Страница:
Покуда готовил ужин, ходил по мансарде и насвистывал, тем самым подавая сигнал «ореликам», что он дома и в хорошем расположении духа. «Клопа» они засадили довольно искусно: раздвинули лицевую сетчатую ткань на репродукторе и опустили туда приборчик. Репродуктор был старый, доставшийся по наследству от бывших хозяев дома и имел счастливую судьбу. На него ни разу не покушались воры, и он все время стоял на кафельной печной полке под самым потолком, покрытый слоем пыли, как защитной сеткой. Так вот эти «орелики» не смахнули ни пылинки, запуская «клопа», а в том месте, где раздвигали нити ткани и стряхнули ее, аккуратно припудрили снова. Но если смотреть в косом свете, эта «заплаточка» слегка выделялась по тону. И все равно в доме у генерала работал неплохой специалист по литерным мероприятиям, прошедший подготовку в системе КГБ. А вот радиомаяк под крыло машины засадили дилетанты либо спецы, имеющие какую-то другую школу. Прибор был импортного производства, на магнитной присоске, однако на русских дорогах он немедленно оброс грязью, отяжелел и стал медленно сползать. Хороший трясок на яме, и — привет! Отвязался «хвост»... Но, возможно, хотели и перемудрить генерала, зная, что он уж никак не станет искать маяк под крылом.
Дед Мазай собрал на стол, разложив пищу в тарелочки, чтобы не дичать с первого дня, достал бутылку армянского коньяка — все-таки начало дачного сезона! — и только опрокинул рюмку, как услышал внизу осторожный стук в дверь. А мультитон молчал себе и молчал! Он отключил на приборе звуковой сигнал, дослал патрон в патронник и, спрятав пистолет в задний карман брюк, пошел открывать.
— Ну у кого-то и нюх, — нарочито громко заворчал он. — Только сел выпить в одиночку — вот тебе и гости... Кто там?
— А вот открывай, так увидишь! — раздался за дверью веселый и благодушный голос. — Открывай, дед Мазай, обниматься будем!
Полковник Сыч так бы не врывался, да и голос был не его... Генерал включил свет в передней и повернул ключ в замке. На пороге стоял и улыбался человек лет пятидесяти, седоватый, чисто выбритый, слегка скуластый, большие черные глаза, брови слегка вразлет, похож одновременно и на обрусевшего кавказца, и на еврея, и на хохла с Южной Украины.
— Зашиби Бог лаптем — не узнаю, — откровенно признался генерал. — Но все равно заходи, признавайся.
— Так я и думал! — засмеялся гость, расстегивая белый плащ. — Значит, богатым буду, Сергей Федорович... Ладно, так и быть, напомню!
Он снял с шеи белоснежное шелковое кашне, обмотал им голову, соорудив чалму, и сделал взгляд оловянно-тяжелым. Не хватало лишь черной двухнедельной щетины на щеках и подбородке...
Актер он был великолепный, от природы, от крутого замеса кровей...
— Кархан?.. Аллах акбар! Ты с того света сразу ко мне? Мой коньячок почуял?
— Ну! Слышу — наливает, — веселился гость. — Дай, думаю, составлю компанию начальнику. Всякому «зайцу» не грех выпить с дедушкой Мазаем!
— Пошли наверх, — пригласил генерал. — Внизу у меня вид не жилой, ворье одолело. А наверху обустроился!
— Да уж вижу, — скрипя ступенями, вздохнул Кархан. — Нора, а не дача. Сакля Хасбулата была побогаче.
Это был подполковник Муртазин, профессиональный разведчик из ГРУ, прикрепленный в восемьдесят первом году к «Молнии», когда ее обкатывали в Афганистане. Дрыгин в то время был начальником штаба в спецподразделении и работал в непосредственном контакте с ним. У Муртазина была прекрасная легенда «детей лейтенанта Шмидта», самая удачная. Он был якобы сыном одного известного пуштунского вождя, находящегося в Пакистане, имел иммунитет во многих душманских бандах и проходил контролируемые ими районы как нож сквозь масло. Под именем Кархан он был известен полевым командирам как некий посредник между афганцами и советскими войсками, когда первые искали возможностей сложить оружие.
Разведчика Муртазина погубили свои. Он склонил к миру банду численностью до ста человек, которая с полным вооружением шла сдаваться советскому командованию к назначенному Карханом месту и имела от него пропуск. На пути банды, в ущелье, устроили засаду и всю положили. Кархан среди полевых командиров был объявлен провокатором, и скоро его обезображенный труп подбросили к блок-посту у Кандагара. Эти сведения генерал Дрыгин получил в восемьдесят седьмом году уже в Армении.
Помнится, отправляясь в свои походы, Муртазин привешивал в паху специальную пластиковую мину, а когда потерял ее — гранату «Ф-1», которая вечно растирала ему мошонку до крови. Захватить живым его было невозможно...
А вот поди ж ты, оказывается, живой, здоровый и цветущий! И кроме всего — именно он гость, принять и приветить которого просил полковник Сыч. Другого просто быть не может! Но знает ли об этом сам Сыч? Знает ли, что за гостенек должен наведаться?! Известно ли ему о воскрешении Кархана?
— Глазам своим не верю, — усаживая гостя, балагурил дед Мазай. — Какими судьбами? Из каких краев?.. Впрочем, давай сначала выпьем!
— Так будет правильно, — заметил Муртазин. — Как в сказке: напои, накорми, в баньке вымой, а потом и спрашивай.
— Ну, баньки у меня нет, — генерал налил коньяку. — Все остальное будет.
— Но лучше не спрашивай, — поправился он, пригубив рюмку. — Должно быть, слышал, меня в Афгане подставили. Вся последующая жизнь отсюда и вытекает... Живу сейчас в Саудовской Аравии, женат, служу в крупной нефтяной компании, занимаюсь бизнесом. Хорошо живу, в России теперь бываю часто, подолгу, так что и ностальгией не страдаю.
Кажется, он говорил правду: самоуверенность и спокойствие были тому доказательством. Значит, следовало вести себя с «обратным знаком» чувств...
— А не боишься, что кто-нибудь из-за угла, из кривого ружья, с контрольным выстрелом в затылок? Или в собственном доме, под пальмой, альпенштоком?
Муртазин тихо улыбнулся, устраиваясь на ящике, поставленном вместо стула.
— Некому, Сергей Федорович. Руки стали короткие. Сами себе отрубили. Твои бы ребята смогли, да где они ныне?.. И ты сидишь на даче, в селе Дубки. Эх, начальнички, пальцем деланные! — Он искренне озлился. — «Вымпел» сжечь, «Молнию» погасить!.. Да лучше бы пару танковых дивизий под автоген пустили, идиоты!
— Ну, ты преувеличиваешь, Кархан! — заметил дед Мазай. — Конечно, мне приятно слышать... Но не переоценивай наших скромных возможностей.
Муртазин пропустил это как бы мимо ушей, задумчиво подвигал рюмку с коньяком по новенькой клеенке.
— Я тогда во Франции был, — без всяких прелюдий начал вспоминать он. — Целый день возле телевизора просидел... Смотрел и, как ты сейчас, глазам не верил. Танки в центре Москвы бьют по Дому Советов! Вертолеты кружатся с ракетными подвесками! Голливуд бы такого не потянул... А потом слышу: «Альфа» проявила потрясающую самостоятельность! Наплевала на все приказы! Пошла спасать русских людей! Остановила огонь такой армады, всем начальничкам рот заткнула. Ну, думаю, где матушка «Альфа», там и ее детки. Но про вас — ни слова. А я ждал, может, хоть название промелькнет. Тебя вспомнил...
Дед Мазай выслушал горькую его речь, однако как бы тоже не услышал ее, не сосредоточил внимание, не пустился в воспоминания, а Кархан, кажется, хотел разговорить его на предмет гибели «Молнии».
— И все-таки, брат, ты зря теряешь бдительность, — после паузы заключил он. — Семерочники наверняка пасут тебя по всей России. Будет команда — сделают пиф-паф.
— Не пасут, проверял, — Кархан говорил уверенно и был прав. — К тому же, Сергей Федорович, ты первый человек, которому я открылся. А легенда у меня, как всегда, надежная и документы подданного Саудовской Аравии. Но ты же меня не узнал! А мы вместе работали, можно сказать, под одной шинелью спали. Я же хороший профессионал, товарищ генерал?
— Слов нет, — согласился дед Мазай и наполнил рюмки. — Давай за профессионалов! Как мне это жлобье надоело, кто бы знал!
На сей раз Кархан выпил до дна, без излишней волокиты наколол вилкой тефтелю и с удовольствием съел. Генерал придвинул к нему тарелку с пластинками копченого сала: помнится, возвращаясь из одиноких «волчьих» походов, он был худым, иссохшим, вечно голодным и с волчьим аппетитом набрасывался на сало, обыкновенное солдатское, сверкающее от пересохшей колючей соли. Сейчас же поглядел с сожалением, улыбнулся, отодвинул тарелку.
— Отвык я, Сергей Федорович... И привыкать снова ни к чему. Мусульманин!
— Как хочешь! — засмеялся дед Мазай и сделал себе увесистый бутерброд с салом. — А я если выпью — мне жена не успевает подавать.
Он не хотел подгонять гостя, выводить его на «тему»: если он лепит исключительное доверие, значит, сам скажет причину, зачем пожаловал. Инициатива может насторожить его, к тому же не исключено, что их неторопливый разговор сейчас слушал кто-нибудь третий, как ни крути, а Кархан пришел сюда не по собственной воле, не он заказывает музыку, и платит не он, бывшему «грушнику» доверили вербовку, перед тем нашпиговав его инструкциями. И нет тут ни единого не взвешенного слова.
Муртазин встал, побродил по мансарде, остановился возле двери, ведущей на маленький балкончик, висящий на кронштейнах. За стеклом уже было черно...
Интересно, как он выглядел сейчас в окуляре ночного прицела сидящего на сарае снайпера?
— Хорошо у тебя тут, — вдруг сказал Кархан. — Тихо, прохладно, весна... И предощущение долгого лета! Только дача не генеральская! С улицы еще ничего, но внутри — холодный склеп.
— Ремонтировать приехал, — сказал дед Мазай. — К отпускам домашних надо все сделать и огород посадить. А что еще надо пенсионеру?
— Пенсионер, — усмехнулся Кархан. — Ты моложе меня!
— В вашем буржуйском государстве эксплуатируют человека до самой смерти, а в нашем дают спокойный заслуженный отдых.
— Ну-ну, — подытожил Муртазин и сел на свой ящик. — Нет, честное слово, такое может быть только в России! Специалиста высшего класса, с уникальной профессией, генерала, выбросить на улицу, и будто бы ничего не случилось... Потрясающая страна, фантастически талантливый народ! Скоро весь мир полетит за Россией, как чайки за кораблем, и весь мир будет питаться только отбросами и будет сыт и доволен.
— Во мне патриотические чувства просто пылают от такой лести! — захохотал дед Мазай. — Хотя если серьезно, то ты где-то прав.
— Не где-то, а прав! Ты бы пожил среди мудрых, но, увы, убогих талантами народов Востока и все бы понял. Да и не только Востока... Знаешь, Сергей Федорович, творческий потенциал человечества губят две вещи — жаркий климат и благоустроенная потребительская жизнь. А спасает и увеличивает только одно — холод. На жаре и в неге разжижаются мозги — испытал на себе. Извилины расплываются... Приеду в Россию, особенно в среднюю полосу или Сибирь, — голова несколько дней трещит, а потом такая ясность мысли, такая четкость мироощущения... Только нет радости бытия.
— Да, брат, с этим у нас сейчас туго, — согласился дед Мазай и налил коньяку. — Давай за радость бытия!
— Погоди, Сергей Федорович, — вдруг остановил Кархан. — Вино, к сожалению, дает лишь ощущение радости, но не саму радость. Потому в России и пьют... Я ведь приехал к тебе не коньячок пить, хотя коньяк у тебя отличный.
— Догадываюсь, — генерал пододвинул к себе тарелку со щами. — Ты извини, я даже сегодня не обедал, поэтому буду есть. А ты говори, говори, не обращай внимания.
Муртазин несколько минут смотрел, как он ест, потом улыбнулся:
— Хороший у тебя аппетит!
— Не жалуюсь.
— Сергей Федорович... А не поработать ли тебе еще? Пару лет?
— А что ты предлагаешь? — хлебая густые, наваристые щи без хлеба, спросил генерал. — Нефтью торговать? Или к душманам тебя заслать?
— Мы с тобой отвоевались, — вздохнул Муртазин. — И нас обоих в разное время очень крупно подставили. В благодарность за службу... Наша компания, как сам понимаешь, транснациональная, огромная, и самое уязвимое место — транспортировка нефти от производителя к потребителю. Все тут: нефтепроводы, перекачивающие станции, танкеры, морские порты, железнодорожные перевозки, проекты и строительство новых магистралей. Все это хозяйство нужно охранять и контролировать. Сейчас компания формирует соответствующую службу, а ее будущая деятельность практически один к одному основная задача «Молнии» плюс разветвленная агентурная сеть в интересующих нас районах мира, что-то вроде мини-Интерпола. Нам нужны опыт «Молнии» и ее люди в качестве консультантов и инструкторов.
Дед Мазай дохлебал щи, неторопливо вытер рот салфеткой и глотнул коньяку. Предложение было интересное, — это тебе не банк сторожить да выведывать тайным путем платежеспособность клиентов, и, наверное, заправляют транснациональной компанией не вчерашние комсомольцы и обкомовские работники финотделов...
Вот тебе и клуб «Горный орел»!
И все бы хорошо, но зачем так обставлять эту встречу? Устраивать тотальную слежку, ждать, когда он выедет на дачу? Нет чтоб обыкновенно позвонить, назначить время, место, сесть и поговорить. В Москве-то еще проще сохранить конфиденциальность, чем в безлюдных Дубках. Если нет криминала в предложении, на кой ляд нагнетать шпионские страсти? Ведь и Сыч встревожился, стал отслеживать этих «ореликов» и опасаться за жизнь деда Мазая. А Сыч — птица зоркая, без причины и глазом не поведет...
— Слушай, брат Кархан. Не знаю, как тебя теперь зовут, — начал генерал, лениво подавляя отрыжку. — Ты и в самом деле преувеличиваешь бывшие возможности «Молнии»... Не такая она была уж молния, чтоб сверкать на весь мир. Все эти элитарные подразделения больше рекламировались и возносились самим КГБ. И тем, что очень уж секретились. Я тебе откровенно скажу: половина зарубежных операций, которые нам приписывались, проводила не «Молния», а хрен знает кто. Может, инопланетяне... В ЮАР мы не ездили, в негров не красились и не устраивали войны против белого населения. Интифаду на арабских территориях в Израиле тоже не мы организовали. В Никарагуа было всего несколько человек, и то в качестве инструкторов... Да что говорить, легенды это все!
— Запад охотно верит в легенды, потому что приучен к рекламе, — заметил Кархан. — Зачем же нам разрушать его иллюзии?
— Ну а мудрый Восток?
— А мудрый Восток хочет защитить свои нефтеносные районы и жилы. В том числе и от Запада. Мы и так потеряли Кувейт из-за американского вмешательства. Они спасли его от Ирака, они теперь и контролируют. А была бы в то время своя «Молния», была бы наша «Буря в пустыне». Без танков и бомбардировок. Американцы полные идиоты с накачанными мышцами. Нельзя бомбить нефтеносные районы, нельзя гнать туда авианосцы. Но чтобы это понять, посчитать, во что обойдется, требуются не разжиженные мозги.
— Ах, вот оно что, — протянул дед Мазай. — В таком случаев вам не «Молния» нужна, а корпус быстрого реагирования.
— Верно, Сергей Федорович, — поддержал Муртазин. — Только основанный на русской тактике «Молнии» с некоторым уклоном восточной хитрости.
— И что, ваша компания берется содержать такую армию?
— За мирное существование лучше платить вперед, чем восстанавливать нефтепромыслы и трубопроводы после бомбежек.
— Резонно.
— Работы хватит всем, — заверил Муртазин. — И деду Мазаю, и «зайцам». Система оплаты контрактная, но могу заверить, в России столько сейчас никто не получает.
— Да, озадачил ты меня, Кархан.
Генерал Дрыгин неожиданно понял, отчего Муртазин открылся ему сам, открыл какой-то международный секрет и затеял весь сыр-бор со слежкой и изучением личности. Откровенничая, он навешивал на него такие цепи тайн, с которыми уже не отпускают на волю просто так. Теперь дед Мазай будет находиться под более жестким контролем, и не мытьем, так катаньем из него выдавят согласие работать на компанию. Мало того, вынудят привлечь к этому делу «зайцев», многие из которых еще болтались без работы. В случае отказа его попросту станут шантажировать, а возможно, без лишнего шума выкрадут и перевезут в ту же Саудовскую Аравию. Потому Сыч и переполошился, потому и дергался этот майор Цыганов, ссылаясь на непредсказуемое развитие событий.
— Сергей Федорович, дорогой! — засмеялся Муртазин. — Я не требую ответа сию же минуту. Но и долго тянуть нельзя. Трех дней, думаю, будет достаточно.
— Каких трех дней? — возмутился он. — Мне надо с домашними посоветоваться, обдумать...
— Ты же не советовался, когда командовал «Молнией»! Семья у тебя ко всему привыкла...
— А дачу отремонтировать?
— Это не проблема, Сергей Федорович, — развел руками Кархан. — Забудь ты о мелочах быта, ищи радость бытия!
Он мягко, бархатно брал за горло. Не случайно ему удавалось обламывать и усмирять ретивых полевых командиров в Афгане и приводить их в плен, как бычков на веревочке. Он оставался профессионалом...
Следовало хоть ненадолго отвести его руку, «растащить» острую ситуацию на несколько этапов. Хотя бы для того, чтобы к нему смогли «протолкнуть» Сыча...
Муртазин словно мысли его читал:
— Извини, Сергей Федорович, но я должен предупредить: не нужно ни с кем консультироваться. Сам понимаешь, наставят рогаток... А могут и сделать то, о чем ты говорил.
Чтобы встряхнуть Кархана, ему нужно было сделать «банзай» — просто наорать на него, как на бывшего подчиненного. Генерал имел на это полное право.
— Знаешь что, подполковник, а пошел бы ты на!.. — Дед Мазай с удовольствием выматерился. — У меня своя голова на плечах, понял? Я со жлобами не консультируюсь! И что решу — то решу! А ты не гони лошадей и за горло меня не бери!
— Ну, извини, Сергей Федорович, — неловко улыбнулся Муртазин. — Задел за живое...
— Ага, ты думал, за твое предложение я в ноги тебе брякнусь?! Отец родной! Кормилец!..
— Не думал я так...
— Ты слегка подзажрался там у себя, в Аравии, и нюх потерял. — Генерал снова налил себе коньяку — рюмка гостя была полной. — Да, меня подставили, обидели!.. Но не забывай: я — русский офицер, генерал!
— Клянусь, этого я не забыл! — Муртазин взял свою рюмку. — Не обижайся, товарищ генерал!
Дед Мазай не глядя чокнулся с ним и проглотил коньяк, тут же налил еще, проследил — Кархан выпил до дна. Следовало гнуть его еще, изображая оскорбленную гордость.
— И не вздумай обставлять меня своими филерами, — сбавив тон, проворчал он. — За мной и так приглядывают... А твоего замечу — уберу, больше не найдешь.
Избавиться таким образом от соглядатаев было невозможно: Муртазин обязательно их приставит, только предупрежденных и более опытных. Но хоть поблизости шастать не будут!
— Прости, Сергей Федорович, — еще раз повинился Кархан. — Шайтан за язык дернул. Аллах свидетель: я перед тобой раскрылся, а значит, доверяю!
— Ладно, Аллах тебе и свидетель и судья, — ворчливо согласился дед Мазай. — Сделаем так: через три дня ты приедешь ко мне и ответишь на вопросы, которые у меня появятся. А их будет много!.. Через следующие три дня будем говорить уже конкретно — да, нет. И не смей давить на меня, понял?
Он понял совершенно иное, возможно, ждал такой резкости и безапелляционности от генерала, потому что очень легко согласился, как бы передавая инициативу старшему по званию. Но такое впечатление могло быть создано всего лишь искусной актерской игрой...
Еще не проводив гостя, дед Мазай уже стал думать, как «протащить» к себе спасительную сейчас птицу — Сыча...
Глава 2
Дед Мазай собрал на стол, разложив пищу в тарелочки, чтобы не дичать с первого дня, достал бутылку армянского коньяка — все-таки начало дачного сезона! — и только опрокинул рюмку, как услышал внизу осторожный стук в дверь. А мультитон молчал себе и молчал! Он отключил на приборе звуковой сигнал, дослал патрон в патронник и, спрятав пистолет в задний карман брюк, пошел открывать.
— Ну у кого-то и нюх, — нарочито громко заворчал он. — Только сел выпить в одиночку — вот тебе и гости... Кто там?
— А вот открывай, так увидишь! — раздался за дверью веселый и благодушный голос. — Открывай, дед Мазай, обниматься будем!
Полковник Сыч так бы не врывался, да и голос был не его... Генерал включил свет в передней и повернул ключ в замке. На пороге стоял и улыбался человек лет пятидесяти, седоватый, чисто выбритый, слегка скуластый, большие черные глаза, брови слегка вразлет, похож одновременно и на обрусевшего кавказца, и на еврея, и на хохла с Южной Украины.
— Зашиби Бог лаптем — не узнаю, — откровенно признался генерал. — Но все равно заходи, признавайся.
— Так я и думал! — засмеялся гость, расстегивая белый плащ. — Значит, богатым буду, Сергей Федорович... Ладно, так и быть, напомню!
Он снял с шеи белоснежное шелковое кашне, обмотал им голову, соорудив чалму, и сделал взгляд оловянно-тяжелым. Не хватало лишь черной двухнедельной щетины на щеках и подбородке...
Актер он был великолепный, от природы, от крутого замеса кровей...
— Кархан?.. Аллах акбар! Ты с того света сразу ко мне? Мой коньячок почуял?
— Ну! Слышу — наливает, — веселился гость. — Дай, думаю, составлю компанию начальнику. Всякому «зайцу» не грех выпить с дедушкой Мазаем!
— Пошли наверх, — пригласил генерал. — Внизу у меня вид не жилой, ворье одолело. А наверху обустроился!
— Да уж вижу, — скрипя ступенями, вздохнул Кархан. — Нора, а не дача. Сакля Хасбулата была побогаче.
Это был подполковник Муртазин, профессиональный разведчик из ГРУ, прикрепленный в восемьдесят первом году к «Молнии», когда ее обкатывали в Афганистане. Дрыгин в то время был начальником штаба в спецподразделении и работал в непосредственном контакте с ним. У Муртазина была прекрасная легенда «детей лейтенанта Шмидта», самая удачная. Он был якобы сыном одного известного пуштунского вождя, находящегося в Пакистане, имел иммунитет во многих душманских бандах и проходил контролируемые ими районы как нож сквозь масло. Под именем Кархан он был известен полевым командирам как некий посредник между афганцами и советскими войсками, когда первые искали возможностей сложить оружие.
Разведчика Муртазина погубили свои. Он склонил к миру банду численностью до ста человек, которая с полным вооружением шла сдаваться советскому командованию к назначенному Карханом месту и имела от него пропуск. На пути банды, в ущелье, устроили засаду и всю положили. Кархан среди полевых командиров был объявлен провокатором, и скоро его обезображенный труп подбросили к блок-посту у Кандагара. Эти сведения генерал Дрыгин получил в восемьдесят седьмом году уже в Армении.
Помнится, отправляясь в свои походы, Муртазин привешивал в паху специальную пластиковую мину, а когда потерял ее — гранату «Ф-1», которая вечно растирала ему мошонку до крови. Захватить живым его было невозможно...
А вот поди ж ты, оказывается, живой, здоровый и цветущий! И кроме всего — именно он гость, принять и приветить которого просил полковник Сыч. Другого просто быть не может! Но знает ли об этом сам Сыч? Знает ли, что за гостенек должен наведаться?! Известно ли ему о воскрешении Кархана?
— Глазам своим не верю, — усаживая гостя, балагурил дед Мазай. — Какими судьбами? Из каких краев?.. Впрочем, давай сначала выпьем!
— Так будет правильно, — заметил Муртазин. — Как в сказке: напои, накорми, в баньке вымой, а потом и спрашивай.
— Ну, баньки у меня нет, — генерал налил коньяку. — Все остальное будет.
— Но лучше не спрашивай, — поправился он, пригубив рюмку. — Должно быть, слышал, меня в Афгане подставили. Вся последующая жизнь отсюда и вытекает... Живу сейчас в Саудовской Аравии, женат, служу в крупной нефтяной компании, занимаюсь бизнесом. Хорошо живу, в России теперь бываю часто, подолгу, так что и ностальгией не страдаю.
Кажется, он говорил правду: самоуверенность и спокойствие были тому доказательством. Значит, следовало вести себя с «обратным знаком» чувств...
— А не боишься, что кто-нибудь из-за угла, из кривого ружья, с контрольным выстрелом в затылок? Или в собственном доме, под пальмой, альпенштоком?
Муртазин тихо улыбнулся, устраиваясь на ящике, поставленном вместо стула.
— Некому, Сергей Федорович. Руки стали короткие. Сами себе отрубили. Твои бы ребята смогли, да где они ныне?.. И ты сидишь на даче, в селе Дубки. Эх, начальнички, пальцем деланные! — Он искренне озлился. — «Вымпел» сжечь, «Молнию» погасить!.. Да лучше бы пару танковых дивизий под автоген пустили, идиоты!
— Ну, ты преувеличиваешь, Кархан! — заметил дед Мазай. — Конечно, мне приятно слышать... Но не переоценивай наших скромных возможностей.
Муртазин пропустил это как бы мимо ушей, задумчиво подвигал рюмку с коньяком по новенькой клеенке.
— Я тогда во Франции был, — без всяких прелюдий начал вспоминать он. — Целый день возле телевизора просидел... Смотрел и, как ты сейчас, глазам не верил. Танки в центре Москвы бьют по Дому Советов! Вертолеты кружатся с ракетными подвесками! Голливуд бы такого не потянул... А потом слышу: «Альфа» проявила потрясающую самостоятельность! Наплевала на все приказы! Пошла спасать русских людей! Остановила огонь такой армады, всем начальничкам рот заткнула. Ну, думаю, где матушка «Альфа», там и ее детки. Но про вас — ни слова. А я ждал, может, хоть название промелькнет. Тебя вспомнил...
Дед Мазай выслушал горькую его речь, однако как бы тоже не услышал ее, не сосредоточил внимание, не пустился в воспоминания, а Кархан, кажется, хотел разговорить его на предмет гибели «Молнии».
— И все-таки, брат, ты зря теряешь бдительность, — после паузы заключил он. — Семерочники наверняка пасут тебя по всей России. Будет команда — сделают пиф-паф.
— Не пасут, проверял, — Кархан говорил уверенно и был прав. — К тому же, Сергей Федорович, ты первый человек, которому я открылся. А легенда у меня, как всегда, надежная и документы подданного Саудовской Аравии. Но ты же меня не узнал! А мы вместе работали, можно сказать, под одной шинелью спали. Я же хороший профессионал, товарищ генерал?
— Слов нет, — согласился дед Мазай и наполнил рюмки. — Давай за профессионалов! Как мне это жлобье надоело, кто бы знал!
На сей раз Кархан выпил до дна, без излишней волокиты наколол вилкой тефтелю и с удовольствием съел. Генерал придвинул к нему тарелку с пластинками копченого сала: помнится, возвращаясь из одиноких «волчьих» походов, он был худым, иссохшим, вечно голодным и с волчьим аппетитом набрасывался на сало, обыкновенное солдатское, сверкающее от пересохшей колючей соли. Сейчас же поглядел с сожалением, улыбнулся, отодвинул тарелку.
— Отвык я, Сергей Федорович... И привыкать снова ни к чему. Мусульманин!
— Как хочешь! — засмеялся дед Мазай и сделал себе увесистый бутерброд с салом. — А я если выпью — мне жена не успевает подавать.
Он не хотел подгонять гостя, выводить его на «тему»: если он лепит исключительное доверие, значит, сам скажет причину, зачем пожаловал. Инициатива может насторожить его, к тому же не исключено, что их неторопливый разговор сейчас слушал кто-нибудь третий, как ни крути, а Кархан пришел сюда не по собственной воле, не он заказывает музыку, и платит не он, бывшему «грушнику» доверили вербовку, перед тем нашпиговав его инструкциями. И нет тут ни единого не взвешенного слова.
Муртазин встал, побродил по мансарде, остановился возле двери, ведущей на маленький балкончик, висящий на кронштейнах. За стеклом уже было черно...
Интересно, как он выглядел сейчас в окуляре ночного прицела сидящего на сарае снайпера?
— Хорошо у тебя тут, — вдруг сказал Кархан. — Тихо, прохладно, весна... И предощущение долгого лета! Только дача не генеральская! С улицы еще ничего, но внутри — холодный склеп.
— Ремонтировать приехал, — сказал дед Мазай. — К отпускам домашних надо все сделать и огород посадить. А что еще надо пенсионеру?
— Пенсионер, — усмехнулся Кархан. — Ты моложе меня!
— В вашем буржуйском государстве эксплуатируют человека до самой смерти, а в нашем дают спокойный заслуженный отдых.
— Ну-ну, — подытожил Муртазин и сел на свой ящик. — Нет, честное слово, такое может быть только в России! Специалиста высшего класса, с уникальной профессией, генерала, выбросить на улицу, и будто бы ничего не случилось... Потрясающая страна, фантастически талантливый народ! Скоро весь мир полетит за Россией, как чайки за кораблем, и весь мир будет питаться только отбросами и будет сыт и доволен.
— Во мне патриотические чувства просто пылают от такой лести! — захохотал дед Мазай. — Хотя если серьезно, то ты где-то прав.
— Не где-то, а прав! Ты бы пожил среди мудрых, но, увы, убогих талантами народов Востока и все бы понял. Да и не только Востока... Знаешь, Сергей Федорович, творческий потенциал человечества губят две вещи — жаркий климат и благоустроенная потребительская жизнь. А спасает и увеличивает только одно — холод. На жаре и в неге разжижаются мозги — испытал на себе. Извилины расплываются... Приеду в Россию, особенно в среднюю полосу или Сибирь, — голова несколько дней трещит, а потом такая ясность мысли, такая четкость мироощущения... Только нет радости бытия.
— Да, брат, с этим у нас сейчас туго, — согласился дед Мазай и налил коньяку. — Давай за радость бытия!
— Погоди, Сергей Федорович, — вдруг остановил Кархан. — Вино, к сожалению, дает лишь ощущение радости, но не саму радость. Потому в России и пьют... Я ведь приехал к тебе не коньячок пить, хотя коньяк у тебя отличный.
— Догадываюсь, — генерал пододвинул к себе тарелку со щами. — Ты извини, я даже сегодня не обедал, поэтому буду есть. А ты говори, говори, не обращай внимания.
Муртазин несколько минут смотрел, как он ест, потом улыбнулся:
— Хороший у тебя аппетит!
— Не жалуюсь.
— Сергей Федорович... А не поработать ли тебе еще? Пару лет?
— А что ты предлагаешь? — хлебая густые, наваристые щи без хлеба, спросил генерал. — Нефтью торговать? Или к душманам тебя заслать?
— Мы с тобой отвоевались, — вздохнул Муртазин. — И нас обоих в разное время очень крупно подставили. В благодарность за службу... Наша компания, как сам понимаешь, транснациональная, огромная, и самое уязвимое место — транспортировка нефти от производителя к потребителю. Все тут: нефтепроводы, перекачивающие станции, танкеры, морские порты, железнодорожные перевозки, проекты и строительство новых магистралей. Все это хозяйство нужно охранять и контролировать. Сейчас компания формирует соответствующую службу, а ее будущая деятельность практически один к одному основная задача «Молнии» плюс разветвленная агентурная сеть в интересующих нас районах мира, что-то вроде мини-Интерпола. Нам нужны опыт «Молнии» и ее люди в качестве консультантов и инструкторов.
Дед Мазай дохлебал щи, неторопливо вытер рот салфеткой и глотнул коньяку. Предложение было интересное, — это тебе не банк сторожить да выведывать тайным путем платежеспособность клиентов, и, наверное, заправляют транснациональной компанией не вчерашние комсомольцы и обкомовские работники финотделов...
Вот тебе и клуб «Горный орел»!
И все бы хорошо, но зачем так обставлять эту встречу? Устраивать тотальную слежку, ждать, когда он выедет на дачу? Нет чтоб обыкновенно позвонить, назначить время, место, сесть и поговорить. В Москве-то еще проще сохранить конфиденциальность, чем в безлюдных Дубках. Если нет криминала в предложении, на кой ляд нагнетать шпионские страсти? Ведь и Сыч встревожился, стал отслеживать этих «ореликов» и опасаться за жизнь деда Мазая. А Сыч — птица зоркая, без причины и глазом не поведет...
— Слушай, брат Кархан. Не знаю, как тебя теперь зовут, — начал генерал, лениво подавляя отрыжку. — Ты и в самом деле преувеличиваешь бывшие возможности «Молнии»... Не такая она была уж молния, чтоб сверкать на весь мир. Все эти элитарные подразделения больше рекламировались и возносились самим КГБ. И тем, что очень уж секретились. Я тебе откровенно скажу: половина зарубежных операций, которые нам приписывались, проводила не «Молния», а хрен знает кто. Может, инопланетяне... В ЮАР мы не ездили, в негров не красились и не устраивали войны против белого населения. Интифаду на арабских территориях в Израиле тоже не мы организовали. В Никарагуа было всего несколько человек, и то в качестве инструкторов... Да что говорить, легенды это все!
— Запад охотно верит в легенды, потому что приучен к рекламе, — заметил Кархан. — Зачем же нам разрушать его иллюзии?
— Ну а мудрый Восток?
— А мудрый Восток хочет защитить свои нефтеносные районы и жилы. В том числе и от Запада. Мы и так потеряли Кувейт из-за американского вмешательства. Они спасли его от Ирака, они теперь и контролируют. А была бы в то время своя «Молния», была бы наша «Буря в пустыне». Без танков и бомбардировок. Американцы полные идиоты с накачанными мышцами. Нельзя бомбить нефтеносные районы, нельзя гнать туда авианосцы. Но чтобы это понять, посчитать, во что обойдется, требуются не разжиженные мозги.
— Ах, вот оно что, — протянул дед Мазай. — В таком случаев вам не «Молния» нужна, а корпус быстрого реагирования.
— Верно, Сергей Федорович, — поддержал Муртазин. — Только основанный на русской тактике «Молнии» с некоторым уклоном восточной хитрости.
— И что, ваша компания берется содержать такую армию?
— За мирное существование лучше платить вперед, чем восстанавливать нефтепромыслы и трубопроводы после бомбежек.
— Резонно.
— Работы хватит всем, — заверил Муртазин. — И деду Мазаю, и «зайцам». Система оплаты контрактная, но могу заверить, в России столько сейчас никто не получает.
— Да, озадачил ты меня, Кархан.
Генерал Дрыгин неожиданно понял, отчего Муртазин открылся ему сам, открыл какой-то международный секрет и затеял весь сыр-бор со слежкой и изучением личности. Откровенничая, он навешивал на него такие цепи тайн, с которыми уже не отпускают на волю просто так. Теперь дед Мазай будет находиться под более жестким контролем, и не мытьем, так катаньем из него выдавят согласие работать на компанию. Мало того, вынудят привлечь к этому делу «зайцев», многие из которых еще болтались без работы. В случае отказа его попросту станут шантажировать, а возможно, без лишнего шума выкрадут и перевезут в ту же Саудовскую Аравию. Потому Сыч и переполошился, потому и дергался этот майор Цыганов, ссылаясь на непредсказуемое развитие событий.
— Сергей Федорович, дорогой! — засмеялся Муртазин. — Я не требую ответа сию же минуту. Но и долго тянуть нельзя. Трех дней, думаю, будет достаточно.
— Каких трех дней? — возмутился он. — Мне надо с домашними посоветоваться, обдумать...
— Ты же не советовался, когда командовал «Молнией»! Семья у тебя ко всему привыкла...
— А дачу отремонтировать?
— Это не проблема, Сергей Федорович, — развел руками Кархан. — Забудь ты о мелочах быта, ищи радость бытия!
Он мягко, бархатно брал за горло. Не случайно ему удавалось обламывать и усмирять ретивых полевых командиров в Афгане и приводить их в плен, как бычков на веревочке. Он оставался профессионалом...
Следовало хоть ненадолго отвести его руку, «растащить» острую ситуацию на несколько этапов. Хотя бы для того, чтобы к нему смогли «протолкнуть» Сыча...
Муртазин словно мысли его читал:
— Извини, Сергей Федорович, но я должен предупредить: не нужно ни с кем консультироваться. Сам понимаешь, наставят рогаток... А могут и сделать то, о чем ты говорил.
Чтобы встряхнуть Кархана, ему нужно было сделать «банзай» — просто наорать на него, как на бывшего подчиненного. Генерал имел на это полное право.
— Знаешь что, подполковник, а пошел бы ты на!.. — Дед Мазай с удовольствием выматерился. — У меня своя голова на плечах, понял? Я со жлобами не консультируюсь! И что решу — то решу! А ты не гони лошадей и за горло меня не бери!
— Ну, извини, Сергей Федорович, — неловко улыбнулся Муртазин. — Задел за живое...
— Ага, ты думал, за твое предложение я в ноги тебе брякнусь?! Отец родной! Кормилец!..
— Не думал я так...
— Ты слегка подзажрался там у себя, в Аравии, и нюх потерял. — Генерал снова налил себе коньяку — рюмка гостя была полной. — Да, меня подставили, обидели!.. Но не забывай: я — русский офицер, генерал!
— Клянусь, этого я не забыл! — Муртазин взял свою рюмку. — Не обижайся, товарищ генерал!
Дед Мазай не глядя чокнулся с ним и проглотил коньяк, тут же налил еще, проследил — Кархан выпил до дна. Следовало гнуть его еще, изображая оскорбленную гордость.
— И не вздумай обставлять меня своими филерами, — сбавив тон, проворчал он. — За мной и так приглядывают... А твоего замечу — уберу, больше не найдешь.
Избавиться таким образом от соглядатаев было невозможно: Муртазин обязательно их приставит, только предупрежденных и более опытных. Но хоть поблизости шастать не будут!
— Прости, Сергей Федорович, — еще раз повинился Кархан. — Шайтан за язык дернул. Аллах свидетель: я перед тобой раскрылся, а значит, доверяю!
— Ладно, Аллах тебе и свидетель и судья, — ворчливо согласился дед Мазай. — Сделаем так: через три дня ты приедешь ко мне и ответишь на вопросы, которые у меня появятся. А их будет много!.. Через следующие три дня будем говорить уже конкретно — да, нет. И не смей давить на меня, понял?
Он понял совершенно иное, возможно, ждал такой резкости и безапелляционности от генерала, потому что очень легко согласился, как бы передавая инициативу старшему по званию. Но такое впечатление могло быть создано всего лишь искусной актерской игрой...
Еще не проводив гостя, дед Мазай уже стал думать, как «протащить» к себе спасительную сейчас птицу — Сыча...
Глава 2
В декабре еще была надежда, что расформированная «Молния» будет воссоздана, пусть под другим названием и при ином ведомстве, что разум и необходимость защиты интересов Отечества, хотя бы в бывших республиках, возьмут верх над горячечной страстью к разрушению, — не тут-то было. Старые «члены Политбюро» унаследовали принципы большевиков разрушать все до основания...
После нового года, когда переформировывали матушку-"Альфу" и потянули в нее некоторых бойцов из «Вымпела» и «Молнии», все стало ясно: на них поставили крест и теперь разбирали по винтикам, как отслужившие агрегаты. Кого-то уже отлавливали и ублажали финансово-коммерческие структуры, кто-то разъехался по родителям, разошелся по семьям, а бывший подполковник Глеб Головеров с компанией таких же холостяков попросту запил. Собирались в непринужденной обстановке однокомнатной головеровской квартиры почти каждый день, иногда с ночевками, если закрывалось метро, и переводили сначала коньяк, потом водку «Распутин», а потом уж что Бог пошлет. Хмель не брал никого, мужики тяжелели, становились угрюмыми и пели такие же угрюмые и раздольные воинские казачьи песни. Веселился один только Саня Грязев, поскольку был великолепный плясун и частушечник. Плясал он в одиночку, до исступления, остальные только смотрели и молча слушали длинные бесконечные куплеты. У него густо потела ранняя лысина, слипались волосы на затылке и, наконец, сценическая улыбка медленно перерождалась в гримасу боли. На этом веселость его заканчивалась, однако он плясал злее, яростнее, пока снизу не начинали стучать чем-то в потолок.
Соседи на первом этаже попались терпеливые и месяца два не вызывали милицию. Но однажды на полуночный шум заявился участковый — юный младший лейтенант с резиновой дубинкой. Сначала проверил паспорт у Головерова — у остальных никаких документов не оказалось, — затем весьма смело, в одиночку, стал делать «личный досмотр» всех присутствующих, то есть обыскивать, ощупывать с головы до ног. Словно заподозрил в пятерке крепких, здоровых мужиков гуляющую банду и искал оружие. Прожженные вояки, обученные всем мыслимым и немыслимым видам рукопашной борьбы, способам выживания в зонах действия любого оружия — до ядерного и вакуумных бомб, оказались совершенно беззащитными и уязвимыми на гражданке. Как потом выяснилось, каждый хотел выкинуть юного храбреца за порог, однако никто не двинулся с места. Участковый куражился над ними не из смелости или глупости, а оттого, что точно знал, кто находится в этой квартире и как будут вести себя уволенные, лишенные цели своего существования псы войны. Он пришел, конечно, навести законный порядок, но попутно хотел унизить их и знал, что останется безнаказанным. И офицеры «Молнии» знали это: выбрось участкового, придет все отделение, с оружием, разгони отделение — примчатся ОМОН, СОБР, дело дойдет до крупной потасовки, до стрельбы...
А они хотели, собираясь вместе, пережить «социальный» шок, как-нибудь вписаться в новую атмосферу пустой, на первый взгляд никчемной жизни. Иногда хорохорились, придумывали способы, как, никому не служа, заработать хорошие деньги, прикидывали, не открыть ли собственное «дело» — какую-нибудь охранную контору, частный сыск, кооперативную «Молнию», на худой случай строительную бригаду, однако при любом раскладе все равно пришлось бы кому-то служить, быть под хозяином. Каждый из них имел по два-три диплома, знал три-четыре языка, но все это оставалось невостребованным, поскольку составляло единую профессию воина и существовало в комплексе.
Квартиру Головерова поставили в милиции на учет как притон пьяниц и дебоширов. Теперь участковый стал приходить каждый вечер, общество «бывших» начало рассасываться. Первым ушел Саня Грязев, глубоко переживавший, что он виновен в случившемся. В последний раз он поплясал на цыпочках, шепотом спел несколько забористых частушек и сообщил, будто договорился с передачей «Играй, гармонь» и его определят в какой-нибудь народный ансамбль в городе Новосибирске. За ним отбыл Слава Шутов, самый талантливый снайпер в мире, обстрелявший в неофициальных встречах всех олимпийских чемпионов. Ему подыскали место начальника тира в спортивном комплексе «Динамо». Бывшему помощнику командира майору Васе Крестинину вдруг предложили работу в «Альфе», причем не на Лубянку позвали, а приехали домой, все честь по чести, так что он даже немного повыпендривался, прежде чем согласиться. Ему полностью оплатили вынужденный «простой» в пять месяцев, и он пустил все деньги на общий стол. Дня три Головеров гулял вдвоем с Тучковым, князем, который тоже ничего, кроме войны, делать не хотел, да и не умел, никому, кроме Отечества, служить не собирался, однако на четвертый явился с княжной Оленькой, ангелоподобным молчаливым созданием лет семнадцати. Князь пить больше не стал и заявил, что ему сороковой год и настала пора жениться. Все его героические именитые предки до этого возраста и думать о женитьбе не смели. Глеб Головеров не вникал в тонкости родовых обычаев Тучковых и выбор сослуживца одобрил, хотя сильно сомневался в родовитости невесты. Кроме основных должностных обязанностей — а их в «Молнии» у Глеба было пять, — он имел одну неофициальную — эксперта по женской части, поскольку имел славу крутого ходока. Княжна Оленька хоть и была хороша собой, но, с точки зрения Глеба, уже сильно испорчена школой, родителями и рано осознанной красотой. Однако по причине того, что Смольного института давно не было, он не стал разочаровывать Князя и отпустил его с миром.
После нового года, когда переформировывали матушку-"Альфу" и потянули в нее некоторых бойцов из «Вымпела» и «Молнии», все стало ясно: на них поставили крест и теперь разбирали по винтикам, как отслужившие агрегаты. Кого-то уже отлавливали и ублажали финансово-коммерческие структуры, кто-то разъехался по родителям, разошелся по семьям, а бывший подполковник Глеб Головеров с компанией таких же холостяков попросту запил. Собирались в непринужденной обстановке однокомнатной головеровской квартиры почти каждый день, иногда с ночевками, если закрывалось метро, и переводили сначала коньяк, потом водку «Распутин», а потом уж что Бог пошлет. Хмель не брал никого, мужики тяжелели, становились угрюмыми и пели такие же угрюмые и раздольные воинские казачьи песни. Веселился один только Саня Грязев, поскольку был великолепный плясун и частушечник. Плясал он в одиночку, до исступления, остальные только смотрели и молча слушали длинные бесконечные куплеты. У него густо потела ранняя лысина, слипались волосы на затылке и, наконец, сценическая улыбка медленно перерождалась в гримасу боли. На этом веселость его заканчивалась, однако он плясал злее, яростнее, пока снизу не начинали стучать чем-то в потолок.
Соседи на первом этаже попались терпеливые и месяца два не вызывали милицию. Но однажды на полуночный шум заявился участковый — юный младший лейтенант с резиновой дубинкой. Сначала проверил паспорт у Головерова — у остальных никаких документов не оказалось, — затем весьма смело, в одиночку, стал делать «личный досмотр» всех присутствующих, то есть обыскивать, ощупывать с головы до ног. Словно заподозрил в пятерке крепких, здоровых мужиков гуляющую банду и искал оружие. Прожженные вояки, обученные всем мыслимым и немыслимым видам рукопашной борьбы, способам выживания в зонах действия любого оружия — до ядерного и вакуумных бомб, оказались совершенно беззащитными и уязвимыми на гражданке. Как потом выяснилось, каждый хотел выкинуть юного храбреца за порог, однако никто не двинулся с места. Участковый куражился над ними не из смелости или глупости, а оттого, что точно знал, кто находится в этой квартире и как будут вести себя уволенные, лишенные цели своего существования псы войны. Он пришел, конечно, навести законный порядок, но попутно хотел унизить их и знал, что останется безнаказанным. И офицеры «Молнии» знали это: выбрось участкового, придет все отделение, с оружием, разгони отделение — примчатся ОМОН, СОБР, дело дойдет до крупной потасовки, до стрельбы...
А они хотели, собираясь вместе, пережить «социальный» шок, как-нибудь вписаться в новую атмосферу пустой, на первый взгляд никчемной жизни. Иногда хорохорились, придумывали способы, как, никому не служа, заработать хорошие деньги, прикидывали, не открыть ли собственное «дело» — какую-нибудь охранную контору, частный сыск, кооперативную «Молнию», на худой случай строительную бригаду, однако при любом раскладе все равно пришлось бы кому-то служить, быть под хозяином. Каждый из них имел по два-три диплома, знал три-четыре языка, но все это оставалось невостребованным, поскольку составляло единую профессию воина и существовало в комплексе.
Квартиру Головерова поставили в милиции на учет как притон пьяниц и дебоширов. Теперь участковый стал приходить каждый вечер, общество «бывших» начало рассасываться. Первым ушел Саня Грязев, глубоко переживавший, что он виновен в случившемся. В последний раз он поплясал на цыпочках, шепотом спел несколько забористых частушек и сообщил, будто договорился с передачей «Играй, гармонь» и его определят в какой-нибудь народный ансамбль в городе Новосибирске. За ним отбыл Слава Шутов, самый талантливый снайпер в мире, обстрелявший в неофициальных встречах всех олимпийских чемпионов. Ему подыскали место начальника тира в спортивном комплексе «Динамо». Бывшему помощнику командира майору Васе Крестинину вдруг предложили работу в «Альфе», причем не на Лубянку позвали, а приехали домой, все честь по чести, так что он даже немного повыпендривался, прежде чем согласиться. Ему полностью оплатили вынужденный «простой» в пять месяцев, и он пустил все деньги на общий стол. Дня три Головеров гулял вдвоем с Тучковым, князем, который тоже ничего, кроме войны, делать не хотел, да и не умел, никому, кроме Отечества, служить не собирался, однако на четвертый явился с княжной Оленькой, ангелоподобным молчаливым созданием лет семнадцати. Князь пить больше не стал и заявил, что ему сороковой год и настала пора жениться. Все его героические именитые предки до этого возраста и думать о женитьбе не смели. Глеб Головеров не вникал в тонкости родовых обычаев Тучковых и выбор сослуживца одобрил, хотя сильно сомневался в родовитости невесты. Кроме основных должностных обязанностей — а их в «Молнии» у Глеба было пять, — он имел одну неофициальную — эксперта по женской части, поскольку имел славу крутого ходока. Княжна Оленька хоть и была хороша собой, но, с точки зрения Глеба, уже сильно испорчена школой, родителями и рано осознанной красотой. Однако по причине того, что Смольного института давно не было, он не стал разочаровывать Князя и отпустил его с миром.