Алексей Атеев. Пригоршня тьмы

   – Картину эту нарисовал больной человек, – строго произнесла Галина, – и детям ее разглядывать вредно.
   – А почему другим не вредно?
   Галина даже не нашлась, что ответить.
   Она бегло просмотрела анализы. Они были в норме.
   – А где же электроэнцефалограмма? – поинтересовалась она. – Не успели?..
   – Сломался энцефалограф, – объяснила Марта, – починят только через неделю. Так, во всяком случае, нам объяснили.
   – Ага, – задумчиво произнесла Галина. – Завтра мне надо быть в лечебнице, – неожиданно сказала она. – Маша может поехать со мной, там и сделаем энцефалограмму. Поедешь, Маша?
   – На «скорой помощи»? – с любопытством спросила девочка.
   – Нет, на «Запорожце».
   – У тебя есть машина? – поинтересовалась Марта.
   – Если можно назвать эту железяку машиной, но бегает пока неплохо.
   – А я так и не научилась. Павел одно время заставлял, потом рукой махнул.
   – Никогда не ездила на «Запорожце», – с сомнением произнесла Маша, – это что, такая маленькая машинка?
   – Поедет, конечно, – ответила за дочь Марта, – лечебница ведь довольно далеко от города?
   – Можно, конечно, и на электричке, но на машине удобней. К тому же места там живописные, сосновый бор, есть речка…
   – А в бору дятлы? – неожиданно спросила Маша.
   – Дятлы есть, – подтвердила Галина.
   – И ежи?
   – Наверное, и ежи водятся.
 
   – Тогда поеду, – согласилась девочка, – я ни разу в жизни не видела ежа.
 
   На следующий день часов в десять утра Галина подкатила на своем «Запорожце» к дому Глиномесовых. Ее уже ждали. На тротуаре возле подъезда стояла Маша, а рядом с ней высокий крупный мужчина с приличным брюшком. Галина с трудом узнала в этом человеке Павла. Правда, и раньше она видела его всего несколько раз. Но в молодости он был стройным, подтянутым парнем с романтической внешностью, сейчас же перед ней стоял обыкновенный обрюзгший мужик.
   «Так ему и надо, – с неожиданной мстительностью подумала Галина, но тут же одернула себя. – Что, собственно, он тебе сделал?» Но, как видно, что-то все же сделал, иначе откуда эта мгновенная враждебность?
   Павел с улыбкой поздоровался с Галиной, и улыбка была по-прежнему обаятельной, словно на миг к нему вернулась молодость.
   – Много слышал о вас, – вежливо сказал он. – Марта на работе, вот поручила мне проводить, – он кивнул на девочку. Та неловко переминалась на месте и, казалось, стеснялась.
   Павел мельком взглянул на «Запорожец», едва заметная усмешка скользнула по его губам. И снова Галина испытала неприязнь к этому человеку.
   Ни слова не говоря, Маша уселась в машину, и они тронулись.
   Некоторое время их путь пролегал по городским улицам, движение было интенсивным, и Галина внимательно следила за дорогой. Одновременно она напряженно думала, как же поскорее установить с девочкой контакт.
   Еще в момент первой встречи она поняла, что Маша – ребенок очень непростой. Сейчас, когда умиление хорошенькой, как кукла, девочкой уступило место чему-то похожему на привязанность, Галина решила не форсировать события, не лезть, что называется, ребенку в душу.
   Она чувствовала, что нравится девочке, но в то же время Маша смотрит на нее с некоторым превосходством. Видимо, определила такое отношение неброская внешность да, пожалуй, и «Запорожец». Галина вспомнила плохо скрытую насмешку на лице Павла.
   Некоторое время Маша молчала, поглядывая в окно.
   – А у нас «Жигули» – «девяткa», – неожиданно сказала она, – папа говорит, что скоро купит еще иномарку.
   – Мне тоже недавно предлагали сменить «Запорожец» на иномарку, – произнесла в ответ Галина, – но я отказалась.
   – Отказались? – удивилась Маша. – Почему?
   – Зачем мне иномарка?
   – Вы шутите, – Маша недоверчиво посмотрела на нее.
   – Совершенно серьезно.
   – А на какую марку?
   – Марка отличная – «Зингер».
   – Что-то я не слышала про такие машины, а она чья, из какой страны?
   – Американская.
   – Американская? – с уважением повторила Маша. – И вы не согласились?
   – Может, и сглупила, но я вовсе не умею шить.
   – Шить?! – изумилась Маша.
   – Ну да. «Зингер» – это швейная машина.
   Девочка громко захохотала.
   – На швейную машинку я бы тоже не сменялась, – сообщила она. Рассмеялась и Галина.
   – Я, честно говоря, никогда не думала, что буду водить машину, – через минуту сказала она. – Но умер папа, и «Запорожец» перешел ко мне. По наследству. Сначала я хотела продать, но потом подумала: дай-ка попробую. Пошла на курсы. Получила права. И вот уже три года за рулем. Ничего, привыкла. Сейчас даже нравится.
   – И она у вас ни разу не ломалась?
   – Конечно, мелкие неполадки бывают, но папа обращался с ней очень аккуратно, и я стараюсь делать так же, может быть, поэтому машина меня любит, не капризничает.
   – А разве машина может любить человека?
   – А почему нет?
   – Опять шутите?
   – Вовсе не шучу.
   Девочка на некоторое время замолчала, видимо, что-то обдумывала.
   – Когда я вырасту, то тоже буду водить машину, – сообщила она. – Мама вот не умеет, а как было бы хорошо, если бы умела. Тогда бы мы часто ездили за город, в лес, на озеро… Вот вы водите хорошо, – уважительно произнесла она.
   Город закончился, по сторонам шоссе замелькали одноэтажные домики, огороды, а скоро и первые перелески. Стоял конец мая, солнце светило с неистовой силой. Еще не запыленная листва играла всеми оттенками изумруда.
   – Долго нам ехать? – спросила Маша.
   – Примерно час.
   – А эта самая электро… – Девочка запнулась.
   – Электроэнцефалограмма?
   – Да. Это больно?
   – Ну что ты! Ничего страшного. К голове присоединяют провода на присосках. Совсем не больно.
   В голосе девочки не было особой тревоги, но Галина почувствовала, что та все же побаивается.
   – И для чего все это? – грустно сказала Маша.
   – Чтобы проверить состояние твоего здоровья.
   – Но я совершенно здорова. Это все мама выдумывает. Не дает ей покоя мое здоровье. Медицинское образование, видимо, сказывается.
   Галина почувствовала в словах девочки интонации Павла.
   – Она очень беспокоится, – продолжала Маша, – эти мои сны ее пугают. А что тут такого? Многие дети видят во сне кошмары. Вот у меня в школе подружка есть – Кацнельсон Вера. Ей тоже снятся страшные сны, а ее мама совершенно спокойно к этому относится. Не бегает по больницам.
   – Что же ей снится? – спросила Галина.
   – Да ничего особенного, то на нее собака нападет, то фашисты в нее из автомата стреляют. Разве с моими кошмарами сравнить? Я как-то стала ей рассказывать про свои сны, так она глаза вытаращила и просит, чтобы я ей каждый сон рассказывала. Интересней, чем сказка, говорит.
   «Значит, девочка все же помнит свои сновидения, – отметила Галина, – но почему-то не рассказывает их матери». Она не спешила расспрашивать Машу, а ждала, пока та сама заговорит на эту тему. Но девочка молчала.
   – А что, – спросила Маша, – в больнице, куда мы едем, ненормальные люди лежат?
   – Психически нездоровые, – поправила Галина.
   – Их там лечат?
   – Стараются, во всяком случае.
   – Значит, не вылечивают?
   – Ну, кого как. Некоторых вылечивают.
   – А те, кому снятся разные сны, тоже больные?
   – Сны, в общем, снятся почти всем.
   – Да нет, страшные сны, ну вроде тех, какие нарисованы на картинках в вашем кабинете.
   – И страшные многим снятся.
   – Сны – это искаженное отражение реальности, страхи, загнанные в подсознание, – так у этого, как его… Фрейда написано.
   – Ты что же, Фрейда читала? – поразилась Галина.
   – Это папа маме говорил, а я услышала. А кто такой Фрейд?
   – Психиатр, – односложно ответила Галина.
   – Как вы?
   – Вроде того.
   Разговор на некоторое время прекратился. Девочка стала смотреть в окно, а Касьянова обдумывала услышанное. Значит, и в теорию сновидений девочка посвящена. Однако! Культура семимильными шагами идет в массы. Вот только культура ли?
   – Все же я не понимаю, – неожиданно продолжила девочка разговор, – какие именно страхи загнаны в мое подсознание, не было у меня никаких страхов.
   – Ну этого ты можешь и не помнить, – предположила Галина.
   – Как же это не помнить? Вот как-то раз мы отдыхали на море, мне было тогда семь лет, и я нечаянно упала с пирса в море. Вот тогда было страшно, но ведь этот случай я прекрасно помню. Очень отчетливо. Какой-то дядька кинулся за мной следом прямо в одежде, схватил за волосы и вытащил на берег. Очень было больно, а мама потом меня еще и отшлепала. А то, что мне снится, нисколечко на этот случай не похоже.
   – Вот ты говоришь: снится, а мама твоя рассказывает, что ты не помнишь своих снов.
   – Это я сначала не помню, а потом они проявляются, как будто что-то включается, и я их вспоминаю. Как телевизор. Включил – и он показывает.
   – Обычно бывает наоборот, – сказала Галина, – человек хорошо помнит сон, когда только что просыпается, и тут же его забывает.
   – А у меня не так.
   – И что же тебе снится? – не выдержала Галина.
   Девочка, видимо, долго ждала, когда ее об этом спросят. Она сделала важное лицо и начала рассказывать:
   – Иногда мне снится огромный черный лес. Ночь. Горит костер, и возле костра какие-то люди. Женщины, молодые и старые… Происходит что-то непонятное, страшное. Все кружатся около этого костра и словно кого-то ждут. И тут появляется оно.
   – Оно? – переспросила Галина.
   – Да, это не мужчина и не женщина, а нечто огромное, бесформенное и страшное. Но становится не страшно, а, наоборот, очень радостно. Все начинают обниматься, веселиться…
   Девочка замолчала, что-то обдумывая.
   – А потом? – спросила Галина.
   Маша посмотрела на нее и облизнула губы. Видимо, раздумывала, продолжать рассказ или нет.
   – Потом бывает разное, – наконец сказала она.
   – Что же?
   Девочка замолчала.
   – Ну, не хочешь – не говори.
   – Нет, почему же, могу рассказать. Вам можно, вы… – Она запнулась.
   Галина замерла, ожидая продолжения.
   Но девочка внезапно замкнулась и молча уставилась на дорогу.
   «По-видимому, сны имеют сексуальный оттенок, – решила Касьянова, – вот ребенок и стесняется говорить на эту тему».
 
   Наконец вдали показались дома поселка, возле которого располагалась лечебница. Машина съехала с асфальта и стала продвигаться по грунтовой дороге, вдоль которой в лужах плескались многочисленные гуси и утки.
   Маша с интересом смотрела на всю эту домашнюю живность, видеть которую ей приходилось нечасто.
   – Ой, теленок! – воскликнула она, и Галина тоже на миг ощутила себя десятилетней девочкой, впервые попавшей в деревню.
   Поселок скоро кончился, и они очутились перед массивными железными воротами, в стороны от которых расходился высокий, увенчанный колючей проволокой забор.
   – Как тюрьма, – тихо сказала Маша.
   Ворота открылись, и они въехали внутрь.
   Кусты сирени и чахлые сосенки окружали приземистые помещения, в которых размещались больные. Галине не раз приходилось здесь бывать, однако она так и не смогла привыкнуть к этому месту. Слова Маши «как тюрьма» оказались как нельзя кстати. Они точно определили отношение самой Галины к учреждениям подобного типа.
   Казалось бы, давно пора не реагировать. Но нет. Так и не привыкла.
   Кругом было пустынно. Машина подъехала к небольшому двухэтажному зданию, в котором находились административный корпус и лаборатория.
   – Ты посиди пока в машине, – сказала Галина девочке, – я скоро приду.
   Минут через десять она вернулась, взяла Машу за руку и повела в здание.
   Процедура оказалась совершенно безболезненной, и Маша, чуточку боявшаяся, совсем успокоилась. Без особого интереса смотрела она на гудящий аппарат, из которого выползала длинная узкая бумажная лента, испещренная чернильными штрихами. Она поняла, что эти штрихи как-то отражают работу ее мозга. Как только аппарат замолчал, появилась Галина и увела девочку. Они снова вышли из здания.
   – Тебе придется подождать меня в машине, – сообщила Галина, – может быть, довольно долго. Но постарайся от машины далеко не отходить и жди меня. Там в сумке, – она кивнула на заднее сиденье, – печенье и газированная вода. Если захочешь есть, бери, не стесняйся.
   – А вы скоро придете?
   – Постараюсь как можно быстрее.
   Некоторое время Маша сидела в машине. Но скоро ей стало скучно. Вначале захотелось пить. Она открыла бутылку воды и отхлебнула прямо из горлышка. Вода была теплой и противной, во рту остался какой-то металлический привкус. Он был настолько неприятен, что Маше захотелось заглушить его.
   «Сейчас бы простой воды», – подумала она, с тоской глядя в окно машины. Жажда становилась нестерпимой.
   Маша вылезла из машины и в растерянности остановилась перед входом в здание, не решаясь открыть дверь. Хоть бы спросить у кого, где можно напиться. Но вокруг не было ни души. Наконец Маша решилась, открыла тяжелую дверь и неуверенно вошла в темный прохладный коридор. Куда идти? Дорогу она, конечно, не запомнила. Она медленно побрела по длинному коридору и тут же увидела идущую навстречу фигуру в белом халате.
   – Тебе чего, девочка? – спросила медсестра.
   – Я пить хочу.
   – Пить? А ты как здесь оказалась? Таким, как ты, тут не место.
   – Я с Касьяновой приехала.
   – Ах так. Ну, пойдем, я тебя напою.
   Они вошли в какую-то комнату и остановились перед большим баком, на котором было написано «питьевая вода». К баку на длинной цепочке была прикреплена металлическая кружка. Сестра наполнила кружку и подала Маше. От воды пахло хлоркой. Превозмогая себя, девочка сделала пару глотков, но на большее ее не хватило. Она протянула кружку медсестре.
   – Ты же пить хотела? – недоуменно произнесла та, но потом разглядела гримаску отвращения на лице девочки. – Что, вода не понравилась? Ну уж извини, у нас другой нет.
   Медсестра сердито удалилась, на прощание молча махнув рукой в сторону выхода, и Маша снова осталась одна.
   Она опять очутилась на улице. По-прежнему вокруг было пусто. Стояла тяжелая жара, и не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Воздух, казалось, звенел.
   Хотя Маша толком и не напилась, жажда неожиданно мучить перестала. Зато захотелось в туалет. Но вновь входить в это странное здание не тянуло. Там небось и туалеты странные, вроде этого бака с питьевой водой. Девочка вспомнила звяканье металлической цепи, запах хлорки и поежилась. Проще дойти до ближайшего куста сирени, благо они тут густые, а кругом так пустынно. Так что бояться нечего.
   Еще сидя на корточках, девочка услышала чьи-то голоса. Она испуганно вскочила и хотела уже побежать к машине, но потом вспомнила, где находится. Откровенно говоря, она и согласилась ехать сюда в надежде увидеть хоть одного сумасшедшего. Какие они, сумасшедшие, она представляла плохо. Неужели именно такие, как те маньяки, которых она нагляделась по видаку?
   Девочка осторожно пошла на звук голоса.
   Через несколько шагов она увидела скамейку, на которой сидели двое. Одеты они были в нелепые одежды, напоминающие застиранные до белых ниток пижамы, а старший еще и в синий ватник. Именно его голос и услышала Маша.
   Его собеседником, вернее, слушателем, был мужчина лет тридцати, с гладким, как репа, румяным лицом и наголо остриженной головой.
   По-видимому, это и были сумасшедшие, о которых она так много слышала. Девочка смотрела на них во все глаза. На первый взгляд, ничего странного, кроме одежды, в этих гражданах не наблюдалось. Старик и вовсе был похож на их соседа, отставного полковника милиции Каратыгина. Он точно так же, как Каратыгин, надувал при разговоре щеки, отчего казалось, что он сердится. У него были усы и густые бакенбарды, точно такие же, как у полковника. Маша сначала даже подумала, что это Каратыгин и есть.
   Но вот разговор, который вел человек, так похожий на их соседа, был крайне неприличен. Говорил двойник полковника о женщинах, причем в таких выражениях, что даже десятилетняя девочка поняла их смысл. Рассказывал о какой-то графине. По понятиям Маши, графини – создания благородные и воздушные – бывают нынче только в сказках. Эта же графиня, если верить описаниям старика, была очень мерзким созданием. Маша даже мысленно не решилась бы повторить те эпитеты, которые использовал старик, рассказывая о ней.
   Обращался он непосредственно к собеседнику, постоянно требуя от того подтверждения своим мыслям. Но тот почему-то упорно молчал и лишь кивал головой.
   Вдоволь насмотревшись на сумасшедших и поняв, что, представляя их, она была далека от истины, девочка хотела было уйти, но в этот момент ее заметили. То ли ли веточка хрустнула под ногами, то ли ее яркое платье мелькнуло среди листвы и привлекло внимание, но невольный соглядатай был обнаружен.
   – А ну-ка иди сюда! – грозно произнес старик.
   Маша стояла ни жива ни мертва. Все тело будто свело судорогой, и не было сил бежать.
   – Иди-иди! – еще громче приказал старик.
   «Лучше подойти, – мелькнула мысль, – а то, если побегу, догонит, непременно догонит». Что может случиться потом, она даже представить боялась. Девочка вышла из-за кустов и подошла к скамейке. Некоторое время старик грозно смотрел на нее и молчал.
   – Это она! – наконец сказал он, обращаясь к товарищу. – Она, точно, дочь графини. – Тут он назвал какую-то фамилию. – Так ли это? – продолжал он, обращаясь к девочке. – Отвечай!
   Маша решила не спорить и молча кивнула.
   – Вот! – старик поднял палец вверх. – Я был прав! Они и здесь выследили меня.
   В этот момент собеседник старика поднял дотоле опущенные глаза и посмотрел на девочку. Взгляды их встретились. Какое-то время Маша с испугом смотрела на стриженного «под ноль» человека, но вскоре ее охватило невероятное, в высшей степени странное чувство. Она перестала обращать внимание на сидевшего рядом старика и неотрывно глядела на его соседа. Ей стало казаться, что все это происходит не с ней, а с кем-то посторонним. Одновременно нечто огромное, темное входило в нее, заполняло до краев, мешало дышать, мешало взирать на солнце, на зеленую траву, на весь этот сверкающий мир. Глаза стриженого притягивали как магнит, в них хотелось смотреть и смотреть, забыв обо всем. Теперь и стриженый внимательно вглядывался в девочку. Лицо его начинало меняться. Еще с полминуты назад оно казалось придурковатым и недоделанным, как будто кто-то лепил его из пластилина и не закончил, сейчас же оно приобрело четкость и значительность, словно одушевленное чьей-то внезапной сверхъестественной волей. Обнажились в улыбке, напоминающей волчий оскал, желтые прокуренные зубы, в зеленоватых глазах замерцали золотистые искорки, нос заострился и побледнел. Впрочем, побледнело и все лицо. Одновременно на нем появилась заискивающая угодливость. Казалось, скомандуй сейчас Маша, он бросится на старика в ватнике и будет грызть его, пока не прикончит.
   Старик внезапно замолчал и тоже словно что-то почувствовал. Физиономия его некоторое время сохраняла грозное выражение, потом он стремительно соскочил со скамьи и, не разбирая дороги, бросился сквозь кусты.
   В этот момент из-за кустов выскочили Галина и еще какая-то женщина в белом халате. Лицо Галины покраснело и было покрыто испариной.
   – Вот она! – закричала Галина, и в голосе ее были одновременно радость и негодование. – Ты зачем ушла от машины и почему не отзывалась? Я уже минут пять кричу. – Потом Галина посмотрела на стриженого, и на лице ее снова отразился испуг.
   – Он ничего тебе не сделал? – тревожно спросила она у Маши. Та отрицательно мотнула головой.
   – Да что вы, Галина Васильевна, – вмешалась женщина в белом халате. – Проша и мухи не обидит. А где твой друг? – обратилась она к стриженому. – Шереметев-то где?
   Тот не отвечал и продолжал неотрывно смотреть на девочку.
   – Пойдем, Маша, – Галина потянула девочку за руку.
   Маша еще некоторое время смотрела на человека, которого звали Прошей, потом направилась с Галиной к «Запорожцу».
   Касьянова в сердцах рванула машину с места и пулей вылетела с территории лечебницы.
   – Я очень испугалась, сама не знаю почему, – говорила она, петляя по разбитой дороге. – Выхожу, а тебя нет. Все-таки лечебница не то место, где могут находиться дети. Это, конечно, я виновата, бросила те-бя без присмотра.
   – Но ведь ничего не случилось? – Маша недоуменно посмотрела на нее.
   – Слава богу, что не случилось. Но мало ли что?! Ведь они – больные! И не просто больные. В большинстве своем они – невменяемы.
   – Что значит – невменяемы?
   – Не контролируют свои действия.
   – Убить могут?
   – Ну… – замялась Галина, – не знаю, убить не убить, а неприятности доставить могут.
   – А тетя в халате, что была с вами, сказала, что этот Проша и мухи не обидит.
   – Он-то, может, и не обидит, а вот другие… Ну хватит об этом. Сейчас свернем в лес, отдохнем, пообедаем.
   Через несколько минут они остановились в светлом сосновом бору. Галина расстелила покрывало, достала еду.
   Девочка ела неохотно, то и дело поглядывая по сторонам.
   – Ты чего? – поинтересовалась Галина.
   Маша неопределенно мотнула головой. Потом ее заинтересовал огромный муравейник, возвышавшийся неподалеку. Муравейник действительно был очень большой, почти в рост человека. Маша подошла к нему и стала разглядывать муравьев, снующих в траве и по стволам деревьев.
   – Здоровый какой, – восхищенно произнесла она, – интересно, сколько их тут?
   – Наверное, несколько миллионов, – ответила Галина.
   – Миллионов?! – Глаза девочки округлились. – Столько, сколько людей в нашем городе?
   – Нет, у нас в городе населения значительно меньше.
   – Значит, как в Москве?
   Галина не стала возражать, пусть будет как в Москве.
   – И похожи они на людей, – продолжала наблюдать Маша, – так же суетятся, куда-то бегут, вон жука дохлого тащат, наверняка своим детям для пропитания. А этот щепочку тянет, щепка в пять раз больше него самого, а все равно тянет. Видать, сам не знает – зачем.
   – Наверное, чтобы муравейник строить, – подсказала Галина. – Да он и так большой, чего же его еще строить? Нет чтобы остановиться, подумать.
   Девочка неожиданно пнула по краю кучи ногой, обутой в кроссовку.
   – Зачем ты это сделала? – строго спросила Галина.
   – Вон как забегали, – засмеялась Маша, не обращая внимания на окрик. – Засуетились… – Она посмотрела на Касьянову. – А если туда горящую палку воткнуть или факел?
   Галина молча смотрела на девочку.
   – И весь муравьиный город сгорит, – продолжала та. – Все их постройки, запасы и даже дети. И вся эта беготня, суета окажутся вовсе ни к чему. Вот и человек так: суетится, мечется без всякого смысла, а может, наши города или земля тоже вроде муравейника. Пройдет кто-нибудь мимо, кто в миллионы раз сильнее, пнет от нечего делать – и нет нас.
   Галина с изумлением слушала эти рассуждения.
   – Это тебе тоже папа сказал? – спросила она.
   – Нет, сама додумалась, вот прямо сейчас. А вы что же думаете, что я вообще дура, как эти в лечебнице?
   Галина уже не в первый раз не нашлась, что ответить.
   – Хотя там тоже, конечно, не все дураки, – продолжала девочка. – Вот этот Проша, например…
   – Что Проша?
   Но Маша не стала развивать свою мысль и улеглась на покрывало, муравьи перестали ее интересовать.
   – Разные сны были, – помолчав, ни с того ни с сего заявила она. – То леса эти. То костры, на которых людей сжигают.
   – Неужели это снилось?
   – Какие-то странные существа вокруг, не знаю, как и назвать. – Девочка как бы разговаривала сама с собой, не обращая внимания на устремленный на нее взгляд Касьяновой. А та старалась не пропустить ни полслова.
   – Раз приснилось, что бегу я… – она задумалась, вспоминая, – да, бегу, но я – взрослая женщина. И тело у меня, как у взрослой женщины. И голая я. А за мной гонится, не сумею объяснить что, но не человек. Как на той картинке в вашем кабинете. И оно хочет меня… – она задумалась, – мерзости со мной всякие делать. Сегодня старик этот усатый там, на лавке, говорил подобные мерзости.
   – А что он такое говорил? – насторожилась Галина.
   – Ну будто сами не знаете, про мужчин и женщин.
   Галина тихо ойкнула.
   – Но вот что самое интересное, – неожиданно воодушевилась девочка. – Один раз был сон про Прошу.
   – Про какого Прошу? – изумилась Галина.
   – Про того, который в больнице был.
   – Он тебе снился?!
   – Может, и не он, но похожий кто-то. Глаза очень похожие, такие же зеленые с искорками. Как будто я – его хозяйка, а он – мой раб. Но не просто раб, а вроде учителя. Объясняет мне, для чего я и что должна делать.
   – И что же ты должна делать?
   Девочка посмотрела на Галину и усмехнулась. Потом налила в стакан лимонаду и выпила одним духом. Галина напряженно ждала.
   Но Маша молчала, словно забыла, о чем говорила минуту назад.
   – А когда эти сны у тебя начались? – осторожно спросила Галина.
   – Прошлой осенью. Мальчишки во дворе щенка мучили. Хорошенький такой щенок, лопоухий, белый с рыжими пятнами. Дворняжка, конечно. Сначала они с ним играли, а потом мучить стали. Прутиком лупили, спички зажигали и бросали в него. Потом один говорит: «Давайте разожжем костер, накалим железку и проткнем щенка». Другие вроде не хотели, ну а этот парень все так и сделал по-своему. Щенок сначала визжал, а потом и визжать перестал, только пена изо рта, из пасти, – поправилась она, – у собак рта не бывает, из пасти пена пошла.