Страница:
Павел сидел, заинтригованный. С одной стороны, рассказ подвыпившего Поручика Голицына выглядел весьма фантастично, но с другой… С другой – было в нем нечто.
– Я же не утверждаю, что все случаи суицида на самом деле являются убийствами, – сказал Поручик Голицын. – Наверняка большинство из них имеет вполне реальное объяснение. Но вот те, при которых, кроме непосредственного самоубийцы, имеются еще жертвы, всегда вызывают во мне сомнение. Возьми хоть этот твой вчерашний случай… Зачем этот придурок отправил на тот свет еще и жену? Какие у него имелись причины? Вот то-то и оно!
– То есть вы хотите сказать: существуют некие структуры, способные устранить конкретное лицо безо всяких там выстрелов и взрывов?
– Где-то так, – невозмутимо отозвался Поручик Голицын.
– Кто же они такие? Гипнотизеры, экстрасенсы?..
– А бог их знает. Это раньше мне было интересно, а теперь не особенно. Спокойная жизнь, знаешь ли, дороже.
– Если бы раскопать, можно сделать колоссальный материал… сенсационный…
– Ну, так копай. Кто тебе мешает? Затравку я дал.
– Но с чего начать?!
– На твоем месте я бы разобрался со вчерашним случаем. Кто таков этот парень? Чем занимался? Были ли у него враги? И так дальше… Потом! Постарайся выяснить, не случалось ли в последнее время чего-нибудь подобного. Ищи аналогии. И вот еще что. Существует, я слышал, некое общество. Типа «Анонимных алкоголиков». Человек пребывает в депрессии, хоть сейчас в петлю. Идет туда. Там снимают абстинентный синдром, то есть… э-э… стресс.
– А… Знаю. Экстренная психологическая помощь. Позвоните по телефону…
– Нет. Не то. По телефону тебя будут успокаивать, сочувствовать… Разную лабуду бормотать. Жизнь, мол, прекрасна, солнышко светит, птички поют, так отчего же вы, товарищ, собрались добровольно уходить из этого лучшего из миров? На вас, мол, плохая погода действует. Как там у Козьмы Пруткова: «Вянет лист, уходит лето, иней серебрится. Юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться…» А в этом обществе серьезные люди сидят. Психологи, психиатры… Одно слово, специалисты. Там и гипноз применяют, и электричество. Можно к ним обратиться за информацией. Само собой, скрыв, что ведешь расследование. Если, конечно, тебе это интересно. В чем основное преимущество профессионала перед дилетантом вроде тебя? В умении добыть качественную информацию. Пока не научишься – грош тебе цена. Можно, конечно, всю жизнь строгать информашки вроде: «На Каланчевской площади под колесами «шестисотого» «Мерседеса» погиб зазевавшийся бомж». И такое газете пригодится. Но уважать не будут. Всю жизнь на подхвате. – Очередной вздох и бульканье прозрачной жидкости. – Так что, мой друг Пашеко, дерзай, пока молод.
ГЛАВА 3
– Я же не утверждаю, что все случаи суицида на самом деле являются убийствами, – сказал Поручик Голицын. – Наверняка большинство из них имеет вполне реальное объяснение. Но вот те, при которых, кроме непосредственного самоубийцы, имеются еще жертвы, всегда вызывают во мне сомнение. Возьми хоть этот твой вчерашний случай… Зачем этот придурок отправил на тот свет еще и жену? Какие у него имелись причины? Вот то-то и оно!
– То есть вы хотите сказать: существуют некие структуры, способные устранить конкретное лицо безо всяких там выстрелов и взрывов?
– Где-то так, – невозмутимо отозвался Поручик Голицын.
– Кто же они такие? Гипнотизеры, экстрасенсы?..
– А бог их знает. Это раньше мне было интересно, а теперь не особенно. Спокойная жизнь, знаешь ли, дороже.
– Если бы раскопать, можно сделать колоссальный материал… сенсационный…
– Ну, так копай. Кто тебе мешает? Затравку я дал.
– Но с чего начать?!
– На твоем месте я бы разобрался со вчерашним случаем. Кто таков этот парень? Чем занимался? Были ли у него враги? И так дальше… Потом! Постарайся выяснить, не случалось ли в последнее время чего-нибудь подобного. Ищи аналогии. И вот еще что. Существует, я слышал, некое общество. Типа «Анонимных алкоголиков». Человек пребывает в депрессии, хоть сейчас в петлю. Идет туда. Там снимают абстинентный синдром, то есть… э-э… стресс.
– А… Знаю. Экстренная психологическая помощь. Позвоните по телефону…
– Нет. Не то. По телефону тебя будут успокаивать, сочувствовать… Разную лабуду бормотать. Жизнь, мол, прекрасна, солнышко светит, птички поют, так отчего же вы, товарищ, собрались добровольно уходить из этого лучшего из миров? На вас, мол, плохая погода действует. Как там у Козьмы Пруткова: «Вянет лист, уходит лето, иней серебрится. Юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться…» А в этом обществе серьезные люди сидят. Психологи, психиатры… Одно слово, специалисты. Там и гипноз применяют, и электричество. Можно к ним обратиться за информацией. Само собой, скрыв, что ведешь расследование. Если, конечно, тебе это интересно. В чем основное преимущество профессионала перед дилетантом вроде тебя? В умении добыть качественную информацию. Пока не научишься – грош тебе цена. Можно, конечно, всю жизнь строгать информашки вроде: «На Каланчевской площади под колесами «шестисотого» «Мерседеса» погиб зазевавшийся бомж». И такое газете пригодится. Но уважать не будут. Всю жизнь на подхвате. – Очередной вздох и бульканье прозрачной жидкости. – Так что, мой друг Пашеко, дерзай, пока молод.
ГЛАВА 3
На улице, как и вчера, было слякотно. С сереньких небес моросило нечто неопределенное. И душа пребывала примерно в таком же состоянии.
«Почему так? – размышлял Павел. – Вначале охватывает подъем, и готов горы свернуть, а чем ближе к цели, тем больше неуверенности и опасений».
Под целью он подразумевал дом, где вчера произошли убийство и самоубийство. С чего, собственно, начать? Расспросить соседей? А захотят ли с ним разговаривать? Могут и послать подальше. Мало ли что журналист. Запал, внушенный Поручиком Голицыным, уже выветрился. Копаться в чужом грязном белье расхотелось. Однако коли уж пришел…
Он без особой охоты распахнул дверь подъезда.
– К кому? – настороженно спросила консьержка, выскочив из своей будки с окошечком и преграждая путь могучим телом.
– Я, собственно, из газеты, – неуверенно произнес Павел.
– Документы есть?
Он протянул редакционное удостоверение.
– По какому делу?
– О вчерашнем хочу написать…
– Чернуху, конечно, – холодно произнесла консьержка. – Типа: «Кровавая разборка в квартире 77». А, паренек? Чего башкой вертишь?
– Может, именно так и напишу! – разозлился Павел. – Работа у меня такая!
– А моя работа – не пускать разных… – консьержка задумалась, видно, подбирая подходящее определение, – молодцев, – наконец нашла она компромисс. Слово находилось в рамках приличий и одновременно имело уничижительный оттенок. Мол, знай, журналистик, свое место.
– Так вы меня не пропустите? – сменив тон на просительный, спросил Павел.
– К кому ты… вы идете?
– Соседей хочу расспросить.
– Каких еще соседей?! Нечего людей с ранья булгачить. Народ у нас живет солидный, не какая-нибудь шваль… И чего они тебе должны рассказывать? – Консьержка, почуяв слабину в голосе Павла, видимо, сделала окончательный выбор. – Ходють тут разные… Может, ты корочки свои в переходе купил?
«Вот ведь сволочь какая!» – со злостью подумал Павел, поняв, что его переиграли. Он уже хотел понести противную тетку черными словами, но сообразил: именно этого от него и ждут, и вместо этого вкрадчиво спросил:
– Скажите, пожалуйста, как ваша фамилия?
– Слепой, что ли! – Консьержка ткнула пальцем в укрепленную над окошком табличку:
«Сегодня дежурит КОТОМКИНА Раиса Ивановна».
Павел достал блокнот и аккуратно записал туда данные.
– Вы зачем пишете? – чуть сбавив тон, спросила консьержка.
– Отсюда заверну в управу, – сообщил Павел, – и расскажу там, какие у них бдительные сотрудники.
– Я вовсе не служу в управе, – отозвалась Котомкина уже почти спокойно. – Я жильцами нанятая.
– Все равно сообщу, – твердо произнес Павел. – Пусть знают. Граница, так сказать, на замке. Враг не пройдет. А может, и в газете о вас напечатаем… Страна должна знать своих героев.
– Что тут за шум?! – услышал Павел за спиной строгий голос. Он обернулся. Перед ним стояли трое: милиционер с погонами старшего лейтенанта, мужчина в штатском и молодая непривлекательная женщина с остреньким лисьим лицом.
– Да вот, товарищ участковый, – отозвалась консьержка. – Говорит, из газеты. Про вчерашнее написать хочет…
– А удостоверение редакционное можно увидеть? – тут же потребовал участковый.
– Пресса, значит, – усмехнулся мужчина. – А мы – работники органов. Уголовный розыск, прокуратура и здешний участковый.
– Я хотел бы выяснить пару вопросов, – сообщил Павел, ожидая, что его сейчас прогонят.
– Пару вопросов… – рассеянно повторил мужчина. – Ну, что с вами делать… Раз так, поднимайтесь следом. А из какой вы газеты?
Павел назвал свое издание.
Женщина поморщилась:
– Знаю. Желтоватая у вас газетка. Давно трудитесь на журналистской ниве?
– Около года, – неопределенно ответил Павел.
– Криминальной хроникой занимаетесь. Первый раз вас вижу. Вот с коллегой вашим, как его… усатый такой и всегда нетрезвый…
– Скуратов, – подсказал мужчина. – Фамилия, как у бывшего генпрокурора.
– Точно, Скуратов. С тем я знакома. Дело, надо сказать, разумеет, согласно пословице. – Она хмыкнула. – А вы, значит, начинающий стрингер[2]?
– Я не стрингер, я в штате, – почему-то обиделся Павел.
Женщина засмеялась:
– Никоим образом не желала оскорбить, господин… – она взглянула в раскрытое удостоверение Павла, – Мерзлов. Однако и мы должны представиться. Я – следователь районной прокуратуры Вера Сергеевна Слепцова. Это «убойный отдел» – капитан Ершов, а это местный участковый Ерошкин Степан Матвеевич.
– Зачем он нам? – недовольно произнес участковый. – Только под ногами будет путаться.
– Ничего страшного, – спокойно сказала Слепцова. – У каждого свое назначение. Пускай посмотрит…
– А вы зачем туда идете? – поинтересовался Павел. – Разве вчера…
– Не успели все осмотреть самым тщательным образом, – отозвался Ершов. – Вчера спешили. Возможно, поэтому предсмертную записку не обнаружили или еще чего существенного.
Они остановились перед солидной стальной дверью, отделанной под старину.
– Образец средневековой замковой архитектуры, – насмешливо произнес Ершов. – И дела за такими дверьми должны твориться средневековые. – Он достал из кармана два ключа с затейливыми бородками, сорвал печати и открыл замки. – Проходите, товарищи.
Павел шагнул вслед за остальными. В просторном холле было полутемно, лишь мерцали во мраке огромные овальные зеркала. Щелкнул выключатель.
– Раздевайтесь, – скомандовал Ершов. – И обувь желательно снять. – На этот раз он обращался исключительно к Павлу. – Тут я где-то видел несколько пар домашних тапочек. Хватит на всех.
Журналист поспешно стянул свою кожаную куртку, повесил на крючок кепку из того же материала. Только после этого он вступил в хоромы и осмотрелся. Судя по размерам, в одну квартиру объединили две или три отдельные жилплощади меньших размеров, соответственно перепланировав их. Обставлены покои с крикливой роскошью, в понимании Павла, присущей большинству нынешних скоробогачей. Имелся полный набор излюбленных аксессуаров новорусского быта: кожаные диваны и кресла, вычурные люстры и бра, картины в позолоченных рамах, бронзовые и фарфоровые статуэтки. В спальне возвышалась кровать в стиле рококо, наводившая на мысль о разнообразии и изощренности любовных утех. Однако сейчас здесь царил зловещий беспорядок. Простыни и одеяла были скомканы и покрыты пятнами засохшей крови, на полу валялись какие-то бумаги, а также резиновые медицинские перчатки.
– Ага, – сказал участковый, – вот мы и в логове разврата. – Слова эти показались Павлу странными. Что он подразумевает под словами «логово разврата»? Самая обычная квартира, хотя просторная и богато обставленная.
– А кто таков, ну, который тут жил?.. Убийца то есть? Расскажите хотя бы вкратце.
Но ответа на свои вопросы Павел так и не получил. На него вообще перестали обращать внимание. Присутствующие вели себя непонятно. Они вроде бы бесцельно слонялись по комнатам, открывали дверцы шкафов и секретеров, выдвигали ящики комодов, доставали оттуда различные вещи: предметы туалета, белье, одежду, но даже не осматривали их, а откладывали в сторону или просто бросали на пол. Сыщик Ершов прошел на кухню, залез в холодильник, достал разнообразную еду, пару бутылок пива, по-хозяйски уселся за стол и стал неторопливо выпивать и закусывать.
– Иди сюда, журналист, – позвал он Павла, – на, пей… – Он протянул бутылку «Туборга». – Не стесняйся, лопай. – На черствый кусок ржаного хлеба был положен толстый ломоть ветчины. – Горчичка вот…
– А разве можно?! – изумился Павел.
– Почему нет?! Не пропадать же добру.
– Вы же сказали, по делу пришли?
– Сейчас перекусим и займемся. – Он непонятно усмехнулся.
В кухню вошли остальные. Только теперь Павел как следует рассмотрел своих спутников. Участковому было не больше тридцати. Простонародное насупленное лицо, пшеничные волосы, синие глаза. Если бы не выражение туповатой строгости, он выглядел бы свойским парнем. Ершов был постарше. Лет сорока, плотный, коренастый, взгляд с прищуром, на лице блуждает неопределенная улыбка, вроде добродушная, однако вмиг готовая обратиться в зловещую. Следователь прокуратуры Вера Сергеевна казалась самой молодой в этой компании. Она выглядела вполне на уровне, хотя в первое мгновение показалась ему не особенно привлекательной, скорее бесцветной: кареглазая шатенка чуть выше среднего роста, маленькое ухоженное личико с умело наложенным макияжем. Единственным недостатком, на взгляд Павла, являлась чрезмерная худоба. На Вере Сергеевне был строгий черный костюм; белая блузка с кружевным воротничком только подчеркивала деловой стиль ее одежды.
– Закусываешь, Ершов, – деловито констатировала она, потом взглянула на часы. – Самое время. Я, пожалуй, тоже… А из напитков еще что-нибудь имеется?
– Водка есть, коньяк, текила, абсент еще какой-то.
– Абсента можно глотнуть. Под такую закуску не грех. – Она стала намазывать хлеб маслом, а потом положила сверху толстый шмат паюсной икры. – Давай, Степа, за упокой убиенных душ… А ты, Ершов?
– Наливай.
– Господин стрингер? – Взгляд остреньких карих глазок уперся в Павла, и вновь ему почудилось в облике женщины что-то неприятное, лисье. И вела себя она весьма странно. Словно перед ним вовсе не следователь прокуратуры. Да и остальные, по понятиям Павла, мало походили на работников правоохранительных органов… – Пить будешь, журналист? – спросила Вера Сергеевна. – Надо бы. Чтобы те в могилках спокойно лежали. А то, не ровен час, вылезут. – Она хохотнула, словно пролаяла.
– Да будет он, будет… Куда денется, – ответил за Павла Ершов.
– Пусть только попробует не выпить, – зловещим тоном прошипел участковый.
– Вечно ты, Степа, людей пугаешь, – с ехидной укоризной произнесла Вера Сергеевна.
– Должность у него такая, матушка, – прокомментировал реплику участкового Ершов. – Всегда на страже.
– Я бы текилы выпил, – неуверенно произнес Павел.
– Хрен с тобой, трескай текилу, – пренебрежительно отозвался Ершов, пододвинув к Павлу квадратную бутылку. – А мы абсента попробуем.
Следователь уверенно, словно бывала здесь не раз, достала из кухонного шкафа четыре больших хрустальных стопки, граммов по сто каждая. Наполнила их.
– Ну, как говорится: земля пухом.
Все, включая Павла, выпили. Ему показалось, что хлебнул одеколону. Гортань обожгло, в горле встал терпкий горьковатый комок. Он закашлялся.
– Не в ту дырку пошло, – весело сообщил участковый. – А ничего этот абсент, крепкий…
– Ты, браток, закусывай, – ласково сказал Ершов.
Павел последовал совету, намазал горчицей ветчину и стал жевать бутерброд. На присутствующих он старался не смотреть. Те тоже ели, причем неопрятно и торопливо, словно опасаясь, что их сейчас попросят вон. Особенно громко сопел и чавкал участковый.
– Еще по одной? – предложила дама.
– Я больше не буду, – твердо произнес Павел. – Еще в редакцию надо.
– Как знаете, – равнодушно произнесла Слепцова. – А мы, пожалуй, продолжим.
Еще раньше, когда Павел только вошел на кухню, он почувствовал тяжелый сильный аромат непонятного происхождения. Хотя он казался смутно знакомым, словно пахло какими-то пряностями, но не конкретно корицей или гвоздикой, а некой смесью экзотических трав, в большинстве ему неведомых. Единственным узнаваемым ингредиентом в этой смеси ароматов оказался терпкий дух чабреца. Скорее всего во время вчерашней суеты рассыпали несколько банок с приправами. Теперь, как решил Павел, именно от этого запаха у него внезапно и сильно разболелась голова. Алкоголь только усилил боль. К тому же происходящее все меньше нравилось ему. Непонятно было, почему служители Фемиды столь бесцеремонно и нагло ведут себя в чужой квартире. Без всякого зазрения совести залезли в холодильник… пьют чужую водку… Ну ладно бы только хам-участковый… А этот Ершов?.. И уж вообще странно, что следователь прокуратуры, молодая интересная женщина, словно руководит их действиями. Первая предложила налить… А их взаимоотношения между собой… Словно сто лет знакомые друзья-приятели. И главное, почему они нисколько не стесняются постороннего человека? Ведь знают, что журналист. Считают за своего? С какой стати, если первый раз видят. Непонятно. Наверное, настало время покинуть эту компанию к чертовой матери!
Павел поднялся.
– Молодой человек как будто собрался уходить? – проворковала Вера Сергеевна. – Не спешите, юноша, сейчас начнется самое интересное.
Что она такое имеет в виду? Возможно, предстоит некий следственный эксперимент? Потерпеть разве еще немного?
– Скажите, подобные преступления… или, лучше сказать, случаи достаточно часто встречаются? – спросил Павел, чтобы хоть что-то сказать.
– Вы о чем? – настороженно спросил Ершов.
– О самоубийцах. Вот, допустим, человек решает свести счеты с жизнью, а заодно прихватывает с собой еще пару-тройку человек.
– Неплохо он выразился, – одобрила Вера Сергеевна. – «Прихватывает пару-тройку».
– Случается, – неопределенно сказал Ершов. – Бывает, что и прихватывают. А, Степа? В твоем околотке имеют место подобные явления?
– Время от времени, – продолжая чавкать, сообщил участковый.
– Приведете какой-нибудь пример? Ну, там… кровавого преступления.
– Кровавого, значит?.. Можно. Вот, слушай. На моем участке проживал сантехник один. Потехин, по фамилии. Нормальный такой парень, работник квалифицированный, правда, пьющий. Но безотказный. Бывало, среди ночи к нему стучится жилец. Выручай, Потехин, труба фонтаном свищет! Ни слова против не скажет мой Потехин, берет газовый ключ и устраняет протечку. А то еще фекальный стояк прорвет. В подвале дерьма по колено. И тут Потехин выручит. Никому в дерьмо лезть неохота, а он… Беспрекословно ныряет в пучину… Словом, истинный пролетарий. Молчалив, работящ, нетребователен. Знай шурует газовым ключом. И в пьяном виде скромен. Песни только любил петь. Особенно из репертуара группы «Роллинг стоунз». Любил он «Роллингов», непонятно почему. Выйдет, бывало, под вечер с гармошкой и знай наяривает «Satisfaсtion» или там «Mother Little Helper». Ее он особо любил. Поет про «маминого помощника» и плачет. Жалко, значит, ему мамочку. Конечно, народу не больно нравится, что под окнами на гармони пиликают да песни непонятные орут. Однако замечаний не делали, помня о потехинской безотказности. Никто слова не говорил, кроме одного человека, супруги Потехина, Бьянки. Звали ее, конечно, по-другому, но Потехин кроме как Бьянка ее не величал. Не успеет водопроводчик за гармонь взяться, жена начинает его пилить. Мол, от людей стыдно и все такое прочее. И вот эту самую Бьянку Потехин по пьянке и ухайдокал. Приходит раз домой «под балдой» в неурочное время. А Бьянка его с хахалем на брачном ложе кувыркается. Понятно, кровь в Потехине взыграла, даром что безответен. Хвать в руку все тот же газовый ключ и давай «месить» и Бьянку, и хахаля, а заодно и тещу приложил… Такая вот драма произошла в нашем микрорайоне.
– Весьма поучительная история, – заметила Слепцова, плотоядно облизываясь. – А может, и нам последовать примеру этой Бьянки? – И она стала расстегивать пуговички блузки.
Узрев подобные действия, Павел вытаращил глаза. Остальные как будто не обращали внимания на поведение Веры Сергеевны. Участковый продолжал тупо жевать, а Ершов уставился в окно, за которым виднелся сумрачный колодец двора.
Дама наконец справилась с блузкой и разоблачилась по пояс. Теперь, кроме юбки, на ней остался лишь крошечный лифчик.
– Так, встали! – скомандовала она. – И шагайте за мной. Вы, молодой человек, тоже, – обратилась она к Павлу.
Павел не знал, что и думать. Он уныло поплелся следом за остальными. Участковый на ходу вытирал губы, Ершов, как обычно, улыбался непонятно чему. В спальне Вера Сергеевна разоблачилась полностью. Она оказалась смугла, худа и безгруда.
«Что они собираются делать? – с тоской думал Павел. – Неужели хотят заняться сексом?! Она одна, их двое…» Мысли путались, заскакивали одна за другую. Смятение, стыд, гадливость овладели им. Он старался не смотреть на Веру Сергеевну, но не мог отвести глаз. А та, смотрясь в зеркало, стала выплясывать некий непристойный танец. Она сладострастно покачивала плоскими мальчишескими бедрами, оглаживала едва выступающие груди, медленно проводила ладонями между ног. Павел обратил внимание: прямо по позвоночнику проходила узенькая, довольно густая полоска темных волос, заканчивающаяся подобием крошечного хвостика.
Вдруг накатило возбуждение. Темная волна затопила разум, растворила в себе здравомыслие… Ему уже не хотелось уходить, напротив, он опасался только одного: как бы не выпроводили вон.
Женщина между тем перестала вертеться перед зеркалом. Она повернулась к Павлу, зазывно улыбнулась и махнула рукой в сторону залитой кровью кровати, несомненно, приглашая заняться любовью.
Павел оглянулся на ее спутников. Оба мужчины делали ему знаки, означающие одно и то же. Участковый движением рук и бедер довольно энергично изображал совокупление. Ершов просто показывал пальцем: давай, мол, действуй. При этом он мерзко улыбался. Странная представительница органов надзора между тем улеглась на ложе, отбросив в сторону заляпанные одеяла и простыни. Она согнула ноги в коленях и широко развела их в стороны, недвусмысленно приглашая приступать.
Павел вновь оглянулся. Ему вдруг привиделось: вместо человеческих лиц он видит жуткие оскалы монстров. Новые знакомые и на людей-то не походили. Физиономия участкового – вылитая кабанья харя с огромными кривыми клыками, торчащими из слюнявой пасти. А Ершов выглядел в точности как рыба, давшая ему фамилию: выпученные стеклянные глаза, губастый рот, усеянная шипами чешуйчатая рожа. Оба монстра гримасничали, подпрыгивали на месте и на мгновение зависали в затхлом, пропитанном миазмами воздухе спальни.
Теперь Павел смотрел только на женщину, если существо, лежавшее на кровати, действительно являлось женщиной. Тело оборотня пока что было человеческим, но голова скорее походила на собачью или лисью, вернее, она сочетала в себе черты обеих особей. Дивные, влажные глаза, казалось, источали похоть, длинный розовый язык свешивался набок. Существо учащенно дышало…
От нее так чудесно пахло. Дурманящий, сводящий с ума запах толкнул нашего героя вперед. Теперь он думал только об одном: как бы поскорее овладеть этим невероятным телом.
Дальше все напоминало дикий ночной кошмар. Сознание то включалось, то выключалось, фиксируя самые невероятные сцены. Чудилось: он барахтается в жирной, теплой, вонючей грязи, а рядом копошатся, хрюкают, мычат какие-то неведомые омерзительные существа. Все вокруг совокуплялось самым причудливым образом.
Потом вдруг все внезапно закончилось. Дьявольская троица куда-то исчезла. Теперь он лежал на кровати вроде бы один. В спальне стоял сумрак, словно уже наступил вечер. Напротив призрачно мерцало зеркало, перед которым давеча кривлялась Вера Сергеевна. В квартире царила полнейшая тишина. Ни малейшего звука не проникало в спальню. «Словно в могиле» – пришло на ум. Ощущение, на сей раз завладевшее им, казалось вполне закономерным. Он не испытывал ни ужаса, ни даже особого страха, а пребывал в полнейшей прострации. Чувство было такое, словно из него полностью высосали кровь. Вдруг он ощутил: рядом вновь кто-то есть. Повернул голову. Подле него лежала неизвестная женщина. Глаза незнакомки были закрыты, лицо – бледное пятно, блестело, словно залито слезами. Он повернулся на бок, опер голову на ладонь и, насколько позволял сумрак, попробовал различить, кто же перед ним.
Во всяком случае, это не Вера Сергеевна. Незнакомка тоже оказалась обнажена. Лет сорока, не худая и не толстая… Павел робко дотронулся до тела кончиками пальцев. Оно было холодно как лед.
Кто же это?!
Женщина чуть заметно пошевелилась. Павла прошиб озноб. Она переместилась, причем голова ее осталась неподвижно лежать на подушке, а тело слегка повернулось в его сторону. Только тут Павел заметил, что горло незнакомки разрезано от уха до уха.
Она открыла глаза. Они оказались абсолютно пусты и незрячи.
Теперь он понял – кто перед ним. Это была хозяйка квартиры, вчера убитая собственным мужем.
Дыхание словно замерзло, гортань сжало, сердце рухнуло вниз.
Она медленно подняла правую руку, словно пытаясь обнять его.
Все поплыло у нашего героя перед глазами, он ощутил, что проваливается в преисподнюю.
Проснулся Павел оттого, что замерз. Холодный сырой воздух врывался в спальню через приотворенную раму. Вначале огляделся по сторонам. В спальне ни души. Он вскочил и только тут заметил, что полностью одет. Значит?!. Значит, ничего не было!!! Зачем-то выглянул в окно. Короткий ноябрьский денек уже перешел в вечер. На улице почти темно. Ничего себе, повеселился! Но как же объяснить все произошедшее? Павел бросился на кухню. Здесь тоже пусто. Все аккуратно прибрано, на столе – ни крошки. Нет и следа давешней «перекуски». А может, ее и вовсе не было? Но как же?.. Он отлично помнит вкус ветчины с горчицей. А горечь от выпитого сохранилась во рту до сих пор. Или все после себя аккуратно убрали?
Павел зачем-то заглянул в двустворчатый «Дженерал электрик». Холодильник был забит продуктами «под завязку». Имелись тут и различные напитки, в том числе текила и почти пустая бутылка абсента. Значит, все было взаправду.
Теперь все объяснялось довольно просто. Он просто опьянел, и его уложили на хозяйскую кровать, а сами навели порядок и ушли. А все эти ужасы ему просто приснились. Успокоенный собственными умозаключениями, Павел натянул куртку, надел башмаки и покинул злосчастную квартиру. На выходе из подъезда консьержка даже не повернула головы в его сторону. Тут Павел немного замешкался. Он хотел спросить у консьержки, давно ли ушли его спутники, но, вспомнив про ее скверный характер, передумал. Какая, в конце концов, разница.
На улице по-прежнему слякотно и промозгло. Что делать дальше? Отправиться домой или в редакцию?
«Почему так? – размышлял Павел. – Вначале охватывает подъем, и готов горы свернуть, а чем ближе к цели, тем больше неуверенности и опасений».
Под целью он подразумевал дом, где вчера произошли убийство и самоубийство. С чего, собственно, начать? Расспросить соседей? А захотят ли с ним разговаривать? Могут и послать подальше. Мало ли что журналист. Запал, внушенный Поручиком Голицыным, уже выветрился. Копаться в чужом грязном белье расхотелось. Однако коли уж пришел…
Он без особой охоты распахнул дверь подъезда.
– К кому? – настороженно спросила консьержка, выскочив из своей будки с окошечком и преграждая путь могучим телом.
– Я, собственно, из газеты, – неуверенно произнес Павел.
– Документы есть?
Он протянул редакционное удостоверение.
– По какому делу?
– О вчерашнем хочу написать…
– Чернуху, конечно, – холодно произнесла консьержка. – Типа: «Кровавая разборка в квартире 77». А, паренек? Чего башкой вертишь?
– Может, именно так и напишу! – разозлился Павел. – Работа у меня такая!
– А моя работа – не пускать разных… – консьержка задумалась, видно, подбирая подходящее определение, – молодцев, – наконец нашла она компромисс. Слово находилось в рамках приличий и одновременно имело уничижительный оттенок. Мол, знай, журналистик, свое место.
– Так вы меня не пропустите? – сменив тон на просительный, спросил Павел.
– К кому ты… вы идете?
– Соседей хочу расспросить.
– Каких еще соседей?! Нечего людей с ранья булгачить. Народ у нас живет солидный, не какая-нибудь шваль… И чего они тебе должны рассказывать? – Консьержка, почуяв слабину в голосе Павла, видимо, сделала окончательный выбор. – Ходють тут разные… Может, ты корочки свои в переходе купил?
«Вот ведь сволочь какая!» – со злостью подумал Павел, поняв, что его переиграли. Он уже хотел понести противную тетку черными словами, но сообразил: именно этого от него и ждут, и вместо этого вкрадчиво спросил:
– Скажите, пожалуйста, как ваша фамилия?
– Слепой, что ли! – Консьержка ткнула пальцем в укрепленную над окошком табличку:
«Сегодня дежурит КОТОМКИНА Раиса Ивановна».
Павел достал блокнот и аккуратно записал туда данные.
– Вы зачем пишете? – чуть сбавив тон, спросила консьержка.
– Отсюда заверну в управу, – сообщил Павел, – и расскажу там, какие у них бдительные сотрудники.
– Я вовсе не служу в управе, – отозвалась Котомкина уже почти спокойно. – Я жильцами нанятая.
– Все равно сообщу, – твердо произнес Павел. – Пусть знают. Граница, так сказать, на замке. Враг не пройдет. А может, и в газете о вас напечатаем… Страна должна знать своих героев.
– Что тут за шум?! – услышал Павел за спиной строгий голос. Он обернулся. Перед ним стояли трое: милиционер с погонами старшего лейтенанта, мужчина в штатском и молодая непривлекательная женщина с остреньким лисьим лицом.
– Да вот, товарищ участковый, – отозвалась консьержка. – Говорит, из газеты. Про вчерашнее написать хочет…
– А удостоверение редакционное можно увидеть? – тут же потребовал участковый.
– Пресса, значит, – усмехнулся мужчина. – А мы – работники органов. Уголовный розыск, прокуратура и здешний участковый.
– Я хотел бы выяснить пару вопросов, – сообщил Павел, ожидая, что его сейчас прогонят.
– Пару вопросов… – рассеянно повторил мужчина. – Ну, что с вами делать… Раз так, поднимайтесь следом. А из какой вы газеты?
Павел назвал свое издание.
Женщина поморщилась:
– Знаю. Желтоватая у вас газетка. Давно трудитесь на журналистской ниве?
– Около года, – неопределенно ответил Павел.
– Криминальной хроникой занимаетесь. Первый раз вас вижу. Вот с коллегой вашим, как его… усатый такой и всегда нетрезвый…
– Скуратов, – подсказал мужчина. – Фамилия, как у бывшего генпрокурора.
– Точно, Скуратов. С тем я знакома. Дело, надо сказать, разумеет, согласно пословице. – Она хмыкнула. – А вы, значит, начинающий стрингер[2]?
– Я не стрингер, я в штате, – почему-то обиделся Павел.
Женщина засмеялась:
– Никоим образом не желала оскорбить, господин… – она взглянула в раскрытое удостоверение Павла, – Мерзлов. Однако и мы должны представиться. Я – следователь районной прокуратуры Вера Сергеевна Слепцова. Это «убойный отдел» – капитан Ершов, а это местный участковый Ерошкин Степан Матвеевич.
– Зачем он нам? – недовольно произнес участковый. – Только под ногами будет путаться.
– Ничего страшного, – спокойно сказала Слепцова. – У каждого свое назначение. Пускай посмотрит…
– А вы зачем туда идете? – поинтересовался Павел. – Разве вчера…
– Не успели все осмотреть самым тщательным образом, – отозвался Ершов. – Вчера спешили. Возможно, поэтому предсмертную записку не обнаружили или еще чего существенного.
Они остановились перед солидной стальной дверью, отделанной под старину.
– Образец средневековой замковой архитектуры, – насмешливо произнес Ершов. – И дела за такими дверьми должны твориться средневековые. – Он достал из кармана два ключа с затейливыми бородками, сорвал печати и открыл замки. – Проходите, товарищи.
Павел шагнул вслед за остальными. В просторном холле было полутемно, лишь мерцали во мраке огромные овальные зеркала. Щелкнул выключатель.
– Раздевайтесь, – скомандовал Ершов. – И обувь желательно снять. – На этот раз он обращался исключительно к Павлу. – Тут я где-то видел несколько пар домашних тапочек. Хватит на всех.
Журналист поспешно стянул свою кожаную куртку, повесил на крючок кепку из того же материала. Только после этого он вступил в хоромы и осмотрелся. Судя по размерам, в одну квартиру объединили две или три отдельные жилплощади меньших размеров, соответственно перепланировав их. Обставлены покои с крикливой роскошью, в понимании Павла, присущей большинству нынешних скоробогачей. Имелся полный набор излюбленных аксессуаров новорусского быта: кожаные диваны и кресла, вычурные люстры и бра, картины в позолоченных рамах, бронзовые и фарфоровые статуэтки. В спальне возвышалась кровать в стиле рококо, наводившая на мысль о разнообразии и изощренности любовных утех. Однако сейчас здесь царил зловещий беспорядок. Простыни и одеяла были скомканы и покрыты пятнами засохшей крови, на полу валялись какие-то бумаги, а также резиновые медицинские перчатки.
– Ага, – сказал участковый, – вот мы и в логове разврата. – Слова эти показались Павлу странными. Что он подразумевает под словами «логово разврата»? Самая обычная квартира, хотя просторная и богато обставленная.
– А кто таков, ну, который тут жил?.. Убийца то есть? Расскажите хотя бы вкратце.
Но ответа на свои вопросы Павел так и не получил. На него вообще перестали обращать внимание. Присутствующие вели себя непонятно. Они вроде бы бесцельно слонялись по комнатам, открывали дверцы шкафов и секретеров, выдвигали ящики комодов, доставали оттуда различные вещи: предметы туалета, белье, одежду, но даже не осматривали их, а откладывали в сторону или просто бросали на пол. Сыщик Ершов прошел на кухню, залез в холодильник, достал разнообразную еду, пару бутылок пива, по-хозяйски уселся за стол и стал неторопливо выпивать и закусывать.
– Иди сюда, журналист, – позвал он Павла, – на, пей… – Он протянул бутылку «Туборга». – Не стесняйся, лопай. – На черствый кусок ржаного хлеба был положен толстый ломоть ветчины. – Горчичка вот…
– А разве можно?! – изумился Павел.
– Почему нет?! Не пропадать же добру.
– Вы же сказали, по делу пришли?
– Сейчас перекусим и займемся. – Он непонятно усмехнулся.
В кухню вошли остальные. Только теперь Павел как следует рассмотрел своих спутников. Участковому было не больше тридцати. Простонародное насупленное лицо, пшеничные волосы, синие глаза. Если бы не выражение туповатой строгости, он выглядел бы свойским парнем. Ершов был постарше. Лет сорока, плотный, коренастый, взгляд с прищуром, на лице блуждает неопределенная улыбка, вроде добродушная, однако вмиг готовая обратиться в зловещую. Следователь прокуратуры Вера Сергеевна казалась самой молодой в этой компании. Она выглядела вполне на уровне, хотя в первое мгновение показалась ему не особенно привлекательной, скорее бесцветной: кареглазая шатенка чуть выше среднего роста, маленькое ухоженное личико с умело наложенным макияжем. Единственным недостатком, на взгляд Павла, являлась чрезмерная худоба. На Вере Сергеевне был строгий черный костюм; белая блузка с кружевным воротничком только подчеркивала деловой стиль ее одежды.
– Закусываешь, Ершов, – деловито констатировала она, потом взглянула на часы. – Самое время. Я, пожалуй, тоже… А из напитков еще что-нибудь имеется?
– Водка есть, коньяк, текила, абсент еще какой-то.
– Абсента можно глотнуть. Под такую закуску не грех. – Она стала намазывать хлеб маслом, а потом положила сверху толстый шмат паюсной икры. – Давай, Степа, за упокой убиенных душ… А ты, Ершов?
– Наливай.
– Господин стрингер? – Взгляд остреньких карих глазок уперся в Павла, и вновь ему почудилось в облике женщины что-то неприятное, лисье. И вела себя она весьма странно. Словно перед ним вовсе не следователь прокуратуры. Да и остальные, по понятиям Павла, мало походили на работников правоохранительных органов… – Пить будешь, журналист? – спросила Вера Сергеевна. – Надо бы. Чтобы те в могилках спокойно лежали. А то, не ровен час, вылезут. – Она хохотнула, словно пролаяла.
– Да будет он, будет… Куда денется, – ответил за Павла Ершов.
– Пусть только попробует не выпить, – зловещим тоном прошипел участковый.
– Вечно ты, Степа, людей пугаешь, – с ехидной укоризной произнесла Вера Сергеевна.
– Должность у него такая, матушка, – прокомментировал реплику участкового Ершов. – Всегда на страже.
– Я бы текилы выпил, – неуверенно произнес Павел.
– Хрен с тобой, трескай текилу, – пренебрежительно отозвался Ершов, пододвинув к Павлу квадратную бутылку. – А мы абсента попробуем.
Следователь уверенно, словно бывала здесь не раз, достала из кухонного шкафа четыре больших хрустальных стопки, граммов по сто каждая. Наполнила их.
– Ну, как говорится: земля пухом.
Все, включая Павла, выпили. Ему показалось, что хлебнул одеколону. Гортань обожгло, в горле встал терпкий горьковатый комок. Он закашлялся.
– Не в ту дырку пошло, – весело сообщил участковый. – А ничего этот абсент, крепкий…
– Ты, браток, закусывай, – ласково сказал Ершов.
Павел последовал совету, намазал горчицей ветчину и стал жевать бутерброд. На присутствующих он старался не смотреть. Те тоже ели, причем неопрятно и торопливо, словно опасаясь, что их сейчас попросят вон. Особенно громко сопел и чавкал участковый.
– Еще по одной? – предложила дама.
– Я больше не буду, – твердо произнес Павел. – Еще в редакцию надо.
– Как знаете, – равнодушно произнесла Слепцова. – А мы, пожалуй, продолжим.
Еще раньше, когда Павел только вошел на кухню, он почувствовал тяжелый сильный аромат непонятного происхождения. Хотя он казался смутно знакомым, словно пахло какими-то пряностями, но не конкретно корицей или гвоздикой, а некой смесью экзотических трав, в большинстве ему неведомых. Единственным узнаваемым ингредиентом в этой смеси ароматов оказался терпкий дух чабреца. Скорее всего во время вчерашней суеты рассыпали несколько банок с приправами. Теперь, как решил Павел, именно от этого запаха у него внезапно и сильно разболелась голова. Алкоголь только усилил боль. К тому же происходящее все меньше нравилось ему. Непонятно было, почему служители Фемиды столь бесцеремонно и нагло ведут себя в чужой квартире. Без всякого зазрения совести залезли в холодильник… пьют чужую водку… Ну ладно бы только хам-участковый… А этот Ершов?.. И уж вообще странно, что следователь прокуратуры, молодая интересная женщина, словно руководит их действиями. Первая предложила налить… А их взаимоотношения между собой… Словно сто лет знакомые друзья-приятели. И главное, почему они нисколько не стесняются постороннего человека? Ведь знают, что журналист. Считают за своего? С какой стати, если первый раз видят. Непонятно. Наверное, настало время покинуть эту компанию к чертовой матери!
Павел поднялся.
– Молодой человек как будто собрался уходить? – проворковала Вера Сергеевна. – Не спешите, юноша, сейчас начнется самое интересное.
Что она такое имеет в виду? Возможно, предстоит некий следственный эксперимент? Потерпеть разве еще немного?
– Скажите, подобные преступления… или, лучше сказать, случаи достаточно часто встречаются? – спросил Павел, чтобы хоть что-то сказать.
– Вы о чем? – настороженно спросил Ершов.
– О самоубийцах. Вот, допустим, человек решает свести счеты с жизнью, а заодно прихватывает с собой еще пару-тройку человек.
– Неплохо он выразился, – одобрила Вера Сергеевна. – «Прихватывает пару-тройку».
– Случается, – неопределенно сказал Ершов. – Бывает, что и прихватывают. А, Степа? В твоем околотке имеют место подобные явления?
– Время от времени, – продолжая чавкать, сообщил участковый.
– Приведете какой-нибудь пример? Ну, там… кровавого преступления.
– Кровавого, значит?.. Можно. Вот, слушай. На моем участке проживал сантехник один. Потехин, по фамилии. Нормальный такой парень, работник квалифицированный, правда, пьющий. Но безотказный. Бывало, среди ночи к нему стучится жилец. Выручай, Потехин, труба фонтаном свищет! Ни слова против не скажет мой Потехин, берет газовый ключ и устраняет протечку. А то еще фекальный стояк прорвет. В подвале дерьма по колено. И тут Потехин выручит. Никому в дерьмо лезть неохота, а он… Беспрекословно ныряет в пучину… Словом, истинный пролетарий. Молчалив, работящ, нетребователен. Знай шурует газовым ключом. И в пьяном виде скромен. Песни только любил петь. Особенно из репертуара группы «Роллинг стоунз». Любил он «Роллингов», непонятно почему. Выйдет, бывало, под вечер с гармошкой и знай наяривает «Satisfaсtion» или там «Mother Little Helper». Ее он особо любил. Поет про «маминого помощника» и плачет. Жалко, значит, ему мамочку. Конечно, народу не больно нравится, что под окнами на гармони пиликают да песни непонятные орут. Однако замечаний не делали, помня о потехинской безотказности. Никто слова не говорил, кроме одного человека, супруги Потехина, Бьянки. Звали ее, конечно, по-другому, но Потехин кроме как Бьянка ее не величал. Не успеет водопроводчик за гармонь взяться, жена начинает его пилить. Мол, от людей стыдно и все такое прочее. И вот эту самую Бьянку Потехин по пьянке и ухайдокал. Приходит раз домой «под балдой» в неурочное время. А Бьянка его с хахалем на брачном ложе кувыркается. Понятно, кровь в Потехине взыграла, даром что безответен. Хвать в руку все тот же газовый ключ и давай «месить» и Бьянку, и хахаля, а заодно и тещу приложил… Такая вот драма произошла в нашем микрорайоне.
– Весьма поучительная история, – заметила Слепцова, плотоядно облизываясь. – А может, и нам последовать примеру этой Бьянки? – И она стала расстегивать пуговички блузки.
Узрев подобные действия, Павел вытаращил глаза. Остальные как будто не обращали внимания на поведение Веры Сергеевны. Участковый продолжал тупо жевать, а Ершов уставился в окно, за которым виднелся сумрачный колодец двора.
Дама наконец справилась с блузкой и разоблачилась по пояс. Теперь, кроме юбки, на ней остался лишь крошечный лифчик.
– Так, встали! – скомандовала она. – И шагайте за мной. Вы, молодой человек, тоже, – обратилась она к Павлу.
Павел не знал, что и думать. Он уныло поплелся следом за остальными. Участковый на ходу вытирал губы, Ершов, как обычно, улыбался непонятно чему. В спальне Вера Сергеевна разоблачилась полностью. Она оказалась смугла, худа и безгруда.
«Что они собираются делать? – с тоской думал Павел. – Неужели хотят заняться сексом?! Она одна, их двое…» Мысли путались, заскакивали одна за другую. Смятение, стыд, гадливость овладели им. Он старался не смотреть на Веру Сергеевну, но не мог отвести глаз. А та, смотрясь в зеркало, стала выплясывать некий непристойный танец. Она сладострастно покачивала плоскими мальчишескими бедрами, оглаживала едва выступающие груди, медленно проводила ладонями между ног. Павел обратил внимание: прямо по позвоночнику проходила узенькая, довольно густая полоска темных волос, заканчивающаяся подобием крошечного хвостика.
Вдруг накатило возбуждение. Темная волна затопила разум, растворила в себе здравомыслие… Ему уже не хотелось уходить, напротив, он опасался только одного: как бы не выпроводили вон.
Женщина между тем перестала вертеться перед зеркалом. Она повернулась к Павлу, зазывно улыбнулась и махнула рукой в сторону залитой кровью кровати, несомненно, приглашая заняться любовью.
Павел оглянулся на ее спутников. Оба мужчины делали ему знаки, означающие одно и то же. Участковый движением рук и бедер довольно энергично изображал совокупление. Ершов просто показывал пальцем: давай, мол, действуй. При этом он мерзко улыбался. Странная представительница органов надзора между тем улеглась на ложе, отбросив в сторону заляпанные одеяла и простыни. Она согнула ноги в коленях и широко развела их в стороны, недвусмысленно приглашая приступать.
Павел вновь оглянулся. Ему вдруг привиделось: вместо человеческих лиц он видит жуткие оскалы монстров. Новые знакомые и на людей-то не походили. Физиономия участкового – вылитая кабанья харя с огромными кривыми клыками, торчащими из слюнявой пасти. А Ершов выглядел в точности как рыба, давшая ему фамилию: выпученные стеклянные глаза, губастый рот, усеянная шипами чешуйчатая рожа. Оба монстра гримасничали, подпрыгивали на месте и на мгновение зависали в затхлом, пропитанном миазмами воздухе спальни.
Теперь Павел смотрел только на женщину, если существо, лежавшее на кровати, действительно являлось женщиной. Тело оборотня пока что было человеческим, но голова скорее походила на собачью или лисью, вернее, она сочетала в себе черты обеих особей. Дивные, влажные глаза, казалось, источали похоть, длинный розовый язык свешивался набок. Существо учащенно дышало…
От нее так чудесно пахло. Дурманящий, сводящий с ума запах толкнул нашего героя вперед. Теперь он думал только об одном: как бы поскорее овладеть этим невероятным телом.
Дальше все напоминало дикий ночной кошмар. Сознание то включалось, то выключалось, фиксируя самые невероятные сцены. Чудилось: он барахтается в жирной, теплой, вонючей грязи, а рядом копошатся, хрюкают, мычат какие-то неведомые омерзительные существа. Все вокруг совокуплялось самым причудливым образом.
Потом вдруг все внезапно закончилось. Дьявольская троица куда-то исчезла. Теперь он лежал на кровати вроде бы один. В спальне стоял сумрак, словно уже наступил вечер. Напротив призрачно мерцало зеркало, перед которым давеча кривлялась Вера Сергеевна. В квартире царила полнейшая тишина. Ни малейшего звука не проникало в спальню. «Словно в могиле» – пришло на ум. Ощущение, на сей раз завладевшее им, казалось вполне закономерным. Он не испытывал ни ужаса, ни даже особого страха, а пребывал в полнейшей прострации. Чувство было такое, словно из него полностью высосали кровь. Вдруг он ощутил: рядом вновь кто-то есть. Повернул голову. Подле него лежала неизвестная женщина. Глаза незнакомки были закрыты, лицо – бледное пятно, блестело, словно залито слезами. Он повернулся на бок, опер голову на ладонь и, насколько позволял сумрак, попробовал различить, кто же перед ним.
Во всяком случае, это не Вера Сергеевна. Незнакомка тоже оказалась обнажена. Лет сорока, не худая и не толстая… Павел робко дотронулся до тела кончиками пальцев. Оно было холодно как лед.
Кто же это?!
Женщина чуть заметно пошевелилась. Павла прошиб озноб. Она переместилась, причем голова ее осталась неподвижно лежать на подушке, а тело слегка повернулось в его сторону. Только тут Павел заметил, что горло незнакомки разрезано от уха до уха.
Она открыла глаза. Они оказались абсолютно пусты и незрячи.
Теперь он понял – кто перед ним. Это была хозяйка квартиры, вчера убитая собственным мужем.
Дыхание словно замерзло, гортань сжало, сердце рухнуло вниз.
Она медленно подняла правую руку, словно пытаясь обнять его.
Все поплыло у нашего героя перед глазами, он ощутил, что проваливается в преисподнюю.
Проснулся Павел оттого, что замерз. Холодный сырой воздух врывался в спальню через приотворенную раму. Вначале огляделся по сторонам. В спальне ни души. Он вскочил и только тут заметил, что полностью одет. Значит?!. Значит, ничего не было!!! Зачем-то выглянул в окно. Короткий ноябрьский денек уже перешел в вечер. На улице почти темно. Ничего себе, повеселился! Но как же объяснить все произошедшее? Павел бросился на кухню. Здесь тоже пусто. Все аккуратно прибрано, на столе – ни крошки. Нет и следа давешней «перекуски». А может, ее и вовсе не было? Но как же?.. Он отлично помнит вкус ветчины с горчицей. А горечь от выпитого сохранилась во рту до сих пор. Или все после себя аккуратно убрали?
Павел зачем-то заглянул в двустворчатый «Дженерал электрик». Холодильник был забит продуктами «под завязку». Имелись тут и различные напитки, в том числе текила и почти пустая бутылка абсента. Значит, все было взаправду.
Теперь все объяснялось довольно просто. Он просто опьянел, и его уложили на хозяйскую кровать, а сами навели порядок и ушли. А все эти ужасы ему просто приснились. Успокоенный собственными умозаключениями, Павел натянул куртку, надел башмаки и покинул злосчастную квартиру. На выходе из подъезда консьержка даже не повернула головы в его сторону. Тут Павел немного замешкался. Он хотел спросить у консьержки, давно ли ушли его спутники, но, вспомнив про ее скверный характер, передумал. Какая, в конце концов, разница.
На улице по-прежнему слякотно и промозгло. Что делать дальше? Отправиться домой или в редакцию?