Но не выдала Всеславу своей радости, спросила, скромно потупившись:
– А теперь-то что с нами будет? Или опять ты станешь ждать, когда девка себя в жены предложит, аль сам расхрабришься?
– И расхрабрюсь! – вскричал Всеслав, заключая ее в объятия. – Иди за меня замуж, любушка моя! Пойдешь или опять будешь проказами своими мне голову морочить?
– Пойду!
И Лада кинулась в объятия Всеславу. На утренней заре, под захлебистое пение птиц, свершился брак двух влюбленных, и лежа рядом с Ладой, гладя ее по тяжелым косам, думал Всеслав, что всю свою жизнь прошел только для того, чтобы оказаться рядом с этой девушкой, со своей женой. А потом пришел сон, светлый, легкий сон...
Всеслав нежно смотрел, как хлопочет у печи Лада, стараясь повкусней да посытней накормить своего милого.
– Заспались мы с тобой! – щебетала она, поворачиваясь к нему, и во взгляде ее, в румянце, проглядывало милое смущение. – Ишь, все добрые люди отстряпались уже, а мы все спим да спим... Как бы скотина некормленая не зашумела – так и спали бы, верно, до заката!
– Ну, уж с тобой, с такой хлопотуньей, не поспишь! – посмеивался Всеслав. – Работящая досталась мне женушка, что и говорить!
Лада бросила на него быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц, но Всеслав не приметил его.
Только позже, уже ближе к вечеру, Всеслав зашел со двора и увидел Ладу в слезах. Она привычно сидела у прялки, сноровисто тянула тонкую нить, а из глаз катились крупные, светлые слезы.
– Что с тобой, любушка? – переполошился Всеслав. – Аль обидел я тебя чем? Аль не счастлива ты со мной?
– Счастлива, конечно, – тихонечко отвечала Лада. – Да только вот...
– Что? – понукал ее Всеслав. – Да скажи ты мне, не плачь!
В ответ Лада разразилась еще более громким плачем. Едва сдерживая рыдания, заговорила жалобным голоском, будто девчурка маленькая:
– Ты вот меня женушкой назвал, а на деле и не жена я тебе...
– Так поженимся! – вскрикнул Всеслав и вдруг осекся.
Против воли его встало перед глазами видение – храм Божий, сотни горящий свечей, священник в праздничном облачении и рядом с ним – Ладушка его...
Но погнал от себя наваждение, зная – не подходит это его любимой. Видать, и она об этом думала, потому что спросила робко:
– А как же это будет, по какому обряду-то нас с тобой поженят?
Всеслав, улыбаясь, смотрел на нее.
– Эх ты, а еще мужнина жена! Разревелась, как дите малое, и из-за чего? Рассуди сама, да перестань слезы ронять. Перед друг другом мы уж и так муж и жена, верно? Ну, а для людей пусть по вашему обряду окручивают. Ну, а коли поедем на большую землю – там по-нашему обвенчаемся, вот и весь разговор!
Лада утирала слезы, уже сияя улыбкой...
Как ни разутешил Всеслав свою милушку, но самому ему нелегко далось такое решенье. Из глубин памяти встала прошлая жизнь. Казалось ему, положен уж ей конец там, в холодной пучине. Словно заново родился он, когда очнулся на этом острове, и многое позабыл. А теперь вспоминалось все – прошлое рвение к вере, и желание уйти в монастырь, и иконы, что писал с таким усердием... Где это все? точно с другим человеком было. А этот, новый – на забытом богом островке, собирается повенчаться с язычницей и по языческому обряду...
Лада испуганно посмотрела на любимого, и тот словно очнулся – что за думы в голову приходят? Гнать их, гнать, не допускать до себя!
– Не хочу больше, чтоб ты плакала, – сказал, подсаживаясь к Ладе на скамью. – Красят тебя слезы, милей прежнего становишься, да ты мне и так мила. Идем прямо теперь к деду твоему. Пусть обвенчает, как у вас положено, чтоб больше не грустила моя любушка...
ГЛАВА 22
ГЛАВА 23
ГЛАВА 24
– А теперь-то что с нами будет? Или опять ты станешь ждать, когда девка себя в жены предложит, аль сам расхрабришься?
– И расхрабрюсь! – вскричал Всеслав, заключая ее в объятия. – Иди за меня замуж, любушка моя! Пойдешь или опять будешь проказами своими мне голову морочить?
– Пойду!
И Лада кинулась в объятия Всеславу. На утренней заре, под захлебистое пение птиц, свершился брак двух влюбленных, и лежа рядом с Ладой, гладя ее по тяжелым косам, думал Всеслав, что всю свою жизнь прошел только для того, чтобы оказаться рядом с этой девушкой, со своей женой. А потом пришел сон, светлый, легкий сон...
Всеслав нежно смотрел, как хлопочет у печи Лада, стараясь повкусней да посытней накормить своего милого.
– Заспались мы с тобой! – щебетала она, поворачиваясь к нему, и во взгляде ее, в румянце, проглядывало милое смущение. – Ишь, все добрые люди отстряпались уже, а мы все спим да спим... Как бы скотина некормленая не зашумела – так и спали бы, верно, до заката!
– Ну, уж с тобой, с такой хлопотуньей, не поспишь! – посмеивался Всеслав. – Работящая досталась мне женушка, что и говорить!
Лада бросила на него быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц, но Всеслав не приметил его.
Только позже, уже ближе к вечеру, Всеслав зашел со двора и увидел Ладу в слезах. Она привычно сидела у прялки, сноровисто тянула тонкую нить, а из глаз катились крупные, светлые слезы.
– Что с тобой, любушка? – переполошился Всеслав. – Аль обидел я тебя чем? Аль не счастлива ты со мной?
– Счастлива, конечно, – тихонечко отвечала Лада. – Да только вот...
– Что? – понукал ее Всеслав. – Да скажи ты мне, не плачь!
В ответ Лада разразилась еще более громким плачем. Едва сдерживая рыдания, заговорила жалобным голоском, будто девчурка маленькая:
– Ты вот меня женушкой назвал, а на деле и не жена я тебе...
– Так поженимся! – вскрикнул Всеслав и вдруг осекся.
Против воли его встало перед глазами видение – храм Божий, сотни горящий свечей, священник в праздничном облачении и рядом с ним – Ладушка его...
Но погнал от себя наваждение, зная – не подходит это его любимой. Видать, и она об этом думала, потому что спросила робко:
– А как же это будет, по какому обряду-то нас с тобой поженят?
Всеслав, улыбаясь, смотрел на нее.
– Эх ты, а еще мужнина жена! Разревелась, как дите малое, и из-за чего? Рассуди сама, да перестань слезы ронять. Перед друг другом мы уж и так муж и жена, верно? Ну, а для людей пусть по вашему обряду окручивают. Ну, а коли поедем на большую землю – там по-нашему обвенчаемся, вот и весь разговор!
Лада утирала слезы, уже сияя улыбкой...
Как ни разутешил Всеслав свою милушку, но самому ему нелегко далось такое решенье. Из глубин памяти встала прошлая жизнь. Казалось ему, положен уж ей конец там, в холодной пучине. Словно заново родился он, когда очнулся на этом острове, и многое позабыл. А теперь вспоминалось все – прошлое рвение к вере, и желание уйти в монастырь, и иконы, что писал с таким усердием... Где это все? точно с другим человеком было. А этот, новый – на забытом богом островке, собирается повенчаться с язычницей и по языческому обряду...
Лада испуганно посмотрела на любимого, и тот словно очнулся – что за думы в голову приходят? Гнать их, гнать, не допускать до себя!
– Не хочу больше, чтоб ты плакала, – сказал, подсаживаясь к Ладе на скамью. – Красят тебя слезы, милей прежнего становишься, да ты мне и так мила. Идем прямо теперь к деду твоему. Пусть обвенчает, как у вас положено, чтоб больше не грустила моя любушка...
ГЛАВА 22
Дед Костяш услышал гостей по шагам – легкая, невесомая поступь внучки и еще чья-то, незнакомая, мужская. Хитер был старый жрец и мудр – сразу понял, кто таков наведался.
Решил почествовать гостей, вышел навстречу из землянки, а они уж тут как тут – стоят рядышком, плечом к плечу, не держатся за руку, но видно – вместе они, и душой и сердцем вместе.
– Здоров ли, дедушка? – спросила Лада, а Всеслав только поклонился молча, низко-низко. По душе пришелся этот поклон деду Костяшу, и ухмыльнулся он в густую бороду.
– Эх, внученька, какое в мои-то лета здоровье! Скриплю понемногу, и то ладно. У тебя-то все ли хорошо?
– Да... – начала было Лада, но дед перебил ее.
– Можешь и не говорить, сам вижу. Миновали над вами черные тучи, живете в любви и согласии. Так, что ли?
На этот раз ответил Всеслав, решив, что достаточно выдержал скромность и теперь может вступить в разговор.
– Так и есть, как ты сказал.
– Перун всемогущий! Никак соколик наш голос подал! А зачем ко мне явились? Ко мне со счастьем редко ходят, все больше с бедами, все «помоги» да «помоги»... Что нужно, прямо говорите!
Смутила поначалу Всеслава суровость деда Костяша, но увидел он, приглядевшись – в глазах его, спрятанных под нависшими бровями, резвится-прыгает веселый огонек. Понял – шутит дед или гордость свою показать хочет.
– На поклон мы к тебе, отец родной, – сказал кротко, поняв, как нужно говорить с нравным стариком.
– Вот уж и отец родной! Не рано ли величать меня начал? Ну да ладно, понял я, зачем пришли, и рад сердечно. Как она маялась, милушка моя, из-за тебя, пня бесчувственного, сколько слезынек горьких пролила! Что ж, люба она тебе стала?
– Всегда люба была! – горячо воскликнул Всеслав, прямо глядя на деда. – Открыться только не смел.
– Во-от оно что! – лукаво протянул дед. – А теперь, коль у вас такое пошло, вы и свадьбу желаете справить?
Лада схватила Всеслава за руку, и они пали деду в ноги.
– Обвенчай нас, дедушка! – вскрикнула Лада. – Он мой единственный суженый, нам не жить друг без друга!
– Вот те раз! Что ж я вам, поп, что ли?
У Всеслава похолодело сердце. Он ждал от старика таких слов, и все равно заробел, когда они прозвучали. А жрец продолжал:
– Как же вас венчать прикажете? Милый-то твой, внученька, православный, а мы старой веры.
– Венчай по старой вере, – тихо, но твердо сказал Всеслав, и гора пала с его плеч – увидел, как улыбнулся старый жрец.
Свадьбу справили в тот же день. Вся деревня смотрела, как обводят молодых вокруг могучего священного дуба, как оплетает их жрец священной водой. В толпе шептались: парни жалели, что такая красавица досталась чужаку, девки вздыхали – какой славный витязь! Но все сошлись на том, что из молодых ладная пара вышла. Да и они уважили соседей – закатили такой пир, каких деревня еще не помнила!
Пировали на воздухе, под сенью древесной – никакая изба, даже самая просторная не смогла бы принять столько гостей. Столы ломились от яств, рекой лилась пенная медовуха. На летнем таком раздолье что бы не попировать?
Не обошлось и без вольных шуточек. Всеславу это было в диковинку, он краснел, отворачивался, но Лада только дергала его за рукав – таков обычай, нельзя обиды держать.
Хмельные гости и не приметили, как исчезли молодые. Только дед Костяш глянул кругом и понял – улетели голуби в свое гнездышко ворковать...
Один человек только во всей деревне не был зван на свадьбу – вдовец Кузьма, тот, что так снагличал тогда, в лесу. Как дед Костяш ни упрашивал молодых не держать ни на кого зла, не обижать соседа – Всеслав и Лада остались непреклонны. Не могла Лада забыть той обиды, а Всеслав и подавно.
– Появится здесь – опять за бороду отвожу! – погрозился молодой. – Таких лиходеев не хочу на своей свадьбе видеть!
Кузьма не появился незваным. Но о свадьбе знал – как не знать в такой маленькой деревеньке? Даже до его избы, стоящей на отшибе, доносился свадебный шум, и он зло косился в окно, прикусывал бороду. Досадно было, ох как досадно! На всю деревню ославили, одного из всех не звали!
С той поры затаил Кузьма в своем сердце черную злобу – до поры, до времени.
Но молодые беды не чуяли – жили душа в душу. В непрестанной радости проходили дни. Всеслав и помыслить не мог раньше, что на божьем свете бывает такое, и удивлялся теперь – к чему он рвался раньше, чего искал, о чем страдал? Вот оно, счастье, единственное возможное счастье...
Но не только радостями была наполнена их жизнь. Старая изба оседала в землю, стены ее проел жучок, погреб осыпался... Дед Костяш был немощен и не мог сам следить за хозяйством, а Лада сама немного бы наработала. Созывали время от времени соседей на помощь, общими силами поправляли домишко, покрывали крышу заново. Да ведь у людей своих дел много, не каждый раз можно было просить о помощи! Но теперь у дома появился хозяин.
Всеслав рьяно принялся за работу, но через некоторое время всерьез призадумался. Какой толк поправлять старую избу? Все равно мала она, тесна, оконца – как щели. Не лучше ли поставить новую, пока стоят еще погожие денечки? В просторной избе и дышится вольготней. А уж коли ребятишки пойдут...
Так и порешил Всеслав, и взялся за постройку нового дома. Соседи помогали ему, чем могли, а пуще – добрым советом. Не приходилось раньше Всеславу заниматься таким ремеслом. Был он и воином, и иконописцем, а вот дома ставить как-то не пришлось. Но не такое уж это и мудреное дело оказалось – с добрыми людьми все по плечу. Плотник Микула взялся пособить молодому хозяину, и изба стала подниматься на глазах, росла, как грибок под дождем, и такая же была крепенькая, чистенькая, ни дать ни взять – молодой подберезовик!
А после тяжелого, но сладкого труда возвращался Всеслав домой, где ждала его любушка – молодая жена, которая с каждым днем цвела-расцветала. И прежде была Лада красавицей, а теперь и вовсе глаз нельзя было отвести. Не трепетная, неверная девичья красота – новая красота, красота расцветшей, зрелой женщины появилась в ней, и не мог молодой муж налюбоваться на свое сокровище.
– Яблочко мое наливное... – шептал он ей звездными ночами, а Лада улыбалась тихонько и прятала лицо. Всеслав стал подмечать, что молодая его стала вроде как пополнее – округлились щеки, тяжелей стала грудь... Самому бы догадаться, да неопытен он был в таких-то делах! Пришлось Ладе намекнуть ему, что чувствует она себя непраздною, и как только понял Всеслав, о чем говорит ему любимая – подхватил ее на руки, закружил по избе. Слова от радости молвить не мог, глаза оказались на мокром месте. Не стесняясь, заплакал Всеслав, потекли по щекам ясные слезы, закапали на белую рубаху...
– Что ты, что ты, глупенький! – испугалась Лада. – Али не рад?
А Всеслав и сказать ничего не может, только смеется и слезы по лицу текут. Глядя на него, и Лада заплакала и засмеялась враз, тут уж Всеславу пришло время ее утешать.
– Не плачь, моя голубка! Да рад я, так рад, что и слова молвить не могу от счастья!
С новыми силами Всеслав принялся за работу – торопился до осенних холодов закончить дом, чтобы там уже дожидаться рождения первенца.
Решил почествовать гостей, вышел навстречу из землянки, а они уж тут как тут – стоят рядышком, плечом к плечу, не держатся за руку, но видно – вместе они, и душой и сердцем вместе.
– Здоров ли, дедушка? – спросила Лада, а Всеслав только поклонился молча, низко-низко. По душе пришелся этот поклон деду Костяшу, и ухмыльнулся он в густую бороду.
– Эх, внученька, какое в мои-то лета здоровье! Скриплю понемногу, и то ладно. У тебя-то все ли хорошо?
– Да... – начала было Лада, но дед перебил ее.
– Можешь и не говорить, сам вижу. Миновали над вами черные тучи, живете в любви и согласии. Так, что ли?
На этот раз ответил Всеслав, решив, что достаточно выдержал скромность и теперь может вступить в разговор.
– Так и есть, как ты сказал.
– Перун всемогущий! Никак соколик наш голос подал! А зачем ко мне явились? Ко мне со счастьем редко ходят, все больше с бедами, все «помоги» да «помоги»... Что нужно, прямо говорите!
Смутила поначалу Всеслава суровость деда Костяша, но увидел он, приглядевшись – в глазах его, спрятанных под нависшими бровями, резвится-прыгает веселый огонек. Понял – шутит дед или гордость свою показать хочет.
– На поклон мы к тебе, отец родной, – сказал кротко, поняв, как нужно говорить с нравным стариком.
– Вот уж и отец родной! Не рано ли величать меня начал? Ну да ладно, понял я, зачем пришли, и рад сердечно. Как она маялась, милушка моя, из-за тебя, пня бесчувственного, сколько слезынек горьких пролила! Что ж, люба она тебе стала?
– Всегда люба была! – горячо воскликнул Всеслав, прямо глядя на деда. – Открыться только не смел.
– Во-от оно что! – лукаво протянул дед. – А теперь, коль у вас такое пошло, вы и свадьбу желаете справить?
Лада схватила Всеслава за руку, и они пали деду в ноги.
– Обвенчай нас, дедушка! – вскрикнула Лада. – Он мой единственный суженый, нам не жить друг без друга!
– Вот те раз! Что ж я вам, поп, что ли?
У Всеслава похолодело сердце. Он ждал от старика таких слов, и все равно заробел, когда они прозвучали. А жрец продолжал:
– Как же вас венчать прикажете? Милый-то твой, внученька, православный, а мы старой веры.
– Венчай по старой вере, – тихо, но твердо сказал Всеслав, и гора пала с его плеч – увидел, как улыбнулся старый жрец.
Свадьбу справили в тот же день. Вся деревня смотрела, как обводят молодых вокруг могучего священного дуба, как оплетает их жрец священной водой. В толпе шептались: парни жалели, что такая красавица досталась чужаку, девки вздыхали – какой славный витязь! Но все сошлись на том, что из молодых ладная пара вышла. Да и они уважили соседей – закатили такой пир, каких деревня еще не помнила!
Пировали на воздухе, под сенью древесной – никакая изба, даже самая просторная не смогла бы принять столько гостей. Столы ломились от яств, рекой лилась пенная медовуха. На летнем таком раздолье что бы не попировать?
Не обошлось и без вольных шуточек. Всеславу это было в диковинку, он краснел, отворачивался, но Лада только дергала его за рукав – таков обычай, нельзя обиды держать.
Хмельные гости и не приметили, как исчезли молодые. Только дед Костяш глянул кругом и понял – улетели голуби в свое гнездышко ворковать...
Один человек только во всей деревне не был зван на свадьбу – вдовец Кузьма, тот, что так снагличал тогда, в лесу. Как дед Костяш ни упрашивал молодых не держать ни на кого зла, не обижать соседа – Всеслав и Лада остались непреклонны. Не могла Лада забыть той обиды, а Всеслав и подавно.
– Появится здесь – опять за бороду отвожу! – погрозился молодой. – Таких лиходеев не хочу на своей свадьбе видеть!
Кузьма не появился незваным. Но о свадьбе знал – как не знать в такой маленькой деревеньке? Даже до его избы, стоящей на отшибе, доносился свадебный шум, и он зло косился в окно, прикусывал бороду. Досадно было, ох как досадно! На всю деревню ославили, одного из всех не звали!
С той поры затаил Кузьма в своем сердце черную злобу – до поры, до времени.
Но молодые беды не чуяли – жили душа в душу. В непрестанной радости проходили дни. Всеслав и помыслить не мог раньше, что на божьем свете бывает такое, и удивлялся теперь – к чему он рвался раньше, чего искал, о чем страдал? Вот оно, счастье, единственное возможное счастье...
Но не только радостями была наполнена их жизнь. Старая изба оседала в землю, стены ее проел жучок, погреб осыпался... Дед Костяш был немощен и не мог сам следить за хозяйством, а Лада сама немного бы наработала. Созывали время от времени соседей на помощь, общими силами поправляли домишко, покрывали крышу заново. Да ведь у людей своих дел много, не каждый раз можно было просить о помощи! Но теперь у дома появился хозяин.
Всеслав рьяно принялся за работу, но через некоторое время всерьез призадумался. Какой толк поправлять старую избу? Все равно мала она, тесна, оконца – как щели. Не лучше ли поставить новую, пока стоят еще погожие денечки? В просторной избе и дышится вольготней. А уж коли ребятишки пойдут...
Так и порешил Всеслав, и взялся за постройку нового дома. Соседи помогали ему, чем могли, а пуще – добрым советом. Не приходилось раньше Всеславу заниматься таким ремеслом. Был он и воином, и иконописцем, а вот дома ставить как-то не пришлось. Но не такое уж это и мудреное дело оказалось – с добрыми людьми все по плечу. Плотник Микула взялся пособить молодому хозяину, и изба стала подниматься на глазах, росла, как грибок под дождем, и такая же была крепенькая, чистенькая, ни дать ни взять – молодой подберезовик!
А после тяжелого, но сладкого труда возвращался Всеслав домой, где ждала его любушка – молодая жена, которая с каждым днем цвела-расцветала. И прежде была Лада красавицей, а теперь и вовсе глаз нельзя было отвести. Не трепетная, неверная девичья красота – новая красота, красота расцветшей, зрелой женщины появилась в ней, и не мог молодой муж налюбоваться на свое сокровище.
– Яблочко мое наливное... – шептал он ей звездными ночами, а Лада улыбалась тихонько и прятала лицо. Всеслав стал подмечать, что молодая его стала вроде как пополнее – округлились щеки, тяжелей стала грудь... Самому бы догадаться, да неопытен он был в таких-то делах! Пришлось Ладе намекнуть ему, что чувствует она себя непраздною, и как только понял Всеслав, о чем говорит ему любимая – подхватил ее на руки, закружил по избе. Слова от радости молвить не мог, глаза оказались на мокром месте. Не стесняясь, заплакал Всеслав, потекли по щекам ясные слезы, закапали на белую рубаху...
– Что ты, что ты, глупенький! – испугалась Лада. – Али не рад?
А Всеслав и сказать ничего не может, только смеется и слезы по лицу текут. Глядя на него, и Лада заплакала и засмеялась враз, тут уж Всеславу пришло время ее утешать.
– Не плачь, моя голубка! Да рад я, так рад, что и слова молвить не могу от счастья!
С новыми силами Всеслав принялся за работу – торопился до осенних холодов закончить дом, чтобы там уже дожидаться рождения первенца.
ГЛАВА 23
В непрестанных трудах и заботах находил все ж Всеслав время, чтоб поразмыслить о своей судьбе. Теперь-то не считал он себя неудачливым да несчастливым. Все удалось в жизни, пусть не так, как мечталось, да ведь эдак даже лучше! Считал он обретенное счастье единственным в мире, оттого и дивился порой себе – как такое заслужил? Не иначе, вступился все же батюшкин перстень обережный. Наказывал отец перед смертью по правде жить – мол, так всегда человеку удача придет. Так и вышло по словам его...
Да, видно, правильно говорили старые люди: золото огнем искушается, а человек напастями... По вечернему времени пошла Лада кормить курочек. Всеслав еще и с работ своих не вернулся – припозднился, торопился очень избу новую до осени закончить. Стала у хлева, стала горстями раскидывать зерно, крошки разные, приманивать кур. Смотрела, посмеивалась – огненный, наглый петух с гребнем, разорванным надвое в прежних сражениях, найдет зерно, а сам не ест. Склонит голову набок, заклохчет гордо: «Смотрите, дескать, подруженьки, что я нашел!». И хоть вокруг сколько угодно зерен было набросано – все куры кидаются к одному-единственному, на которое их господин указал. Вот дуры, хохлатки!
Забавлялась так Лада, а не приметила, как по крыше хлева метнулась темная тень. Да и мудрено было увидеть-услышать – хоть и велик был человек, а ступал мягко, как кошка. Только и почуяла Лада – застучало на крыше, заскрипело, но не успела не то что оглянуться, а и ахнуть, как на нее обрушилась доска. Тяжелая, дубовая...
Как подкошенная, упала молодая женщина навзничь, встревожено захлопали крыльями куры, да скоро успокоились. Доклевали, что им бросили, и побрели потихоньку на свои уютные насесты – стемнело уже, спать пора.
Всеслав веселым возвращался домой. Еще неделю-другую – и готов будет дом. Уж он и с мужиком договорился, который мастер был печки ставить. Лада-то как обрадуется! Изба добрая вышла, как яичко свеженькое. Не пожалел Всеслав и таланту своего живописного, тряхнул стариной. Подоконники и конек начал украшать затейливой резьбой, а на воротах придумал намалевать что-нибудь красивое, чтоб прохожим глаза веселило, чтоб всякий позавидовал – вон как хорошо да весело живут молодые! Только осталось придумать, что бы такое нарисовать. Цветов, что ли, или петухов красных? Да нет, петуха нехорошо. Лучше написать, как солнце поднимается из моря, простирает свои лучики во все стороны белого света...
Занятый такими приятными мыслями, Всеслав и не заметил, как подошел к воротам родного дома. Только что за притча? Нет в окнах огня, не видать. Может, Лада устала да прикорнула? Да ведь никогда она так не делала – всегда старалась мужа на ногах встретить, приластиться к нему, самой подать ему ужин, расспросить обо всем... А может, деда пошла проведать в его логово? Но так поздно она старается не ходить. Уж не случилось ли чего со старым жрецом?
Обуянный тревожными мыслями, Всеслав не вошел, а ворвался в дом, кликнул:
– Ладушка моя!
Тишина. Готовый ужин стоит на загнетке, на столе кувшин молока, теплого, парного. Это немного успокоило встревоженного хозяина – значит, ничего страшного не стряслось. Корову Лада подоила, теперь пошла хозяйство проверить, все запереть на ночь. Вышел во двор – и снова всполох тревоги пронзил сердце: завыл пес Догоняй. Сначала тихонько, будто пробуя голос, прискуливал, а потом во все горло, жутко, тоскливо... И сделав несколько шагов, Всеслав увидал: возле курятника, на земле, бездыханной лежит его молодая жена, придавлена доской...
Как в беспамятстве кинулся Всеслав к ней, одним махом скинул тяжкий груз с хрупкого тела. Руки ее целовал, целовал холодные губы, звал по имени и всякими ласковыми прозваньями, плакал... Только прижавшись губами к синей жилке на виске, почувствовал – бьется она. Значит, жива Ладушка! Легкое дыхание рвется с губ.
Попытался на руки поднять – и тут же опустил. Не приходя в чувство, Лада застонала так жалобно, что Всеслав не умом, а чутьем понял – не надо ее теперь трогать. Да что ж делать-то, Господи?!
И Господь наставил Всеслава на ум. Опрометью добежал он до соседнего дома, как безумный, ломился в ворота. Вышедшей на шум Раде, подруге Лады, рассказал взахлеб, что случилось. Мало что понять можно было из его несвязного рассказа, да Рада была бабенка сметливая, поняла – расспрашивать времени нет. Схватила только платок и в чем была выскочила за Всеславом, а следом и муж ее, Федор, побежал.
Их и оставил Всеслав рядом с Ладой, заказав ее трогать и поднимать, а сам бросился в сторону леса.
– Ты куда? Давай я схожу! – крикнул ему вслед Федор, но Всеслав отмахнулся.
– Сам я, сам! Я скорее!
– Да пусть бежит, – одернула Рада мужа. – Что ему подле жены сидеть? Здесь он ей ничем помочь не сможет, только душу себе изорвет...
Всеслав уже скрылся в чаще. Словно снова повторилась та, Купальская ночь, когда, обезумев от тоски, бежал он по непролазной чаще. Только та тоска теперь забавой казалась по сравненью с такой напастью, только теперь бежал Всеслав не куда глаза глядят – бежал за помощью к деду Костяшу. Помнил твердо – помог ему дед, когда хворал он тяжело, значит, и теперь поможет, не даст помереть своей любимой внучке. Лишь бы не ушел он в лес по своим жреческим делам, лишь бы в землянке оказался, Господи!
И услышаны были молитвы Всеслава – дед Костяш, заслышав чьи-то быстрые, торопливые шаги, вышел сам ему навстречу. Увидев лицо ночного гостя, перепугался не на шутку.
– С Ладой что? – спросил сразу, без приветствия.
– Да... – задохнувшись, ответил Всеслав. – Доской ее ушибло. Жива еще, да боимся трогать ее – не кость ли какая сломалась, не становой ли хребет подкосило?
Откуда только проворство в старике взялось, в его-то годы! Скоро покидал в холщовый мешок не видное Всеславу, но что-то нужное для врачеванья, и кинулся вслед за ним, не хуже молоденького. По дороге молчали, как два медведя ломились через бурелом и колючие кусты – только треск был слышен, да тяжелое дыхание, да порой из груди Всеславу против его воли вырывалось сдавленное короткое рыдание.
На минутку остановились передохнуть, и в полной лесной тьме Всеслав неожиданно для себя поднес к губам обережный свой перстень, поцеловал его горячо...
– Отведи беду, – прошептал тихо, про себя. – Все, что угодно потом – только теперь спаси ее и меня. Умрет она – и мне не жить!
Снова кинулись через лес. Вот и околица, вот и дом показался. Дед трусил мелко, отдувался. Во дворе горел огонь – видать, Рада с Федором принесли факел. Лада все так же лежала на земле, но глаза ее были открыты. Всеслав кинулся к ней, отстранив Федора.
– Силищи в тебе... – пробормотал тот, потирая ушибленное плечо. – Да жива она, жива! Ушиблась сильно, и оглушило...
И правда, Лада была жива. Замутившимися от боли глазами смотрела она на мужа.
– Не плачь... Мне не больно... – прошептала через силу, и от этого у Всеслава еще сильней защипало глаза.
– Не время теперь страдать да плакать, – подал голос дед Костяш, и Всеслав, как не был убит горем, с удивленьем обернулся на этот голос. Дед стоял над ним – маленький, сухой, он в эту минуту словно вырос. Его голова закрывала звезды, глаза светились, а голос стал властным и твердым.
– Ты, бабонька, – обратился он к Раде. – Ступай в избу, ложе там приготовь, да печку раздуй. А мы, ребятушки, теперь перенести попробуем Ладу...
Федор со Всеславом с великим бережением подняли женщину. По ее враз побледневшему лицу, по широко раскрывшимся глазам, Всеслав видел – ей больно, очень больно. Но она не застонала ни разу, не пожаловалась, только крепче стискивала зубы. Гордость за нее переполнила сердце Всеслава – вот ведь – женщина, а терпит не хуже воина...
– Моей бы Радке такое терпение, – пробормотал Федор. – А то давеча ногу занозила, так залезла на печь и полдня охала да стонала. Помираю, говорит!
И Всеслав увидел – Лада улыбнулась! Приметил это и Федор, радостно дернул бровями.
– Шутку понимает, значит, жить будет! – сказал весело.
Ладу внесли в горницу, положили на кровать. Дед уже хлопотал у печи, размешивал в горшке какое-то остро пахнущее варево.
– Ты, бабонька, останься, помоги мне, – приказал Раде. – А тебе, Федя, спасибо. Теперь посмотреть мне ее надо, не расшиблась ли где?
Федор понял и вышел за порог. Но не ушел, а продолжал стоять под крыльцом, покашливая.
Дед Костяш вместе с Радой раздели Ладу. Увидев ее округлившийся живот, старый жрец оборотился к Всеславу и покачал головой.
– Ну, что ж не говорили про такое дело?
– Плохо, дед? – простонала тихонько Лада.
–Поможем, внученька, поможем, голубушка моя, – забормотал дед, сразу растеряв всю свою властность. – Неужто твой старый дед когда тебе не помогал!
Он бережно стал ощупывать все кости внучки, а Всеслав, не выдержав, выбежал из избы. Знал он, что лучше бы остаться рядом с любушкой, знал, что и ей от того было бы легче, но не мог смотреть на такое любимое, сотни раз обласканное тело, которое было теперь таким слабым и немощным. Комок жалости подступил к горлу. Всеслав обессилено опустился на ступеньку крыльца. Федор стоял неподалеку, но подходить к нему и заводить разговора не стал. Знал своим мужицким умом – не время теперь.
Через малое время Рада позвала Всеслава в избу, но не успел он войти – на пороге столкнулся с дедом Костяшом.
– Выди-ка на разговор, – шепнул ему дед, и они вместе вышли на крыльцо.
– Что? – беспокойно спросил Всеслав.
– Худо, – со вздохом отвечал дед. – Да нет, кости все вроде целы, не этого боюсь. Как бы не потерять ей дитятко...
Всеслава самого будто доской ударило. Опустился на ступеньку, обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону...
– Ну, ну, – утешал его дед. – Погоди горевать-то, пока еще ничего не подеялось. Да только видал я такие случаи... Одно тешит – Лада девка всегда крепкая была, сроду и не хворала ничем. Может, сдюжит?
Но Всеслав не слышал его, все также мерно качался из стороны в сторону.
– Ты что, парень? – всполохнулся дед. – Перун великий, хоть бы он ума от горя не лишился! Рада, дочка, принеси-ка водицы испить нашему богатырю!
Но Всеслав уже очнулся. Поднял голову, оглядел всех мутными глазами и твердо пошел в избу. Сел рядом с Ладой, взял ее руку в свою и замер. Дед Костяш поил внучку с ложки терпким питьем – Всеслав глядел и глядел на нее. Лада забылась сном – Всеслав все также сидел рядом. Только под утро стал клевать носом. Подошел дед, потряс его за плечо.
– Иди, молодец, прикорни до зари... Теперь ей твоя помощь не нужна, она долго будет спать. Такое я ей снадобье дал.
– Нет, дед, я посижу, – со вздохом отвечал Всеслав. – Когда я хворый был, она подле меня сколько ночей бессонных провела, так неужто я ради нее не потружусь!
– Не перечь... Вздремни немного, я сам рядом посижу. Ко мне, старику, сон не приходит, а тебе надобно в силах быть. Ступай!
Всеслав не надеялся сомкнуть глаз, но уснул, как мертвый. Проснулся поздним утром, а за стеной – слабый, прерывающийся голос Лады и довольное бормотание деда.
– Ладушка моя, очнулась! – вскрикнул Всеслав и с порога увидел ее бледную улыбку.
– Очнулась, да. А ты уж перетревожился?
– Наша порода крепкая, – прогудел дед Костяш. – Это я тебе сразу сказал. Цела наша голубушка, ушиблась только.
– А... дитя? – не слыша своего голоса, спросил Всеслав.
– Сберегла, сберегла! – замахал руками дед. – Миловали ее боги, сохранили ребеночка! Ну ладно, молодые, теперь и мне вздремнуть пора. Замаялся я с вами.
Дед ушел спать, а Лада и Всеслав остались вдвоем.
– Как же такое с тобой приключилось-то, милая? – спросил Всеслав, подсаживаясь на край ложа.
– Сама не знаю, – грустно вздохнула Лада. – Кормила кур, и вдруг... Верно, ветром ее снесло, или сама как-нибудь соскользнула...
– Ветром? – переспросил Всеслав. – Да что ты, Ладушка! Как могло тяжесть-то такую снести? Да и ветра почитай что не было. Разве что соскользнула?
И пред взором его предстал тот день, когда он сам, своими руками, пристраивал доску эту на крышу курятника. Теперь-то он позабыл про нее, а тогда мыслил в дело пустить – заменить одну из прогнивших, потолочных. И ведь нарочно старался – уложил так, чтоб она и с места не сдвинулась. Был, конечно, у крыши скос, так ведь не во двор, а в огород! Даже если б соскользнула она – никак не могла бы упасть на Ладу!
– А не помог ли ей кто упасть? – спросил себя громко и увидел в очах любимой не догадку, но тень догадки – словно промелькнула горькая дума и скрылась опять. Но Всеславу этого хватило.
– Ладушка! – позвал ласково, хотя ярилась и бушевала в нем душа. – Открой мне сердечко свое. На кого думаешь, скажи честно.
Лада заморгала глазами, и Всеслав увидел – слезы стоят в глубоких, как колодцы, глазах.
– Скажи! – умолял ее. Лада качала головой и молчала, но наконец не выдержала Всеславовой мольбы, уронила голову в подушку.
– Кузьма, он! – крикнула, и плечи ее дрогнули. – Он уж мне грозился.
– Как грозился?! – всполохнулся Всеслав. – Почто ж ты мне не говорила о том?
– Думала, пустые его слова... Встретил меня как-то и говорит: «Я тебе не прощу своего позора. Выставила меня перед всем народом, как дурня последнего. Прибью вот в укромном месте, и мужик твой ничего не узнает!».
– Дурно ты сделала, Лада, – нахмурился Всеслав. – Нехорошо тебя, хворую, бранить, да все равно скажу. Разве не знаешь – муж да жена одна душа? Надо было мне все сказывать, убереглись бы от напасти!
– Не попрекай меня, миленький! – Лада подняла от подушки свое бледное, заплаканное, но все равно прекрасное лицо. – Виновата я, сама чую!
– Ну да ладно, что было, того не воротишь! Только обещай мне с нынешних пор обо всем сказывать!
Лада быстро закивала головой и протянула к Всеславу руки.
Он бросился к ней, обнял, прижал к себе... В низкой горнице звонко бились их сердца.
Да, видно, правильно говорили старые люди: золото огнем искушается, а человек напастями... По вечернему времени пошла Лада кормить курочек. Всеслав еще и с работ своих не вернулся – припозднился, торопился очень избу новую до осени закончить. Стала у хлева, стала горстями раскидывать зерно, крошки разные, приманивать кур. Смотрела, посмеивалась – огненный, наглый петух с гребнем, разорванным надвое в прежних сражениях, найдет зерно, а сам не ест. Склонит голову набок, заклохчет гордо: «Смотрите, дескать, подруженьки, что я нашел!». И хоть вокруг сколько угодно зерен было набросано – все куры кидаются к одному-единственному, на которое их господин указал. Вот дуры, хохлатки!
Забавлялась так Лада, а не приметила, как по крыше хлева метнулась темная тень. Да и мудрено было увидеть-услышать – хоть и велик был человек, а ступал мягко, как кошка. Только и почуяла Лада – застучало на крыше, заскрипело, но не успела не то что оглянуться, а и ахнуть, как на нее обрушилась доска. Тяжелая, дубовая...
Как подкошенная, упала молодая женщина навзничь, встревожено захлопали крыльями куры, да скоро успокоились. Доклевали, что им бросили, и побрели потихоньку на свои уютные насесты – стемнело уже, спать пора.
Всеслав веселым возвращался домой. Еще неделю-другую – и готов будет дом. Уж он и с мужиком договорился, который мастер был печки ставить. Лада-то как обрадуется! Изба добрая вышла, как яичко свеженькое. Не пожалел Всеслав и таланту своего живописного, тряхнул стариной. Подоконники и конек начал украшать затейливой резьбой, а на воротах придумал намалевать что-нибудь красивое, чтоб прохожим глаза веселило, чтоб всякий позавидовал – вон как хорошо да весело живут молодые! Только осталось придумать, что бы такое нарисовать. Цветов, что ли, или петухов красных? Да нет, петуха нехорошо. Лучше написать, как солнце поднимается из моря, простирает свои лучики во все стороны белого света...
Занятый такими приятными мыслями, Всеслав и не заметил, как подошел к воротам родного дома. Только что за притча? Нет в окнах огня, не видать. Может, Лада устала да прикорнула? Да ведь никогда она так не делала – всегда старалась мужа на ногах встретить, приластиться к нему, самой подать ему ужин, расспросить обо всем... А может, деда пошла проведать в его логово? Но так поздно она старается не ходить. Уж не случилось ли чего со старым жрецом?
Обуянный тревожными мыслями, Всеслав не вошел, а ворвался в дом, кликнул:
– Ладушка моя!
Тишина. Готовый ужин стоит на загнетке, на столе кувшин молока, теплого, парного. Это немного успокоило встревоженного хозяина – значит, ничего страшного не стряслось. Корову Лада подоила, теперь пошла хозяйство проверить, все запереть на ночь. Вышел во двор – и снова всполох тревоги пронзил сердце: завыл пес Догоняй. Сначала тихонько, будто пробуя голос, прискуливал, а потом во все горло, жутко, тоскливо... И сделав несколько шагов, Всеслав увидал: возле курятника, на земле, бездыханной лежит его молодая жена, придавлена доской...
Как в беспамятстве кинулся Всеслав к ней, одним махом скинул тяжкий груз с хрупкого тела. Руки ее целовал, целовал холодные губы, звал по имени и всякими ласковыми прозваньями, плакал... Только прижавшись губами к синей жилке на виске, почувствовал – бьется она. Значит, жива Ладушка! Легкое дыхание рвется с губ.
Попытался на руки поднять – и тут же опустил. Не приходя в чувство, Лада застонала так жалобно, что Всеслав не умом, а чутьем понял – не надо ее теперь трогать. Да что ж делать-то, Господи?!
И Господь наставил Всеслава на ум. Опрометью добежал он до соседнего дома, как безумный, ломился в ворота. Вышедшей на шум Раде, подруге Лады, рассказал взахлеб, что случилось. Мало что понять можно было из его несвязного рассказа, да Рада была бабенка сметливая, поняла – расспрашивать времени нет. Схватила только платок и в чем была выскочила за Всеславом, а следом и муж ее, Федор, побежал.
Их и оставил Всеслав рядом с Ладой, заказав ее трогать и поднимать, а сам бросился в сторону леса.
– Ты куда? Давай я схожу! – крикнул ему вслед Федор, но Всеслав отмахнулся.
– Сам я, сам! Я скорее!
– Да пусть бежит, – одернула Рада мужа. – Что ему подле жены сидеть? Здесь он ей ничем помочь не сможет, только душу себе изорвет...
Всеслав уже скрылся в чаще. Словно снова повторилась та, Купальская ночь, когда, обезумев от тоски, бежал он по непролазной чаще. Только та тоска теперь забавой казалась по сравненью с такой напастью, только теперь бежал Всеслав не куда глаза глядят – бежал за помощью к деду Костяшу. Помнил твердо – помог ему дед, когда хворал он тяжело, значит, и теперь поможет, не даст помереть своей любимой внучке. Лишь бы не ушел он в лес по своим жреческим делам, лишь бы в землянке оказался, Господи!
И услышаны были молитвы Всеслава – дед Костяш, заслышав чьи-то быстрые, торопливые шаги, вышел сам ему навстречу. Увидев лицо ночного гостя, перепугался не на шутку.
– С Ладой что? – спросил сразу, без приветствия.
– Да... – задохнувшись, ответил Всеслав. – Доской ее ушибло. Жива еще, да боимся трогать ее – не кость ли какая сломалась, не становой ли хребет подкосило?
Откуда только проворство в старике взялось, в его-то годы! Скоро покидал в холщовый мешок не видное Всеславу, но что-то нужное для врачеванья, и кинулся вслед за ним, не хуже молоденького. По дороге молчали, как два медведя ломились через бурелом и колючие кусты – только треск был слышен, да тяжелое дыхание, да порой из груди Всеславу против его воли вырывалось сдавленное короткое рыдание.
На минутку остановились передохнуть, и в полной лесной тьме Всеслав неожиданно для себя поднес к губам обережный свой перстень, поцеловал его горячо...
– Отведи беду, – прошептал тихо, про себя. – Все, что угодно потом – только теперь спаси ее и меня. Умрет она – и мне не жить!
Снова кинулись через лес. Вот и околица, вот и дом показался. Дед трусил мелко, отдувался. Во дворе горел огонь – видать, Рада с Федором принесли факел. Лада все так же лежала на земле, но глаза ее были открыты. Всеслав кинулся к ней, отстранив Федора.
– Силищи в тебе... – пробормотал тот, потирая ушибленное плечо. – Да жива она, жива! Ушиблась сильно, и оглушило...
И правда, Лада была жива. Замутившимися от боли глазами смотрела она на мужа.
– Не плачь... Мне не больно... – прошептала через силу, и от этого у Всеслава еще сильней защипало глаза.
– Не время теперь страдать да плакать, – подал голос дед Костяш, и Всеслав, как не был убит горем, с удивленьем обернулся на этот голос. Дед стоял над ним – маленький, сухой, он в эту минуту словно вырос. Его голова закрывала звезды, глаза светились, а голос стал властным и твердым.
– Ты, бабонька, – обратился он к Раде. – Ступай в избу, ложе там приготовь, да печку раздуй. А мы, ребятушки, теперь перенести попробуем Ладу...
Федор со Всеславом с великим бережением подняли женщину. По ее враз побледневшему лицу, по широко раскрывшимся глазам, Всеслав видел – ей больно, очень больно. Но она не застонала ни разу, не пожаловалась, только крепче стискивала зубы. Гордость за нее переполнила сердце Всеслава – вот ведь – женщина, а терпит не хуже воина...
– Моей бы Радке такое терпение, – пробормотал Федор. – А то давеча ногу занозила, так залезла на печь и полдня охала да стонала. Помираю, говорит!
И Всеслав увидел – Лада улыбнулась! Приметил это и Федор, радостно дернул бровями.
– Шутку понимает, значит, жить будет! – сказал весело.
Ладу внесли в горницу, положили на кровать. Дед уже хлопотал у печи, размешивал в горшке какое-то остро пахнущее варево.
– Ты, бабонька, останься, помоги мне, – приказал Раде. – А тебе, Федя, спасибо. Теперь посмотреть мне ее надо, не расшиблась ли где?
Федор понял и вышел за порог. Но не ушел, а продолжал стоять под крыльцом, покашливая.
Дед Костяш вместе с Радой раздели Ладу. Увидев ее округлившийся живот, старый жрец оборотился к Всеславу и покачал головой.
– Ну, что ж не говорили про такое дело?
– Плохо, дед? – простонала тихонько Лада.
–Поможем, внученька, поможем, голубушка моя, – забормотал дед, сразу растеряв всю свою властность. – Неужто твой старый дед когда тебе не помогал!
Он бережно стал ощупывать все кости внучки, а Всеслав, не выдержав, выбежал из избы. Знал он, что лучше бы остаться рядом с любушкой, знал, что и ей от того было бы легче, но не мог смотреть на такое любимое, сотни раз обласканное тело, которое было теперь таким слабым и немощным. Комок жалости подступил к горлу. Всеслав обессилено опустился на ступеньку крыльца. Федор стоял неподалеку, но подходить к нему и заводить разговора не стал. Знал своим мужицким умом – не время теперь.
Через малое время Рада позвала Всеслава в избу, но не успел он войти – на пороге столкнулся с дедом Костяшом.
– Выди-ка на разговор, – шепнул ему дед, и они вместе вышли на крыльцо.
– Что? – беспокойно спросил Всеслав.
– Худо, – со вздохом отвечал дед. – Да нет, кости все вроде целы, не этого боюсь. Как бы не потерять ей дитятко...
Всеслава самого будто доской ударило. Опустился на ступеньку, обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону...
– Ну, ну, – утешал его дед. – Погоди горевать-то, пока еще ничего не подеялось. Да только видал я такие случаи... Одно тешит – Лада девка всегда крепкая была, сроду и не хворала ничем. Может, сдюжит?
Но Всеслав не слышал его, все также мерно качался из стороны в сторону.
– Ты что, парень? – всполохнулся дед. – Перун великий, хоть бы он ума от горя не лишился! Рада, дочка, принеси-ка водицы испить нашему богатырю!
Но Всеслав уже очнулся. Поднял голову, оглядел всех мутными глазами и твердо пошел в избу. Сел рядом с Ладой, взял ее руку в свою и замер. Дед Костяш поил внучку с ложки терпким питьем – Всеслав глядел и глядел на нее. Лада забылась сном – Всеслав все также сидел рядом. Только под утро стал клевать носом. Подошел дед, потряс его за плечо.
– Иди, молодец, прикорни до зари... Теперь ей твоя помощь не нужна, она долго будет спать. Такое я ей снадобье дал.
– Нет, дед, я посижу, – со вздохом отвечал Всеслав. – Когда я хворый был, она подле меня сколько ночей бессонных провела, так неужто я ради нее не потружусь!
– Не перечь... Вздремни немного, я сам рядом посижу. Ко мне, старику, сон не приходит, а тебе надобно в силах быть. Ступай!
Всеслав не надеялся сомкнуть глаз, но уснул, как мертвый. Проснулся поздним утром, а за стеной – слабый, прерывающийся голос Лады и довольное бормотание деда.
– Ладушка моя, очнулась! – вскрикнул Всеслав и с порога увидел ее бледную улыбку.
– Очнулась, да. А ты уж перетревожился?
– Наша порода крепкая, – прогудел дед Костяш. – Это я тебе сразу сказал. Цела наша голубушка, ушиблась только.
– А... дитя? – не слыша своего голоса, спросил Всеслав.
– Сберегла, сберегла! – замахал руками дед. – Миловали ее боги, сохранили ребеночка! Ну ладно, молодые, теперь и мне вздремнуть пора. Замаялся я с вами.
Дед ушел спать, а Лада и Всеслав остались вдвоем.
– Как же такое с тобой приключилось-то, милая? – спросил Всеслав, подсаживаясь на край ложа.
– Сама не знаю, – грустно вздохнула Лада. – Кормила кур, и вдруг... Верно, ветром ее снесло, или сама как-нибудь соскользнула...
– Ветром? – переспросил Всеслав. – Да что ты, Ладушка! Как могло тяжесть-то такую снести? Да и ветра почитай что не было. Разве что соскользнула?
И пред взором его предстал тот день, когда он сам, своими руками, пристраивал доску эту на крышу курятника. Теперь-то он позабыл про нее, а тогда мыслил в дело пустить – заменить одну из прогнивших, потолочных. И ведь нарочно старался – уложил так, чтоб она и с места не сдвинулась. Был, конечно, у крыши скос, так ведь не во двор, а в огород! Даже если б соскользнула она – никак не могла бы упасть на Ладу!
– А не помог ли ей кто упасть? – спросил себя громко и увидел в очах любимой не догадку, но тень догадки – словно промелькнула горькая дума и скрылась опять. Но Всеславу этого хватило.
– Ладушка! – позвал ласково, хотя ярилась и бушевала в нем душа. – Открой мне сердечко свое. На кого думаешь, скажи честно.
Лада заморгала глазами, и Всеслав увидел – слезы стоят в глубоких, как колодцы, глазах.
– Скажи! – умолял ее. Лада качала головой и молчала, но наконец не выдержала Всеславовой мольбы, уронила голову в подушку.
– Кузьма, он! – крикнула, и плечи ее дрогнули. – Он уж мне грозился.
– Как грозился?! – всполохнулся Всеслав. – Почто ж ты мне не говорила о том?
– Думала, пустые его слова... Встретил меня как-то и говорит: «Я тебе не прощу своего позора. Выставила меня перед всем народом, как дурня последнего. Прибью вот в укромном месте, и мужик твой ничего не узнает!».
– Дурно ты сделала, Лада, – нахмурился Всеслав. – Нехорошо тебя, хворую, бранить, да все равно скажу. Разве не знаешь – муж да жена одна душа? Надо было мне все сказывать, убереглись бы от напасти!
– Не попрекай меня, миленький! – Лада подняла от подушки свое бледное, заплаканное, но все равно прекрасное лицо. – Виновата я, сама чую!
– Ну да ладно, что было, того не воротишь! Только обещай мне с нынешних пор обо всем сказывать!
Лада быстро закивала головой и протянула к Всеславу руки.
Он бросился к ней, обнял, прижал к себе... В низкой горнице звонко бились их сердца.
ГЛАВА 24
Дом был отстроен целиком, и с первыми осенними холодами, как и задумывали, Всеслав с Ладой переселились туда. Тщетно звали с собой деда Костяша – уперся старик.
– В землянке-то мне теперь сподручней, – сказал грустно. – К земле привыкаю.
– Что ты такое говоришь, дедушка! – вскрикнула Лада, но дед шикнул на нее.
– Знаю, что говорю! – и уже ласково. – А вы живите, детки, живите! Буду к вам приходить, посматривать...
Лада от того погрустнела немного, но быстро забыла – несмотря на тяжесть свою, как птичка порхала по дому, работа горела у нее в руках. Всеслав улыбался ей, но душа у него была нерадостна.
– В землянке-то мне теперь сподручней, – сказал грустно. – К земле привыкаю.
– Что ты такое говоришь, дедушка! – вскрикнула Лада, но дед шикнул на нее.
– Знаю, что говорю! – и уже ласково. – А вы живите, детки, живите! Буду к вам приходить, посматривать...
Лада от того погрустнела немного, но быстро забыла – несмотря на тяжесть свою, как птичка порхала по дому, работа горела у нее в руках. Всеслав улыбался ей, но душа у него была нерадостна.