Страница:
Александр Чернов
Спи спокойно, дорогой товарищ. Записки анестезиолога
© Александр Чернов, 2013
© ООО «Издательство АСТ», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© ООО «Издательство АСТ», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Моим коллегам и пациентам.
Сначала вы заставили меня возненавидеть выбранную профессию, а затем убедили в том, что она является моим призванием.
Вечный змий
О том, что народ наш пьет часто и много, Александр знал еще с детства и, подобно многим своим сверстникам, чье отрочество пришлось на «лихие 90-е» и которые после распада «великой державы» имели возможность лицезреть более тяжкие социальные пороки, нежели простой алкоголизм, считал «закладывание за воротник» относительно безобидным способом расслабления. Во всяком случае, на заре своей врачебной карьеры он уже предвидел, что по роду деятельности и, в особенности, благодаря избранной специальности реаниматолога, ему регулярно придется сталкиваться с фактами злоупотребления алкогольными напитками. Еще будучи практикантом, он с любопытством просматривал статистические данные о структуре реанимационных больных, и цифра 8 % в графе «острая алкогольная интоксикация» показалась ему весьма приемлемой, объективно указывающей на число «перебарщивающих» в рвении развернуть свою широкую славянскую душу. Летальность, то бишь число отошедших в мир иной, среди жертв «зеленого змия» была на удивление низкой – менее 10 % от общего числа госпитализированных алкашиков, что еще более убедило Александра в относительной безопасности «культурного пития» и в истинности общеизвестной поговорки «губит людей не водка…».
Однако уже в течение первых месяцев самостоятельной врачебной практики он имел возможность убедиться в весьма сомнительной достоверности заученных показателей. Относительно небольшой процент «назюзюкавшихся» в общей массе реанимационных больных, как оказалось, указывал лишь на пациентов, у которых отравление спиртсодержащими напитками стояло основным диагнозом. На практике же, фактически каждый третий из поступающих в реанимационное отделение пациентов был с повышенным содержанием алкоголя в биологических жидкостях организма. Отравление же ставилось сопутствующим диагнозом или, нередко, вовсе не упоминалось, ввиду наличия у больного иных, более тяжких, патологий. В расчете летальности среди «перебравших» также имелись свои подводные камни. Дело в том, что при поступлении индивидуума в состоянии тяжелой алкогольной или наркотической интоксикации и при отсутствии у него явных признаков опасных для жизни болячек дежурными реаниматологами делалось все возможное для того, чтобы оперативно «откапать» данного пациента в стенах приемника и, не поднимая его в реанимационный отсек, побыстрее избавиться от едва начавшей варнякать биологической массы путем сплавления ее в другие, как правило терапевтические, отделения по месту жительства. Среди тех, кому, ввиду наличия тяжелых расстройств, все же «посчастливилось» быть оформленными в реанимацию, реальная смертность составляла по крайней мере 20–25 %. В большинстве случаев больные данной категории уходили в мир иной в первые же часы после госпитализации, не будучи еще в полной мере обследованными. Поэтому во избежание расхождения клинического, то бишь лечебного, и патологоанатомического, то бишь поставленного при вскрытии трупа, диагнозов безвременно почившему бедолаге в графе «заключительный клинический» пропечатывалось тавро: «Кома неясной этиологии». И мертвому не обидно, и живым не досадно.
Пили все. Наибольший процент в массе «перебравших» традиционно составлял «сильный пол» в возрасте 25–45 лет, относящийся в большинстве своем к безработной или занятой на неквалифицированном физическом труде части электората. Реже попадались более зрелые в возрастном отношении субъекты.
Исаак Данилович любил вспоминать в качестве примера медицинской казуистики случай десятилетней давности, когда он поздним вечером был вызван в приемник к древней старушке. По свидетельству родственников, она в честь своего 90(!) – летия почти без закуски выхлебала литр водки. Факт приема алкоголя больная подтверждала, но признаков тяжелой алкогольной интоксикации у нее не было и в помине. Бабка сохраняла полную ориентацию во времени и в пространстве, наизусть помнила свои паспортные данные, которые, по словам немолодой внучки, и на трезвую голову не могла вспомнить. Более того, она четко оценивала происходящее и безропотно подчинялась всем требованиям медперсонала. Лежала смирно, позволила установить себе внутривенный катетер, взять кровь на содержание алкоголя. Лишь когда встал вопрос об обязательном в таких случаях промывании желудка, «божий одуванчик» проявила недовольство. Ощутив в своем беззубом рту толстый резиновый зонд, она оттолкнула медсестру, выдернула чужеродный предмет и осыпала присутствующих таким богатым набором смачных ругательств, что многим ханыжкам, не употреблявшим матюков выше двухэтажных, свело бы скулы от зависти.
– Я у мужа отродясь в рот не брала, а вы мне на старости лет эту змеюку впихнуть хотите. Не подходи, а то укушу, – честно предупредила она медсестру.
Спокойно усевшись на каталке, ровесница революции смачно сплюнула. Потянувшись, бабуля вознамерилась спрыгнуть на пол, но, оценив полуметровую высоту между ступнями своих коротких ног и бетонным покрытием, осмотрелась в поисках поддержки:
– Ну что стоишь?! Помоги даме! – пристыдила она Эндяшева, единственного мужчину в приемнике. – Интельгент, называется!
Против столь веских аргументов Исааку Даниловичу возразить было нечего. И хотя обещанный укус, вследствие полного отсутствия зубов у престарелой хищницы, вряд ли мог нанести серьезные повреждения жертве, он, учитывая стабильное состояние пациентки, решил не рисковать. Заставив бабку проглотить солидную порцию адсорбентов и введя ей львиные дозы глюкозы и витаминов, Эндяшев отправил юбиляршу в терапевтическое отделение. Он был убежден, что количество спиртного, употребленного старушкой, сильно преувеличено очевидцами. И лишь наутро, когда из лаборатории был получен окончательный результат анализа крови старой шалуньи, он, увидев в графе «алкоголь» цифру 3 промилле, что фактически соответствовало двойной смертельной дозе, в очередной раз убедился в истинности утверждения: «Медицина – наука неточная». Кинувшись звонить в терапию, он узнал, что героиня вечера наотрез отказалась ложиться в стационар, мотивируя это тем, что в больницах «клопы кусачие», и, подписав отказную форму, была увезена родней в неизвестном направлении. Скорее всего, на продолжение устроенного в ее честь фуршета.
Впрочем, ни для кого из практикующих врачей не было новостью, что «старая школа» часто оказывалась гораздо живучей своих потомков. 50-, 60– и даже 70-летние выпивохи-отравленцы при прочих равных условиях выживали едва ли не чаще и выписывались из стационара гораздо быстрее своих хилых 30– и 40-летних преемников.
Нередко молодцеватый сталевар с косой саженью в плечах и без сопутствующей патологии, поступив с 1 промилле алкоголя в крови, залегал в реанимацию на 3–4 суток, медленно приходя в сознание, выкидывая коники в виде судорожных приступов, коллапса или синдрома отмены, в простонародье именуемом «белой горячкой». В то же время потрепанный жизнью тщедушный старичок с 1,5 промилле выздоравливал за ночь и наутро бодро требовал выписки.
За последнее десятилетие процент представительниц прекрасной половины человечества в классе реанимируемых пропойц неуклонно возрастал, достигнув примерно 1/5 в данной категории пациентов. Принцип «водке все возрасты покорны» работал и здесь. Упившиеся до потери пульса старшеклассницы, бывшие живыми (пока еще!) свидетельствами нерушимости традиций исконно пестуемого умения (или неумения) пить, чередовались с алкашками бальзаковского или «снова ягодкиного» возраста, разбавляемыми, в свою очередь, гражданками постарше, демонстрирующими наличие пороха гульбы в пороховницах расслабления.
Справедливости ради заметим, что ярлык «слабого пола», навешенный женщинам неизвестно кем и когда (вероятно, с подачи самих коварных интриганок, жаждущих льгот), – в больничных стенах зачастую абсолютно не соответствовал действительности. При одинаковых патологиях женщины выживали чаще, выздоравливали быстрее. Послеоперационные, инфекционные и иные осложнения у них возникали заметно реже и протекали гораздо легче, чем у мужчин.
Почти хрестоматийным стал случай трехлетней давности, происшедший на дежурстве Александра и Виктора. Около 19:00 Темнов на правах дежурного анестезиолога был вызван в операционную хирургического отделения, где на столах уже дожидалась своей участи пожилая пара из пригорода. У обоих диагностировали проникающие ножевые ранения брюшных полостей, у старика – в левом подреберье, у его спутницы – в правом. Кроме того, у старушки наличествовало ранение грудной клетки в области сердца. Супруги были в состоянии умеренного подпития, однако вполне связно живописали обстоятельства происшедшего. Нынешним вечером они праздновали окончание кладки новой печи. Третьим собутыльником выступал собственно «печник», впоследствии оказавшийся заурядным бомжом. Слово за слово, и после энной порции самогона хозяин не сошелся с гостем во взглядах на нынешнюю политическую ситуацию. Погорячившись, дед отказался платить «мастеру» за работу. Результат доктора воочию могли наблюдать перед собой. Учитывая более тяжкий характер предполагавшихся повреждений и нарастающие явления сердечно-сосудистой недостаточности, было принято решение начинать операцию у бабки, а деда перевести на ИВЛ и обезболить до приезда дополнительной хирургической бригады. Повреждения у старушки оказались нешуточными – ранение печени с массивным кровотечением, повреждение левого легкого и сердечной сумки. Старик, операция у которого началась двадцатью минутами позже, «отделался» разрывом селезенки и касательным ранением стенки кишечника. Алкоголь в крови у обоих был на уровне 0,8 промилле – средний по международным стандартам и весьма низкий по отечественным меркам. Лечение супруги получали «среднепаршивое», состоявшее из больничных медикаментов, так как родня ничего не покупала, а с преступника взыскивать было нечего. И вот, когда на изрезанной обескровленной бабуле уже готовы были поставить крест, она вдруг пошла на поправку. А ее спутник, повреждения которого были вполне совместимыми с жизнью, тихо почил от перитонита на четвертые сутки после операции. Вот и считай после этого мужчин крепышами.
Сонная тишь, с полчаса как воцарившаяся над реанимационным блоком, взорвалась мерзким звонком допотопного аппарата. Соблюдая обязательный предсонный ритуал, Александр как раз проходил мимо, направляясь в уборную. Поэтому он невольно избавил санитарку от неприятной обязанности прерывать желанный отдых ради беготни к телефону.
– Реанимация.
– Это приемник. У нас отравление алкоголем, – пауза, – Александр Евгеньевич?
– Да.
– Дело в том, что здесь ребенок.
– Подросток?
– Нет, ребенок. Мальчик семи лет.
– В сознании?
– Не совсем… заторможен.
– Сейчас буду.
Ну вот и поспали. При ином раскладе Темнов не стал бы будить реанимационную медсестру и пошел бы один. Но, учитывая опасную оригинальность ситуации, он вынужден был царапнуть дверь женской комнаты:
– Ребенок. Отравление. Жду вас в приемнике, – негромко сообщил он в шевельнувшуюся темноту.
Тремя минутами позже медсестра Татьяна застала его у каталки с пациентом. Александр размышлял о том, что диапазон возрастов, покорных водке, гораздо шире, чем любви.
– Господи, за пятнадцать лет работы такого еще не видела.
– Признаться, я тоже. Правда, за шесть. – Темнов тщательно обследовал маленькое тельце на предмет повреждений и следов инъекций. – Кто его привез?
– Самообращенцы. – Дежурная по приемнику кивнула на дверь в холл. – Две тетеньки на такси доставили.
– Запах алкоголя сомнителен. – Александр принюхался. – Одеколон какой-то.
– Ликер, – подсказала Татьяна, – абрикосовый или персиковый.
– Похвальная осведомленность, – улыбнулся врач, – источником поинтересуюсь позже.
Татьяна сжала пухлые губы, давая понять, что сейчас готова исполнять лишь профессиональные обязанности.
Глазные рефлексы были вялыми, но их наличие уже было хорошим признаком. Он попробовал расшевелить малыша, осторожно стимулируя болевые точки под ушами и подбородком. Ответом были слабые подергивания головой и бессмысленный взгляд приоткрывшихся глаз.
– Катетер в вену. Глюкозу 40 % медленно. – Темнов запнулся. – Хотя погодите, может быть, он аллергик. Я сейчас.
Две весьма претенциозно одетые дамочки были единственными обитательницами небольшого вестибюля. Увидев вышедшего из приемника врача, одна из них принялась усиленно тереть обильно натушенные веки носовым платком и забубнила:
– Доктор… мой сын… какое горе!.. спасите!
Распознав мать пациента, Александр двинулся к ней, но путь преградила буквально кинувшаяся ему под ноги спутница:
– Доктор, я родная тетка. Я все видела.
– Что именно вы видели?
– Мы вернулись с работы после вечерней смены. Зашли к сестре, а тут такое… Никитка на полу лежал. Мы сначала подумали – заснул ребенок, набегался, прикорнул и забылся. А когда на кровать переносить стали, увидели – неладно что-то… Глазами вращает, открыть пытается, и взгляд пустой какой-то, будто сквозь нас смотрит. В поту холодном весь, как при температуре. А потом еще и синеть начал…
– Запах алкоголя от ребенка почувствовали? – довольно бесцеремонно перебил Александр. – Где, по-вашему, пацан напиться мог? – Словоохотливая родственница запнулась, сбитая с явно заготовленной колеи неожиданным вопросом.
– Мы об этом думали. Ума не приложу! Света, – она указала на яростно трущую глаза мать, – говорит, что в кладовке самогон стоял. На случай праздника или еще какого повода… Ну вы понимаете.
– Ребенок один дома был? Раньше подобное случалось?
– Один. Да и с кем его оставишь? Сестра с мужем разошлась. Он уж год как умахнул куда-то. Мать в другом конце города живет. Больная вся. Куда ей за внуком бегать. Но вы не думайте, – спохватившись, оправдывающимся тоном залепетала она, – мальчик уже привык один оставаться. Он знает, что мать аккурат к одиннадцати вернется. Да и соседи в курсе, присматривают потихоньку. Но такого раньше не было, – она выпучила и без того круглые накрашенные глаза, – наверное, попробовать захотел. От дружков наслушался и решил во взрослого поиграть.
– Ясно. Доигрался. Аллергий у ребенка не бывало? На сладкое, на цитрусовые или на лекарства? – Темнов обращался прежде всего к матери, но та лишь испуганно покачала головой, а словесную инициативу вновь взяла на себя тетушка:
– Никогда, доктор. Сахар ложками ест, а мандарины килограммами, – она коротко хихикнула, – с этим все в порядке.
– Ладно. Ожидайте. – Он скользнул взглядом по жалостливо уставившейся на него матери и вернулся в приемник.
Внутривенный катетер уже торчал в правой подлокотной ямке мальца. Одежда акселерата была горкой сложена на подоконнике, и все присутствующие имели возможность лицезреть его худое маленькое тельце.
«Дыхание поверхностное, но свободное. Видимых травм нет, – профессионально подметил Александр. – И ноги колесом, манекенщиком парню не быть. Хотя, кто его знает, может, перерастет еще. Или мода на кривоногих мужиков пойдет». Он едва не улыбнулся, но, перехватив ожидающие взгляды медсестер, вернулся в образ реаниматолога.
– Глюкозу по вене, десятку. Давление?
– Восемьдесят на сорок. Пульс слабоват. – Татьяна указала на неплотно обтягивающую тонкое плечико манжету тонометра. – Да этой фигней разве точно измеришь. Сто лет в обед, к тому же на взрослую руку рассчитана. Детских аппаратов у нас нет. Вот и приходится извращаться – пережимки, перетяжки, – она горестно вздохнула большими грудями.
– Витамины, пол-ампулы гормонов и кубик мочегонных.
Темнов подкатил дыхательную приставку и, держа маску над лицом ребенка, пустил 50 %-ную кислородную смесь. Малыш дышал спокойно, но недостаточно глубоко, отчего губы и кончики пальцев посинели, а по худому тельцу разлилась нездоровая бледность. Врач наложил маску на личико пациента и, приноравливаясь к ритму дыхания, начал осторожно «поддыхивать» резиновым мешком, продляя время вдоха и медленно увеличивая его глубину с целью улучшения кислородного обмена.
– Таня, противорвотное, полкуба, по вене. – Александр сомневался в обильности последней трапезы пацаненка, но подстраховка в подобных случаях никогда не бывает лишней.
В течение нескольких минут цвет лица и слизистых вундеркинда заметно улучшился. Проявились намеки на розовощекость и красноватый оттенок губ. Маленькие пальчики приобрели естественную багровость, оттаяв от мерзкой синюшности.
Александр приоткрыл веки больного. Зрачки равной величины, фотореакция и роговичный рефлекс оживились. Темнов убрал маску и с двух сторон надавил за ушами. Глазенки пропойцы широко открылись. Судорожно глотнув ртом воздух, он издал долгий монотонный вой.
– Неплохо. Таня, привяжи его и начинай капать детоксикант. Голос уже есть. Теперь будем регулировать тембр и увеличивать громкость.
– Так ведь к голосу еще и думалку восстановить нужно. На одном рупоре не проживешь.
Круглое лицо медсестры, доселе застывшее сосредоточенно-обеспокоенным выражением, заметно просветлело, на губах появилась легкая улыбка.
– Согласен. Какая же говорилка без соображалки. Будешь постоянно по жевалке выхватывать. – Темнов тщательно ощупал живот мальчонки. – Вводи стимуляторы. Медленно. Я скажу, когда остановиться. – Выслушав через фонендоскоп сердце и легкие пациентика, он грузно опустился на стоявший у подоконника стул. Отсюда ему был хорошо виден и теперь уже нормально дышащий виновник ночного бдения, и подсоединенный к внутривенному катетеру шприц, которым Татьяна медленно вводила мозговую подпитку не знающему меры акселерату.
Признаки физической активности не замедлили проявиться. Мальчишка засучил худыми ножками, задвигал ручонками. Угловатая головенка сначала бессистемно, а затем осознанно завертелась из стороны в сторону. Через пару минут присутствующие имели удовольствие лицезреть отсутствующий взгляд маленьких черных глазенок.
– Ау! – Александр вновь приступил к тактильной стимуляции ушно-челюстной области ночного гостя. – Смотри на меня, Никита!
Пустота во взгляде сменилась болезненной осознанностью. Рот пьянчужки широко открылся, извергнув из недр маленького тельца громкий визг, в котором уже явственно проступали интонации недовольства, испуга и боли.
– Мозги зашевелились, – удовлетворенно констатировал врач, продолжая раздражающее пальцевое воздействие на нежные околоушные ямки. – Никита! Тихо! Смотри на меня!
Но детский плач, равно как и женскую истерику, легче переждать, чем остановить. Обильные слезы двумя равновеликими потоками уже струились по бледно-розовым щечкам, а крик перешел в прерывающиеся всхлипываниями рыдания.
– Ну, кажется, реанимационный экстрим позади. Осталось переждать звуковую атаку. – Александр вернулся на стул, с оптимистичной задумчивостью наблюдая за распустившим нюни пацаненком.
– Да разве же это атака? И не такое наши уши выдерживали. – Убедившись в надежности фиксирующих бинтов, Татьяна подошла к низкой кушетке и устало присела на краешек.
Среди бессвязного рыдающего бормотания отчетливо выделялись короткие слова общего содержания вроде «мама», «плохо», «фу», свидетельствующие о положительной динамике восстановительного процесса.
Темнов обдумывал план дальнейших лечебных действий. Сейчас они уже сводились в основном к организационным нюансам. Оставлять пацана в подотчетной ему реанимации он теперь не собирался. Из комы вывели, дыхание наладили, тонус восстановили. Еще несколько пунктов по детоксикации и – во вторую городскую больницу. Там находилось реанимационное отделение, специализировавшееся по детям. Да и детская больница у них под боком. Данных за хирургическую патологию у пацана нет, так что он имеет все шансы уже к полудню оказаться в педиатрии. Ну а там… А хрен его знает, что там! До следующего запоя, наверное. Негативная туманность жизненных перспектив паренька слегка рассердила Александра.
– Мама, нет! – визгливое крещендо вывело Темнова из задумчивости.
Татьяна суетливо бросилась к малышу – материнский инстинкт опередил профессиональную сноровку.
– Тш! Тш! – Ее крупная мягкая рука с осторожной заботливостью поглаживала дергающуюся от натужных воплей головенку. – Успокойся. Мама здесь. Может, лучше действительно мать позвать? – взглянула она на врача. – Дитю утешение, а нам облегчение. – Пухлые губы раскрылись легкой улыбкой от невольного экспромта.
– Можно. – Александр не спеша поднялся и направился к высоким двустворчатым дверям. Но на выходе его поступательное движение было приостановлено весьма оригинальным способом. Открываемая врачом массивная створка была буквально втолкнута обратно твердым препятствием. Рука доктора едва не соскользнула с круглой металлической ручки.
– Ой! – с растерянной болезненностью явственно прозвучало из-за двери. Затем послышалось уходящее вбок шуршание и короткий, неумело сдерживаемый смех.
Вторая попытка была более результативной. Дверь открылась, уже не встретив сопротивления. В ярко освещенном коридоре, слева от выхода из реанимационного зала, стояла потирающая ушибленный лоб тетенька парнишки. Микс смущения и веселости на ее миловидном, но несколько вульгарном лице свидетельствовал вовсе не о переживаемом за судьбу племянника беспокойстве, а, скорее, о восприятии происходящего как некоего забавного приключения.
– Подглядывать нехорошо. – Упрек звучал шутливо, но легкая приподнятость настроения, обусловленная быстрой реанимацией мальчонки, была подпорчена.
– А я только подслушивала, – хихикнула великовозрастная шалунья, – там все равно ничего не видно.
– А слышно?
Дамочка осеклась, смущенная прямым вопросом.
– Ну-у немного, – судя по вернувшейся на лицо улыбке, она расценила выпад доктора как чистейшей воды шутку. – Совсем чуть-чуть. Ну как там? – спохватилась она, вспомнив о необходимости изображать заботливую тетушку. – С Никиткой все в порядке?
– Еще рано делать окончательные выводы, – выдал стандартную для подобных ситуаций фразу Александр. Желание приглашать к алканавтику мать у него пропало столь же внезапно, как и появилось. Он взглянул в ее сторону. Женщина сидела в той же неудобной позе, сильно наклонившись вперед. Носовой платок она теперь прижимала ко рту, а неподвижный, словно осовевший взгляд карих глаз был устремлен на доктора.
– Ожидайте.
Он плотно прикрыл за собой дверь.
– Мамочку позвали? – Татьяна застиранной пеленкой обтирала слюнявые губы пациента.
Александр скривился в неопределенной гримасе, затрудняясь сформулировать причину столь резкой перемены решения.
– Обойдемся. Уже недолго осталось.
Пацаненок вовсю моргал осовевшими глазенками, но во взгляде появилась явная фокусировка и, как показалось Темнову, некая обидчивая сосредоточенность на незнакомцах. Однако испуганное наблюдение не мешало ему сопровождать верчение кудрявой головкой и выгибание худенького тельца интенсивной звуковой поддержкой. Жалобы приобретали все более связный характер:
– Ай! Голова болит… Ой! Мама… Нет! Не хочу… Фу-у!
Некая последовательность отрывочных восклицаний спонтанно насторожила анестезиолога. Щелкнув шмакодявку за ухом, он начальственным тоном обратил на себя его внимание:
– Никита! Смотри на меня! – После нескольких безуспешных попыток врач добился, что маленькие темные буравчики встретились взглядом с его глазами. – Хорошо. Тихо, Никита! Тихо! – Пьяная мутность, смешанная с опасливым ожиданием, созерцала крупную фигуру Александра зенками маленького человечка. Завывания смолкли, уступив место приглушенным всхлипываниям.
«Есть контакт! Мозг ожил», – окончательно констатировал про себя Темнов факт успешной реанимации.
– Видишь меня, Никита? Кивни! – Дерганое качание маленькой головы подтвердило возможность дальнейшего диалога. – Покажи язык. Язык, Никита! Ну! – Влажный розовый лепесток лениво высунулся изо рта мальчонки, таща за собой приторный шлейф ликерного перегара. – Прячь! Закрой рот! – Узкие полоски сухих губ сомкнулись, вновь затрепетав сдерживаемыми рыданиями.
– Доктор! Вы его совсем запугаете. – Татьяна погладила пунцовую щечку ребенка. – Он же совсем дитя! Хотя и пьяненькое.
Никита, ощутив нежное сочувствие, попытался было усилить звуковую атаку на барабанные перепонки медицинского тандема, но его робкие потуги было жестко пресечены Александром:
– Тихо, Никита! Тсс. – Выразительный взгляд на Татьяну. – Не мешайте! Объясню позже. Смотри на меня, Никита. Так. Тихо! Сожми мои пальцы. Ну! Сожми руку в кулачок. Во-от. Молодец! Смотри на меня. Та-ак. Как тебя зовут? Ну! Никита, как тебя зовут? Говори! – Умышленная тавтология при формулировке последнего вопроса зачастую помогала «заторможенным» пациентам быстрее вспомнить свои позывные.
Однако уже в течение первых месяцев самостоятельной врачебной практики он имел возможность убедиться в весьма сомнительной достоверности заученных показателей. Относительно небольшой процент «назюзюкавшихся» в общей массе реанимационных больных, как оказалось, указывал лишь на пациентов, у которых отравление спиртсодержащими напитками стояло основным диагнозом. На практике же, фактически каждый третий из поступающих в реанимационное отделение пациентов был с повышенным содержанием алкоголя в биологических жидкостях организма. Отравление же ставилось сопутствующим диагнозом или, нередко, вовсе не упоминалось, ввиду наличия у больного иных, более тяжких, патологий. В расчете летальности среди «перебравших» также имелись свои подводные камни. Дело в том, что при поступлении индивидуума в состоянии тяжелой алкогольной или наркотической интоксикации и при отсутствии у него явных признаков опасных для жизни болячек дежурными реаниматологами делалось все возможное для того, чтобы оперативно «откапать» данного пациента в стенах приемника и, не поднимая его в реанимационный отсек, побыстрее избавиться от едва начавшей варнякать биологической массы путем сплавления ее в другие, как правило терапевтические, отделения по месту жительства. Среди тех, кому, ввиду наличия тяжелых расстройств, все же «посчастливилось» быть оформленными в реанимацию, реальная смертность составляла по крайней мере 20–25 %. В большинстве случаев больные данной категории уходили в мир иной в первые же часы после госпитализации, не будучи еще в полной мере обследованными. Поэтому во избежание расхождения клинического, то бишь лечебного, и патологоанатомического, то бишь поставленного при вскрытии трупа, диагнозов безвременно почившему бедолаге в графе «заключительный клинический» пропечатывалось тавро: «Кома неясной этиологии». И мертвому не обидно, и живым не досадно.
Пили все. Наибольший процент в массе «перебравших» традиционно составлял «сильный пол» в возрасте 25–45 лет, относящийся в большинстве своем к безработной или занятой на неквалифицированном физическом труде части электората. Реже попадались более зрелые в возрастном отношении субъекты.
Исаак Данилович любил вспоминать в качестве примера медицинской казуистики случай десятилетней давности, когда он поздним вечером был вызван в приемник к древней старушке. По свидетельству родственников, она в честь своего 90(!) – летия почти без закуски выхлебала литр водки. Факт приема алкоголя больная подтверждала, но признаков тяжелой алкогольной интоксикации у нее не было и в помине. Бабка сохраняла полную ориентацию во времени и в пространстве, наизусть помнила свои паспортные данные, которые, по словам немолодой внучки, и на трезвую голову не могла вспомнить. Более того, она четко оценивала происходящее и безропотно подчинялась всем требованиям медперсонала. Лежала смирно, позволила установить себе внутривенный катетер, взять кровь на содержание алкоголя. Лишь когда встал вопрос об обязательном в таких случаях промывании желудка, «божий одуванчик» проявила недовольство. Ощутив в своем беззубом рту толстый резиновый зонд, она оттолкнула медсестру, выдернула чужеродный предмет и осыпала присутствующих таким богатым набором смачных ругательств, что многим ханыжкам, не употреблявшим матюков выше двухэтажных, свело бы скулы от зависти.
– Я у мужа отродясь в рот не брала, а вы мне на старости лет эту змеюку впихнуть хотите. Не подходи, а то укушу, – честно предупредила она медсестру.
Спокойно усевшись на каталке, ровесница революции смачно сплюнула. Потянувшись, бабуля вознамерилась спрыгнуть на пол, но, оценив полуметровую высоту между ступнями своих коротких ног и бетонным покрытием, осмотрелась в поисках поддержки:
– Ну что стоишь?! Помоги даме! – пристыдила она Эндяшева, единственного мужчину в приемнике. – Интельгент, называется!
Против столь веских аргументов Исааку Даниловичу возразить было нечего. И хотя обещанный укус, вследствие полного отсутствия зубов у престарелой хищницы, вряд ли мог нанести серьезные повреждения жертве, он, учитывая стабильное состояние пациентки, решил не рисковать. Заставив бабку проглотить солидную порцию адсорбентов и введя ей львиные дозы глюкозы и витаминов, Эндяшев отправил юбиляршу в терапевтическое отделение. Он был убежден, что количество спиртного, употребленного старушкой, сильно преувеличено очевидцами. И лишь наутро, когда из лаборатории был получен окончательный результат анализа крови старой шалуньи, он, увидев в графе «алкоголь» цифру 3 промилле, что фактически соответствовало двойной смертельной дозе, в очередной раз убедился в истинности утверждения: «Медицина – наука неточная». Кинувшись звонить в терапию, он узнал, что героиня вечера наотрез отказалась ложиться в стационар, мотивируя это тем, что в больницах «клопы кусачие», и, подписав отказную форму, была увезена родней в неизвестном направлении. Скорее всего, на продолжение устроенного в ее честь фуршета.
Впрочем, ни для кого из практикующих врачей не было новостью, что «старая школа» часто оказывалась гораздо живучей своих потомков. 50-, 60– и даже 70-летние выпивохи-отравленцы при прочих равных условиях выживали едва ли не чаще и выписывались из стационара гораздо быстрее своих хилых 30– и 40-летних преемников.
Нередко молодцеватый сталевар с косой саженью в плечах и без сопутствующей патологии, поступив с 1 промилле алкоголя в крови, залегал в реанимацию на 3–4 суток, медленно приходя в сознание, выкидывая коники в виде судорожных приступов, коллапса или синдрома отмены, в простонародье именуемом «белой горячкой». В то же время потрепанный жизнью тщедушный старичок с 1,5 промилле выздоравливал за ночь и наутро бодро требовал выписки.
За последнее десятилетие процент представительниц прекрасной половины человечества в классе реанимируемых пропойц неуклонно возрастал, достигнув примерно 1/5 в данной категории пациентов. Принцип «водке все возрасты покорны» работал и здесь. Упившиеся до потери пульса старшеклассницы, бывшие живыми (пока еще!) свидетельствами нерушимости традиций исконно пестуемого умения (или неумения) пить, чередовались с алкашками бальзаковского или «снова ягодкиного» возраста, разбавляемыми, в свою очередь, гражданками постарше, демонстрирующими наличие пороха гульбы в пороховницах расслабления.
Справедливости ради заметим, что ярлык «слабого пола», навешенный женщинам неизвестно кем и когда (вероятно, с подачи самих коварных интриганок, жаждущих льгот), – в больничных стенах зачастую абсолютно не соответствовал действительности. При одинаковых патологиях женщины выживали чаще, выздоравливали быстрее. Послеоперационные, инфекционные и иные осложнения у них возникали заметно реже и протекали гораздо легче, чем у мужчин.
Почти хрестоматийным стал случай трехлетней давности, происшедший на дежурстве Александра и Виктора. Около 19:00 Темнов на правах дежурного анестезиолога был вызван в операционную хирургического отделения, где на столах уже дожидалась своей участи пожилая пара из пригорода. У обоих диагностировали проникающие ножевые ранения брюшных полостей, у старика – в левом подреберье, у его спутницы – в правом. Кроме того, у старушки наличествовало ранение грудной клетки в области сердца. Супруги были в состоянии умеренного подпития, однако вполне связно живописали обстоятельства происшедшего. Нынешним вечером они праздновали окончание кладки новой печи. Третьим собутыльником выступал собственно «печник», впоследствии оказавшийся заурядным бомжом. Слово за слово, и после энной порции самогона хозяин не сошелся с гостем во взглядах на нынешнюю политическую ситуацию. Погорячившись, дед отказался платить «мастеру» за работу. Результат доктора воочию могли наблюдать перед собой. Учитывая более тяжкий характер предполагавшихся повреждений и нарастающие явления сердечно-сосудистой недостаточности, было принято решение начинать операцию у бабки, а деда перевести на ИВЛ и обезболить до приезда дополнительной хирургической бригады. Повреждения у старушки оказались нешуточными – ранение печени с массивным кровотечением, повреждение левого легкого и сердечной сумки. Старик, операция у которого началась двадцатью минутами позже, «отделался» разрывом селезенки и касательным ранением стенки кишечника. Алкоголь в крови у обоих был на уровне 0,8 промилле – средний по международным стандартам и весьма низкий по отечественным меркам. Лечение супруги получали «среднепаршивое», состоявшее из больничных медикаментов, так как родня ничего не покупала, а с преступника взыскивать было нечего. И вот, когда на изрезанной обескровленной бабуле уже готовы были поставить крест, она вдруг пошла на поправку. А ее спутник, повреждения которого были вполне совместимыми с жизнью, тихо почил от перитонита на четвертые сутки после операции. Вот и считай после этого мужчин крепышами.
Сонная тишь, с полчаса как воцарившаяся над реанимационным блоком, взорвалась мерзким звонком допотопного аппарата. Соблюдая обязательный предсонный ритуал, Александр как раз проходил мимо, направляясь в уборную. Поэтому он невольно избавил санитарку от неприятной обязанности прерывать желанный отдых ради беготни к телефону.
– Реанимация.
– Это приемник. У нас отравление алкоголем, – пауза, – Александр Евгеньевич?
– Да.
– Дело в том, что здесь ребенок.
– Подросток?
– Нет, ребенок. Мальчик семи лет.
– В сознании?
– Не совсем… заторможен.
– Сейчас буду.
Ну вот и поспали. При ином раскладе Темнов не стал бы будить реанимационную медсестру и пошел бы один. Но, учитывая опасную оригинальность ситуации, он вынужден был царапнуть дверь женской комнаты:
– Ребенок. Отравление. Жду вас в приемнике, – негромко сообщил он в шевельнувшуюся темноту.
Тремя минутами позже медсестра Татьяна застала его у каталки с пациентом. Александр размышлял о том, что диапазон возрастов, покорных водке, гораздо шире, чем любви.
– Господи, за пятнадцать лет работы такого еще не видела.
– Признаться, я тоже. Правда, за шесть. – Темнов тщательно обследовал маленькое тельце на предмет повреждений и следов инъекций. – Кто его привез?
– Самообращенцы. – Дежурная по приемнику кивнула на дверь в холл. – Две тетеньки на такси доставили.
– Запах алкоголя сомнителен. – Александр принюхался. – Одеколон какой-то.
– Ликер, – подсказала Татьяна, – абрикосовый или персиковый.
– Похвальная осведомленность, – улыбнулся врач, – источником поинтересуюсь позже.
Татьяна сжала пухлые губы, давая понять, что сейчас готова исполнять лишь профессиональные обязанности.
Глазные рефлексы были вялыми, но их наличие уже было хорошим признаком. Он попробовал расшевелить малыша, осторожно стимулируя болевые точки под ушами и подбородком. Ответом были слабые подергивания головой и бессмысленный взгляд приоткрывшихся глаз.
– Катетер в вену. Глюкозу 40 % медленно. – Темнов запнулся. – Хотя погодите, может быть, он аллергик. Я сейчас.
Две весьма претенциозно одетые дамочки были единственными обитательницами небольшого вестибюля. Увидев вышедшего из приемника врача, одна из них принялась усиленно тереть обильно натушенные веки носовым платком и забубнила:
– Доктор… мой сын… какое горе!.. спасите!
Распознав мать пациента, Александр двинулся к ней, но путь преградила буквально кинувшаяся ему под ноги спутница:
– Доктор, я родная тетка. Я все видела.
– Что именно вы видели?
– Мы вернулись с работы после вечерней смены. Зашли к сестре, а тут такое… Никитка на полу лежал. Мы сначала подумали – заснул ребенок, набегался, прикорнул и забылся. А когда на кровать переносить стали, увидели – неладно что-то… Глазами вращает, открыть пытается, и взгляд пустой какой-то, будто сквозь нас смотрит. В поту холодном весь, как при температуре. А потом еще и синеть начал…
– Запах алкоголя от ребенка почувствовали? – довольно бесцеремонно перебил Александр. – Где, по-вашему, пацан напиться мог? – Словоохотливая родственница запнулась, сбитая с явно заготовленной колеи неожиданным вопросом.
– Мы об этом думали. Ума не приложу! Света, – она указала на яростно трущую глаза мать, – говорит, что в кладовке самогон стоял. На случай праздника или еще какого повода… Ну вы понимаете.
– Ребенок один дома был? Раньше подобное случалось?
– Один. Да и с кем его оставишь? Сестра с мужем разошлась. Он уж год как умахнул куда-то. Мать в другом конце города живет. Больная вся. Куда ей за внуком бегать. Но вы не думайте, – спохватившись, оправдывающимся тоном залепетала она, – мальчик уже привык один оставаться. Он знает, что мать аккурат к одиннадцати вернется. Да и соседи в курсе, присматривают потихоньку. Но такого раньше не было, – она выпучила и без того круглые накрашенные глаза, – наверное, попробовать захотел. От дружков наслушался и решил во взрослого поиграть.
– Ясно. Доигрался. Аллергий у ребенка не бывало? На сладкое, на цитрусовые или на лекарства? – Темнов обращался прежде всего к матери, но та лишь испуганно покачала головой, а словесную инициативу вновь взяла на себя тетушка:
– Никогда, доктор. Сахар ложками ест, а мандарины килограммами, – она коротко хихикнула, – с этим все в порядке.
– Ладно. Ожидайте. – Он скользнул взглядом по жалостливо уставившейся на него матери и вернулся в приемник.
Внутривенный катетер уже торчал в правой подлокотной ямке мальца. Одежда акселерата была горкой сложена на подоконнике, и все присутствующие имели возможность лицезреть его худое маленькое тельце.
«Дыхание поверхностное, но свободное. Видимых травм нет, – профессионально подметил Александр. – И ноги колесом, манекенщиком парню не быть. Хотя, кто его знает, может, перерастет еще. Или мода на кривоногих мужиков пойдет». Он едва не улыбнулся, но, перехватив ожидающие взгляды медсестер, вернулся в образ реаниматолога.
– Глюкозу по вене, десятку. Давление?
– Восемьдесят на сорок. Пульс слабоват. – Татьяна указала на неплотно обтягивающую тонкое плечико манжету тонометра. – Да этой фигней разве точно измеришь. Сто лет в обед, к тому же на взрослую руку рассчитана. Детских аппаратов у нас нет. Вот и приходится извращаться – пережимки, перетяжки, – она горестно вздохнула большими грудями.
– Витамины, пол-ампулы гормонов и кубик мочегонных.
Темнов подкатил дыхательную приставку и, держа маску над лицом ребенка, пустил 50 %-ную кислородную смесь. Малыш дышал спокойно, но недостаточно глубоко, отчего губы и кончики пальцев посинели, а по худому тельцу разлилась нездоровая бледность. Врач наложил маску на личико пациента и, приноравливаясь к ритму дыхания, начал осторожно «поддыхивать» резиновым мешком, продляя время вдоха и медленно увеличивая его глубину с целью улучшения кислородного обмена.
– Таня, противорвотное, полкуба, по вене. – Александр сомневался в обильности последней трапезы пацаненка, но подстраховка в подобных случаях никогда не бывает лишней.
В течение нескольких минут цвет лица и слизистых вундеркинда заметно улучшился. Проявились намеки на розовощекость и красноватый оттенок губ. Маленькие пальчики приобрели естественную багровость, оттаяв от мерзкой синюшности.
Александр приоткрыл веки больного. Зрачки равной величины, фотореакция и роговичный рефлекс оживились. Темнов убрал маску и с двух сторон надавил за ушами. Глазенки пропойцы широко открылись. Судорожно глотнув ртом воздух, он издал долгий монотонный вой.
– Неплохо. Таня, привяжи его и начинай капать детоксикант. Голос уже есть. Теперь будем регулировать тембр и увеличивать громкость.
– Так ведь к голосу еще и думалку восстановить нужно. На одном рупоре не проживешь.
Круглое лицо медсестры, доселе застывшее сосредоточенно-обеспокоенным выражением, заметно просветлело, на губах появилась легкая улыбка.
– Согласен. Какая же говорилка без соображалки. Будешь постоянно по жевалке выхватывать. – Темнов тщательно ощупал живот мальчонки. – Вводи стимуляторы. Медленно. Я скажу, когда остановиться. – Выслушав через фонендоскоп сердце и легкие пациентика, он грузно опустился на стоявший у подоконника стул. Отсюда ему был хорошо виден и теперь уже нормально дышащий виновник ночного бдения, и подсоединенный к внутривенному катетеру шприц, которым Татьяна медленно вводила мозговую подпитку не знающему меры акселерату.
Признаки физической активности не замедлили проявиться. Мальчишка засучил худыми ножками, задвигал ручонками. Угловатая головенка сначала бессистемно, а затем осознанно завертелась из стороны в сторону. Через пару минут присутствующие имели удовольствие лицезреть отсутствующий взгляд маленьких черных глазенок.
– Ау! – Александр вновь приступил к тактильной стимуляции ушно-челюстной области ночного гостя. – Смотри на меня, Никита!
Пустота во взгляде сменилась болезненной осознанностью. Рот пьянчужки широко открылся, извергнув из недр маленького тельца громкий визг, в котором уже явственно проступали интонации недовольства, испуга и боли.
– Мозги зашевелились, – удовлетворенно констатировал врач, продолжая раздражающее пальцевое воздействие на нежные околоушные ямки. – Никита! Тихо! Смотри на меня!
Но детский плач, равно как и женскую истерику, легче переждать, чем остановить. Обильные слезы двумя равновеликими потоками уже струились по бледно-розовым щечкам, а крик перешел в прерывающиеся всхлипываниями рыдания.
– Ну, кажется, реанимационный экстрим позади. Осталось переждать звуковую атаку. – Александр вернулся на стул, с оптимистичной задумчивостью наблюдая за распустившим нюни пацаненком.
– Да разве же это атака? И не такое наши уши выдерживали. – Убедившись в надежности фиксирующих бинтов, Татьяна подошла к низкой кушетке и устало присела на краешек.
Среди бессвязного рыдающего бормотания отчетливо выделялись короткие слова общего содержания вроде «мама», «плохо», «фу», свидетельствующие о положительной динамике восстановительного процесса.
Темнов обдумывал план дальнейших лечебных действий. Сейчас они уже сводились в основном к организационным нюансам. Оставлять пацана в подотчетной ему реанимации он теперь не собирался. Из комы вывели, дыхание наладили, тонус восстановили. Еще несколько пунктов по детоксикации и – во вторую городскую больницу. Там находилось реанимационное отделение, специализировавшееся по детям. Да и детская больница у них под боком. Данных за хирургическую патологию у пацана нет, так что он имеет все шансы уже к полудню оказаться в педиатрии. Ну а там… А хрен его знает, что там! До следующего запоя, наверное. Негативная туманность жизненных перспектив паренька слегка рассердила Александра.
– Мама, нет! – визгливое крещендо вывело Темнова из задумчивости.
Татьяна суетливо бросилась к малышу – материнский инстинкт опередил профессиональную сноровку.
– Тш! Тш! – Ее крупная мягкая рука с осторожной заботливостью поглаживала дергающуюся от натужных воплей головенку. – Успокойся. Мама здесь. Может, лучше действительно мать позвать? – взглянула она на врача. – Дитю утешение, а нам облегчение. – Пухлые губы раскрылись легкой улыбкой от невольного экспромта.
– Можно. – Александр не спеша поднялся и направился к высоким двустворчатым дверям. Но на выходе его поступательное движение было приостановлено весьма оригинальным способом. Открываемая врачом массивная створка была буквально втолкнута обратно твердым препятствием. Рука доктора едва не соскользнула с круглой металлической ручки.
– Ой! – с растерянной болезненностью явственно прозвучало из-за двери. Затем послышалось уходящее вбок шуршание и короткий, неумело сдерживаемый смех.
Вторая попытка была более результативной. Дверь открылась, уже не встретив сопротивления. В ярко освещенном коридоре, слева от выхода из реанимационного зала, стояла потирающая ушибленный лоб тетенька парнишки. Микс смущения и веселости на ее миловидном, но несколько вульгарном лице свидетельствовал вовсе не о переживаемом за судьбу племянника беспокойстве, а, скорее, о восприятии происходящего как некоего забавного приключения.
– Подглядывать нехорошо. – Упрек звучал шутливо, но легкая приподнятость настроения, обусловленная быстрой реанимацией мальчонки, была подпорчена.
– А я только подслушивала, – хихикнула великовозрастная шалунья, – там все равно ничего не видно.
– А слышно?
Дамочка осеклась, смущенная прямым вопросом.
– Ну-у немного, – судя по вернувшейся на лицо улыбке, она расценила выпад доктора как чистейшей воды шутку. – Совсем чуть-чуть. Ну как там? – спохватилась она, вспомнив о необходимости изображать заботливую тетушку. – С Никиткой все в порядке?
– Еще рано делать окончательные выводы, – выдал стандартную для подобных ситуаций фразу Александр. Желание приглашать к алканавтику мать у него пропало столь же внезапно, как и появилось. Он взглянул в ее сторону. Женщина сидела в той же неудобной позе, сильно наклонившись вперед. Носовой платок она теперь прижимала ко рту, а неподвижный, словно осовевший взгляд карих глаз был устремлен на доктора.
– Ожидайте.
Он плотно прикрыл за собой дверь.
– Мамочку позвали? – Татьяна застиранной пеленкой обтирала слюнявые губы пациента.
Александр скривился в неопределенной гримасе, затрудняясь сформулировать причину столь резкой перемены решения.
– Обойдемся. Уже недолго осталось.
Пацаненок вовсю моргал осовевшими глазенками, но во взгляде появилась явная фокусировка и, как показалось Темнову, некая обидчивая сосредоточенность на незнакомцах. Однако испуганное наблюдение не мешало ему сопровождать верчение кудрявой головкой и выгибание худенького тельца интенсивной звуковой поддержкой. Жалобы приобретали все более связный характер:
– Ай! Голова болит… Ой! Мама… Нет! Не хочу… Фу-у!
Некая последовательность отрывочных восклицаний спонтанно насторожила анестезиолога. Щелкнув шмакодявку за ухом, он начальственным тоном обратил на себя его внимание:
– Никита! Смотри на меня! – После нескольких безуспешных попыток врач добился, что маленькие темные буравчики встретились взглядом с его глазами. – Хорошо. Тихо, Никита! Тихо! – Пьяная мутность, смешанная с опасливым ожиданием, созерцала крупную фигуру Александра зенками маленького человечка. Завывания смолкли, уступив место приглушенным всхлипываниям.
«Есть контакт! Мозг ожил», – окончательно констатировал про себя Темнов факт успешной реанимации.
– Видишь меня, Никита? Кивни! – Дерганое качание маленькой головы подтвердило возможность дальнейшего диалога. – Покажи язык. Язык, Никита! Ну! – Влажный розовый лепесток лениво высунулся изо рта мальчонки, таща за собой приторный шлейф ликерного перегара. – Прячь! Закрой рот! – Узкие полоски сухих губ сомкнулись, вновь затрепетав сдерживаемыми рыданиями.
– Доктор! Вы его совсем запугаете. – Татьяна погладила пунцовую щечку ребенка. – Он же совсем дитя! Хотя и пьяненькое.
Никита, ощутив нежное сочувствие, попытался было усилить звуковую атаку на барабанные перепонки медицинского тандема, но его робкие потуги было жестко пресечены Александром:
– Тихо, Никита! Тсс. – Выразительный взгляд на Татьяну. – Не мешайте! Объясню позже. Смотри на меня, Никита. Так. Тихо! Сожми мои пальцы. Ну! Сожми руку в кулачок. Во-от. Молодец! Смотри на меня. Та-ак. Как тебя зовут? Ну! Никита, как тебя зовут? Говори! – Умышленная тавтология при формулировке последнего вопроса зачастую помогала «заторможенным» пациентам быстрее вспомнить свои позывные.