Александр Стефанович. Париж ночью

   – Скажу больше. Нет уже в нашем полку ни одного мужика, которому бы она не дала… Кроме меня!
   – Врешь, сука! – закричал Привалов. – Я тебя от «духов» спас, а ты…
   – Вот потому я тебе и говорю все как есть, – рванул на своей груди китель Гречкин, – а так ты бы с ней всю жизнь мучился. Гнать ее надо, гадину…
   – Может, и так, – согласился Привалов, – но нужны веские доказательства.
   – Будут тебе доказательства, – не унимался Гречкин.
   – Какие? – спросил Привалов, засовывая пистолет обратно в кобуру.
   – А какие хочешь…
   – Приведи пример…
   Гречкин почесал голову:
   – Против баб нужно с умом действовать. Они ведь хитрые бестии. Могут потом от всего отказаться. А нужно, чтоб был неопровержимый документ.
   – Ты еще скажи, с печатью, – вставил Привалов.
   – И скажу, – завелся Гречкин. – Будет тебе печать. Прямо у нее на заднице!
   – Это как же? – не понял обманутый муж.
   – А вот так! – ударил кулаком по столу Гречкин. – У меня созрел план… Завтра в ночь я буду дежурным по штабу, а у тебя по плану ночной марш-бросок и стрельбы.
   – Так точно, – ответил Привалов.
   – Ну, а я, как только ты уедешь на полигон, приглашаю Валюху твою в штаб. Там мы с ней кувыркаемся. А она ведь страшно любит, когда ее по заднице шлепают.
   – Это точно, – подтвердил Привалов.
   – Так вот, когда она совсем разомлеет от удовольствия и забудется, я ей прямо на задницу полковую печать поставлю. У меня ключи-то от сейфа будут. Утром ты вернешься домой, а у тебя прямо в постели документ, заверенный печатью, – закончил свою речь Гречкин.
   – Отличный план, – согласился Привалов и предложил: – А теперь выпьем, друг!
   Следующей ночью все и произошло. Привалов уехал на стрельбы. Валюха по звонку Гречкина помчалась в штаб и вернулась под утро с печатью. Когда муж пришел домой, он первым делом откинул одеяло, а там – доказательство измены: лиловый герб СССР прямо на нежно-розовой заднице.
   Валюху спасло то, что у Привалова заклинило пистолет. Она с визгом выскочила из комнаты, а муж еще долго носился по общежитию с оружием в руках, угрожая застрелить ее на месте. От расправы Валюху спасла жена Гречкина, спрятав ее у себя в комнате.
   На следующий день был разбор полетов.
   Командир полка, красавец, герой Советского Союза, получивший это звание тоже за дружественную помощь Афганистану, вызвал друзей к себе на ковер.
   – Я провел следствие и выяснил все детали, – сурово произнес он. – Не за то вы будете наказаны, что с бабой связались, этого с кем не бывает. А за то, что уронили честь полка. Два священных символа есть у воинской части. Ее боевое знамя и полковая печать. И вы опозорили один из них. Полковая печать… – тут командир сделал паузу, – не есть тот предмет, который гулящим бабам на жопу ставят. Им скрепляют приказы идти в бой и сражаться до последней капли крови. И чтобы смыть пятно позора с нашей полковой печати, я сегодня скреплю ею приказ о ваших направлениях для прохождения дальнейшей воинской службы в разные воинские части. Чтобы никому неповадно было…
   Добавить к этому нечего. Лучше поэта все равно не скажешь. Как там поется в песне?

 
Однажды их вызвал к себе командир.
Пой песню, пой.
«На запад поедет один из вас,
На Дальний Восток – другой».
 
 
Друзья улыбнулись. Ну что ж? Пустяк.
Пой песню, пой.
«Ты мне надоел!» – сказал один.
«И ты мне!» – сказал другой.
 
 
А северный ветер кричал: «Крепись!»
Пой песню, пой.
Один из них вытер слезу рукавом,
Ладонью смахнул другой…
 

   – Да, пострадали ребята ни за что, – захохотал Пьер. – Женщины действительно опасные существа. Правильно про них говорят: молятся богу, а шепчутся с дьяволом.
   – И примеров тому тьма… – добавил я.

Верхом на помеле

   Помню, как-то вечером в самом начале московской весны мне позвонила парочка очаровательных девчушек. Обе были как раз такими существами женского пола, какие мне нравятся. А именно: юными, смешливыми, с длинными ногами и налитыми грудками.
   – Алекс, – предложили они по телефону, – давай поедем на дачу!
   – Берите такси и быстро ко мне, – ответил я, искренне надеясь, что бред с посещением дачи на ночь глядя выветрится из их куриных мозгов, как только они выйдут на холод.
   Но не тут-то было. Явившись ко мне домой, они категорически отказались снимать свои шубки и стали требовать, чтобы я оделся и действительно отправился с ними за город. Это никак не входило в мои планы. Они с ходу отвергли заманчивое предложение никуда не ехать, а приготовить баранью ножку дома, в камине, и съесть ее при свечах.
   – Только на дачу, – визжали они на два голоса и, сломив мое сопротивление, вытащили меня на холодную улицу, усадили в машину и заставили ехать на дачу.
   По пути мы остановились у большого гастронома. Набрали всяких деликатесов и помчались по автостраде к дачному поселку.
   Мой коттедж располагался в лесу на территории бывшего заповедника. Он был огражден высоким забором, а в центре большого участка росли вековые дубы. На фоне стриженого газона они смотрелись очень красиво. Сам участок был расположен на высоком холме. Из окон коттеджа открывался изумительный вид на прибрежные луга, березовые рощи и реку, начинающую извиваться под окнами дачи и теряющуюся в дальних полях где-то у линии горизонта.
   Я подробно описываю место действия, потому что окружающий пейзаж будет иметь немаловажное значение в этом захватывающем и правдивом рассказе.
   Приехав на дачу, мы накрыли на стол и выпили за встречу. За окном темнел лес, в лунном сиянии таинственно переливалась река, очаровательные девчонки украшали мою трапезу своим присутствием, поэтому я скоро перестал жалеть, что покинул уютную московскую квартиру, и несколько расслабился. А зря.
   Чем ближе была полночь, тем большее возбуждение охватывало моих подруг. Выпив третью бутылку шампанского, они принялись беспричинно хихикать, как болотные кикиморы. Перемигнувшись друг с другом, неожиданно спросили, есть ли в доме метла. Приняв это заявление за благородное желание навести порядок в доме одинокого мужчины, я указал им в угол, где находились швабра и веник.
   – Годится, – завизжали они, и, взглянув на часы, которые показывали без пяти двенадцать, обе, как по команде, скинули с себя всю одежду, схватили швабру, веник и с дикими криками выскочили на улицу.
   Это произошло так быстро, что я не успел ни слова произнести. Когда опомнился и выбежал на крыльцо, то увидел следующую картину. Над черным лесом висела огромная луна. Луну таких размеров я не видел никогда в жизни. Призрачным светом она заливала поляну перед домом. А по траве вокруг дубов с визгом и хохотом носились голышом обе мои подруги, сжимая между ног одна швабру, а другая – метелку.
   – Ну-ка, быстро домой! – закричал я, но мое дыхание перехватил ледяной ветер.
   Сатанинский хохот девиц был мне ответом. Ни с чем я вернулся в теплый дом, потому что долго находиться на крыльце было невозможно. Именно в этот день ударили последние заморозки. Лужи и даже газон покрылись изморозью. Я смотрел сквозь оконное стекло на ужимки и прыжки этих двух резвящихся идиоток и с ужасом представлял себе, что будет с их босыми ногами. Острый, как стекло, лед должен был изрезать их подошвы и пальцы. Я представил себе эту адскую боль и аж сморщился, но юные ведьмочки не ведали проблем. Они продолжали носиться друг за другом, словно играя в пятнашки.
   Меня охватил ужас. «Боже, с кем я связался», – произнес я и машинально перекрестился. Стоило мне упомянуть о Всевышнем, как их будто током ударило. Бросив на лужайке швабру и веник, они помчались к дому и, влетев в него, заперли дверь изнутри. На девчонок было жалко смотреть. Грязные, с разбитыми до крови ногами, они жались друг к другу, как две заблудшие овечки, испуганные и молящие о пощаде.
   – Быстро в душ! – приказал я.
   Они помчались в ванную и, оттаяв там, опять принялись хихикать, фыркать и обливать друг друга водой.
   Я снизошел до них. Открыл прямо в ванной новую бутылку шампанского. Вместе мы разместились в джакузи, и я забрызгал их раны подвернувшимся под руку антисептиком.
   Потом мы вернулись к столу и продолжили пир.
   – Что это с вами было, девчушки? – спросил я, разливая вино по бокалам. – Вы, наверно, умом двинулись?
   – Нет, это ты, милый, умом двинулся, – последовал ответ. – Самое главное позабыл за своей работой.
   – И что же я позабыл?
   – А то, что сегодня Вальпургиева ночь!
 
   – Какие очаровательные ведьмочки! – воскликнул Пьер. – Значит, они и в России водятся.
   – Там имя им – легион, – отозвался я. – Расскажу тебе еще пару баек про русских красавиц, только ты меня не сбивай.
   – Молчу и слушаю.

Самый любимый танец

   В своем модельном агентстве Любка была выше всех ростом. Да и выше меня она была тоже сантиметров на пять, за что в моей записной книжке рядом с ее именем и телефоном значилось прозвище Жирафа. Но это без всяких обид, просто чтобы не путать ее с другими моими подружками: Любкой-Толстушкой и Любкой-Хохотушкой.
   Она была дочерью какого-то генерала. Но папаша был сильно занят на службе, воспитанием дочки не занимался, и Жирафа осуществляла свободный полет по жизни, не сдерживаемая никакими предрассудками.
   Любовницей она была замечательной – изобретательной, веселой, озорной. Мы встречались у меня в мастерской, где главным помещением для творчества была сауна. Любе там страшно нравилось, хотя полки были для ее длинных ног несколько коротковаты. В бане Любка полностью расслаблялась, и ее тянуло на откровения. Иногда она мне такое рассказывала, что я просто недоумевал, как это земля еще не разверзлась под ее ногами, а сама она не провалилась в геенну огненную. Свои немыслимые похождения она излагала с очаровательной непосредственностью и искренним убеждением, что они должны стать сюжетом какого-нибудь фильма. Еще она любила позировать ню. И у меня набралась целая серия ее фотопортретов.
   Поведав новую порцию своих приключений, она ждала момента, когда же я наконец возьму в руки камеру и в очередной раз запечатлею ее несравненную красоту.
   А меня в тот момент волновала совсем другая проблема, о которой я честно заявил ей в процессе банно-саунной увертюры нашего свидания. Я где-то застудил спину и старался разогреть ее в сауне, чтобы радикулит не помешал предстоящей любовной акробатике.
   И что ты думаешь? Баня помогла. Некоторое время спина совершенно не давала о себе знать, но когда мы, утомленные после бурных объятий, отдыхали, в позвоночнике опять кольнуло. Я застонал и поморщился.
   И тут Любка сочувственно говорит:
   – Больно? А ведь я могу тебя излечить.
   – Это еще как?
   – Знаешь, я ходила в закрытую поликлинику министерства обороны, куда помимо папы приписана вся наша семья. И там, в лаборатории нетрадиционной медицины, мне сделали потрясающий массаж. Я, как и ты, мучилась со спиной, так мне за один сеанс все боли сняли, видишь, летаю над землей, как ангел.
   Сравнение с ангелом было настолько сильным, что я заинтересовался этим методом, хотя всех этих «народных целителей» считаю жуликами и шарлатанами.
   – Ну-ка, ну-ка, расскажи, что это еще за массаж?
   – Это древний комплекс массажа, – вдохновенно заявила Жирафа, – абсолютно надежный и запатентованный. Его уже четыре тысячи лет практикуют в Тибете. Так что методика отработана. Ты должен мне довериться.
   – С какой стати?
   – Потому что тебе нужно расслабиться не только телом, но и душой. Там, в Тибете, делается большой акцент на духовность.
   – А технически как его делают, этот массаж?
   – Пятками.
   – Чем-чем?
   – Ногами. Я тебе сейчас все покажу. Ложись на живот, а я встану тебе на спину и буду массировать ее ступнями. Только ты не бойся. Я ведь так всю свою семью излечила, и папу, когда он в Москву из северной командировки прилетел, и своего брата-футболиста, и даже бабушку. Давай поворачивайся быстрее.
   Конечно, доверять свою спину Любке было чистым безумием, но образ спасенной бабушки решил дело в пользу прогрессивного тибетского метода. Я перевернулся на живот. Она залезла мне на спину и стала ходить по ней ногами. Можешь представить себе хруст моих костей! Ведь девушка ростом под два метра, какая бы она ни была модель, все-таки что-то весила. А кроме того, лежал я не на жестком полу, как положено при массаже, а на мягком матрасе. Поэтому, когда она по мне ходила, мой позвоночник так изгибался, что вполне мог проломиться под ее пятками. Боль, конечно, никуда не ушла, а стала просто нестерпимой. В какой-то момент я понял, что могу потерять сознание и позвоночник вот-вот лопнет от Любкиных танцев. Собрав последние силы, я сделал отчаянное движение и сбросил ее с себя, а сам со стоном упал на бок.
   Потом начал орать:
   – Что же ты сделала, мерзавка, ты чуть не сломала мне хребет! Ты вообще могла меня искалечить, оставить на всю жизнь инвалидом! Ты же не умеешь никакого массажа делать! Зачем ты наврала мне про бабушку, брата и папу-генерала? Ты же меня чуть не угробила! Лгунья!
   А Любка легла рядышком, по голове меня гладит и бормочет:
   – Ну, прости, ну, наврала, это правда, ничего я не умею.
   – Но зачем же ты влезла мне на спину, – рассвирепел я, – ведь я мог остаться калекой.
   – Мог, – соглашается Жирафа, – но и я не могла устоять перед искушением.
   – Перед каким таким искушением?
   – Ты этого не поймешь. Это чисто женское…
   – Говори, негодяйка!
   – Ах, – подняв глаза к потолку, вздохнула Любка, – если бы ты мог себе представить, какое это наслаждение потоптать ногами мужика, который только что тебя поимел!

Прогульщица

   Зта девушка с первого взгляда показалась мне незаурядной. Во-первых, она писала стихи, во-вторых, с ней можно было поговорить о литературе. Конечно, главными ее достоинствами в моих глазах были прелестное личико и точеная фигурка, но она просто запрещала мне об этом упоминать и требовала, чтобы я ценил глубины ее души.
   Были у нее даже некоторые литературные способности. Однажды она взяла мою записную книжку и на первой странице написала такое свое стихотворение-посвящение:

 
Как вода и песок – я и ты.
Я песок из пустыни мечты.
Как песок и вода – ты и я.
От стихии морской власть твоя —
Власть твоя надо мною. И пусть.
Быть сегодня рабыней стремлюсь.
Будь что будет! Долой рубежи!
Ты стихия, дающая жизнь!
Я песчинка времен, страсть огня.
Суть твоя протечет сквозь меня,
Может быть, не оставив следа…
Я – горячий песок, ты – вода.
 

   Стихи, конечно, еще не очень умелые, но какова образная система – пустыня, стихия, вечность… Нет, было что-то особенное в этой юной и симпатичной поэтессе. И я пал перед ее обаянием, перед ее возвышенной, поэтической натурой. Влюбившись, я делал во множестве ее светлые, воздушные фотопортреты, снятые как бы сквозь дымку. Ей это нравилось, она говорила, что я уловил ее суть.
   Но о том, что на самом деле скрывается за этим светлым образом, я даже не догадывался.
   Однажды, когда подходило к концу наше очередное нежное свидание, она устроилась калачиком на диване и принялась рассказывать про свои недавние школьные годы. Как ее доводили учителя, как в нее влюблялись мальчики и как они с одноклассниками гуляли на выпускном балу. В общем, углубилась в трогательные и сентиментальные девичьи воспоминания.
   И в этом ее монологе, без всякой перемены интонации, без малейшего эмоционального акцента, как что-то совсем обыденное, прозвучало признание, что самым любимым ее занятием в школьные годы было посещение морга. Я подумал, что ослышался, и переспросил:
   – Что-что???
   – Наша школа, – пояснила она, – находилась рядом с большой больницей, буквально через дорогу. Когда у нас в расписании было «окно» или мы просто прогуливали уроки, то ходили туда, в парк, где гуляли больные. Иногда даже забредали в самые дальние его уголки. Так я случайно попала в больничный морг. Я сбежала тогда с уроков не одна, а с мальчишкой-одноклассником, который за мной ухаживал. Он очень хотел мне понравиться и изображал из себя героя, который ничего не боится. Увидев полуоткрытую дверь, весь дрожа от страха, он стал подзуживать меня туда войти.
   Мы заглянули, а потом затаив дыхание проскользнули внутрь. И вдруг услышали скрипучий голос:
   – Вы к кому?
   Голос был такой страшный, что мой одноклассник натурально описался. Отчего покраснел как рак и выскочил из морга. А я осталась.
   Голос принадлежал санитару. Он был грузный, немолодой, рябой, в грязном зеленом халате. И на вид очень злой.
   Он мрачно произнес:
   – Тебе что?
   – Посмотреть, – пропищала я.
   Тут он в упор принялся меня разглядывать, потом ухмыльнулся:
   – Пойдем, пока никого нет.
   Взял меня за дрожащую руку и повел в свои владения.
   Он долго водил меня по разным помещениям и приговаривал: вот тут холодильник для мертвецов, тут прозекторская, где производят вскрытие, – открывал дверцы в стеллажах, показывал трупы. Мне было страшно и до жути интересно.
   А санитар продолжал показывать мне все закрома, все закоулки, объясняя, что тут для чего предназначено. В конце концов он привел меня в подвал, где в бассейне с формалином плавали трупы. Санитар объяснил, что это тела неопознанных людей, несчастных бродяг с улиц и вокзалов. Их тут отмачивали и передавали в анатомический театр медицинского института, чтобы студенты на лекциях изучали по ним строение организма. Он взял багор и начал гонять им трупы по бассейну. Подтаскивал их ближе, переворачивал, показывал с разных сторон. Потом дал мне в руки багор и, напутствуя: «Ты их не боись!», предложил самой поворошить мертвецов.
   Я подцепила какой-то труп, развернула его и вдруг почувствовала на своей груди его лапы, жадно меня щупающие. Это было таким сильным впечатлением, что я вся затрепетала и впала в ступор. А санитар, не встречая никакого сопротивления с моей стороны, все больше входил в раж. Я закрыла глаза и открыла их, только когда все произошло. Жутко пахло формалином. Я поправила свою одежду и обернулась.
   Этот Квазимодо как-то странно смотрел на меня. В руках его был багор. Мне показалось, что он раздумывает, а не отправить ли меня тоже поплавать в этот бассейн. Так мы стояли и смотрели друг на друга, пока я не сказала:
   – Тут душно.
   Он указал багром в сторону лестницы. Перед тем как выпустить меня на улицу, он спросил:
   – Понравилось?
   – Да, – ответила я.
   – Тогда приходи еще.
   – И я потом приходила. – Так закончила свой рассказ моя пышногрудая поэтесса.
 
   Сказать, что я был в шоке от ее откровений, значит ничего не сказать. Я не мог произнести ни слова. Весь остаток вечера я молчал. И когда вез ее домой. И когда провожал до лифта. Больше мы никогда не встречались.
   Какой вывод из этого можно сделать? Если бы, дорогой Пьер, передо мной сидел не ты, а все девушки мира, то я бы сказал им: «Красавицы, прислушайтесь к моему совету: держите язык за зубами!»

Чудовище

   Мы с приятелем отдыхали в московском клубе в обществе в двух юных красавиц. Разговор зашел о нашем общем знакомом, английском дипломате, имя которого пестрело во всех последних выпусках газет. Российское министерство иностранных дел выслало его из страны «за деятельность, не совместимую с дипломатическим статусом». Мы обсуждали эту тему на все лады и так увлеклись, что совсем забыли про наших девчонок.
   Вдруг одна из них и говорит:
   – Ну и что? Подумаешь. Меня тоже выслали из Греции «за несовместимую деятельность».
   Вся наша компания уставилась на нее.
   Семнадцатилетняя дурочка никак не походила на резидента иностранной разведки, даже на подручную Джеймса Бонда еще не тянула по возрасту.
   – Врешь! – недоверчиво скривила губки ее подруга.
   – Могу побожиться, – ответила Нателла, при этом она поцеловала крестик, висящий на ее аппетитной груди.
   – За такие клятвы тебя черти в аду трахать будут, – предупредила подруга.
   – А что, черти – не мужики? – спросила красавица, довольная, что ей удалось привлечь внимание к своей персоне.
   И чтобы закрепить инициативу, она принялась рассказывать о своих приключениях.
   Нателла была дочкой атташе по культуре нашего посольства в Греции. Большую часть своего детства она провела с родителями на вилле, расположенной на самом берегу моря. И благодатный средиземноморский климат сделал свое дело. Нателла расцвела, и еще в восьмом классе в ней проснулась невероятная сексуальность. Она переспала со всеми мальчишками-одноклассниками, потом перешла на местных студентов. Потом вообще перестала являться домой после ночных дискотек. Родители наказывали ее, били, водили к врачу. Нателла клялась, что больше не будет, но удержаться не могла.
   Чашу терпения переполнил ее роман с местным красавцем, владельцем отеля на одном из островов в Эгейском море. Нателла исчезла с ним на неделю, даже не позвонив родителям. На ее поиски была брошена служба безопасности посольства. Пришлось даже обратиться в местную полицию. Посол рвал и метал, обещал отправить папу из Греции и поставить крест на его карьере. Поэтому когда Нателла, хлопая своими наивными глазками, наконец появилась дома, то папа для начала выдрал ее как следует, а потом побежал в посольство докладывать о счастливом возвращении блудной дочери.
   С огромным трудом ему удалось сохранить место в дипломатической службе, но в отношении Нателлы посол был неумолим:
   – Выслать в двадцать четыре часа.
   Папа выполнил приказ досрочно. Сразу после встречи с послом он лично отвез дочку в аэропорт и сдал под присмотр двух стюардесс, чтобы она, не дай бог, не сбежала.
   В Москве Нателлу ждали суровые будни. По отцовскому приказу бабушка не давала ей ни копейки денег, постоянно следила за внучкой и докладывала родителям в Грецию о ее легкомысленном поведении. Ведь Нателка и в Москве своей гульбы не прекращала. Мама рыдала в трубку, а папа обещал скоро приехать и сурово наказать.
   Наконец в веселой жизни нашей красавицы наступил знаменательный момент. Она окончила школу и сразу решила начать самостоятельную жизнь, чтобы больше не слышать родительских нравоучений. Вместе с приятельницей, такой же, как и она сама, постоянной посетительницей ночных дискотек, которую тоже доставали родители, они решили начать трудовой путь, устроившись медсестрами в лабораторию онкологического центра. Их привлекла реклама, обещавшая приличную зарплату, льготное поступление в медицинский институт, а главное – работу «сутки через трое». То есть, ссылаясь на напряженный трудовой график, можно было получить официальное разрешение не ночевать дома под присмотром бабушки.
   – Сегодня утром у меня закончилось суточное дежурство в онкоцентре, и теперь три дня я совершенно свободна! – подвела черту под историей своей жизни Нателла и заявила напрямик: – Надеюсь, я не буду скучать в вашей компании.
   Скучать эти трое суток я ей не дал, а через неделю раздался ее звонок:
   – Алекс, кто такой Усольцев?
   – Откуда я знаю?
   – Он говорит, что заслуженный художник…
   – А-а-а… Да-да. Слышал о нем что-то.
   – Он богатый?
   – Не знаю.
   – Узнай, и поточнее. Мне это очень важно.
   Через несколько дней Нателла заявляется ко мне:
   – Ну? – Это у нее была такая манера начинать разговор. Без всяких «Здравствуй», «Как дела?» и тому подобных условностей.
   – Что «ну»?
   – Узнал про Усольцева?
   – Узнал.
   – Говори скорее, не мучай.
   – А где нежный поцелуй? Где «милый, как я соскучилась»?
   – Ой, блин! – скорчила гримасу Нател ка и принялась быстро раздеваться.
   Пришлось рассказать ей все, что я узнал о народном, а не о заслуженном, как выяснилось, художнике, лауреате Государственной премии Ладомире Усольцеве.
   – А главное ты узнал? – спросила Нателла.
   – Что главное?
   – Ну, деньги у него есть или нет?
   – А какое это имеет значение?
   – Очень большое. Он хочет на мне жениться.
   – Судя по его творческой биографии, ему лет уже шестьдесят.
   – Не шестьдесят, а шестьдесят три, а скоро будет шестьдесят четыре, если он, конечно доживет.
   – Что значит «доживет»?
   – А то, что он – пациент в нашем онкоцентре.
   – Он что, умирает?
   – Вроде того.
   – Зачем ему жениться, если он долго не протянет?
   – А об этом он не узнает.
   – То есть как?
   – А так. В нашей лаборатории делают тесты на мышах, прививают им культуру от пациентов и смотрят, в какой стадии заболевание. И мы, лаборанты, узнаем об этом первые. Усольцев вообще-то выглядит довольно бодро, его положили на обследование, но он обречен. Не жилец, в общем.
   – И как же ты крутишь с ним роман?
   – Да это не я кручу, а он со мной крутит. Я у него тоже вроде теста.
   – Не понимаю.
   – Что тут непонятного? Наша медицина ведь гуманная. Пациенту ни под каким видом не говорят о его настоящем диагнозе. И этот Усольцев, как человек неглупый, решил выяснить свой окончательный приговор через меня. Предложил мне руку и сердце. Ну, во-первых, я ему понравилась, а во-вторых, если я соглашусь, то значит у него, так он думает, есть шансы. Ведь не будет же такая юная девушка, как я, выходить замуж за смертника.