И добился своего. На рассвете следующего дня войско выступило из лагеря растянутой колонной, отягченное огромным обозом – и стало легкой добычей галлов. Командиры погибли, немногие оставшиеся в живых попытались укрепиться в покинутом лагере. До ночи как-то продержались, но потом все до единого покончили с собой. Вот тогда-то Цезарь и поклялся не брить бороду.
Амбиорикс времени не терял – поднял другие племена. Был осажден в своем лагере легион, которым командовал Квинт Цицерон, брат знаменитого оратора. Но этот ни на какие уловки не поддался и сумел дать знать Цезарю о своем бедственном положении. Тот не заставил себя ждать, и с 7-тысячным отрядом умелыми действиями разгромил 60 тысяч галлов.
Цезарь напряг все свои дипломатические способности, все свое умение убеждать – лишь бы не допустить цепной реакции. Кому давал обещания, кого запугивал. И отдадим ему должное: он признавал, что случившегося стоило ожидать, что всему виной – тяжесть римского владычества. А ведь сурового ярма на галлов еще и не накладывали, это оно им с непривычки таким показалось.
На съезде опять были уговоры и угрозы, после съезда опять были походы и битвы. Галлам приходили на помощь германцы, и римляне вновь наведывались за Рейн по прекрасным, в несколько дней сооруженным мостам.
Примечательно: вторгнувшись в страну зачинщиков мятежа абуронов, Цезарь обратился ко всем соседним галльским общинам с призывом: приходите и грабьте. И пришли, охотно пришли. Опустошение было страшное. Абуроны вообще исчезли из истории.
На очередном съезде, который состоялся осенью в Дукорторе (Реймсе), было проведено следствие для выявления главных виновников возмущения, и один из них, Аккон, был подвергнут мучительной казни.
Вроде бы стало тише. Обеспечив запасы продовольствия для армии, Цезарь отправился на зиму в Верхнюю Италию (Цизальпийскую Галлию). Там он узнал, что сенат избрал Помпея консулом, наделив его чрезвычайными полномочиями: дал возможность провести набор военнообязанных по всей Италии. Цезарь немедленно набирает новые легионы в Провинции, но они ему потребовались не там, где он, возможно, предполагал. О творящемся в Риме прослышали и галлы, они решили, что Цезарю теперь не до них, он больше не вернется, и оживились. Они ошибались, и 52 год до нашей эры стал самым кровавым в галльской эпопее.
Началось в области карнаутов – духовном центре галлов, где каждый год собирались со всей Галлии друиды. В городе Ценабе (Орлеане) безжалостно перебили всех римских граждан.
К восстанию присоединилось племя арвернов. Это оказало на галлов особенно большое воздействие. Арверны были сильнее всех и богаче всех в южной Галлии, и до сих пор соблюдали верность Риму – так что их пример был заразителен. А главное – среди арвернов выдвинулся молодой вождь Верцингеториг.
Конечно, галльские имена очень трудны, но это стоит запомнить. Потому что его обладатель сумел поднять Галлию на общенациональное восстание, а не на мятеж разрозненных племен, пусть и одновременный (немецкий историк Моммзен высказал мысль, что как греки осознали свою национальную общность только во время нашествия персов, так и галлы впервые прониклись ею, восстав сообща под предводительством Верцингеторига). Это был и военный талант, соизмеримый с Цезарем. Вскоре его провозгласили царем.
Времени он не терял. Собрал силы двенадцати соседних общин и послал их на Провинцию, а сам отправился поднимать другие племена.
Но тут нежданно-негаданно появляется Цезарь с армией, усиленной новыми легионами. Действует он не менее энергично, чем его соперник: сквозь казавшиеся непроходимыми горные снежные заносы пробивается на территорию его родного племени.
Там он долго не задерживается – слишком рискованно. Движется на другие восставшие племена, и повсюду ему сопутствует успех. Ценаб (Орлеан), где были истреблены римские граждане, наказан жестоко: отдан солдатам на разграбление и подожжен.
И тогда Верцингеториг избирает новую стратегию войны. Надо избегать фронтальных сражений со стальными римскими когортами. На стороне галлов превосходство в коннице – поэтому успех надо искать в быстрых нападениях на небольшие отряды, занятые добычей продовольствия и транспортировкой его. Лишить римлян снабжения, не давать им покоя частыми набегами, обескровливать в мелких стычках.
И надо приучать себя к мысли, что ради общего блага приходится жертвовать родным и близким. Если требуется, сжигать свои села и даже города – чтобы они не стали приютом и опорными пунктами для римлян.
Все это похоже на ту партизанскую войну, которую за Ла-Маншем вели против Цезаря бритты. Но Верцингеториг сумел перенять у римлян еще и тактику использования быстро возводимых и хорошо укрепленных лагерей.
Галльские вожди одобрили его план. В один день запылало двадцать селений и городов племени битуригов. Но свою красу и гордость, город Аварику (Бурж) битуриги смогли отмолить: это был один из прекраснейших и богатейших городов во всей Галлии. Пообещали, что никогда не сдадут его врагу.
Вскоре предоставилась возможность проверить силу этой клятвы – Цезарь осадил город. Осада действительно давалась римлянам очень тяжело. Солдаты надрывались, ведя осадные работы в болотистой местности. Верцингеториг все время был рядом, его летучие отряды тревожили постоянно.
Но в ход пошли все достижения римской инженерной мысли: валы, крытые галереи, подвижные башни, метательные машины. Осажденные попытались избавиться от этой угрозы внезапной ночной вылазкой, но были отбиты, хотя сражение продолжалось до самого утра. Положение становилось безнадежным.
Цезарь решился на штурм. Город был взят, и пощады от ворвавшихся солдат не было никому – ни женщинам, ни старикам, ни детям. Из сорока тысяч жителей несчастного города в живых осталось не более пятисот.
Но восстание после этого не пошло на убыль, напротив – еще больше разгорелось. И авторитет Верцингеторига после произошедшей трагедии только возрос: галлы убедились в превосходстве его замысла над стратегией больших сражений.
Цезаря ждал еще один неприятный сюрприз: стала назревать гражданская война внутри племени эдуев, вернейших римских союзников. Даже в Провинции стало неспокойно. В поисках дополнительных сил проконсул послал гонцов за Рейн, к недавно подчиненным германским племенам, с просьбой прислать конные отряды и легкую пехоту. И германцы не преминули поспешить на запах крови.
Подошедшие легионы стали возводить линию осадных укреплений длиной в 17 километров. Галлы мешали работам налетами своей конницы, и однажды развернулось большое кавалерийское сражение. Уже не в первый раз успех римлянам принесли германские всадники – бой с ними галлам был не по плечу.
Верцингеториг принял смелое решение – отослал своих конных воинов, чтобы они разнесли по всей Галлии призыв идти на выручку осажденному городу. Поведать, что у запертой там 80-тысячной армии припасов осталось всего на месяц, а если она погибнет – это будет всеобщей катастрофой. Съезд вождей разослал по всем общинам разнарядки, кому сколько воинов выставить. Предполагалось, что прибудет, по крайней мере, 250 тысяч человек.
Но Цезарь, узнав об этом, тоже принимает необычное решение: приказывает возводить 20-километровую внешнюю линию обороны – от угрожающего извне ополчения.
В Алезии, действительно, скоро подошли к концу припасы, начинался голод. На военном совете прозвучало страшное предложение: употребить на пропитание защитников всех негодных к обороне. Но большинству это пришлось не по душе, было принято более мягкое решение: лишних отправить из города.
И вот огромная толпа исхудавших горожан, не так давно предоставивших свои родные дома для общего дела, двинулась к римским траншеям. Они умоляли обратить их в рабов – только бы накормили. Но Цезарь был неумолим и всех отправил обратно.
Наконец, стеклась в достаточном количестве общегалльская рать. Защитники воспряли духом. Дважды римляне были с жаром атакованы с двух сторон, из города и извне, но выстояли.
Третье сражение было решающим – соперники понимали, что на кону все, пан или пропал. Напор галлов был отчаянным, Цезарь сам ринулся в рубку в пурпурном плаще во главе конных когорт. Чаши весов трепетали, и тут пришло подкрепление – но не к галлам, а к римлянам.
Победа была полная. Положение осажденных стало безвыходным, напиравшее извне ополчение стало разбредаться – оно было слишком разноплеменным, а потому не очень стойким.
На следующий день последовала капитуляция. Верцингеториг в своих лучших доспехах, на нарядно убранном коне объехал вокруг возвышения, на котором восседал Цезарь, сорвал с себя вооружение и сел у его ног.
О, это будет невиданное зрелище! Цезарь справлял подряд четыре триумфа: Галльский, Александрийский, Понтийский и Африканский. Его колесница ехала в сопровождении сорока огромных слонов, на повозках везли груды золота и тысячи золотых венков, горы других сокровищ, убранство из драгоценных пород дерева, слоновой кости, черепахового рога.
Триумфатора сопровождали верные соратники – его солдаты. Они, по обычаю, распевали веселые насмешливые песенки: «Эй, римляне, прячьте жен! Мы везем плешивого бабника!». Герой дня действительно всю жизнь был падок на любовные утехи, и взаимностью ему отвечали многие римские матроны – даже Муттия, жена Гнея Помпея. Этого стыдиться не стоило. Но из рядов ветеранов звучало и довольно обидное: намеки на давнее знакомство с армянским царем Никомедом, у которого, по упорным слухам, совсем еще юный Юлий выполнял роль… царицы, что ли. Цезарь всегда ожесточенно клялся, что ничего такого не было, но ему почему-то не верили. Когда он получил проконсульство в Галлии и на радостях расхвастался в сенате, что теперь он обретет вожделенную силу и всех своих врагов оседлает, кто-то отпустил злую реплику, что для женщины это нелегко. Цезарь на этот раз не стал огрызаться, а отшутился: в Сирии со славой правила Семирамида, а амазонки владели немалой частью Азии. Да, впрочем, в те времена к таким юношеским грешкам относились куда спокойнее, чем в христианские Средние века и даже спокойнее, чем в нашем третьем тысячелетии.
А в конце триумфа, по давно заведенному протоколу мероприятия, полагалось казнить пленных вражеских царей и вождей. По сути, это было жертвоприношение римским богам, и ради этого поверженные владыки и сидели годами в темнице, а теперь шли прикованные к колеснице победителя. Вот что ждало Верцингеторига.
Верный своему принципу милосердия, Цезарь не стал сурово наказывать даже арвернов, родное племя Верцингеторига. Напротив, он хоть и взял от них знатных заложников, но зато вернул 20 тысяч пленников и разрешил самоуправление.
Трудно пришлось с племенами белгов, особенно с белловаками. Во всеобщем восстании они не участвовали, потому что считали, что объединяться с кем-либо – ниже их достоинства. Но теперь сами поднялись на борьбу во главе соседних племен, и даже кое-кто из германцев к ним примкнул. Цезарь все же одолел их всех и обошелся опять снисходительно. Вот только когда побежденные стали оправдываться, что весь спрос за мятеж с их вождя Коррея, который погиб в бою – заметил в ответ, что по себе знает, как легко все валить на мертвых. Но про себя рассудил, что хватит с них и того раззора, который постиг их за время боевых действий.
А в завершение была упоминавшаяся уже дикая расправа с защитниками города Укселлодуна, которые очень упорно оборонялись и которым за это отрубили руки. Видно, у проконсула в пылу гнева промелькнуло, что милосердия проявлено уже более чем достаточно, можно и отдохнуть.
К 50 году до нашей эры Галлия практически успокоилась, ни о каких значительных волнениях упоминаний в источниках нет. В конце зимы Цезарь провел торжественный смотр всего своего войска – этим ставилась точка в долгой войне.
Если верить Плутарху, во время нее великому полководцу противостояло в разных битвах 3 миллиона человек. Миллион из них погиб, миллион был захвачен в плен (возможно, имеются в виду все войны Цезаря, а не только галльские. Но и в этом случае на долю галлов приходится львиная доля жертв). Было взято штурмом более 800 городов, покорено 300 народностей. Завоеванная территория составила 500 тысяч квадратных километров (почти площадь современной Франции).
Богатства захвачены были несметные. Цена золота по отношению к серебру в Риме упала на четверть. В армии-победительнице обогатились и офицеры, и солдаты, и, конечно же, сам проконсул. Светоний, писатель, впрочем, весьма ядовитый, отзывается о его галльских делах так: он «опустошал капища и храмы богов, полные приношений, и разорял города чаще ради добычи, чем в наказание».
Теперь главной задачей стало устроение мирной жизни, включение «косматой» Галлии в общеримскую систему. Поначалу все завоеванные земли считались присоединенными к Нарбоннской Галлии – Провинции. Подход к разным племенам и общинам, как и во время войны, у Цезаря был строго индивидуальный. Он не собирался принудительно менять где-либо традиционную внутреннюю систему управления. Главное, чтобы «местные элиты» состояли из преданных Риму людей. Поначалу весьма терпимым было отношение к галльской религии и сословию друидов.
Три старых друга Рима: эдуи, ремы и лингоны стали пользоваться особыми правами (о их двусмысленном иногда поведении во время войны больше не вспоминали), они по-прежнему могли иметь «клиентов» из числа других племен. Остальные должны были выплачивать твердо установленный налог. В целом Трансальпийская Галлия первое время вносила в римскую казну 40 млн. сестерциев ежегодно. Сумма весьма скромная, но что было взять с разоренной страны?
С.Л. Утченко: «Цезарь не создал, вернее, не успел создать в Галлии вполне законченной и стройной политико-административной системы, тем не менее, введенные им порядки оказались чрезвычайно устойчивыми и вполне реалистичными. Это доказывается хотя бы тем фактом, что, когда в Риме вспыхнула гражданская война и в Галлии почти не осталось римских войск, эта вновь завоеванная страна оказалась более верной Риму, чем некоторые провинции, казалось бы давно свыкшиеся с римским господством».
На новые земли сразу же нахлынули римские «капиталисты»: дельцы, торговцы, ростовщики. Это необычайно подхлестнуло деловую активность. Полным ходом пошел процесс романизации: как экономической (например, стали появляться латифундии – сначала римской, а потом и местной знати), так и культурной: в перспективе почти до полного забвения родного языка (его сменила латынь) и религии.
Там популярность его достигла высшей точки. Даже давний недруг Цицерон, – искренне уверенный, что это Цезарь в свое время упек его в изгнание, – изрек в одной из своих речей: «Могу ли я быть врагом тому, чьи письма, чья слава, чьи посланцы ежедневно поражают мой слух совершенно неизвестными доселе названиями племен, народностей, местностей?». Поэт Катулл, который, по словам самого Цезаря, заклеймил его «вечным клеймом» как негодяя и похабника, под конец недолгой жизни стал величать галльского героя «знаменитым» и «славным».
Так что впереди – другие дороги. В 49 году до нашей эры жребий был брошен, двинувшиеся из Галлии легионы «перешли Рубикон» – маленькую речушку, которую сегодня не всякий автомобилист и заметит. Но тогда она была заповедной – через нее, лежащую по дороге на Рим, без особого постановления сената не имели права переходить войска.
Это стало началом гражданской войны, в которой Цезарь одолел Помпея, помпеянцев и сторонников республики. Потом диктаторская власть, новые завоевательные войны, не по возрасту африканские страсти с Клеопатрой. Великолепный четверной победный триумф, на который мы уже налюбовались.
А в 44 году до нашей эры один из величайших персонажей мировой истории пал под кинжалами заговорщиков в окровавленной тоге к подножию статуи погубленного им Помпея. В здании сената началась паника, и только к вечеру рабы положили тело убитого на носилки и понесли домой, и с носилок бессильно свесилась рука. Вот и последняя точка в беспримерной драме, самые славные и самые кровавые страницы которой были написаны в «косматой» Галлии.
Начало империи
Амбиорикс времени не терял – поднял другие племена. Был осажден в своем лагере легион, которым командовал Квинт Цицерон, брат знаменитого оратора. Но этот ни на какие уловки не поддался и сумел дать знать Цезарю о своем бедственном положении. Тот не заставил себя ждать, и с 7-тысячным отрядом умелыми действиями разгромил 60 тысяч галлов.
Цезарь напряг все свои дипломатические способности, все свое умение убеждать – лишь бы не допустить цепной реакции. Кому давал обещания, кого запугивал. И отдадим ему должное: он признавал, что случившегося стоило ожидать, что всему виной – тяжесть римского владычества. А ведь сурового ярма на галлов еще и не накладывали, это оно им с непривычки таким показалось.
* * *
Следующий, 53 год до нашей эры Цезарь решил начать с карательных экспедиций. Но в начале весны, по обыкновению, созвал в своей ставке общегалльский съезд. Увидев, что некоторые вожди племен не явились и, поняв, что это открытое неповиновение, перенес мероприятие в центр (географический) Галлии – в город паризиев Лютецию (Париж). Это племя в восстании не участвовало.На съезде опять были уговоры и угрозы, после съезда опять были походы и битвы. Галлам приходили на помощь германцы, и римляне вновь наведывались за Рейн по прекрасным, в несколько дней сооруженным мостам.
Примечательно: вторгнувшись в страну зачинщиков мятежа абуронов, Цезарь обратился ко всем соседним галльским общинам с призывом: приходите и грабьте. И пришли, охотно пришли. Опустошение было страшное. Абуроны вообще исчезли из истории.
На очередном съезде, который состоялся осенью в Дукорторе (Реймсе), было проведено следствие для выявления главных виновников возмущения, и один из них, Аккон, был подвергнут мучительной казни.
Вроде бы стало тише. Обеспечив запасы продовольствия для армии, Цезарь отправился на зиму в Верхнюю Италию (Цизальпийскую Галлию). Там он узнал, что сенат избрал Помпея консулом, наделив его чрезвычайными полномочиями: дал возможность провести набор военнообязанных по всей Италии. Цезарь немедленно набирает новые легионы в Провинции, но они ему потребовались не там, где он, возможно, предполагал. О творящемся в Риме прослышали и галлы, они решили, что Цезарю теперь не до них, он больше не вернется, и оживились. Они ошибались, и 52 год до нашей эры стал самым кровавым в галльской эпопее.
Началось в области карнаутов – духовном центре галлов, где каждый год собирались со всей Галлии друиды. В городе Ценабе (Орлеане) безжалостно перебили всех римских граждан.
К восстанию присоединилось племя арвернов. Это оказало на галлов особенно большое воздействие. Арверны были сильнее всех и богаче всех в южной Галлии, и до сих пор соблюдали верность Риму – так что их пример был заразителен. А главное – среди арвернов выдвинулся молодой вождь Верцингеториг.
Конечно, галльские имена очень трудны, но это стоит запомнить. Потому что его обладатель сумел поднять Галлию на общенациональное восстание, а не на мятеж разрозненных племен, пусть и одновременный (немецкий историк Моммзен высказал мысль, что как греки осознали свою национальную общность только во время нашествия персов, так и галлы впервые прониклись ею, восстав сообща под предводительством Верцингеторига). Это был и военный талант, соизмеримый с Цезарем. Вскоре его провозгласили царем.
Времени он не терял. Собрал силы двенадцати соседних общин и послал их на Провинцию, а сам отправился поднимать другие племена.
Но тут нежданно-негаданно появляется Цезарь с армией, усиленной новыми легионами. Действует он не менее энергично, чем его соперник: сквозь казавшиеся непроходимыми горные снежные заносы пробивается на территорию его родного племени.
Там он долго не задерживается – слишком рискованно. Движется на другие восставшие племена, и повсюду ему сопутствует успех. Ценаб (Орлеан), где были истреблены римские граждане, наказан жестоко: отдан солдатам на разграбление и подожжен.
И тогда Верцингеториг избирает новую стратегию войны. Надо избегать фронтальных сражений со стальными римскими когортами. На стороне галлов превосходство в коннице – поэтому успех надо искать в быстрых нападениях на небольшие отряды, занятые добычей продовольствия и транспортировкой его. Лишить римлян снабжения, не давать им покоя частыми набегами, обескровливать в мелких стычках.
И надо приучать себя к мысли, что ради общего блага приходится жертвовать родным и близким. Если требуется, сжигать свои села и даже города – чтобы они не стали приютом и опорными пунктами для римлян.
Все это похоже на ту партизанскую войну, которую за Ла-Маншем вели против Цезаря бритты. Но Верцингеториг сумел перенять у римлян еще и тактику использования быстро возводимых и хорошо укрепленных лагерей.
Галльские вожди одобрили его план. В один день запылало двадцать селений и городов племени битуригов. Но свою красу и гордость, город Аварику (Бурж) битуриги смогли отмолить: это был один из прекраснейших и богатейших городов во всей Галлии. Пообещали, что никогда не сдадут его врагу.
Вскоре предоставилась возможность проверить силу этой клятвы – Цезарь осадил город. Осада действительно давалась римлянам очень тяжело. Солдаты надрывались, ведя осадные работы в болотистой местности. Верцингеториг все время был рядом, его летучие отряды тревожили постоянно.
Но в ход пошли все достижения римской инженерной мысли: валы, крытые галереи, подвижные башни, метательные машины. Осажденные попытались избавиться от этой угрозы внезапной ночной вылазкой, но были отбиты, хотя сражение продолжалось до самого утра. Положение становилось безнадежным.
Цезарь решился на штурм. Город был взят, и пощады от ворвавшихся солдат не было никому – ни женщинам, ни старикам, ни детям. Из сорока тысяч жителей несчастного города в живых осталось не более пятисот.
Но восстание после этого не пошло на убыль, напротив – еще больше разгорелось. И авторитет Верцингеторига после произошедшей трагедии только возрос: галлы убедились в превосходстве его замысла над стратегией больших сражений.
Цезаря ждал еще один неприятный сюрприз: стала назревать гражданская война внутри племени эдуев, вернейших римских союзников. Даже в Провинции стало неспокойно. В поисках дополнительных сил проконсул послал гонцов за Рейн, к недавно подчиненным германским племенам, с просьбой прислать конные отряды и легкую пехоту. И германцы не преминули поспешить на запах крови.
* * *
Развязка наступила у города Алезии, расположенного на высоком холме. Верцингеториг, решившийся оборонять город, расположил свое войско не только внутри стен, но и вокруг холма. Недавно в подобной ситуации он добился успеха у Герговии – там римляне вынуждены были отступить.Подошедшие легионы стали возводить линию осадных укреплений длиной в 17 километров. Галлы мешали работам налетами своей конницы, и однажды развернулось большое кавалерийское сражение. Уже не в первый раз успех римлянам принесли германские всадники – бой с ними галлам был не по плечу.
Верцингеториг принял смелое решение – отослал своих конных воинов, чтобы они разнесли по всей Галлии призыв идти на выручку осажденному городу. Поведать, что у запертой там 80-тысячной армии припасов осталось всего на месяц, а если она погибнет – это будет всеобщей катастрофой. Съезд вождей разослал по всем общинам разнарядки, кому сколько воинов выставить. Предполагалось, что прибудет, по крайней мере, 250 тысяч человек.
Но Цезарь, узнав об этом, тоже принимает необычное решение: приказывает возводить 20-километровую внешнюю линию обороны – от угрожающего извне ополчения.
В Алезии, действительно, скоро подошли к концу припасы, начинался голод. На военном совете прозвучало страшное предложение: употребить на пропитание защитников всех негодных к обороне. Но большинству это пришлось не по душе, было принято более мягкое решение: лишних отправить из города.
И вот огромная толпа исхудавших горожан, не так давно предоставивших свои родные дома для общего дела, двинулась к римским траншеям. Они умоляли обратить их в рабов – только бы накормили. Но Цезарь был неумолим и всех отправил обратно.
Наконец, стеклась в достаточном количестве общегалльская рать. Защитники воспряли духом. Дважды римляне были с жаром атакованы с двух сторон, из города и извне, но выстояли.
Третье сражение было решающим – соперники понимали, что на кону все, пан или пропал. Напор галлов был отчаянным, Цезарь сам ринулся в рубку в пурпурном плаще во главе конных когорт. Чаши весов трепетали, и тут пришло подкрепление – но не к галлам, а к римлянам.
Победа была полная. Положение осажденных стало безвыходным, напиравшее извне ополчение стало разбредаться – оно было слишком разноплеменным, а потому не очень стойким.
На следующий день последовала капитуляция. Верцингеториг в своих лучших доспехах, на нарядно убранном коне объехал вокруг возвышения, на котором восседал Цезарь, сорвал с себя вооружение и сел у его ног.
* * *
Что ожидало его? Шесть лет заключения в сырой римской тюрьме, в горьком ожидании, пока Цезарь наконец удосужится отпраздновать свой триумф.О, это будет невиданное зрелище! Цезарь справлял подряд четыре триумфа: Галльский, Александрийский, Понтийский и Африканский. Его колесница ехала в сопровождении сорока огромных слонов, на повозках везли груды золота и тысячи золотых венков, горы других сокровищ, убранство из драгоценных пород дерева, слоновой кости, черепахового рога.
Триумфатора сопровождали верные соратники – его солдаты. Они, по обычаю, распевали веселые насмешливые песенки: «Эй, римляне, прячьте жен! Мы везем плешивого бабника!». Герой дня действительно всю жизнь был падок на любовные утехи, и взаимностью ему отвечали многие римские матроны – даже Муттия, жена Гнея Помпея. Этого стыдиться не стоило. Но из рядов ветеранов звучало и довольно обидное: намеки на давнее знакомство с армянским царем Никомедом, у которого, по упорным слухам, совсем еще юный Юлий выполнял роль… царицы, что ли. Цезарь всегда ожесточенно клялся, что ничего такого не было, но ему почему-то не верили. Когда он получил проконсульство в Галлии и на радостях расхвастался в сенате, что теперь он обретет вожделенную силу и всех своих врагов оседлает, кто-то отпустил злую реплику, что для женщины это нелегко. Цезарь на этот раз не стал огрызаться, а отшутился: в Сирии со славой правила Семирамида, а амазонки владели немалой частью Азии. Да, впрочем, в те времена к таким юношеским грешкам относились куда спокойнее, чем в христианские Средние века и даже спокойнее, чем в нашем третьем тысячелетии.
А в конце триумфа, по давно заведенному протоколу мероприятия, полагалось казнить пленных вражеских царей и вождей. По сути, это было жертвоприношение римским богам, и ради этого поверженные владыки и сидели годами в темнице, а теперь шли прикованные к колеснице победителя. Вот что ждало Верцингеторига.
* * *
Но до этого еще шесть лет. После победы при Алезии Цезарь принялся за окончательное умиротворение новой римской провинции. Это было делом не простым, и растянулось оно на два года.Верный своему принципу милосердия, Цезарь не стал сурово наказывать даже арвернов, родное племя Верцингеторига. Напротив, он хоть и взял от них знатных заложников, но зато вернул 20 тысяч пленников и разрешил самоуправление.
Трудно пришлось с племенами белгов, особенно с белловаками. Во всеобщем восстании они не участвовали, потому что считали, что объединяться с кем-либо – ниже их достоинства. Но теперь сами поднялись на борьбу во главе соседних племен, и даже кое-кто из германцев к ним примкнул. Цезарь все же одолел их всех и обошелся опять снисходительно. Вот только когда побежденные стали оправдываться, что весь спрос за мятеж с их вождя Коррея, который погиб в бою – заметил в ответ, что по себе знает, как легко все валить на мертвых. Но про себя рассудил, что хватит с них и того раззора, который постиг их за время боевых действий.
А в завершение была упоминавшаяся уже дикая расправа с защитниками города Укселлодуна, которые очень упорно оборонялись и которым за это отрубили руки. Видно, у проконсула в пылу гнева промелькнуло, что милосердия проявлено уже более чем достаточно, можно и отдохнуть.
К 50 году до нашей эры Галлия практически успокоилась, ни о каких значительных волнениях упоминаний в источниках нет. В конце зимы Цезарь провел торжественный смотр всего своего войска – этим ставилась точка в долгой войне.
Если верить Плутарху, во время нее великому полководцу противостояло в разных битвах 3 миллиона человек. Миллион из них погиб, миллион был захвачен в плен (возможно, имеются в виду все войны Цезаря, а не только галльские. Но и в этом случае на долю галлов приходится львиная доля жертв). Было взято штурмом более 800 городов, покорено 300 народностей. Завоеванная территория составила 500 тысяч квадратных километров (почти площадь современной Франции).
Богатства захвачены были несметные. Цена золота по отношению к серебру в Риме упала на четверть. В армии-победительнице обогатились и офицеры, и солдаты, и, конечно же, сам проконсул. Светоний, писатель, впрочем, весьма ядовитый, отзывается о его галльских делах так: он «опустошал капища и храмы богов, полные приношений, и разорял города чаще ради добычи, чем в наказание».
Теперь главной задачей стало устроение мирной жизни, включение «косматой» Галлии в общеримскую систему. Поначалу все завоеванные земли считались присоединенными к Нарбоннской Галлии – Провинции. Подход к разным племенам и общинам, как и во время войны, у Цезаря был строго индивидуальный. Он не собирался принудительно менять где-либо традиционную внутреннюю систему управления. Главное, чтобы «местные элиты» состояли из преданных Риму людей. Поначалу весьма терпимым было отношение к галльской религии и сословию друидов.
Три старых друга Рима: эдуи, ремы и лингоны стали пользоваться особыми правами (о их двусмысленном иногда поведении во время войны больше не вспоминали), они по-прежнему могли иметь «клиентов» из числа других племен. Остальные должны были выплачивать твердо установленный налог. В целом Трансальпийская Галлия первое время вносила в римскую казну 40 млн. сестерциев ежегодно. Сумма весьма скромная, но что было взять с разоренной страны?
С.Л. Утченко: «Цезарь не создал, вернее, не успел создать в Галлии вполне законченной и стройной политико-административной системы, тем не менее, введенные им порядки оказались чрезвычайно устойчивыми и вполне реалистичными. Это доказывается хотя бы тем фактом, что, когда в Риме вспыхнула гражданская война и в Галлии почти не осталось римских войск, эта вновь завоеванная страна оказалась более верной Риму, чем некоторые провинции, казалось бы давно свыкшиеся с римским господством».
На новые земли сразу же нахлынули римские «капиталисты»: дельцы, торговцы, ростовщики. Это необычайно подхлестнуло деловую активность. Полным ходом пошел процесс романизации: как экономической (например, стали появляться латифундии – сначала римской, а потом и местной знати), так и культурной: в перспективе почти до полного забвения родного языка (его сменила латынь) и религии.
* * *
Цезарь не собирался надолго задерживаться в Галлии, да и проконсульские полномочия уже истекали. Он все чаще кидал взгляды за Альпы, на вожделенный Рим.Там популярность его достигла высшей точки. Даже давний недруг Цицерон, – искренне уверенный, что это Цезарь в свое время упек его в изгнание, – изрек в одной из своих речей: «Могу ли я быть врагом тому, чьи письма, чья слава, чьи посланцы ежедневно поражают мой слух совершенно неизвестными доселе названиями племен, народностей, местностей?». Поэт Катулл, который, по словам самого Цезаря, заклеймил его «вечным клеймом» как негодяя и похабника, под конец недолгой жизни стал величать галльского героя «знаменитым» и «славным».
Так что впереди – другие дороги. В 49 году до нашей эры жребий был брошен, двинувшиеся из Галлии легионы «перешли Рубикон» – маленькую речушку, которую сегодня не всякий автомобилист и заметит. Но тогда она была заповедной – через нее, лежащую по дороге на Рим, без особого постановления сената не имели права переходить войска.
Это стало началом гражданской войны, в которой Цезарь одолел Помпея, помпеянцев и сторонников республики. Потом диктаторская власть, новые завоевательные войны, не по возрасту африканские страсти с Клеопатрой. Великолепный четверной победный триумф, на который мы уже налюбовались.
А в 44 году до нашей эры один из величайших персонажей мировой истории пал под кинжалами заговорщиков в окровавленной тоге к подножию статуи погубленного им Помпея. В здании сената началась паника, и только к вечеру рабы положили тело убитого на носилки и понесли домой, и с носилок бессильно свесилась рука. Вот и последняя точка в беспримерной драме, самые славные и самые кровавые страницы которой были написаны в «косматой» Галлии.
Начало империи
Галлам предстояло теперь жить в PAX ROMANUM – «Римском мире», точнее – мире Римской империи. На ближайших страницах мы зачастую не будем выделять историю Галлии из истории империи. То, что творилось в Вечном городе – несколько столетий определяло и жизнь провинций. Рим, как мы видели, забирая, что считал положенным ему, никому не навязывал свой образ жизни. Но его античная культура была так соблазнительно-привлекательна, что действовала всепоглощающе. Авторы раннего средневековья зачастую совершенно не отделяют галлов от римлян (вернее, называют римлянами всех). Конечно, повсюду сохранялась специфика, и в Галлии она была сильна – но на политическом и социально-экономическом уровне значение ее было невелико. Рим нивелировал всех.
В PAX ROMANUM бывало и туговато. Галлам, как впоследствии жителям других завоеванных провинций, приходилось потесниться, чтобы было где разместиться римским латифундистам. Все больше внедрялось римское управление, все больше появлялось военных гарнизонов – а от чиновников и от военных всегда жди произвола и обиды.
Император Октавиан Август
Постоянно росли налоги. Шли они не только на имперские нужды – все более охочим до «хлеба и зрелищ» становился римский плебс. А как же, с возникновением империи (27 год до нашей эры) у него отняли всякое действенное участие в народоправстве (даже в хулиганских формах, как при поздней республике), оставив одни иллюзии. Главным способом выражения недовольства простого римского народа стал теперь громкий свист на трибунах цирка при появлении императора – это когда вдруг резко подскочили цены на хлеб. Правда, и этот свист дорогого стоил: власть имущие помнили, на что может быть способна эта толпа, а поэтому понимали, что хлеба и зрелищ у нее должно быть вдоволь. Египет потому всегда и находился под непосредственным управлением императорской администрации, что это была основная житница империи, снабжавшая зерном и Рим. Впрочем, до поры до времени большой приварок к бюджету давала военная добыча, так что налоги были терпимы.
Открывались новые возможности. Все больше галлов и германцев (последних особенно) могло поступить не только во вспомогательные войска, но и в легионы. Когда-то привилегия и обязанность служить в них принадлежали исключительно римским гражданам (в старину считалось, что кто присутствует на народных собраниях, тот и становится в строй).
Но римская армия становилась все более профессиональной, а тут еще гражданские войны выкосили прежнюю основную питательную среду легионов: славящиеся выносливостью и отвагой италийские племена. Все эти родственные латинянам марсы, самниты, сабиняне понесли во время усобиц страшные потери. Воины Суллы за один только день перестреляли из луков на арене цирка 6 тысяч пленных самнитов, а сам диктатор успокаивал перепуганных душераздирающими криками, долетающими через окно, сенаторов: «Не беспокойтесь, это всего лишь наказывают кучку негодяев». В довершение и так обескровленное италийское крестьянство разорялось из-за конкуренции рабовладельческих латифундий (там за счет рабского труда собирали почти дармовой урожай) и из-за завоза дешевого хлеба из Египта.
Так что в легионы охотно стали брать уроженцев новых провинций (мы видели, как пополнял Цезарь свою армию в Нарбоннской Галлии). Привыкнув к суровой римской дисциплине, они становились отличными солдатами, – а прочих качеств им было не занимать, римляне в этом давно убедились. Наиболее способные и доблестные дослуживались до центурионов, а в перспективе и это был не предел.
Знатные галлы все чаще становились теперь не старейшинами, не племенными вождями, а магистратами по римскому образцу: привнесенное после Галльской войны городское самоуправление, сохраняющее в себе черты античного полиса, успешно прижилось и сохранялось до самого конца империи.
Но они поднимались и выше: в римскую администрацию, в том числе и в столичную. Со временем галльские аристократы стали занимать места даже в римском сенате (раньше всех, как мы помним, знать «своей» Галлии – «одетой в тогу», потом Нарбоннской, потом и «косматой» – когда таковой она оставалась только на злопыхательских языках римских старожилов).
Провинциалам вполне по силам было сделать имперскую карьеру. Те из них, кто ставил перед собой такую цель, довольно органично подходили под новый общественно-психологический тип, складывающийся в Риме. Тип не гражданина, а подданного. Жители завоеванной провинции не несли в себе историческую память о славных временах республики, с ее народоправством и народными трибунами, когда очень веско звучало: «Не тронь меня – я римский гражданин». Когда «не из рук царя получали римляне милостыни, а консул получал из рук народа империй» (М.В. Алферова).
Им не надо было внутренне перестраиваться, чтобы стать старательными исполнителями воли вышестоящего бюрократа и верноподданными императора. Они думали о себе и о ближних своих, а не о высоких материях. Да так-то оно и внешне привлекательнее: перестроившиеся выглядят зачастую особенно гадко.
Вот сценка из времен императора Тиберия (правил в 14–37 гг. нашей эры). Выступает человек в сенате, говорит что-то дельное. И вдруг ему один из коллег в глаза: «Если ты такой говорливый да рассудительный, что ж ты все время помалкиваешь, когда мы Цезаря восхваляем?!» (Цезаря – в смысле Тиберия). И к вечеру нет человека. С конфискацией имущества, разумеется. А обличителю – положенный процент. В первое столетие империи таких мерзостей хватало – это потом они на время исчезли.
Впрочем, сенат был уже не тот. После гражданской резни уцелело не больше 30 знатных квиритских родов (тех, что возводили свое происхождение к основанию города), и их представителей совсем немного было на скамьях этого славного учреждения. Занимался же сенат в лучшем случае тем, что доводил до ума проекты законов, присланные из канцелярии императора, и отслеживал их исполнение. Бюрократический орган, не более того.
Император Веспасиан
Благо еще, что уцелевшим в том паноптикуме 69-го оказался волевой и авторитетный Веспасиан, прибывший во главе своих легионов из Иудеи, где был наместником. Человек уже пожилой, простонародный (его отец был сборщиком налогов в Галлии), в Гомерах и Платонах не начитанный, но основательный – со здравым умом и практической хваткой. От доносчиков отмахивался, даже от личной охраны отказался (помнил, что сталось с Гальбой).
Пришел к нему однажды молодой человек, весь расфуфыренный и надушенный, благодарить за назначение на выгодную должность. Старик недовольно повел носом, и выдал: «Лучше бы ты чесноку нажрался». Отобрал бумагу с назначением – и прогнал.
В PAX ROMANUM бывало и туговато. Галлам, как впоследствии жителям других завоеванных провинций, приходилось потесниться, чтобы было где разместиться римским латифундистам. Все больше внедрялось римское управление, все больше появлялось военных гарнизонов – а от чиновников и от военных всегда жди произвола и обиды.
Постоянно росли налоги. Шли они не только на имперские нужды – все более охочим до «хлеба и зрелищ» становился римский плебс. А как же, с возникновением империи (27 год до нашей эры) у него отняли всякое действенное участие в народоправстве (даже в хулиганских формах, как при поздней республике), оставив одни иллюзии. Главным способом выражения недовольства простого римского народа стал теперь громкий свист на трибунах цирка при появлении императора – это когда вдруг резко подскочили цены на хлеб. Правда, и этот свист дорогого стоил: власть имущие помнили, на что может быть способна эта толпа, а поэтому понимали, что хлеба и зрелищ у нее должно быть вдоволь. Египет потому всегда и находился под непосредственным управлением императорской администрации, что это была основная житница империи, снабжавшая зерном и Рим. Впрочем, до поры до времени большой приварок к бюджету давала военная добыча, так что налоги были терпимы.
Открывались новые возможности. Все больше галлов и германцев (последних особенно) могло поступить не только во вспомогательные войска, но и в легионы. Когда-то привилегия и обязанность служить в них принадлежали исключительно римским гражданам (в старину считалось, что кто присутствует на народных собраниях, тот и становится в строй).
Но римская армия становилась все более профессиональной, а тут еще гражданские войны выкосили прежнюю основную питательную среду легионов: славящиеся выносливостью и отвагой италийские племена. Все эти родственные латинянам марсы, самниты, сабиняне понесли во время усобиц страшные потери. Воины Суллы за один только день перестреляли из луков на арене цирка 6 тысяч пленных самнитов, а сам диктатор успокаивал перепуганных душераздирающими криками, долетающими через окно, сенаторов: «Не беспокойтесь, это всего лишь наказывают кучку негодяев». В довершение и так обескровленное италийское крестьянство разорялось из-за конкуренции рабовладельческих латифундий (там за счет рабского труда собирали почти дармовой урожай) и из-за завоза дешевого хлеба из Египта.
Так что в легионы охотно стали брать уроженцев новых провинций (мы видели, как пополнял Цезарь свою армию в Нарбоннской Галлии). Привыкнув к суровой римской дисциплине, они становились отличными солдатами, – а прочих качеств им было не занимать, римляне в этом давно убедились. Наиболее способные и доблестные дослуживались до центурионов, а в перспективе и это был не предел.
Знатные галлы все чаще становились теперь не старейшинами, не племенными вождями, а магистратами по римскому образцу: привнесенное после Галльской войны городское самоуправление, сохраняющее в себе черты античного полиса, успешно прижилось и сохранялось до самого конца империи.
Но они поднимались и выше: в римскую администрацию, в том числе и в столичную. Со временем галльские аристократы стали занимать места даже в римском сенате (раньше всех, как мы помним, знать «своей» Галлии – «одетой в тогу», потом Нарбоннской, потом и «косматой» – когда таковой она оставалась только на злопыхательских языках римских старожилов).
Провинциалам вполне по силам было сделать имперскую карьеру. Те из них, кто ставил перед собой такую цель, довольно органично подходили под новый общественно-психологический тип, складывающийся в Риме. Тип не гражданина, а подданного. Жители завоеванной провинции не несли в себе историческую память о славных временах республики, с ее народоправством и народными трибунами, когда очень веско звучало: «Не тронь меня – я римский гражданин». Когда «не из рук царя получали римляне милостыни, а консул получал из рук народа империй» (М.В. Алферова).
Им не надо было внутренне перестраиваться, чтобы стать старательными исполнителями воли вышестоящего бюрократа и верноподданными императора. Они думали о себе и о ближних своих, а не о высоких материях. Да так-то оно и внешне привлекательнее: перестроившиеся выглядят зачастую особенно гадко.
Вот сценка из времен императора Тиберия (правил в 14–37 гг. нашей эры). Выступает человек в сенате, говорит что-то дельное. И вдруг ему один из коллег в глаза: «Если ты такой говорливый да рассудительный, что ж ты все время помалкиваешь, когда мы Цезаря восхваляем?!» (Цезаря – в смысле Тиберия). И к вечеру нет человека. С конфискацией имущества, разумеется. А обличителю – положенный процент. В первое столетие империи таких мерзостей хватало – это потом они на время исчезли.
Впрочем, сенат был уже не тот. После гражданской резни уцелело не больше 30 знатных квиритских родов (тех, что возводили свое происхождение к основанию города), и их представителей совсем немного было на скамьях этого славного учреждения. Занимался же сенат в лучшем случае тем, что доводил до ума проекты законов, присланные из канцелярии императора, и отслеживал их исполнение. Бюрократический орган, не более того.
* * *
Первый кризис империи произошел в 69 году – знаменитом «годе четырех императоров». А добавить еще несколько месяцев – императоров станет пять, и только один из них остался жить дальше. Первым всадил в себя кинжал, чтобы не попасть в лапы взбунтовавшихся преторианцев (личной охраны императора), «кровавый поэт» Нерон (перед смертью он успел изречь: «Какой великий артист умирает!»). Потом подобная участь одного за другим постигла еще троих. Легионы и преторианская гвардия впервые тогда вышли во всей зловещей красе на сцену римской политической жизни. Они были на ней и в эпоху гражданских войн, но тогда они преданно шли за своими харизматическими лидерами – полководцами, теперь же стали ощущать вкус собственного произвола, чинимого на самом высоком уровне. Сменившего Нерона Гальбу зарезали собственные преторианцы вскоре после того, как провозгласили императором: он не выплатил им вовремя наградные, да еще и накричал грубо, когда они подняли бузу.Благо еще, что уцелевшим в том паноптикуме 69-го оказался волевой и авторитетный Веспасиан, прибывший во главе своих легионов из Иудеи, где был наместником. Человек уже пожилой, простонародный (его отец был сборщиком налогов в Галлии), в Гомерах и Платонах не начитанный, но основательный – со здравым умом и практической хваткой. От доносчиков отмахивался, даже от личной охраны отказался (помнил, что сталось с Гальбой).
Пришел к нему однажды молодой человек, весь расфуфыренный и надушенный, благодарить за назначение на выгодную должность. Старик недовольно повел носом, и выдал: «Лучше бы ты чесноку нажрался». Отобрал бумагу с назначением – и прогнал.