Александра Давид-Ниэль. Тайные учения Тибета (сборник)

   Есть женщины, ведущие жизнь отшельниц в пещерах. Очень многие паломницы странствуют в одиночку с маленьким узелком за плечами по всему необъятному Тибету.
   Во время посещения лха-кхангов, еще уцелевших среди развалин монастырских зданий, я набрела на один лха-кханг с коллекцией маленьких статуэток из раскрашенной глины. Эти статуэтки изображали ряд последовательных видений, окружающих бредущий через Бардо дух умершего. Над ними в позе Будды, погруженного в медитацию, восседал Дорджи Чанг, обнаженный, с телом голубого цвета, символизирующего пространство, т. е. – на языке мистиков – пустоту.
   Одна из монахинь удивила меня, объяснив значение статуэтки.
   – Все они – ничто, – сказала она мне, указывая на изображения фантастических существ. – Мысль вызывает их из небытия, и мысль может заставить их снова раствориться в нем.
   – Как же об этом узнали? – спросила я ее, нисколько не сомневаясь, что девушка дошла до такой премудрости не собственным умом.
   – Мне сказал об этом мой лама, – ответила монахиня.
   – Кто он, ваш лама?
   – Гомштен, который живет у озера Мо-Тетонг.
   – Он когда-нибудь приходит сюда?
   – Нет, никогда. Лама Чертен Ниима живет в Транглунге.
   – Он тоже гомштен?
   – Нет, он нгагс-па (маг). Он живет с семьей. Он очень богат и совершает всякие чудеса.
   – Какие чудеса?
   – Он исцеляет людей и животных или насылает на них болезни даже на расстоянии. А потом, послушайте, вот что он сделал несколько лет назад.
   …Было время жатвы, лама приказал убрать и засыпать в амбар его зерно (услуга, во многих случаях бывающая обязанностью). Многие селяне ответили: они, разумеется, уберут урожай ламы, но сперва управятся со своим собственным. Погода была изменчивой, и они опасались града, часто выпадающего в это время года. Вместо того чтобы попросить ламу защитить их поля от непогоды, пока они будут на него работать, многие заупрямились и решили убрать свой ячмень в первую очередь.
   Тогда лама прибегнул к магии. Он совершил соответствующий обряд, призвал покровительствующие ему божества и вдохнул жизнь в торма (пироги из теста конической или пирамидальной формы, употребляемые в мистических и магических обрядах). Как только он кончил заклинания, торма взмыли вверх, полетели по воздуху как птицы, смерчем ворвались в дома ослушников и произвели там настоящее опустошение. Но жилища селян, покорно работавших на полях ламы, остались в целости и сохранности: торма пролетели мимо них. С тех пор никто больше не осмеливается ослушаться ламу.
   О, как мне хотелось побеседовать с этим чародеем, запускающим в воздух пироги-мстители. Я умирала от желания познакомиться с ним. От Чертен Ниима до Транглунга недалеко. Монахини говорили, туда можно добраться за один день… Но этот однодневный переход пролегал по запретной территории. Я только что во второй раз нарушила ее границы. Стоит ли еще больше рисковать и показываться в деревне? Не подвергаю ли я себя опасности изгнания из Сиккима?
   О том, чтобы отправиться в настоящее путешествие по Тибету, не могло быть и речи. Я была совсем не подготовлена к нему, и так как речь шла о мимолетном знакомстве с колдуном, я рассудила – не стоит из-за него ставить под угрозу продолжение моих занятий тибетским языком в Гималаях.
   Одарив монахинь и попросив передать от меня подарок ламе из Транглунга, я отправилась в обратный путь.
   В будущем мое желание исполнилось. Через два года я познакомилась с ламой и несколько раз гостила у него в Транглунге.
   Наступила осень. Снег завалил перевалы. Ночевать в палатке стало мучением. Я перешла границу в обратном направлении и с удовольствием остановилась на отдых в доме на берегу большой бурной реки.
   Дом этот был одним из бунгало, построенных британской администрацией для иностранцев-путешественников. Такие дома можно встретить на всех дорогах Индии и смежных с ней стран, находящихся под контролем англичан. Благодаря этим бунгало стали возможными путешествия, прежде требовавшие снаряжения настоящих экспедиций.
   Бунгало Тхангу построено на красивом и очень пустынном месте, окруженном лесами, на высоте 3600 м над уровнем моря и в 30 км от тибетской границы.
   Мне было там хорошо. Я задержалась, не желая торопиться с возвращением в Гангток или Поданг. У тамошних лам мне уже нечему было учиться: я получила уже почти все от них, что они могли мне дать. В мирное время я, может быть, уехала бы в Китай или Японию, но из-за войны, разразившейся в Европе в момент моего отъезда в Чертен Ниима, морские путешествия стали опасными – подводные лодки бороздили океан. Я раздумывала, где бы мне провести зиму, как вдруг, через несколько дней после приезда в Тхангу, я узнала, что гомштен из Лаштена сейчас живет в своем убежище на расстоянии полуденного перехода от бунгало.
   Я сейчас же решила его навестить. Экскурсия обещала быть интересной. Мне очень хотелось посмотреть, что это за пещера, именуемая гомштеном «Светоч новый», и как он в ней живет.
   Отправляясь в Чертен Ниима, я отослала свою лошадь и путешествовала на спине яка (род буйвола с длинной шерстью и хвостом наподобие лошадиного), рассчитывая нанять лошадь в Лаштене на обратном пути в Гангток. Видя меня в затруднении, сторож бунгало предложил свою собственную лошадь. «У нее верная поступь, – уверял он, – и она легко взберется по любой нехоженой тропе, ведущей к пещере гомштена».
   Я согласилась и на следующий день сидела в седле на маленькой, но очень уродливой лошади рыжей масти.
   Лошадям полагаются удила и уздечка, но у яков их не бывает. Когда на них ездят верхом, руки остаются свободными. Я к этому уже привыкла и, погрузившись в свои мысли, стала надевать перчатки. Но я села на лошадь в первый раз и совсем не знала ее норова. Мне следовало держать повод, о чем я совсем забыла. Между тем лошадка оказалась норовистой. Пока я предавалась мечтам, она вдруг уперлась передними ногами в землю, а зад подкинула к облакам. Результат не замедлил сказаться. Взлетев в воздух, я приземлилась на обочине тропы, поросшей, к счастью, густой травой, и от сильного удара потеряла сознание.
   Придя в себя, я почувствовала сильную боль в пояснице и не в силах была выпрямиться.
   Рыжая лошаденка после своего антраша замерла на месте, смирная, точно ягненок. Повернув голову в мою сторону, она с заметным интересом наблюдала, как столпившиеся вокруг меня люди несли меня обратно в дом.
   Мои упреки сильно огорчили старого сторожа бунгало.
   – Никогда, – сокрушался он, – за этой лошадью не замечали ничего плохого. Уверяю вас, она совсем не норовистая. Разве я посмел бы предложить ее вам, если бы не был в ней уверен? Я езжу на ней уже несколько лет. Вот вы сами увидите, я сейчас дам ей немного поразмяться.
   Я видела через окно коварную лошадь. Она стояла неподвижно все в той же позе – настоящее воплощение кротости.
   Хозяин подошел к ней, что-то ей сказал, схватил повод, вдел ногу в стремя и взлетел… но совсем не в седло, как собирался, а в воздух, куда его послало новое сальто смирной лошадки. Ему не так повезло, как мне. Бедняга упал прямо на камни. Все бросились к нему. Он сильно расшиб голову и обливался кровью, но кости его были целы.
   – Никогда, никогда эта лошадь ничего подобного не выкидывала, – повторял он вперемежку со стонами, пока его уводили в дом.
   – Поразительно, – подумала я, беспомощно распростершись на постели.
   Пока я размышляла о диковинных выходках смирного животного, явился мой повар.
   – О, преподобная госпожа, – обратился он ко мне, – тут что-то не так. Я расспросил слугу сторожа: это правда – его лошадь всегда была очень спокойной. Должно быть, во всем виноват гомштен. Вокруг него кишат демоны… Не ездите к нему… С вами случится несчастье. Возвращайтесь в Гангток. Если вы не можете ехать верхом, я разыщу для вас носилки.
   Пришел другой слуга. Он зажег ароматические палочки и светильник на алтаре. Йонгден, которому тогда было только пятнадцать лет, забился в угол и заливался горькими слезами. Этот спектакль придавал мне вид умирающей. Я рассмеялась.
   – Перестаньте, я еще не умерла, – сказала я. – Демоны тут ни при чем. Гомштен не злой человек, почему же вы его боитесь? Пообедаем пораньше, а потом все ляжем спать. Завтра увидим, что нам делать.
   Два дня спустя гомштен, узнавший о моем приключении, прислал за мной для путешествия к нему черную лошадку.
   Переход был совершен без происшествий. Козьими тропами, петлявшими по заросшим лесом склонам, мы выехали на красивую поляну у подножия почти отвесного обнаженного склона, увенчанного изрезанным гребнем почти черных скал. Немного ниже кромки гребня развевались флажки, указывавшие местоположение пещеры отшельника.
   Лама спустился нам навстречу до половины склона, чтобы приветствовать меня в своих владениях, и затем проводил – но не к себе, а в другую обитель, расположенную по извилистой тропинке примерно на километр ниже его собственной. Он приказал принести большой котелок чая, приправленного маслом, и разжечь на земле в центре помещения костер. Необходимо дать пояснения по поводу помещения.
   Речь идет не о доме, не о хижине, но о небольшой пещере, закрытой стеной из каменной кладки. В этой стене вместо окон были проделаны два отверстия, каждое около двадцати квадратных сантиметров. Несколько досок, грубо отесанных топором, связанных между собою полосками мягкой коры, служили дверью. Ничем не защищенные «окна» зияли в пустоту.
   Мы выехали из Тхангу поздно, и стемнело почти сразу после нашего прибытия в обитель. Мои мальчики приготовили мне постель, расстелив одеяла прямо на голом камне, и гомштен увел их на ночлег в хижину, по его словам примыкающую прямо к его жилищу.
   Оставшись одна, я вышла из пещеры. Ночь была безлунной. Во мраке только белесая масса ледника в конце долины выступала из непроглядной темени да устремлялись в звездное небо черные пики над головой. Внизу раскинулась бездонная тьма, из недр ее доносился рокот далекого потока. Тропинка, такая узкая, что на ней едва умещались ноги, вилась по самому краю обрыва над пропастью. Я не отважилась отойти от пещеры в темноте. Приходилось отложить ознакомление с окрестностями до завтра.
   Я вернулась и легла. Не успела я завернуться в одеяло, как пламя моего фонаря вспыхнуло и погасло. Слуги забыли наполнить резервуар керосином. Я не нашла спичек под рукой и, не привыкнув еще к конфигурации своего доисторического логова, не смела двинуться, боясь расшибиться об острые камни.
   Пронизывающий ветер дул в «окна» и дверные щели. Звезда смотрела на меня сквозь амбразуру против моего ложа.
   – Хорошо ли тебе? – говорила она. – Что ты думаешь о жизни отшельника?
   Она мерцала мягко и презрительно и, честное слово, смеялась надо мной.
   – О, мне хорошо, – ответила я, – лучше, чем хорошо… Я в восторге и чувствую, что жизнь отшельника, отрешенного от мирских благ и соблазнов, – самая восхитительная из всех возможных на земле.
   Тогда звезда перестала смеяться. Она загорелась ярче, стала больше, осветила пещеру.

 
О, если бы я мог умереть в этом уединении,
Я был бы доволен своей участью, —
 

   сказала звезда, цитируя по-тибетски стихи Миларепы, и ее торжественный голосок стал низким от звучавшего в нем сомнения (стихотворение было сложено в XI веке отшельником Миларепой, удалившимся от мира в пещеру. Это стихотворение очень популярно в Тибете. Вот его значение: если я сумею жить в уединении до смерти и не буду испытывать искушения вернуться в мир, я смогу думать, что достиг духовной цели, к которой стремился).
   На следующее утро я поднялась к жилищу гомштена. Это тоже была пещера, но больших размеров и лучше моей приспособленная для жилья. Все пространство под скальным сводом отгораживала стена, сложенная из выветренных камней, со вделанной в нее простой дверью. Первое помещение было кухней. В глубине его естественная арка служила входом в небольшой грот – нечто вроде коридорчика, – превращенный гомштеном в комнату. Туда вела деревянная ступенька, так как уровень пола грота был выше уровня пола кухни. Арку закрывала тяжелая разноцветная портьера. Эта задняя комната совершенно не вентилировалась. Единственная трещина в скале, пропускавшая прежде вместе со светом и воздух, была заделана оконной рамой.
   Обстановка состояла из деревянных ларей, нагроможденных друг на друга за занавеской, висевшей над ложем, сооруженным из нескольких разложенных на земле больших твердых подушек. Перед ложем стояли два низеньких, сдвинутых вместе столика – поставленные на ножки простые доски, покрытые резьбой и ярко раскрашенные.
   В глубине грота на маленьком алтаре виднелись стереотипные статуэтки и жертвенные приношения. Каменные стены были сплошь завешены картинами без рам наподобие японских какемоно. Одна из таких картин маскировала шкаф, где ламы тантрических сект держат пленного демона. Впрочем, во время моего первого визита мне его не показывали.
   Снаружи жилища две лачуги, пристроенные к скале, служили складами для припасов.
   Как видите, жилище гомштена не было лишено некоторого комфорта. Это орлиное гнездо возвышалось над романтическим, но безлюдным ландшафтом. Обо всей округе ходила недобрая молва. Туземцы считали примыкавшую к жилищу ламы местность логовом злых духов. Рассказывали, что когда-то давно некоторые из селян – дровосеки или бредущие за стадами пастухи – отваживались иногда заходить в эти края. У них бывали фантастические встречи, порой кончающиеся трагически.
   Тибетские отшельники любят выбирать такие места для жилья. С одной стороны, они считают их особенно подходящей ареной для духовных подвигов, а с другой – полагают (по крайней мере, тибетцы им это приписывают), что здесь они на деле могут применить свои магические знания во благо людям и животным, либо обращая демонов в праведную веру, либо не позволяя им сеять зло.
   Прошло уже семнадцать лет с тех пор, как лама, именуемый туземцами Джоо гомштеном (владыка гомштен), впервые обосновался в этой пещере. Монахи из монастыря Лаштен постепенно приспосабливали ее для жилья, пока она не превратилась в описанную мной резиденцию.
   Сначала отшельник жил в строгом заточении. Селяне и пастухи, снабжавшие его пищей, оставляли свои подношения у двери и удалялись, не повидав его. К тому же его приют был недоступен в течение трех или четырех месяцев в году из-за снежных заносов, делавших непроходимыми все ведущие к нему долины.
   В дальнейшем, с возрастом, гомштен стал держать у себя для услуг юношу, и к тому времени, как я сама поселилась в пещере под его убежищем, вызвал к себе свою сожительницу. Лама принадлежал к секте «Красных шапок» и не обязан был соблюдать безбрачие.
   Я прожила в своей пещере неделю и каждый день навещала ламу-гомштена. Беседы с ним были не лишены интереса, но для меня особенно важно было наблюдать повседневную жизнь тибетского отшельника-буддиста.
   Немногим европейцам доводилось жить в тибетских монастырях, но никто из них никогда не селился возле овеянных диковинными легендами анахоретов. К последнему соображению, вполне достаточному для меня, чтобы обосноваться поблизости от гомштена, присоединялось горячее желание самой провести опыт созерцательной жизни по ламаистским методам.
   Однако мое желание ничего не решало. Необходимо было получить согласие ламы. Если он мне его не даст, будет совершенно бесполезно жить рядом с ним. Он запрется у себя, и мне останется только созерцать каменную стену, зная, что за ней «что-то происходит». Я хотела совсем другого.
   В форме, соответствующей обычаям Востока, я обратилась к ламе с просьбой приобщить меня к исповедуемой им самим истине. Лама не преминул возразить, что не стоит мне задерживаться в этом негостеприимном крае для бесед с невеждой, тогда как я уже имела возможность подолгу общаться с учеными гомштенами.
   Я горячо настаивала, и он наконец согласился принять меня в ученики, но не сразу, а после прохождения испытательного срока.
   Когда я стала его благодарить, он перебил меня:
   – Подождите, я ставлю одно условие. Вы должны не возвращаться в Гангток и не делать никаких экскурсий на юг («Ехать на юг» означало приблизиться по маршруту туристов к Гангтоку или Калимпонгу, где живут и некоторые иностранцы) без моего позволения.
   Приключение становилось все занимательнее. Его оригинальность меня восхищала.
   – Обещаю, – отвечала я решительно.
   К моей пещере пристроили (по образцу обители ламы) лачугу, сколоченную из грубо отесанных досок. Горцы в этой местности не умели обращаться с пилой и, по крайней мере в то время, не собирались этому учиться. На расстоянии нескольких сотен метров от пещеры соорудили другую лачугу, состоявшую из отдельной комнаты для Йонгдена и помещения для слуг.
   Расширяя пределы своей обители, я руководствовалась не только любовью к комфорту.
   Для меня было бы трудно ходить самой за водой и топливом в гору и затем подниматься с тяжелой ношей к пещере. Йонгден недавно окончил школу-интернат и так же мало, как и я, был приспособлен к тяжелому физическому труду. Чтобы не отрываться от занятий, нам необходима была помощь. Предстоящая долгая зимовка требовала больших запасов провизии и защищенного от непогоды места для хранения.
   Сейчас эти трудности не показались бы мне такими страшными, но тогда я выступала в роли отшельницы впервые, а мой сын еще не успел приобрести опыт путешественника-исследователя. Дни шли. Наступила зима. Она одела весь ландшафт девственным снежным покровом и, как мы предвидели, закрыла подступы к долинам, ведущим к подножию нашей горы.
   Гомштен затворился на долгий срок в своей пещере.
   Я сделала то же самое. Моя единственная ежедневная трапеза ставилась за занавеской у входа в мою келью. Мальчик, приносивший еду и затем убиравший пустые блюда, меня не видел и молча удалялся. Такой уклад жизни совпадал с уставом монахов Картезианского ордена, но у нас не было развлечений, доставляемых посещением богослужений.
   Как-то в поисках пищи забрел ко мне медведь. После первых проявлений удивления и недоверия он успокоился и стал приходить постоянно и ждать уже привычного угощения.
   Наконец в начале апреля один из мальчиков, заметив внизу в прогалине движущуюся точку, закричал: «Человек!» – голосом, каким древние мореплаватели, должно быть, кричали: «Земля!» Блокада была снята. Мы получили письма, написанные в Европе пять месяцев назад.
   …В трехстах метрах ниже моей пещеры – сказочный мир цветущих рододендронов. Мглистая гималайская земля. Восхождения на исполинские обнаженные вершины. Долгие переходы по пустынным долинам с вкрапленными в них – как каменья в оправу – небольшими, кристально прозрачными озерами.
   Одиночество снова, постоянно. Ум и чувства обостряются в процессе этой жизни, совершенно созерцательной. Жизни беспрерывных наблюдений и размышлений. Не то становишься прозорливой, не то – и это вернее – исцеляешься от прежней слепоты.
   Несколько километров к северу за последними вершинами Гималаев, через которые не в силах перевалить гонимые индийскими муссонами тучи, сияет солнце. И над высокими тибетскими плоскогорьями раскинулось синее небо. Но здесь лето холодное, дождливое и очень короткое. Уже с сентября нас окружают непроходимые снега, и снова начинается зимний плен.
   Чему я научилась за эти годы уединения? Мне трудно точно определить. А между тем я приобрела много знаний.
   В тайны тибетского языка меня посвящали грамматики, словари и – на практике – беседы с гомштеном. Помимо занятий языком, я читала с учителем жития тибетских мистиков. Часто он прерывал чтение, чтобы рассказать о фактах, аналогичных описываемым в книге происшествиям или же пережитых им самим.
   Лама рассказывал о людях, которых он когда-то часто посещал, передавал содержание бесед с ними, приводил в качестве примеров их поступки. Вместе с ним я проникала в хижины отшельников, во дворцы богатых лам. Мы с ним путешествовали и встречали на дорогах удивительных людей.
   Так я познавала настоящий Тибет, обычаи и мысли населяющих его народов. Драгоценные сведения, не раз выручавшие меня в дальнейшем.
   Никогда я не тешила себя мыслью, что мое убежище могло бы стать для меня последней тихой гаванью в жизни. Слишком много мирских интересов боролось с желанием остаться здесь и навсегда сбросить с плеч обременявший меня нелепый груз идей, забот, повседневных обязанностей. Я сознавала, что выработанная во мне личность отшельника была только одной гранью моего существа, эпизодом в жизни путешественницы, самое большее – подготовкой к освобождению в будущем. Часто с сокрушенным сердцем, почти с ужасом смотрела я, как сбегавшая вниз тропинка, ведущая в долину, исчезала в горах. Она вела в мир, лежащий за далекими горными вершинами, к его лихорадочной суете, тревогам, страданиям. И сердце сжималось неизъяснимой болью при мысли, что недалек день, когда придется ступить на нее, возвращаясь в это чистилище.
   Кроме других, более важных соображений, невозможность задерживать долее слуг в пустыне тоже заставляла помышлять меня об отъезде. Но прежде, чем снова расстаться с Тибетом, мне хотелось посетить один из его двух главных религиозных центров, расположенных неподалеку от моего убежища, – Шигацзе.
   Совсем близко от этого города находится знаменитый монастырь Таши-лунпо, резиденция Великого ламы, именуемого иностранцами Таши-ламой. Тибетцы называют его «Цзанг Петшен Римпоче», т. е. «Драгоценный ученый провинции Цзанг». Его считают аватарой Евнагмеда, мистического «Будды бесконечного света», и одновременно аватарой Субхути, одного из главных учеников исторического Будды. С точки зрения духовной иерархии ранг Таши-ламы равен рангу Далай-ламы, но в этом мире высокой духовной сущности часто приходится уступать первенство преходящему мирскому существу, и фактически власть принадлежит абсолютному монарху Тибета – Далай-ламе.
   Я откладывала поездку в Шигацзе до моего окончательного отъезда из Гималаев, так как опасалась ее возможных последствий. Мои предчувствия, впрочем, полностью оправдались.
   Покинув свою обитель, мы прежде всего направились в монастырь Чертен Ниима, где уже останавливались на пути в Тибет. Отсюда я уехала в Шигацзе в сопровождении только Йонгдена и одного исполняющего при нас обязанности слуги монаха. Мы все трое ехали верхом и по тибетской моде везли личный багаж в больших кожаных мешках, перекинутых по обе стороны седла. Две небольшие палатки и дорожные припасы были навьючены на мула.
   От монастыря до Шигацзе недалеко. Переход можно легко сделать за четыре дня. Но я старалась ехать очень медленно, чтобы получше рассмотреть все по дороге и, главное, «вобрать» в себя умом и всеми чувствами как можно больше Тибета. Наконец-то я проникну в самое сердце его, но, несомненно, никогда уже больше его не увижу.
   После моего первого посещения монастыря Чертен Ниима я имела случай познакомиться с одним из сыновей ламы-чародея, насылавшего летающие пироги на непокорную паству, и получила приглашение посетить его, если обстоятельства приведут нас в их края.
   Обстоятельства не преминули возникнуть. Транглунг (так же как и Чертен Ниима) не расположен непосредственно на пути от моего горного приюта до Шигацзе. Но – я уже об этом говорила – мне хотелось побродить, воспользоваться, как мне казалось, единственной возможностью побывать в запретной стране.
   Мы дошли до Транглунга к вечеру. Деревня эта ничем не напоминала тибетские селения Гималаев. Странно было встретить такое полное несходство на таком близком расстоянии. Поражало не только сравнение высоких каменных домов с деревянными хижинами и шалашами из ветвей сиккимских селян, но и климат, почва, лица жителей – все было другое. Наконец-то я была в настоящем Тибете!
   Мы застали колдуна в молельне – большой комнате без окон, скудно освещенной через отверстие в крыше. Вокруг него теснилось несколько человек клиентов, и он был занят распределением между ними своих колдовских чар. Эти последние имели довольно неожиданную форму маленьких глиняных свиных головок, выкрашенных в розовый цвет и обвязанных шерстинками. Селяне с глубоким вниманием слушали бесконечные объяснения способов употребления вручаемых предметов.
   Когда клиенты наконец удалились, хозяин дома с любезной улыбкой предложил мне чаю. За чаем завязалась длительная беседа.
   Я горела желанием спросить колдуна о чуде с «летающими пирогами», но задать вопрос прямо означало бы преступить тибетские правила вежливости. Приходилось ловить удобный случай, чтобы ввести в разговор интересующую меня тему. Но такого случая не представилось ни в тот вечер, ни на следующий день.
   Зато меня посвятили в домашнюю драму. Со мной даже советовались – высшая степень уважения, какое только может оказать настоящий колдун своему гостю, – как найти выход из создавшегося положения.
   Подобно многим семьям в провинции Ю и Цзанг, под крышей моего хозяина придерживались полиандрии (многомужества). В день бракосочетания его старшего сына имена его младших сыновей также были записаны в брачный контракт, и новобрачная, таким образом, брала их в качестве законных супругов.
   Как случается почти всегда, некоторые из мужей во время заключения брачного контракта были еще малолетками и, естественно, их согласия на брак никто не спрашивал. Тем не менее они оказывались связанными брачными узами. У колдуна было четыре сына. Мне ничего не сообщили о том, как относился к сотрудничеству со своим старшим братом второй сын – должно быть, тут все было благополучно. В данный момент он путешествовал и его не было дома, так же как и третьего брата, моего знакомого из Чертен Ниима.