Пока она не понимает, но когда-нибудь нас спросит: почему она не такая, как все? Почему ее не сможет полюбить мужчина? Почему ей нельзя родить ребенка? Почему у нее никогда не произойдет то, что происходит у бабочки... у птицы... у всех, но только не у нее... Я хотела... Я должна была доказать... Чтобы... Я хотела получить документы... Чтобы она выросла и узнала: это не мы с мужем виноваты... Не наша любовь... (Снова старается не заплакать.) Четыре года воевала... С врачами, с чиновниками... Стучалась в высокие кабинеты... Только через четыре года мне выдали медицинскую справку, подтверждающую связь ионизирующей радиации (малых доз) с ее страшной патологией. Мне отказывали четыре года, мне твердили: "Ваша девочка - инвалид детства". Какой же она инвалид детства? Она - инвалид Чернобыля. Я изучила свое родословное древо: не случалось у нас в роду такого, до восьмидесяти-девяноста лет все жили, мой дедушка - до девяносто четырех. Врачи оправдывались: "У нас - инструкция. Подобные случаи мы пока должны оценивать, как общее заболевание. Вот через двадцать-тридцать лет, когда накопится банк чернобыльских данных, начнем связывать болезни с ионизирующей радиацией. А пока медицине и науке об этом мало что известно". Но я не могу ждать двадцать-тридцать лет. Хотела подать на них в суд... На государство... Меня называли сумасшедшей, смеялись, мол, такие дети рождались и в Древней Греции. Один чиновник кричал: "Чернобыльских льгот захотела! Чернобыльских денег!" Как я не потеряла сознание в его кабинете...
Они не могли понять одного... Не хотели... Мне надо было знать, что это не мы с мужем виноваты... Не наша любовь... (Не выдерживает. Плачет.)
Это девочка растет... Все равно девочка... Не хочу, чтобы называли фамилию... Даже соседи наши... На одной лестничной площадке всего не знают. Надену ей платьице, заплету косичку: "Катенька ваша такая красивая", - говорят они мне. А сама я так странно смотрю на беременных женщин... Как будто издали... Из-за угла... Не смотрю, а подсматриваю... Во мне смесь разных чувств: удивления и ужаса, зависти и радости, какой-то даже мстительности. Как-то словила себя на мысли, что с тем же чувством смотрю на беременную соседскую собаку... На аистиху в гнезде..."
Моя девочка..."
Лариса З., мать
Монолог о лунном пейзаже
"Я вдруг стал сомневаться, что лучше: помнить или забыть? Расспросил знакомых. Одни забыли, другие не хотят вспоминать, потому что ничего не можем изменить, даже уехать отсюда...
Что я запомнил... В первые же дни после аварии из библиотек исчезли книги о радиации, о Хиросиме и Нагасаки, даже о рентгене. Пронесся слух, что это приказ начальства, чтобы не было паники. Была даже шутка, что если бы Чернобыль взорвался у папуасов, весь мир испугался бы, кроме самих папуасов. Никаких медицинских рекомендаций, никакой информации. Кто мог доставал таблетки йодистого калия (в аптеках нашего города в продаже их не было, доставали по великому блату). Случалось, что съедали горсть этих таблеток и запивали стаканом спирта. "Скорая помощь" откачивала.
Потом появилась примета, все за ней следили: пока в городе или деревне есть воробьи и голуби, там можно жить и человеку. Ехал в такси, водитель недоумевал, почему птицы, как слепые, падают на стекла, разбиваются. Как ненормальные... Что-то похожее на самоубийство...
Запомнил, как возвращался из командировки. Настоящий лунный пейзаж... По обе стороны дороги до самого горизонта тянулись засыпанные белым доломитом поля. Верхний зараженный слой земли снят и захоронен, вместо него насыпали доломитового песка. Как не земля... Долго мучился этим видением и попробовал написать рассказ. Представил, что здесь произойдет, будет через сто лет: то ли человек, то ли еще что-то скачет на четвереньках, выбрасывая длинные задние ноги коленками назад, ночью он видит все третьим глазом, а единственное ухо, на макушке даже слышит бег муравья. Остались только муравьи, все остальное на земле и в небе погибло...
Отправил рассказ в журнал. Прислали ответ, что это не литературное произведение, а пересказ ужаса. Конечно, у меня не хватило таланта. Но тут, подозреваю, еще одна причина. Я задумался, почему о Чернобыле молчат, мало пишут наши писатели, продолжают писать о войне, о лагерях, а тут молчат? Думаете, случайность? Если бы мы победили Чернобыль, о нем говорили и писали бы больше. Или если бы мы его поняли. Мы не знаем, как добыть из этого ужаса смысл. Не способны. Так как его нельзя примерить ни к нашему человеческому опыту, ни к нашему человеческому времени...
Так что же лучше: помнить или забыть?"
Евгений Бровкин, преподаватель Гомельского государственного университета
Монолог свидетеля, у которого болел зуб, когда он видел, как упал Христос и начал кричать
"Тогда я думал о другом... Вам покажется странным... Как раз в это время я разводился с женой...
Вдруг приходят, вручают повестку и говорят, что внизу уже ждет машина. Такой "воронок" специальный. Как в тридцать седьмом году... Брали по ночам. С постели, тепленьких. Потом эта схема перестала работать: жены не открывали двери или врали, что мужья в командировке, на курорте, в деревне у родителей. Им пытались вручить повестки, они не брали. Начали хватать людей на работе, на улице, во время обеденного перерыва в заводских столовых. Как в тридцать седьмом... А я был тогда почти сумасшедший... Мне изменила жена, все остальное казалось ерундой. Сел в этот "воронок"... Вели меня двое в штатском, но с военной выправкой, шли по бокам, видно, боялись, чтобы не сбежал. Когда сел в машину, почему-то вспомнил американских космонавтов, которые летали на Луну, и один из них впоследствии стал священником, а второй будто бы сошел с ума? Читал, что им показалось, будто там есть города, какие-то человеческие следы. Мелькнули в памяти обрывки из газет: наши атомные станции абсолютно безопасны, можно строить на Красной площади. Безопаснее самовара. Что они подобны звездам, и мы "засеем" ими всю землю. Но от меня ушла жена... Я способен был думать только об этом... Несколько раз пытался покончить с собой... Мы ходили в один детский сад, учились в одной школе... В одном институте... (Молчит. Закуривает.)
Я вас предупреждал... Ничего героического, для писательского пера. Были мысли, что, вроде бы, не военное время, почему я должен рисковать, когда кто-то будет спать с моей женой. Почему опять я, а не он? Честно говоря, не видел я там героев. Сумасшедших видел, которым наплевать на собственную жизнь, и лихачества хватало, но нужды в нем не было. У меня тоже есть грамоты и благодарности... Но это потому, что мне не страшно было умирать. Наплевать! Это был даже выход. Похоронили бы с почестями... И за казенный счет...
...Там ты сразу попадал в фантастический мир, где соединились конец света и каменный век. А во мне все еще обострено... Обнажено... Жили в лесу. В палатках. В двадцати километрах от реактора. "Партизанили". "Партизаны" - это те, кого берут на учебные военные сборы. Возраст - от двадцати пяти до сорока лет, многие - с высшим образованием, среднетехническим, я, к слову, учитель истории. Вместо автоматов выдали нам лопаты. Перекапывали мусорные свалки, огороды. Женщины в деревнях смотрели и крестились. Мы в перчатках, респираторах, маскхалатах... Жарит солнце... Появляемся на их огородах, как черти. Они не понимали, почему мы перекапываем их грядки, вырываем их чеснок, капусту, когда чеснок, как чеснок, капуста, как капуста. Бабки крестятся и голосят: "Солдатики, это что - конец света?"
В хате печка топится, сало жарится. Дозиметр приставишь: не печка, а маленький реактор. "Садитесь, хлопчики, к столу", - зовут. Привечают. Отказываемся. Просят: "Сто грамм найдем. Садитесь. Расскажите". А что рассказывать? На самом реакторе пожарники топтали мягкое топливо, оно светилось, а они не знали, что это такое. Где уж нам знать?
Идем отделением. На всех - один дозиметр. А в разных местах - разный уровень: один из нас работает, где два рентгена, а второй там, где десять рентген. С одной стороны, бесправие, как у зэков, с другой - страх. Но у меня страха не было. Смотрел на все со стороны...
На вертолете прилетела группа ученых. В резиновой спецодежде, высоких сапогах, защитных очках... Как на Луну... Подходит к одному бабка: "Ты кто?" "Я - ученый". - "Ах, ты ученый, поглядите на него, как разоделся. Замаскировался. А мы?" И за ним - с палкой. У меня не раз мелькало, что когда-нибудь ученых будут вылавливать, как в средние века ловили врачей и топили.
Я видел человека, на глазах у которого хоронили его дом... (Останавливается.) Хоронили хаты, колодцы, деревья... Хоронили землю... Срезали, скатывали ее большими пластами... Я вас предупреждал... Ничего героического...
Возвращаемся поздно вечером, потому что работали по двенадцать часов в сутки. Без выходных. На отдых только ночь. Значит, едем на бэтээре. Идет по пустой деревне человек. Ближе: молодой парень с ковром на плечах... Невдалеке "Жигули"... Тормозим. Багажник забит телевизорами и обрезанными телефонами. Бэтээр разворачивается и тараном: "Жигули" в гармошку, как консервная банка. Никто слова не проронил...
Хоронили лес. Деревья пилили по полтора метра, упаковывали в целлофан и заваливали в могильник. Ночью не мог заснуть. Закрою глаза: что-то черное шевелится, переворачивается... Как живое... Живые пласты земли... С жуками, пауками, червяками... Я никого из них не знал, не знал, как их зовут... Просто жуки, пауки. Муравьи. А они маленькие и большие, желтые и черные. Такие разноцветные. У кого-то из поэтов читал, что животные - это отдельный народ. Я убивал их десятками, сотнями, тысячами, не зная даже, как их зовут. Рушил их дома. Их тайны. Хоронил... Хоронил...
У Леонида Андреева, которого я очень люблю, есть притча о Лазаре, который заглянул за черту запретного. Он уже чужой, он уже никогда не будет своим среди людей, хотя его Христос и воскресил...
Может, хватит? Вам, понимаю, любопытно, тем, кто там не побывал, всегда любопытно. А это был все тот же человеческий мир. Нельзя все время жить в страхе, человек не может, проходит немного времени и начинается обыкновенная человеческая жизнь. (Увлекается и продолжает дальше.) Мужчины пили водку. Играли в карты. Ухаживали за женщинами. Зачинали детей. Много говорили о деньгах. Но не за деньги там работали. Мало кто только за деньги. Работали потому, что надо работать. Сказали - работать. И не задавали вопросов. Мечтали о повышении по службе. Хитрили, воровали. Надеялись на обещанные льготы: получить квартиру вне очереди и выехать из барака, устроить ребенка в детский сад, купить машину. Один у нас струсил, боялся вылезать из палатки, в резиновом костюме спал. Трус! Его исключили из партии. Он кричал: "Я хочу жить!" Все вперемешку... Встречал там женщин, которые добровольно приехали. Рвались. Им отказывали, объясняли, что нужны шоферы, слесари, пожарники, но они приехали. Все вперемешку... Тысячи добровольцев и специальный "воронок", по ночам карауливший запасников... Студенческие отряды, денежные переводы в фонд пострадавших... Сотни людей, безвозмездно предлагающих кровь и костный мозг... И в тот же момент все можно было купить за бутылку водки. Почетную грамоту, отпуск домой... Один председатель колхоза привезет в отряд дозиметристов ящик водки, чтобы его деревню не записали в список на эвакуацию, другой отдаст тот же ящик водки, чтобы его колхоз выселили. Ему уже трехкомнатную квартиру в Минске пообещали. Радиозамеры никто не проверял. Нормальный русский хаос. Мы так живем... Что-то списывали, продавали... С одной стороны противно, с другой - идите вы все к чертовой матери!
Прислали студентов. Они вырывали на полях лебеду. Гребли сено. Несколько пар было совсем молоденьких. Муж и жена. Они еще за руку ходили. Это было невозможно видеть. А места такие красивые! Такое великолепие. Ужас был еще ужаснее, потому что красиво. И человеку надо отсюда уходить. Бежать, как злодею. Как преступнику.
Каждый день привозили газеты. Я читал только заголовки: "Чернобыль - место подвига", "Реактор побежден", "А жизнь продолжается". Были у нас замполиты, проводились политбеседы. Нам говорили, что мы должны победить. Кого? Атом? Физику? Космос? Победа у нас не событие, а процесс. Жизнь - борьба. Преодоление. Отсюда такая любовь к наводнениям, пожарам, стихиям. Нужно место действия, чтобы "проявить мужество и героизм". И водрузить знамя. Замполит читал заметки в газетах о "высокой сознательности и четкой организованности", о том, что через несколько дней после катастрофы над четвертым реактором уже развевался красный флаг. Полыхал. Через месяц его сожрала высокая радиация. Флаг снова подняли. Через месяц новый... Я мысленно пытался представить, как солдаты поднимаются на крышу... Смертники... Скажете: советское язычество? Жертвоприношение? Но дело в том, что дали бы мне тогда в руки знамя, я тоже бы туда полез. Почему? Не отвечу. Мне тогда не страшно было умереть... Жена даже письма не прислала... За полгода ни одного письма... (Останавливается.)
Хотите анекдот? Бежал из тюрьмы заключенный. Спрятался в тридцатикилометровой зоне. Словили. Отвели к дозиметристам. Так "светится", что его ни в тюрьму, ни в больницу, ни к людям. Почему вы не смеетесь? (Смеется.)
Прибыл я туда, когда птицы сидели в гнездах, уезжал - яблоки лежали на снегу... Не все мы успели захоронить... Хоронили землю в земле... С жуками, пауками, личинками... С этим отдельным народом... Миром... Самое сильное мое впечатление оттуда... О них...
Ничего я вам не рассказал... Обрывки... У того же Леонида Андреева есть рассказ: один житель Иерусалима, мимо дома которого вели Христа, все видел и все слышал, но у него в это время болел зуб. На его глазах Христос упал, когда нес крест, упал и начал кричать, он все это видел, но у него болел зуб, и он не выбежал на улицу. Через два дня, когда зуб перестал болеть, ему рассказали, как Христос воскрес, тогда он подумал: "Ведь я мог быть этому свидетелем, но у меня болел зуб".
Неужели так всегда? Мой отец защищал Москву в сорок втором. То, что участвовал в великом событии, он понял через десятки лет. Из книг, из фильмов. А сам вспоминал: "Сидел в окопе. Стрелял. Взрывом засыпало. Полумертвого санитары выволокли". И все...
А меня тогда бросила жена...
Аркадий Филин, ликвидатор
Три монолога о "прахе ходящем" и "земле говорящей"
Председатель Хойникского добровольного общества охотников и рыболовов Виктор Вержиковский и два охотника - Андрей и Владимир, не захотевших назвать фамилии.
- Первый раз я убил лису... В детстве... Второй раз лосиху... Лосих, поклялся, никогда не убивать. У них такие выразительные глаза...
- Это мы, люди, что-то понимаем, а животные просто живут. И птицы.
- Осенью косуля очень чуткая. Если еще ветер дует от человека, то уже все - не подпустит... А лиса хитрая...
- Тут бродил один, говорят... Выпьет, лекции всем читает. Учился на философском факультете, потом в тюрьме сидел. В зоне встретишь человека, он никогда правду о себе не расскажет. Редко. Этот был разумный мужик... "Чернобыль, - говорил, - для того, чтобы дать философов". Животных называл "прах ходящий", а человека - "землей говорящей". А "земля говорящая" потому, что мы кушаем землю, то есть из земли строимся...
- Зона тянет... Притягивает, скажу я вам. Кто там побывал... Будет тянуть...
- Ну, хлопцы, надо по порядку...
- Давай-давай председатель. А мы покурим.
- Значит, такое дело... Вызывают меня в райисполком: "Слушай, главный охотник: в зоне осталось много домашних животных - кошки, собаки, во избежание эпидемии их требуется отстрелять. Действуй!" На следующий день я всех созвал, всех охотников. Объявляю, что так и так... Никто не хочет ехать, потому что не выдали никаких защитных средств. Я обратился в гражданскую оборону - у них ничего нет. Ни одного респиратора. Пришлось ехать на цементный завод и брать там маски. Такая тоненькая пленочка... От цементной пыли... А респираторов не дали.
- Там солдат встречали. В масках, в перчатках, на бронетранспортерах, а мы в рубашках, повязочка на носу. В этих рубашках и сапогах домой возвращались. В семью.
- Сколотил две бригады... Две бригады... По двадцать человек... К каждой прикрепили ветврача и человека с санэпидстанции. Был еще трактор с ковшом и самосвал. Обидно, что не дали защитных средств, о людях не подумали...
- Зато премии давали - по тридцать рублей. А бутылка водки в те времена стоила три рубля. Дезактивировались... Откуда-то рецепты появились: ложку гусиного помета на бутылку водки. Два дня настоять и пить. Чтобы это дело... Ну, мужское... Частушки были, помните? Уйма. "Запорожец" - не машина, киевлянин - не мужчина. Если хочешь быть отцом, оберни яйцо свинцом". Ха-ха...
- Ездили мы по зоне два месяца, в нашем районе половину деревень эвакуировали. Десятки деревень: Бабчин, Тульговичи... Первый раз приехали собаки бегают возле своих домов. Сторожат. Людей ждут. Обрадовались нам, бегут на человеческий голос... Стреляли в доме, в сарае, на огороде. Вытаскивали на улицу и грузили в самосвалы. Оно, конечно, неприятно. Они не могли понять: почему мы их убиваем? Убивать было легко... Домашние животные... У них нет страха оружия, страха человека... Бегут на человеческий голос...
- Ползла черепаха... Господи! Мимо пустого дома. Аквариумы в квартирах стояли... С рыбками...
- Черепах не убивали. Передним колесом "уазика" наезжаешь на черепаху, панцирь выдерживает. Не лопается. По пьянке, конечно, передним колесом. Во дворах клетки настежь... Кролики бегают... Нутрии были закрыты, их мы выпускали, если рядом какая вода: озеро, речка, - они уплывали. Все кинуто наспех... На время... Ведь как было? Приказ: "На три дня". Маленьких детей обманывали: "Едем в цирк". Они плакали. А люди думали возвращаться... Скажу я вам, военная обстановка. Кошки заглядывали в глаза, собаки выли, прорывались в автобусы. Дворняжки, овчарки... Солдаты их выталкивали. Пинали. Они долго бежали за машинами... Эвакуация... Не дай Бог!
- Значит, такое дело... Вон у японцев была Хиросима, так они сейчас впереди всех. На первом месте в мире. Значит...
- Есть возможность пострелять, да еще в бегущее, живое. Инстинкт. Азарт. Выпили - и поехали. На работе мне засчитывался рабочий день. Начисляли зарплату. Могли, конечно, за такую работу надбавить. Премия - тридцать рублей... На те деньги... На те, что при коммунистах...
- Дело такое... Сначала дома стояли опечатанные, с пломбами. Пломбы мы не срывали. Сидит за окном кошка, как ты ее достанешь? Не трогали. Пока мародеры не полезли - двери повыбивали, окна разбили, форточки. Разграбили. Первым делом исчезли магнитофоны, телевизоры... Меховые изделия... А потом подчистили все... Валяются на полу одни алюминиевые ложки... И уцелевшие собаки переселились в дом... Заходишь - он на тебя бросается... Они уже перестали людям верить... Я зашел - сука посреди комнаты лежит и щенята вокруг. Жалко? Оно, конечно, неприятно... Я сравнивал... По сути дела, как в войну, мы действовали, как каратели. По той же схеме... Военная операция... Мы тоже приезжаем, берем в кольцо деревню, и собаки, как услышат первый выстрел, уже бегут. В лес бегут. Кошки хитрее, и им легче спрятаться. Котенок в глиняный горшок залез... Я его вытряхивал... Из-под печки вытаскивали... Неприятное чувство... Ты в дом, а кошка мимо сапог пулей, бегаешь за ней с ружьем. Худые они, грязные. Шерсть клочьями. На первых порах было много яиц, куры пооставались. Собаки и кошки ели яйца, закончились яйца, съели кур. И лисы кур ели, лисы уже жили в деревне вместе с собаками. Значит, кур не стало, собаки поели кошек. Бывали случаи, что мы свиней в сараях находили... Выпускали... В погребах закаток всяких: огурцы, помидоры... Мы пооткрываем и в корыто им бросаем. Свиней не убивали...
- Старушка того... Одна в деревне... Закрылась в хате: пять котов у нее и три собаки... Не давала... Кляла. Мы силой забрали. Одного кота и одну собаку оставили. Кляла. Обзывала: "Бандиты! Тюремщики!"
- Пустые деревни... Одни печи стоят. Хатыни! Среди Хатыни сидят две старухи. Им не страшно. А другой бы сошел с ума!
- Ха-ха... "Под горою пашет трактор, на горе горит реактор. Если б шведы не сказали, до сих пор еще б похали". Ха-ха...
- Значит, такое дело... Запахи... Я все не мог понять, откуда такой запах в деревне? Шесть километров от реактора... Деревня Масалы... Как в рентген-кабинете. Пахло йодом... Какой-то кислотой... Стрелять приходилось в упор... Сука лежит посреди комнаты и щенята кругом... Набросилась на меня пулю сразу... Щенята лижут руки, ластятся. Дурачатся. Стрелять приходилось в упор... Одну собачку... Пуделек черненький... Мне его до сих пор жалко. Нагрузили их полный самосвал, с верхом. Везем к "могильнику"... По правде сказать, обыкновенная глубокая яма, хотя положено копать так, чтобы не доставать грунтовые воды и застилать дно целлофаном. Найти высокое место... Но это дело, сами понимаете, повсеместно нарушалось: целлофана не было, место долго не искали. Они, если недобитые, а только раненые, пищат... Плачут... Высыпали их из самосвала в яму, а этот пуделек карабкается. Вылазит. Ни у кого патрона не осталось. Нечем добить... Ни одного патрона... Его назад в яму спихнули и так землей завалили. До сих пор жалко.
А кошек было намного меньше, чем собак. Может, они за людьми ушли? Или попрятались? Пуделек домашний... Балованный...
- Убивать лучше издалека, чтобы не встретиться глазами.
- Ты учись метко стрелять, чтобы не добивать.
- Это мы, люди, что-то понимаем, а они просто живут. "Прах ходящий"...
- Лошади... Их вели на убой... Они плакали...
- И я добавлю... Душа есть у всякой живой твари. Косуля раненая... Лежит... Она хочет, чтобы ее пожалели, а ты добиваешь. В последнюю минуту у нее вполне осознанный, почти человеческий взгляд. Она тебя ненавидит. Или мольба: я тоже хочу жить! Хочу жить!
- Учись! Скажу я вам, добивать неприятнее, чем убивать. Охота - это спорт, вид спорта. Почему-то никто не ругает рыбаков, а охотников все ругают. Несправедливо!
- Охота и война - главные занятия для мужчины. Для настоящего мужчины...
- Я не мог признаться сыну... Ребенок. Где я был? Что делал? Он до сих пор думает, что папа там кого-то защищал. Стоял на боевом посту! По телевизору показывали: военная техника, солдаты. Много солдат. Сын спрашивает: "Папа, ты был, как солдат?"
- С нами поехал оператор с телевидения... Помните? С камерой. Плакал. Мужик... А плакал... Все хотел увидеть трехголового кабана...
- Ха-ха... Лиса видит: катится по лесу Колобок. "Колобок, куда ты катишься?" - "Я не Колобок, я ежик чернобыльский". Ха-ха... Как говорится, мирный атом - в каждый дом!
- Человек, скажу я вам, умирает, как животное. Я видел... Много раз... В Афганистане... Меня ранило в живот, лежу на солнце. Жара невыносимая. Пить!! "Ну, - думаю, - сдохну, как скотина". Скажу я вам, и кровь одинаково течет... Как и у них... И болит...
- Милиционер, что с нами был, того... Сошел с ума. Сиамских кошек жалел, дорогие, мол, они на базаре. Красивые. Того парень...
- Идет корова с теленком. Не стреляли. И лошадей не стреляли. Они боялись волков, человека не боялись. Но лошадь лучше может себя защитить. Первыми погибли от волков коровы. По закону джунглей.
- Из Беларуси скот везли и продавали в Россию. А телки лейкозные. Но зато сбывали их подешевке.
- Больше всего жалко стариков... Они подходят к нашим машинам: "Погляди ты там, хлопчик, на мою хату". Ключ в руки суют: "Забери костюм. Шапку". Гроши дают... "Как там мой собака?" Собаку пристрелили, дом разграбили. А они никогда туда не вернутся. Как это сказать? Я ключи не брал. Не хотел обманывать. Другие брали: "Где самогонку сховал? В каком месте?" Дед и скажет... Находили целые бидоны, большие бидоны из-под молока.
- Попросили на свадьбу убить дикого кабана. Заказ! Печень в руках расползается... Все равно заказывают... На свадьбу... На крестины...
- Стреляем и для науки. Один раз в квартал: два зайца, две лисы, две косули. Все зараженные. Но все равно и себе бьем, едим. Поначалу боялись, а теперь пообвыкли. Что-то есть надо, на Луну все не переселимся. На другую планету.
- Кто-то шапку из лисы купил на базаре - облысел. Армянин купил по дешевке автомат из "могильника" - умер. Пугали один одного.
- А у меня там ничего ни в душе, ни в голове не происходило... Мурки и Шарики... Стрелял... Работа...
- Я разговаривал с водителем, который вывозил дома оттуда. Вывозят. Хотя это уже не школа, не дом и не детский садик, а номерные объекты дезактивации. Вывозят! Мы встретились с ним то ли в бане, то ли возле пивного ларька? Не помню точно. Так вот он рассказывал: подъезжают на КамАЗе, за три часа дом разбирают и их возле города перехватывают. Рвут на части. Зону раскупили на дачи. Они деньги получат и еще их накормят и напоят.
Они не могли понять одного... Не хотели... Мне надо было знать, что это не мы с мужем виноваты... Не наша любовь... (Не выдерживает. Плачет.)
Это девочка растет... Все равно девочка... Не хочу, чтобы называли фамилию... Даже соседи наши... На одной лестничной площадке всего не знают. Надену ей платьице, заплету косичку: "Катенька ваша такая красивая", - говорят они мне. А сама я так странно смотрю на беременных женщин... Как будто издали... Из-за угла... Не смотрю, а подсматриваю... Во мне смесь разных чувств: удивления и ужаса, зависти и радости, какой-то даже мстительности. Как-то словила себя на мысли, что с тем же чувством смотрю на беременную соседскую собаку... На аистиху в гнезде..."
Моя девочка..."
Лариса З., мать
Монолог о лунном пейзаже
"Я вдруг стал сомневаться, что лучше: помнить или забыть? Расспросил знакомых. Одни забыли, другие не хотят вспоминать, потому что ничего не можем изменить, даже уехать отсюда...
Что я запомнил... В первые же дни после аварии из библиотек исчезли книги о радиации, о Хиросиме и Нагасаки, даже о рентгене. Пронесся слух, что это приказ начальства, чтобы не было паники. Была даже шутка, что если бы Чернобыль взорвался у папуасов, весь мир испугался бы, кроме самих папуасов. Никаких медицинских рекомендаций, никакой информации. Кто мог доставал таблетки йодистого калия (в аптеках нашего города в продаже их не было, доставали по великому блату). Случалось, что съедали горсть этих таблеток и запивали стаканом спирта. "Скорая помощь" откачивала.
Потом появилась примета, все за ней следили: пока в городе или деревне есть воробьи и голуби, там можно жить и человеку. Ехал в такси, водитель недоумевал, почему птицы, как слепые, падают на стекла, разбиваются. Как ненормальные... Что-то похожее на самоубийство...
Запомнил, как возвращался из командировки. Настоящий лунный пейзаж... По обе стороны дороги до самого горизонта тянулись засыпанные белым доломитом поля. Верхний зараженный слой земли снят и захоронен, вместо него насыпали доломитового песка. Как не земля... Долго мучился этим видением и попробовал написать рассказ. Представил, что здесь произойдет, будет через сто лет: то ли человек, то ли еще что-то скачет на четвереньках, выбрасывая длинные задние ноги коленками назад, ночью он видит все третьим глазом, а единственное ухо, на макушке даже слышит бег муравья. Остались только муравьи, все остальное на земле и в небе погибло...
Отправил рассказ в журнал. Прислали ответ, что это не литературное произведение, а пересказ ужаса. Конечно, у меня не хватило таланта. Но тут, подозреваю, еще одна причина. Я задумался, почему о Чернобыле молчат, мало пишут наши писатели, продолжают писать о войне, о лагерях, а тут молчат? Думаете, случайность? Если бы мы победили Чернобыль, о нем говорили и писали бы больше. Или если бы мы его поняли. Мы не знаем, как добыть из этого ужаса смысл. Не способны. Так как его нельзя примерить ни к нашему человеческому опыту, ни к нашему человеческому времени...
Так что же лучше: помнить или забыть?"
Евгений Бровкин, преподаватель Гомельского государственного университета
Монолог свидетеля, у которого болел зуб, когда он видел, как упал Христос и начал кричать
"Тогда я думал о другом... Вам покажется странным... Как раз в это время я разводился с женой...
Вдруг приходят, вручают повестку и говорят, что внизу уже ждет машина. Такой "воронок" специальный. Как в тридцать седьмом году... Брали по ночам. С постели, тепленьких. Потом эта схема перестала работать: жены не открывали двери или врали, что мужья в командировке, на курорте, в деревне у родителей. Им пытались вручить повестки, они не брали. Начали хватать людей на работе, на улице, во время обеденного перерыва в заводских столовых. Как в тридцать седьмом... А я был тогда почти сумасшедший... Мне изменила жена, все остальное казалось ерундой. Сел в этот "воронок"... Вели меня двое в штатском, но с военной выправкой, шли по бокам, видно, боялись, чтобы не сбежал. Когда сел в машину, почему-то вспомнил американских космонавтов, которые летали на Луну, и один из них впоследствии стал священником, а второй будто бы сошел с ума? Читал, что им показалось, будто там есть города, какие-то человеческие следы. Мелькнули в памяти обрывки из газет: наши атомные станции абсолютно безопасны, можно строить на Красной площади. Безопаснее самовара. Что они подобны звездам, и мы "засеем" ими всю землю. Но от меня ушла жена... Я способен был думать только об этом... Несколько раз пытался покончить с собой... Мы ходили в один детский сад, учились в одной школе... В одном институте... (Молчит. Закуривает.)
Я вас предупреждал... Ничего героического, для писательского пера. Были мысли, что, вроде бы, не военное время, почему я должен рисковать, когда кто-то будет спать с моей женой. Почему опять я, а не он? Честно говоря, не видел я там героев. Сумасшедших видел, которым наплевать на собственную жизнь, и лихачества хватало, но нужды в нем не было. У меня тоже есть грамоты и благодарности... Но это потому, что мне не страшно было умирать. Наплевать! Это был даже выход. Похоронили бы с почестями... И за казенный счет...
...Там ты сразу попадал в фантастический мир, где соединились конец света и каменный век. А во мне все еще обострено... Обнажено... Жили в лесу. В палатках. В двадцати километрах от реактора. "Партизанили". "Партизаны" - это те, кого берут на учебные военные сборы. Возраст - от двадцати пяти до сорока лет, многие - с высшим образованием, среднетехническим, я, к слову, учитель истории. Вместо автоматов выдали нам лопаты. Перекапывали мусорные свалки, огороды. Женщины в деревнях смотрели и крестились. Мы в перчатках, респираторах, маскхалатах... Жарит солнце... Появляемся на их огородах, как черти. Они не понимали, почему мы перекапываем их грядки, вырываем их чеснок, капусту, когда чеснок, как чеснок, капуста, как капуста. Бабки крестятся и голосят: "Солдатики, это что - конец света?"
В хате печка топится, сало жарится. Дозиметр приставишь: не печка, а маленький реактор. "Садитесь, хлопчики, к столу", - зовут. Привечают. Отказываемся. Просят: "Сто грамм найдем. Садитесь. Расскажите". А что рассказывать? На самом реакторе пожарники топтали мягкое топливо, оно светилось, а они не знали, что это такое. Где уж нам знать?
Идем отделением. На всех - один дозиметр. А в разных местах - разный уровень: один из нас работает, где два рентгена, а второй там, где десять рентген. С одной стороны, бесправие, как у зэков, с другой - страх. Но у меня страха не было. Смотрел на все со стороны...
На вертолете прилетела группа ученых. В резиновой спецодежде, высоких сапогах, защитных очках... Как на Луну... Подходит к одному бабка: "Ты кто?" "Я - ученый". - "Ах, ты ученый, поглядите на него, как разоделся. Замаскировался. А мы?" И за ним - с палкой. У меня не раз мелькало, что когда-нибудь ученых будут вылавливать, как в средние века ловили врачей и топили.
Я видел человека, на глазах у которого хоронили его дом... (Останавливается.) Хоронили хаты, колодцы, деревья... Хоронили землю... Срезали, скатывали ее большими пластами... Я вас предупреждал... Ничего героического...
Возвращаемся поздно вечером, потому что работали по двенадцать часов в сутки. Без выходных. На отдых только ночь. Значит, едем на бэтээре. Идет по пустой деревне человек. Ближе: молодой парень с ковром на плечах... Невдалеке "Жигули"... Тормозим. Багажник забит телевизорами и обрезанными телефонами. Бэтээр разворачивается и тараном: "Жигули" в гармошку, как консервная банка. Никто слова не проронил...
Хоронили лес. Деревья пилили по полтора метра, упаковывали в целлофан и заваливали в могильник. Ночью не мог заснуть. Закрою глаза: что-то черное шевелится, переворачивается... Как живое... Живые пласты земли... С жуками, пауками, червяками... Я никого из них не знал, не знал, как их зовут... Просто жуки, пауки. Муравьи. А они маленькие и большие, желтые и черные. Такие разноцветные. У кого-то из поэтов читал, что животные - это отдельный народ. Я убивал их десятками, сотнями, тысячами, не зная даже, как их зовут. Рушил их дома. Их тайны. Хоронил... Хоронил...
У Леонида Андреева, которого я очень люблю, есть притча о Лазаре, который заглянул за черту запретного. Он уже чужой, он уже никогда не будет своим среди людей, хотя его Христос и воскресил...
Может, хватит? Вам, понимаю, любопытно, тем, кто там не побывал, всегда любопытно. А это был все тот же человеческий мир. Нельзя все время жить в страхе, человек не может, проходит немного времени и начинается обыкновенная человеческая жизнь. (Увлекается и продолжает дальше.) Мужчины пили водку. Играли в карты. Ухаживали за женщинами. Зачинали детей. Много говорили о деньгах. Но не за деньги там работали. Мало кто только за деньги. Работали потому, что надо работать. Сказали - работать. И не задавали вопросов. Мечтали о повышении по службе. Хитрили, воровали. Надеялись на обещанные льготы: получить квартиру вне очереди и выехать из барака, устроить ребенка в детский сад, купить машину. Один у нас струсил, боялся вылезать из палатки, в резиновом костюме спал. Трус! Его исключили из партии. Он кричал: "Я хочу жить!" Все вперемешку... Встречал там женщин, которые добровольно приехали. Рвались. Им отказывали, объясняли, что нужны шоферы, слесари, пожарники, но они приехали. Все вперемешку... Тысячи добровольцев и специальный "воронок", по ночам карауливший запасников... Студенческие отряды, денежные переводы в фонд пострадавших... Сотни людей, безвозмездно предлагающих кровь и костный мозг... И в тот же момент все можно было купить за бутылку водки. Почетную грамоту, отпуск домой... Один председатель колхоза привезет в отряд дозиметристов ящик водки, чтобы его деревню не записали в список на эвакуацию, другой отдаст тот же ящик водки, чтобы его колхоз выселили. Ему уже трехкомнатную квартиру в Минске пообещали. Радиозамеры никто не проверял. Нормальный русский хаос. Мы так живем... Что-то списывали, продавали... С одной стороны противно, с другой - идите вы все к чертовой матери!
Прислали студентов. Они вырывали на полях лебеду. Гребли сено. Несколько пар было совсем молоденьких. Муж и жена. Они еще за руку ходили. Это было невозможно видеть. А места такие красивые! Такое великолепие. Ужас был еще ужаснее, потому что красиво. И человеку надо отсюда уходить. Бежать, как злодею. Как преступнику.
Каждый день привозили газеты. Я читал только заголовки: "Чернобыль - место подвига", "Реактор побежден", "А жизнь продолжается". Были у нас замполиты, проводились политбеседы. Нам говорили, что мы должны победить. Кого? Атом? Физику? Космос? Победа у нас не событие, а процесс. Жизнь - борьба. Преодоление. Отсюда такая любовь к наводнениям, пожарам, стихиям. Нужно место действия, чтобы "проявить мужество и героизм". И водрузить знамя. Замполит читал заметки в газетах о "высокой сознательности и четкой организованности", о том, что через несколько дней после катастрофы над четвертым реактором уже развевался красный флаг. Полыхал. Через месяц его сожрала высокая радиация. Флаг снова подняли. Через месяц новый... Я мысленно пытался представить, как солдаты поднимаются на крышу... Смертники... Скажете: советское язычество? Жертвоприношение? Но дело в том, что дали бы мне тогда в руки знамя, я тоже бы туда полез. Почему? Не отвечу. Мне тогда не страшно было умереть... Жена даже письма не прислала... За полгода ни одного письма... (Останавливается.)
Хотите анекдот? Бежал из тюрьмы заключенный. Спрятался в тридцатикилометровой зоне. Словили. Отвели к дозиметристам. Так "светится", что его ни в тюрьму, ни в больницу, ни к людям. Почему вы не смеетесь? (Смеется.)
Прибыл я туда, когда птицы сидели в гнездах, уезжал - яблоки лежали на снегу... Не все мы успели захоронить... Хоронили землю в земле... С жуками, пауками, личинками... С этим отдельным народом... Миром... Самое сильное мое впечатление оттуда... О них...
Ничего я вам не рассказал... Обрывки... У того же Леонида Андреева есть рассказ: один житель Иерусалима, мимо дома которого вели Христа, все видел и все слышал, но у него в это время болел зуб. На его глазах Христос упал, когда нес крест, упал и начал кричать, он все это видел, но у него болел зуб, и он не выбежал на улицу. Через два дня, когда зуб перестал болеть, ему рассказали, как Христос воскрес, тогда он подумал: "Ведь я мог быть этому свидетелем, но у меня болел зуб".
Неужели так всегда? Мой отец защищал Москву в сорок втором. То, что участвовал в великом событии, он понял через десятки лет. Из книг, из фильмов. А сам вспоминал: "Сидел в окопе. Стрелял. Взрывом засыпало. Полумертвого санитары выволокли". И все...
А меня тогда бросила жена...
Аркадий Филин, ликвидатор
Три монолога о "прахе ходящем" и "земле говорящей"
Председатель Хойникского добровольного общества охотников и рыболовов Виктор Вержиковский и два охотника - Андрей и Владимир, не захотевших назвать фамилии.
- Первый раз я убил лису... В детстве... Второй раз лосиху... Лосих, поклялся, никогда не убивать. У них такие выразительные глаза...
- Это мы, люди, что-то понимаем, а животные просто живут. И птицы.
- Осенью косуля очень чуткая. Если еще ветер дует от человека, то уже все - не подпустит... А лиса хитрая...
- Тут бродил один, говорят... Выпьет, лекции всем читает. Учился на философском факультете, потом в тюрьме сидел. В зоне встретишь человека, он никогда правду о себе не расскажет. Редко. Этот был разумный мужик... "Чернобыль, - говорил, - для того, чтобы дать философов". Животных называл "прах ходящий", а человека - "землей говорящей". А "земля говорящая" потому, что мы кушаем землю, то есть из земли строимся...
- Зона тянет... Притягивает, скажу я вам. Кто там побывал... Будет тянуть...
- Ну, хлопцы, надо по порядку...
- Давай-давай председатель. А мы покурим.
- Значит, такое дело... Вызывают меня в райисполком: "Слушай, главный охотник: в зоне осталось много домашних животных - кошки, собаки, во избежание эпидемии их требуется отстрелять. Действуй!" На следующий день я всех созвал, всех охотников. Объявляю, что так и так... Никто не хочет ехать, потому что не выдали никаких защитных средств. Я обратился в гражданскую оборону - у них ничего нет. Ни одного респиратора. Пришлось ехать на цементный завод и брать там маски. Такая тоненькая пленочка... От цементной пыли... А респираторов не дали.
- Там солдат встречали. В масках, в перчатках, на бронетранспортерах, а мы в рубашках, повязочка на носу. В этих рубашках и сапогах домой возвращались. В семью.
- Сколотил две бригады... Две бригады... По двадцать человек... К каждой прикрепили ветврача и человека с санэпидстанции. Был еще трактор с ковшом и самосвал. Обидно, что не дали защитных средств, о людях не подумали...
- Зато премии давали - по тридцать рублей. А бутылка водки в те времена стоила три рубля. Дезактивировались... Откуда-то рецепты появились: ложку гусиного помета на бутылку водки. Два дня настоять и пить. Чтобы это дело... Ну, мужское... Частушки были, помните? Уйма. "Запорожец" - не машина, киевлянин - не мужчина. Если хочешь быть отцом, оберни яйцо свинцом". Ха-ха...
- Ездили мы по зоне два месяца, в нашем районе половину деревень эвакуировали. Десятки деревень: Бабчин, Тульговичи... Первый раз приехали собаки бегают возле своих домов. Сторожат. Людей ждут. Обрадовались нам, бегут на человеческий голос... Стреляли в доме, в сарае, на огороде. Вытаскивали на улицу и грузили в самосвалы. Оно, конечно, неприятно. Они не могли понять: почему мы их убиваем? Убивать было легко... Домашние животные... У них нет страха оружия, страха человека... Бегут на человеческий голос...
- Ползла черепаха... Господи! Мимо пустого дома. Аквариумы в квартирах стояли... С рыбками...
- Черепах не убивали. Передним колесом "уазика" наезжаешь на черепаху, панцирь выдерживает. Не лопается. По пьянке, конечно, передним колесом. Во дворах клетки настежь... Кролики бегают... Нутрии были закрыты, их мы выпускали, если рядом какая вода: озеро, речка, - они уплывали. Все кинуто наспех... На время... Ведь как было? Приказ: "На три дня". Маленьких детей обманывали: "Едем в цирк". Они плакали. А люди думали возвращаться... Скажу я вам, военная обстановка. Кошки заглядывали в глаза, собаки выли, прорывались в автобусы. Дворняжки, овчарки... Солдаты их выталкивали. Пинали. Они долго бежали за машинами... Эвакуация... Не дай Бог!
- Значит, такое дело... Вон у японцев была Хиросима, так они сейчас впереди всех. На первом месте в мире. Значит...
- Есть возможность пострелять, да еще в бегущее, живое. Инстинкт. Азарт. Выпили - и поехали. На работе мне засчитывался рабочий день. Начисляли зарплату. Могли, конечно, за такую работу надбавить. Премия - тридцать рублей... На те деньги... На те, что при коммунистах...
- Дело такое... Сначала дома стояли опечатанные, с пломбами. Пломбы мы не срывали. Сидит за окном кошка, как ты ее достанешь? Не трогали. Пока мародеры не полезли - двери повыбивали, окна разбили, форточки. Разграбили. Первым делом исчезли магнитофоны, телевизоры... Меховые изделия... А потом подчистили все... Валяются на полу одни алюминиевые ложки... И уцелевшие собаки переселились в дом... Заходишь - он на тебя бросается... Они уже перестали людям верить... Я зашел - сука посреди комнаты лежит и щенята вокруг. Жалко? Оно, конечно, неприятно... Я сравнивал... По сути дела, как в войну, мы действовали, как каратели. По той же схеме... Военная операция... Мы тоже приезжаем, берем в кольцо деревню, и собаки, как услышат первый выстрел, уже бегут. В лес бегут. Кошки хитрее, и им легче спрятаться. Котенок в глиняный горшок залез... Я его вытряхивал... Из-под печки вытаскивали... Неприятное чувство... Ты в дом, а кошка мимо сапог пулей, бегаешь за ней с ружьем. Худые они, грязные. Шерсть клочьями. На первых порах было много яиц, куры пооставались. Собаки и кошки ели яйца, закончились яйца, съели кур. И лисы кур ели, лисы уже жили в деревне вместе с собаками. Значит, кур не стало, собаки поели кошек. Бывали случаи, что мы свиней в сараях находили... Выпускали... В погребах закаток всяких: огурцы, помидоры... Мы пооткрываем и в корыто им бросаем. Свиней не убивали...
- Старушка того... Одна в деревне... Закрылась в хате: пять котов у нее и три собаки... Не давала... Кляла. Мы силой забрали. Одного кота и одну собаку оставили. Кляла. Обзывала: "Бандиты! Тюремщики!"
- Пустые деревни... Одни печи стоят. Хатыни! Среди Хатыни сидят две старухи. Им не страшно. А другой бы сошел с ума!
- Ха-ха... "Под горою пашет трактор, на горе горит реактор. Если б шведы не сказали, до сих пор еще б похали". Ха-ха...
- Значит, такое дело... Запахи... Я все не мог понять, откуда такой запах в деревне? Шесть километров от реактора... Деревня Масалы... Как в рентген-кабинете. Пахло йодом... Какой-то кислотой... Стрелять приходилось в упор... Сука лежит посреди комнаты и щенята кругом... Набросилась на меня пулю сразу... Щенята лижут руки, ластятся. Дурачатся. Стрелять приходилось в упор... Одну собачку... Пуделек черненький... Мне его до сих пор жалко. Нагрузили их полный самосвал, с верхом. Везем к "могильнику"... По правде сказать, обыкновенная глубокая яма, хотя положено копать так, чтобы не доставать грунтовые воды и застилать дно целлофаном. Найти высокое место... Но это дело, сами понимаете, повсеместно нарушалось: целлофана не было, место долго не искали. Они, если недобитые, а только раненые, пищат... Плачут... Высыпали их из самосвала в яму, а этот пуделек карабкается. Вылазит. Ни у кого патрона не осталось. Нечем добить... Ни одного патрона... Его назад в яму спихнули и так землей завалили. До сих пор жалко.
А кошек было намного меньше, чем собак. Может, они за людьми ушли? Или попрятались? Пуделек домашний... Балованный...
- Убивать лучше издалека, чтобы не встретиться глазами.
- Ты учись метко стрелять, чтобы не добивать.
- Это мы, люди, что-то понимаем, а они просто живут. "Прах ходящий"...
- Лошади... Их вели на убой... Они плакали...
- И я добавлю... Душа есть у всякой живой твари. Косуля раненая... Лежит... Она хочет, чтобы ее пожалели, а ты добиваешь. В последнюю минуту у нее вполне осознанный, почти человеческий взгляд. Она тебя ненавидит. Или мольба: я тоже хочу жить! Хочу жить!
- Учись! Скажу я вам, добивать неприятнее, чем убивать. Охота - это спорт, вид спорта. Почему-то никто не ругает рыбаков, а охотников все ругают. Несправедливо!
- Охота и война - главные занятия для мужчины. Для настоящего мужчины...
- Я не мог признаться сыну... Ребенок. Где я был? Что делал? Он до сих пор думает, что папа там кого-то защищал. Стоял на боевом посту! По телевизору показывали: военная техника, солдаты. Много солдат. Сын спрашивает: "Папа, ты был, как солдат?"
- С нами поехал оператор с телевидения... Помните? С камерой. Плакал. Мужик... А плакал... Все хотел увидеть трехголового кабана...
- Ха-ха... Лиса видит: катится по лесу Колобок. "Колобок, куда ты катишься?" - "Я не Колобок, я ежик чернобыльский". Ха-ха... Как говорится, мирный атом - в каждый дом!
- Человек, скажу я вам, умирает, как животное. Я видел... Много раз... В Афганистане... Меня ранило в живот, лежу на солнце. Жара невыносимая. Пить!! "Ну, - думаю, - сдохну, как скотина". Скажу я вам, и кровь одинаково течет... Как и у них... И болит...
- Милиционер, что с нами был, того... Сошел с ума. Сиамских кошек жалел, дорогие, мол, они на базаре. Красивые. Того парень...
- Идет корова с теленком. Не стреляли. И лошадей не стреляли. Они боялись волков, человека не боялись. Но лошадь лучше может себя защитить. Первыми погибли от волков коровы. По закону джунглей.
- Из Беларуси скот везли и продавали в Россию. А телки лейкозные. Но зато сбывали их подешевке.
- Больше всего жалко стариков... Они подходят к нашим машинам: "Погляди ты там, хлопчик, на мою хату". Ключ в руки суют: "Забери костюм. Шапку". Гроши дают... "Как там мой собака?" Собаку пристрелили, дом разграбили. А они никогда туда не вернутся. Как это сказать? Я ключи не брал. Не хотел обманывать. Другие брали: "Где самогонку сховал? В каком месте?" Дед и скажет... Находили целые бидоны, большие бидоны из-под молока.
- Попросили на свадьбу убить дикого кабана. Заказ! Печень в руках расползается... Все равно заказывают... На свадьбу... На крестины...
- Стреляем и для науки. Один раз в квартал: два зайца, две лисы, две косули. Все зараженные. Но все равно и себе бьем, едим. Поначалу боялись, а теперь пообвыкли. Что-то есть надо, на Луну все не переселимся. На другую планету.
- Кто-то шапку из лисы купил на базаре - облысел. Армянин купил по дешевке автомат из "могильника" - умер. Пугали один одного.
- А у меня там ничего ни в душе, ни в голове не происходило... Мурки и Шарики... Стрелял... Работа...
- Я разговаривал с водителем, который вывозил дома оттуда. Вывозят. Хотя это уже не школа, не дом и не детский садик, а номерные объекты дезактивации. Вывозят! Мы встретились с ним то ли в бане, то ли возле пивного ларька? Не помню точно. Так вот он рассказывал: подъезжают на КамАЗе, за три часа дом разбирают и их возле города перехватывают. Рвут на части. Зону раскупили на дачи. Они деньги получат и еще их накормят и напоят.