Сэр Джеймс вынужден был замолчать, проклиная в душе совершенно неуместный, по его мнению, героизм адмирала. Героизм этот существенно нарушал его с доном Эстебаном замысел, но, по-видимому, ничего тут поделать уже было нельзя. Придется довольствоваться тем, что есть.
Теперь следует подумать, как он будет рассчитываться с подельником, ибо дон Эстебан не преминет предъявить ему претензии в связи с отсутствием адмирала Дрейка на борту обреченного флагмана. Сэр Джеймс со скрытой ненавистью посмотрел на Дрейка, мысленно навеки записав его в черный список своих должников. А долги сэр Джеймс не прощал никому и никогда. Ну что ж, остальное пока идет по плану. И этот надутый индюк, адмирал, вскоре вынужден будет горько оплакивать участь своей флагманской морской пехоты, и проклятого капрала Майка Русса, и даже этой никчемной дурочки Джоаны, от которой сэру Джеймсу нужны лишь две весьма простые вещи: доходы с ее земель и удовлетворение его, сэра Джеймса, похоти. Девка не захотела сделать этого добровольно, ну так ей, как и адмиралу, также предстоят в недалеком будущем запоздалые сожаления и горькие слезы.
«Принцесса» неслась на всех парусах. Впереди виднелся стройный силуэт испанской бригантины, также развившей полную скорость. Бригантина эта, как и ожидалось, при первых же звуках пушечных залпов, которыми обменялись две сошедшиеся в бою эскадры, вышла из кильватерной колонны и бросилась наутек. «Принцесса» тут же последовала за ней. Погоня продолжалась вот уже несколько часов, и «Принцесса», на которой, рискуя повредить рангоут, поставили даже лиселя – дополнительные паруса, чего вообще-то не следовало делать при таком свежем ветре, – стала постепенно приближаться к противнику.
Всем было ясно, что вскоре предстоит бой. И хотя до его начала, судя по скорости сближения с противником, оставалось не менее трех часов, все морские пехотинцы и матросы из абордажной команды «Посейдона» находились на верхней палубе в полном вооружении. Вначале они построились и выслушали предварительные указания офицеров, ставящих боевую задачу. Затем офицеры поднялись на мостик, а матросы, почти не ломая строя, уселись на нагретые жарким тропическим солнцем, идеально выскобленные и вымытые доски палубы. Сержанты и капралы, как им и положено, прохаживались перед своими взводами, переговаривались между собой. Среди всех этих людей, готовившихся к смертельной схватке с непредсказуемым лично для каждого исходом, царило то особенное возбуждение, которое невозможно описать словами, а можно лишь испытать на собственном опыте. Это возбуждение, порождаемое присущим каждому нормальному человеку чувством страха, старались погасить показной веселостью. Часто звучали шутки, иногда весьма сомнительные, но неизменно вызывавшие одобрительный, слегка наигранный смех. Забывались все ссоры, прежде произошедшие между бойцами, казавшиеся теперь совершенно ничтожными и не стоящими внимания. Сейчас важно было лишь одно: надежность оружия и готовность товарища прикрыть тебя в бою.
Михась вместе с сержантом Парксом после того, как на десятый раз убедились в полной боеготовности своего взвода, подошли к взводу матросов с «Посейдона», возле которого расхаживал их старый знакомый, Том Мэрдок, под ручку с их же другом и сослуживцем сержантом Бобом Коулом. Естественно, никто не вспоминал о многочисленных трактирных потасовках, ранее произошедших между ними.
– Приветствую вас, парни, – тепло и сердечно обратился к ним сержант Джонатан Паркс.
– Привет, Джон! Привет, Майк!
– Ну как боевой дух в абордажной команде?
– Дух, как всегда, боевой.
Они улыбались, обменивались ничего не значащими фразами, но время от времени бросали быстрые взгляды на все увеличивающийся силуэт бригантины.
– Мне в этой истории не нравится только одно, – задумчиво, словно рассуждая вслух, произнес сержант Коул. – Я уже говорил Тому, что господа офицеры на инструктаже уж больно настойчиво твердили о нашем численном превосходстве. Нам даже запретили брать с собой на абордаж ручные бомбы, чтобы не повредить эту гребаную бригантину!
– Плюнь, Боб, – с явно преувеличенной беспечностью обратился к нему сержант Паркс. – Пусть даже на этой испанской посудине, к слову сказать, весьма небольшой, засело в три раза больше бойцов, чем у нас, ну и что с того? Уж тебе ли не знать, что большинство наших тренировок происходят как раз при условии один против троих? В бой надо идти весело, без всяких там мыслей, тем более – о превосходстве противника. Сам посуди, где там поместится столько людей? Не стоят же они в трюме плечом к плечу?
Если бы знал, насколько верны его слова! Но ни ему, ни другим английским офицерам и матросам не было ведомо, что в трюме бригантины плечом к плечу стоят (вернее, сидят) отборные головорезы, собранные со всех экипажей испанской эскадры, и численность их превосходит всю команду «Принцессы» впятеро. Об этом знал только английский джентльмен, сэр Джеймс, нервно расхаживающий сейчас по роскошной, отведенной лично ему гостеприимным адмиралом, каюте обреченного флагмана.
На бригантине уже, по-видимому, поняли, что им не уйти, и тоже готовились к бою. На шкафуте выстроилась полусотня стрелков в блестящих кирасах и шлемах, устанавливающих на подпорках громоздкие аркебузы. Они выглядели жалкой кучкой по сравнению с отрядом, изготовившимся к атаке на палубе «Принцессы». Бригантина первой произвела залп из малокалиберных пушек правого борта. Часть ядер даже не долетела до «Принцессы», некоторые ударились в борт, проделав незначительные пробоины, которые тут же принялась заделывать авральная команда. Несколько ядер запрыгали по палубе, покалечив полдюжины сидящих на ней морских пехотинцев из взвода сержанта Боба Коула. Шутки и смех разом прекратились, некоторые бойцы во все глаза смотрели на раненых, которых перевязывали или уносили на носилках с палубы, другие, напротив, старались отвернуться от подобного зрелища.
Командир «Принцессы» лишь усмехнулся, когда прозвучал этот жалкий залп, приказал резко переложить руль влево и идти на сближение, наваливаясь на разряженный борт противника. Затем он скомандовал своему канониру:
– Палить только картечью по палубам, ядрами по корпусу не стрелять, нам важен груз!
Рявкнули носовые орудия «Принцессы», картечь с визгом пронеслась над палубой бригантины, сметая все на своем пути. Испанские стрелки на шкафуте попадали на палубу: то ли были убиты, то ли благоразумно залегли. Часть такелажа была повреждена, два-три паруса потеряли ветер, бригантина резко замедлила ход, и «Принцесса» начала стремительно приближаться к ней.
– К бою! Абордажные крючья – готовь!
Рота лейтенанта Латропа должна была атаковать бак и шкафут, а рота лейтенанта Сэдли – соответственно шканцы и ют: на шканцы нацелен был взвод сержанта Коула, усиленный абордажной командой с «Посейдона», а на ют – сержанта Паркса.
В кормовой части практически всех кораблей помещались каюты командира и офицеров, салон и кают-компания. Поэтому кормовая часть, которую покрывал ют, была приподнята уступом над остальной палубой. В переборку, представляющую основание этого уступа, обращенного к палубе, были врезаны относительно широкие двери, задраиваемые наглухо во время шторма. Двери находились сразу за широким трапом, расположенным под углом к кормовой переборке, который вел на ют, где находились мостик и штурвал. В кормовой срез выше руля и ватерлинии были вделаны широкие прямоугольные иллюминаторы, предназначенные для освещения салонов и кают, больше напоминавшие роскошные окна с частым переплетом, в которые были вставлены дорогие, порой разноцветные венецианские стекла. Обычно кормовые помещения в заключительной стадии абордажа представляли собой основной узел сопротивления проигрывающей стороны. Поэтому взвод сержанта Коула, высаживающийся на шканцы, и был усилен «посеидонцами», поскольку они, очистив от противника шканцы, затем должны были атаковать кормовые помещения через те самые двери под трапом, ведущим на ют. Взвод сержанта Паркса, завершив схватку на юте, должен был при необходимости поддержать атаку сержанта Коула через кормовые окна.
Со страшным глухим стуком корабли ударились борт о борт, содрогнувшись от киля до клотика.
– Крючья цепляй! Во славу Ее Величества – вперед!!!
Морские пехотинцы заняли палубу бригантины, не встретив сопротивления: испанцы словно испарились. Собственно говоря, именно этого и ожидали руководившие абордажем офицеры, заранее осведомленные о слабости противника. Лейтенанты уже хотели было отдать своим ротам приказ к осмотру трюмов, как вдруг раздался громкий треск, и переборка кормового возвышения упала, открыв взорам изумленных англичан пустое пространство вместо офицерских кают. Однако пространство это можно было бы назвать пустым только лишь в связи с отсутствием внутреннего убранства, дверей, мебели, да и самих кают. От борта до борта вся корма была занята плотными шеренгами испанцев в кирасах и шлемах, с пиками, алебардами и аркебузами наизготовку. Эта плотная, устрашающая одним своим видом колонна стала тяжелой поступью под барабанную дробь выдвигаться на шканцы. Шеренга за шеренгой испанские кирасиры поднимались из трюма, шли и шли навстречу остолбеневшим от неожиданности легковооруженным морским пехотинцам, как и положено при маневренном абордажном бое, без всяких доспехов, обнаженным по пояс.
Лейтенант Сэдли опомнился первым.
– Всем отступить на шкафут, за грот-мачту! – отдал он единственно разумный в такой ситуации приказ.
Лейтенант мгновенно сообразил, что плотный строй кирасир является несокрушимым лишь на ровной палубе, то есть на широком пространстве шканцев. На относительно узких крыльях шкафута, за грот-мачтой, шеренги поневоле распадутся, и тяжелые кирасы, пики и алебарды скорее помешают, чем помогут испанцам вести индивидуальный рукопашный бой с подвижными и ловкими морскими пехотинцами.
В прежнем медленном темпе дойдя вслед за стремительно отступившими морскими пехотинцами практически до конца шканцев, колонна кирасир остановилась, стрелки воткнули подпорки аркебуз в доски палубы, раздули фитили, приготовились к залпу.
Бросив взгляд на ют, где уже кипел бой между взводом сержанта Паркса и поднявшейся туда по широкому трапу частью испанских кирасир, лейтенант Сэдли скомандовал:
– Всем залечь и укрыться! Ответный огонь – только по моей команде!
Рота лейтенанта Латропа, находившаяся на баке, за спиной лейтенанта Сэдли, также выполнила эту команду.
В то время как на шканцах, шкафуте и баке бой на секунду остановился и замерли все: и прицеливающиеся испанские стрелки, и готовящиеся встретить их залп англичане – на юте кипела яростная схватка. Беспрепятственно заняв ют, сержант Паркс уже собрался вести своих людей через иллюминаторы кормового среза в офицерские каюты, как переборка под ютом упала и, словно черт из табакерки, из-под юта стала выдвигаться на шканцы бесконечная колонна кирасир. Паркс на мгновение растерялся, не зная, что делать: то ли закрепиться на юте, то ли, помогая взводу Коула, попытаться атаковать неприятеля с тыла, хотя успех этого маневра, учитывая вооружение испанцев, был весьма сомнительным. Но вопрос решился сам собой, поскольку часть испанцев развернулась и таким же плотным строем двинулась по трапу на ют с явным намерением атаковать находящихся там людей Паркса и тем самым обезопасить свой тыл.
Когда первая шеренга испанцев уже шагнула на ют, Паркс скомандовал:
– Отсечь нижних огнем, передних – атаковать в клинки!
Раздался не очень дружный, но меткий залп из нескольких мушкетов и пистолей, которыми была вооружена часть матросов из взвода Паркса. На середине трапа возник завал из дюжины трупов, и нижние ряды атакующих поневоле остановились. Передние шеренги испанцев, уже поднявшиеся на ют, оказались на какое-то время отрезанными от своих. – В атаку!
Паркс, взмахнув короткой абордажной саблей, первым ринулся на врагов. Михась, едва успевший сунуть за пояс разряженные пистоли, бросился вслед за ним. Испанцы выставили им навстречу пики и алебарды. Дальше морские пехотинцы действовали уже автоматически: выманивали выпад пикой в грудь, делали полуоборот, оказываясь при этом к противнику уже не грудью, а боком, одновременно на этом полуобороте отбивали древко пики саблей, кинжалом или просто рукой и шли на сближение, нанося противнику колющий удар в лицо.
За минуту короткой и яростной схватки кирасиры, которым трудно было развернуться на выходе с неширокого трапа, были смяты и сброшены вниз. Паркс не стал их преследовать, остановил своих бойцов. В этот момент раздался мощный залп, произведенный испанцами по засевшим на шкафуте и баке англичанам. Палуба бригантины на несколько секунд окуталась густыми клубами дыма. Когда дым рассеялся, англичане, ожидавшие атаки испанцев на ют и на бак, с удивлением увидели, что колонна противника развернулась на девяносто градусов и устремилась на борт «Принцессы». Более того, из казавшегося бездонным трюма все еще продолжали выскакивать бойцы, но это уже были не тяжеловооруженные кирасиры, задачей которых, по-видимому, было вытеснение морских пехотинцев на нос и на корму (и с этой задачей они успешно справились), а легковооруженные абордажники, которые под прикрытием все тех же кирасир принялись стремительно распространяться по беззащитной «Принцессе», проникли на мостик, спустились на орудийную палубу. Через пару минут дислокация противоборствующих сторон приняла какой-то фантасмагорический характер: на борту испанской бригантины не было ни одного испанца, а находилась лишь приготовившаяся к обороне, окончательно сбитая с толку морская пехота англичан. А на борту английского флагмана, напротив, находились испанцы, уже принявшиеся расправляться с не готовыми к такому обороту событий английскими моряками из плавсостава, которые, будучи уверенными в том, что их защитят бравые морские пехотинцы, даже не изготовились к рукопашной схватке и теперь, застигнутые врасплох, не могли оказать врагу серьезного сопротивления. Кирасиры же выстроились вдоль борта «Принцессы», развернувшись навстречу оставшимся на бригантине морским пехотинцам, направив на них аркебузы и пики.
Лейтенанты Сэдли и Латроп, едва пришедшие в себя от неожиданного маневра противника, уже было хотели бросить свои роты обратно на «Принцессу», чтобы отбить собственный корабль у противника, как с борта «Принцессы» донеслась отчетливая раскатистая команда испанского офицера, руководившего всей операцией. Он стоял на перилах юта, держась за ванты, хорошо различимый со всех сторон, в сверкающей кирасе и позолоченном шлеме, украшенном ярким плюмажем из страусовых перьев, его длинная шпага в вытянутой руке указывала в сторону бригантины и засевших на ней англичан.
– Сыны Кастилии! Приготовиться к атаке! Вернем свой корабль! Не дадим англичанам уйти с нашим золотом!
Хорошо понимавшие испанский язык офицеры английской морской пехоты, уже находящиеся в состоянии замешательства, легко поддались и на эту уловку. Они вспомнили, что трюмы бригантины забиты золотом, и подумали, что испанцы, конечно же, не захотят отдать без боя столь ценный приз. А их предыдущий маневр с переходом на «Принцессу» – не что иное, как тактическая хитрость. И вместо того, чтобы немедленно бросить свои роты в контратаку на борт родного корабля, лейтенанты Сэдли и Латроп скомандовали занять оборону и приготовиться к отражению якобы готовящейся атаки испанцев. Тем самым англичане потеряли несколько драгоценных мгновений, и когда залегшие и укрывшиеся за рангоутом и надстройками морские пехотинцы увидели, что испанцы, вместо того чтобы идти на них в атаку, на самом деле рубят абордажные крючья и цепи и расталкивают корабли, было уже поздно.
Расстояние между «Принцессой», захваченной испанцами фактически без боя, благодаря лишь одной военной хитрости и предательству, и бригантиной, наверняка совершенно пустой, на палубе которой, остолбенев, стояли лучшие в мире морские пехотинцы, так и не успевшие проявить свои боевые навыки в прямой схватке с противником, все увеличивалось и увеличивалось. И англичане никак не могли помешать угону своего флагмана, поскольку у них больше не было абордажных крючьев, чтобы вновь вцепиться ими в борт собственного корабля. Но и это было еще не все. С верхней палубы бригантины морские пехотинцы не могли видеть, что на пушечной палубе отходящей «Принцессы» испанцы, расправившиеся с английскими канонирами, принялись готовить к залпу так и не выстрелившие орудия ее правого борта…
Михась, еще не остывший от только что завершившейся скоротечной жестокой схватки, стоял на юте за плечом сержанта Джона Паркса и с возрастающим изумлением наблюдал за маневрами испанцев, сути которых он, как и все его соратники, не мог понять. Услышанная им команда испанского офицера также на миг сбила его с толку, но, когда испанцы принялись рубить абордажные крючья, он внезапно понял все. Сердце его замерло и похолодело, провалилось куда-то в черную неведомую глубину, как тогда, во время далекой, почти нереальной учебной схватки с особником, когда он почувствовал, что проиграл и сейчас получит удар, перечеркивающий всю его дальнейшую судьбу. Сейчас он проигрывал не учебный, а настоящий бой, и под угрозу была поставлена не только его дальнейшая судьба, но и сама жизнь.
Впрочем, какого-либо внятного страха смерти Михась по молодости лет не испытывал, но все его существо охватила ярость, злая досада на обхитрившего их врага. Он, русский дружинник, возомнил себя выше всех: выпендривался в кабацкой драке с матросами с «Посейдона», гордо получал призы на соревнованиях в замке, снисходительно принимая похвалы адмирала и аплодисменты дам. А теперь, в первом же настоящем бою, его провели, как щенка. И не важно, что не только его одного. Он-то считал себя самым лучшим (ох, не слышал Михась мудрых речей дьякона Кирилла во время того достопамятного заседания Большого Совета!). Нет, потеряв флагманский корабль, он просто не сможет взглянуть в глаза адмиралу, в глаза леди Алисе и других недавно восхищавшихся им людей. И еще одна мысль проникла в сознание, подстегнула Михася к дальнейшим действиям: там, на уходившем флагмане, в лапах бесчеловечных испанцев осталась леди Джоана!
«Мертвые сраму не имут, а живые не сдаются!» Михась стремительно скатился по трапу на совершенно безлюдные шканцы, схватил за один конец тонкий леер, пропущенный поверх фальшборта, обрубил его саблей. Он уже хотел было кинуться к другому концу, но, подняв голову, увидел, что из-за грот-мачты выскочил какой-то английский матрос, который, по-видимому, понял его замысел, и одним ударом кинжала отсек второй конец леера. Сзади он услышал топот, чудовищную брань в адрес испанцев и краем глаза заметил, как к нему несется сержант Паркс.
Михась принялся лихорадочно сматывать леер в бухту, оборачивая его вокруг согнутой в локте
руки.
– У тебя что, есть крюк? – почти хором воскликнули сержант Джон Паркс и Том Мэрдок – тот матрос, кинувшийся со шкафута на помощь
Михасю.
Михась не ответил, лишь мотнул головой. Он уже смотал леер и сделал на его конце скользящую затяжную петлю. Затем, раскрутив получившийся аркан над головой, он метнул его вслед отошедшей на десяток ярдов «Принцессе». Петля затянулась на резной балясине, украшавшей кормовой срез под иллюминаторами адмиральской каюты. Изумленно наблюдавшие за действиями Михася сержант и матрос радостно выругались при виде его успеха. Михась, крепко держась за конец аркана, вскочил на планширь фальшборта, приготовился прыгать. И тут же рядом с ним в конец вцепились еще две пары крепких рук.
– Мы с тобой, Майк!
Втроем они оттолкнулись от кромки борта и, пролетев несколько ярдов по воздуху, врезались в воду, попав прямо в пену кильватерной струи за кормой набиравшего ход фрегата. Они тут же принялись карабкаться по лееру на нависавший над их головами кормовой срез, опираясь ногами на перо руля.
Их маневр остался совершенно незамеченным испанцами, занятыми более важным делом.
– Огонь! – выкрикнул все тот же испанский офицер, взмахнув шпагой.
С убойно короткой дистанции, практически в упор, прогремел мощнейший залп всех орудий правого борта «Принцессы», направленный прямо в борт бригантины, превращенной в смертельную ловушку для непобедимого флагманского отряда королевской морской пехоты.
Вцепившиеся в кормовой срез трое отчаянных бойцов, оглушенные залпом, с ужасом увидели, как, резко накренившись на корму, стремительно идет ко дну испанская бригантина, унося с собой в пучину океана отряд английской флагманской морской пехоты. Через минуту «Принцесса» изменила галс, развернувшись по ветру, и место гибели товарищей скрылось из глаз Михася, Паркса и Мэрдока. Однако их ушей достиг еле слышный прощальный крик, как им показалось, сержанта Коула: «Ребята, отомстите за нас!» Голос кричавшего заглушил шум ветра, и над безмятежной гладью океана слышались теперь только скрип такелажа «Принцессы» и гортанные команды испанских моряков, управлявших захваченным ими английским флагманом.
– Парни, – звенящим от ярости голосом произнес сержант Паркс, – я понимаю, что каждый из нас сейчас стремится ринуться в бой и кромсать, душить подлого врага голыми руками. Но раз уж мы остались в живых из всего отряда…
Голос его дрогнул, он отвернулся, прижался лицом к обшивке кормы. Через минуту он вновь поднял голову, посмотрел прямо в глаза соратникам и продолжил прежним суровым и решительным тоном:
– Так вот, нас осталось только трое, но мы должны убить не десяток-другой испанцев, а всех! – выкрикнул он последнее слово.
Они висели, вцепившись в детали обшивки и леер, превращенный Михасем в аркан, скрытые под наклоном кормового среза.
– Поэтому сейчас мы не будем кидаться на врага очертя голову. Мы проберемся в трюм, за обшивку, туда, где лежат камни балласта, дождемся ночи, и начнем резать их осторожно и бесшумно, одного за другим, одного за другим, каждую ночь, хоть до самого Мадрида! И пусть они попробуют обнаружить и уничтожить нас на нашем родном корабле!
– Ты прав, Джон, – произнес Том Мэрдок столь же сурово и решительно. – Я пойду с тобой до конца. Вас осталось двое из морской пехоты, а из абордажной команды с «Посейдона» – я один. Мои ребята тоже взывают к мщению.
– Конечно, Том. Мы рассчитаемся с ними за
всех.
– Но как мы проникнем в трюм? Провисим
здесь до ночи?
– Ну, это не проблема, – горько усмехнулся Паркс. – Наши ребята бегали в самовольные отлучки на берег через секретный лаз, проделанный рядом с отверстием для штуртросов. Поднимайся
за нами.
И Паркс ловко и привычно принялся карабкаться к тому месту, где штуртросы проходят сквозь корму и соединяются с пером руля. Том двинулся за ним, один лишь Михась не тронулся с места. Сержант Паркс, заметив это, приостановился и, наклонив голову, пристально взглянул ему в лицо:
– Майк, извини, я не спросил тебя, готов ли ты биться до конца вместе с нами? Ты русский, тебе должно быть все равно: испанцы или англичане… Ты можешь дождаться ночи, украсть шлюпку и попытаться достичь ближайших островов.
– Сержант, я уверен, что вы не хотели меня обидеть. Вы делились со мной всем: боевым опытом и знаниями, часто – куском хлеба. Вы приняли меня в свою команду, в свою семью. Я добровольно встал под ваш флаг. Неужели вы думаете, что я все забуду и опозорю честь Ее Величества флагманского морского пехотинца, а тем более – честь русского дружинника, или, как у вас говорят, гвардейца? Русские в бою своих не бросают. Вы для меня – свои. Я хочу, чтобы обо мне была такая же добрая память, как о Фроле. И чтобы тех русских парней, которые придут вслед за мной, принимали так же, как меня.
– В таком случае, чего же ты ждешь? Вперед, следуй за нами!
– Сержант, русские в бою своих не бросают. Тут, на корабле, в офицерских каютах, вот за этой кормовой переборкой, осталась беззащитная английская леди, которая по-доброму принимала меня в родовом замке, аплодировала мне, когда я выигрывал состязания, восторженно хвалила в моем лице всю гвардию неведомого ей русского князя. Я не могу бросить ее на произвол испанцев, славящихся своей жестокостью. Позвольте мне попытаться ее спасти, причем немедленно.
Если у меня это получится, мы вскоре присоединимся к вам, то есть спустимся вдвоем в трюм. Если нет – то я погибну, прихватив с собой как можно больше врагов, облегчив вам задачу. Меня учили с рождения, там, в русских лесах, что честь дороже жизни. Сейчас я должен доказать, что меня учили не зря.
– Хорошо, капрал Русс, – кивнул ему сержант Паркс. – Ждем вас и леди живыми и невредимыми.
Он нажал на невидимую постороннему глазу защелку, открыл короткий фрагмент доски на кормовой обшивке и вместе с Томом исчез в образовавшемся лазе, опираясь на ведущий в чрево
корабля штуртрос.
Михась, не теряя ни минуты, ловко и проворно, как по стволу дерева или каменному утесу, принялся карабкаться по корме к иллюминатору одной из офицерских кают, которую, как ему было известно, адмирал Дрейк отвел для леди Джоаны.
Теперь следует подумать, как он будет рассчитываться с подельником, ибо дон Эстебан не преминет предъявить ему претензии в связи с отсутствием адмирала Дрейка на борту обреченного флагмана. Сэр Джеймс со скрытой ненавистью посмотрел на Дрейка, мысленно навеки записав его в черный список своих должников. А долги сэр Джеймс не прощал никому и никогда. Ну что ж, остальное пока идет по плану. И этот надутый индюк, адмирал, вскоре вынужден будет горько оплакивать участь своей флагманской морской пехоты, и проклятого капрала Майка Русса, и даже этой никчемной дурочки Джоаны, от которой сэру Джеймсу нужны лишь две весьма простые вещи: доходы с ее земель и удовлетворение его, сэра Джеймса, похоти. Девка не захотела сделать этого добровольно, ну так ей, как и адмиралу, также предстоят в недалеком будущем запоздалые сожаления и горькие слезы.
«Принцесса» неслась на всех парусах. Впереди виднелся стройный силуэт испанской бригантины, также развившей полную скорость. Бригантина эта, как и ожидалось, при первых же звуках пушечных залпов, которыми обменялись две сошедшиеся в бою эскадры, вышла из кильватерной колонны и бросилась наутек. «Принцесса» тут же последовала за ней. Погоня продолжалась вот уже несколько часов, и «Принцесса», на которой, рискуя повредить рангоут, поставили даже лиселя – дополнительные паруса, чего вообще-то не следовало делать при таком свежем ветре, – стала постепенно приближаться к противнику.
Всем было ясно, что вскоре предстоит бой. И хотя до его начала, судя по скорости сближения с противником, оставалось не менее трех часов, все морские пехотинцы и матросы из абордажной команды «Посейдона» находились на верхней палубе в полном вооружении. Вначале они построились и выслушали предварительные указания офицеров, ставящих боевую задачу. Затем офицеры поднялись на мостик, а матросы, почти не ломая строя, уселись на нагретые жарким тропическим солнцем, идеально выскобленные и вымытые доски палубы. Сержанты и капралы, как им и положено, прохаживались перед своими взводами, переговаривались между собой. Среди всех этих людей, готовившихся к смертельной схватке с непредсказуемым лично для каждого исходом, царило то особенное возбуждение, которое невозможно описать словами, а можно лишь испытать на собственном опыте. Это возбуждение, порождаемое присущим каждому нормальному человеку чувством страха, старались погасить показной веселостью. Часто звучали шутки, иногда весьма сомнительные, но неизменно вызывавшие одобрительный, слегка наигранный смех. Забывались все ссоры, прежде произошедшие между бойцами, казавшиеся теперь совершенно ничтожными и не стоящими внимания. Сейчас важно было лишь одно: надежность оружия и готовность товарища прикрыть тебя в бою.
Михась вместе с сержантом Парксом после того, как на десятый раз убедились в полной боеготовности своего взвода, подошли к взводу матросов с «Посейдона», возле которого расхаживал их старый знакомый, Том Мэрдок, под ручку с их же другом и сослуживцем сержантом Бобом Коулом. Естественно, никто не вспоминал о многочисленных трактирных потасовках, ранее произошедших между ними.
– Приветствую вас, парни, – тепло и сердечно обратился к ним сержант Джонатан Паркс.
– Привет, Джон! Привет, Майк!
– Ну как боевой дух в абордажной команде?
– Дух, как всегда, боевой.
Они улыбались, обменивались ничего не значащими фразами, но время от времени бросали быстрые взгляды на все увеличивающийся силуэт бригантины.
– Мне в этой истории не нравится только одно, – задумчиво, словно рассуждая вслух, произнес сержант Коул. – Я уже говорил Тому, что господа офицеры на инструктаже уж больно настойчиво твердили о нашем численном превосходстве. Нам даже запретили брать с собой на абордаж ручные бомбы, чтобы не повредить эту гребаную бригантину!
– Плюнь, Боб, – с явно преувеличенной беспечностью обратился к нему сержант Паркс. – Пусть даже на этой испанской посудине, к слову сказать, весьма небольшой, засело в три раза больше бойцов, чем у нас, ну и что с того? Уж тебе ли не знать, что большинство наших тренировок происходят как раз при условии один против троих? В бой надо идти весело, без всяких там мыслей, тем более – о превосходстве противника. Сам посуди, где там поместится столько людей? Не стоят же они в трюме плечом к плечу?
Если бы знал, насколько верны его слова! Но ни ему, ни другим английским офицерам и матросам не было ведомо, что в трюме бригантины плечом к плечу стоят (вернее, сидят) отборные головорезы, собранные со всех экипажей испанской эскадры, и численность их превосходит всю команду «Принцессы» впятеро. Об этом знал только английский джентльмен, сэр Джеймс, нервно расхаживающий сейчас по роскошной, отведенной лично ему гостеприимным адмиралом, каюте обреченного флагмана.
На бригантине уже, по-видимому, поняли, что им не уйти, и тоже готовились к бою. На шкафуте выстроилась полусотня стрелков в блестящих кирасах и шлемах, устанавливающих на подпорках громоздкие аркебузы. Они выглядели жалкой кучкой по сравнению с отрядом, изготовившимся к атаке на палубе «Принцессы». Бригантина первой произвела залп из малокалиберных пушек правого борта. Часть ядер даже не долетела до «Принцессы», некоторые ударились в борт, проделав незначительные пробоины, которые тут же принялась заделывать авральная команда. Несколько ядер запрыгали по палубе, покалечив полдюжины сидящих на ней морских пехотинцев из взвода сержанта Боба Коула. Шутки и смех разом прекратились, некоторые бойцы во все глаза смотрели на раненых, которых перевязывали или уносили на носилках с палубы, другие, напротив, старались отвернуться от подобного зрелища.
Командир «Принцессы» лишь усмехнулся, когда прозвучал этот жалкий залп, приказал резко переложить руль влево и идти на сближение, наваливаясь на разряженный борт противника. Затем он скомандовал своему канониру:
– Палить только картечью по палубам, ядрами по корпусу не стрелять, нам важен груз!
Рявкнули носовые орудия «Принцессы», картечь с визгом пронеслась над палубой бригантины, сметая все на своем пути. Испанские стрелки на шкафуте попадали на палубу: то ли были убиты, то ли благоразумно залегли. Часть такелажа была повреждена, два-три паруса потеряли ветер, бригантина резко замедлила ход, и «Принцесса» начала стремительно приближаться к ней.
– К бою! Абордажные крючья – готовь!
Рота лейтенанта Латропа должна была атаковать бак и шкафут, а рота лейтенанта Сэдли – соответственно шканцы и ют: на шканцы нацелен был взвод сержанта Коула, усиленный абордажной командой с «Посейдона», а на ют – сержанта Паркса.
В кормовой части практически всех кораблей помещались каюты командира и офицеров, салон и кают-компания. Поэтому кормовая часть, которую покрывал ют, была приподнята уступом над остальной палубой. В переборку, представляющую основание этого уступа, обращенного к палубе, были врезаны относительно широкие двери, задраиваемые наглухо во время шторма. Двери находились сразу за широким трапом, расположенным под углом к кормовой переборке, который вел на ют, где находились мостик и штурвал. В кормовой срез выше руля и ватерлинии были вделаны широкие прямоугольные иллюминаторы, предназначенные для освещения салонов и кают, больше напоминавшие роскошные окна с частым переплетом, в которые были вставлены дорогие, порой разноцветные венецианские стекла. Обычно кормовые помещения в заключительной стадии абордажа представляли собой основной узел сопротивления проигрывающей стороны. Поэтому взвод сержанта Коула, высаживающийся на шканцы, и был усилен «посеидонцами», поскольку они, очистив от противника шканцы, затем должны были атаковать кормовые помещения через те самые двери под трапом, ведущим на ют. Взвод сержанта Паркса, завершив схватку на юте, должен был при необходимости поддержать атаку сержанта Коула через кормовые окна.
Со страшным глухим стуком корабли ударились борт о борт, содрогнувшись от киля до клотика.
– Крючья цепляй! Во славу Ее Величества – вперед!!!
Морские пехотинцы заняли палубу бригантины, не встретив сопротивления: испанцы словно испарились. Собственно говоря, именно этого и ожидали руководившие абордажем офицеры, заранее осведомленные о слабости противника. Лейтенанты уже хотели было отдать своим ротам приказ к осмотру трюмов, как вдруг раздался громкий треск, и переборка кормового возвышения упала, открыв взорам изумленных англичан пустое пространство вместо офицерских кают. Однако пространство это можно было бы назвать пустым только лишь в связи с отсутствием внутреннего убранства, дверей, мебели, да и самих кают. От борта до борта вся корма была занята плотными шеренгами испанцев в кирасах и шлемах, с пиками, алебардами и аркебузами наизготовку. Эта плотная, устрашающая одним своим видом колонна стала тяжелой поступью под барабанную дробь выдвигаться на шканцы. Шеренга за шеренгой испанские кирасиры поднимались из трюма, шли и шли навстречу остолбеневшим от неожиданности легковооруженным морским пехотинцам, как и положено при маневренном абордажном бое, без всяких доспехов, обнаженным по пояс.
Лейтенант Сэдли опомнился первым.
– Всем отступить на шкафут, за грот-мачту! – отдал он единственно разумный в такой ситуации приказ.
Лейтенант мгновенно сообразил, что плотный строй кирасир является несокрушимым лишь на ровной палубе, то есть на широком пространстве шканцев. На относительно узких крыльях шкафута, за грот-мачтой, шеренги поневоле распадутся, и тяжелые кирасы, пики и алебарды скорее помешают, чем помогут испанцам вести индивидуальный рукопашный бой с подвижными и ловкими морскими пехотинцами.
В прежнем медленном темпе дойдя вслед за стремительно отступившими морскими пехотинцами практически до конца шканцев, колонна кирасир остановилась, стрелки воткнули подпорки аркебуз в доски палубы, раздули фитили, приготовились к залпу.
Бросив взгляд на ют, где уже кипел бой между взводом сержанта Паркса и поднявшейся туда по широкому трапу частью испанских кирасир, лейтенант Сэдли скомандовал:
– Всем залечь и укрыться! Ответный огонь – только по моей команде!
Рота лейтенанта Латропа, находившаяся на баке, за спиной лейтенанта Сэдли, также выполнила эту команду.
В то время как на шканцах, шкафуте и баке бой на секунду остановился и замерли все: и прицеливающиеся испанские стрелки, и готовящиеся встретить их залп англичане – на юте кипела яростная схватка. Беспрепятственно заняв ют, сержант Паркс уже собрался вести своих людей через иллюминаторы кормового среза в офицерские каюты, как переборка под ютом упала и, словно черт из табакерки, из-под юта стала выдвигаться на шканцы бесконечная колонна кирасир. Паркс на мгновение растерялся, не зная, что делать: то ли закрепиться на юте, то ли, помогая взводу Коула, попытаться атаковать неприятеля с тыла, хотя успех этого маневра, учитывая вооружение испанцев, был весьма сомнительным. Но вопрос решился сам собой, поскольку часть испанцев развернулась и таким же плотным строем двинулась по трапу на ют с явным намерением атаковать находящихся там людей Паркса и тем самым обезопасить свой тыл.
Когда первая шеренга испанцев уже шагнула на ют, Паркс скомандовал:
– Отсечь нижних огнем, передних – атаковать в клинки!
Раздался не очень дружный, но меткий залп из нескольких мушкетов и пистолей, которыми была вооружена часть матросов из взвода Паркса. На середине трапа возник завал из дюжины трупов, и нижние ряды атакующих поневоле остановились. Передние шеренги испанцев, уже поднявшиеся на ют, оказались на какое-то время отрезанными от своих. – В атаку!
Паркс, взмахнув короткой абордажной саблей, первым ринулся на врагов. Михась, едва успевший сунуть за пояс разряженные пистоли, бросился вслед за ним. Испанцы выставили им навстречу пики и алебарды. Дальше морские пехотинцы действовали уже автоматически: выманивали выпад пикой в грудь, делали полуоборот, оказываясь при этом к противнику уже не грудью, а боком, одновременно на этом полуобороте отбивали древко пики саблей, кинжалом или просто рукой и шли на сближение, нанося противнику колющий удар в лицо.
За минуту короткой и яростной схватки кирасиры, которым трудно было развернуться на выходе с неширокого трапа, были смяты и сброшены вниз. Паркс не стал их преследовать, остановил своих бойцов. В этот момент раздался мощный залп, произведенный испанцами по засевшим на шкафуте и баке англичанам. Палуба бригантины на несколько секунд окуталась густыми клубами дыма. Когда дым рассеялся, англичане, ожидавшие атаки испанцев на ют и на бак, с удивлением увидели, что колонна противника развернулась на девяносто градусов и устремилась на борт «Принцессы». Более того, из казавшегося бездонным трюма все еще продолжали выскакивать бойцы, но это уже были не тяжеловооруженные кирасиры, задачей которых, по-видимому, было вытеснение морских пехотинцев на нос и на корму (и с этой задачей они успешно справились), а легковооруженные абордажники, которые под прикрытием все тех же кирасир принялись стремительно распространяться по беззащитной «Принцессе», проникли на мостик, спустились на орудийную палубу. Через пару минут дислокация противоборствующих сторон приняла какой-то фантасмагорический характер: на борту испанской бригантины не было ни одного испанца, а находилась лишь приготовившаяся к обороне, окончательно сбитая с толку морская пехота англичан. А на борту английского флагмана, напротив, находились испанцы, уже принявшиеся расправляться с не готовыми к такому обороту событий английскими моряками из плавсостава, которые, будучи уверенными в том, что их защитят бравые морские пехотинцы, даже не изготовились к рукопашной схватке и теперь, застигнутые врасплох, не могли оказать врагу серьезного сопротивления. Кирасиры же выстроились вдоль борта «Принцессы», развернувшись навстречу оставшимся на бригантине морским пехотинцам, направив на них аркебузы и пики.
Лейтенанты Сэдли и Латроп, едва пришедшие в себя от неожиданного маневра противника, уже было хотели бросить свои роты обратно на «Принцессу», чтобы отбить собственный корабль у противника, как с борта «Принцессы» донеслась отчетливая раскатистая команда испанского офицера, руководившего всей операцией. Он стоял на перилах юта, держась за ванты, хорошо различимый со всех сторон, в сверкающей кирасе и позолоченном шлеме, украшенном ярким плюмажем из страусовых перьев, его длинная шпага в вытянутой руке указывала в сторону бригантины и засевших на ней англичан.
– Сыны Кастилии! Приготовиться к атаке! Вернем свой корабль! Не дадим англичанам уйти с нашим золотом!
Хорошо понимавшие испанский язык офицеры английской морской пехоты, уже находящиеся в состоянии замешательства, легко поддались и на эту уловку. Они вспомнили, что трюмы бригантины забиты золотом, и подумали, что испанцы, конечно же, не захотят отдать без боя столь ценный приз. А их предыдущий маневр с переходом на «Принцессу» – не что иное, как тактическая хитрость. И вместо того, чтобы немедленно бросить свои роты в контратаку на борт родного корабля, лейтенанты Сэдли и Латроп скомандовали занять оборону и приготовиться к отражению якобы готовящейся атаки испанцев. Тем самым англичане потеряли несколько драгоценных мгновений, и когда залегшие и укрывшиеся за рангоутом и надстройками морские пехотинцы увидели, что испанцы, вместо того чтобы идти на них в атаку, на самом деле рубят абордажные крючья и цепи и расталкивают корабли, было уже поздно.
Расстояние между «Принцессой», захваченной испанцами фактически без боя, благодаря лишь одной военной хитрости и предательству, и бригантиной, наверняка совершенно пустой, на палубе которой, остолбенев, стояли лучшие в мире морские пехотинцы, так и не успевшие проявить свои боевые навыки в прямой схватке с противником, все увеличивалось и увеличивалось. И англичане никак не могли помешать угону своего флагмана, поскольку у них больше не было абордажных крючьев, чтобы вновь вцепиться ими в борт собственного корабля. Но и это было еще не все. С верхней палубы бригантины морские пехотинцы не могли видеть, что на пушечной палубе отходящей «Принцессы» испанцы, расправившиеся с английскими канонирами, принялись готовить к залпу так и не выстрелившие орудия ее правого борта…
Михась, еще не остывший от только что завершившейся скоротечной жестокой схватки, стоял на юте за плечом сержанта Джона Паркса и с возрастающим изумлением наблюдал за маневрами испанцев, сути которых он, как и все его соратники, не мог понять. Услышанная им команда испанского офицера также на миг сбила его с толку, но, когда испанцы принялись рубить абордажные крючья, он внезапно понял все. Сердце его замерло и похолодело, провалилось куда-то в черную неведомую глубину, как тогда, во время далекой, почти нереальной учебной схватки с особником, когда он почувствовал, что проиграл и сейчас получит удар, перечеркивающий всю его дальнейшую судьбу. Сейчас он проигрывал не учебный, а настоящий бой, и под угрозу была поставлена не только его дальнейшая судьба, но и сама жизнь.
Впрочем, какого-либо внятного страха смерти Михась по молодости лет не испытывал, но все его существо охватила ярость, злая досада на обхитрившего их врага. Он, русский дружинник, возомнил себя выше всех: выпендривался в кабацкой драке с матросами с «Посейдона», гордо получал призы на соревнованиях в замке, снисходительно принимая похвалы адмирала и аплодисменты дам. А теперь, в первом же настоящем бою, его провели, как щенка. И не важно, что не только его одного. Он-то считал себя самым лучшим (ох, не слышал Михась мудрых речей дьякона Кирилла во время того достопамятного заседания Большого Совета!). Нет, потеряв флагманский корабль, он просто не сможет взглянуть в глаза адмиралу, в глаза леди Алисе и других недавно восхищавшихся им людей. И еще одна мысль проникла в сознание, подстегнула Михася к дальнейшим действиям: там, на уходившем флагмане, в лапах бесчеловечных испанцев осталась леди Джоана!
«Мертвые сраму не имут, а живые не сдаются!» Михась стремительно скатился по трапу на совершенно безлюдные шканцы, схватил за один конец тонкий леер, пропущенный поверх фальшборта, обрубил его саблей. Он уже хотел было кинуться к другому концу, но, подняв голову, увидел, что из-за грот-мачты выскочил какой-то английский матрос, который, по-видимому, понял его замысел, и одним ударом кинжала отсек второй конец леера. Сзади он услышал топот, чудовищную брань в адрес испанцев и краем глаза заметил, как к нему несется сержант Паркс.
Михась принялся лихорадочно сматывать леер в бухту, оборачивая его вокруг согнутой в локте
руки.
– У тебя что, есть крюк? – почти хором воскликнули сержант Джон Паркс и Том Мэрдок – тот матрос, кинувшийся со шкафута на помощь
Михасю.
Михась не ответил, лишь мотнул головой. Он уже смотал леер и сделал на его конце скользящую затяжную петлю. Затем, раскрутив получившийся аркан над головой, он метнул его вслед отошедшей на десяток ярдов «Принцессе». Петля затянулась на резной балясине, украшавшей кормовой срез под иллюминаторами адмиральской каюты. Изумленно наблюдавшие за действиями Михася сержант и матрос радостно выругались при виде его успеха. Михась, крепко держась за конец аркана, вскочил на планширь фальшборта, приготовился прыгать. И тут же рядом с ним в конец вцепились еще две пары крепких рук.
– Мы с тобой, Майк!
Втроем они оттолкнулись от кромки борта и, пролетев несколько ярдов по воздуху, врезались в воду, попав прямо в пену кильватерной струи за кормой набиравшего ход фрегата. Они тут же принялись карабкаться по лееру на нависавший над их головами кормовой срез, опираясь ногами на перо руля.
Их маневр остался совершенно незамеченным испанцами, занятыми более важным делом.
– Огонь! – выкрикнул все тот же испанский офицер, взмахнув шпагой.
С убойно короткой дистанции, практически в упор, прогремел мощнейший залп всех орудий правого борта «Принцессы», направленный прямо в борт бригантины, превращенной в смертельную ловушку для непобедимого флагманского отряда королевской морской пехоты.
Вцепившиеся в кормовой срез трое отчаянных бойцов, оглушенные залпом, с ужасом увидели, как, резко накренившись на корму, стремительно идет ко дну испанская бригантина, унося с собой в пучину океана отряд английской флагманской морской пехоты. Через минуту «Принцесса» изменила галс, развернувшись по ветру, и место гибели товарищей скрылось из глаз Михася, Паркса и Мэрдока. Однако их ушей достиг еле слышный прощальный крик, как им показалось, сержанта Коула: «Ребята, отомстите за нас!» Голос кричавшего заглушил шум ветра, и над безмятежной гладью океана слышались теперь только скрип такелажа «Принцессы» и гортанные команды испанских моряков, управлявших захваченным ими английским флагманом.
– Парни, – звенящим от ярости голосом произнес сержант Паркс, – я понимаю, что каждый из нас сейчас стремится ринуться в бой и кромсать, душить подлого врага голыми руками. Но раз уж мы остались в живых из всего отряда…
Голос его дрогнул, он отвернулся, прижался лицом к обшивке кормы. Через минуту он вновь поднял голову, посмотрел прямо в глаза соратникам и продолжил прежним суровым и решительным тоном:
– Так вот, нас осталось только трое, но мы должны убить не десяток-другой испанцев, а всех! – выкрикнул он последнее слово.
Они висели, вцепившись в детали обшивки и леер, превращенный Михасем в аркан, скрытые под наклоном кормового среза.
– Поэтому сейчас мы не будем кидаться на врага очертя голову. Мы проберемся в трюм, за обшивку, туда, где лежат камни балласта, дождемся ночи, и начнем резать их осторожно и бесшумно, одного за другим, одного за другим, каждую ночь, хоть до самого Мадрида! И пусть они попробуют обнаружить и уничтожить нас на нашем родном корабле!
– Ты прав, Джон, – произнес Том Мэрдок столь же сурово и решительно. – Я пойду с тобой до конца. Вас осталось двое из морской пехоты, а из абордажной команды с «Посейдона» – я один. Мои ребята тоже взывают к мщению.
– Конечно, Том. Мы рассчитаемся с ними за
всех.
– Но как мы проникнем в трюм? Провисим
здесь до ночи?
– Ну, это не проблема, – горько усмехнулся Паркс. – Наши ребята бегали в самовольные отлучки на берег через секретный лаз, проделанный рядом с отверстием для штуртросов. Поднимайся
за нами.
И Паркс ловко и привычно принялся карабкаться к тому месту, где штуртросы проходят сквозь корму и соединяются с пером руля. Том двинулся за ним, один лишь Михась не тронулся с места. Сержант Паркс, заметив это, приостановился и, наклонив голову, пристально взглянул ему в лицо:
– Майк, извини, я не спросил тебя, готов ли ты биться до конца вместе с нами? Ты русский, тебе должно быть все равно: испанцы или англичане… Ты можешь дождаться ночи, украсть шлюпку и попытаться достичь ближайших островов.
– Сержант, я уверен, что вы не хотели меня обидеть. Вы делились со мной всем: боевым опытом и знаниями, часто – куском хлеба. Вы приняли меня в свою команду, в свою семью. Я добровольно встал под ваш флаг. Неужели вы думаете, что я все забуду и опозорю честь Ее Величества флагманского морского пехотинца, а тем более – честь русского дружинника, или, как у вас говорят, гвардейца? Русские в бою своих не бросают. Вы для меня – свои. Я хочу, чтобы обо мне была такая же добрая память, как о Фроле. И чтобы тех русских парней, которые придут вслед за мной, принимали так же, как меня.
– В таком случае, чего же ты ждешь? Вперед, следуй за нами!
– Сержант, русские в бою своих не бросают. Тут, на корабле, в офицерских каютах, вот за этой кормовой переборкой, осталась беззащитная английская леди, которая по-доброму принимала меня в родовом замке, аплодировала мне, когда я выигрывал состязания, восторженно хвалила в моем лице всю гвардию неведомого ей русского князя. Я не могу бросить ее на произвол испанцев, славящихся своей жестокостью. Позвольте мне попытаться ее спасти, причем немедленно.
Если у меня это получится, мы вскоре присоединимся к вам, то есть спустимся вдвоем в трюм. Если нет – то я погибну, прихватив с собой как можно больше врагов, облегчив вам задачу. Меня учили с рождения, там, в русских лесах, что честь дороже жизни. Сейчас я должен доказать, что меня учили не зря.
– Хорошо, капрал Русс, – кивнул ему сержант Паркс. – Ждем вас и леди живыми и невредимыми.
Он нажал на невидимую постороннему глазу защелку, открыл короткий фрагмент доски на кормовой обшивке и вместе с Томом исчез в образовавшемся лазе, опираясь на ведущий в чрево
корабля штуртрос.
Михась, не теряя ни минуты, ловко и проворно, как по стволу дерева или каменному утесу, принялся карабкаться по корме к иллюминатору одной из офицерских кают, которую, как ему было известно, адмирал Дрейк отвел для леди Джоаны.