Лариса уже не слушала. Она прекрасно осознавала, что Ариф в данную минуту кривит душой, отчаянно пытаясь убедить ее и, возможно, самого себя в том, что испытывал к Веронике глубокое и сильное чувство. Лариса уже и так услышала все, чего ей недоставало для воссоздания полноты картины происшедшего. Вернее, почти все.
— Ариф, у меня еще один вопрос есть, — перебила Котова словоизвержение разошедшегося не на шутку художника. — Вероника знала о том, что у нее есть брат, маленький Эмиль? Одним словом, знала ли она о связи своего отца с Дашей и о том, чем все это закончилось?
— Мне кажется, что нет… — манерно поджав губы, ответил Ариф. — Да и откуда она могла узнать?
— Например, от тебя…
— Нет, ну я никогда не стану говорить о таких вещах, — еще более манерно покачал он головой и даже развел руками. — Зачем мне это нужно? Вероника импульсивная, в ее голову могло взбрести что угодно… Скандалы мне ни к чему… Я и так устал от ее порывов.
— А ты не говорил ей про деньги, которые Даша получила от Буракова?
— Нет, про Буракова я не говорил ни слова, — отрицательно ответил Ариф. — Просто говорил, что у моей жены есть некая сумма, на которую я очень рассчитываю.
— Ариф, а вы ведь познакомились с Вероникой в период твоей семейной жизни с Дашей. Как она к этому отнеслась?
— Никак, — пожал он плечами. — Я же уже не жил с Дашей, ушел от нее. И потом — тогда у нас были другие отношения. Я Веронике сразу сказал, что разводиться с Дашей не собираюсь. Потому что мне и Рауф помогал — он рад был, что я семьей обзавелся, и Бураков деньжат подкидывал, и у самой Даши деньги были. И я был уверен, что со временем она может их мне отдать. И на Веронику я, конечно, рассчитывал. Я думал так — останусь официально мужем Даши, мне же главное было сделку не нарушать, а встречаться буду с Вероникой. А если бы не получилось у меня влюбить ее в себя настолько, чтобы она мне деньги давала, можно было и к Даше опять пойти. Да мне стоило только вернуться к ней и сказать: «Давай заживем нормально, я хочу быть с тобой», — и Даша сразу бы все простила. Хотя и не любила меня. Но она всегда мечтала быть замужем, поэтому и потребовала от Буракова, чтобы он ее пристроил. С ней очень просто было обращаться. Официально не разрывать отношения — и все.
— Ты что, рассчитывал, что Даша будет с тобой жить и тратить на тебя деньги?
— Но ведь мы жили так какое-то время! — горячо возразил в ответ Гусейнов. — Ну, после свадьбы. Даже в Тарасов она поехала со мной, когда я хотел картины свои на выставку представить.
— Мне все-таки кажется, что ты ошибаешься, — заметила Лариса. — Не такой она была человек, чтобы пожертвовать всем ради мужа. Это не Вероника.
— Ну, может быть. Только это уже неважно, ее же все равно больше нет! — отмахнулся Ариф. — Она, кстати, была щедрой. Делилась со мной…
— Она не жалела деньги потому, что рассчитывала получить от Буракова еще больше, — объяснила Лариса.
Но Ариф, казалось, не слышал ее. В нем, видимо, вновь проснулась «творческая личность», и его, что называется, понесло. Он оттопырил нижнюю губу и, покачивая головой, заговорил:
— Я не жалею, что женился на Даше. Я и деньги получил, и Рауф помогал мне еще сильнее.
— А почему, кстати, Рауф стал больше помогать?
— Ну, Рауф всегда чтил традиции. Вообще был примерным сыном, Аллаху молился… Я, если честно, гораздо хуже его. Он все меня ругал, что я живу не по-мусульмански… А когда я на Даше женился, он обрадовался, что я за ум взялся. Он, конечно, не очень доволен был, что я на русской женился, да еще с чужим ребенком ее взял. Но он меня знал хорошо, понимал, что я по мусульманским законам все равно жить не смогу, и радовался хотя бы этому. К тому же он вообще детей любил — у него почему-то своих не было. Видимо, Назакят виновата. Он даже подумывал развестись, да не успел. А Эмиль ему почему-то понравился. Он его баловал. И меня ругал, что я мальчиком не занимаюсь. А зачем мне заниматься? Это не мой ребенок, для меня брак был только сделкой, и все… — Он, поджав губы, развел руками. — А Рауф все хотел из меня сделать семьянина. Ругал, что я с Анькой путаюсь, и вообще… Но Даша приятная была. Мы даже несколько раз переспали с ней…
Ариф как-то кокетливо произнес последнюю фразу и закатил глаза.
— Хорошо еще, что ты не пытаешься меня сейчас убедить, что ты и Дашу любил, — усмехнулась Лариса.
Ариф тяжело вздохнул:
— Да, вы, наверное, правы. Я никого из женщин не любил. Но это не значит, что они не могут мне нравиться именно как женщины. Спать с Дашей было довольно приятно, общаться с Вероникой — тоже. И нечего мне задумываться о высоких чувствах. Может быть, их для меня вообще не будет в жизни.
— Ладно, об этом не будем спорить, — махнула рукой Лариса. — Скажи-ка мне лучше, какие чувства питал к Даше Рауф? Он действительно был влюблен в нее, они были любовниками?
— Рауф? — Губы Арифа отвисли в скептическом недоумении. — Он вообще-то ничего к ней не проявлял… Она ему даже не нравилась, по-моему. Во всяком случае, я не замечал ничего такого. А люди просто так говорили, потому что он часто приходил, с Эмилем возился. А он просто со всеми детьми так себя вел, любил их, играть с ними умел хорошо. А Даша… — Ариф просто захлебывался в своем красноречии. — Она была хоть и красивая, но очень глупая. Рауфу просто неинтересно было с такой. Ее болтовня, конечно, могла позабавить, но слушать постоянно ее чириканье о моде, погоде и всякой дребедени, которой она нахваталась из газет… м-м-м… для меня это была пытка! Короче, духовно близки мы не были…
Ариф еще что-то говорил про отношения с Дашей, про Рауфа, про «старого дуралея» Буракова, но Лариса его уже не слушала. Самое главное для себя она уже прояснила за время этого разговора. И теперь перешла к претворению своего решения в жизнь. Воспользовавшись тем, что Ариф сделал паузу, она тихо, но твердо попросила:
— Скажи мне, где сейчас находится Вероника.
Ариф, погруженный в воспоминания, театрально размахивавший руками и с жаром вещавший об отношениях между ним и его женщинами, не сразу понял, о чем идет речь. Потом, когда он осознал, обескураженно развел руками:
— Я же говорил, что не знаю. Мы расстались, когда…
— Это я помню, — перебила его Лариса. — Меня интересует другое. Я уверена, что Вероника жива, и мне необходимо ее найти. Я про себя все данные уже осмыслила и пришла к выводу, что она сейчас тусуется у своих друзей-кришнаитов. И от тебя мне нужен ответ только на один вопрос — что это за место? Ведь если я начну объезжать все общины кришнаитов по области, потеряю очень много времени. К тому же они живут, насколько мне известно, довольно обособленно и не очень охотно идут на контакт с посторонними.
— А зачем вам ее искать? — удивленно спросил Ариф.
— Ариф, — Лариса постаралась вложить в интонации как можно больше убедительности, — постарайся сейчас мне просто поверить. Ты же сам говорил, что пойдешь на многое, чтобы найти убийцу твоего брата. Так помоги мне в том, о чем я тебя прошу. И вот еще что… Не хочу тебя запугивать, но ты сам понимаешь, что во всех убийствах вполне могут обвинить тебя.
— В них уже признался Бураков! — выпалил Ариф.
— Его признание легко опровергнуть, — возразила Лариса. — Я могу найти свидетелей — соседей, сослуживцев в конце концов, — которые подтвердят, что видели его в Тарасове в то время, когда убили Дашу. И все! Ты понимаешь, что это означает?
Ариф, мрачно насупившись, молчал, словно обдумывал собственное положение и перспективы. Наконец вымолвил:
— Чего вы конкретно от меня хотите?
— Я хочу, чтобы ты назвал мне место в Тарасове, где находится кришнаитская тусовка, которую некогда посещала Вероника, — сказала Лариса. — Я очень сильно надеюсь, что она рассказывала тебе об этом. В противном случае мне будет очень сложно ее найти.
Ариф задумался, наморщил лоб и наконец сообщил:
— Улица Воровского, семь. По-моему, здание бывшего кинотеатра «Мир». Представляете? Там большой трехэтажный дом, который их община выкупила у ЖЭУ. Мы там бывали с Вероникой несколько раз по праздникам.
— Я найду, — коротко ответила Лариса. Она бросила взгляд на охранника, который уже давно многозначительно посматривал на свои часы и начал слишком громко и ритмично покашливать в кулак, намекая таким образом, чтобы Лариса сворачивала разговор с Арифом.
Бывший кинотеатр «Мир» представлял собой здание из стекла и бетона в стиле модернизма позднего застоя. На фронтоне у главного входа красовался барельеф, изображающий не то пионеров, не то комсомольцев, устремившихся в светлое завтра. А совсем рядом в стену было вмонтировано бронзовое изображение возлежащего на огромном драконе многорукого бога Вишну. Сквозь стеклянные витрины желающие могли взглянуть на пестрый мир тарасовских поклонников индуизма. Вход сторожили предупредительные охранники из числа так называемых «преданных», то есть членов кришнаитской общины.
В фойе были развешаны красочные полотна, изображавшие различные сцены «Бхагаватгиты», кришнаитской Библии. На огромном стенде по-английски и по-русски была написана мантра «Харе Кришна, Харе Рама», видимо, чтобы кришнаиты никогда не забывали ее очень «сложный» текст, состоявший всего из четырех слов. Повсюду бродили мужчины и женщины в индийских одеждах. Кое-где тусовались группы прекрасно себя чувствующих в здешней обстановке неформалов.
Играла тягучая, заунывная восточная музыка, и чей-то тонкий девичий голосок под звуки большого барабана вытягивал слова той самой мантры, главной кришнаитской молитвы. Сориентировавшись в обстановке, Лариса подошла к здоровенному охраннику, на бэйдже которого было написано какое-то малопонятное обычному русскому человеку слово. А ниже значилось уже по-русски: «Миша».
— Здравствуйте, — сказала Лариса. — Я не знаю, к кому обратиться. Дело в том, что одна моя знакомая исповедует вашу религию.
— Вам надо обратиться вон в ту комнату, — равнодушным тоном посоветовал ей Миша. — Видите, на двери написано: «Пуджари». Там вы найдете Лакшман-прабху, это по его части.
Он показал своей огромной рукой в сторону длинного коридора, украшенного разноцветными фонариками и гирляндами цветов. Лариса прошла по коридору и постучала в нужную дверь. Навстречу ей вышел высокий худой парень со странно выбритой головой — на затылке оставался пучок волос. Одет он был в шафрановую одежду монаха.
— Харе Кришна, — поприветствовал он Ларису, сложив в почтении обе руки и вопросительно уставившись на нее.
— Извините, вы не Лакшман-прабху? — с трудом выговорила она имя, которое назвал ей Миша.
— Да, это я, — кивнул парень в шафрановой одежде.
— Я разыскиваю одну девушку, Веронику Буракову. Она должна быть здесь, в храме.
Лакшман-прабху наморщил лоб и попытался что-то вспомнить.
— А вы знаете ее духовное имя?
— Извините, что? — не поняла Лариса.
— Дело в том, что у нас в «Обществе сознания Кришны» мирские имена сжигаются вместе с кармой, — очень доброжелательным тоном начал объяснять Лакшман. — Гуру — святой учитель — называет преданных духовными именами, чтобы, произнося их, мы всегда помнили о Кришне.
Лариса изо всех сил напрягла память. Она четко помнила, что при первой встрече Бураков рассказывал ей о том, что его дочь одно время сильно увлеклась кришнаизмом и что даже получила другое имя. Вот только какое?
— Ради бога, подождите минуточку, я сейчас вспомню… Ах, да… Ямуна, кажется.
— Ой, — всплеснул руками Лакшман-прабху. — Сам Кришна привел вас сюда! Ямуна-пати-матаджи здесь. Она решила пожить в общине и вверить себя богу. Она сейчас в алтарной комнате…
— Где это? — спросила Лариса.
— Пойдемте, я вас провожу.
Лакшман-прабху провел Котову по коридорам и лестнице и наконец открыл дверь в какую-то комнату.
Вероника стояла на коленях на мозаичном полу около алтаря, откуда на нее радостно и всепрощающе взирали величественные статуи божеств. На ней было зеленое сари из дорогой материи. Голова ее была покрыта, на лбу лежала узорчатая цепочка с блестящим кулоном посередине. В носу у Вероники красовалась золотая серьга, а на руки были надеты многочисленные звенящие браслеты и серебряные кольца. Причудливый и необычный макияж делал девушку похожей на персонаж индийского эпоса. Ее полный мольбы взгляд застыл на сияющих ликах божеств. Она была неподвижна и почти что величественна, как статуя Кришны.
Лариса окликнула ее достаточно громко по имени, но Вероника даже не шелохнулась. Лариса подошла ближе и отчетливо позвала ее. Вероника полуобернулась и поднялась на ноги. Ее губы, вызывающе очерченные слишком яркой помадой, слегка дрогнули и неловко зашевелились, но она так ничего и не сказала.
— Извини, ты не слышишь, что я тебя зову?
— Меня здесь никто не называет кармическим именем, — отозвалась Вероника. Ее тихий голос терялся в пространстве храма. — Откуда вы узнали, что я здесь?
— Меня привел Кришна, — не нашла ничего лучшего для ответа Лариса.
— Не верю! — вдруг агрессивно набычилась Вероника.
— Ты не веришь в бога? — удивилась Лариса.
— Нет, я хотела сказать, что не верю вам. Это отец послал вас, он выдал меня. Он никогда не держал своих обещаний.
— Обещание, которое ты имеешь в виду, он сдержал. Можешь быть уверена, у тебя был прекрасный отец.
— Тогда почему вы здесь?
Лариса отметила, что Вероника даже не обратила внимания на глагол «был», умышленно выбранный ею.
— Твой отец умер, Вероника, — сама пояснила Лариса. — Он застрелился вчера днем.
— Вы лжете, этого не может быть! — презрительно ответила Вероника.
Слова вырывались из ее уст с прерывистыми паузами, а тело начала сотрясать дрожь. Потом она закрыла лицо руками, звенящие браслеты сползли к локтям. Лариса увидела, что под браслетами открылись перевязанные бинтами запястья. Такие повязки могли быть только на руках несостоявшихся самоубийц. Теперь ей стало понятно, откуда в ванной на даче Буракова было столько крови…
— Откуда вы знаете? — тем временем выдавила из себя Вероника.
— Я находилась рядом с ним в тот момент. Но самое интересное, что перед тем, как убить себя, он признался, что убил Дашу Белову и Рауфа Амирбекова. А напоследок заявил, что убил тебя. Как ты считаешь, зачем ему было себя оговаривать?
Вероника прикрыла глаза длинными пальцами, унизанными серебряными кольцами, но, несмотря на это, все равно в них были видны злые огоньки.
— Понятия не имею, — наконец процедила она. — Старик мог совсем спятить. Он и так уже давно помешался.
— А я понимаю его поступок, — тихо ответила Лариса. — Как-то Ирина Владимировна, твоя приемная мать, сказала мне, что Павел Андреевич был слишком хорошим отцом и часто перегибал палку. Сейчас, глядя на тебя, я как никогда уверена в этом. Он знал, что оба убийства совершены тобой. Он пытался взять на себя твою вину, сделать так, чтобы тебя прекратили искать. После этого ушел навсегда. Думаю, ему уже не хотелось жить, слишком велико было бремя вины. В какой-то степени он и себя считал виновным в твоих преступлениях. Ведь он сам воспитал тебя так, что в тебе развились жестокость, цинизм и беспринципность. Павел Андреевич понимал также, что его связь с Дашей привела к тому, что ты убила и ее, и Рауфа. Впереди у него не было уже ничего хорошего.
Вероника отняла руки от лица. Оно пылало от волнения, и девушка отчаянно пыталась взять себя в руки.
— Я ненавижу отца. Это он сделал меня калекой. Меня никто не любит и никогда не будет любить. Меня нельзя считать красавицей в полном смысле. Если бы не отец, я могла бы стать топ-моделью!
Почти выкрикнув последнюю фразу, Вероника уныло покачала головой, отчего украшения ее мелодично зазвенели.
— Все вечно не так, как надо. Кришна как будто нарочно создал этот материальный мир несовершенным. Я с утра сегодня читала мантру и думала, что божества услышат меня. Но они молчат, Я пыталась обрести покой здесь, но не сумела. Откровенно говоря, все это, — она обвела руками фигуры божеств, — может понравиться занудным умникам и законченным сумасшедшим. Когда они выходят после службы, они-то выглядят такими счастливыми и умиротворенными… Все, но только не я. Они бегут от своей прежней жизни.
— А ты?
— Я пыталась убежать, только другим путем. Мне помешал отец. Он ворвался в ванную и все испортил. Он перевязал мне запястья и стал укладывать спать. Я поняла, что он снова хочет вернуть меня в свое болото. Поняла, что мне никогда не вырваться оттуда, если он по-прежнему будет довлеть надо мной. Терять мне было нечего. Я и так потеряла самое дорогое…
— Это Арифа Гусейнова, что ли? — невольно усмехнулась Лариса.
Глаза Вероники вспыхнули. Она посмотрела на Ларису с вызовом и отчеканила:
— Да. Но вам никогда этого не понять. Вас интересуют только деньги.
Подавив вздох, Лариса взяла себя в руки и не стала опровергать это несправедливое, замешенное на эмоциях обвинение. Вместо этого она спросила:
— И как же ты ушла?
— Я обманула его, — с победным видом вздернула голову Вероника. — Я притворилась спящей. Потом услышала, как он прошел в ванную — наверное, хотел смыть там мою кровь. Тогда я поднялась с постели, спустилась вниз и вышла на улицу. Попутно вытащила из кармана его пиджака деньги. Он ведь заявил, что больше не даст мне ничего, потому что, дескать, это не приведет меня ни к чему хорошему. Вот я и взяла сама. В конце концов, он виноват передо мной, вот пускай и платит!
— Он уже заплатил, — тихо заметила Лариса. — Самым дорогим, своей жизнью. Он пожертвовал ею ради тебя.
В глазах Вероники отразилось равнодушие, она безразлично повела плечами, и Лариса невольно поразилась — откуда в этой совсем молодой женщине столько жестокости и эгоизма? Что к этому привело? Чрезмерная любовь отца? По всей видимости, да. Но не только. Видимо, сказываются еще и гены. Ларисе вспомнилась родная мать Вероники, Антонина Сергеевна, для которой всю жизнь не существовало ничего и никого, кроме нее самой. Да, Вероника, пожалуй, взяла как от матери, так и от отца самое худшее…
— Вероника, вы признаете, что убили Дашу и Рауфа? — спросила тем временем Лариса, переходя на «вы». Она чувствовала, что не может больше общаться с этой женщиной, и этим местоимением как бы начала отдаляться от нее.
Вероника только усмехнулась:
— Это отец вам сказал про меня?
— Как же плохо вы думаете о людях… — грустно констатировала Лариса. — Вы совсем меня не слушаете. Я же сказала, что он покончил с собой и перед смертью написал записку, в которой взял на себя все совершенные вами преступления. А вы еще смеете обвинять его! Он же пошел на чудовищный поступок — написал, что убил вас, собственную дочь. То есть окончательно убил самого себя в глазах других людей. И сделал это, как я понимаю, для того, чтобы вы дальше могли спокойно жить в этом храме, чтобы вас уже никто не искал. Наверное, он догадывался, куда вы направились.
— Мне наплевать, чего он хотел, — холодно ответила Вероника. — Я искала здесь покоя и спасения, а вы не даете мне даже этого. Когда вы оставите меня в покое?
— Дело не только во мне, — возразила Лариса. — Вас не оставят в покое прежде всего правоохранительные органы. Неужели вы всерьез рассчитывали надежно укрыться здесь?
Вероника с какой-то заторможенной улыбкой перевела свой взгляд на статую Кришны. Лариса тем временем посмотрела на часы.
— Здесь мое пристанище, — тихо проговорила Вероника, словно убеждая саму себя.
«Господи, вот же ненормальная семейка! — подумала про себя Лариса. — Скорее бы приехал Карташов и избавил меня от всего этого!»
Лариса заранее посетила Олега Валерьяновича, рассказала ему о своих предположениях, сообщила, что едет в храм, и попросила его быть наготове. Подполковник, выслушав Ларису более чем внимательно, пришел к выводу, что ее рассуждения логичны, и обещал со своей стороны полную поддержку. Он со своей бригадой вот-вот должен был появиться в храме.
Минут через пять под взгляды ошарашенных и растерянных кришнаитов Веронику препроводили в милицейскую машину. Карташов сел вместе с Ларисой в ее «Ауди», и по дороге до отделения Котова подробно рассказала ему о разговоре с Вероникой.
Глава 10
Допрос должен был быть не из легких. Это понимали как Лариса, проведшая больше часа в обществе Вероники в храме бога Кришны, так и Карташов, который был наслышан об этом. Хорошо еще, что перед тем, как приступить к допросу, Олег Валерьянович отдал Буракову на попечение врачей, так что к моменту начала разговора она находилась в более спокойном состоянии и уже гораздо более адекватно воспринимала ситуацию.
— Он любил меня… — жалобным тоном завела она. — Он любил меня больше жизни. В прямом и переносном смысле. Только он, и больше никто. Но почему же… Почему же он предал меня?
Ее одновременно гневный и обиженный взгляд обратился почему-то в сторону Ларисы, сидевшей в кабинете Карташова слева от подполковника.
— Вы имеете в виду отца? — спросила Лариса.
— А кого же еще?
— А в чем он вас предал? — осторожно уточнила Лариса.
Карташов со скучающим видом крутил в руках авторучку, видимо, посчитав, что вначале должны схлынуть женские эмоции, которые ему, в сущности, глубоко безразличны. А уж когда дело дойдет до конкретной сути дела, тогда в разговор вступит и он. Поэтому Олег Валерьянович и отдал первоначальную инициативу в допросе Ларисе.
— Зачем он связался с этой провинциалкой Дашей? — высоким голосом, срывающимся от обиды, воскликнула Вероника.
— К сожалению, с мужчинами такое порой случается, — со вздохом сказала Лариса. — И ты тут совершенно ни при чем.
— Ни при чем? Ничего себе! Ведь он отдавал ей все внимание! Даша настаивала на своем, и он выполнял все ее прихоти, совершенно забывая при этом обо мне. Он даже перестал со мной разговаривать, когда я приезжала на каникулы в Тарасов. Он интересовался моими делами только для проформы. Ответишь ему: «Все нормально», — он и доволен. И ни о чем больше не спросит!
Вероника закрыла лицо руками и расплакалась. Лариса посмотрела на Карташова. Лицо подполковника было таким, словно он разжевал кислую сливу. Лариса поднялась и налила Веронике воды из графина, стоящего на столе. Та быстро выпила ее крупными глотками и продолжала:
— Конечно, Даша была хорошенькой шлюшкой. И отцу была важнее эта глупая кукла, а не я, взрослая дочь с моими проблемами. И он променял меня на нее! Однажды он купил этой дряни песцовую шубу. Потом, словно опомнившись, подарил мне точно такую же, совершенно не понимая, что мне нужны не его подарки, а в первую очередь внимание и участие. Все то, чего он лишил меня, помешавшись на своей Даше. Он даже не понимал, что она необразованна и ограниченна, что она двух слов связать не может, что она откровенно тянет из него деньги. Видел только ее глупое смазливое личико и стройные ноги! И ради этих ног он предал и меня, и Ирину! А ведь мне было нужно так немного — мне был нужен мой отец…
Голос Вероники стал тонким, как у маленькой девочки. Он звенел высоко, обиженно и жалобно. Только откликнуться на жалобу было уже некому.
— А откуда тебе известно об их отношениях? — поинтересовалась Лариса.
— Что же я, совсем ничего не понимаю? — усмехнулась Вероника. — Ведь он глазами готов был ее съесть! Удивляюсь, как Ирина ничего не видела. А может быть, только делала вид, что не видит. А Даша — дура деревенская! — всегда старалась при мне это подчеркнуть. То прижмется к нему, то попросит о чем-нибудь капризным голосом. Словно хотела продемонстрировать свое превосходство надо мной.
Карташов, видимо, утомился этими подробностями, потому что, поскрипев стулом, нахмурил брови и произнес:
— Так, давайте-ка все-таки перейдем к убийствам.
Вероника вскинула на него удивленные глаза, словно не понимала, о чем идет речь.
— Первый вопрос, — не обращая внимания на ее реакцию, деловито продолжил Карташов, — как вы убили Дарью Белову? Расскажите, пожалуйста, поподробнее и желательно без размахивания руками.
— Ничего я вам не скажу, — мрачно ответствовала Вероника и отвернулась к окну. Взгляд ее стал каким-то потусторонним, словно она находилась далеко за пределами карташовского кабинета. Глаза были прищурены, и создавалось впечатление, что она о чем-то вспоминает. О чем-то, совсем неприятном для себя…
…Павел Андреевич Бураков никогда не курил. И даже запаха сигаретного дыма не выносил. Когда он сильно нервничал и нуждался в стимуляторах, ему приходила на помощь чашка крепкого ароматного кофе.
Вот и сегодня с утра он чувствовал себя нервным и неспокойным. Собственно, подобное состояние в последнее время стало постоянным его спутником. И он знал, что тому причиной.
Павел Андреевич совершил все необходимые манипуляции и включил кофеварку.
Совсем недавно схоронили Дашу. Его позднюю и, видимо, последнюю любовь, которая принесла горькие плоды. От связи с ней у него в памяти остались только обида и разочарование.
Павел Андреевич решительно, как он делал почти всегда, вычеркнул эту заурядную, в сущности, девчонку из своей жизни. Раз и навсегда. Он надеялся, что больше никогда не услышит о ней. А если и услышит, то воспримет как слова, не имеющие к нему никакого отношения.
Но вдруг случилось непредвиденное — Даша умерла. Причем не своей смертью. Когда он узнал об этом, то был потрясен настолько, что даже отказался ехать на похороны, сославшись на больную ногу.
— Ариф, у меня еще один вопрос есть, — перебила Котова словоизвержение разошедшегося не на шутку художника. — Вероника знала о том, что у нее есть брат, маленький Эмиль? Одним словом, знала ли она о связи своего отца с Дашей и о том, чем все это закончилось?
— Мне кажется, что нет… — манерно поджав губы, ответил Ариф. — Да и откуда она могла узнать?
— Например, от тебя…
— Нет, ну я никогда не стану говорить о таких вещах, — еще более манерно покачал он головой и даже развел руками. — Зачем мне это нужно? Вероника импульсивная, в ее голову могло взбрести что угодно… Скандалы мне ни к чему… Я и так устал от ее порывов.
— А ты не говорил ей про деньги, которые Даша получила от Буракова?
— Нет, про Буракова я не говорил ни слова, — отрицательно ответил Ариф. — Просто говорил, что у моей жены есть некая сумма, на которую я очень рассчитываю.
— Ариф, а вы ведь познакомились с Вероникой в период твоей семейной жизни с Дашей. Как она к этому отнеслась?
— Никак, — пожал он плечами. — Я же уже не жил с Дашей, ушел от нее. И потом — тогда у нас были другие отношения. Я Веронике сразу сказал, что разводиться с Дашей не собираюсь. Потому что мне и Рауф помогал — он рад был, что я семьей обзавелся, и Бураков деньжат подкидывал, и у самой Даши деньги были. И я был уверен, что со временем она может их мне отдать. И на Веронику я, конечно, рассчитывал. Я думал так — останусь официально мужем Даши, мне же главное было сделку не нарушать, а встречаться буду с Вероникой. А если бы не получилось у меня влюбить ее в себя настолько, чтобы она мне деньги давала, можно было и к Даше опять пойти. Да мне стоило только вернуться к ней и сказать: «Давай заживем нормально, я хочу быть с тобой», — и Даша сразу бы все простила. Хотя и не любила меня. Но она всегда мечтала быть замужем, поэтому и потребовала от Буракова, чтобы он ее пристроил. С ней очень просто было обращаться. Официально не разрывать отношения — и все.
— Ты что, рассчитывал, что Даша будет с тобой жить и тратить на тебя деньги?
— Но ведь мы жили так какое-то время! — горячо возразил в ответ Гусейнов. — Ну, после свадьбы. Даже в Тарасов она поехала со мной, когда я хотел картины свои на выставку представить.
— Мне все-таки кажется, что ты ошибаешься, — заметила Лариса. — Не такой она была человек, чтобы пожертвовать всем ради мужа. Это не Вероника.
— Ну, может быть. Только это уже неважно, ее же все равно больше нет! — отмахнулся Ариф. — Она, кстати, была щедрой. Делилась со мной…
— Она не жалела деньги потому, что рассчитывала получить от Буракова еще больше, — объяснила Лариса.
Но Ариф, казалось, не слышал ее. В нем, видимо, вновь проснулась «творческая личность», и его, что называется, понесло. Он оттопырил нижнюю губу и, покачивая головой, заговорил:
— Я не жалею, что женился на Даше. Я и деньги получил, и Рауф помогал мне еще сильнее.
— А почему, кстати, Рауф стал больше помогать?
— Ну, Рауф всегда чтил традиции. Вообще был примерным сыном, Аллаху молился… Я, если честно, гораздо хуже его. Он все меня ругал, что я живу не по-мусульмански… А когда я на Даше женился, он обрадовался, что я за ум взялся. Он, конечно, не очень доволен был, что я на русской женился, да еще с чужим ребенком ее взял. Но он меня знал хорошо, понимал, что я по мусульманским законам все равно жить не смогу, и радовался хотя бы этому. К тому же он вообще детей любил — у него почему-то своих не было. Видимо, Назакят виновата. Он даже подумывал развестись, да не успел. А Эмиль ему почему-то понравился. Он его баловал. И меня ругал, что я мальчиком не занимаюсь. А зачем мне заниматься? Это не мой ребенок, для меня брак был только сделкой, и все… — Он, поджав губы, развел руками. — А Рауф все хотел из меня сделать семьянина. Ругал, что я с Анькой путаюсь, и вообще… Но Даша приятная была. Мы даже несколько раз переспали с ней…
Ариф как-то кокетливо произнес последнюю фразу и закатил глаза.
— Хорошо еще, что ты не пытаешься меня сейчас убедить, что ты и Дашу любил, — усмехнулась Лариса.
Ариф тяжело вздохнул:
— Да, вы, наверное, правы. Я никого из женщин не любил. Но это не значит, что они не могут мне нравиться именно как женщины. Спать с Дашей было довольно приятно, общаться с Вероникой — тоже. И нечего мне задумываться о высоких чувствах. Может быть, их для меня вообще не будет в жизни.
— Ладно, об этом не будем спорить, — махнула рукой Лариса. — Скажи-ка мне лучше, какие чувства питал к Даше Рауф? Он действительно был влюблен в нее, они были любовниками?
— Рауф? — Губы Арифа отвисли в скептическом недоумении. — Он вообще-то ничего к ней не проявлял… Она ему даже не нравилась, по-моему. Во всяком случае, я не замечал ничего такого. А люди просто так говорили, потому что он часто приходил, с Эмилем возился. А он просто со всеми детьми так себя вел, любил их, играть с ними умел хорошо. А Даша… — Ариф просто захлебывался в своем красноречии. — Она была хоть и красивая, но очень глупая. Рауфу просто неинтересно было с такой. Ее болтовня, конечно, могла позабавить, но слушать постоянно ее чириканье о моде, погоде и всякой дребедени, которой она нахваталась из газет… м-м-м… для меня это была пытка! Короче, духовно близки мы не были…
Ариф еще что-то говорил про отношения с Дашей, про Рауфа, про «старого дуралея» Буракова, но Лариса его уже не слушала. Самое главное для себя она уже прояснила за время этого разговора. И теперь перешла к претворению своего решения в жизнь. Воспользовавшись тем, что Ариф сделал паузу, она тихо, но твердо попросила:
— Скажи мне, где сейчас находится Вероника.
Ариф, погруженный в воспоминания, театрально размахивавший руками и с жаром вещавший об отношениях между ним и его женщинами, не сразу понял, о чем идет речь. Потом, когда он осознал, обескураженно развел руками:
— Я же говорил, что не знаю. Мы расстались, когда…
— Это я помню, — перебила его Лариса. — Меня интересует другое. Я уверена, что Вероника жива, и мне необходимо ее найти. Я про себя все данные уже осмыслила и пришла к выводу, что она сейчас тусуется у своих друзей-кришнаитов. И от тебя мне нужен ответ только на один вопрос — что это за место? Ведь если я начну объезжать все общины кришнаитов по области, потеряю очень много времени. К тому же они живут, насколько мне известно, довольно обособленно и не очень охотно идут на контакт с посторонними.
— А зачем вам ее искать? — удивленно спросил Ариф.
— Ариф, — Лариса постаралась вложить в интонации как можно больше убедительности, — постарайся сейчас мне просто поверить. Ты же сам говорил, что пойдешь на многое, чтобы найти убийцу твоего брата. Так помоги мне в том, о чем я тебя прошу. И вот еще что… Не хочу тебя запугивать, но ты сам понимаешь, что во всех убийствах вполне могут обвинить тебя.
— В них уже признался Бураков! — выпалил Ариф.
— Его признание легко опровергнуть, — возразила Лариса. — Я могу найти свидетелей — соседей, сослуживцев в конце концов, — которые подтвердят, что видели его в Тарасове в то время, когда убили Дашу. И все! Ты понимаешь, что это означает?
Ариф, мрачно насупившись, молчал, словно обдумывал собственное положение и перспективы. Наконец вымолвил:
— Чего вы конкретно от меня хотите?
— Я хочу, чтобы ты назвал мне место в Тарасове, где находится кришнаитская тусовка, которую некогда посещала Вероника, — сказала Лариса. — Я очень сильно надеюсь, что она рассказывала тебе об этом. В противном случае мне будет очень сложно ее найти.
Ариф задумался, наморщил лоб и наконец сообщил:
— Улица Воровского, семь. По-моему, здание бывшего кинотеатра «Мир». Представляете? Там большой трехэтажный дом, который их община выкупила у ЖЭУ. Мы там бывали с Вероникой несколько раз по праздникам.
— Я найду, — коротко ответила Лариса. Она бросила взгляд на охранника, который уже давно многозначительно посматривал на свои часы и начал слишком громко и ритмично покашливать в кулак, намекая таким образом, чтобы Лариса сворачивала разговор с Арифом.
Бывший кинотеатр «Мир» представлял собой здание из стекла и бетона в стиле модернизма позднего застоя. На фронтоне у главного входа красовался барельеф, изображающий не то пионеров, не то комсомольцев, устремившихся в светлое завтра. А совсем рядом в стену было вмонтировано бронзовое изображение возлежащего на огромном драконе многорукого бога Вишну. Сквозь стеклянные витрины желающие могли взглянуть на пестрый мир тарасовских поклонников индуизма. Вход сторожили предупредительные охранники из числа так называемых «преданных», то есть членов кришнаитской общины.
В фойе были развешаны красочные полотна, изображавшие различные сцены «Бхагаватгиты», кришнаитской Библии. На огромном стенде по-английски и по-русски была написана мантра «Харе Кришна, Харе Рама», видимо, чтобы кришнаиты никогда не забывали ее очень «сложный» текст, состоявший всего из четырех слов. Повсюду бродили мужчины и женщины в индийских одеждах. Кое-где тусовались группы прекрасно себя чувствующих в здешней обстановке неформалов.
Играла тягучая, заунывная восточная музыка, и чей-то тонкий девичий голосок под звуки большого барабана вытягивал слова той самой мантры, главной кришнаитской молитвы. Сориентировавшись в обстановке, Лариса подошла к здоровенному охраннику, на бэйдже которого было написано какое-то малопонятное обычному русскому человеку слово. А ниже значилось уже по-русски: «Миша».
— Здравствуйте, — сказала Лариса. — Я не знаю, к кому обратиться. Дело в том, что одна моя знакомая исповедует вашу религию.
— Вам надо обратиться вон в ту комнату, — равнодушным тоном посоветовал ей Миша. — Видите, на двери написано: «Пуджари». Там вы найдете Лакшман-прабху, это по его части.
Он показал своей огромной рукой в сторону длинного коридора, украшенного разноцветными фонариками и гирляндами цветов. Лариса прошла по коридору и постучала в нужную дверь. Навстречу ей вышел высокий худой парень со странно выбритой головой — на затылке оставался пучок волос. Одет он был в шафрановую одежду монаха.
— Харе Кришна, — поприветствовал он Ларису, сложив в почтении обе руки и вопросительно уставившись на нее.
— Извините, вы не Лакшман-прабху? — с трудом выговорила она имя, которое назвал ей Миша.
— Да, это я, — кивнул парень в шафрановой одежде.
— Я разыскиваю одну девушку, Веронику Буракову. Она должна быть здесь, в храме.
Лакшман-прабху наморщил лоб и попытался что-то вспомнить.
— А вы знаете ее духовное имя?
— Извините, что? — не поняла Лариса.
— Дело в том, что у нас в «Обществе сознания Кришны» мирские имена сжигаются вместе с кармой, — очень доброжелательным тоном начал объяснять Лакшман. — Гуру — святой учитель — называет преданных духовными именами, чтобы, произнося их, мы всегда помнили о Кришне.
Лариса изо всех сил напрягла память. Она четко помнила, что при первой встрече Бураков рассказывал ей о том, что его дочь одно время сильно увлеклась кришнаизмом и что даже получила другое имя. Вот только какое?
— Ради бога, подождите минуточку, я сейчас вспомню… Ах, да… Ямуна, кажется.
— Ой, — всплеснул руками Лакшман-прабху. — Сам Кришна привел вас сюда! Ямуна-пати-матаджи здесь. Она решила пожить в общине и вверить себя богу. Она сейчас в алтарной комнате…
— Где это? — спросила Лариса.
— Пойдемте, я вас провожу.
Лакшман-прабху провел Котову по коридорам и лестнице и наконец открыл дверь в какую-то комнату.
Вероника стояла на коленях на мозаичном полу около алтаря, откуда на нее радостно и всепрощающе взирали величественные статуи божеств. На ней было зеленое сари из дорогой материи. Голова ее была покрыта, на лбу лежала узорчатая цепочка с блестящим кулоном посередине. В носу у Вероники красовалась золотая серьга, а на руки были надеты многочисленные звенящие браслеты и серебряные кольца. Причудливый и необычный макияж делал девушку похожей на персонаж индийского эпоса. Ее полный мольбы взгляд застыл на сияющих ликах божеств. Она была неподвижна и почти что величественна, как статуя Кришны.
Лариса окликнула ее достаточно громко по имени, но Вероника даже не шелохнулась. Лариса подошла ближе и отчетливо позвала ее. Вероника полуобернулась и поднялась на ноги. Ее губы, вызывающе очерченные слишком яркой помадой, слегка дрогнули и неловко зашевелились, но она так ничего и не сказала.
— Извини, ты не слышишь, что я тебя зову?
— Меня здесь никто не называет кармическим именем, — отозвалась Вероника. Ее тихий голос терялся в пространстве храма. — Откуда вы узнали, что я здесь?
— Меня привел Кришна, — не нашла ничего лучшего для ответа Лариса.
— Не верю! — вдруг агрессивно набычилась Вероника.
— Ты не веришь в бога? — удивилась Лариса.
— Нет, я хотела сказать, что не верю вам. Это отец послал вас, он выдал меня. Он никогда не держал своих обещаний.
— Обещание, которое ты имеешь в виду, он сдержал. Можешь быть уверена, у тебя был прекрасный отец.
— Тогда почему вы здесь?
Лариса отметила, что Вероника даже не обратила внимания на глагол «был», умышленно выбранный ею.
— Твой отец умер, Вероника, — сама пояснила Лариса. — Он застрелился вчера днем.
— Вы лжете, этого не может быть! — презрительно ответила Вероника.
Слова вырывались из ее уст с прерывистыми паузами, а тело начала сотрясать дрожь. Потом она закрыла лицо руками, звенящие браслеты сползли к локтям. Лариса увидела, что под браслетами открылись перевязанные бинтами запястья. Такие повязки могли быть только на руках несостоявшихся самоубийц. Теперь ей стало понятно, откуда в ванной на даче Буракова было столько крови…
— Откуда вы знаете? — тем временем выдавила из себя Вероника.
— Я находилась рядом с ним в тот момент. Но самое интересное, что перед тем, как убить себя, он признался, что убил Дашу Белову и Рауфа Амирбекова. А напоследок заявил, что убил тебя. Как ты считаешь, зачем ему было себя оговаривать?
Вероника прикрыла глаза длинными пальцами, унизанными серебряными кольцами, но, несмотря на это, все равно в них были видны злые огоньки.
— Понятия не имею, — наконец процедила она. — Старик мог совсем спятить. Он и так уже давно помешался.
— А я понимаю его поступок, — тихо ответила Лариса. — Как-то Ирина Владимировна, твоя приемная мать, сказала мне, что Павел Андреевич был слишком хорошим отцом и часто перегибал палку. Сейчас, глядя на тебя, я как никогда уверена в этом. Он знал, что оба убийства совершены тобой. Он пытался взять на себя твою вину, сделать так, чтобы тебя прекратили искать. После этого ушел навсегда. Думаю, ему уже не хотелось жить, слишком велико было бремя вины. В какой-то степени он и себя считал виновным в твоих преступлениях. Ведь он сам воспитал тебя так, что в тебе развились жестокость, цинизм и беспринципность. Павел Андреевич понимал также, что его связь с Дашей привела к тому, что ты убила и ее, и Рауфа. Впереди у него не было уже ничего хорошего.
Вероника отняла руки от лица. Оно пылало от волнения, и девушка отчаянно пыталась взять себя в руки.
— Я ненавижу отца. Это он сделал меня калекой. Меня никто не любит и никогда не будет любить. Меня нельзя считать красавицей в полном смысле. Если бы не отец, я могла бы стать топ-моделью!
Почти выкрикнув последнюю фразу, Вероника уныло покачала головой, отчего украшения ее мелодично зазвенели.
— Все вечно не так, как надо. Кришна как будто нарочно создал этот материальный мир несовершенным. Я с утра сегодня читала мантру и думала, что божества услышат меня. Но они молчат, Я пыталась обрести покой здесь, но не сумела. Откровенно говоря, все это, — она обвела руками фигуры божеств, — может понравиться занудным умникам и законченным сумасшедшим. Когда они выходят после службы, они-то выглядят такими счастливыми и умиротворенными… Все, но только не я. Они бегут от своей прежней жизни.
— А ты?
— Я пыталась убежать, только другим путем. Мне помешал отец. Он ворвался в ванную и все испортил. Он перевязал мне запястья и стал укладывать спать. Я поняла, что он снова хочет вернуть меня в свое болото. Поняла, что мне никогда не вырваться оттуда, если он по-прежнему будет довлеть надо мной. Терять мне было нечего. Я и так потеряла самое дорогое…
— Это Арифа Гусейнова, что ли? — невольно усмехнулась Лариса.
Глаза Вероники вспыхнули. Она посмотрела на Ларису с вызовом и отчеканила:
— Да. Но вам никогда этого не понять. Вас интересуют только деньги.
Подавив вздох, Лариса взяла себя в руки и не стала опровергать это несправедливое, замешенное на эмоциях обвинение. Вместо этого она спросила:
— И как же ты ушла?
— Я обманула его, — с победным видом вздернула голову Вероника. — Я притворилась спящей. Потом услышала, как он прошел в ванную — наверное, хотел смыть там мою кровь. Тогда я поднялась с постели, спустилась вниз и вышла на улицу. Попутно вытащила из кармана его пиджака деньги. Он ведь заявил, что больше не даст мне ничего, потому что, дескать, это не приведет меня ни к чему хорошему. Вот я и взяла сама. В конце концов, он виноват передо мной, вот пускай и платит!
— Он уже заплатил, — тихо заметила Лариса. — Самым дорогим, своей жизнью. Он пожертвовал ею ради тебя.
В глазах Вероники отразилось равнодушие, она безразлично повела плечами, и Лариса невольно поразилась — откуда в этой совсем молодой женщине столько жестокости и эгоизма? Что к этому привело? Чрезмерная любовь отца? По всей видимости, да. Но не только. Видимо, сказываются еще и гены. Ларисе вспомнилась родная мать Вероники, Антонина Сергеевна, для которой всю жизнь не существовало ничего и никого, кроме нее самой. Да, Вероника, пожалуй, взяла как от матери, так и от отца самое худшее…
— Вероника, вы признаете, что убили Дашу и Рауфа? — спросила тем временем Лариса, переходя на «вы». Она чувствовала, что не может больше общаться с этой женщиной, и этим местоимением как бы начала отдаляться от нее.
Вероника только усмехнулась:
— Это отец вам сказал про меня?
— Как же плохо вы думаете о людях… — грустно констатировала Лариса. — Вы совсем меня не слушаете. Я же сказала, что он покончил с собой и перед смертью написал записку, в которой взял на себя все совершенные вами преступления. А вы еще смеете обвинять его! Он же пошел на чудовищный поступок — написал, что убил вас, собственную дочь. То есть окончательно убил самого себя в глазах других людей. И сделал это, как я понимаю, для того, чтобы вы дальше могли спокойно жить в этом храме, чтобы вас уже никто не искал. Наверное, он догадывался, куда вы направились.
— Мне наплевать, чего он хотел, — холодно ответила Вероника. — Я искала здесь покоя и спасения, а вы не даете мне даже этого. Когда вы оставите меня в покое?
— Дело не только во мне, — возразила Лариса. — Вас не оставят в покое прежде всего правоохранительные органы. Неужели вы всерьез рассчитывали надежно укрыться здесь?
Вероника с какой-то заторможенной улыбкой перевела свой взгляд на статую Кришны. Лариса тем временем посмотрела на часы.
— Здесь мое пристанище, — тихо проговорила Вероника, словно убеждая саму себя.
«Господи, вот же ненормальная семейка! — подумала про себя Лариса. — Скорее бы приехал Карташов и избавил меня от всего этого!»
Лариса заранее посетила Олега Валерьяновича, рассказала ему о своих предположениях, сообщила, что едет в храм, и попросила его быть наготове. Подполковник, выслушав Ларису более чем внимательно, пришел к выводу, что ее рассуждения логичны, и обещал со своей стороны полную поддержку. Он со своей бригадой вот-вот должен был появиться в храме.
Минут через пять под взгляды ошарашенных и растерянных кришнаитов Веронику препроводили в милицейскую машину. Карташов сел вместе с Ларисой в ее «Ауди», и по дороге до отделения Котова подробно рассказала ему о разговоре с Вероникой.
Глава 10
Допрос должен был быть не из легких. Это понимали как Лариса, проведшая больше часа в обществе Вероники в храме бога Кришны, так и Карташов, который был наслышан об этом. Хорошо еще, что перед тем, как приступить к допросу, Олег Валерьянович отдал Буракову на попечение врачей, так что к моменту начала разговора она находилась в более спокойном состоянии и уже гораздо более адекватно воспринимала ситуацию.
— Он любил меня… — жалобным тоном завела она. — Он любил меня больше жизни. В прямом и переносном смысле. Только он, и больше никто. Но почему же… Почему же он предал меня?
Ее одновременно гневный и обиженный взгляд обратился почему-то в сторону Ларисы, сидевшей в кабинете Карташова слева от подполковника.
— Вы имеете в виду отца? — спросила Лариса.
— А кого же еще?
— А в чем он вас предал? — осторожно уточнила Лариса.
Карташов со скучающим видом крутил в руках авторучку, видимо, посчитав, что вначале должны схлынуть женские эмоции, которые ему, в сущности, глубоко безразличны. А уж когда дело дойдет до конкретной сути дела, тогда в разговор вступит и он. Поэтому Олег Валерьянович и отдал первоначальную инициативу в допросе Ларисе.
— Зачем он связался с этой провинциалкой Дашей? — высоким голосом, срывающимся от обиды, воскликнула Вероника.
— К сожалению, с мужчинами такое порой случается, — со вздохом сказала Лариса. — И ты тут совершенно ни при чем.
— Ни при чем? Ничего себе! Ведь он отдавал ей все внимание! Даша настаивала на своем, и он выполнял все ее прихоти, совершенно забывая при этом обо мне. Он даже перестал со мной разговаривать, когда я приезжала на каникулы в Тарасов. Он интересовался моими делами только для проформы. Ответишь ему: «Все нормально», — он и доволен. И ни о чем больше не спросит!
Вероника закрыла лицо руками и расплакалась. Лариса посмотрела на Карташова. Лицо подполковника было таким, словно он разжевал кислую сливу. Лариса поднялась и налила Веронике воды из графина, стоящего на столе. Та быстро выпила ее крупными глотками и продолжала:
— Конечно, Даша была хорошенькой шлюшкой. И отцу была важнее эта глупая кукла, а не я, взрослая дочь с моими проблемами. И он променял меня на нее! Однажды он купил этой дряни песцовую шубу. Потом, словно опомнившись, подарил мне точно такую же, совершенно не понимая, что мне нужны не его подарки, а в первую очередь внимание и участие. Все то, чего он лишил меня, помешавшись на своей Даше. Он даже не понимал, что она необразованна и ограниченна, что она двух слов связать не может, что она откровенно тянет из него деньги. Видел только ее глупое смазливое личико и стройные ноги! И ради этих ног он предал и меня, и Ирину! А ведь мне было нужно так немного — мне был нужен мой отец…
Голос Вероники стал тонким, как у маленькой девочки. Он звенел высоко, обиженно и жалобно. Только откликнуться на жалобу было уже некому.
— А откуда тебе известно об их отношениях? — поинтересовалась Лариса.
— Что же я, совсем ничего не понимаю? — усмехнулась Вероника. — Ведь он глазами готов был ее съесть! Удивляюсь, как Ирина ничего не видела. А может быть, только делала вид, что не видит. А Даша — дура деревенская! — всегда старалась при мне это подчеркнуть. То прижмется к нему, то попросит о чем-нибудь капризным голосом. Словно хотела продемонстрировать свое превосходство надо мной.
Карташов, видимо, утомился этими подробностями, потому что, поскрипев стулом, нахмурил брови и произнес:
— Так, давайте-ка все-таки перейдем к убийствам.
Вероника вскинула на него удивленные глаза, словно не понимала, о чем идет речь.
— Первый вопрос, — не обращая внимания на ее реакцию, деловито продолжил Карташов, — как вы убили Дарью Белову? Расскажите, пожалуйста, поподробнее и желательно без размахивания руками.
— Ничего я вам не скажу, — мрачно ответствовала Вероника и отвернулась к окну. Взгляд ее стал каким-то потусторонним, словно она находилась далеко за пределами карташовского кабинета. Глаза были прищурены, и создавалось впечатление, что она о чем-то вспоминает. О чем-то, совсем неприятном для себя…
…Павел Андреевич Бураков никогда не курил. И даже запаха сигаретного дыма не выносил. Когда он сильно нервничал и нуждался в стимуляторах, ему приходила на помощь чашка крепкого ароматного кофе.
Вот и сегодня с утра он чувствовал себя нервным и неспокойным. Собственно, подобное состояние в последнее время стало постоянным его спутником. И он знал, что тому причиной.
Павел Андреевич совершил все необходимые манипуляции и включил кофеварку.
Совсем недавно схоронили Дашу. Его позднюю и, видимо, последнюю любовь, которая принесла горькие плоды. От связи с ней у него в памяти остались только обида и разочарование.
Павел Андреевич решительно, как он делал почти всегда, вычеркнул эту заурядную, в сущности, девчонку из своей жизни. Раз и навсегда. Он надеялся, что больше никогда не услышит о ней. А если и услышит, то воспримет как слова, не имеющие к нему никакого отношения.
Но вдруг случилось непредвиденное — Даша умерла. Причем не своей смертью. Когда он узнал об этом, то был потрясен настолько, что даже отказался ехать на похороны, сославшись на больную ногу.