Королевского Дома были окружены уважением, но в повседневной жизни не были сильно вознесены над простыми смертными, не были так удалены и изолированы от них. Принцы и принцессы ездили в открытых экипажах, без всякой охраны, и вместе с Королем запросто бывали в магазинах, театрах, на многочисленных народных праздниках и гуляниях.
Многие датчане лично знали умершую, «милую Дагмар», которая, и переехав в Россию, регулярно возвращалась к родительскому очагу. Ее встречали часто в Клампенборге на прогулках вдоль моря, в парках и садах Копенгагена. Хотя она была могущественной Царицей в загадочной восточной Империи, но здесь, на родной земле, она была открыта и доступна для общения. К ней подходили, с ней разговаривали, иногда просили совета или помощи. И она никогда не демонстрировала высокомерия, ко всем относилась с теплым участием, вызывавшим симпатию.
Чувство симпатии лишь усилилось, когда датчане узнали о страшных перипетиях ее жизни в России, ужасные подробности о смерти ее родных и близких. Сто тысяч жителей Копенгагена вышли на улицу во время движения траурного кортежа, и такого многолюдья тихая столица Датского Королевства давно не видала. Флаги были приспущены, витрины лавок и контор по пути следования процессии были задрапированы черным крепом.
Только советская миссия в Копенгагене, обосновавшаяся в старом здании посольства России, не выражала никаких признаков участия. Коммунисты-дипломаты внимательно следили за деятельностью «монархической реакции», и Мария Федоровна давно уже была у них, что называется, «бельмом на глазу».
Один раз, вскоре после установления дипломатических отношений с коммунистическим режимом в 1924 году, потребовали даже ее высылки из Дании. Наглое требование вызвало шквал возмущения, получило негодующий отклик на страницах газет разных политических направлений. Общественная реакция оказалась столь сильной, что премьер-министр социал-демократ Стаунинг вызвал советского представителя и выразил ему протест, заявив, что не уступит подобным требованиям, и попросил донести это мнение до сведения правительства в Москве.
Уже после погребения Царицы полномочный представитель СССР в Копенгагене М. Кобецкий доносил в Министерство иностранных дел в Москву: «Похороны бывшей царицы Марии Федоровны были, по желанию короля, организованы как “семейное событие”. Из дипломатов был приглашен только дуайен. Вообще король и МИД проявили в этом случае по отношению к нам полную корректность: нигде не было вывешено ни одного старого русского флага, эмигрантам-офицерам было запрещено стоять в почетном карауле в мундирах и т. д. Друг эмигрантов, латышский генконсул датчанин В. Христиансен вывесил было трехцветный флаг, но мы позвонили в МИД, и флаг был убран».
«Смерть старухи, – подытоживал свои наблюдения дипломат-коммунист, – несомненно будет способствовать дальнейшему разложению местной белой колонии. Большинство газет по поводу похорон писало, проливая слезы умиления, что это похороны старой России».
Советский дипломат лгал, стараясь в своем донесении умалить значение происшедшего, которое на самом деле носило характер события европейского. Как образно выразился позже участник похорон Великий князь Александр Михайлович, «за гробом ее шло чуть не полсотни коронованных особ, и столько посланников и чрезвычайных послов набилось в Копенгагенский кафедральный собор, что впору было развязывать еще одну мировую войну».
Король Христиан X с самого начала хотел, чтобы похороны его тетки, которую он никогда не любил, а во время ее последних лет жизни терпел с большим трудом, прошли как можно скромнее и никоим образом не носили характера государственного события. Датский МИД целиком поддержал такое намерение, считая, что в противном случае это «неблагоприятно отразится на отношениях с СССР».
Возможно, это событие и прошло бы неприметно, но все разрушили человеческие чувства. Глубокие симпатия и любовь, которые вызывала умершая и у датчан, и у русских, спутали все планы Короля и его пугливых министров. Как заметила по этому поводу дочь покойной Ольга Александровна: «В конечном счете кузену (Христиану Х. – А. Б.) пришлось изменить свое решение, уступив мнению общества».
Проводы Марии Федоровны, в которых участвовали тысячи и тысячи людей разного возраста, не стали менее грандиозными от того, что их проигнорировала часть дипломатического корпуса и некоторые официальные лица из правительства. Бездыханное тело удостоилось тех торжественных церемониальных почестей, которых Мария Федоровна была лишена в марте 1917 года…
Гроб с телом покойной прибыл в русский храм около 12 часов дня и был внесен в собор на руках русских офицеров и родственников. Около него был поставлен почетный караул из двух русских офицеров и двух представителей русского общества. Первая панихида началась сразу же, и на ней присутствовала Королевская Семья, родственники, дипломатический корпус. В 6 часов началась вечерняя панихида, не менее многолюдная, но менее официальная.
Гроб утопал в цветах и венках и от отдельных лиц, и от глав государств: короля Бельгии, президента Финляндии, короля Швеции, президента Бразилии, президента Китая и др. Самый же большой и красочный венок из живых роз, невольно привлекавший внимание, был от президента Франции Гастона Дюмерга.
Мария Федоровна покоилась в белом гробу, убранном цветами и покрытом русским Андреевским и датским национальным флагами. По желанию родных тело не было набальзамировано, и 17 октября, после дневной панихиды, гроб был закрыт и помещен в цинковый саркофаг.
И наступил последний день – день погребения. 19 октября в час дня Датский Король, Королева и другие высокопоставленные лица прибыли в русскую церковь, где митрополит Евлогий совершил заупокойное богослужение.
После службы саркофаг на катафалке, сопровождаемый эскортом датской гусарской гвардии, был доставлен на Восточный вокзал Копенгагена и внесен в специальный траурный поезд, в котором разместились близкие родственники, члены королевских домов, дипломаты. На протяженна всего шествия от храма до вокзала над городом непрерывно звучали орудийные залпы…
Менее чем через час железнодорожный состав прибыл к месту своего назначения: в небольшой городок Роскилле. Здесь, в старом, мрачно-величественном готическом соборе, начиная с XV века, покоились все члены Датского Королевского Дома.
Под звуки органа гвардейцы внесли гроб и поместили его рядом с саркофагами родителей. После краткой службы гроб поместили в дубовый саркофаг, крышку которого закрепили деревянными винтами и накрыли черным бархатным покровом с золотыми коронами. Запел хор, погребение окончилось…
В этой обители, недалеко от могил отца и матери, в семейном фамильном склепе упокоились останки Последней Русской Императрицы.
Пройдет с тех пор почти восемьдесят лет, и прах Императрицы будет перезахоронен в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. Историческая справедливость восторжествует…
Глава 2
ПРИНЦЕССА, УМЕЮЩАЯ ВСЕМ НРАВИТЬСЯ
Шел сентябрь 1864 года. Еще по-летнему было тепло, и осень почти не коснулась густой зелени деревьев. У высокой лестницы, ведущей в загородный дворец Датского Короля Фреденсборг, стояла хрупкая, невысокая молодая девушка, одетая в простое светлое платье с темным передником – вторая дочь Короля Христиана IX.
Ей было почти семнадцать лет, но на вид можно было дать и того меньше. Темно-карие глаза ее внимательно и немножко насмешливо смотрели на молодого человека, старавшегося, соблюдая торжественность момента, неспешно выйти из экипажа. Она уже знала, что перед ней старший сын русского Императора Александра II, Наследник престола Николай Александрович. Они уже встречались за месяц до того, во время официального визита русского Престолонаследника в Данию. В тот раз они быстро подружились.
Было в ней нечто такое, что сразу же располагало. Секретарь Цесаревича Николая Ф.А. Оом (1826–1898) позже вспоминал: «Она была одета чрезвычайно просто, в светлом летнем платье с черным передником. Прическа была простая, гладкая коса поддерживалась сеткою. Маленькая головка чрезвычайно грациозно покоилась на стане невысоком, но необыкновенно пропорционального сложения. Глаза поразили нас всех выражением ласки и кротости, а между тем взор пронизывал человека, на которого они были обращены».
Как только закончилась официальная церемония представления Королю и Королеве, молодой человек был увлечен Дагмар наверх, в ее комнаты, где она показала ему свои альбомы и рисунки. Затем побежали в парк, и здесь она стремительно провела его по самым дорогим уголкам, показывая и рассказывая о любимом мостике, о любимой беседке, о любимом дереве.
Ей было почти семнадцать лет, но на вид можно было дать и того меньше. Темно-карие глаза ее внимательно и немножко насмешливо смотрели на молодого человека, старавшегося, соблюдая торжественность момента, неспешно выйти из экипажа. Она уже знала, что перед ней старший сын русского Императора Александра II, Наследник престола Николай Александрович. Они уже встречались за месяц до того, во время официального визита русского Престолонаследника в Данию. В тот раз они быстро подружились.
Было в ней нечто такое, что сразу же располагало. Секретарь Цесаревича Николая Ф.А. Оом (1826–1898) позже вспоминал: «Она была одета чрезвычайно просто, в светлом летнем платье с черным передником. Прическа была простая, гладкая коса поддерживалась сеткою. Маленькая головка чрезвычайно грациозно покоилась на стане невысоком, но необыкновенно пропорционального сложения. Глаза поразили нас всех выражением ласки и кротости, а между тем взор пронизывал человека, на которого они были обращены».
Как только закончилась официальная церемония представления Королю и Королеве, молодой человек был увлечен Дагмар наверх, в ее комнаты, где она показала ему свои альбомы и рисунки. Затем побежали в парк, и здесь она стремительно провела его по самым дорогим уголкам, показывая и рассказывая о любимом мостике, о любимой беседке, о любимом дереве.