Страница:
Смысл Учителя ушу – в том, что он происточает и передает духовный флюид, некую Благую силу (Дэ), поток духа своим последователям. Воспринять его могут наиболее талантливые, «открытые Небу» ученики, которые так и назывались – «Небесные таланты» (Тяньцай). Здесь необходим особый тип психической организации человека, высокий уровень чувствительности.
Понятие передачи и преемствования дара в китайской духовной традиции вообще играло особую роль. Прежде всего, дар – это знак признания тебя приобщенным к какой-то узкой традиции, например, семьи, клана, школы. Этот ритуал дарения пришел из древних обрядов посвящения, позже методом дарения активно пользовались китайские правители, одаривая своих подданных, что, впрочем, превращалось в перераспределение налогов и даров, поступающих в казну от подвластных князей. Происходило взаимоодаривание, и в этом проявляется смысл всякого ритуала дарения – он двойствен по сути. С одной стороны, он безусловно бескорыстен, безэквивалентен, с другой стороны – предполагает ответный дар. Ритуал взаимоодаривания символизировал приобщение людей к единому родовому древу, члены которого связаны между собой не только и не столько кровно-родственными узами, сколько объединены узами взаимной благодарности, то есть морального долга, который даже выше кровных связей.
Традиционное понимание передачи знания как «одаривания» пришло и в ушу. Обратим внимание: в большинстве случаев обучение было бесплатным, бескорыстным и в известном смысле бесцельным – учитель ничего не получал (во всяком случае, видимо, материально) от самого процесса обучения. И в то же время за этой передачей стояло понятие «бао» – взаимной благодарности, которое выражалось в безмолвном обещании понести учение дальше, сохранить мастера в веках, передав дальше то, что он оставил ученику. В сущности, ученик должен был вернуть ту Благую силу (Дэ), которую передал ему учитель, но вернуть не только своему учителю, но всем тем, кто когда-либо будет приобщен к традиции ушу. Таким образом, на осознании передачи как бескорыстного и непрекращающегося взаимоодаривания и формировалось единое древо духовной традиции ушу.
На поклон к учителю
Сами носители китайской культуры явственно ощущали то, что за внешними формами, словами и поступками передается нечто вполне ощутимое. Но что конкретно? Тайные знания, некая герметическая мудрость Китая? Несложно понять, что передается сама истина (чжэнь), знание о доподлинном, изначальном лике человека и всего мира. Поэтому и система обучения в традиционных китайских школах называлась «чжэньчуанъ» – «истинная традиция», «истинная передача», или «передача истины». «Чжэньчуань» стала ключевым понятием во всех китайских боевых искусствах и особенно четко стала осознаваться в XV–XVI веках, приведя к становлению стилей «внутренней семьи» (тайцзицюань, синъицюань, багуачжан). Оказалось, что ушу стократ выше, чем простое умение вести бой, так как способно к тому же «передавать истину». Более того – оно может выглядеть совсем не по-боевому, как, например, плавные, мягкие движения тайцзицюань, но при этом способствует восприятию каких-то духовных потоков занимающимся.
Духовный поток, берущий свою силу от древних мудрецов, был для последователей ушу не каким-то умозрительно-отвлеченным построением, но вполне реальной вещью, подобно тому как малопонятные для европейца «пять первостихий» и «восемь триграмм» находили конкретное применение в бою. Истина и есть само Дао, поэтому «истинная традиция» могла именоваться «преемствованием Дао» (Даотун) или «преемствованием духа», «всепроницаемостью духа» (шэньтун). Посредством определенных медитативных упражнений и – самое главное – общения с носителем «истинной передачи» человек приобщался к этому потоку духа древних мудрецов-мастеров, становился един с ними и входил, как говорили даосы, в «духовное соприкосновение» (шэньхуэй) с ними. Человек становился вечен. Он каждый раз возвращался вместе с возвращением «истинной традиции» в каждом последующем ученике.
«Истинная традиция» – понятие емкое и словами практически необъяснимое, но именно ради получения чжэньчуань ученики годами, а иногда и десятилетиями разыскивали «истинных учителей». Важно понять, что чжэньчуань не заключается в каком-то определенном наборе техники или следовании методике, но исключительно в духовном, интимном приобщении к достаточно узкому кругу людей. Точнее говоря, конкретных людей здесь уже не существует – есть лишь бесконечная линия перевоплощения и трансформации «просветленного духа», проявляющегося в учениках и учителях.
У учителя ушу может быть не один десяток учеников, но лишь один-два из них сумеют преемствовать эту «традицию истины», остальные же вырастут либо блестящими бойцами, либо хорошими инструкторами, но глубины боевого искусства им будут недоступны. Как мы уже говорили, это вопрос личных свойств, искренности и открытости человека, прежде всего – чистоты сердца в уважении к учителю и школе. Стоит поселиться лишь грамму недоверия и настороженности – и поток духа прервется. Искренность ученика и готовность учителя передать все – вообще основа слияния их сознания в единый организм. Лао-цзы учил: «К тем, кто добр, я иду с добром. К тем, кто зол, я также иду с добром – и так воспитываю добро. Искренним я верю. Неискренним я верю тоже – и так достигаю искренности»[26].
Искренность и доброта – первый шаг к самооткрытости по отношению к традиции, ибо невозможно понять ушу, не доверяя априорно тем десяткам поколений учителей и учеников, которые проделали этот путь до тебя.
Примечательно, что понятие «гунфу» всегда связано с осознанием самого себя: с одной стороны – как творца, с другой – как трудолюбивого и старательного передатчика некой внутренней истины. Ученик прежде всего должен воспринять «истинную передачу», с пониманием которой и связано гунфу. «Истинная традиция» – это всегда преемствование школы, ощущение себя членом бесконечно длинного ряда учеников-учителей как в прошлом, так и в будущем, причем речь идет о совокупной духовно-телесной передаче. Вместе с техническим арсеналом передается и духовное откровение, поэтому мы и говорим об ушу как об Учении. Человек должен угаснуть, но не должна прерваться линия «истинной передачи».
Последователей истинной традиции было чрезвычайно мало во все времена, но еще меньше их сейчас, после многочисленных гонений на традиционное ушу. Этот слой мастеров чжэньчуань всегда был элитарным, полузакрытым, сохраняющим предельную духовную концентрацию внутри себя. Здесь особую роль играли специальные генеалогические хроники «цзяпу», которые имела каждая школа ушу. Зачастую они представляли собой огромные таблицы, как, например, цзяпу стиля Чэнь тайцзицюань с подробным описанием того, кто у кого учился. Смысл этих таблиц прежде всего заключался в следующем: по ним можно было безошибочно определить, кто принадлежит к «истинной передаче», а кто нет, и таким образом исключить подделки и профанацию.
За счет понятия «истинной передачи» ушу всегда поддерживало духовную чистоту, чжэньчуань служила неким барьером внутренней гигиены боевых искусств, отсекало случайных, бесталанных, нечестных людей. Конечно, никакого объективного критерия здесь нет и быть не может, однако сами мастера безошибочно угадывают лжеца или профана, как бы точно он ни имитировал внешние формы ушу и каким бы могучим бойцом он ни был. Техническое мастерство, мощь удара здесь не в счет, хотя это и составляет важнейшую часть ушу. Речь идет о способности понять и полностью принять глубинный смысл ушу, превзойти самого себя и выйти за рамки собственной индивидуальности в пространство пустоты Дао.
Распознать ту границу, на которой кончается техническое обучение и начинается «истина», весьма нелегко. Мастер тайцзицюань Дун Иньцзе (начало XX века) заметил: «Новички испытывают немалые трудности, определяя какие-то относительные ценности в ушу. Я могу говорить, что мое искусство лучше всех, но, в конце концов, кто может судить об этом? В идеале, человек должен свободно ориентироваться в различных приемах. Одни говорят, что они используют свою силу, другие – мастерство. Но в любом случае это не более чем набор каких-то принципов. Без истинной передачи невозможно понять смысл этого»[27]. Итак, истинная традиция стоит над техникой и даже над принципами – она, по сути, предшествует им.
Соприкасаясь с духом первомудрецов
Сколько лет надо обучаться «истинной традиции»?
Понятие передачи и преемствования дара в китайской духовной традиции вообще играло особую роль. Прежде всего, дар – это знак признания тебя приобщенным к какой-то узкой традиции, например, семьи, клана, школы. Этот ритуал дарения пришел из древних обрядов посвящения, позже методом дарения активно пользовались китайские правители, одаривая своих подданных, что, впрочем, превращалось в перераспределение налогов и даров, поступающих в казну от подвластных князей. Происходило взаимоодаривание, и в этом проявляется смысл всякого ритуала дарения – он двойствен по сути. С одной стороны, он безусловно бескорыстен, безэквивалентен, с другой стороны – предполагает ответный дар. Ритуал взаимоодаривания символизировал приобщение людей к единому родовому древу, члены которого связаны между собой не только и не столько кровно-родственными узами, сколько объединены узами взаимной благодарности, то есть морального долга, который даже выше кровных связей.
Традиционное понимание передачи знания как «одаривания» пришло и в ушу. Обратим внимание: в большинстве случаев обучение было бесплатным, бескорыстным и в известном смысле бесцельным – учитель ничего не получал (во всяком случае, видимо, материально) от самого процесса обучения. И в то же время за этой передачей стояло понятие «бао» – взаимной благодарности, которое выражалось в безмолвном обещании понести учение дальше, сохранить мастера в веках, передав дальше то, что он оставил ученику. В сущности, ученик должен был вернуть ту Благую силу (Дэ), которую передал ему учитель, но вернуть не только своему учителю, но всем тем, кто когда-либо будет приобщен к традиции ушу. Таким образом, на осознании передачи как бескорыстного и непрекращающегося взаимоодаривания и формировалось единое древо духовной традиции ушу.
Сами носители китайской культуры явственно ощущали то, что за внешними формами, словами и поступками передается нечто вполне ощутимое. Но что конкретно? Тайные знания, некая герметическая мудрость Китая? Несложно понять, что передается сама истина (чжэнь), знание о доподлинном, изначальном лике человека и всего мира. Поэтому и система обучения в традиционных китайских школах называлась «чжэньчуанъ» – «истинная традиция», «истинная передача», или «передача истины». «Чжэньчуань» стала ключевым понятием во всех китайских боевых искусствах и особенно четко стала осознаваться в XV–XVI веках, приведя к становлению стилей «внутренней семьи» (тайцзицюань, синъицюань, багуачжан). Оказалось, что ушу стократ выше, чем простое умение вести бой, так как способно к тому же «передавать истину». Более того – оно может выглядеть совсем не по-боевому, как, например, плавные, мягкие движения тайцзицюань, но при этом способствует восприятию каких-то духовных потоков занимающимся.
Духовный поток, берущий свою силу от древних мудрецов, был для последователей ушу не каким-то умозрительно-отвлеченным построением, но вполне реальной вещью, подобно тому как малопонятные для европейца «пять первостихий» и «восемь триграмм» находили конкретное применение в бою. Истина и есть само Дао, поэтому «истинная традиция» могла именоваться «преемствованием Дао» (Даотун) или «преемствованием духа», «всепроницаемостью духа» (шэньтун). Посредством определенных медитативных упражнений и – самое главное – общения с носителем «истинной передачи» человек приобщался к этому потоку духа древних мудрецов-мастеров, становился един с ними и входил, как говорили даосы, в «духовное соприкосновение» (шэньхуэй) с ними. Человек становился вечен. Он каждый раз возвращался вместе с возвращением «истинной традиции» в каждом последующем ученике.
«Истинная традиция» – понятие емкое и словами практически необъяснимое, но именно ради получения чжэньчуань ученики годами, а иногда и десятилетиями разыскивали «истинных учителей». Важно понять, что чжэньчуань не заключается в каком-то определенном наборе техники или следовании методике, но исключительно в духовном, интимном приобщении к достаточно узкому кругу людей. Точнее говоря, конкретных людей здесь уже не существует – есть лишь бесконечная линия перевоплощения и трансформации «просветленного духа», проявляющегося в учениках и учителях.
У учителя ушу может быть не один десяток учеников, но лишь один-два из них сумеют преемствовать эту «традицию истины», остальные же вырастут либо блестящими бойцами, либо хорошими инструкторами, но глубины боевого искусства им будут недоступны. Как мы уже говорили, это вопрос личных свойств, искренности и открытости человека, прежде всего – чистоты сердца в уважении к учителю и школе. Стоит поселиться лишь грамму недоверия и настороженности – и поток духа прервется. Искренность ученика и готовность учителя передать все – вообще основа слияния их сознания в единый организм. Лао-цзы учил: «К тем, кто добр, я иду с добром. К тем, кто зол, я также иду с добром – и так воспитываю добро. Искренним я верю. Неискренним я верю тоже – и так достигаю искренности»[26].
Искренность и доброта – первый шаг к самооткрытости по отношению к традиции, ибо невозможно понять ушу, не доверяя априорно тем десяткам поколений учителей и учеников, которые проделали этот путь до тебя.
Примечательно, что понятие «гунфу» всегда связано с осознанием самого себя: с одной стороны – как творца, с другой – как трудолюбивого и старательного передатчика некой внутренней истины. Ученик прежде всего должен воспринять «истинную передачу», с пониманием которой и связано гунфу. «Истинная традиция» – это всегда преемствование школы, ощущение себя членом бесконечно длинного ряда учеников-учителей как в прошлом, так и в будущем, причем речь идет о совокупной духовно-телесной передаче. Вместе с техническим арсеналом передается и духовное откровение, поэтому мы и говорим об ушу как об Учении. Человек должен угаснуть, но не должна прерваться линия «истинной передачи».
Последователей истинной традиции было чрезвычайно мало во все времена, но еще меньше их сейчас, после многочисленных гонений на традиционное ушу. Этот слой мастеров чжэньчуань всегда был элитарным, полузакрытым, сохраняющим предельную духовную концентрацию внутри себя. Здесь особую роль играли специальные генеалогические хроники «цзяпу», которые имела каждая школа ушу. Зачастую они представляли собой огромные таблицы, как, например, цзяпу стиля Чэнь тайцзицюань с подробным описанием того, кто у кого учился. Смысл этих таблиц прежде всего заключался в следующем: по ним можно было безошибочно определить, кто принадлежит к «истинной передаче», а кто нет, и таким образом исключить подделки и профанацию.
За счет понятия «истинной передачи» ушу всегда поддерживало духовную чистоту, чжэньчуань служила неким барьером внутренней гигиены боевых искусств, отсекало случайных, бесталанных, нечестных людей. Конечно, никакого объективного критерия здесь нет и быть не может, однако сами мастера безошибочно угадывают лжеца или профана, как бы точно он ни имитировал внешние формы ушу и каким бы могучим бойцом он ни был. Техническое мастерство, мощь удара здесь не в счет, хотя это и составляет важнейшую часть ушу. Речь идет о способности понять и полностью принять глубинный смысл ушу, превзойти самого себя и выйти за рамки собственной индивидуальности в пространство пустоты Дао.
Распознать ту границу, на которой кончается техническое обучение и начинается «истина», весьма нелегко. Мастер тайцзицюань Дун Иньцзе (начало XX века) заметил: «Новички испытывают немалые трудности, определяя какие-то относительные ценности в ушу. Я могу говорить, что мое искусство лучше всех, но, в конце концов, кто может судить об этом? В идеале, человек должен свободно ориентироваться в различных приемах. Одни говорят, что они используют свою силу, другие – мастерство. Но в любом случае это не более чем набор каких-то принципов. Без истинной передачи невозможно понять смысл этого»[27]. Итак, истинная традиция стоит над техникой и даже над принципами – она, по сути, предшествует им.
Соприкасаясь с духом первомудрецов
Испокон веков Китай был пронизан идеей передачи некоего импульса мастеров-совершенномудрых, который напитывал всю Поднебесную. Про этих людей складывались легенды и мифы, которые начинали играть важную роль для всего китайского мировосприятия. Разбираясь с историей ушу, мы все время будем наталкиваться на миф как на подмену профанной реальности сакральным отображением. Причем миф для поклонника ушу есть вещь более настоящая, более ощутимая, чем сама реальность. Бодхидхарма, Лао-цзы, Чжан Саньфэн – полулегендарные лица – для последователя ушу более привлекательны и более ценны, нежели реальные мастера. Ибо именно из древности, от этих полулюдей-полудухов и исходил первоимпульс, передаваемый затем через вполне реальных учителей. Именно эту роль и играют легенды в истории ушу, превращая ее в нечто более ценное и важное, нежели цепь рядоположенных фактов. Миф – это попытка осмыслить процесс развития ушу как священную историю передачи духа. Он не несет в себе объективного знания, но перед нами предстает познание истины куда более глубокого свойства. И китайцы сами осознавали это. Не следует забывать, что обучение в ушу всегда называлось «передачей истины».
«И даже драконы говорят с ним»
В течение столетий формировались формы передачи – сначала аморфные, неясные, туманно-размытые, но тем не менее весьма действенные, типа гексаграмм «Ицзина», которые затем вылились в концепцию (если вообще возможно «пустоту» именовать так) Дао и вечных трансформаций вещей и явлений. Позже возникают и более доступные способы, например, даосская медитация, изготовление пилюль бессмертия, дыхательно-гимнастические системы даоинь, призванные пробудить сознание человека для восприятия этого импульса, идущего от древних мудрецов. В конце концов формируется особый смысл китайской эстетики и искусства, призванный не что-то объяснить человеку, как это делают философские системы Запада, а подарить ему особый тип переживания внутренней, неявленной реальности мира. Одной из таких систем является ушу в том виде, в котором оно подошло к XVII–XVIII векам, и, в частности, «внутренние стили». Но это всего лишь недоказуемые предположения, пока не способные стать рабочими гипотезами.
И все же, так или иначе, ушу передает за своими внешними формами некий особый внутренний настрой, особое чувствование, называемое «Великим чувствованием», «Великим озарением», «Великим проникновением», «Великой радостью», «Великим ликованием», «преемствованием Дао». И вся суть обучения заключена лишь в том, чтобы во всей полноте передать «истину» ученикам. И передать не словами, не наставлениями, но именно своим личностным «энергетическим» воздействием на последователей. Неважно, кто конкретно передает, более существенно – обладает ли данный человек «истинной традицией».
Уже известный нам Дун Инъцзе объяснял: «Сокровища древних боевых искусств, конечно же, не передавались нетронутыми. В будущем, если те, кто имеет склонность забывать своих учителей, все же сохранят то знание, которое им передали, то в этом случае мы точно получим истинную передачу. В этом нет никаких сомнений»[28].
Благодаря тому, что в Китае вкладывался особый смысл в выражение «передача истинной традиции», мастера не делали больших различий в том, какой школе обучаться. Лишь в сознании начинающих или просто дилетантов этот вопрос – какая школа и какой стиль лучше – играет определенную роль, хотя на самом деле суть совсем в другом: получил ли человек, который считает себя учителем, эту «истинную передачу» или нет. Если нет, то тогда ему просто нечего передавать, он является либо обыкновенным инструктором (каковых немало в современном ушу), либо просто шарлатаном. Не бывает плохих или хороших стилей – каждый из них полноценен и только поэтому может считаться стилем. Встречается другое: люди, преподающие «доподлинно-настоящий» (чжэньцзунды) стиль ушу, например, шаолиньцюань, демонстрирующие правильные формы таолу и эффективные приемы, по своему уровню сознания не способны воспринять тот духовный импульс, то внутреннее, «бесформенное» наполнение, которое стоит за ними. «Истинная традиция» оказалась не передана, а школа, таким образом, – не реализована.
Такой тип точной имитации внешней формы стилей без внутреннего наполнения называется «ложной передачей» (цзячуань). Причем большого критического смысла в это выражение не вкладывалось. Вполне понятно, что лишь единицам доступно понимание глубин ушу и его «истины», а усердная имитация движений сама по себе не так уж плоха. Важно другое: люди «ложной передачи» сами ничему научить не могут или их обучение лишено целостности. Не случайно в мире ушу существует поговорка: «Для ложной передачи требуются десятки тысяч томов. Истинную передачу выразишь и одним словом». Итак, вновь мы подходим к ключевой максиме всей китайской традиции: важно не что передавать, не сам стиль ушу, а важно кто передает, какой внутренний мир стоит за его словами и поступками.
Зыбкая грань между ложной и истинной передачей волновала многих китайских мастеров, стремившихся сохранить свою школу. Увы, они сталкивались и до сих пор сталкиваются с глобальным непониманием самого смысла чжэньчуань – ведь суть передачи постигается лишь сознанием, находящимся на высоком уровне ментального развития, а обычные люди не видят большой разницы между мастером, передающим истину, и его учеником, который лишь точно копирует его. Иногда даже ученик кажется лучше: он и движется быстрее, и бьет резче. Но суть мастерства в другом – в умении оставить после себя определенный духовный импульс, «след» (цзи), а его не измеришь силой удара.
Мастер тайцзицюань Ян Чэнфу так описывает путаницу этих понятий в головах учеников: «Люди, которые хотят обучаться боевым искусствам, спрашивают, что лучше – внешние или внутренние школы. На это я отвечаю, что все системы, созданные древними мастерами, хороши, и вопрос заключается лишь в том, получают они истинную традицию или нет»[29].
Передача духовного импульса в ушу требует предельной «чистоты сердца», «умиротворенности сознания», с одной стороны, и искренности по отношению к миру и окружающим, с другой. Задумаемся, насколько нам трудно поверить, что наше собственное «Я» не является чем-то исключительным, а представляет собой лишь воплощение древних мудрецов, их чистого и светлого сознания. Логически это еще можно вообразить, но реально воплотить в себе такое переживание доступно далеко не каждому.
Преемствуя импульс «истинной традиции», человек выходит за рамки собственного «Эго», а его умиротворенно-спокойное сознание способно вобрать весь мир. Человек «теряет», «утрачивает» самого себя. А это значит, что он становится всем. Мир представляется полностью прозрачным для него, вещи – взаимопроницаемыми. Человек растворяется в потоке «истинной традиции», преемствуя Дао. Здесь нет места «обучению» как таковому, «запоминанию» или накоплению информации, нет никакой четко разработанной методики. Существует лишь сама возможность войти в континуальные потоки сознания своего наставника при личностном общении, слиться с ним, а следовательно – и с внутренней реальностью мира. «Дао Дэ цзин» говорит по этому поводу: «Следуя обучению, день ото дня обретают. Следуя Дао, день ото дня теряют. Теряя и теряя вновь, достигают недеяния. В недеянии все вершится само собой»[30].
Вот он – момент полной самоутраты, самозабытья, когда «не существует ни меня, ни другого», ни объекта, ни субъекта, момент полной самоотдачи и в то же время самосокрытия! Истинный мастер ушу – всегда человек просветленный и самоустранивший свое «Я» из этого мира. Он присутствует среди нас лишь как символ, как воплощение Дао. С одной стороны, он уникален, как любой конкретный человек с конкретными физическими параметрами и психическими свойствами, с другой – универсален, как воплощение «истинной традиции», прошедшей через сотни поколений.
В мире существует лишь один Мистический Учитель. Он абсолютен, анонимен и дан нам как постоянное отсутствие. Ведь он подобен Дао, фактически, он и есть Дао, значит, и заметить его нельзя, можно лишь слиться, соединиться с ним. Естественно, что такое единение нельзя понимать физически или как имитацию этого Великого Учителя, – ведь он пустотен и поэтому не только не поддается имитации, но даже и невообразим в нашем сознании. Он дан нам как тип переживания, как особое миропонимание. Это не объяснишь и не расскажешь. Такое состояние молчаливого переживания внутренней реальности мира точно выразил известный австрийский философ Людвиг Витгенштейн: «Там, где человек может говорить, там человек должен молчать»[31].
Наступает молчаливое, невыразимое восприятие истины. Ушу превращается во внешний символ этого внутреннего восприятия. Каждый ученик, каждый последователь бесконечно стремится воплотить в себе образ Мистического Учителя, растворенного в Вечности. Здесь и ответ на то, почему столь большое значение китайцы придавали малейшим тонкостям биографий известных мудрецов, хотя многие из них были явно полулегендарными личностями, например, знаменитый Бодхидхарма. Ведь перед нами на самом деле не «биография» Бодхидхармы или легендарного основателя тайцзицюань Чжан Саньфэна, а всего лишь иллюстрация к образу Мистического Учителя, его видимое воплощение. Мастера, передавая духовные импульсы из поколения в поколение, заставляют этого Учителя вновь и вновь возвращаться в мир, в бесконечном потоке духа переживают его просветленное состояние сознания.
Именно эта «истинная традиция», этот духовный импульс и составляет суть традиции в ушу. Не приемы, не способы тренировки, не ритуалы, а некое внутреннее духовное состояние, переживание, особое видение мира как самого себя, непрекращающееся ощущение своей принадлежности к древу Учителей. Все остальное – приемы, комплексы – является либо внешним оформлением этого внутреннего духовного импульса, либо, подобно психомедитативной тренировке, – методом проникновения в собственные континуальные потоки сознания.
Объяснения тайной схемы
Человеку западной традиции чудовищно сложно уловить смысл единства ушу не через похожесть приемов (как могут быть похожи боевой стиль шаолиньцюань и неподвижные позиции цигун?!), а через общность духовной передачи, через ощущение собственной принадлежности к «телу» древних мастеров, а точнее – к перевоплощениям Мистического Учителя. По сути дела, в мифо-логизированном сознании китайцев Бодхидхарма важен не тем, что основал шаолиньцюань или вообще все китайское ушу, а тем, что он воплощал собой образ и символ этого Мистического Первоучителя, был носителем истины и «преемствовал Дао». В отличие от Запада, в Китае считалось, что человек не рождается уже приобщенным к традиции, но вступает в нее в процессе передачи духовного знания – «истины». Он автоматически принадлежит к китайской культуре, но еще не принадлежит традиции. Последнее – это результат пре-емствования духовного импульса через «просветленного учителя».
В течение столетий формировались формы передачи – сначала аморфные, неясные, туманно-размытые, но тем не менее весьма действенные, типа гексаграмм «Ицзина», которые затем вылились в концепцию (если вообще возможно «пустоту» именовать так) Дао и вечных трансформаций вещей и явлений. Позже возникают и более доступные способы, например, даосская медитация, изготовление пилюль бессмертия, дыхательно-гимнастические системы даоинь, призванные пробудить сознание человека для восприятия этого импульса, идущего от древних мудрецов. В конце концов формируется особый смысл китайской эстетики и искусства, призванный не что-то объяснить человеку, как это делают философские системы Запада, а подарить ему особый тип переживания внутренней, неявленной реальности мира. Одной из таких систем является ушу в том виде, в котором оно подошло к XVII–XVIII векам, и, в частности, «внутренние стили». Но это всего лишь недоказуемые предположения, пока не способные стать рабочими гипотезами.
И все же, так или иначе, ушу передает за своими внешними формами некий особый внутренний настрой, особое чувствование, называемое «Великим чувствованием», «Великим озарением», «Великим проникновением», «Великой радостью», «Великим ликованием», «преемствованием Дао». И вся суть обучения заключена лишь в том, чтобы во всей полноте передать «истину» ученикам. И передать не словами, не наставлениями, но именно своим личностным «энергетическим» воздействием на последователей. Неважно, кто конкретно передает, более существенно – обладает ли данный человек «истинной традицией».
Уже известный нам Дун Инъцзе объяснял: «Сокровища древних боевых искусств, конечно же, не передавались нетронутыми. В будущем, если те, кто имеет склонность забывать своих учителей, все же сохранят то знание, которое им передали, то в этом случае мы точно получим истинную передачу. В этом нет никаких сомнений»[28].
Благодаря тому, что в Китае вкладывался особый смысл в выражение «передача истинной традиции», мастера не делали больших различий в том, какой школе обучаться. Лишь в сознании начинающих или просто дилетантов этот вопрос – какая школа и какой стиль лучше – играет определенную роль, хотя на самом деле суть совсем в другом: получил ли человек, который считает себя учителем, эту «истинную передачу» или нет. Если нет, то тогда ему просто нечего передавать, он является либо обыкновенным инструктором (каковых немало в современном ушу), либо просто шарлатаном. Не бывает плохих или хороших стилей – каждый из них полноценен и только поэтому может считаться стилем. Встречается другое: люди, преподающие «доподлинно-настоящий» (чжэньцзунды) стиль ушу, например, шаолиньцюань, демонстрирующие правильные формы таолу и эффективные приемы, по своему уровню сознания не способны воспринять тот духовный импульс, то внутреннее, «бесформенное» наполнение, которое стоит за ними. «Истинная традиция» оказалась не передана, а школа, таким образом, – не реализована.
Такой тип точной имитации внешней формы стилей без внутреннего наполнения называется «ложной передачей» (цзячуань). Причем большого критического смысла в это выражение не вкладывалось. Вполне понятно, что лишь единицам доступно понимание глубин ушу и его «истины», а усердная имитация движений сама по себе не так уж плоха. Важно другое: люди «ложной передачи» сами ничему научить не могут или их обучение лишено целостности. Не случайно в мире ушу существует поговорка: «Для ложной передачи требуются десятки тысяч томов. Истинную передачу выразишь и одним словом». Итак, вновь мы подходим к ключевой максиме всей китайской традиции: важно не что передавать, не сам стиль ушу, а важно кто передает, какой внутренний мир стоит за его словами и поступками.
Зыбкая грань между ложной и истинной передачей волновала многих китайских мастеров, стремившихся сохранить свою школу. Увы, они сталкивались и до сих пор сталкиваются с глобальным непониманием самого смысла чжэньчуань – ведь суть передачи постигается лишь сознанием, находящимся на высоком уровне ментального развития, а обычные люди не видят большой разницы между мастером, передающим истину, и его учеником, который лишь точно копирует его. Иногда даже ученик кажется лучше: он и движется быстрее, и бьет резче. Но суть мастерства в другом – в умении оставить после себя определенный духовный импульс, «след» (цзи), а его не измеришь силой удара.
Мастер тайцзицюань Ян Чэнфу так описывает путаницу этих понятий в головах учеников: «Люди, которые хотят обучаться боевым искусствам, спрашивают, что лучше – внешние или внутренние школы. На это я отвечаю, что все системы, созданные древними мастерами, хороши, и вопрос заключается лишь в том, получают они истинную традицию или нет»[29].
Передача духовного импульса в ушу требует предельной «чистоты сердца», «умиротворенности сознания», с одной стороны, и искренности по отношению к миру и окружающим, с другой. Задумаемся, насколько нам трудно поверить, что наше собственное «Я» не является чем-то исключительным, а представляет собой лишь воплощение древних мудрецов, их чистого и светлого сознания. Логически это еще можно вообразить, но реально воплотить в себе такое переживание доступно далеко не каждому.
Преемствуя импульс «истинной традиции», человек выходит за рамки собственного «Эго», а его умиротворенно-спокойное сознание способно вобрать весь мир. Человек «теряет», «утрачивает» самого себя. А это значит, что он становится всем. Мир представляется полностью прозрачным для него, вещи – взаимопроницаемыми. Человек растворяется в потоке «истинной традиции», преемствуя Дао. Здесь нет места «обучению» как таковому, «запоминанию» или накоплению информации, нет никакой четко разработанной методики. Существует лишь сама возможность войти в континуальные потоки сознания своего наставника при личностном общении, слиться с ним, а следовательно – и с внутренней реальностью мира. «Дао Дэ цзин» говорит по этому поводу: «Следуя обучению, день ото дня обретают. Следуя Дао, день ото дня теряют. Теряя и теряя вновь, достигают недеяния. В недеянии все вершится само собой»[30].
Вот он – момент полной самоутраты, самозабытья, когда «не существует ни меня, ни другого», ни объекта, ни субъекта, момент полной самоотдачи и в то же время самосокрытия! Истинный мастер ушу – всегда человек просветленный и самоустранивший свое «Я» из этого мира. Он присутствует среди нас лишь как символ, как воплощение Дао. С одной стороны, он уникален, как любой конкретный человек с конкретными физическими параметрами и психическими свойствами, с другой – универсален, как воплощение «истинной традиции», прошедшей через сотни поколений.
В мире существует лишь один Мистический Учитель. Он абсолютен, анонимен и дан нам как постоянное отсутствие. Ведь он подобен Дао, фактически, он и есть Дао, значит, и заметить его нельзя, можно лишь слиться, соединиться с ним. Естественно, что такое единение нельзя понимать физически или как имитацию этого Великого Учителя, – ведь он пустотен и поэтому не только не поддается имитации, но даже и невообразим в нашем сознании. Он дан нам как тип переживания, как особое миропонимание. Это не объяснишь и не расскажешь. Такое состояние молчаливого переживания внутренней реальности мира точно выразил известный австрийский философ Людвиг Витгенштейн: «Там, где человек может говорить, там человек должен молчать»[31].
Наступает молчаливое, невыразимое восприятие истины. Ушу превращается во внешний символ этого внутреннего восприятия. Каждый ученик, каждый последователь бесконечно стремится воплотить в себе образ Мистического Учителя, растворенного в Вечности. Здесь и ответ на то, почему столь большое значение китайцы придавали малейшим тонкостям биографий известных мудрецов, хотя многие из них были явно полулегендарными личностями, например, знаменитый Бодхидхарма. Ведь перед нами на самом деле не «биография» Бодхидхармы или легендарного основателя тайцзицюань Чжан Саньфэна, а всего лишь иллюстрация к образу Мистического Учителя, его видимое воплощение. Мастера, передавая духовные импульсы из поколения в поколение, заставляют этого Учителя вновь и вновь возвращаться в мир, в бесконечном потоке духа переживают его просветленное состояние сознания.
Именно эта «истинная традиция», этот духовный импульс и составляет суть традиции в ушу. Не приемы, не способы тренировки, не ритуалы, а некое внутреннее духовное состояние, переживание, особое видение мира как самого себя, непрекращающееся ощущение своей принадлежности к древу Учителей. Все остальное – приемы, комплексы – является либо внешним оформлением этого внутреннего духовного импульса, либо, подобно психомедитативной тренировке, – методом проникновения в собственные континуальные потоки сознания.
Человеку западной традиции чудовищно сложно уловить смысл единства ушу не через похожесть приемов (как могут быть похожи боевой стиль шаолиньцюань и неподвижные позиции цигун?!), а через общность духовной передачи, через ощущение собственной принадлежности к «телу» древних мастеров, а точнее – к перевоплощениям Мистического Учителя. По сути дела, в мифо-логизированном сознании китайцев Бодхидхарма важен не тем, что основал шаолиньцюань или вообще все китайское ушу, а тем, что он воплощал собой образ и символ этого Мистического Первоучителя, был носителем истины и «преемствовал Дао». В отличие от Запада, в Китае считалось, что человек не рождается уже приобщенным к традиции, но вступает в нее в процессе передачи духовного знания – «истины». Он автоматически принадлежит к китайской культуре, но еще не принадлежит традиции. Последнее – это результат пре-емствования духовного импульса через «просветленного учителя».
Сколько лет надо обучаться «истинной традиции»?
Умение воспринять традицию зависит во многом от способностей самого ученика, и нередко у талантливого учителя могли быть бесталанные ученики. Впрочем, это случалось редко – истинный мастер просто не имеет возможности тратить время на тех, кто априорно не способен повести школу дальше. Великий мастер тайцзицюань Ян Баньхоу годами искал себе учеников и при этом прогонял десятки поклонников со своего двора, утверждая, что никто из них не способен понять и сотую долю учения, которое заключает в себе его стиль. Кажется странным: разве можно заранее сказать, из какого ученика вырастет настоящий мастер, а кто на всю жизнь останется лишь тщательным имитатором? Но именно тем и отличается мастер ушу, что безошибочно может понимать суть человека, который «пришел к его стопам». Остальное – дело времени. Ушу не просто учит человека быть терпеливым, спокойным и духовно сильным, но еще и требует немало времени для того, чтобы эти качества помогли открыться в учении самым глубинным слоям его сознания.
Сколько лет надо для этого? Послушаем, как отвечает на этот вопрос мастер тайцзицюань Ян Чэнфу: «Один человек захотел узнать, сколько потребуется времени, чтобы овладеть тайцзицюань». Я сказал ему: «Мой друг, когда дело касается боевых искусств – о них нельзя рассуждать в понятиях времени. Учитель может использовать одни и те же методы для передачи своего знания, но способности каждого ученика – разные. Некоторые обучаются за год-два, некоторые достигают мастерства за три-пять месяцев. А есть и такие, которым не удается ничего постичь и после десяти-двадцати лет тренировок. Достижение в этом искусстве заключается не в обретении физической мощи или времени обучения, но исключительно в индивидуальных умственных способностях. Я изучаю это искусство уже в течение пятидесяти лет, но часто ощущаю потребность обратиться к учителю»[32].
Удивительная способность китайского учителя: он считает себя вечным учеником, и благодаря этому его обучение никогда не прекращается. Он постоянно ощущает себя в потоке трансформаций и самосовершенствования, никогда не равен самому себе и стремится к вершине. Поэтому вопрос о времени обучения, о «количестве лет», необходимых для тренировки, для Ян Чэн-фу кажется просто бессмысленным. Вся жизнь человека, каждый ее миг – есть практика ушу. Не случайно он подчеркивает, что боевые искусства бесконечно превосходят физическую тренировку и являются способом развития своих духовных способностей.
Передача тайного дара – передача знания
Сколько раз можно услышать от китайских учителей: шаолиньцюань можно выучить за полгода, для овладения багуачжан достаточно и двух месяцев. Что это – ловушка для доверчивых любителей боевых искусств? Но нет, действительно всякий стиль можно выучить за несколько месяцев, точнее – его технический арсенал. Но вот истинную передачу можно не получить и за всю жизнь. Кстати, Дун Иньцзе, составивший, пожалуй, самый подробный «график» тренировок в тайцзицюань, отводил на разучивание комплексов тайцзицюань около трех месяцев и свыше десяти лет – на постижение его глубин.
Истинная традиция передается только при личностном общении, и ее нельзя описать в книге, прочесть и выучить, не случайно все мастера ушу смеются над обучением ушу по книгам. Понимание того, что существует лишь передача «от сердца к сердцу» и нет никакой другой, пришло в Китай еще в середине первого тысячелетия до нашей эры. Именно тогда зародилась мысль о том, что мудрец учит уже одним своим присутствием. Лао-цзы объяснял: «Мудрец действует недеянием и учит молчанием. Мириады созданий, не испытывая никакого вмешательства, возникают благодаря этому»[33]. Таким образом, молчаливое обучение мастера, Великого Учителя, носит вселенский креативный характер, создавая все вещи и в то же время не вмешиваясь в их естественный ход развития.
Мысль о внесловесной передаче истины путем личного общения проиллюстрировал даос Чжуан-цзы (IV век до н. э.). Он рассказал: «Хуань-гун, пребывая в покоях, читал нараспев старинную книгу. А колесник Бянь обтесывал неподалеку колесо. И вот, отложив долото и молот, он поднялся в покои и осведомился у князя:
– Осмелюсь спросить, что за слова читает государь?
– Это речи мудрецов, – ответил Хуань-гун.
– А мудрецы эти живы? – спросил колесник.
– Умерли, – ответил князь.
– В таком случае то, что вы, государь, читаете, – это лишь винный отстой, что остался от древних.
– Я, князь, читаю книгу, – сказал Хуань-гун, – а о ней смеет рассуждать какой-то колесник? Если есть что сказать – говори, если нет – умрешь!
И колесник Бянь сказал так:
– Я, ваш слуга, гляжу на это с точки зрения своего ремесла. Когда обтесываешь колесо не спеша – работается легко, но колесо выходит непрочным. Когда же поспешаешь – и работается трудно, и колесо не прилаживается. Умением не спешить и не медлить владеют руки, а сердце только откликается. Словами этого не передашь – ведь тайна ремесла осталась где-то между ними. Я не способен даже намекнуть на нее сыновьям, а сыновья не способны от меня ее принять. И вот в свои семьдесят лет я продолжаю обтесывать колеса. А уж древние тем более не в силах передать свое учение – потому что умерли. Стало быть, то, что вы, государь, читаете – лишь оставшийся после них отстой!»[34]
Сколько лет надо для этого? Послушаем, как отвечает на этот вопрос мастер тайцзицюань Ян Чэнфу: «Один человек захотел узнать, сколько потребуется времени, чтобы овладеть тайцзицюань». Я сказал ему: «Мой друг, когда дело касается боевых искусств – о них нельзя рассуждать в понятиях времени. Учитель может использовать одни и те же методы для передачи своего знания, но способности каждого ученика – разные. Некоторые обучаются за год-два, некоторые достигают мастерства за три-пять месяцев. А есть и такие, которым не удается ничего постичь и после десяти-двадцати лет тренировок. Достижение в этом искусстве заключается не в обретении физической мощи или времени обучения, но исключительно в индивидуальных умственных способностях. Я изучаю это искусство уже в течение пятидесяти лет, но часто ощущаю потребность обратиться к учителю»[32].
Удивительная способность китайского учителя: он считает себя вечным учеником, и благодаря этому его обучение никогда не прекращается. Он постоянно ощущает себя в потоке трансформаций и самосовершенствования, никогда не равен самому себе и стремится к вершине. Поэтому вопрос о времени обучения, о «количестве лет», необходимых для тренировки, для Ян Чэн-фу кажется просто бессмысленным. Вся жизнь человека, каждый ее миг – есть практика ушу. Не случайно он подчеркивает, что боевые искусства бесконечно превосходят физическую тренировку и являются способом развития своих духовных способностей.
Сколько раз можно услышать от китайских учителей: шаолиньцюань можно выучить за полгода, для овладения багуачжан достаточно и двух месяцев. Что это – ловушка для доверчивых любителей боевых искусств? Но нет, действительно всякий стиль можно выучить за несколько месяцев, точнее – его технический арсенал. Но вот истинную передачу можно не получить и за всю жизнь. Кстати, Дун Иньцзе, составивший, пожалуй, самый подробный «график» тренировок в тайцзицюань, отводил на разучивание комплексов тайцзицюань около трех месяцев и свыше десяти лет – на постижение его глубин.
Истинная традиция передается только при личностном общении, и ее нельзя описать в книге, прочесть и выучить, не случайно все мастера ушу смеются над обучением ушу по книгам. Понимание того, что существует лишь передача «от сердца к сердцу» и нет никакой другой, пришло в Китай еще в середине первого тысячелетия до нашей эры. Именно тогда зародилась мысль о том, что мудрец учит уже одним своим присутствием. Лао-цзы объяснял: «Мудрец действует недеянием и учит молчанием. Мириады созданий, не испытывая никакого вмешательства, возникают благодаря этому»[33]. Таким образом, молчаливое обучение мастера, Великого Учителя, носит вселенский креативный характер, создавая все вещи и в то же время не вмешиваясь в их естественный ход развития.
Мысль о внесловесной передаче истины путем личного общения проиллюстрировал даос Чжуан-цзы (IV век до н. э.). Он рассказал: «Хуань-гун, пребывая в покоях, читал нараспев старинную книгу. А колесник Бянь обтесывал неподалеку колесо. И вот, отложив долото и молот, он поднялся в покои и осведомился у князя:
– Осмелюсь спросить, что за слова читает государь?
– Это речи мудрецов, – ответил Хуань-гун.
– А мудрецы эти живы? – спросил колесник.
– Умерли, – ответил князь.
– В таком случае то, что вы, государь, читаете, – это лишь винный отстой, что остался от древних.
– Я, князь, читаю книгу, – сказал Хуань-гун, – а о ней смеет рассуждать какой-то колесник? Если есть что сказать – говори, если нет – умрешь!
И колесник Бянь сказал так:
– Я, ваш слуга, гляжу на это с точки зрения своего ремесла. Когда обтесываешь колесо не спеша – работается легко, но колесо выходит непрочным. Когда же поспешаешь – и работается трудно, и колесо не прилаживается. Умением не спешить и не медлить владеют руки, а сердце только откликается. Словами этого не передашь – ведь тайна ремесла осталась где-то между ними. Я не способен даже намекнуть на нее сыновьям, а сыновья не способны от меня ее принять. И вот в свои семьдесят лет я продолжаю обтесывать колеса. А уж древние тем более не в силах передать свое учение – потому что умерли. Стало быть, то, что вы, государь, читаете – лишь оставшийся после них отстой!»[34]