Все в доме постепенно настраивались на праздничный лад, только Рабинович не разделял общего настроения.
Он сидел у себя в комнате и читал взасос материалы о ритуальных убийствах, которыми его снабдил раввин. Он успел уже познакомиться в подробностях с ритуальными процессами в Гродно, Велиже, Борисове, Саратове и других городах. Внимательно следил за официальным правосудием, которое на показаниях гулящей девки или унтер-офицера из выкрестов строило обвинение целого народа в нелепейшем преступлении.
Волнуясь и негодуя, Рабинович то и дело вскакивал с места и шагал по комнате, бормоча проклятия... Потом, бросив чтение, вытащил свой дневник и начал записывать: "Сегодня я почти весь день посвятил ритуалу, я уб..." На полуслове Рабинович вздрогнул и выронил перо: резкий характерный звонок разорвал тишину...
То был знакомый местным евреям звонок, по которому они безошибочно узнают полицию...
Давид Шапиро тотчас сказал: "Полиция!"
Натянул на себя впотьмах сюртук и помчался к дверям, но на пути его остановила Сарра:
- Куда ты летишь? Какая там полиция? Пора уж знать, что облавы бывают по ночам, а не среди бела дня!
- Почем ты знаешь, что это облава?
- А что ты думаешь, тебя пришли с праздником поздравлять?
- Вечная история с этой женщиной! Не может не спорить! Когда я говорю: полиция, значит - полиция!
Стоявшие за дверьми, очевидно, не были склонны дожидаться окончания спора между супругами и снова подняли такой трезвон, что и Давид и квартирант понеслись взапуски к дверям, и, хотя увидав нежданных гостей, Давид стал похож на мертвеца, он все же не преминул бросить на ходу жене:
- Ну, кто прав?
***
Из всей ввалившейся в дом компании Шапиро признал лишь одного знакомого надзирателя, с которым ему приходилось часто встречаться и с которым у Давида установились приятельские отношения. Они даже были на "ты". По крайней мере, надзиратель не отказывал Давиду в этом проявлении дружбы...
Среди остальных выделялась высокая фигура чиновника, производившего впечатление судьи или судебного следователя, затем какой-то не то армейский офицер, не то жандармский полковник и еще одна, державшаяся в стороне личность в синих очках, с чувственными отвисшими губами. Давид никак не мог вспомнить, где он видел этого человека, но Бетти и Рабинович сразу узнали в нем того самого чиновника, который производил зимой "ревизию" в доме Шапиро и арестовал Рабиновича.
Не понимая, какое отношение все эти лица имеют к "правожительству", и не испытывая на этот счет никаких волнений, Давид Шапиро был на редкость спокоен и с любопытством ожидал, что будет дальше.
Долго ждать Давиду не пришлось. Знакомый околоточный надзиратель заявил, что пришедшие намерены произвести обыск.
- Обыск? - переспросил спокойно Давид. - По какому случаю? Разве я что-нибудь украл?
- Ну там украл - не украл, а поискать нужно! Авось что-нибудь и найдем! сказал надзиратель полушутливо-полуофициально.
- С удовольствием! - радушно отозвался Шапиро.
Сарра не поняла, чему так радуется муж, и он поспешил ей объяснить:
- Они хотят сделать у нас обыск! Ну, понимаешь, искать...
- Что искать? Прошлогодний снег?
- Ну какое тебе дело? Пусть ищут!..
Субъект в синих очках подмигнул надзирателю и указал на запертый шкаф. Надзиратель спросил у Давида ключи.
- Откуда у меня ключи? - проговорил с усмешкой Давид. - Ключи - это ее дело... Сарра! Где ключи? Открой им шкаф!
- Как это открыть шкаф? - удивилась Сарра. - Там же лежит маца!
- Ну, а если маца, так что? Съедят они твою мацу, что ли?
- Что ты говоришь? А если не съедят? Они же испортят ее всю!
Из этого разговора пришедшие разобрали одно только слово: "маца". И подметили перепуганное лицо Сарры. Очевидно, ей очень не хотелось открывать шкаф... Чиновники многозначительно переглянулись. "Знает, мол, кошка, чье мясо съела!.."
Но Давид истолковал этот взгляд по-своему, он решил, что "господа" посмеиваются над Саррой, и сочувственно улыбнулся:
- Она боится, чтобы вы не "охомецовали" ее мацу! Хе-хе!
Объяснения мало удовлетворили чиновников, и Давид Шапиро получил официальное приказание немедленно открыть шкаф.
Глазам чиновников представилось эффектное зрелище: три нижних полки были заняты мацой, а на верхних стояли горшки с жиром, яйцами, луком, лежали перец, хрен и прочие снадобья.
Отдельно в сторонке стояло нечто среднее между горшком и банкой, накрытое сверху белой бумагой с наклейкой, на которой еврейскими буквами было написано: "Кошер шэл пейсах".18 Этот сосуд привлек особенное внимание чиновников. С исключительной осторожностью он был снят с полки.
- Что здесь? - спросил один из обыскивавших у Давида.
- Это подарок к пасхе.
- От кого?
- От сестры.
- От вашей сестры?
- Да! У меня есть богатая сестра, то есть она замужем за богатым человеком, очень набожным хасидом!
- Хасидом? - насторожился чиновник и переглянулся с остальными. - Нельзя ли вскрыть эту посудину?
- Отчего ж, с большим удовольствием, - сказал Давид и уже принялся было за веревочку, но в это время прибежала Сарра:
- Осторожно, ты разольешь!
- Чего ты боишься? - рассердился Давид. - Чего ты дрожишь? Что я тут разолью? Подумаешь, есть чего пугаться! Когда велят открыть, нужно открывать. Обыск - не ревизия правожительства!
- Ну, будет, будет, - перебил жандарм, - на вашем жидовском жаргоне успеете наговориться, когда мы уйдем. А пока извольте открыть банку.
Шапиро развязал веревочку, снял торжественно бумагу, и по всей комнате распространился пряный запах мастерски засоленных огурцов.
Обыск продолжался по всем правилам и прошел без особых инцидентов. Пересмотрено было решительно все, вплоть до Сёмкиных и Беттиных учебников. Книги оказались вне подозрения, и только одна заинтересовала ищеек: знаменитая "Агада", загнутая как раз на том месте, где была изображена вышеописанная картина жертвоприношения Авраама...
"Агада" была взята, к немалому удивлению Давида Шапиро, вообще не понимавшего цели обыска.
Из комнаты в комнату добрались и до Рабиновича. Давид объяснил, что здесь живет квартирант.
- А, кстати, вот он и сам, Рабинович!
- Очень приятно! - вежливо раскланялся чиновник, которого Давид принимал за судью, и спросил, чем Рабинович занимается.
- Дантист! - ответил Рабинович, а Давид поторопился добавить, что его квартирант еще, собственно, не дантист, а только учится зубоврачеванию.
- Очень приятно! - повторил судья. - Вы, очевидно, занимаетесь для правожительства?
Рабиновичу послышалась насмешка в подчеркнуто вежливом тоне спрашивающего. И он хотел было что-то ответить, но его предупредил Давид Шапиро.
- Видите ли, - сказал он, - этот молодой человек медалист и мог бы, конечно, быть студентом... но так как он еврей и не попал в "норму"...
Давид собирался очень подробно рассказать историю своего квартиранта, но надзиратель подмигнул ему и пресек повествование.
Комнату Рабиновича перерыли сверху донизу и не нашли ничего интересного, кроме пачки книг на столе.
"Судья" спросил, по этим ли книгам изучает Рабинович зубоврачебное дело.
- Нет, - сказал Рабинович,- это другие книги...
Увидев, что пачку книг связывают и намерены забрать, Рабинович попытался протестовать:
- Эти книги не мои, мне их дали на пару дней.
- Кто?
Рабинович почувствовал, что дело осложняется, и отмолчался.
- Будьте любезны открыть ящик стола!
- Пожалуйста!
Рабинович вытащил не без труда капризный ящик и опрокинул его вверх дном на стол.
Чиновник осторожно расправил все бумажки, заглянул в дневник, все сложил в портфель и уже перед уходом извинился за беспокойство и заявил, что бумаги и книги будут возвращены Рабиновичу через полицию...
***
- У вас ничего "нелегального" не было? - спросил Давид тревожно у квартиранта, когда все ушли.
- Ничего нелегального у меня найти не могли! Там и было-то всего несколько невинных книжек, неважные бумажки да еще письмо от сестры.
- У вас есть сестра? - удивилась Сарра.
- Есть! Разве я не говорил вам?
- Ни разу! Впервые слышу. Как ее зовут?
- Ну, мама! - сказала Бетти. - Мало того, что у него перерыли всю комнату и забрали все, что было, ты еще с допросом пристаешь!
- Какое тебе дело? - оборвала Сарра.- Что ему стоит сказать, как зовут его сестру?
- Ее зовут Верой! - сказала Бетти. - Ну что, тебе легче стало?
- Вера? - спросила Сарра.
- Ну да! Вера, А что такое?
Сарра покраснела и, чтоб скрыть свое смущение, обратилась к мужу:
- Что ты скажешь? Хоть бы раз человек сказал, что у него есть сестра и что ее зовут Вера!..
- Чудная женщина! - усмехнулся Давид. - Что тебя, собственно, так удивляет: то, что у Рабиновича есть сестра, или то, что ее зовут Верой?
- Ни то, ни другое! - пыталась извернуться Сарра. - Меня удивляет только одно, что Бетти знает о сестре Рабиновича, а я не знаю!
- Меня удивляет совсем другое! - сказал Давид Шапиро. - Уже прошла зима, вот уж, слава Богу, пасха, а ты все еще ничуть не поумнела!..
Все рассмеялись. Смеялась и Сарра, но никто не мог знать, какой камень в эту минуту свалился у нее с души...
И счастливая мать готова была забыть про обыск и про все переживания этого тяжелого дня. Давид, в свою очередь, радовался, что все прошло благополучно, и только никак не мог в толк взять, почему забрали "Агаду" и отчего сыр-бор разгорелся. Странные вещи творятся на свете!..
- Н-на! - проговорил он вслух, проводя руками по лицу. - Все хорошо, что хорошо кончается... А пока, не успеешь оглянуться, как уж праздник наступит... Пора в синагогу собираться!
Глава 32
ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Нет тайн на еврейской улице. Едва только закончился обыск у Шапиро и полиция удалилась, вся улица уже знала о том, что у Шапиро были "гости". Улица забурлила.
- Полиция среди бела дня!
- Да еще в канун пасхи!
- Что это означает?
Родственники, друзья, соседи, знакомые, все наперерыв спешили выразить Шапиро свое соболезнование, а кстати узнать подробности: как да почему?
Но всем им пришлось уйти с пустыми руками. Сарра, и без того по макушку погруженная в предпраздничные хлопоты, встретила соседское участие недружелюбно.
- Ничего не случилось. Ровно ничего. Полицейская глупость! Обыск у квартиранта. Осмотрели книжки, бумажки разные. Ничего не нашли. Сущий вздор!
- Ну, ничего так ничего. Хороших праздников вам!
Соседи ушли. Но им на смену явилась величественная Тойба Фамилиант с дочерьми.
Удалив молодежь в другую комнату и оставшись вдвоем с Саррой, Тойба начала выкладывать городские новости:
- Ох, Саррочка, душечка, в городе нехорошо! Все говорят об этом убийстве. Русские очень возбуждены. Толкуют о том, что убитого мальчика нашли возле ваших ворот. Дай Бог, чтоб не запутали в это дело Давида!
- Давида?! Какое отношение имеет к этому делу Давид?
- Ах, Сарра, голубушка, и вы еще спрашиваете? Нет ничего невозможного в наши дни. Разве вы забыли вечер пурим, когда вы были у нас и эта женщина пришла спрашивать вас о своем сыне?
Не жалея красок, Тойба Фамилиант рисовала картины одну другой мрачнее. Наконец, удостоверившись, что Сарра близка к обмороку, Тойба стала ее успокаивать: сейчас, мол, незачем говорить обо всем этом, потому что если что и случится, то не раньше чем на "ихнюю" пасху. Наконец, при малейшей тревоге Сарра может, недолго думая, забрать всех своих домочадцев (квартиранта тоже) и перебраться к ним, в верхнюю часть города. Они живут на очень спокойной улице - там все будут в полнейшей безопасности.
После бесконечных взаимных пожеланий к празднику женщины распрощались, и Тойба с дочерьми направилась домой.
***
По инициативе Сарры проводить тетю Тойбу пошла Бетти с неизменным своим спутником Рабиновичем.
Иссиня-черная ночь вырядилась в праздничные одежды, усыпанные мириадами сверкающих звезд...
От них струился неверный колеблющийся свет, в мерцании которого то выступали, то прятались счастливые лица влюблённой четы.
Они возвращались домой медленно, нарочно растягивая свою прогулку и возможность побыть наедине.
И теперь уже Рабиновичу казалось, что настало время раскрыть Бетти все свои тайны, излить душу. Рассказать все, от начала до конца, вплоть до того, что он намерен порвать со всем своим прошлым для того, чтобы устранить последнее препятствие.
Отчасти он уже подготовил ее. Он как-то рассказал, что история с теткой-миллионершей - сплошная выдумка, которая до поры до времени нужна ему по некоторым соображениям. Рассказал, что у него есть отец, который его очень любит, но не сходится с ним во взглядах по некоторым вопросам, и очень религиозная сестра - Вера, готовая за брата в огонь и в воду.
Говорил о том, что, несмотря на всю свою любовь к родным, ему придется порвать с ними, так как шаг, который он собирается предпринять, будет для них смертельным ударом.
Более точно Рабинович не объяснялся, но Бетти, не без некоторой досады, этот "шаг" истолковала по-своему. Ей не улыбалась война с отцом; она не понимала, откуда взялась у Рабиновича верующая сестра. Отца Рабиновича она представляла себе буржуем, разбогатевшим евреем, выскочкой, разыгрывающим аристократа. И для того чтобы Рабинович не кичился своим аристократизмом, она ему как-то намекнула, что, в противоположность своей мамаше, она ненавидит этих новоявленных богачей до тошноты...
- Что вы против них имеете? - спросил Рабинович, любивший её подразнить.
- Ничего я против них не имею. Я их просто терпеть не могу. Уж очень они противны - эти еврейские денежные тузы с одутловатыми брюшками, тройными затылками, пресыщенными губами и потухшим взором...
- Однако попасть к вам на зубок - удовольствие небольшое, - заметил Рабинович, любуясь ею.
- Упаси вас Господь! - шутливо ответила Бетти.
- Интересно бы попытаться.
- Не рекомендую - раскаетесь.
Рабинович вспомнил этот разговор. С тех пор прошло довольно много времени. И теперь, идя рядом, они чувствуют, как их влечет друг к другу все сильнее и сильнее.
Медленно идут они по улице, не нарушая торжественной тишины ненужными словами. Все чаще встречаются их взоры, все теснее пожатие рук, и, будто в полусне, тянутся друг к другу их губы.
Бетти вырвалась из рук Рабиновича и побежала вперед. Он помчался за ней.
В дом оба вошли раскрасневшимися, с предательски горящими глазами.
Сарра, подметив их возбуждение, спросила нарочито спокойно:
- Хорошо на улице?
И оба ответили в один голос:
- Чудесно! Восхитительно!
Глава 33
ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ
Давид вернулся из синагоги с обычным праздничным приветствием, уселся и стал спокойно справлять ритуал "сейдера".
Но лицо его было подернуто грустью, и в голосе больше, чем всегда, звучали минорные ноты. Впрочем, заметить такие детали могла только Сарра, сидевшая по правую руку мужа.
Кто бы сказал, что это та самая Сарра, которая своими руками соорудила весь этот праздник? Теперь руки ее сверкают белизною и бриллиантами старомодных колец, надетых по случаю праздника. Но больше всего сияет еще молодое, прекрасное, хотя и озабоченное, лицо Сарры. Душа ее переполнена печалью, особенно после визита Тойбы, испортившей настроение несколькими брошенными вскользь словами. К тому же она вспомнила, что среди забранных полицией у квартиранта бумаг была и фотографическая карточка Бетти... Что же это будет? Она глядит на дочь и на Рабиновича, сидящих рядом, и молит за них обоих Бога... В том, что они любят друг друга, она не сомневается. Это видно по всему. А сегодняшний вечер и эта торжественная трапеза сблизили их еще больше.
Началось с того, что Давид Шапиро, вернувшись из синагоги, обратился к Рабиновичу и попросил его надеть фуражку:
- Вы хоть и студент, и медалист, и наполовину гой, но это не имеет отношения к сейдеру. За сейдером еврей должен сидеть в фуражке!
Затем он усадил Рабиновича рядом с Бетти, дал им обоим одну "Агаду" и сказал дочери:
- Уж ты покажешь ему там, что читать и чего не читать... Он, наверно, в этом деле не очень-то смыслит...
Бетти переводит Рабиновичу слова отца, и оба чувствуют себя на седьмом небе.
Они сидят рядом, склонившись друг к другу, глядят в одну "Агаду", а мысли витают далеко-далеко...
У Бетти на устах еще горит поцелуй Рабиновича, и ей кажется, что следы его видят все окружающие. Как это случилось? Кто сделал первое движение: он или она? И что будет теперь? С кем он будет говорить и как будет говорить? Может быть, он вызовет своего отца, откормленного буржуя?..
"Нет. Этого он не сделает: он знает, как я к этому отношусь".
Так думает Бетти, перелистывая "Агаду", и встречается с его глазами.
- Будь моей! - говорят его глаза.
- Я твоя! Я давно твоя! - отвечают глаза Бетти, и ей кажется, что она видит своего возлюбленного насквозь, читает его мысли... Бедная, счастливая девочка! Если бы она могла знать, что сидящий рядом с ней человек с черной копной волос, с семитическим носом и еврейской фамилией, человек, прошедший уже через "процентную норму", "правожительство" и прочие еврейские привилегии, ведет свое происхождение не от праоцев Авраама, Исаака и Иакова, а... от потомственных почетных дворян!
Может ли Бетти предполагать, что отец "Рабиновича" - богатейший помещик Иван Иванович Попов, заметная фигура в сферах? Конечно, Иван Иванович Попов не может похвастать, что он происходит от "настоящих славутских Шапиро"; но этот недочет до некоторой степени компенсируется тем, что сам он - бывший губернский предводитель дворянства.
Кто бы мог подумать? Да и самому Рабиновичу могло ли прийти в голову год назад, что он будет справлять еврейскую пасху, будет сидеть за "сейдером", глядеть в "Агаду" и есть мацу? Чего только не передумал он, сидя за столом в этот пасхальный вечер...
Только на днях он прочел в газете сообщение о том, что, согласно распоряжению Т-ского губернатора (его дяди), из губернии высылается 450 еврейских семейств...
"Четыреста пятьдесят семейств! - думает он, заглядывая в "Агаду", - ведь это больше двух тысяч человек. И высылает их из губернии мой дядя не за воровство или преступления, а единственно за то, что они евреи... И вот снимается с насиженных мест этакая уйма народу и тянется неизвестно куда и почему по железным дорогам, рекам и шоссейным путям нашей необъятной страны...
Новый "исход из Египта" в двадцатом столетии. "Согласно распоряжению губернатора"... Ведь это - брат отца, Андрей Иванович Попов, человек с мягким характером и либеральным образом мыслей... Ведь это тот самый дядя Андрей, который вместе с отцом пылал негодованием, когда другой их брат, Николай, земский начальник, допустил, чтобы у него в округе высекли мужика! Дядя Андрей тогда назвал Николая "Аракчеевым". Как же он мог выслать обездоленных четыреста пятьдесят семейств? Они, конечно, умоляли оставить их на месте, посылали к губернатору депутацию..."
- Ну, вы, кажется, чересчур увлеклись "Агадой"! - сказала Бетти и, весело смеясь, захлопнула у него под носом книжку.
- Ах, Бетти! - возмутилась мать. - Какое тебе дело? Может быть, он еще хочет почитать "Песнь песней Соломона".
- Н-на! - сказал Давид. - По-моему, будет с него и "Агады". Можете снять фуражку, если вам уж не терпится!
Рабинович встал, с удовольствием скинул фуражку и сел с Бетти в сторонку поболтать. Давид затянул на старинный лад "Песнь песней", Сёмка подтягивал, а Сарра счастливыми глазами глядела на картину своего семейного благополучия.
Глава 34
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Утром первого дня пасхи, когда евреи, разодетые по-праздничному, вместе с женами и детьми направлялись в синагогу, торжественное настроение еврейской части города было нарушено мальчишками-газетчиками, выкликавшими нараспев:
"Портрет Чигиринского! Жидовский пейсах! Три копейки!.."
Мальчишки приставали, навязывали листок, а евреи из совершенно необъяснимых побуждений покупали его...
То была знаменитая газета, носившая громкое название "Двуглавый орел". Обычно убогий, хулигански-бесстыдный листок ради еврейского праздника принарядился, увеличился в формате и украсил первую полосу большим портретом истерзанного Володи Чигиринского. Под портретом надпись вопила крупным шрифтом: "Помни, православный русский народ, имя умученного от жидов младенца Владимира Чигиринского! Берегите своих детей! 17 марта жидовская пасха..."
На других страницах был помещен ряд погромных статей. Одна из них была подписана самим редактором, не постеснявшимся прибавить к своему имени сан священника. Другая - неким "большим специалистом" по части "еврейских сект" и их обычаев студентом Коршуновым.
Первые два дня праздника прошли относительно спокойно... Но в первый промежуточный день, совпадавший со страстным четвергом, еврейская улица торжественно зашевелилась. Евреи шушукались, говорили полусловами и потихоньку укладывали вещи, выбирая наиболее ценные... И потихоньку же стали перетаскивать их в ломбард.
Но если люди среднего достатка, мелкая буржуазия дрожали за свои скудные ценности, то левиафаны городов - крупные богачи - спасали прежде всего собственную шкуру, которую они расценивают, как известио, очень высоко...
В теченне двух дней канцелярия губернатора была завалена прошениями о выдаче заграничных паспортов. Писцы работали как каторжники. "Видно, - шутили они, - наши еврейские крезы повредили себе желудки мацой! Все едут за границу!"
За богачами следом стали разъезжаться и буржуи второго сорта. Не за границу, а куда-нибудь, лишь бы не оставаться в городе, где назревает погром.
В городе остались извечные козлы отпущения, пассажиры третьего класса житейского корабля... Мелкие лавочники, ремесленники, маклеры, учителя и просто нищие, которые стали думать о спасении в самую последнюю минуту.
Это было в субботу, накануне "светлого христова воскресенья", на каковой день и предполагалась резня.
Но так как в субботу евреям нельзя ездить по железной дороге, они бросились к пароxодам. Пристань превратилась в походный лагерь, а пароходная касса стала центром военных действий. Полиция в неусыпной заботе о том, чтобы евреи "сами себе погрома не устроили", наводила порядок всеми доступными ей средствами...
А субботним вечером и в ночь под воскресенье все улицы, ведущие к вокзалу, были запружены евреями, женщинами и детьми, образовавшими бесконечную очередь за билетами. Выстоять все время не было никакой возможности, и евреи расположились не без комфорта просто на мостовой, у своих узлов и чемоданов, и ни за что не желали возвращаться в город...
Их успокаивали, говорили, что к губернатору уже отправилась депутация, но они упорно возражали: "Пусть богачи остаются!.."
Несчастные люди даже не подозревали, что богачи в это время колесили уже по Европам и подъезжали - кто к Монте-Карло, кто к Ницце и к другим укромным уголкам, где можно и в рулетку поиграть, и в картишки перекинуться, и вообще поразвлечься...
Среди массы беженцев на улице под открытым небом находилось и семейство Шапиро в полном сборе, включая и квартиранта, сына губернского предводителя дворянства, племянника губернатора и земского начальника - Григория Рабиновича-Попова...
***
Давид Шапиро крепился до тех пор, пока контора, в которой он служил, оставалась на месте. Но в пятницу, придя на службу, он нашел замок на дверях и узнал, что хозяева укатили за границу. Тогда он утратил последние остатки мужества и заявил жене по секрету:
- Сарра, дела обстоят очень скверно! Надо спасать детей и себя...
- Горе мне! - заломила руки Сарра! - Что? Уже бьют?
- Тише! Не кричи так! Еще никого не бьют! Что это за несчастье? Слова сказать нельзя!..
Обычная пикировка на сей раз закончилась тем, что супруги принялись согласно укладывать вещи. Все это надо было проделать по секрету от детей. Бетти с Рабиновичем, к счастью, не было дома, а Сёмке пытались объясннть отъезд вымышленной причиной. Но это был излишний труд: Сёмка за свою короткую жизнь уже успел вкусить от прелестей погрома и сразу понял, чем тут паxнет... В самый разгар сборов, однако, пришли Бетти и Рабинович.
- Это еще что за новости? - заволновалась Бетти. - Куда вы собираетесь? Удирать? Можете сколько угодно! Я с места не двинусь!
Рабинович, сообразивший, в чем тут дело, немедленно согласился с Бетти в том, что бежать неразумно. Во-первых, никакого погрома не будет, а во-вторых, если что и будет, то поддаваться панике не следует.
- Это вы так говорите? - сказал Давид. - Вы ничего не знаете о еврейских горестях! Где вы были в пятом году?
Прошла пятница. Семья Шапиро разбилась на два лагеря. В одном - Давид, Сарра и Сёмка, готовые бежать куда глаза глядят, в другом - Бетти и Рабинович, удерживавшие их.
Наступила суббота. Ехать по железной дороге уже нельзя было, а о пароходе Бетти и слушать не хотела.
Тогда Сарра вспомнила предложение Тойбы Фамилиант - в опасный момент перебраться к ней. Их район считался безопасным.
С большим трудом удалось уговорить Бетти и Рабиновича пойти туда.
Шли пешком. Усталые, кое-как доплелись и... нашли ворота на запоре. После нескольких настойчивых звонков вылез дворник, успевший уже заблаговременно "разговеться". Увидав гостей-евреев, он встретил их приветствием, включавшим весьма непочтительное поминание родителей. Шапиро вскипел и стал объясняться с дворником, но его прервал Рабинович:
Он сидел у себя в комнате и читал взасос материалы о ритуальных убийствах, которыми его снабдил раввин. Он успел уже познакомиться в подробностях с ритуальными процессами в Гродно, Велиже, Борисове, Саратове и других городах. Внимательно следил за официальным правосудием, которое на показаниях гулящей девки или унтер-офицера из выкрестов строило обвинение целого народа в нелепейшем преступлении.
Волнуясь и негодуя, Рабинович то и дело вскакивал с места и шагал по комнате, бормоча проклятия... Потом, бросив чтение, вытащил свой дневник и начал записывать: "Сегодня я почти весь день посвятил ритуалу, я уб..." На полуслове Рабинович вздрогнул и выронил перо: резкий характерный звонок разорвал тишину...
То был знакомый местным евреям звонок, по которому они безошибочно узнают полицию...
Давид Шапиро тотчас сказал: "Полиция!"
Натянул на себя впотьмах сюртук и помчался к дверям, но на пути его остановила Сарра:
- Куда ты летишь? Какая там полиция? Пора уж знать, что облавы бывают по ночам, а не среди бела дня!
- Почем ты знаешь, что это облава?
- А что ты думаешь, тебя пришли с праздником поздравлять?
- Вечная история с этой женщиной! Не может не спорить! Когда я говорю: полиция, значит - полиция!
Стоявшие за дверьми, очевидно, не были склонны дожидаться окончания спора между супругами и снова подняли такой трезвон, что и Давид и квартирант понеслись взапуски к дверям, и, хотя увидав нежданных гостей, Давид стал похож на мертвеца, он все же не преминул бросить на ходу жене:
- Ну, кто прав?
***
Из всей ввалившейся в дом компании Шапиро признал лишь одного знакомого надзирателя, с которым ему приходилось часто встречаться и с которым у Давида установились приятельские отношения. Они даже были на "ты". По крайней мере, надзиратель не отказывал Давиду в этом проявлении дружбы...
Среди остальных выделялась высокая фигура чиновника, производившего впечатление судьи или судебного следователя, затем какой-то не то армейский офицер, не то жандармский полковник и еще одна, державшаяся в стороне личность в синих очках, с чувственными отвисшими губами. Давид никак не мог вспомнить, где он видел этого человека, но Бетти и Рабинович сразу узнали в нем того самого чиновника, который производил зимой "ревизию" в доме Шапиро и арестовал Рабиновича.
Не понимая, какое отношение все эти лица имеют к "правожительству", и не испытывая на этот счет никаких волнений, Давид Шапиро был на редкость спокоен и с любопытством ожидал, что будет дальше.
Долго ждать Давиду не пришлось. Знакомый околоточный надзиратель заявил, что пришедшие намерены произвести обыск.
- Обыск? - переспросил спокойно Давид. - По какому случаю? Разве я что-нибудь украл?
- Ну там украл - не украл, а поискать нужно! Авось что-нибудь и найдем! сказал надзиратель полушутливо-полуофициально.
- С удовольствием! - радушно отозвался Шапиро.
Сарра не поняла, чему так радуется муж, и он поспешил ей объяснить:
- Они хотят сделать у нас обыск! Ну, понимаешь, искать...
- Что искать? Прошлогодний снег?
- Ну какое тебе дело? Пусть ищут!..
Субъект в синих очках подмигнул надзирателю и указал на запертый шкаф. Надзиратель спросил у Давида ключи.
- Откуда у меня ключи? - проговорил с усмешкой Давид. - Ключи - это ее дело... Сарра! Где ключи? Открой им шкаф!
- Как это открыть шкаф? - удивилась Сарра. - Там же лежит маца!
- Ну, а если маца, так что? Съедят они твою мацу, что ли?
- Что ты говоришь? А если не съедят? Они же испортят ее всю!
Из этого разговора пришедшие разобрали одно только слово: "маца". И подметили перепуганное лицо Сарры. Очевидно, ей очень не хотелось открывать шкаф... Чиновники многозначительно переглянулись. "Знает, мол, кошка, чье мясо съела!.."
Но Давид истолковал этот взгляд по-своему, он решил, что "господа" посмеиваются над Саррой, и сочувственно улыбнулся:
- Она боится, чтобы вы не "охомецовали" ее мацу! Хе-хе!
Объяснения мало удовлетворили чиновников, и Давид Шапиро получил официальное приказание немедленно открыть шкаф.
Глазам чиновников представилось эффектное зрелище: три нижних полки были заняты мацой, а на верхних стояли горшки с жиром, яйцами, луком, лежали перец, хрен и прочие снадобья.
Отдельно в сторонке стояло нечто среднее между горшком и банкой, накрытое сверху белой бумагой с наклейкой, на которой еврейскими буквами было написано: "Кошер шэл пейсах".18 Этот сосуд привлек особенное внимание чиновников. С исключительной осторожностью он был снят с полки.
- Что здесь? - спросил один из обыскивавших у Давида.
- Это подарок к пасхе.
- От кого?
- От сестры.
- От вашей сестры?
- Да! У меня есть богатая сестра, то есть она замужем за богатым человеком, очень набожным хасидом!
- Хасидом? - насторожился чиновник и переглянулся с остальными. - Нельзя ли вскрыть эту посудину?
- Отчего ж, с большим удовольствием, - сказал Давид и уже принялся было за веревочку, но в это время прибежала Сарра:
- Осторожно, ты разольешь!
- Чего ты боишься? - рассердился Давид. - Чего ты дрожишь? Что я тут разолью? Подумаешь, есть чего пугаться! Когда велят открыть, нужно открывать. Обыск - не ревизия правожительства!
- Ну, будет, будет, - перебил жандарм, - на вашем жидовском жаргоне успеете наговориться, когда мы уйдем. А пока извольте открыть банку.
Шапиро развязал веревочку, снял торжественно бумагу, и по всей комнате распространился пряный запах мастерски засоленных огурцов.
Обыск продолжался по всем правилам и прошел без особых инцидентов. Пересмотрено было решительно все, вплоть до Сёмкиных и Беттиных учебников. Книги оказались вне подозрения, и только одна заинтересовала ищеек: знаменитая "Агада", загнутая как раз на том месте, где была изображена вышеописанная картина жертвоприношения Авраама...
"Агада" была взята, к немалому удивлению Давида Шапиро, вообще не понимавшего цели обыска.
Из комнаты в комнату добрались и до Рабиновича. Давид объяснил, что здесь живет квартирант.
- А, кстати, вот он и сам, Рабинович!
- Очень приятно! - вежливо раскланялся чиновник, которого Давид принимал за судью, и спросил, чем Рабинович занимается.
- Дантист! - ответил Рабинович, а Давид поторопился добавить, что его квартирант еще, собственно, не дантист, а только учится зубоврачеванию.
- Очень приятно! - повторил судья. - Вы, очевидно, занимаетесь для правожительства?
Рабиновичу послышалась насмешка в подчеркнуто вежливом тоне спрашивающего. И он хотел было что-то ответить, но его предупредил Давид Шапиро.
- Видите ли, - сказал он, - этот молодой человек медалист и мог бы, конечно, быть студентом... но так как он еврей и не попал в "норму"...
Давид собирался очень подробно рассказать историю своего квартиранта, но надзиратель подмигнул ему и пресек повествование.
Комнату Рабиновича перерыли сверху донизу и не нашли ничего интересного, кроме пачки книг на столе.
"Судья" спросил, по этим ли книгам изучает Рабинович зубоврачебное дело.
- Нет, - сказал Рабинович,- это другие книги...
Увидев, что пачку книг связывают и намерены забрать, Рабинович попытался протестовать:
- Эти книги не мои, мне их дали на пару дней.
- Кто?
Рабинович почувствовал, что дело осложняется, и отмолчался.
- Будьте любезны открыть ящик стола!
- Пожалуйста!
Рабинович вытащил не без труда капризный ящик и опрокинул его вверх дном на стол.
Чиновник осторожно расправил все бумажки, заглянул в дневник, все сложил в портфель и уже перед уходом извинился за беспокойство и заявил, что бумаги и книги будут возвращены Рабиновичу через полицию...
***
- У вас ничего "нелегального" не было? - спросил Давид тревожно у квартиранта, когда все ушли.
- Ничего нелегального у меня найти не могли! Там и было-то всего несколько невинных книжек, неважные бумажки да еще письмо от сестры.
- У вас есть сестра? - удивилась Сарра.
- Есть! Разве я не говорил вам?
- Ни разу! Впервые слышу. Как ее зовут?
- Ну, мама! - сказала Бетти. - Мало того, что у него перерыли всю комнату и забрали все, что было, ты еще с допросом пристаешь!
- Какое тебе дело? - оборвала Сарра.- Что ему стоит сказать, как зовут его сестру?
- Ее зовут Верой! - сказала Бетти. - Ну что, тебе легче стало?
- Вера? - спросила Сарра.
- Ну да! Вера, А что такое?
Сарра покраснела и, чтоб скрыть свое смущение, обратилась к мужу:
- Что ты скажешь? Хоть бы раз человек сказал, что у него есть сестра и что ее зовут Вера!..
- Чудная женщина! - усмехнулся Давид. - Что тебя, собственно, так удивляет: то, что у Рабиновича есть сестра, или то, что ее зовут Верой?
- Ни то, ни другое! - пыталась извернуться Сарра. - Меня удивляет только одно, что Бетти знает о сестре Рабиновича, а я не знаю!
- Меня удивляет совсем другое! - сказал Давид Шапиро. - Уже прошла зима, вот уж, слава Богу, пасха, а ты все еще ничуть не поумнела!..
Все рассмеялись. Смеялась и Сарра, но никто не мог знать, какой камень в эту минуту свалился у нее с души...
И счастливая мать готова была забыть про обыск и про все переживания этого тяжелого дня. Давид, в свою очередь, радовался, что все прошло благополучно, и только никак не мог в толк взять, почему забрали "Агаду" и отчего сыр-бор разгорелся. Странные вещи творятся на свете!..
- Н-на! - проговорил он вслух, проводя руками по лицу. - Все хорошо, что хорошо кончается... А пока, не успеешь оглянуться, как уж праздник наступит... Пора в синагогу собираться!
Глава 32
ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Нет тайн на еврейской улице. Едва только закончился обыск у Шапиро и полиция удалилась, вся улица уже знала о том, что у Шапиро были "гости". Улица забурлила.
- Полиция среди бела дня!
- Да еще в канун пасхи!
- Что это означает?
Родственники, друзья, соседи, знакомые, все наперерыв спешили выразить Шапиро свое соболезнование, а кстати узнать подробности: как да почему?
Но всем им пришлось уйти с пустыми руками. Сарра, и без того по макушку погруженная в предпраздничные хлопоты, встретила соседское участие недружелюбно.
- Ничего не случилось. Ровно ничего. Полицейская глупость! Обыск у квартиранта. Осмотрели книжки, бумажки разные. Ничего не нашли. Сущий вздор!
- Ну, ничего так ничего. Хороших праздников вам!
Соседи ушли. Но им на смену явилась величественная Тойба Фамилиант с дочерьми.
Удалив молодежь в другую комнату и оставшись вдвоем с Саррой, Тойба начала выкладывать городские новости:
- Ох, Саррочка, душечка, в городе нехорошо! Все говорят об этом убийстве. Русские очень возбуждены. Толкуют о том, что убитого мальчика нашли возле ваших ворот. Дай Бог, чтоб не запутали в это дело Давида!
- Давида?! Какое отношение имеет к этому делу Давид?
- Ах, Сарра, голубушка, и вы еще спрашиваете? Нет ничего невозможного в наши дни. Разве вы забыли вечер пурим, когда вы были у нас и эта женщина пришла спрашивать вас о своем сыне?
Не жалея красок, Тойба Фамилиант рисовала картины одну другой мрачнее. Наконец, удостоверившись, что Сарра близка к обмороку, Тойба стала ее успокаивать: сейчас, мол, незачем говорить обо всем этом, потому что если что и случится, то не раньше чем на "ихнюю" пасху. Наконец, при малейшей тревоге Сарра может, недолго думая, забрать всех своих домочадцев (квартиранта тоже) и перебраться к ним, в верхнюю часть города. Они живут на очень спокойной улице - там все будут в полнейшей безопасности.
После бесконечных взаимных пожеланий к празднику женщины распрощались, и Тойба с дочерьми направилась домой.
***
По инициативе Сарры проводить тетю Тойбу пошла Бетти с неизменным своим спутником Рабиновичем.
Иссиня-черная ночь вырядилась в праздничные одежды, усыпанные мириадами сверкающих звезд...
От них струился неверный колеблющийся свет, в мерцании которого то выступали, то прятались счастливые лица влюблённой четы.
Они возвращались домой медленно, нарочно растягивая свою прогулку и возможность побыть наедине.
И теперь уже Рабиновичу казалось, что настало время раскрыть Бетти все свои тайны, излить душу. Рассказать все, от начала до конца, вплоть до того, что он намерен порвать со всем своим прошлым для того, чтобы устранить последнее препятствие.
Отчасти он уже подготовил ее. Он как-то рассказал, что история с теткой-миллионершей - сплошная выдумка, которая до поры до времени нужна ему по некоторым соображениям. Рассказал, что у него есть отец, который его очень любит, но не сходится с ним во взглядах по некоторым вопросам, и очень религиозная сестра - Вера, готовая за брата в огонь и в воду.
Говорил о том, что, несмотря на всю свою любовь к родным, ему придется порвать с ними, так как шаг, который он собирается предпринять, будет для них смертельным ударом.
Более точно Рабинович не объяснялся, но Бетти, не без некоторой досады, этот "шаг" истолковала по-своему. Ей не улыбалась война с отцом; она не понимала, откуда взялась у Рабиновича верующая сестра. Отца Рабиновича она представляла себе буржуем, разбогатевшим евреем, выскочкой, разыгрывающим аристократа. И для того чтобы Рабинович не кичился своим аристократизмом, она ему как-то намекнула, что, в противоположность своей мамаше, она ненавидит этих новоявленных богачей до тошноты...
- Что вы против них имеете? - спросил Рабинович, любивший её подразнить.
- Ничего я против них не имею. Я их просто терпеть не могу. Уж очень они противны - эти еврейские денежные тузы с одутловатыми брюшками, тройными затылками, пресыщенными губами и потухшим взором...
- Однако попасть к вам на зубок - удовольствие небольшое, - заметил Рабинович, любуясь ею.
- Упаси вас Господь! - шутливо ответила Бетти.
- Интересно бы попытаться.
- Не рекомендую - раскаетесь.
Рабинович вспомнил этот разговор. С тех пор прошло довольно много времени. И теперь, идя рядом, они чувствуют, как их влечет друг к другу все сильнее и сильнее.
Медленно идут они по улице, не нарушая торжественной тишины ненужными словами. Все чаще встречаются их взоры, все теснее пожатие рук, и, будто в полусне, тянутся друг к другу их губы.
Бетти вырвалась из рук Рабиновича и побежала вперед. Он помчался за ней.
В дом оба вошли раскрасневшимися, с предательски горящими глазами.
Сарра, подметив их возбуждение, спросила нарочито спокойно:
- Хорошо на улице?
И оба ответили в один голос:
- Чудесно! Восхитительно!
Глава 33
ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ
Давид вернулся из синагоги с обычным праздничным приветствием, уселся и стал спокойно справлять ритуал "сейдера".
Но лицо его было подернуто грустью, и в голосе больше, чем всегда, звучали минорные ноты. Впрочем, заметить такие детали могла только Сарра, сидевшая по правую руку мужа.
Кто бы сказал, что это та самая Сарра, которая своими руками соорудила весь этот праздник? Теперь руки ее сверкают белизною и бриллиантами старомодных колец, надетых по случаю праздника. Но больше всего сияет еще молодое, прекрасное, хотя и озабоченное, лицо Сарры. Душа ее переполнена печалью, особенно после визита Тойбы, испортившей настроение несколькими брошенными вскользь словами. К тому же она вспомнила, что среди забранных полицией у квартиранта бумаг была и фотографическая карточка Бетти... Что же это будет? Она глядит на дочь и на Рабиновича, сидящих рядом, и молит за них обоих Бога... В том, что они любят друг друга, она не сомневается. Это видно по всему. А сегодняшний вечер и эта торжественная трапеза сблизили их еще больше.
Началось с того, что Давид Шапиро, вернувшись из синагоги, обратился к Рабиновичу и попросил его надеть фуражку:
- Вы хоть и студент, и медалист, и наполовину гой, но это не имеет отношения к сейдеру. За сейдером еврей должен сидеть в фуражке!
Затем он усадил Рабиновича рядом с Бетти, дал им обоим одну "Агаду" и сказал дочери:
- Уж ты покажешь ему там, что читать и чего не читать... Он, наверно, в этом деле не очень-то смыслит...
Бетти переводит Рабиновичу слова отца, и оба чувствуют себя на седьмом небе.
Они сидят рядом, склонившись друг к другу, глядят в одну "Агаду", а мысли витают далеко-далеко...
У Бетти на устах еще горит поцелуй Рабиновича, и ей кажется, что следы его видят все окружающие. Как это случилось? Кто сделал первое движение: он или она? И что будет теперь? С кем он будет говорить и как будет говорить? Может быть, он вызовет своего отца, откормленного буржуя?..
"Нет. Этого он не сделает: он знает, как я к этому отношусь".
Так думает Бетти, перелистывая "Агаду", и встречается с его глазами.
- Будь моей! - говорят его глаза.
- Я твоя! Я давно твоя! - отвечают глаза Бетти, и ей кажется, что она видит своего возлюбленного насквозь, читает его мысли... Бедная, счастливая девочка! Если бы она могла знать, что сидящий рядом с ней человек с черной копной волос, с семитическим носом и еврейской фамилией, человек, прошедший уже через "процентную норму", "правожительство" и прочие еврейские привилегии, ведет свое происхождение не от праоцев Авраама, Исаака и Иакова, а... от потомственных почетных дворян!
Может ли Бетти предполагать, что отец "Рабиновича" - богатейший помещик Иван Иванович Попов, заметная фигура в сферах? Конечно, Иван Иванович Попов не может похвастать, что он происходит от "настоящих славутских Шапиро"; но этот недочет до некоторой степени компенсируется тем, что сам он - бывший губернский предводитель дворянства.
Кто бы мог подумать? Да и самому Рабиновичу могло ли прийти в голову год назад, что он будет справлять еврейскую пасху, будет сидеть за "сейдером", глядеть в "Агаду" и есть мацу? Чего только не передумал он, сидя за столом в этот пасхальный вечер...
Только на днях он прочел в газете сообщение о том, что, согласно распоряжению Т-ского губернатора (его дяди), из губернии высылается 450 еврейских семейств...
"Четыреста пятьдесят семейств! - думает он, заглядывая в "Агаду", - ведь это больше двух тысяч человек. И высылает их из губернии мой дядя не за воровство или преступления, а единственно за то, что они евреи... И вот снимается с насиженных мест этакая уйма народу и тянется неизвестно куда и почему по железным дорогам, рекам и шоссейным путям нашей необъятной страны...
Новый "исход из Египта" в двадцатом столетии. "Согласно распоряжению губернатора"... Ведь это - брат отца, Андрей Иванович Попов, человек с мягким характером и либеральным образом мыслей... Ведь это тот самый дядя Андрей, который вместе с отцом пылал негодованием, когда другой их брат, Николай, земский начальник, допустил, чтобы у него в округе высекли мужика! Дядя Андрей тогда назвал Николая "Аракчеевым". Как же он мог выслать обездоленных четыреста пятьдесят семейств? Они, конечно, умоляли оставить их на месте, посылали к губернатору депутацию..."
- Ну, вы, кажется, чересчур увлеклись "Агадой"! - сказала Бетти и, весело смеясь, захлопнула у него под носом книжку.
- Ах, Бетти! - возмутилась мать. - Какое тебе дело? Может быть, он еще хочет почитать "Песнь песней Соломона".
- Н-на! - сказал Давид. - По-моему, будет с него и "Агады". Можете снять фуражку, если вам уж не терпится!
Рабинович встал, с удовольствием скинул фуражку и сел с Бетти в сторонку поболтать. Давид затянул на старинный лад "Песнь песней", Сёмка подтягивал, а Сарра счастливыми глазами глядела на картину своего семейного благополучия.
Глава 34
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Утром первого дня пасхи, когда евреи, разодетые по-праздничному, вместе с женами и детьми направлялись в синагогу, торжественное настроение еврейской части города было нарушено мальчишками-газетчиками, выкликавшими нараспев:
"Портрет Чигиринского! Жидовский пейсах! Три копейки!.."
Мальчишки приставали, навязывали листок, а евреи из совершенно необъяснимых побуждений покупали его...
То была знаменитая газета, носившая громкое название "Двуглавый орел". Обычно убогий, хулигански-бесстыдный листок ради еврейского праздника принарядился, увеличился в формате и украсил первую полосу большим портретом истерзанного Володи Чигиринского. Под портретом надпись вопила крупным шрифтом: "Помни, православный русский народ, имя умученного от жидов младенца Владимира Чигиринского! Берегите своих детей! 17 марта жидовская пасха..."
На других страницах был помещен ряд погромных статей. Одна из них была подписана самим редактором, не постеснявшимся прибавить к своему имени сан священника. Другая - неким "большим специалистом" по части "еврейских сект" и их обычаев студентом Коршуновым.
Первые два дня праздника прошли относительно спокойно... Но в первый промежуточный день, совпадавший со страстным четвергом, еврейская улица торжественно зашевелилась. Евреи шушукались, говорили полусловами и потихоньку укладывали вещи, выбирая наиболее ценные... И потихоньку же стали перетаскивать их в ломбард.
Но если люди среднего достатка, мелкая буржуазия дрожали за свои скудные ценности, то левиафаны городов - крупные богачи - спасали прежде всего собственную шкуру, которую они расценивают, как известио, очень высоко...
В теченне двух дней канцелярия губернатора была завалена прошениями о выдаче заграничных паспортов. Писцы работали как каторжники. "Видно, - шутили они, - наши еврейские крезы повредили себе желудки мацой! Все едут за границу!"
За богачами следом стали разъезжаться и буржуи второго сорта. Не за границу, а куда-нибудь, лишь бы не оставаться в городе, где назревает погром.
В городе остались извечные козлы отпущения, пассажиры третьего класса житейского корабля... Мелкие лавочники, ремесленники, маклеры, учителя и просто нищие, которые стали думать о спасении в самую последнюю минуту.
Это было в субботу, накануне "светлого христова воскресенья", на каковой день и предполагалась резня.
Но так как в субботу евреям нельзя ездить по железной дороге, они бросились к пароxодам. Пристань превратилась в походный лагерь, а пароходная касса стала центром военных действий. Полиция в неусыпной заботе о том, чтобы евреи "сами себе погрома не устроили", наводила порядок всеми доступными ей средствами...
А субботним вечером и в ночь под воскресенье все улицы, ведущие к вокзалу, были запружены евреями, женщинами и детьми, образовавшими бесконечную очередь за билетами. Выстоять все время не было никакой возможности, и евреи расположились не без комфорта просто на мостовой, у своих узлов и чемоданов, и ни за что не желали возвращаться в город...
Их успокаивали, говорили, что к губернатору уже отправилась депутация, но они упорно возражали: "Пусть богачи остаются!.."
Несчастные люди даже не подозревали, что богачи в это время колесили уже по Европам и подъезжали - кто к Монте-Карло, кто к Ницце и к другим укромным уголкам, где можно и в рулетку поиграть, и в картишки перекинуться, и вообще поразвлечься...
Среди массы беженцев на улице под открытым небом находилось и семейство Шапиро в полном сборе, включая и квартиранта, сына губернского предводителя дворянства, племянника губернатора и земского начальника - Григория Рабиновича-Попова...
***
Давид Шапиро крепился до тех пор, пока контора, в которой он служил, оставалась на месте. Но в пятницу, придя на службу, он нашел замок на дверях и узнал, что хозяева укатили за границу. Тогда он утратил последние остатки мужества и заявил жене по секрету:
- Сарра, дела обстоят очень скверно! Надо спасать детей и себя...
- Горе мне! - заломила руки Сарра! - Что? Уже бьют?
- Тише! Не кричи так! Еще никого не бьют! Что это за несчастье? Слова сказать нельзя!..
Обычная пикировка на сей раз закончилась тем, что супруги принялись согласно укладывать вещи. Все это надо было проделать по секрету от детей. Бетти с Рабиновичем, к счастью, не было дома, а Сёмке пытались объясннть отъезд вымышленной причиной. Но это был излишний труд: Сёмка за свою короткую жизнь уже успел вкусить от прелестей погрома и сразу понял, чем тут паxнет... В самый разгар сборов, однако, пришли Бетти и Рабинович.
- Это еще что за новости? - заволновалась Бетти. - Куда вы собираетесь? Удирать? Можете сколько угодно! Я с места не двинусь!
Рабинович, сообразивший, в чем тут дело, немедленно согласился с Бетти в том, что бежать неразумно. Во-первых, никакого погрома не будет, а во-вторых, если что и будет, то поддаваться панике не следует.
- Это вы так говорите? - сказал Давид. - Вы ничего не знаете о еврейских горестях! Где вы были в пятом году?
Прошла пятница. Семья Шапиро разбилась на два лагеря. В одном - Давид, Сарра и Сёмка, готовые бежать куда глаза глядят, в другом - Бетти и Рабинович, удерживавшие их.
Наступила суббота. Ехать по железной дороге уже нельзя было, а о пароходе Бетти и слушать не хотела.
Тогда Сарра вспомнила предложение Тойбы Фамилиант - в опасный момент перебраться к ней. Их район считался безопасным.
С большим трудом удалось уговорить Бетти и Рабиновича пойти туда.
Шли пешком. Усталые, кое-как доплелись и... нашли ворота на запоре. После нескольких настойчивых звонков вылез дворник, успевший уже заблаговременно "разговеться". Увидав гостей-евреев, он встретил их приветствием, включавшим весьма непочтительное поминание родителей. Шапиро вскипел и стал объясняться с дворником, но его прервал Рабинович: