Страница:
На широкое поле выезжали колесницы. Фаль, сын Эоху, ударил по струнам прорезной арфы и сильным чистым голосом запел песнь боя. Подхватив знакомые слова, воины, потрясая топорами, двинулись вперед, туда, где жидкой цепочкой стояла невеликая рать червей…
В песню вплелся неясный звук, похожий не то на гадючье шипение, не то на посвист малиновки. И сразу же со всех сторон донеслись крики. Колесничий самого Гнатала взвыл истошным голосом и рухнул навзничь. Из глаза у него торчал короткий оперенный дротик, а еще добрый десяток таких же впился в плетеные борта колесницы.
Гнатал ошарашенно завертел головой. Его воины, сильные крепкорукие мужи, умирали, точно лесные птицы под стрелами охотников. Но разве это стрелы? Гнаталу с большим трудом удалось вырвать одну из таких стрел из щита, и он поразился ее длине и тяжести. И самое главное – наконечник был не из камня и не из кости. Но и не из бронзы! Король уладов в изумлении смотрел на небесный металл, тот, что стоит в семь раз по семь дороже бронзы. У самого Гнатала был кинжал из небесного железа, но ковать из него наконечники?!
Оставался единственный выход: броситься сразу всеми колесницами, достигнуть лучников и раздавить их. Пока девять десятков колесниц будут давить непокорных червей, уцелевшие из семи тысяч пехоты смогут собраться и помочь своим вождям-сидам в бою.
Гнатал поднял вверх широкое копье и закричал, призывая уладов в атаку. Набирая скорость, по полю покатились колесницы…
– …Смотри, боярин, – Бермята показывал на мчащиеся колесницы, – вот они бок и открыли.
– Пора, – решил Первун и закричал грозно: – Русь! Русь! Русь!
– На слом! На слом! – грозным ревом отозвались пронцы, пуская в намет коней…
…Гнатал увидел, как из леса к ним устремились воины, сидящие на конях верхом. Это было невозможно. Лишь в древних преданиях рассказывалось о неистовых Ши-Скифах, что владели даром езды на конской спине. Неужели черви призвали их себе на помощь? Возле его колесницы возник всадник. Гнатал отбил щитом древко копья, ударил мечом и с радостью увидел, как падает с седла ненавистный червь. Он хотел выкрикнуть крик победы, но в этот миг что-то невыносимо тяжкое обрушилось на голову короля уладов. Последнее, что он успел увидеть, были толпы бегущих, которых топтали и били страшные конники.
Вечер. Велиград. III тысячелетие до н. э.
– Как, говоришь, звали твоего жупана? – Белегост прислонил к уху иссохшую морщинистую ладонь.
– Первун, – повторил Бермята погромче. – Первун! Только не жупан он был, а боярин.
– То не важно, – Белегост пошамкал беззубым ртом и произнес: – На поляне с нашими богами его поставим, Перуна твоего. Народу спаситель, земле-матери – защитник…
Вершина
Второе пришествие
2005 год. Зачатие
2006 год. Рождение
2012 год. Детство
2024 год. Начало
2040 год. Сила
2055 год. Власть
2070 год. Триумф
В песню вплелся неясный звук, похожий не то на гадючье шипение, не то на посвист малиновки. И сразу же со всех сторон донеслись крики. Колесничий самого Гнатала взвыл истошным голосом и рухнул навзничь. Из глаза у него торчал короткий оперенный дротик, а еще добрый десяток таких же впился в плетеные борта колесницы.
Гнатал ошарашенно завертел головой. Его воины, сильные крепкорукие мужи, умирали, точно лесные птицы под стрелами охотников. Но разве это стрелы? Гнаталу с большим трудом удалось вырвать одну из таких стрел из щита, и он поразился ее длине и тяжести. И самое главное – наконечник был не из камня и не из кости. Но и не из бронзы! Король уладов в изумлении смотрел на небесный металл, тот, что стоит в семь раз по семь дороже бронзы. У самого Гнатала был кинжал из небесного железа, но ковать из него наконечники?!
Оставался единственный выход: броситься сразу всеми колесницами, достигнуть лучников и раздавить их. Пока девять десятков колесниц будут давить непокорных червей, уцелевшие из семи тысяч пехоты смогут собраться и помочь своим вождям-сидам в бою.
Гнатал поднял вверх широкое копье и закричал, призывая уладов в атаку. Набирая скорость, по полю покатились колесницы…
– …Смотри, боярин, – Бермята показывал на мчащиеся колесницы, – вот они бок и открыли.
– Пора, – решил Первун и закричал грозно: – Русь! Русь! Русь!
– На слом! На слом! – грозным ревом отозвались пронцы, пуская в намет коней…
…Гнатал увидел, как из леса к ним устремились воины, сидящие на конях верхом. Это было невозможно. Лишь в древних преданиях рассказывалось о неистовых Ши-Скифах, что владели даром езды на конской спине. Неужели черви призвали их себе на помощь? Возле его колесницы возник всадник. Гнатал отбил щитом древко копья, ударил мечом и с радостью увидел, как падает с седла ненавистный червь. Он хотел выкрикнуть крик победы, но в этот миг что-то невыносимо тяжкое обрушилось на голову короля уладов. Последнее, что он успел увидеть, были толпы бегущих, которых топтали и били страшные конники.
Вечер. Велиград. III тысячелетие до н. э.
– Как, говоришь, звали твоего жупана? – Белегост прислонил к уху иссохшую морщинистую ладонь.
– Первун, – повторил Бермята погромче. – Первун! Только не жупан он был, а боярин.
– То не важно, – Белегост пошамкал беззубым ртом и произнес: – На поляне с нашими богами его поставим, Перуна твоего. Народу спаситель, земле-матери – защитник…
Вершина
14.00. Красный Яр. 12.07.2013.
Медленно-медленно возвращалось сперва осязание, потом зрение, потом слух. Барятинский поднял глаза: рядом мельтешила рыжая голова заморского напарника. Вместе с ним они сделали множество замеров, взяли пробы воздуха, воды и почвы, наловили кучу насекомых, набрали больше сотни образцов растений. А в мудрых книгах писали, что мезозой – страшная и скучная эра. Куда там! Столько приключений! Да и напарник оказался совсем неплохой парень! Владимир задумчиво почесал в затылке: странно, но ему почему-то казалось, что он за что-то взъелся на рыжего заморского физика. За что? Да ладно, это теперь не важно…
Старик Каспарянц со слезами на глазах долго обнимал вернувшихся времяпроходцев, а потом набежали все остальные, подхватили их и начали качать, высоко вскидывая к сводам. Подлетая в очередной раз, Барятинский увидел Олесю Дубовяк, восхищенно смотрящую на них, на него, и сердце сладко заныло. Но вот, наконец, их отпустили и тут же передали в руки здравоохранения. Окончился осмотр, подтвердивший, что оба путешественника здоровы, и Владимир, мучимый жаждой, смог наконец добраться до вожделенного автомата, о котором он мечтал с момента старта.
В прорезь упали монеты, внутри агрегата что-то загудело, зажегся свет…
– Эй, друже-братие, – по спине хлопнула могучая рыжешерстая длань. Запотевшая посудина кваса, которую чудо-механизм обменял на два шелега, чуть не улетела из рук Барятинского.
– Ну, полегче, полегче, медведь заморский. Вот же, чудушко, откормили тебя в вашей Снежнороссии.
Шелест Хлынов, выпускник Массачусетской ведарни, громогласно расхохотался.
– Эк тебя на квасок потянуло. А по мне, – он повернулся к другому автомату, кинул в прорезь резану и подхватил источающий ароматный пар кубок, – слаще сбитня нет ничего!
– Ну, вы, – Жереба Блазень, старший среди снежноросских ведаров, подкрался неслышной барсьей поступью и теперь смотрел на обоих, уперев руки в бока. – Такое дело надо не квасом-сбитнем отмечать, а медом стоялым. Вот сейчас очухаетесь, и все пойдем в корчменную, отметим успех наш. Всех зову!
Остальные, бывшие в Ведуше Красного Яра, при этих словах приветственно загомонили, лишь кто-то грустно произнес:
– Не могу я – у брата старшенький сегодня по первинам чрез огонь прошел. Брат пир собирает…
…Барятинский шагал вместе со всеми в радостной и ликующей толпе. Слава Перуну, еще одну тайну у природы взяли и не заплатили за нее рудой. Теперь можно и в стольный град, в самую Братиславу ехать, хвастать достигнутым. Старый ведар Каспарянц шел в толпе своих молодых соратников, отпустив домой служебный самобег. Любит Каспарянц мед – еще бы, у них-то, в Урарту, вином стоялым празднуют. Таким и упиться недолго…
Он слушал восхищенный щебет висевшей у него на руке Олеси и прикидывал, что водимая из нее будет – лучше не надо. Вот соберет к лету вено, да и сыграют свадебку.
Но в голове билась еще одна мысль, вот уже день, почитай, свербела. Не выдержав, он поднял шуйцу, призывая внимание:
– Братие, сестрие, ради светлого Перуна, скажите: что есть «Брэдбери»?
Услышав незнакомое слово, ведары росских земель удивленно переглянулись…
Медленно-медленно возвращалось сперва осязание, потом зрение, потом слух. Барятинский поднял глаза: рядом мельтешила рыжая голова заморского напарника. Вместе с ним они сделали множество замеров, взяли пробы воздуха, воды и почвы, наловили кучу насекомых, набрали больше сотни образцов растений. А в мудрых книгах писали, что мезозой – страшная и скучная эра. Куда там! Столько приключений! Да и напарник оказался совсем неплохой парень! Владимир задумчиво почесал в затылке: странно, но ему почему-то казалось, что он за что-то взъелся на рыжего заморского физика. За что? Да ладно, это теперь не важно…
Старик Каспарянц со слезами на глазах долго обнимал вернувшихся времяпроходцев, а потом набежали все остальные, подхватили их и начали качать, высоко вскидывая к сводам. Подлетая в очередной раз, Барятинский увидел Олесю Дубовяк, восхищенно смотрящую на них, на него, и сердце сладко заныло. Но вот, наконец, их отпустили и тут же передали в руки здравоохранения. Окончился осмотр, подтвердивший, что оба путешественника здоровы, и Владимир, мучимый жаждой, смог наконец добраться до вожделенного автомата, о котором он мечтал с момента старта.
В прорезь упали монеты, внутри агрегата что-то загудело, зажегся свет…
– Эй, друже-братие, – по спине хлопнула могучая рыжешерстая длань. Запотевшая посудина кваса, которую чудо-механизм обменял на два шелега, чуть не улетела из рук Барятинского.
– Ну, полегче, полегче, медведь заморский. Вот же, чудушко, откормили тебя в вашей Снежнороссии.
Шелест Хлынов, выпускник Массачусетской ведарни, громогласно расхохотался.
– Эк тебя на квасок потянуло. А по мне, – он повернулся к другому автомату, кинул в прорезь резану и подхватил источающий ароматный пар кубок, – слаще сбитня нет ничего!
– Ну, вы, – Жереба Блазень, старший среди снежноросских ведаров, подкрался неслышной барсьей поступью и теперь смотрел на обоих, уперев руки в бока. – Такое дело надо не квасом-сбитнем отмечать, а медом стоялым. Вот сейчас очухаетесь, и все пойдем в корчменную, отметим успех наш. Всех зову!
Остальные, бывшие в Ведуше Красного Яра, при этих словах приветственно загомонили, лишь кто-то грустно произнес:
– Не могу я – у брата старшенький сегодня по первинам чрез огонь прошел. Брат пир собирает…
…Барятинский шагал вместе со всеми в радостной и ликующей толпе. Слава Перуну, еще одну тайну у природы взяли и не заплатили за нее рудой. Теперь можно и в стольный град, в самую Братиславу ехать, хвастать достигнутым. Старый ведар Каспарянц шел в толпе своих молодых соратников, отпустив домой служебный самобег. Любит Каспарянц мед – еще бы, у них-то, в Урарту, вином стоялым празднуют. Таким и упиться недолго…
Он слушал восхищенный щебет висевшей у него на руке Олеси и прикидывал, что водимая из нее будет – лучше не надо. Вот соберет к лету вено, да и сыграют свадебку.
Но в голове билась еще одна мысль, вот уже день, почитай, свербела. Не выдержав, он поднял шуйцу, призывая внимание:
– Братие, сестрие, ради светлого Перуна, скажите: что есть «Брэдбери»?
Услышав незнакомое слово, ведары росских земель удивленно переглянулись…
Второе пришествие
2005 год. Зачатие
Они уже не помнили, кому первому пришла в голову эта светлая идея. Тот день, а вернее, та ночь, когда из автоклава был извлечен настоящий, живой котенок, созданный из клеточного материала кошки, пошедшей на чучело в зоомагазине, вообще осталась в их памяти какими-то кусками. Они так долго хлопали друг друга по спинам, что чуть было не подрались. Два молодых ученых-биолога из тех, что именуются «подающими большие надежды», Ивлев и Пржевальский, закадычные друзья еще с института, резвились как малые дети. Новорожденного котенка теребили и тормошили до тех пор, пока едва только не угробили. А потом наступила релаксация. Они курили: Ивлев – откинувшись на спинку стула и закинув ноги на стол, Пржевальский – валяясь на кушетке и сыпя пеплом на пол.
– Слушай, Серега, а ведь теперь надо бы и на человеке попробовать, – задумчиво сказал Ивлев.
– Ага, – согласился Пржевальский, пуская колечки дыма, – вот я ща помру от переизбытка чувств, а ты, Саня, меня воскресишь и вырастишь.
– Да нет, я серьезно. Представляешь: взять покойника и проверить – тот же человек вырастет или нет. По дрозофилам сходится, по позвоночным – тоже, а по приматам?
– Ага, – снова согласился Пржевальский, – а для чистоты эксперимента возьмем Чикатилу. По нему сразу видно будет – маньяк или нет. В смысле, удалось или нет.
– Нет, давай лучше мою бабушку возьмем: я ее хорошо помню.
– И в детстве тоже?
– А кого тогда?
– Наполеона. У него вся жизнь только что не по минутам расписана. Сравнивай – не хочу.
Ивлев задумался, а потом сказал, что французы Наполеона не дадут. Хотя, конечно, нужно-то всего полграмма ткани, но дело это сложное. Пржевальский, заинтересовавшись, предложил связаться с коллегами, обслуживающими мавзолей, и взять ткани Ленина. Идея была хороша, но приятели вспомнили, что реальной биографии Ленина нет и быть не может. «Раньше был совсем белый, сейчас стал совсем черный, а серого – нет!» – подвел черту Пржевальский. И они снова стали думать и выбирать…
…Сперва кандидатура показалась выдвинутой скорее в плане юмора. К тому времени уже были перебраны и забракованы Пирогов и Гагарин, Курчатов и Ландау, Петр I и Екатерина Великая. Но, тщательно все обдумав, друзья решили, что идея заслуживает внимания. Затем, в течение недели, они искали способ добыть вожделенный образец. И, наконец, вот он – сморщенный кусочек, залитый формалином, обошедшийся в нечеловеческую сумму – 2 000 долларов США. Продавший его смотрел на Ивлева и Пржевальского сочувствующим взглядом, каким смотрят на людей «с мухами». Дурачкам понадобился образец, срез ткани – на здоровье! Но друзьям было наплевать на такие взгляды. Опыт начался.
– Слушай, Серега, а ведь теперь надо бы и на человеке попробовать, – задумчиво сказал Ивлев.
– Ага, – согласился Пржевальский, пуская колечки дыма, – вот я ща помру от переизбытка чувств, а ты, Саня, меня воскресишь и вырастишь.
– Да нет, я серьезно. Представляешь: взять покойника и проверить – тот же человек вырастет или нет. По дрозофилам сходится, по позвоночным – тоже, а по приматам?
– Ага, – снова согласился Пржевальский, – а для чистоты эксперимента возьмем Чикатилу. По нему сразу видно будет – маньяк или нет. В смысле, удалось или нет.
– Нет, давай лучше мою бабушку возьмем: я ее хорошо помню.
– И в детстве тоже?
– А кого тогда?
– Наполеона. У него вся жизнь только что не по минутам расписана. Сравнивай – не хочу.
Ивлев задумался, а потом сказал, что французы Наполеона не дадут. Хотя, конечно, нужно-то всего полграмма ткани, но дело это сложное. Пржевальский, заинтересовавшись, предложил связаться с коллегами, обслуживающими мавзолей, и взять ткани Ленина. Идея была хороша, но приятели вспомнили, что реальной биографии Ленина нет и быть не может. «Раньше был совсем белый, сейчас стал совсем черный, а серого – нет!» – подвел черту Пржевальский. И они снова стали думать и выбирать…
…Сперва кандидатура показалась выдвинутой скорее в плане юмора. К тому времени уже были перебраны и забракованы Пирогов и Гагарин, Курчатов и Ландау, Петр I и Екатерина Великая. Но, тщательно все обдумав, друзья решили, что идея заслуживает внимания. Затем, в течение недели, они искали способ добыть вожделенный образец. И, наконец, вот он – сморщенный кусочек, залитый формалином, обошедшийся в нечеловеческую сумму – 2 000 долларов США. Продавший его смотрел на Ивлева и Пржевальского сочувствующим взглядом, каким смотрят на людей «с мухами». Дурачкам понадобился образец, срез ткани – на здоровье! Но друзьям было наплевать на такие взгляды. Опыт начался.
2006 год. Рождение
– Вот, забирайте вашего богатыря, – медсестра подала Пржевальскому пищащий сверток.
Не удержавшись, он отогнул краешек одеяла и вгляделся в крохотное багровое личико, ища знакомые по фотографиям черты. Разумеется, напрасно. Умом он понимал, что найти сходство у новорожденного с тридцатилетним мужчиной невозможно, но все-таки ужасно хотелось увидеть хоть что-то, хоть какие-то приметы.
– Ну, – Ивлев протянул ему руку, другой открывая дверцу автомобиля, – что, отец-одиночка, поехали домой. Ты как, новую хату для ребенка подготовил?
– А как же, – Пржевальский достал сигарету, но, вспомнив о ребенке, стал заталкивать ее обратно в пачку. – Все в порядке. Только непривычно чуток в двух комнатах после четырех…
Чтобы решить вопрос с регистрацией ребенка, Сергей продал доставшуюся ему в наследство от деда четырехкомнатную квартиру в самом центре и перебрался в стандартную малогабаритку-двушку. Зато теперь у ребенка есть непробиваемые документы, согласно которым его мать, никогда не существовавшая супруга Пржевальского, умерла во время родов и отец – Сергей Пржевальский, отказавшись от «помощи» государства, забрал ребенка себе.
– Слушай, Сань, я вот только думаю, – Пржевальский озабоченно покрутил головой, – мы его с тобой на этих искусственных смесях не угробим? Может, кормилицу?
– У тебя с головой все в порядке? – Ивлев оглядел друга с беспокойством. – Это где ж ты в XXI веке надумал кормилиц искать?
– Ну все-таки, нет у меня доверия этим питаниям. Мать говорила – я до года грудь сосал…
– И это говорит кандидат биологических наук! Как не стыдно повторять бабкины домыслы?!
– Знаешь, все-таки по бюллетеню мне с ним сидеть! Черт с ним, у меня от квартирных еще кой-чего осталось, попробую кормилицу найти.
В квартире друзья уложили ребенка в детскую кроватку, вытребованную Ивлевым у своей доверчивой сестры, и перевели дух.
– Ну что – лиха беда начало? – сказал Александр, доставая бутылку советского шампанского. – Давай, папаша, доставай бокалы, отметим это дело…
Сергей принес два фужера, бутылка в сильных руках жалобно пшикнула, звякнул хрусталь… И в этот момент из детской раздался крик. Ивлев вздрогнул:
– Слушай, Серега, – произнес он через минуту, – а тебе не кажется, что у него какой-то злобный крик?
– Какой еще злобный? – Пржевальский лихорадочно метался по кухне. – Тебя бы в ковер завернули и жрать не давали – ты б тоже, небось, матюгами орал. Где грелка для бутылки, ты не видишь? Б…, куда я ее сунул?!
Не удержавшись, он отогнул краешек одеяла и вгляделся в крохотное багровое личико, ища знакомые по фотографиям черты. Разумеется, напрасно. Умом он понимал, что найти сходство у новорожденного с тридцатилетним мужчиной невозможно, но все-таки ужасно хотелось увидеть хоть что-то, хоть какие-то приметы.
– Ну, – Ивлев протянул ему руку, другой открывая дверцу автомобиля, – что, отец-одиночка, поехали домой. Ты как, новую хату для ребенка подготовил?
– А как же, – Пржевальский достал сигарету, но, вспомнив о ребенке, стал заталкивать ее обратно в пачку. – Все в порядке. Только непривычно чуток в двух комнатах после четырех…
Чтобы решить вопрос с регистрацией ребенка, Сергей продал доставшуюся ему в наследство от деда четырехкомнатную квартиру в самом центре и перебрался в стандартную малогабаритку-двушку. Зато теперь у ребенка есть непробиваемые документы, согласно которым его мать, никогда не существовавшая супруга Пржевальского, умерла во время родов и отец – Сергей Пржевальский, отказавшись от «помощи» государства, забрал ребенка себе.
– Слушай, Сань, я вот только думаю, – Пржевальский озабоченно покрутил головой, – мы его с тобой на этих искусственных смесях не угробим? Может, кормилицу?
– У тебя с головой все в порядке? – Ивлев оглядел друга с беспокойством. – Это где ж ты в XXI веке надумал кормилиц искать?
– Ну все-таки, нет у меня доверия этим питаниям. Мать говорила – я до года грудь сосал…
– И это говорит кандидат биологических наук! Как не стыдно повторять бабкины домыслы?!
– Знаешь, все-таки по бюллетеню мне с ним сидеть! Черт с ним, у меня от квартирных еще кой-чего осталось, попробую кормилицу найти.
В квартире друзья уложили ребенка в детскую кроватку, вытребованную Ивлевым у своей доверчивой сестры, и перевели дух.
– Ну что – лиха беда начало? – сказал Александр, доставая бутылку советского шампанского. – Давай, папаша, доставай бокалы, отметим это дело…
Сергей принес два фужера, бутылка в сильных руках жалобно пшикнула, звякнул хрусталь… И в этот момент из детской раздался крик. Ивлев вздрогнул:
– Слушай, Серега, – произнес он через минуту, – а тебе не кажется, что у него какой-то злобный крик?
– Какой еще злобный? – Пржевальский лихорадочно метался по кухне. – Тебя бы в ковер завернули и жрать не давали – ты б тоже, небось, матюгами орал. Где грелка для бутылки, ты не видишь? Б…, куда я ее сунул?!
2012 год. Детство
– Николай! Брось сейчас же! Я кому сказал, брось!
– Пап, а у нас в группе одна девочка в цирке была. Там носороги ученые и крокодилы…
– Врет твоя девочка! Носороги практически не дрессируются, а крокодилов не мог приручить даже Дуров! Вот мы с тобой сами сходим в цирк – сам все увидишь. Колька, давай-ка, брат, побыстрее, а то если папа опять на работу опоздает, то нам не то что на цирк, а и на хлеб денег не хватит… Здорово, Саня! – Пржевальский замахал рукой Ивлеву, высунувшемуся из машины.
– Здорово, святое семейство! Отец, сын, а я – ваш дух святой! Садитесь, подвезу.
– Это здорово, а то мы уже опаздываем.
– Дядя Саша, а почему у машины, когда мотор работает, колеса крутятся, а у компрессора – нет? А я вчера новую песенку сочинил, хочешь послушать? Пап, ну, пап, а если сто мышей нападут на кота, кто победит?
– И так – все время! Ты себе не представляешь, как это утомляет…
Отведя Николая в садик, Пржевальский сидел в машине и негромко жаловался на свою тяжелую жизнь. Ивлев гнал машину – они действительно опаздывали.
– И самое удивительное – ничего еще не заметно! А ведь уже хоть что-то должно было проявиться…
– Да? А то, что шестилетний ребенок складывает пятизначные числа – это нормально? А какую он музыку сочиняет!
– И что? В его возрасте я сам складывал тысячи. И мотивчики такие же сочинял. Вообще я бы сказал, нормальный ребенок, без каких бы то ни было признаков особенности и гениальности.
– И что теперь? – Ивлев почесал нос. – Будем считать, что эксперимент не удался? Наверное, так будет лучше. К тому же, я тебе не хотел говорить: жена мне нашла место… ну, новое. Науки никакой, но денег – втрое. Так что, может, оно и к лучшему, а?
– Знаешь, Сань, я тоже хотел сказать, что перехожу на другую работу. В институте гроши платят, так что хрен с ней, с наукой…
– Ну, чего тогда, давай-ка вместе с парнем к нам в субботу, отметим окончание эксперимента…
– …Дети, мне нужно отойти по делу. – Воспитательница Наташа, молодящаяся тетка неопределенного возраста, торопилась: ее ждал новый ухажер. – За порядком пока последит Коленька Пржевальский. Коля, я на тебя рассчитываю…
Группа притихла. С Колькой было лучше не связываться: он дрался так, как будто в последний раз. И умел поддержать порядок…
– Пап, а у нас в группе одна девочка в цирке была. Там носороги ученые и крокодилы…
– Врет твоя девочка! Носороги практически не дрессируются, а крокодилов не мог приручить даже Дуров! Вот мы с тобой сами сходим в цирк – сам все увидишь. Колька, давай-ка, брат, побыстрее, а то если папа опять на работу опоздает, то нам не то что на цирк, а и на хлеб денег не хватит… Здорово, Саня! – Пржевальский замахал рукой Ивлеву, высунувшемуся из машины.
– Здорово, святое семейство! Отец, сын, а я – ваш дух святой! Садитесь, подвезу.
– Это здорово, а то мы уже опаздываем.
– Дядя Саша, а почему у машины, когда мотор работает, колеса крутятся, а у компрессора – нет? А я вчера новую песенку сочинил, хочешь послушать? Пап, ну, пап, а если сто мышей нападут на кота, кто победит?
– И так – все время! Ты себе не представляешь, как это утомляет…
Отведя Николая в садик, Пржевальский сидел в машине и негромко жаловался на свою тяжелую жизнь. Ивлев гнал машину – они действительно опаздывали.
– И самое удивительное – ничего еще не заметно! А ведь уже хоть что-то должно было проявиться…
– Да? А то, что шестилетний ребенок складывает пятизначные числа – это нормально? А какую он музыку сочиняет!
– И что? В его возрасте я сам складывал тысячи. И мотивчики такие же сочинял. Вообще я бы сказал, нормальный ребенок, без каких бы то ни было признаков особенности и гениальности.
– И что теперь? – Ивлев почесал нос. – Будем считать, что эксперимент не удался? Наверное, так будет лучше. К тому же, я тебе не хотел говорить: жена мне нашла место… ну, новое. Науки никакой, но денег – втрое. Так что, может, оно и к лучшему, а?
– Знаешь, Сань, я тоже хотел сказать, что перехожу на другую работу. В институте гроши платят, так что хрен с ней, с наукой…
– Ну, чего тогда, давай-ка вместе с парнем к нам в субботу, отметим окончание эксперимента…
– …Дети, мне нужно отойти по делу. – Воспитательница Наташа, молодящаяся тетка неопределенного возраста, торопилась: ее ждал новый ухажер. – За порядком пока последит Коленька Пржевальский. Коля, я на тебя рассчитываю…
Группа притихла. С Колькой было лучше не связываться: он дрался так, как будто в последний раз. И умел поддержать порядок…
2024 год. Начало
Сергей Николаевич Пржевальский, скромный менеджер ООО «Сигма+», шел домой. Сегодня была зарплата, и в кармане у Сергея Николаевича был его месячный оклад – 32 000 рублей. Плюс премия – еще 20 000. «Надо будет Кольке новый телефон купить, – рассуждал Пржевальский, – а то ходит со стареньким «Siemensом». Небось, перед девчонками неудобно… Однако можно было бы и фонарь повесить, а то темно как у негра известно где…»
Задумавшись, он не заметил, как дорогу ему заступили несколько подростков. Пржевальский обнаружил их только тогда, когда один из окруживших его юнцов нарочито хрипловатым голосом спросил:
– Слышь, мужик, на пиво не добавишь?
– Ага, и на водочку с закусочкой, – явно издеваясь, добавил другой. – Ну, давай, давай, дядя, не жмись. Бог велел делиться, не слыхал?
«Во влип!» – облился холодным потом Сергей. Не так страшно то, что отнимут деньги, хотя это тоже очень плохо. Страшно другое: искалечат или даже убьют просто так, рисуясь своим молодечеством. А с кем же тогда Николай останется?
– Ребята, – голос звучит неестественно глухо, – ребята… Пары сотен хватит? – жалкая улыбка, чуть склоненная голова, – у меня больше нет…
– Проверим, – подростки, опьяненные своей силой и безнаказанностью, уже хватали его за руки, грубо шарили по карманам…
– Стой, братва, стой… Эта, типа, прощенья просим, ошибочка вышла. Не признали, Сергей Николаевич, эта, извиняемся… Тут темень, ва-аще, ни х… не видно, своих не узнаешь. Вы тока не подумайте чего, мы ж так, попугать, а бабла нам нафига не надо – капуста, в натуре, имеется… Мы пойдем, ага?
– Ага… – только и сумел сказать Пржевальский.
Он ничего не понимал, но попытался уйти с достоинством. Уже сворачивая за угол, он услышал голоса:
– И чего, Март, зассал? Чего козла отпусти… – вопрос прервался звуком удара.
– Ты, б…, за базаром следи, баран. Это, – голос понизился, но Сергей Николаевич все же расслышал, – это – Коляна отец, понял, урод? Тебе с Коляном объяснялово надо? Мне – на х… не надо…
…Пржевальский вошел в квартиру и с порога крикнул:
– Сынок, привет. Я пришел.
– Привет, бать, – из комнаты вышел сын.
Невысокого роста, одетый в старенькие домашние джинсы, он казался таким домашним, таким тихим, что Пржевальский невольно успокоился. В конце концов, совсем не обязательно, чтобы сын был драчуном или, того хуже, главарем этих питекантропов. Очень может быть, что эти оболтусы просто списывают у Кольки уроки и боятся, что лавочка закроется…
– Представляешь, – Сергей Николаевич поставил сковородку на плиту и теперь выбирал яйца для вечерней глазуньи, – меня сейчас какие-то обормоты чуть было не ограбили. Накрылся б тогда твой новенький мобильник, мне ж сегодня еще и премию дали…
– Кто? – сын перестал резать колбасу и пристально смотрел на отца, слегка закусив губу. – Ты не знаешь, кто?
– Да нет. Какие-то подонки из нашего дома. Один из них, Март у него кличка, узнал меня. Вот и отпустили.
– Хорошо. Это Андрюха Майский. Его все Мартом зовут. Со мной в школе учится.
– Вот поэтому, видимо, и отпустили…
– Ага, – сын встал из-за стола, – пап, я сейчас. Ты извини, я позвонить забыл…
Сергей Николаевич занялся ужином и не услышал, как сын, плотно затворив за собой дверь, тихо выговаривал в трубку: «Март? Зачем около дома? А я где сказал? Хорошо, пусть тебе будет стыдно…».
И, конечно же, он не знал, что после разговора с тихим и вежливым Колей Андрей Майский – Март долго сидел, содрогаясь от ужаса, и жалел только о том, что нет у него родственников в другом городе, куда не доберется Колян Пржевальский по кличке Абрек…
Задумавшись, он не заметил, как дорогу ему заступили несколько подростков. Пржевальский обнаружил их только тогда, когда один из окруживших его юнцов нарочито хрипловатым голосом спросил:
– Слышь, мужик, на пиво не добавишь?
– Ага, и на водочку с закусочкой, – явно издеваясь, добавил другой. – Ну, давай, давай, дядя, не жмись. Бог велел делиться, не слыхал?
«Во влип!» – облился холодным потом Сергей. Не так страшно то, что отнимут деньги, хотя это тоже очень плохо. Страшно другое: искалечат или даже убьют просто так, рисуясь своим молодечеством. А с кем же тогда Николай останется?
– Ребята, – голос звучит неестественно глухо, – ребята… Пары сотен хватит? – жалкая улыбка, чуть склоненная голова, – у меня больше нет…
– Проверим, – подростки, опьяненные своей силой и безнаказанностью, уже хватали его за руки, грубо шарили по карманам…
– Стой, братва, стой… Эта, типа, прощенья просим, ошибочка вышла. Не признали, Сергей Николаевич, эта, извиняемся… Тут темень, ва-аще, ни х… не видно, своих не узнаешь. Вы тока не подумайте чего, мы ж так, попугать, а бабла нам нафига не надо – капуста, в натуре, имеется… Мы пойдем, ага?
– Ага… – только и сумел сказать Пржевальский.
Он ничего не понимал, но попытался уйти с достоинством. Уже сворачивая за угол, он услышал голоса:
– И чего, Март, зассал? Чего козла отпусти… – вопрос прервался звуком удара.
– Ты, б…, за базаром следи, баран. Это, – голос понизился, но Сергей Николаевич все же расслышал, – это – Коляна отец, понял, урод? Тебе с Коляном объяснялово надо? Мне – на х… не надо…
…Пржевальский вошел в квартиру и с порога крикнул:
– Сынок, привет. Я пришел.
– Привет, бать, – из комнаты вышел сын.
Невысокого роста, одетый в старенькие домашние джинсы, он казался таким домашним, таким тихим, что Пржевальский невольно успокоился. В конце концов, совсем не обязательно, чтобы сын был драчуном или, того хуже, главарем этих питекантропов. Очень может быть, что эти оболтусы просто списывают у Кольки уроки и боятся, что лавочка закроется…
– Представляешь, – Сергей Николаевич поставил сковородку на плиту и теперь выбирал яйца для вечерней глазуньи, – меня сейчас какие-то обормоты чуть было не ограбили. Накрылся б тогда твой новенький мобильник, мне ж сегодня еще и премию дали…
– Кто? – сын перестал резать колбасу и пристально смотрел на отца, слегка закусив губу. – Ты не знаешь, кто?
– Да нет. Какие-то подонки из нашего дома. Один из них, Март у него кличка, узнал меня. Вот и отпустили.
– Хорошо. Это Андрюха Майский. Его все Мартом зовут. Со мной в школе учится.
– Вот поэтому, видимо, и отпустили…
– Ага, – сын встал из-за стола, – пап, я сейчас. Ты извини, я позвонить забыл…
Сергей Николаевич занялся ужином и не услышал, как сын, плотно затворив за собой дверь, тихо выговаривал в трубку: «Март? Зачем около дома? А я где сказал? Хорошо, пусть тебе будет стыдно…».
И, конечно же, он не знал, что после разговора с тихим и вежливым Колей Андрей Майский – Март долго сидел, содрогаясь от ужаса, и жалел только о том, что нет у него родственников в другом городе, куда не доберется Колян Пржевальский по кличке Абрек…
2040 год. Сила
На кладбище было грязно, мокро и уныло – как и положено на кладбище. Александра Ивлева хоронили скромно. Когда разошлись немногочисленные коллеги и знакомые, у свежей могилы остались четверо: вдова с дочерью и Пржевальские – отец и сын. Сергей Николаевич подошел к Светлане, вдове Ивлева, и чуть приобнял ее. Светлану он знал уже очень давно – они были знакомы по институту. Ивлев женился тридцать лет назад, но супругу свою знал долго и ухаживал за ней еще в студенческие годы.
– Света… – интересно, что еще можно сказать, когда глупо и бессмысленно погибает человек, еще не слишком старый, и для его жены все обрывается со смертью того, кто был дороже всех? – Света, мы с Николаем поможем, если что…
Николай Сергеевич, стоявший чуть в сторонке, услышав отца, молча кивнул. А потом снова повернулся к Наташе, дочке Ивлева, которая тихонько рассказывала ему, что отца сбила пьяная девчонка, не справившаяся с управлением дорогущего «Lexusа».
– …А опер нам сказал, что расследование установило, что у отца сердце остановилось прямо на дороге. И девица эта уже на мертвого наехала. – Наташа сжала кулачки. – Конечно, тот, кто своей подстилке эту тачку подарил, тот и в милиции отмазал…
– Как, ты сказала, фамилия того опера, который дяди-Сашино дело вел? – поинтересовался Пржевальский-младший.
– Рублев, старший оперуполномоченный капитан Рублев. Только я не говорила. – Наташа бледно улыбнулась. – Я тебя, Колька, всю жизнь знаю и сколько знаю – ты никогда ничего не забывал.
– Ага, – Николай тоже улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, успокаивающая. Потом он скорчил страшную гримасу и трагическим шепотом провыл: – Отдавай назад моего медвежонка!
Невзирая на тяжелую утрату, Наташа Ивлева тихо прыснула – она вспомнила, что, когда ей было лет пять, она забрала у Николая, к тому времени солидного пятнадцатилетнего джентльмена, забавного лохматого медвежонка. Это было ее едва ли не самое первое связное воспоминание. Николай тогда очень сердился: медвежонок был ему чем-то дорог, но потом остыл и никогда больше не вспоминал об этом. И вот, через семнадцать лет…
– Товарищ оперуполномоченный Рублев? Здравствуйте. Это Пржевальский Николай Сергеевич. Петр Иванович должен был вас предупредить… Очень хорошо. Скажите, пожалуйста: почему заключение экспертизы по делу Ивлева не доступно? Не знаю, сказали, что его нет. А кто проводил вскрытие и сделал заключение? Странно, он утверждает, что этого не делал… Вы знаете, товарищ Рублев, по-моему такое поведение называется двурушничеством… Хорошо, пусть вам будет стыдно…
…Когда через полгода посадили не только юную любовницу директора крупного банка, но и ее патрона за попытку подкупа должностных лиц, в СМИ появились статьи о принципиальности следственных органов и прокуратуры. Действия старшего оперуполномоченного Рублева и следователя прокуратуры Синявского оценивались как смелые, решительные и волевые. МВД и прокуратура развернули могучую PR-кампанию, которая должна была показать неподкупность и верность закону обеих структур. Общего ликования не разделяли только сами виновники торжества. Рублев и Синявский почти одновременно легли в больницу с диагнозом «нервное истощение». Рублев не мог спать, так как в темноте он снова и снова видел окровавленных жену и дочь, у которых, прямо на его на глазах, медленно отрезал куски тела страшноватый тип по кличке «Ежов». Прокурор же Синявский плохо переносил свой кабинет да и любое замкнутое пространство после того жуткого отпуска, который он провел в чьем-то подвале…
– Прикинь, брателло, это ж надо было, такой прикол…
– А че?
– Да тут одна сикаряха баклана даванула…
– Ну?
– Че ну? У сыкухи – папик при делах. От ментов отмазал, и типа все в шоколаде!
– Ну и че тут прикольного? Ну понятно, папик пробашлял и чики-пики.
– Ага. Только прикол в том, что баклан этот, ну придавленный, был так, по мелочи, дяхан самого Абрека.
– Че, в натуре?
– Зуб даю. Кентяра один рассказал, что на зоне этого папика враз запетушили, а сикаряха ща на все зону пашет. В ночную смену…
– Прикол, мля! От ведь: Бог – не фраер, он все видит…
– Света… – интересно, что еще можно сказать, когда глупо и бессмысленно погибает человек, еще не слишком старый, и для его жены все обрывается со смертью того, кто был дороже всех? – Света, мы с Николаем поможем, если что…
Николай Сергеевич, стоявший чуть в сторонке, услышав отца, молча кивнул. А потом снова повернулся к Наташе, дочке Ивлева, которая тихонько рассказывала ему, что отца сбила пьяная девчонка, не справившаяся с управлением дорогущего «Lexusа».
– …А опер нам сказал, что расследование установило, что у отца сердце остановилось прямо на дороге. И девица эта уже на мертвого наехала. – Наташа сжала кулачки. – Конечно, тот, кто своей подстилке эту тачку подарил, тот и в милиции отмазал…
– Как, ты сказала, фамилия того опера, который дяди-Сашино дело вел? – поинтересовался Пржевальский-младший.
– Рублев, старший оперуполномоченный капитан Рублев. Только я не говорила. – Наташа бледно улыбнулась. – Я тебя, Колька, всю жизнь знаю и сколько знаю – ты никогда ничего не забывал.
– Ага, – Николай тоже улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, успокаивающая. Потом он скорчил страшную гримасу и трагическим шепотом провыл: – Отдавай назад моего медвежонка!
Невзирая на тяжелую утрату, Наташа Ивлева тихо прыснула – она вспомнила, что, когда ей было лет пять, она забрала у Николая, к тому времени солидного пятнадцатилетнего джентльмена, забавного лохматого медвежонка. Это было ее едва ли не самое первое связное воспоминание. Николай тогда очень сердился: медвежонок был ему чем-то дорог, но потом остыл и никогда больше не вспоминал об этом. И вот, через семнадцать лет…
– Товарищ оперуполномоченный Рублев? Здравствуйте. Это Пржевальский Николай Сергеевич. Петр Иванович должен был вас предупредить… Очень хорошо. Скажите, пожалуйста: почему заключение экспертизы по делу Ивлева не доступно? Не знаю, сказали, что его нет. А кто проводил вскрытие и сделал заключение? Странно, он утверждает, что этого не делал… Вы знаете, товарищ Рублев, по-моему такое поведение называется двурушничеством… Хорошо, пусть вам будет стыдно…
…Когда через полгода посадили не только юную любовницу директора крупного банка, но и ее патрона за попытку подкупа должностных лиц, в СМИ появились статьи о принципиальности следственных органов и прокуратуры. Действия старшего оперуполномоченного Рублева и следователя прокуратуры Синявского оценивались как смелые, решительные и волевые. МВД и прокуратура развернули могучую PR-кампанию, которая должна была показать неподкупность и верность закону обеих структур. Общего ликования не разделяли только сами виновники торжества. Рублев и Синявский почти одновременно легли в больницу с диагнозом «нервное истощение». Рублев не мог спать, так как в темноте он снова и снова видел окровавленных жену и дочь, у которых, прямо на его на глазах, медленно отрезал куски тела страшноватый тип по кличке «Ежов». Прокурор же Синявский плохо переносил свой кабинет да и любое замкнутое пространство после того жуткого отпуска, который он провел в чьем-то подвале…
– Прикинь, брателло, это ж надо было, такой прикол…
– А че?
– Да тут одна сикаряха баклана даванула…
– Ну?
– Че ну? У сыкухи – папик при делах. От ментов отмазал, и типа все в шоколаде!
– Ну и че тут прикольного? Ну понятно, папик пробашлял и чики-пики.
– Ага. Только прикол в том, что баклан этот, ну придавленный, был так, по мелочи, дяхан самого Абрека.
– Че, в натуре?
– Зуб даю. Кентяра один рассказал, что на зоне этого папика враз запетушили, а сикаряха ща на все зону пашет. В ночную смену…
– Прикол, мля! От ведь: Бог – не фраер, он все видит…
2055 год. Власть
– Скажите, господин президент, как Вы относитесь к результатам выборов в России?
– В первую очередь я должен подчеркнуть, что выборы в России – это, безусловно, внутреннее дело самой России. Однако мы не намерены оставаться в бездействии, когда в стране, имеющей ядерное оружие, к власти пришли экстремистски настроенные лица. Программа президента Пржевальского, человека с весьма неясным, криминальным прошлым, провозгласившего курс на восстановление Советского Союза, представляется провокационной не только мне, но и всем честным людям Америки и Европы.
– И какими Вы видите будущие отношения с Россией?
– В первую очередь именно на нас, американцев, сейчас ложится важнейшая задача по сохранению и поддержанию демократии в странах, где сильны экстремистские, античеловеческие тенденции. К моему глубокому сожалению, Россия в настоящий момент вызывает у нас серьезные опасения. Потому, резюмируя сказанное, я могу отметить, что наша политика в отношении России будет, в основном, зависеть от самой России. Если мы увидим, что, несмотря на амбициозные заявления, Россия остается страной, желающей интегрироваться в демократическом сообществе, то наши отношения, безусловно, останутся самыми добрыми. В случае же попыток со стороны нового правительства России растоптать демократические завоевания, с таким трудом полученные народом этой страны, мы, разумеется, будем вынуждены предпринять адекватные шаги.
– Большое спасибо, господин президент. А теперь нашим читателям было бы интересно узнать Ваше мнение по некоторым вопросам внутренней политики…
– …Наталья Александровна, нам очень хотелось бы узнать: какие чувства Вы испытали, узнав, что стали Первой леди России?
– Вы знаете, я, так же как и муж, не люблю этот термин. Что значит – Первая леди? Президентом выбрали его, а не меня. В этом отношении я скорее разделяю пример жен советских лидеров, которые считали дурным тоном появляться прилюдно вместе с мужьями. В конце концов, я человек, достаточно интересный сама по себе, чтобы не быть простым придатком, эдаким довеском к мужу… А если Вы имели в виду те чувства, которые я испытала, узнав, что Николай стал президентом… Знаете, наверное, лучше всего здесь подойдет слово «удовлетворение». Я очень давно, с раннего детства, знаю мужа как человека упорного, целеустремленного, справедливого и я действительно испытала удовлетворение от того, что власть в нашей стране досталась достойному человеку.
– Скажите, пожалуйста, а как восприняли это известие Ваши дети?
– Ну что Вам сказать? Конечно, они были очень рады за отца, но, с другой стороны, они понимают, что теперь он сможет уделять им значительно меньше времени…
– …Че, козел, довыеживались? Свой на власть, свой на власть! самка собаки, продал сразу всех. Мля буду – это еще тока цветочки… Спокойно, начальник, спокойно. Уже все нормалек – видишь, качу свою тачку…
– В первую очередь я должен подчеркнуть, что выборы в России – это, безусловно, внутреннее дело самой России. Однако мы не намерены оставаться в бездействии, когда в стране, имеющей ядерное оружие, к власти пришли экстремистски настроенные лица. Программа президента Пржевальского, человека с весьма неясным, криминальным прошлым, провозгласившего курс на восстановление Советского Союза, представляется провокационной не только мне, но и всем честным людям Америки и Европы.
– И какими Вы видите будущие отношения с Россией?
– В первую очередь именно на нас, американцев, сейчас ложится важнейшая задача по сохранению и поддержанию демократии в странах, где сильны экстремистские, античеловеческие тенденции. К моему глубокому сожалению, Россия в настоящий момент вызывает у нас серьезные опасения. Потому, резюмируя сказанное, я могу отметить, что наша политика в отношении России будет, в основном, зависеть от самой России. Если мы увидим, что, несмотря на амбициозные заявления, Россия остается страной, желающей интегрироваться в демократическом сообществе, то наши отношения, безусловно, останутся самыми добрыми. В случае же попыток со стороны нового правительства России растоптать демократические завоевания, с таким трудом полученные народом этой страны, мы, разумеется, будем вынуждены предпринять адекватные шаги.
– Большое спасибо, господин президент. А теперь нашим читателям было бы интересно узнать Ваше мнение по некоторым вопросам внутренней политики…
– …Наталья Александровна, нам очень хотелось бы узнать: какие чувства Вы испытали, узнав, что стали Первой леди России?
– Вы знаете, я, так же как и муж, не люблю этот термин. Что значит – Первая леди? Президентом выбрали его, а не меня. В этом отношении я скорее разделяю пример жен советских лидеров, которые считали дурным тоном появляться прилюдно вместе с мужьями. В конце концов, я человек, достаточно интересный сама по себе, чтобы не быть простым придатком, эдаким довеском к мужу… А если Вы имели в виду те чувства, которые я испытала, узнав, что Николай стал президентом… Знаете, наверное, лучше всего здесь подойдет слово «удовлетворение». Я очень давно, с раннего детства, знаю мужа как человека упорного, целеустремленного, справедливого и я действительно испытала удовлетворение от того, что власть в нашей стране досталась достойному человеку.
– Скажите, пожалуйста, а как восприняли это известие Ваши дети?
– Ну что Вам сказать? Конечно, они были очень рады за отца, но, с другой стороны, они понимают, что теперь он сможет уделять им значительно меньше времени…
– …Че, козел, довыеживались? Свой на власть, свой на власть! самка собаки, продал сразу всех. Мля буду – это еще тока цветочки… Спокойно, начальник, спокойно. Уже все нормалек – видишь, качу свою тачку…
2070 год. Триумф
Подписание капитуляции и дальнейшую мирную конференцию транслировали все телекомпании мира. Когда подтянутый американский генерал вошел в зал, он, видимо, ожидал, что его поприветствуют. Вместо этого маршал Муравьев лишь коротко бросил:
– Подпишите.
– Подпишите.