Страница:
Александр Фед
Ариадна обрывает нить
АРИÁДНА – в греческой мифологии дочь критского царя Миноса, внучка солнца Гелиоса. Когда Тесей был со своими спутниками заключён в лабиринт на Крите, где обитал Минотавр, Ариадна спасла его. Она дала ему клубок нити («нить Ариадны»), разматывая который, он нашёл выход из лабиринта.
Мифы народов мира, Том 1
МÓЙРЫ – буквально «часть», «доля», отсюда «участь», которую получает каждый при рождении. Наиболее распространённый миф – о трёх сёстрах-Мойрах. Архаические Мойры – дочери ночи, также породившей смерть, сон, Немезиду…
Имена Мойр – Лахесис («дающая жребий»), Клото («прядущая»), Атропос («неотвратимая»). Лахесис назначает жребий ещё до рождения человека, Клото прядёт нить его жизни, Атропос неотвратимо приближает будущее. В эллинистическую эпоху с Мойрами конкурирует богиня Тиха (римская Фортуна, богиня случая), характеризующая неустойчивость и изменчивость жизни.
Мифы народов мира, Том 2
Часть I
Глава 1
Необычайно красивый, по-летнему солнечный, осенний день. Жёлто-красные клёны и красно-вишнёвые вязы выстроились вкруг, охватывая цветастым, пушистым, шелестящим кольцом своих крон небольшой сквер, ограниченный овалом невысокого чугунного заборчика. Это красочное великолепие сквера, втеснённое в старинные жёлтые дома, украшенные лепниной, было залито жёлтым, всё заполняющим светом. Создавалось впечатление, что в фарфоровую вазу, искусно расписанную древними мастерами, из заварного чайника влили густой отвар липового цвета.
Местные жители: старики, сидящие парочками на витых чугунных диванчиках, и молодые мамочки с колясками и сопящими в них младенцами, – заняли свои привычные, закреплённые за ними самим временем места в этом жёлтом мире без теней. Сторонние: бесцельно гуляющие, случайно забредшие, заблудившиеся и мимо пробегающие, спешащие по своим или служебным делам, – относительно равномерно распределились по многочисленным булыжниковым дорожкам цвета кожи мокрого бегемота, исчертившим весь сквер, как детские «классики», делящие на квадратики старый, с проросшей травой асфальт школьных дворов.
Странно, но Он, как бог или воздухоплаватель с воздушного шара, рассматривал мир сквера с высоты птичьего полёта. К своему удивлению, в этой разноликой массе, идущих в никуда людей, Он увидел себя. Меняя дорожки, осматривая внимательно и с умилением старинную красоту сквера, сидящих стариков и прохаживающихся мамаш, Он, не торопясь, следовал к дальнему, противоположному углу сквера, где виднелись дома интересующей его улицы.
Неожиданно всё задрожало, расплылось, как в потоке горячего воздуха, и в этот самый миг сознание покинуло его, воздухоплавателя, переместившись в него же, но идущего по скверу. Оказавшись в этом жёлтом, густом настое, в мире без теней, Он впервые смог заглянуть в лица людей, заполнивших пространство сквера. Его удивили, нет, поразили их глаза.
Он не сразу понял, что именно так озадачило его в их взглядах. В очередной раз, вглядываясь в чужие лица, Он спешно отводил взор, поражённый их безразличием, холодностью, пустотой. Возникало чувство, что все, окружающие его люди, смотрели мимо друг друга. В отдельные моменты охватывал страх, что его окружают не люди, а роботы, куклы или зомби.
Впрочем, внимательно присмотревшись, Он отметил для себя, что выражения лиц у посетителей сквера меняются. Вот, ему улыбнулся малыш из коляски, а старик на скамеечке кивнул головой и приподнял шляпу, как хорошему знакомому. Он впервые видел этого человека, но поспешил ответить на странное приветствие поклоном, обнаружив при этом, что сидящий отгородился от него, раскрыв газету, словно опровергая возникшее подозрение, что они старые приятели.
Его охватило тоскливое, давящее, гнетущее чувство, словно весь мир был погружён во всё проникающее одиночество. Противоречивое, почти абсурдное чувство всеобщего безразличия друг к другу вносило в душу неуютность, беспорядок и ощущение нереальности окружающего мира.
Неожиданно его осенила догадка, что Он наблюдает некое шоу, театрализованное представление или технический эксперимент, возможно, испытание фантастической техники далёкого будущего. Казалось, каждый, из множества людей, заполнивших пространство сквера, был актёром и единственным зрителем одновременно, в этом сюрреалистическом кинотеатре панорамного кино.
Неожиданно его внимание привлекло нечто странное, огромное, медленно, даже величественно, движущееся за облаками. Подняв голову к небу, Он оторопел от увиденного. Прямо над ним проплывала гранитная громада красно-серого цвета. Размером с футбольное поле, по форме напоминающая гроб, только с зауженной средней частью, словно рукоять гигантской гантели с острыми гранями. Впрочем, стоило взглянуть на высоту этого чудовищного сооружения, как возникало чувство, что на сквер надвигается гранитная скала, неизвестно какими силами поднятая за облака.
Бросив взгляд в разные стороны небосвода, Он обнаружил множество других аналогичных и более мелких объектов, которые двигались с разными скоростями и во всех направлениях. Когда гуляющие по скверу жители окрестных улиц, неожиданно, преодолев удерживающее их оцепенение, бросились искать убежище, над их головами показался дисковидный объект, похожий на огромный детский волчок серого цвета, на полюсах которого были расположены две полусферы.
Совершая круговые проходы по периметру сквера, волчок начал плавно снижаться, а нижняя полусфера, медленно раскрываясь, превратила летательный аппарат в подобие гигантской морской раковины. Из её нижней части начали выпадать белоснежные градинки, гранулы или капсулы. Их было так много, что это походило на снегопад – гранулы медленно, величественно опускались, паря в вышине. Люди, заворожённые подобной красотой, застыли, наблюдая за разверзнутой пастью волчка-раковины. Создавалось впечатление, что их вновь зомбировали или они находятся под гипнозом.
Ракушка начала заметно снижаться, словно намереваясь зачерпнуть своей пастью мечущихся по скверу людей. Очнувшись от охватившего его оцепенения, Он вовремя обнаружил пролетающее рядом с ним облачко, состоящее из выпущенных волчком гранул. Резко, рефлекторно пригнувшись, Он смог увернуться от плотного образования, но одна из крошечных капсул всё же упала ему на рукав, не оставив на нём следа, как если бы она прошла сквозь пустоту – пустоту его тела. Ужас охватил его, и Он… проснулся…
…Грэм открыл глаза и едва не вскрикнул от увиденного. Над его головой вращался тот самый неопознанный объект, разбрасывающий снежные гранулы и готовящийся к захвату землян.
– Господи, приснится же такое!?
Уайтхэм растёр ладонями глаза, чтобы окончательно избавиться от кошмарного видения из мира снов. Над его головой безмолвно, честно и безнадёжно трудился вентилятор, пытающийся помочь развеять наваждение.
– Спасибо, дружище, проветрил мозги, уже полегчало.
Только сейчас, он обратил внимание, что находится в кресле, стоящем напротив телевизора. Это был холл верхнего, третьего этажа центрального корпуса, в котором они, всем экипажем, любили собираться после окончания рабочего дня, когда от зноя не было спасения даже в вечерние часы.
Окончательно отойдя ото сна, Грэм покинул уютное место, даровавшее ему неожиданный дневной сон, и направился к открытой двери, ведущей на террасу. Сладко зевая на ходу, он не заметил, как приблизился к краю террасы, почти уткнувшись в перила ограждения. Повернувшись, чтобы осмотреть, оставленные позади себя кресла и шезлонг, он обнаружил Шона Берка, который расположился в кресле-качалке. Это обстоятельство обрадовало историка тем, что он не будет одинок в своём желании побыть на свежем воздухе. Чтобы не вынуждать Берка придумывать повод для начала беседы, Грэм решил взвалить эту ношу на себя, прибегнув к безобидной шутке.
– Интересно, сколько сегодня градусов? Впрочем, мы этого никогда не узнаем, ходят слухи, что вчера перегорел последний термометр…
Не услышав ожидаемого ответа, Грэм ощутил всем своим существом, что зря сотрясал воздух своей неуместной и весьма тусклой шуткой. Шон Берк не заметил его присутствия. Он был погружён в раздумье, о чём можно было сразу догадаться, если бы Грэм был более внимательным к мелочам и обратил внимание на закрытые глаза Берка. Несомненно, и очевидно было одно – Шон не хотел, чтобы его отвлекали разные там любители метеорологических тем.
Странно получается. Даже, если ты понимаешь, что выглядишь полным идиотом и основательно влип в собственную глупость, то ничего другого не остаётся, кроме как искать способ вылезти из созданной ситуации менее заметным. Самое главное в такой момент – ретироваться и, как можно, быстрее. Высший пилотаж сделать это тихо, почти незаметно, чтобы самому создать шанс отказаться не только от своих не совсем удачных слов, но и от самого факта вашего присутствия в том самом злополучном для вас месте и в то самое время, когда вы опрометчиво проявили глупость.
Определив для себя главную задачу в плане своего исчезновения, Грэм поспешил обратно в холл, где спешно расположился в своём же кресле, предварительно прихватив пульт и включив телевизор. Если бы следом за ним в дверном проёме появился Шон, то и тогда историк сделал бы вид, что телевизор ему уже порядком надоел, а неожиданной встрече с другом он несказанно рад.
Однако в холле он пребывал в полном одиночестве, если не считать работающий телевизор. Из этого следовало, что единственным собеседником на ближайшее время мог оказаться именно он, якобы давно надоевший Грэму, по сочинённой им же легенде, на тот случай, если Шон последует за ним, чтобы жестоко отомстить за нарушенный покой.
Всё было скучно и однообразно – Шон его не преследовал, а удачно составленная легенда, с каждой минутой одинокого сидения Грэма в холле, становилась бессмысленной. Маленькой, мужской радостью могла бы стать молодая и весьма привлекательная девушка, неожиданно украсившая экран телевизора, но и она не оправдала надежд скучающего беглеца, оказавшись ведущей теленовостей.
«Очередной военный переворот потерпел неудачу. Правительственные войска…». Поспешным нажатием на кнопку телевизионного пульта Уайтхэм, без особых сожалений, освободил миловидную собеседницу от своего присутствия. Жаль, что она это не оценила. Её стандартная, холодная красота, предполагающая профессиональное равнодушие к мировым проблемам, которые она монотонно озвучивала, вызвала у историка неожиданное и резкое раздражение.
Бросив прощальный взгляд на красавицу и потухший экран, Грэм отчётливо осознал, что его душевный дискомфорт никак не связан с монотонным безразличием теледивы. Вероятнее всего, неожиданное раздражение было спровоцировано невообразимой жарой и не проходящей обидой на себя за невнимательность, которая проявилась в неудачной, даже глупой, с его стороны, встрече с руководителем экспедиции.
Оставшись в полном одиночестве и скрытом негодовании, Грэм Уайтхэм испытал неприятное чувство, то ли головокружение, то ли помутнение сознания, которое однозначно указывало на необходимость покинуть это невыносимо душное и одинокое помещение, заполненное тихим шелестом работающего вентилятора, который давил на нервы своей старческой беспомощностью.
Собрав все свои последние силы, Уайтхэм, весьма резво для размякшего от жары, покинул кресло и поспешил в очередной раз выйти на террасу, укрытую от нещадного светила огромным, старомодным навесом. Своими свисающими, потрёпанными краями, напоминающими бахрому, он исправно давал тень, а слабый ветерок со стороны океана нёс с собой хоть и незначительное, но всё же утешение от тропического зноя.
К огромному удивлению Уайтхэма он не обнаружил на террасе Шона, перед которым он намерен был извиниться, если тот напомнит о его первом и не совсем удачном появлении. Судя по всему, руководитель экспедиции воспользовался другим выходом с террасы, который позволял миновать холл, выходя на лестницу, ведущую на второй этаж, где размещалась библиотека. Впрочем, это был не единственный вариант ухода Шона, и Грэм, обрадованный тем, что ему не придётся краснеть за своё не совсем тактичное поведение, решил не придумывать фантастических историй на тему «куда уехал Шон?».
Грэм Уайтхэм, доктор исторических наук, любил приходить в это умиротворяющее место, где открывающийся на океан вид сглаживал угрызения совести, которые он испытывал с самого первого дня пребывания на этом изумительном острове. Ему, привыкшему в университете к весьма плотной сетке лекционных и семинарских занятий, казалось такое существование бесполезным и неоправданным на фоне интенсивной, практически круглосуточной работы его товарищей технарей. Впрочем, изменить установленный порядок подготовки звездолёта к полёту он не мог, а это значит, что ему оставалось только одно – терпеливо ждать старта первой звёздной экспедиции.
Чтобы хоть как-то успокоить свою, измученную вынужденным бездельем совесть, Грэм пытался загружать свои привыкшие к работе мозги различными проблемами, которые волновали не одного его, но и всё человечество. Глубоко в душе, историк не совсем понимал цель, намечающегося прыжка в глубины космоса. Как представитель гуманитарных наук он был сторонником не технических, а исключительно мысленных экспериментов, которые, по его опыту и убеждению, могли разрешить любые проблемы, имеющие отношение к земной, человеческой цивилизации.
Более того, как истинный представитель исторической науки не лишённый интереса к мифам Древней Греции, опять же в душе, но не так глубоко, он противился попытке нарушить ход времени. Его мифологическое суеверие вселяло уважение и тайный трепет перед богиней Атропос, в чьём ведении было будущее. Что-то подсказывало – лучше не вторгаться во владения Мойр. Впрочем, будучи человеком двадцать первого века, он не решился озвучить свой архаичный, мистический протест, чтобы не засмеяли товарищи по будущему полёту.
Вот и сейчас, отбросив свои увядшие от веков опасения, он пытался загрузить работой свой мозг, изнывающий от жары и отсутствия достойных его дел. Нежный океанский бриз, доносивший свои мягкие дуновения до террасы, приятно остужал тело, а заодно и кипящие от зноя мысли, давая спасительную возможность сосредоточиться на одной из них, наиболее важной на данный момент.
Огромная, спокойная гладь воды, в сочетании с таким же бесконечным и глубоким небом, создавали ощущение полного, абсолютного, почти идеального одиночества и покоя. Грэм мечтал только об одном – поудобнее устроиться в своём любимом шезлонге и предаться размышлениям. В такие минуты, он представлял себя на палубе корабля, яхты или плота, заброшенного в бескрайние дали Атлантики. Подобные мысленные морские пейзажи успокаивали уставший, засыпающий от жары мозг.
Решительно согнав со своего законного места толстого, золотисто-зелёного жука, вооружённого огромными усами-антеннами, Грэм удобно расположился в покачивающейся ложбине шезлонга, которая подстроилась под тело своего единственного хозяина. Как это ни странно, но право собственности на этот лежак Грэм отстоял в упорном противостоянии с Щербаковым, который так же положил глаз на это уютное, угловое местечко. В честной и справедливой борьбе двух интересов Уайтхэм был твёрд и непоколебим, ведь он первым занял его, так сказать: «Пришёл, увидел, победил!».
Впрочем, его соперник не был, особенно настойчив. Гордо запрокинув голову, Сергей выдал весьма неожиданную фразу: «Уступаю грубой силе», – после чего, территориальный спор разрешился в пользу представителя гуманитарных интересов, то есть доктора исторических, а не физико-математических наук, к коим принадлежал Сергей Щербаков.
Ещё раз, осмотрев пустынную террасу, историк закрыл глаза и, сделав несколько глубоких вдохов, добился полнейшего телесного и душевного расслабления. Впрочем, он не собирался дремать. Обретя долгожданную бодрость в абсолютном покое, он осмотрел окружающий его мир и остановил свой выбор на побережье, где неожиданно увидел Сергея, присевшего на корточки и перебирающего прибрежную гальку, старательно отыскивая единственно пригодный для очередного «блинчика» плоский камень.
Все знали, что подобной «кулинарией на океанской глади» русский физик любил заниматься в особо напряжённые дни, например, когда в его лаборатории выполняли центровку линз «Нультона» или проводили тестирование готового аппарата. Чтобы не мешать инженерам-монтажникам, выполняющим тонкую работу, где приходилось учитывать микроны при общем весе аппарата около полутонны, Сергей уходил на берег океана, чтобы его нервозность и переживания не повлияли на работу единой и слаженной команды профессионалов.
Из дружеской беседы за завтраком, от самого Щербакова, Грэм узнал, что сегодня планировали тестирование последнего «Нультона». Стало ясно, что именно это обстоятельство и выгнало физика на «океанскую кухню».
Местные жители: старики, сидящие парочками на витых чугунных диванчиках, и молодые мамочки с колясками и сопящими в них младенцами, – заняли свои привычные, закреплённые за ними самим временем места в этом жёлтом мире без теней. Сторонние: бесцельно гуляющие, случайно забредшие, заблудившиеся и мимо пробегающие, спешащие по своим или служебным делам, – относительно равномерно распределились по многочисленным булыжниковым дорожкам цвета кожи мокрого бегемота, исчертившим весь сквер, как детские «классики», делящие на квадратики старый, с проросшей травой асфальт школьных дворов.
Странно, но Он, как бог или воздухоплаватель с воздушного шара, рассматривал мир сквера с высоты птичьего полёта. К своему удивлению, в этой разноликой массе, идущих в никуда людей, Он увидел себя. Меняя дорожки, осматривая внимательно и с умилением старинную красоту сквера, сидящих стариков и прохаживающихся мамаш, Он, не торопясь, следовал к дальнему, противоположному углу сквера, где виднелись дома интересующей его улицы.
Неожиданно всё задрожало, расплылось, как в потоке горячего воздуха, и в этот самый миг сознание покинуло его, воздухоплавателя, переместившись в него же, но идущего по скверу. Оказавшись в этом жёлтом, густом настое, в мире без теней, Он впервые смог заглянуть в лица людей, заполнивших пространство сквера. Его удивили, нет, поразили их глаза.
Он не сразу понял, что именно так озадачило его в их взглядах. В очередной раз, вглядываясь в чужие лица, Он спешно отводил взор, поражённый их безразличием, холодностью, пустотой. Возникало чувство, что все, окружающие его люди, смотрели мимо друг друга. В отдельные моменты охватывал страх, что его окружают не люди, а роботы, куклы или зомби.
Впрочем, внимательно присмотревшись, Он отметил для себя, что выражения лиц у посетителей сквера меняются. Вот, ему улыбнулся малыш из коляски, а старик на скамеечке кивнул головой и приподнял шляпу, как хорошему знакомому. Он впервые видел этого человека, но поспешил ответить на странное приветствие поклоном, обнаружив при этом, что сидящий отгородился от него, раскрыв газету, словно опровергая возникшее подозрение, что они старые приятели.
Его охватило тоскливое, давящее, гнетущее чувство, словно весь мир был погружён во всё проникающее одиночество. Противоречивое, почти абсурдное чувство всеобщего безразличия друг к другу вносило в душу неуютность, беспорядок и ощущение нереальности окружающего мира.
Неожиданно его осенила догадка, что Он наблюдает некое шоу, театрализованное представление или технический эксперимент, возможно, испытание фантастической техники далёкого будущего. Казалось, каждый, из множества людей, заполнивших пространство сквера, был актёром и единственным зрителем одновременно, в этом сюрреалистическом кинотеатре панорамного кино.
Неожиданно его внимание привлекло нечто странное, огромное, медленно, даже величественно, движущееся за облаками. Подняв голову к небу, Он оторопел от увиденного. Прямо над ним проплывала гранитная громада красно-серого цвета. Размером с футбольное поле, по форме напоминающая гроб, только с зауженной средней частью, словно рукоять гигантской гантели с острыми гранями. Впрочем, стоило взглянуть на высоту этого чудовищного сооружения, как возникало чувство, что на сквер надвигается гранитная скала, неизвестно какими силами поднятая за облака.
Бросив взгляд в разные стороны небосвода, Он обнаружил множество других аналогичных и более мелких объектов, которые двигались с разными скоростями и во всех направлениях. Когда гуляющие по скверу жители окрестных улиц, неожиданно, преодолев удерживающее их оцепенение, бросились искать убежище, над их головами показался дисковидный объект, похожий на огромный детский волчок серого цвета, на полюсах которого были расположены две полусферы.
Совершая круговые проходы по периметру сквера, волчок начал плавно снижаться, а нижняя полусфера, медленно раскрываясь, превратила летательный аппарат в подобие гигантской морской раковины. Из её нижней части начали выпадать белоснежные градинки, гранулы или капсулы. Их было так много, что это походило на снегопад – гранулы медленно, величественно опускались, паря в вышине. Люди, заворожённые подобной красотой, застыли, наблюдая за разверзнутой пастью волчка-раковины. Создавалось впечатление, что их вновь зомбировали или они находятся под гипнозом.
Ракушка начала заметно снижаться, словно намереваясь зачерпнуть своей пастью мечущихся по скверу людей. Очнувшись от охватившего его оцепенения, Он вовремя обнаружил пролетающее рядом с ним облачко, состоящее из выпущенных волчком гранул. Резко, рефлекторно пригнувшись, Он смог увернуться от плотного образования, но одна из крошечных капсул всё же упала ему на рукав, не оставив на нём следа, как если бы она прошла сквозь пустоту – пустоту его тела. Ужас охватил его, и Он… проснулся…
…Грэм открыл глаза и едва не вскрикнул от увиденного. Над его головой вращался тот самый неопознанный объект, разбрасывающий снежные гранулы и готовящийся к захвату землян.
– Господи, приснится же такое!?
Уайтхэм растёр ладонями глаза, чтобы окончательно избавиться от кошмарного видения из мира снов. Над его головой безмолвно, честно и безнадёжно трудился вентилятор, пытающийся помочь развеять наваждение.
– Спасибо, дружище, проветрил мозги, уже полегчало.
Только сейчас, он обратил внимание, что находится в кресле, стоящем напротив телевизора. Это был холл верхнего, третьего этажа центрального корпуса, в котором они, всем экипажем, любили собираться после окончания рабочего дня, когда от зноя не было спасения даже в вечерние часы.
Окончательно отойдя ото сна, Грэм покинул уютное место, даровавшее ему неожиданный дневной сон, и направился к открытой двери, ведущей на террасу. Сладко зевая на ходу, он не заметил, как приблизился к краю террасы, почти уткнувшись в перила ограждения. Повернувшись, чтобы осмотреть, оставленные позади себя кресла и шезлонг, он обнаружил Шона Берка, который расположился в кресле-качалке. Это обстоятельство обрадовало историка тем, что он не будет одинок в своём желании побыть на свежем воздухе. Чтобы не вынуждать Берка придумывать повод для начала беседы, Грэм решил взвалить эту ношу на себя, прибегнув к безобидной шутке.
– Интересно, сколько сегодня градусов? Впрочем, мы этого никогда не узнаем, ходят слухи, что вчера перегорел последний термометр…
Не услышав ожидаемого ответа, Грэм ощутил всем своим существом, что зря сотрясал воздух своей неуместной и весьма тусклой шуткой. Шон Берк не заметил его присутствия. Он был погружён в раздумье, о чём можно было сразу догадаться, если бы Грэм был более внимательным к мелочам и обратил внимание на закрытые глаза Берка. Несомненно, и очевидно было одно – Шон не хотел, чтобы его отвлекали разные там любители метеорологических тем.
Странно получается. Даже, если ты понимаешь, что выглядишь полным идиотом и основательно влип в собственную глупость, то ничего другого не остаётся, кроме как искать способ вылезти из созданной ситуации менее заметным. Самое главное в такой момент – ретироваться и, как можно, быстрее. Высший пилотаж сделать это тихо, почти незаметно, чтобы самому создать шанс отказаться не только от своих не совсем удачных слов, но и от самого факта вашего присутствия в том самом злополучном для вас месте и в то самое время, когда вы опрометчиво проявили глупость.
Определив для себя главную задачу в плане своего исчезновения, Грэм поспешил обратно в холл, где спешно расположился в своём же кресле, предварительно прихватив пульт и включив телевизор. Если бы следом за ним в дверном проёме появился Шон, то и тогда историк сделал бы вид, что телевизор ему уже порядком надоел, а неожиданной встрече с другом он несказанно рад.
Однако в холле он пребывал в полном одиночестве, если не считать работающий телевизор. Из этого следовало, что единственным собеседником на ближайшее время мог оказаться именно он, якобы давно надоевший Грэму, по сочинённой им же легенде, на тот случай, если Шон последует за ним, чтобы жестоко отомстить за нарушенный покой.
Всё было скучно и однообразно – Шон его не преследовал, а удачно составленная легенда, с каждой минутой одинокого сидения Грэма в холле, становилась бессмысленной. Маленькой, мужской радостью могла бы стать молодая и весьма привлекательная девушка, неожиданно украсившая экран телевизора, но и она не оправдала надежд скучающего беглеца, оказавшись ведущей теленовостей.
«Очередной военный переворот потерпел неудачу. Правительственные войска…». Поспешным нажатием на кнопку телевизионного пульта Уайтхэм, без особых сожалений, освободил миловидную собеседницу от своего присутствия. Жаль, что она это не оценила. Её стандартная, холодная красота, предполагающая профессиональное равнодушие к мировым проблемам, которые она монотонно озвучивала, вызвала у историка неожиданное и резкое раздражение.
Бросив прощальный взгляд на красавицу и потухший экран, Грэм отчётливо осознал, что его душевный дискомфорт никак не связан с монотонным безразличием теледивы. Вероятнее всего, неожиданное раздражение было спровоцировано невообразимой жарой и не проходящей обидой на себя за невнимательность, которая проявилась в неудачной, даже глупой, с его стороны, встрече с руководителем экспедиции.
Оставшись в полном одиночестве и скрытом негодовании, Грэм Уайтхэм испытал неприятное чувство, то ли головокружение, то ли помутнение сознания, которое однозначно указывало на необходимость покинуть это невыносимо душное и одинокое помещение, заполненное тихим шелестом работающего вентилятора, который давил на нервы своей старческой беспомощностью.
Собрав все свои последние силы, Уайтхэм, весьма резво для размякшего от жары, покинул кресло и поспешил в очередной раз выйти на террасу, укрытую от нещадного светила огромным, старомодным навесом. Своими свисающими, потрёпанными краями, напоминающими бахрому, он исправно давал тень, а слабый ветерок со стороны океана нёс с собой хоть и незначительное, но всё же утешение от тропического зноя.
К огромному удивлению Уайтхэма он не обнаружил на террасе Шона, перед которым он намерен был извиниться, если тот напомнит о его первом и не совсем удачном появлении. Судя по всему, руководитель экспедиции воспользовался другим выходом с террасы, который позволял миновать холл, выходя на лестницу, ведущую на второй этаж, где размещалась библиотека. Впрочем, это был не единственный вариант ухода Шона, и Грэм, обрадованный тем, что ему не придётся краснеть за своё не совсем тактичное поведение, решил не придумывать фантастических историй на тему «куда уехал Шон?».
Грэм Уайтхэм, доктор исторических наук, любил приходить в это умиротворяющее место, где открывающийся на океан вид сглаживал угрызения совести, которые он испытывал с самого первого дня пребывания на этом изумительном острове. Ему, привыкшему в университете к весьма плотной сетке лекционных и семинарских занятий, казалось такое существование бесполезным и неоправданным на фоне интенсивной, практически круглосуточной работы его товарищей технарей. Впрочем, изменить установленный порядок подготовки звездолёта к полёту он не мог, а это значит, что ему оставалось только одно – терпеливо ждать старта первой звёздной экспедиции.
Чтобы хоть как-то успокоить свою, измученную вынужденным бездельем совесть, Грэм пытался загружать свои привыкшие к работе мозги различными проблемами, которые волновали не одного его, но и всё человечество. Глубоко в душе, историк не совсем понимал цель, намечающегося прыжка в глубины космоса. Как представитель гуманитарных наук он был сторонником не технических, а исключительно мысленных экспериментов, которые, по его опыту и убеждению, могли разрешить любые проблемы, имеющие отношение к земной, человеческой цивилизации.
Более того, как истинный представитель исторической науки не лишённый интереса к мифам Древней Греции, опять же в душе, но не так глубоко, он противился попытке нарушить ход времени. Его мифологическое суеверие вселяло уважение и тайный трепет перед богиней Атропос, в чьём ведении было будущее. Что-то подсказывало – лучше не вторгаться во владения Мойр. Впрочем, будучи человеком двадцать первого века, он не решился озвучить свой архаичный, мистический протест, чтобы не засмеяли товарищи по будущему полёту.
Вот и сейчас, отбросив свои увядшие от веков опасения, он пытался загрузить работой свой мозг, изнывающий от жары и отсутствия достойных его дел. Нежный океанский бриз, доносивший свои мягкие дуновения до террасы, приятно остужал тело, а заодно и кипящие от зноя мысли, давая спасительную возможность сосредоточиться на одной из них, наиболее важной на данный момент.
Огромная, спокойная гладь воды, в сочетании с таким же бесконечным и глубоким небом, создавали ощущение полного, абсолютного, почти идеального одиночества и покоя. Грэм мечтал только об одном – поудобнее устроиться в своём любимом шезлонге и предаться размышлениям. В такие минуты, он представлял себя на палубе корабля, яхты или плота, заброшенного в бескрайние дали Атлантики. Подобные мысленные морские пейзажи успокаивали уставший, засыпающий от жары мозг.
Решительно согнав со своего законного места толстого, золотисто-зелёного жука, вооружённого огромными усами-антеннами, Грэм удобно расположился в покачивающейся ложбине шезлонга, которая подстроилась под тело своего единственного хозяина. Как это ни странно, но право собственности на этот лежак Грэм отстоял в упорном противостоянии с Щербаковым, который так же положил глаз на это уютное, угловое местечко. В честной и справедливой борьбе двух интересов Уайтхэм был твёрд и непоколебим, ведь он первым занял его, так сказать: «Пришёл, увидел, победил!».
Впрочем, его соперник не был, особенно настойчив. Гордо запрокинув голову, Сергей выдал весьма неожиданную фразу: «Уступаю грубой силе», – после чего, территориальный спор разрешился в пользу представителя гуманитарных интересов, то есть доктора исторических, а не физико-математических наук, к коим принадлежал Сергей Щербаков.
Ещё раз, осмотрев пустынную террасу, историк закрыл глаза и, сделав несколько глубоких вдохов, добился полнейшего телесного и душевного расслабления. Впрочем, он не собирался дремать. Обретя долгожданную бодрость в абсолютном покое, он осмотрел окружающий его мир и остановил свой выбор на побережье, где неожиданно увидел Сергея, присевшего на корточки и перебирающего прибрежную гальку, старательно отыскивая единственно пригодный для очередного «блинчика» плоский камень.
Все знали, что подобной «кулинарией на океанской глади» русский физик любил заниматься в особо напряжённые дни, например, когда в его лаборатории выполняли центровку линз «Нультона» или проводили тестирование готового аппарата. Чтобы не мешать инженерам-монтажникам, выполняющим тонкую работу, где приходилось учитывать микроны при общем весе аппарата около полутонны, Сергей уходил на берег океана, чтобы его нервозность и переживания не повлияли на работу единой и слаженной команды профессионалов.
Из дружеской беседы за завтраком, от самого Щербакова, Грэм узнал, что сегодня планировали тестирование последнего «Нультона». Стало ясно, что именно это обстоятельство и выгнало физика на «океанскую кухню».
Глава 2
Судя по тому, как ловко Щербаков подкидывал на ладони, найденный им камень, его длительный поиск, подходящего голыша, завершился успешной находкой. Уверенной поступью Сергей направился к кромке воды, но, словно передумав, остановился, впрочем, только для того, чтобы снять обувь и подвернуть брючины.
Не было сомнений, физик намеревался войти в воду, что он и сделал незамедлительно. Держа свой спортивный снаряд в правой руке, Щербаков присел на правую ногу, направив левую в сторону океана, как это делают метатели диска или копья, готовясь установить новый рекорд на олимпийских играх. После чего, со всего маху запустил свой снаряд по «водной сковороде океана», всё же замочив при этом свои брюки, когда, потеряв равновесие, плюхнулся в воду. Стоя на коленях, словно Пенелопа, ждущая своего Одиссея, Щербаков старательно отсчитывал «блины», продолжая принимать океанскую ванну.
Отсчёт был не долгим и, явно не утешительным для олимпийца. С негодованием, шлёпнув по воде рукой, Сергей поднялся на ноги, бросил прощальный взгляд в сторону «водной сковороды», всё ещё надеясь на рекордный результат, после чего покинул мокрый сектор для «выпекания блинов». К удивлению Грэма, неудачная попытка не отбила стремления к победе, так как Щербаков вновь погрузился в поиски очередного, более идеального метательного орудия.
Судя по тому, что в поиски нужного камня активно включились босые ноги, распинывающие прибрежный песок, можно было предположить, что увиденная Уайтхэмом попытка не была первой, и «блины» у Щербакова пеклись в этот раз комом, точнее, одним, максимум тремя «бульками».
Грэм оставил русского естествоиспытателя за его благородным занятием очистки пляжа от камней и, закрыв глаза, не без удовольствия погрузился в размышления, которые терпеливо ожидали своего времени, помня, что «делу – время, а потехе – час». К чести Грэма, наблюдения за «блинной потехой» Щербакова заняли всего несколько минут. Впрочем, с учётом эффектных выходов и уходов с террасы, пословица не на много преувеличила время забав, которое плавно перешло во время размышлений.
«Очередной военный переворот», – эти привычные и много раз слышимые из сводок теленовостей слова неожиданно вспомнились, но впервые поразили историка своим сочетанием. Ему показалось странным и удивительным, что такие различные понятия, как война и очередь, употребляются вместе, как нечто совершенно естественное, повседневное, можно сказать, будничное, не вызывая у нас негативной реакции или недоумения.
Подумать только, существует очерёдность военных переворотов. Получается, что в то время, когда одни люди занимают своё место за хлебом, другие – выстраиваются в очередь за собственной смертью. Ужас! При этом всё привычно и совершенно нормально. Если есть очередь, значит, есть спрос – война стала естественной, повседневной потребностью нашей жизни, а следовательно, она неизбежна…
– Война неизбежна… – его мысли сбились, когда он услышал чьи-то шаги.
Кто-то осторожно вошёл на террасу. Чуть приоткрыв глаза, Грэм заметил Шона Берка, который прошёл к соседнему шезлонгу, стараясь не шуметь, но, постояв рядом с ним, передумал садиться, боясь разбудить отдыхающего историка скрипением деревянной рамы лежака. Ступая мягко, по-кошачьи, он направился к краю террасы и, облокотясь на перила, стал наблюдать за тем, что происходило на берегу океана.
Уайтхэм решил воспользоваться предоставившейся ему возможностью понаблюдать за руководителем экспедиции с весьма близкой и удобной точки. На вид, Шону было около сорока пяти. Среднего роста, крепкий, коренастый, широкоплечий, атлетического телосложения, всегда опрятный, предпочитающий спортивный стиль в одежде, из-за чего выглядел гораздо моложе своих пятидесяти двух лет. Седина на висках, которая так не вписывалась в его спортивный облик, была следствием ужасной трагедией, которая произошла два года назад.
Его жена и пятилетний сын погибли в авиакатастрофе, когда на взлёте крупная птица попала в сопло двигателя авиалайнера и вызвала его крушение. Самолёт упал на землю в километре от взлётной полосы, которую только что покинул, погребая в страшной мясорубке всех пассажиров и экипаж.
Берк перенёс страшную трагедию, внешне, весьма сдержанно. Понимая, что работа – это лучший способ уйти от личных переживаний, он взял семинарские занятия, как дополнительную нагрузку, продолжая читать лекции по социологии в Кембриджском университете.
Однако ужасное испытание не прошло бесследно. Шон стал более замкнутым, предпочитая одиночество дружеским разговорам и посиделкам. Он стал подолгу засиживаться в читальном зале университетской библиотеки. Расположившись за столом напротив огромного окна, он выкладывал возле себя стопку книг и чистых листов, которые чаще всего оставались не тронутыми.
Устало, откинувшись на спинку стула, он мог часами смотреть на вид из окна. Впрочем, трудно было поверить, что он любуется, открывающимися из окна видам. Его осунувшееся лицо было неподвижно-грустным, застывшим от переживания внутреннего, огромного горя, которое надо было преодолеть и научиться жить с неизбежной потерей. Именно в эти первые месяцы после катастрофы его волосы покрылись налётом преждевременной седины, как напоминание о прошлом.
Не было сомнений, физик намеревался войти в воду, что он и сделал незамедлительно. Держа свой спортивный снаряд в правой руке, Щербаков присел на правую ногу, направив левую в сторону океана, как это делают метатели диска или копья, готовясь установить новый рекорд на олимпийских играх. После чего, со всего маху запустил свой снаряд по «водной сковороде океана», всё же замочив при этом свои брюки, когда, потеряв равновесие, плюхнулся в воду. Стоя на коленях, словно Пенелопа, ждущая своего Одиссея, Щербаков старательно отсчитывал «блины», продолжая принимать океанскую ванну.
Отсчёт был не долгим и, явно не утешительным для олимпийца. С негодованием, шлёпнув по воде рукой, Сергей поднялся на ноги, бросил прощальный взгляд в сторону «водной сковороды», всё ещё надеясь на рекордный результат, после чего покинул мокрый сектор для «выпекания блинов». К удивлению Грэма, неудачная попытка не отбила стремления к победе, так как Щербаков вновь погрузился в поиски очередного, более идеального метательного орудия.
Судя по тому, что в поиски нужного камня активно включились босые ноги, распинывающие прибрежный песок, можно было предположить, что увиденная Уайтхэмом попытка не была первой, и «блины» у Щербакова пеклись в этот раз комом, точнее, одним, максимум тремя «бульками».
Грэм оставил русского естествоиспытателя за его благородным занятием очистки пляжа от камней и, закрыв глаза, не без удовольствия погрузился в размышления, которые терпеливо ожидали своего времени, помня, что «делу – время, а потехе – час». К чести Грэма, наблюдения за «блинной потехой» Щербакова заняли всего несколько минут. Впрочем, с учётом эффектных выходов и уходов с террасы, пословица не на много преувеличила время забав, которое плавно перешло во время размышлений.
«Очередной военный переворот», – эти привычные и много раз слышимые из сводок теленовостей слова неожиданно вспомнились, но впервые поразили историка своим сочетанием. Ему показалось странным и удивительным, что такие различные понятия, как война и очередь, употребляются вместе, как нечто совершенно естественное, повседневное, можно сказать, будничное, не вызывая у нас негативной реакции или недоумения.
Подумать только, существует очерёдность военных переворотов. Получается, что в то время, когда одни люди занимают своё место за хлебом, другие – выстраиваются в очередь за собственной смертью. Ужас! При этом всё привычно и совершенно нормально. Если есть очередь, значит, есть спрос – война стала естественной, повседневной потребностью нашей жизни, а следовательно, она неизбежна…
– Война неизбежна… – его мысли сбились, когда он услышал чьи-то шаги.
Кто-то осторожно вошёл на террасу. Чуть приоткрыв глаза, Грэм заметил Шона Берка, который прошёл к соседнему шезлонгу, стараясь не шуметь, но, постояв рядом с ним, передумал садиться, боясь разбудить отдыхающего историка скрипением деревянной рамы лежака. Ступая мягко, по-кошачьи, он направился к краю террасы и, облокотясь на перила, стал наблюдать за тем, что происходило на берегу океана.
Уайтхэм решил воспользоваться предоставившейся ему возможностью понаблюдать за руководителем экспедиции с весьма близкой и удобной точки. На вид, Шону было около сорока пяти. Среднего роста, крепкий, коренастый, широкоплечий, атлетического телосложения, всегда опрятный, предпочитающий спортивный стиль в одежде, из-за чего выглядел гораздо моложе своих пятидесяти двух лет. Седина на висках, которая так не вписывалась в его спортивный облик, была следствием ужасной трагедией, которая произошла два года назад.
Его жена и пятилетний сын погибли в авиакатастрофе, когда на взлёте крупная птица попала в сопло двигателя авиалайнера и вызвала его крушение. Самолёт упал на землю в километре от взлётной полосы, которую только что покинул, погребая в страшной мясорубке всех пассажиров и экипаж.
Берк перенёс страшную трагедию, внешне, весьма сдержанно. Понимая, что работа – это лучший способ уйти от личных переживаний, он взял семинарские занятия, как дополнительную нагрузку, продолжая читать лекции по социологии в Кембриджском университете.
Однако ужасное испытание не прошло бесследно. Шон стал более замкнутым, предпочитая одиночество дружеским разговорам и посиделкам. Он стал подолгу засиживаться в читальном зале университетской библиотеки. Расположившись за столом напротив огромного окна, он выкладывал возле себя стопку книг и чистых листов, которые чаще всего оставались не тронутыми.
Устало, откинувшись на спинку стула, он мог часами смотреть на вид из окна. Впрочем, трудно было поверить, что он любуется, открывающимися из окна видам. Его осунувшееся лицо было неподвижно-грустным, застывшим от переживания внутреннего, огромного горя, которое надо было преодолеть и научиться жить с неизбежной потерей. Именно в эти первые месяцы после катастрофы его волосы покрылись налётом преждевременной седины, как напоминание о прошлом.
Глава 3
– Грэм, вы меня о чём-то спрашивали, но я тогда был занят своими мыслями и не смог ответить вам. Теперь я абсолютно свободен и готов поговорить или ответить на любой вопрос, если я, конечно, знаю ответ на волнующий вас вопрос.
– Извините, Шон, но я правда не сплю, да и не спал вовсе, а так – удрал от пекла и духоты под эту спасительную тень балдахина.
Грэм удивился наблюдательности руководителя экспедиции, и ему стало стыдно за то, что он позволил себе украдкой рассматривать человека. Повторять свою неудачную шутку о погоде, в подобной ситуации, было бы неуместно и глупо вдвойне, и Уайтхэм нашёл выход. Он решил переключить внимание со своей персоны на Щербакова, которого так внимательно рассматривал Шон.
– Сергей всё ещё засоряет океан камнями?
– Увы, уже нет. Похоже, он устал от неудачных попыток «испечь кучу блинов» и направляется в нашу сторону. Уверен, он заметил нас и решил пополнить нашу малочисленную компанию.
Историк покинул шезлонг и присоединился к Шону, чтобы хоть как-то исправить своё прошлое бестактное поведение. Взглянув вниз, он увидел Сергея, который, покинув «океанскую кухню», вышел на тропинку, ведущую к террасе. Неожиданно его спокойное восхождение было прервано.
Щербаков завертелся во все стороны, выполняя дикие пируэты, прыжки и приседания, из чего следовало, что на него напало неизвестное насекомое и, возможно, из засады. «Шаманский танец» обороняющегося завершился сильнейшим прогибом в пояснице, после чего физик сломил длинный тонкий прут, чтобы дотянуться им до укушенного места.
– Похоже, на него напал профессионал.
– Почему вы так решили? – Грэм в очередной раз удивился необычной способности Шона делать совершенно неожиданные, оригинальные выводы и предположения.
– Как любит говорить сам Щербаков: «Элементарно, Ватсон!». Обратите внимание на тот факт, что Сергей не может естественным способом достать до места укуса, из-за чего и вынужден прибегнуть к помощи прутика. Из этого наблюдения я и пришёл к выводу, что только профессиональный «кусака» мог так подло и точно ужалить. – Лицо Шона неожиданно стало серьёзным. – Однако не стоит забывать, что в тропиках имеются весьма ядовитые насекомые, способные вызвать отравление, лихорадку и даже смерть.
– Будем надеяться на лучшее, – Грэм едва сдерживал улыбку. Ему было неловко, ведь Шон мог оказаться прав, и насекомое – действительно ядовитое. Но его рассмешили рассуждения Шона о профессионализме «кусаки».
К общему удовольствию и счастью укушенного, всё обошлось только укусом, который не был опасным, но весьма болезненным, так как, вступив на край террасы, «жертва нападения» всё ещё почёсывала спину прутом.
– Как вы думаете, друзья мои, насекомые кусаются только из любопытства или они находят в этом радость самоутверждения? Впрочем, какая разница, если спина болит одинаково. – После дружного смеха, Сергей завершил свою мысль по поводу особенностей насекомых. – Единственное, в чём я не сомневаюсь, что они разумны, по крайней мере, мой крылатый и кусачий обидчик.
– Извините, Шон, но я правда не сплю, да и не спал вовсе, а так – удрал от пекла и духоты под эту спасительную тень балдахина.
Грэм удивился наблюдательности руководителя экспедиции, и ему стало стыдно за то, что он позволил себе украдкой рассматривать человека. Повторять свою неудачную шутку о погоде, в подобной ситуации, было бы неуместно и глупо вдвойне, и Уайтхэм нашёл выход. Он решил переключить внимание со своей персоны на Щербакова, которого так внимательно рассматривал Шон.
– Сергей всё ещё засоряет океан камнями?
– Увы, уже нет. Похоже, он устал от неудачных попыток «испечь кучу блинов» и направляется в нашу сторону. Уверен, он заметил нас и решил пополнить нашу малочисленную компанию.
Историк покинул шезлонг и присоединился к Шону, чтобы хоть как-то исправить своё прошлое бестактное поведение. Взглянув вниз, он увидел Сергея, который, покинув «океанскую кухню», вышел на тропинку, ведущую к террасе. Неожиданно его спокойное восхождение было прервано.
Щербаков завертелся во все стороны, выполняя дикие пируэты, прыжки и приседания, из чего следовало, что на него напало неизвестное насекомое и, возможно, из засады. «Шаманский танец» обороняющегося завершился сильнейшим прогибом в пояснице, после чего физик сломил длинный тонкий прут, чтобы дотянуться им до укушенного места.
– Похоже, на него напал профессионал.
– Почему вы так решили? – Грэм в очередной раз удивился необычной способности Шона делать совершенно неожиданные, оригинальные выводы и предположения.
– Как любит говорить сам Щербаков: «Элементарно, Ватсон!». Обратите внимание на тот факт, что Сергей не может естественным способом достать до места укуса, из-за чего и вынужден прибегнуть к помощи прутика. Из этого наблюдения я и пришёл к выводу, что только профессиональный «кусака» мог так подло и точно ужалить. – Лицо Шона неожиданно стало серьёзным. – Однако не стоит забывать, что в тропиках имеются весьма ядовитые насекомые, способные вызвать отравление, лихорадку и даже смерть.
– Будем надеяться на лучшее, – Грэм едва сдерживал улыбку. Ему было неловко, ведь Шон мог оказаться прав, и насекомое – действительно ядовитое. Но его рассмешили рассуждения Шона о профессионализме «кусаки».
К общему удовольствию и счастью укушенного, всё обошлось только укусом, который не был опасным, но весьма болезненным, так как, вступив на край террасы, «жертва нападения» всё ещё почёсывала спину прутом.
– Как вы думаете, друзья мои, насекомые кусаются только из любопытства или они находят в этом радость самоутверждения? Впрочем, какая разница, если спина болит одинаково. – После дружного смеха, Сергей завершил свою мысль по поводу особенностей насекомых. – Единственное, в чём я не сомневаюсь, что они разумны, по крайней мере, мой крылатый и кусачий обидчик.