Страница:
Николай и Дагмар условились: если все будет благополучно, то она приедет к нему в Ниццу. А пока они писали друг другу письма, писали часто, объяснялись в любви, описывали свою тоску от разлуки.
Дагмар теперь писала и Царю и Царице, своим будущим «новым родителям». Те проявляли к Датской Принцессе откровенную симпатию, за что Дагмар была бесконечно благодарна. Особенно к ней был расположен Император Александр II: человек прямой и эмоциональный. Он был рад принять в свою семью дочку Датского Короля, нравившуюся ему и своими душевными качествами, и своей внешностью.
Конечно, интересы Династии, престиж Империи, благо государства – это то, чем обязан был дорожить и что должен был пуще глаза своего защищать Русский Самодержец. Александр II, как мог, и дорожил и защищал. Но ему не были чужды и обычные человеческие чувства. Он, еще совсем не старый мужчина, питал большую слабость к молодым, живым девушкам, и копенгагенская Принцесса была как раз из числа таковых. Эта симпатия ни на йоту никогда не выходила за рамки допустимого, но она несомненно существовала не один год.
Дагмар, девушка развитая и чуткая, ощущала повышенную ласковость и доброту, исходившие к ней от Русского Царя. Она платила ему тем же. Принцесса Дагмар не умела лукавить. Нет, она, конечно, была достаточно умна и воспитанна, чтобы не знать, как себя вести, чтобы не понимать, «что говорить», «кому говорить» и «когда говорить». Но она никогда не уверяла людей в своей симпатии, если таковой не существовало. Подобной фальши в личных отношениях не переносила.
Если говорила о своей любви, то действительно любила, если говорила о своей ненависти, то это не было данью настроению или моменту, если заявляла, что ценит и уважает кого-то, то так оно и было. Прожив всю свою жизнь на самом верху общества, вращаясь с малолетства среди самых именитых и родовитых, проводя большую часть времени среди дворцовых ритуалов, в совершенстве овладев искусством придворного этикета, дочь Датского Короля до глубокой старости сохраняла искренность чувств и свежесть восприятия людей и мира. Эти качества, проявившиеся еще в ранней юности, она не растратила за долгие годы своей жизни.
У Дагмар с Царем Александром II сразу же установились добрые, сердечные отношения. Она писала ему, как пишет любящая дочь любимому отцу. Когда на следующий день после помолвки Цесаревич Николай отправлял отцу письмо – отчет о происшедшем событии, его нареченная невеста вложила в конверт свое небольшое послание.
«Мои любимые родители! Разрешите мне добавить эти несколько строчек к письму Вашего дорогого сына, моего любимого Никса, чтобы выразить Вам то счастье, которые я испытываю в этот момент от того, что чувствую себя связанной с Вами столь дорогими для меня узами. Пусть Бог своей добротой поможет мне сделать его также счастливым, чего я сама желаю от всего моего сердца. Отдайте и мне немного той любви, которую Вы испытываете к Вашему сыну, и Вы сделаете меня тоже счастливой. Преданная Вам Дагмар».
Преданная Вам… Она действительно была таковой. Русский Царь это чувствовал и уже иначе как «наша дочь» ее не называл. «С какими чувствами радости и признательности я получила Ваше дорогое письмо, в котором вы обращаетесь ко мне прямо как отец к дочери», – писала она Императору через две недели после первого послания. «Никс и я были от этого растроганы просто до слез! Я прошу Бога, чтобы он был всегда рядом при выполнении моих обязанностей, чтобы я стала достойной такой любви и моей новой Родины, которую я уже нежно люблю. Моим единственным желанием всегда будет поддержка моего любимого Никса, я буду следовать примеру его родителей».
После отъезда суженого Принцесса продолжала корреспондировать в Петербург, «дорогому Папá», которому писала не только о своих чувствах. Осенью 1864 года Пруссия навязала Дании условия аннексии Шлезвиг-Гольштейна, и Дагмар немедленно обратилась за политическим содействием к Царю.
«Извините, что я обращаюсь к Вам впервые с прошением, – писала она 29 октября из Фреденсборга. – Но, видя моего бедного Папá, нашу страну и народ, согнувшихся под игом несправедливости, я естественно обратила мои взоры к Вам, мой дорогой Папá, с которым меня связывают узы любви и доверия. Вот почему я, как дочь, идущая за своим Отцом, умоляю Вас употребить Вашу власть, чтобы облегчить те ужасные условия, которые Отца вынудила принять грубая сила Германии. Вы знаете, как глубоко мое доверие к Вам. От имени моего Отца я прошу у Вас помощи, если это возможно, и защиты от наших ужасных врагов».
Александр II был обескуражен этим посланием и отправил сыну Николаю холодное послание-выговор, смысл которого был прост и категоричен: негоже пытаться влиять на политику государства людьми, к тому не имеющими никакого касательства. Царь высказывал недоумение, что его будущий родственник Король Христиан IX использует свою дочь в подобных целях. Никс был потрясен. В своем ответе он уверял, что Король здесь ни при чем, что повлиять могла мать – Королева Луиза, но что сама Дагмар слишком открытая и честная, чтобы заниматься интригами.
Мольбы Датской Принцессы сами по себе никак не повлияли на позицию Россию, которая еще ранее выразила неодобрение агрессивным поведением Германии. Предпринимать же сильные дипломатические шаги в этом случае Петербург не имел никакой возможности и лишь однозначно и откровенно продемонстрировал расположение к Дании. Сам факт сватовства русского Наследника Престола свился важнейшим подтверждением этого расположения.
Однако политика политикой, а человеческие радости и горести существовали сами по себе. Перспектива безоблачной и счастливой жизни для Дагмар неожиданно была омрачена. Вначале ничто не предвещало серьезного и необратимого хода событий. Любимый Никс тяжело заболел.
Давно уже, летом 1860 года, во время конно-спортивных состязаний Наследник упал с лошади и ударился спиной. Довольно быстро оправился, и этот случай на стипль-чезе (скачках) вроде бы прошел без следа. Но время от времени у него потом начали случаться приступы какого-то непонятного недуга. Он вдруг начинал слабеть, не мог долго стоять, поднималась температура, жаловался на боли в пояснице. Да и цвет лица менялся, становился каким-то землисто-серым. Врачи осматривали, но ничего серьезного не находили, считая, что это все «от переутомления» или «от простуды». Они посчитали, что Цесаревич должен «пройти курс закаливания».
Во время путешествия по Европе летом 1864 года он пять недель провел в голландском городке Скевенингене около Гааги, где обязан был ежедневно совершать морские купания, невзирая на то что лето в тот год было очень холодным. Личный же врач Цесаревича Н.А. Шестов (1831–1876) не только не прекратил эти водные процедуры, но настаивал на них во что бы то ни стало, хотя Николай с каждой неделей выглядел все хуже и хуже.
К концу «курса закаливания» он походил на живой скелет, обтянутый белой кожей. Именно тогда у Цесаревича развился тот туберкулезный менингит, который в конце концов и свел его в могилу. В сентябре Николай Александрович вроде бы преобразился. Встреча с Дагмар и помолвка, как казалось, вдохнули в него новые силы. Но уже в ноябре, в Италии, случился приступ тяжелого недуга. Причем боль в спине то уменьшалась, то усиливалась, но больше не отпускала. За шестинедельное пребывание во Флоренции он ни разу не вышел из дома, проводя все время в постели.
Накануне 1865 года Николая с трудом препроводили в Ниццу, где ему прописали строгий постельный режим. О недомогании его стало быстро известно. Невеста серьезно забеспокоилась. Она писала в Ниццу, в Петербург, откуда приходили успокоительные известия. Врачи уверяли, что это лишь приступы ревматизма, не представляющие угрозу для жизни. Казалось, что ничего серьезного нет, и это лишь неприятный, но краткотечный эпизод. В феврале 1865 года Дагмар хотела поехать навестить жениха, но ее родители нашли это «неудобным».
В марте болезнь Наследника стала быстро прогрессировать. Были приглашены лучшие врачи, в том числе и из Парижа, «мировые светила» – О. Нелатон (1807–1873) и П. Рейе (1793–1867). Французские врачи, получив просто министерское вознаграждение, заключили, что смертельной угрозы нет. Другие же считали, что положение безнадежно.
5 апреля 1865 года у Цесаревича случился удар – кровоизлияние в мозг – и его положение сделалось безнадежным. Врачи в один голос заговорили о скором летальном исходе, так как воспаление головного и спинного мозга достигло необратимой стадии. Императрица Мария Александровна, все это время находившаяся рядом с сыном, была в ужасном состоянии.
Члены Царской Семьи отбывали в Ниццу. 4 апреля, в день Светлого Христова Воскресения, отправился в путь Великий князь Александр Александрович, через четыре дня прибывший к месту назначения. Умирающий очень просил, чтобы брат Саша обязательно приехал, он хотел с ним попрощаться. Александр не знал, что положение безнадежно, и когда уже в Ницце узнал об этом, то залился слезами.
На Юг Франции отправился и Император Александр II. Он приехал в Ниццу 10 апреля, когда Николай Александрович находился уже при смерти. В тот же день из Копенгагена вместе с матерью прибыла Дагмар, куда ее телеграммой «для последнего прощания» вызвала Императрица Мария Александровна. Принцесса была раздавлена, сокрушена. Ей предстояло перенести страшное жизненное испытание; первое – в череде отведенных ей судьбой.
На шикарной вилле Бермон, где помещался ее жених, царила траурная атмосфера. Некоторые плакали. На следующий день, в 10 часов утра, ей разрешили подняться к нему на второй этаж. Что она пережила! В углу большой полутемной комнаты, в постели, она увидела того, которого так искренне и безнадежно любила. На изможденном, худом, жёлто-землистого цвета лице появилась слабая улыбка. Он ее узнал и был рад этой встрече. «Мой ангел», – обратился он к невесте и больше был не в силах вымолвить ни полслова. Он взял ее за руку, и она поцеловала его. Дагмар не могла сдержаться и разрыдалась.
Несколько часов Принцесса провела рядом, и жених все время держал ее руку. А с другой стороны находился брат Цесаревича Александр, державший вторую руку дорогого Никса. Здесь, у смертного одра, дочь Датского Короля впервые увидела того, кому суждено было стать самым важным человеком в ее жизни, стать ее судьбой. И перед самым исходом, когда душа покидала изможденное болезнью тело, умирающий неожиданно соединил руки Дагмар и Александра. Реальная жизнь создала фантасмагорический сюжет, который мог бы сочинить лишь талантливый драматург с богатым воображением. Потом они будут бессчетное количество раз возвращаться к этой истории и увидят в ней Промысел Всевышнего. Но это все будет потом.
Тогда же, в тот невероятно драматический момент, никто этого не знал и никто ни о чем не думал. Все ждали чего-то, молились, плакали и молчали. Днем, 11 апреля, Николай Александрович причастился и попрощался со всеми. В медицинском журнале за этот день записано: «Его Высочество, окруженный Августейшим семейством, приобщается Святых Тайн с глубоким умилением. Силы совершенно истощены».
Незадолго до смерти Цесаревич неожиданно для всех открыл глаза и внятным голосом произнес: «Стоп машина!» Это были его последние слова. Вскоре после полуночи, в 00 часов 50 минут 12 апреля, Престолонаследник скончался. По заключению врачей, смерть наступила в результате «ревматизма почечных мышц и поясничной спинной фации».
Все было кончено. И для Дагмар кончено. Ей еще не исполнилось восемнадцати лет, но она уже невеста-вдова. И где было взять силы, чтобы жить дальше? Она одеревенела. Не было ни сил, ни чувств, а лишь темнота и пустота. Небольшая, изящная, она сделалась как бы еще меньше, еще тоньше.
Она присутствовала на заупокойных панихидах, и от вида ее сжималось сердце. По окончании первой панихиды ее лишь с большим трудом удалось увести. Родители умершего, сами находившиеся в состоянии тяжелого потрясения, трогательно опекали Датскую Принцессу, ставшую для них родной.
Принцесса писала своему отцу Христиану IX через день после смерти Николая: «Я не могу не благодарить Бога за то, что застала его, мое дорогое сокровище, еще в живых и была узнана им в последнюю минуту. Ты не можешь поверить, дорогой Папа, как я благодарна за это Господу Богу. Никогда, никогда я не смогу забыть взгляд, которым он смотрел на меня, когда я приблизилась к нему. Нет, никогда!!! Бедные Император и Императрица, они были так внимательны ко мне в моем, а также в своем горе; они и его бедные братья, особенно Саша, который любил его так возвышенно и не только как брата, но как своего единственного и лучшего друга».
Уже рано утром 12 апреля в России были получены телеграммы о смерти Престолонаследника. В Империи был объявлен траур. О болезни Николая Александровича было давно известно, но все еще оставалась надежда, что Господь не допустит непоправимого и сохранит его для России. Многие искренне горевали. Потрясал и сам факт и все сопутствующие ему обстоятельства. Министр внутренних дел П.А. Валуев (1815–1890) записал в дневнике: «На пороге брачного ложа и на первой ступени к престолу, – и вместо того и другого смертный одр на чужой земле!»
К горю всегда было чутко русское сердце, оно всегда глубоко отзывалось в русской душе. В России жалели не только безвременно умершего Цесаревича и несчастных родителей; сочувствовали невесте и переживали за нее. Князь Николай Петрович Мещерский (1824–1901) написал в то время проникновенные стихи:
Император Александр II, Императрица Мария Александровна, дети и приближенные отбыли в Россию по железной дороге. По пути домой Царская Семья на несколько дней задержалась у брата русской Императрицы, Великого Гессенского герцога Людвига III. Они уговорили побыть там с ними и Дагмар.
В фамильном замке Гессенских герцогов Югенхайм, в живописном месте на берегу Рейна, безутешная Дагмар провела несколько дней в окружении родственников своего скончавшегося жениха. Затем они расстались. Она поехала домой в неизвестности и печали, а Царская Семья в Петербург – готовиться к последнему прощанию с дорогим Никсом.
«Александр Невский» прибыл в Кронштадт 21 мая, откуда гроб на императорской яхте «Александрия» доставили в Петербург. Через неделю, 28 мая, тело Великого князя Цесаревича Николая Александровича было погребено в Царской усыпальнице, в Петропавловском соборе Петропавловской крепости, там, где покоились его предки, начиная с Петра I.
Глава 3
Дагмар теперь писала и Царю и Царице, своим будущим «новым родителям». Те проявляли к Датской Принцессе откровенную симпатию, за что Дагмар была бесконечно благодарна. Особенно к ней был расположен Император Александр II: человек прямой и эмоциональный. Он был рад принять в свою семью дочку Датского Короля, нравившуюся ему и своими душевными качествами, и своей внешностью.
Конечно, интересы Династии, престиж Империи, благо государства – это то, чем обязан был дорожить и что должен был пуще глаза своего защищать Русский Самодержец. Александр II, как мог, и дорожил и защищал. Но ему не были чужды и обычные человеческие чувства. Он, еще совсем не старый мужчина, питал большую слабость к молодым, живым девушкам, и копенгагенская Принцесса была как раз из числа таковых. Эта симпатия ни на йоту никогда не выходила за рамки допустимого, но она несомненно существовала не один год.
Дагмар, девушка развитая и чуткая, ощущала повышенную ласковость и доброту, исходившие к ней от Русского Царя. Она платила ему тем же. Принцесса Дагмар не умела лукавить. Нет, она, конечно, была достаточно умна и воспитанна, чтобы не знать, как себя вести, чтобы не понимать, «что говорить», «кому говорить» и «когда говорить». Но она никогда не уверяла людей в своей симпатии, если таковой не существовало. Подобной фальши в личных отношениях не переносила.
Если говорила о своей любви, то действительно любила, если говорила о своей ненависти, то это не было данью настроению или моменту, если заявляла, что ценит и уважает кого-то, то так оно и было. Прожив всю свою жизнь на самом верху общества, вращаясь с малолетства среди самых именитых и родовитых, проводя большую часть времени среди дворцовых ритуалов, в совершенстве овладев искусством придворного этикета, дочь Датского Короля до глубокой старости сохраняла искренность чувств и свежесть восприятия людей и мира. Эти качества, проявившиеся еще в ранней юности, она не растратила за долгие годы своей жизни.
У Дагмар с Царем Александром II сразу же установились добрые, сердечные отношения. Она писала ему, как пишет любящая дочь любимому отцу. Когда на следующий день после помолвки Цесаревич Николай отправлял отцу письмо – отчет о происшедшем событии, его нареченная невеста вложила в конверт свое небольшое послание.
«Мои любимые родители! Разрешите мне добавить эти несколько строчек к письму Вашего дорогого сына, моего любимого Никса, чтобы выразить Вам то счастье, которые я испытываю в этот момент от того, что чувствую себя связанной с Вами столь дорогими для меня узами. Пусть Бог своей добротой поможет мне сделать его также счастливым, чего я сама желаю от всего моего сердца. Отдайте и мне немного той любви, которую Вы испытываете к Вашему сыну, и Вы сделаете меня тоже счастливой. Преданная Вам Дагмар».
Преданная Вам… Она действительно была таковой. Русский Царь это чувствовал и уже иначе как «наша дочь» ее не называл. «С какими чувствами радости и признательности я получила Ваше дорогое письмо, в котором вы обращаетесь ко мне прямо как отец к дочери», – писала она Императору через две недели после первого послания. «Никс и я были от этого растроганы просто до слез! Я прошу Бога, чтобы он был всегда рядом при выполнении моих обязанностей, чтобы я стала достойной такой любви и моей новой Родины, которую я уже нежно люблю. Моим единственным желанием всегда будет поддержка моего любимого Никса, я буду следовать примеру его родителей».
После отъезда суженого Принцесса продолжала корреспондировать в Петербург, «дорогому Папá», которому писала не только о своих чувствах. Осенью 1864 года Пруссия навязала Дании условия аннексии Шлезвиг-Гольштейна, и Дагмар немедленно обратилась за политическим содействием к Царю.
«Извините, что я обращаюсь к Вам впервые с прошением, – писала она 29 октября из Фреденсборга. – Но, видя моего бедного Папá, нашу страну и народ, согнувшихся под игом несправедливости, я естественно обратила мои взоры к Вам, мой дорогой Папá, с которым меня связывают узы любви и доверия. Вот почему я, как дочь, идущая за своим Отцом, умоляю Вас употребить Вашу власть, чтобы облегчить те ужасные условия, которые Отца вынудила принять грубая сила Германии. Вы знаете, как глубоко мое доверие к Вам. От имени моего Отца я прошу у Вас помощи, если это возможно, и защиты от наших ужасных врагов».
Александр II был обескуражен этим посланием и отправил сыну Николаю холодное послание-выговор, смысл которого был прост и категоричен: негоже пытаться влиять на политику государства людьми, к тому не имеющими никакого касательства. Царь высказывал недоумение, что его будущий родственник Король Христиан IX использует свою дочь в подобных целях. Никс был потрясен. В своем ответе он уверял, что Король здесь ни при чем, что повлиять могла мать – Королева Луиза, но что сама Дагмар слишком открытая и честная, чтобы заниматься интригами.
Мольбы Датской Принцессы сами по себе никак не повлияли на позицию Россию, которая еще ранее выразила неодобрение агрессивным поведением Германии. Предпринимать же сильные дипломатические шаги в этом случае Петербург не имел никакой возможности и лишь однозначно и откровенно продемонстрировал расположение к Дании. Сам факт сватовства русского Наследника Престола свился важнейшим подтверждением этого расположения.
Однако политика политикой, а человеческие радости и горести существовали сами по себе. Перспектива безоблачной и счастливой жизни для Дагмар неожиданно была омрачена. Вначале ничто не предвещало серьезного и необратимого хода событий. Любимый Никс тяжело заболел.
Давно уже, летом 1860 года, во время конно-спортивных состязаний Наследник упал с лошади и ударился спиной. Довольно быстро оправился, и этот случай на стипль-чезе (скачках) вроде бы прошел без следа. Но время от времени у него потом начали случаться приступы какого-то непонятного недуга. Он вдруг начинал слабеть, не мог долго стоять, поднималась температура, жаловался на боли в пояснице. Да и цвет лица менялся, становился каким-то землисто-серым. Врачи осматривали, но ничего серьезного не находили, считая, что это все «от переутомления» или «от простуды». Они посчитали, что Цесаревич должен «пройти курс закаливания».
Во время путешествия по Европе летом 1864 года он пять недель провел в голландском городке Скевенингене около Гааги, где обязан был ежедневно совершать морские купания, невзирая на то что лето в тот год было очень холодным. Личный же врач Цесаревича Н.А. Шестов (1831–1876) не только не прекратил эти водные процедуры, но настаивал на них во что бы то ни стало, хотя Николай с каждой неделей выглядел все хуже и хуже.
К концу «курса закаливания» он походил на живой скелет, обтянутый белой кожей. Именно тогда у Цесаревича развился тот туберкулезный менингит, который в конце концов и свел его в могилу. В сентябре Николай Александрович вроде бы преобразился. Встреча с Дагмар и помолвка, как казалось, вдохнули в него новые силы. Но уже в ноябре, в Италии, случился приступ тяжелого недуга. Причем боль в спине то уменьшалась, то усиливалась, но больше не отпускала. За шестинедельное пребывание во Флоренции он ни разу не вышел из дома, проводя все время в постели.
Накануне 1865 года Николая с трудом препроводили в Ниццу, где ему прописали строгий постельный режим. О недомогании его стало быстро известно. Невеста серьезно забеспокоилась. Она писала в Ниццу, в Петербург, откуда приходили успокоительные известия. Врачи уверяли, что это лишь приступы ревматизма, не представляющие угрозу для жизни. Казалось, что ничего серьезного нет, и это лишь неприятный, но краткотечный эпизод. В феврале 1865 года Дагмар хотела поехать навестить жениха, но ее родители нашли это «неудобным».
В марте болезнь Наследника стала быстро прогрессировать. Были приглашены лучшие врачи, в том числе и из Парижа, «мировые светила» – О. Нелатон (1807–1873) и П. Рейе (1793–1867). Французские врачи, получив просто министерское вознаграждение, заключили, что смертельной угрозы нет. Другие же считали, что положение безнадежно.
5 апреля 1865 года у Цесаревича случился удар – кровоизлияние в мозг – и его положение сделалось безнадежным. Врачи в один голос заговорили о скором летальном исходе, так как воспаление головного и спинного мозга достигло необратимой стадии. Императрица Мария Александровна, все это время находившаяся рядом с сыном, была в ужасном состоянии.
Члены Царской Семьи отбывали в Ниццу. 4 апреля, в день Светлого Христова Воскресения, отправился в путь Великий князь Александр Александрович, через четыре дня прибывший к месту назначения. Умирающий очень просил, чтобы брат Саша обязательно приехал, он хотел с ним попрощаться. Александр не знал, что положение безнадежно, и когда уже в Ницце узнал об этом, то залился слезами.
На Юг Франции отправился и Император Александр II. Он приехал в Ниццу 10 апреля, когда Николай Александрович находился уже при смерти. В тот же день из Копенгагена вместе с матерью прибыла Дагмар, куда ее телеграммой «для последнего прощания» вызвала Императрица Мария Александровна. Принцесса была раздавлена, сокрушена. Ей предстояло перенести страшное жизненное испытание; первое – в череде отведенных ей судьбой.
На шикарной вилле Бермон, где помещался ее жених, царила траурная атмосфера. Некоторые плакали. На следующий день, в 10 часов утра, ей разрешили подняться к нему на второй этаж. Что она пережила! В углу большой полутемной комнаты, в постели, она увидела того, которого так искренне и безнадежно любила. На изможденном, худом, жёлто-землистого цвета лице появилась слабая улыбка. Он ее узнал и был рад этой встрече. «Мой ангел», – обратился он к невесте и больше был не в силах вымолвить ни полслова. Он взял ее за руку, и она поцеловала его. Дагмар не могла сдержаться и разрыдалась.
Несколько часов Принцесса провела рядом, и жених все время держал ее руку. А с другой стороны находился брат Цесаревича Александр, державший вторую руку дорогого Никса. Здесь, у смертного одра, дочь Датского Короля впервые увидела того, кому суждено было стать самым важным человеком в ее жизни, стать ее судьбой. И перед самым исходом, когда душа покидала изможденное болезнью тело, умирающий неожиданно соединил руки Дагмар и Александра. Реальная жизнь создала фантасмагорический сюжет, который мог бы сочинить лишь талантливый драматург с богатым воображением. Потом они будут бессчетное количество раз возвращаться к этой истории и увидят в ней Промысел Всевышнего. Но это все будет потом.
Тогда же, в тот невероятно драматический момент, никто этого не знал и никто ни о чем не думал. Все ждали чего-то, молились, плакали и молчали. Днем, 11 апреля, Николай Александрович причастился и попрощался со всеми. В медицинском журнале за этот день записано: «Его Высочество, окруженный Августейшим семейством, приобщается Святых Тайн с глубоким умилением. Силы совершенно истощены».
Незадолго до смерти Цесаревич неожиданно для всех открыл глаза и внятным голосом произнес: «Стоп машина!» Это были его последние слова. Вскоре после полуночи, в 00 часов 50 минут 12 апреля, Престолонаследник скончался. По заключению врачей, смерть наступила в результате «ревматизма почечных мышц и поясничной спинной фации».
Все было кончено. И для Дагмар кончено. Ей еще не исполнилось восемнадцати лет, но она уже невеста-вдова. И где было взять силы, чтобы жить дальше? Она одеревенела. Не было ни сил, ни чувств, а лишь темнота и пустота. Небольшая, изящная, она сделалась как бы еще меньше, еще тоньше.
Она присутствовала на заупокойных панихидах, и от вида ее сжималось сердце. По окончании первой панихиды ее лишь с большим трудом удалось увести. Родители умершего, сами находившиеся в состоянии тяжелого потрясения, трогательно опекали Датскую Принцессу, ставшую для них родной.
Принцесса писала своему отцу Христиану IX через день после смерти Николая: «Я не могу не благодарить Бога за то, что застала его, мое дорогое сокровище, еще в живых и была узнана им в последнюю минуту. Ты не можешь поверить, дорогой Папа, как я благодарна за это Господу Богу. Никогда, никогда я не смогу забыть взгляд, которым он смотрел на меня, когда я приблизилась к нему. Нет, никогда!!! Бедные Император и Императрица, они были так внимательны ко мне в моем, а также в своем горе; они и его бедные братья, особенно Саша, который любил его так возвышенно и не только как брата, но как своего единственного и лучшего друга».
Уже рано утром 12 апреля в России были получены телеграммы о смерти Престолонаследника. В Империи был объявлен траур. О болезни Николая Александровича было давно известно, но все еще оставалась надежда, что Господь не допустит непоправимого и сохранит его для России. Многие искренне горевали. Потрясал и сам факт и все сопутствующие ему обстоятельства. Министр внутренних дел П.А. Валуев (1815–1890) записал в дневнике: «На пороге брачного ложа и на первой ступени к престолу, – и вместо того и другого смертный одр на чужой земле!»
К горю всегда было чутко русское сердце, оно всегда глубоко отзывалось в русской душе. В России жалели не только безвременно умершего Цесаревича и несчастных родителей; сочувствовали невесте и переживали за нее. Князь Николай Петрович Мещерский (1824–1901) написал в то время проникновенные стихи:
16 апреля 1865 года гроб с телом Цесаревича Николая Александровича перенесли на фрегат «Александр Невский», на котором он отбыл в Петербург. Туда он должен был прибыть примерно через месяц. Ниццу покидали русские.
С Тобою смерть нас породнила —
И пред страдальческим одром,
Вся Русь тебя усыновила
В благословении немом.
Ты сердцу Русскому открылась
Любвиобильною душой,
Когда, рыдая, ты стремилась
Туда, к нему, в час роковой.
Ты наша. Будь благословенна!
Тебя Россия поняла.
Тебя, коленопреклоненно,
В молитвах Русской нарекла…
Император Александр II, Императрица Мария Александровна, дети и приближенные отбыли в Россию по железной дороге. По пути домой Царская Семья на несколько дней задержалась у брата русской Императрицы, Великого Гессенского герцога Людвига III. Они уговорили побыть там с ними и Дагмар.
В фамильном замке Гессенских герцогов Югенхайм, в живописном месте на берегу Рейна, безутешная Дагмар провела несколько дней в окружении родственников своего скончавшегося жениха. Затем они расстались. Она поехала домой в неизвестности и печали, а Царская Семья в Петербург – готовиться к последнему прощанию с дорогим Никсом.
«Александр Невский» прибыл в Кронштадт 21 мая, откуда гроб на императорской яхте «Александрия» доставили в Петербург. Через неделю, 28 мая, тело Великого князя Цесаревича Николая Александровича было погребено в Царской усыпальнице, в Петропавловском соборе Петропавловской крепости, там, где покоились его предки, начиная с Петра I.
Глава 3
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР
Он появился на свет 26 февраля 1845 года в Александровском Дворце Царского Села. Его отцом был Наследник Престола, старший сын Императора Николая I Великий князь Александр Николаевич, а матерью – Цесаревна Мария Александровна, урожденная Гессен-Дармштадская принцесса Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария.
Его нарекли Александром, именем, которое носил отец и двоюродный дед Император Александр I. Пройдет ровно десять лет, и в 1855 году его отец станет Императором Александром II. В этой семье, кроме Александра Александровича, родилось еще семеро детей: Александра (1842–1849), Николай (1843–1865), Владимир (1847–1909), Алексей (1850–1908), Мария (1853–1920), Сергей (1857–1905), Павел (1860–1919).
Никто из них не прожил безоблачную жизнь: преждевременные смерти, гибель от рук убийц, тяжелые болезни, горькие разочарования, потеря детей, отказ от личного счастья, общественные крушения окружали их весь земной путь. Радостные и горькие, естественные и абсурдные, закономерные и случайные, предсказуемые и невероятные – все те черты и линии, характерные почти для любой семьи и почти каждой жизни, здесь резко фокусировались, контрастно выражались и резко преломлялись именно в силу общественного статуса членов династии.
Великие князья и Великие княжны с рождения являлись государственными людьми, были мишенью самых сокрушительных воздействий и соблазнов, постоянно подвергались тяжелейшим моральным и психологическим испытаниям. Они самой судьбой обязаны были нести тяжелую ношу Царскородного происхождения. Жизнь в хрустальном дворце, жизнь на виду у всех, была трудна и порой непереносима. Не все выдержали. Некоторые оступились и отступили. Но большинство нашло в себе силы удержаться. Наиболее же крепким и стойким среди них был Александр Александрович.
Ему с детства была уготована обычная великокняжеская судьба: учеба и учеба, служба в гвардии, женитьба на пресной, бледнолицей, костлявой (или дородной) принцессе, а затем какая-нибудь заметная (или не очень) должность в системе военного или гражданского управления. Это имя могло остаться в ряду нескольких десятков великих князей, но Его Величеству Случаю было угодно перевернуть обычный ход вещей и сделать из второго сына Императора Александра II Русского Царя.
Под неусыпным контролем отца и матери его готовили к жизни, воспитывали по меркам, принятым в императорской фамилии, в соответствии с традицией и потребностями времени. Общеобразовательные предметы чередовались с военной подготовкой, фехтованием, вольтижировкой, фортификацией. Его основательно обучали иностранным языкам: немецкому (родной язык матери), французскому и английскому. Наилучшие знания он имел по французскому языку, которым владел свободно с юности, но и на других умел неплохо изъясняться.
Однако любимым языком для него был родной, и он никогда не пользовался иностранным, если можно было говорить по-русски. Уже когда он был вполне взрослым и посещал аристократические рауты, нередко случалось, что какая-нибудь очередная «роза бала» мило начинала с ним щебетать на языке Вольтера и Гюго. Он же, почти всегда, с упрямой последовательностью отвечал на языке Державина, Пушкина и Лермонтова (последний являлся любимейшим его поэтом). Это могло быть воспринято как неучтивость, но происхождение и положение молодого человека не позволяли обвинять его в нарушении светских норм.
Учителями его были блестящие знатоки своего предмета и интеллектуалы. Русскую словесность преподавали профессор Я.К. Грот (1812–1893) и лицейский товарищ А.С. Пушкина, затем директор Публичной библиотеки в Петербурге, писатель барон М.А. Корф (1800–1876); русской истории обучал знаменитый историк профессор С.М. Соловьев (1820–1876), праву – профессор К.П. Победоносцев (1827–1907), военному делу – генерал М.И. Драгомиров (1830–1905).
Воспитателем Великого князя с 1860 года являлся граф Борис Алексеевич Перовский (1815–1881), возглавлявший раньше Корпус путей сообщения (Высшее учебное заведение, готовившее инженеров-путейцев). Человек этот был строгий и педантичный, что не могло нравиться молодому Александру Александровичу, который тем не менее относился к воспитателю с неизменным уважением. Установка родителей для воспитателей всех детей была одна: вырастить достойных, честных, трудолюбивых и богобоязненных людей.
С самых ранних пор Великий князь Александр выказывал неподдельный интерес к военному делу и к истории, которой очень увлекался и занимался ей без принуждения. Затаив дыхание, часами готов был слушать повествования о военных баталиях, о тяжелых военных буднях, о трудных переходах и о замечательных победах русской армии. Его привлекали и рассказы живых участников событий, тех офицеров, кто прошел горнило мужественно-безнадежной Крымской войны. Он ужасно переживал, узнавая о неудачах «наших», и в такой момент не мог сдержать своих восклицаний и вопросов.
Александр являлся живым и непосредственным ребенком, не умевшим врать и лукавить. Воспитание и придворный этикет ломали натуру, принуждали вести «как надо», говорить «что надо» и «когда надо», но природная естественность все равно прорывалась наружу время от времени.
Это была русская натура, русская не по составу крови (пошло-дотошные критики высчитали, что у него была всего 1/64 часть русской крови!), а по строю своих мыслей, чувств, восприятий. Он искренне верил в Бога, никогда не испытывая никаких великосветских сомнений, почитал старших, имел склонность к простоте в окружающем мире. Обожал животных, а с любимыми собаками охотно проводил время и мог часами бродить с ними по окрестным лесам, не ощущая тоски или одиночества.
Ценил доброту, честность и преданность. Если убеждался, что человек его любит, то всегда помнил об этом и не стеснялся демонстрировать свою признательность. Родовитость не имела значения. Вот, например, его бонна – няня, англичанка Екатерина Струттон, на руках которой вырос и которая служила Царской Семье многие десятилетия. Он обожал «дорогую Китти», знавшую и хранившую его детские тайны. И когда она умерла в 1891 году, то он, уже Император, счел обязанным отдать ей последний долг и пойти за ее гробом. Это был, как тогда говорили, натуральный человек, в котором было много естественного, даже стихийного.
Все сыновья Александра II были рослыми мальчиками, но самым рослым, самым крепким среди них был второй сын. Обращаясь к нему, восьмилетнему, отец писал: «Я часто о вас думаю и молюсь за вас Богу. Да благословит Он вас быть такими, какими мы желаем вас видеть, т. е. умными, прилежными и послушными ребятами».
Александр был сообразительным, послушным, но особым прилежанием не отличался и учился с ленцой. Ему так хотелось поиграть в саду, сбегать на ферму и скотный двор, посмотреть на лошадей, увидеть, как доят коров, понаблюдать за важно разгуливающими красивыми голландскими петухами, половить рыбу в пруду или покататься на лодке, а приходилось сидеть писать сочинения, учить грамматику, зубрить несносные французские глаголы.
Успехи в учебе не были впечатляющими. Молодой Великий князь часто не успевал сделать домашние уроки, так как на это времени не хватало. Но каждый день надлежало приходить к мама и докладывать ей о своей успеваемости. Можно было что-нибудь утаить, что-то не сказать, может быть, не узнала бы, но он никогда ничего не скрывал и все рассказывал начистоту. Мать в таких случаях не всегда была недовольна, но, с другой стороны, она, как и Император Александр II, очень ценила природную честность, чистосердечие второго сына.
Матушка постоянно напоминала ему о его обязанностях, особенно когда была в отъезде. В сентябре 1861 года писала из Ливадии: «Саша, что меня очень огорчает, то, что ты опять ленив и иногда ведешь себя не как 16 лет юноша, но как ребенок, забывая все данные тобою обещания и все твои добрые намерения. Молись прилежно, друг мой, и Господь тебе поможет; верь мне и тебе самому легче станет. И не забывай, что твое теперешнее поведение нас сильно огорчает. Ты знаешь, что мы тебя любим, так ты из любви к нам старайся как можешь больше и сам, что не так трудно. Но прежде всего, моли Бога; без Его помощи ты ничего не сделаешь».
Великий князь каждый день усердно молился, но это мало помогало в учении. Надо было сидеть и «долбить гранит науки», а на это терпения хватало далеко не всегда.
В 1855 году десятилетний Великий князь Александр Александрович впервые остро ощутил свое необычное происхождение. Ему в феврале должно было исполниться десять лет, но за неделю до праздника рождения умер его дедушка Император Николай I. Все произошло так быстро и внезапно, что трудно было в это поверить. Могучий и строгий царь сошел в могилу за считаные дни к великому ужасу и горю одних, к тайной радости и злорадству других.
Внук любил деда, хотя виделись они, особенно в последние месяцы, нечасто. Он ему дарил такие интересные вещи, а большая лошадь-качалка долго была любимой игрушкой. Еще была сабля (как настоящая!) и ружье…
Вместе с братьями и родителями Александр на коленях молился у постели умирающего в неказистой комнате нижнего этажа Зимнего Дворца. Пройдет двадцать шесть лет, и здесь же, в главной резиденции Российских Императоров в центре Петербурга, Александр будет стоять на коленях перед истекающим кровью и умирающим отцом. И через несколько часов сам станет Императором. А потом до последнего часа жизни будет почти ненавидеть Зимний Дворец: эти огромные и помпезные залы, нескончаемые анфилады, сумеречный блеск бронзы, хрусталя, мрамора; вечная полутьма за дверьми освещенных комнат. Всё здесь было наполнено грустными воспоминаниями.
Похороны дедушки прошли 6 марта 1855 года. Дни до и после погребения были безрадостными для всех и, конечно же, для детей. Им не разрешалось бегать и шуметь, запрещалось громко разговаривать, выходить за пределы своих комнат. А так хотелось поглядеть на родителей, так тянуло хоть в щелочку увидеть то, что делали взрослые. Столько в Зимнем Дворце всё время было военных в таких красивых мундирах и других важных господ.
Брат Никса сделался Цесаревичем и стал важничать. Удивленным няням и фрейлинам матери заявил вскоре после похорон: «Папа теперь так занят, что он совершенно болен от усталости. Когда дедушка был жив, он ему помогал, а Папá помогать некому», а он «еще слишком мал, чтобы помогать ему».
Его нарекли Александром, именем, которое носил отец и двоюродный дед Император Александр I. Пройдет ровно десять лет, и в 1855 году его отец станет Императором Александром II. В этой семье, кроме Александра Александровича, родилось еще семеро детей: Александра (1842–1849), Николай (1843–1865), Владимир (1847–1909), Алексей (1850–1908), Мария (1853–1920), Сергей (1857–1905), Павел (1860–1919).
Никто из них не прожил безоблачную жизнь: преждевременные смерти, гибель от рук убийц, тяжелые болезни, горькие разочарования, потеря детей, отказ от личного счастья, общественные крушения окружали их весь земной путь. Радостные и горькие, естественные и абсурдные, закономерные и случайные, предсказуемые и невероятные – все те черты и линии, характерные почти для любой семьи и почти каждой жизни, здесь резко фокусировались, контрастно выражались и резко преломлялись именно в силу общественного статуса членов династии.
Великие князья и Великие княжны с рождения являлись государственными людьми, были мишенью самых сокрушительных воздействий и соблазнов, постоянно подвергались тяжелейшим моральным и психологическим испытаниям. Они самой судьбой обязаны были нести тяжелую ношу Царскородного происхождения. Жизнь в хрустальном дворце, жизнь на виду у всех, была трудна и порой непереносима. Не все выдержали. Некоторые оступились и отступили. Но большинство нашло в себе силы удержаться. Наиболее же крепким и стойким среди них был Александр Александрович.
Ему с детства была уготована обычная великокняжеская судьба: учеба и учеба, служба в гвардии, женитьба на пресной, бледнолицей, костлявой (или дородной) принцессе, а затем какая-нибудь заметная (или не очень) должность в системе военного или гражданского управления. Это имя могло остаться в ряду нескольких десятков великих князей, но Его Величеству Случаю было угодно перевернуть обычный ход вещей и сделать из второго сына Императора Александра II Русского Царя.
Под неусыпным контролем отца и матери его готовили к жизни, воспитывали по меркам, принятым в императорской фамилии, в соответствии с традицией и потребностями времени. Общеобразовательные предметы чередовались с военной подготовкой, фехтованием, вольтижировкой, фортификацией. Его основательно обучали иностранным языкам: немецкому (родной язык матери), французскому и английскому. Наилучшие знания он имел по французскому языку, которым владел свободно с юности, но и на других умел неплохо изъясняться.
Однако любимым языком для него был родной, и он никогда не пользовался иностранным, если можно было говорить по-русски. Уже когда он был вполне взрослым и посещал аристократические рауты, нередко случалось, что какая-нибудь очередная «роза бала» мило начинала с ним щебетать на языке Вольтера и Гюго. Он же, почти всегда, с упрямой последовательностью отвечал на языке Державина, Пушкина и Лермонтова (последний являлся любимейшим его поэтом). Это могло быть воспринято как неучтивость, но происхождение и положение молодого человека не позволяли обвинять его в нарушении светских норм.
Учителями его были блестящие знатоки своего предмета и интеллектуалы. Русскую словесность преподавали профессор Я.К. Грот (1812–1893) и лицейский товарищ А.С. Пушкина, затем директор Публичной библиотеки в Петербурге, писатель барон М.А. Корф (1800–1876); русской истории обучал знаменитый историк профессор С.М. Соловьев (1820–1876), праву – профессор К.П. Победоносцев (1827–1907), военному делу – генерал М.И. Драгомиров (1830–1905).
Воспитателем Великого князя с 1860 года являлся граф Борис Алексеевич Перовский (1815–1881), возглавлявший раньше Корпус путей сообщения (Высшее учебное заведение, готовившее инженеров-путейцев). Человек этот был строгий и педантичный, что не могло нравиться молодому Александру Александровичу, который тем не менее относился к воспитателю с неизменным уважением. Установка родителей для воспитателей всех детей была одна: вырастить достойных, честных, трудолюбивых и богобоязненных людей.
С самых ранних пор Великий князь Александр выказывал неподдельный интерес к военному делу и к истории, которой очень увлекался и занимался ей без принуждения. Затаив дыхание, часами готов был слушать повествования о военных баталиях, о тяжелых военных буднях, о трудных переходах и о замечательных победах русской армии. Его привлекали и рассказы живых участников событий, тех офицеров, кто прошел горнило мужественно-безнадежной Крымской войны. Он ужасно переживал, узнавая о неудачах «наших», и в такой момент не мог сдержать своих восклицаний и вопросов.
Александр являлся живым и непосредственным ребенком, не умевшим врать и лукавить. Воспитание и придворный этикет ломали натуру, принуждали вести «как надо», говорить «что надо» и «когда надо», но природная естественность все равно прорывалась наружу время от времени.
Это была русская натура, русская не по составу крови (пошло-дотошные критики высчитали, что у него была всего 1/64 часть русской крови!), а по строю своих мыслей, чувств, восприятий. Он искренне верил в Бога, никогда не испытывая никаких великосветских сомнений, почитал старших, имел склонность к простоте в окружающем мире. Обожал животных, а с любимыми собаками охотно проводил время и мог часами бродить с ними по окрестным лесам, не ощущая тоски или одиночества.
Ценил доброту, честность и преданность. Если убеждался, что человек его любит, то всегда помнил об этом и не стеснялся демонстрировать свою признательность. Родовитость не имела значения. Вот, например, его бонна – няня, англичанка Екатерина Струттон, на руках которой вырос и которая служила Царской Семье многие десятилетия. Он обожал «дорогую Китти», знавшую и хранившую его детские тайны. И когда она умерла в 1891 году, то он, уже Император, счел обязанным отдать ей последний долг и пойти за ее гробом. Это был, как тогда говорили, натуральный человек, в котором было много естественного, даже стихийного.
Все сыновья Александра II были рослыми мальчиками, но самым рослым, самым крепким среди них был второй сын. Обращаясь к нему, восьмилетнему, отец писал: «Я часто о вас думаю и молюсь за вас Богу. Да благословит Он вас быть такими, какими мы желаем вас видеть, т. е. умными, прилежными и послушными ребятами».
Александр был сообразительным, послушным, но особым прилежанием не отличался и учился с ленцой. Ему так хотелось поиграть в саду, сбегать на ферму и скотный двор, посмотреть на лошадей, увидеть, как доят коров, понаблюдать за важно разгуливающими красивыми голландскими петухами, половить рыбу в пруду или покататься на лодке, а приходилось сидеть писать сочинения, учить грамматику, зубрить несносные французские глаголы.
Успехи в учебе не были впечатляющими. Молодой Великий князь часто не успевал сделать домашние уроки, так как на это времени не хватало. Но каждый день надлежало приходить к мама и докладывать ей о своей успеваемости. Можно было что-нибудь утаить, что-то не сказать, может быть, не узнала бы, но он никогда ничего не скрывал и все рассказывал начистоту. Мать в таких случаях не всегда была недовольна, но, с другой стороны, она, как и Император Александр II, очень ценила природную честность, чистосердечие второго сына.
Матушка постоянно напоминала ему о его обязанностях, особенно когда была в отъезде. В сентябре 1861 года писала из Ливадии: «Саша, что меня очень огорчает, то, что ты опять ленив и иногда ведешь себя не как 16 лет юноша, но как ребенок, забывая все данные тобою обещания и все твои добрые намерения. Молись прилежно, друг мой, и Господь тебе поможет; верь мне и тебе самому легче станет. И не забывай, что твое теперешнее поведение нас сильно огорчает. Ты знаешь, что мы тебя любим, так ты из любви к нам старайся как можешь больше и сам, что не так трудно. Но прежде всего, моли Бога; без Его помощи ты ничего не сделаешь».
Великий князь каждый день усердно молился, но это мало помогало в учении. Надо было сидеть и «долбить гранит науки», а на это терпения хватало далеко не всегда.
В 1855 году десятилетний Великий князь Александр Александрович впервые остро ощутил свое необычное происхождение. Ему в феврале должно было исполниться десять лет, но за неделю до праздника рождения умер его дедушка Император Николай I. Все произошло так быстро и внезапно, что трудно было в это поверить. Могучий и строгий царь сошел в могилу за считаные дни к великому ужасу и горю одних, к тайной радости и злорадству других.
Внук любил деда, хотя виделись они, особенно в последние месяцы, нечасто. Он ему дарил такие интересные вещи, а большая лошадь-качалка долго была любимой игрушкой. Еще была сабля (как настоящая!) и ружье…
Вместе с братьями и родителями Александр на коленях молился у постели умирающего в неказистой комнате нижнего этажа Зимнего Дворца. Пройдет двадцать шесть лет, и здесь же, в главной резиденции Российских Императоров в центре Петербурга, Александр будет стоять на коленях перед истекающим кровью и умирающим отцом. И через несколько часов сам станет Императором. А потом до последнего часа жизни будет почти ненавидеть Зимний Дворец: эти огромные и помпезные залы, нескончаемые анфилады, сумеречный блеск бронзы, хрусталя, мрамора; вечная полутьма за дверьми освещенных комнат. Всё здесь было наполнено грустными воспоминаниями.
Похороны дедушки прошли 6 марта 1855 года. Дни до и после погребения были безрадостными для всех и, конечно же, для детей. Им не разрешалось бегать и шуметь, запрещалось громко разговаривать, выходить за пределы своих комнат. А так хотелось поглядеть на родителей, так тянуло хоть в щелочку увидеть то, что делали взрослые. Столько в Зимнем Дворце всё время было военных в таких красивых мундирах и других важных господ.
Брат Никса сделался Цесаревичем и стал важничать. Удивленным няням и фрейлинам матери заявил вскоре после похорон: «Папа теперь так занят, что он совершенно болен от усталости. Когда дедушка был жив, он ему помогал, а Папá помогать некому», а он «еще слишком мал, чтобы помогать ему».