Страница:
Квинт, невольно задержавшийся на горбе дюны, кубарем скатился вниз, дабы не слышать произнесенного имени.
Когда фрументарий вернулся, Элий сидел неестественно прямо и смотрел прямо перед собой. Квинт молчал, не зная, что и сказать. Ему хотелось возразить, разубедить. Но слов не находилось.
Двадцать лет не видеть Города… Даже ради Марции Элий не мог согласиться на такое. А сейчас отважился.
Сам себя вырвал из жизни. Где-то далеко в Риме стрелки продолжали отсчитывать минуты и часы. Но уже без Элия. Он умер. Хотя и продолжал двигаться, слышать, говорить. Он смотрел на песчаные дюны, а видел курию, костры, золоченый милеарий, храм Сатурна с бронзовыми скрижалями, а над форумом в синеве храмы Капитолийской триады.
Элий чувствовал, как слезы скатываются по щекам, но не пытался их стереть.
— Двадцать лет — большой срок, — произнес наконец фрументарий. Элий не ответил. — Больше года уже прошло, — продолжал Квинт наигранно бодрым голосом. — Ты покинул Рим в январе семьдесят пятого. Осталось почти девятнадцать. М-да… Моя мамаша умрет к этому времени.
— Ты-то при чем? — спросил Элий почти зло.
— Я твоя тень. Как тень может вернуться в Рим без своего господина? И потом, я тоже виноват. Лучший соглядатай не нашел Триона.
Соглядатая надо наказать. Хотя бы за хвастовство.
— Хочешь быть похожим на меня. Квинт?
— Хочу быть твоим другом.
— Ты и так мой друг.
— А я друг?..
Квинт обернулся. Роксана шла к ним. Даже походка ее изменилась. Она больше не покачивала бедрами, ступала, будто по невидимому канату. Подошла, остановилась. Несколько мгновений все молчали. Казалось, Элий не замечал ее, занятый собственными мыслями.
— Корд с Камиллом починили фургон и пригнали его на оазис. Все уже собираются, — сказала Роксана бесцветным голосом.
Элий бросил взгляд на Квинта и поднялся, сообразив, что надо дать этим двоим несколько минут наедине.
Отошел на несколько шагов, обернулся. Роксана стояла, обхватив себя руками, будто ей было очень холодно. Элию показалось странным, что Квинт даже не сделал попытки обнять девушку. Прежде она нравилось фрументарию. Или прошло слишком много времени? Роксана что-то говорила. Квинт слушал.
Преторианцы в самом деле грузились в фургон. Корд, перемазанный по уши маслом, рассказывал уже в третий раз, как починил машину. И как облетел на авиетке вокруг дозором поглядеть, нет ли поблизости Малековых людей. Но нигде не заметил ни соглядатаев, ни погони. Видимо, потеряв надежду, охранники вернулись в крепость.
— Неофрон с Квинтом сцепились, — сообщил Кассий Лентул, подбегая. — Сейчас точно прикончат друг друга…
Дрались они страшно. По-звериному хрипя, норовя каждым ударом покалечить друг друга или даже убить. Роксана стояла подле и смотрела, даже не делая попытки разнять дерущихся. На мгновение двое мужчин отпрянули друг от друга, переводя дыхание и собираясь с силами. У Неофрона рот был полон крови. У Квинта глаз заплыл, и из носа текло струёй.
— Прекратите! — крикнул Элий. — Или взбесились от жары?!
— Он пустил ее по рукам! — Квинт тыкал пальцем в Неофрона, будто нажимал на невидимый спусковой крючок. — Он заставил ее переспать с десятком солдат. Мерзавец!
— Я ее проучил, — Неофрон сплюнул кровавую слюну. — Она была осведомителем императора. Из-за нее все наши планы пошли к Орку в пасть.
— О чем ты говоришь? — Элий в недоумении перевел взгляд с Квинта на преторианца. — Она попала в плен к монголам… Но при чем здесь…
— Не о монголах речь! Он заставил ее спать с гвардейцами.
— Из-за нее пал Нисибис! Это она передала радиограмму, что Элий жив!
— А я настучал вам в свою очередь! Это я, я ее раскрыл! — орал Квинт. — Я сам! Лично! Чтобы перекрыть источник информации. Она обязана была делать то, что делает. А что сделал ты?! Зачем? Элий! — Квинт повернулся к нему. — Как ты позволил такое? — Кулаки Квинта сжимались и разжимались.
Роксана по-прежнему стояла неподвижно. Лишь слабая нехорошая улыбка скользнула по ее губам.
— О чем он говорит? — спросил Элий.
— Не знаю. Кажется, о тебе. — Что-то от прежней дерзкой, надменной Роксаны мелькнуло на мгновение в ее взгляде и пропало.
— Элий был ранен и ничего не знал, — честно признался Неофрон.
— Но знал Рутилий. — Роксана выглядела почти невозмутимой. Бешенство Квинта казалось неестественным, почти преувеличенным рядом с ее спокойствием.
— Рутилий погиб, — напомнил Неофрон.
— Зато ты жив! — заорал Квинт. — Я оставлю тебя в пустыне, брошу на растерзание Малеку…
— Да прекрати ты! — равнодушно пожал плечами Неофрон. — Я немножко поучил бабенку. Из-за нее погибло столько ребят. Я заставил ее ублажить нескольких мальчишек перед тем, как их прикончили варвары. Или тебе, Роксана, не понравились наши ребята? Клянусь Венерой, все они были предупредительны и нежны. А один чуть не плакал от восторга и клялся, что женится на тебе, если вернется в Рим. К сожалению, он остался в Нисибисе. Свои ошибки надо искупать. А уж после, когда она попала в плен, ее трахали по очереди Малековы прихвостни. Так что не все ли равно, сколько человек ее поимели — десять или двадцать. Вагина выдержала — можешь туда засунуть свой меч.
Квинт выхватил из кобуры «магнум». Элий успел толкнуть фрументария под руку. Выстрел прозвучал, но пуля улетела в небо.
— Ну вот и плата за воспитание! — пожал плечами Неофрон. Кажется, он нисколько не испугался. И не удивился.
Роксана, видя, что драка закончилась несколькими зуботычинами, ушла. Ее не интересовало, что эти трое наговорят друг другу. Квинт уже не убьет Неофрона — это было ясно.
— Я как глава этого маленького отряда вдали от Рима, — сказал Элий, — приговариваю тебя, Неофрон, к изгнанию. Десять лет ты не имеешь права на возвращение. И рядом с нами не желаю тебя видеть. Как только мы выберемся из пустыни, ты уйдешь.
— Но… — начал было Квинт.
— Я уйду, — неожиданно почти охотно согласился Неофрон. — Но ты не имеешь права никого ни к чему приговаривать, Элий. Или ты не слышал, что сказал Квинт? Нас всех приняли за мертвецов. Нас оплакали, нам воздвигли кенотафы. Ты еще не забыл право? Отныне мы не римские граждане. Мы изгои. Мы даже не имеем права носить тоги. Ты — варвар, Элий. И теперь только Риму решать, сколько лет нам шляться вдали от родного порога. Но я уйду. Я даже не буду выбираться из пустыни вместе с другими. Уйду один. Позволит Фортуна — спасусь, нет — погибну.
Он повернулся и демонстративно пошел к водоему. Элий решил, что это только жест. Но через несколько минут силуэт Неофрона с мешком за плечами мелькнул на фоне золотистого горба дюны и исчез.
Квинт уселся на песок, обхватив голову руками. Элий подошел к нему.
— Я хочу тебе сказать… — начал было он.
— Уйди, — выдавил Квинт. — Очень прошу тебя, уйди.
Элий не настаивал и отправился искать Роксану. Та стояла на верхушке дюны и смотрела, как Неофрон движется в фиолетовом провале, взбираясь на очередной песчаный холм. Сейчас он поднимется, перевалит через хребет и скроется из глаз.
— Чтоб он сдох, чтоб он сдох, чтоб он сдох, — повторяла она.
— Роксана! — окликнул ее Элий. Она оглянулась.
— Я курю. — Она улыбнулась отстранение. — Корд привез табачные палочки. Какая прелесть! Кофе и табачные палочки.
В сухом воздухе пустыни свет ложился яркими пятнами, и рядом со светом сразу возникала коротким чернильным росчерком тень. Здесь только свет и только тень — без полутонов и рефлексов, без голубоватых туманов, здесь нет нужды в лессировках. Свет и тень, а меж ними ни малейшего зазора. Нет оправданий и извинений, только проступок и неминуемая кара, и даже слово адвоката кажется неуместным на хребтине песчаной дюны, отделяющей белое от тьмы.
— Почему ты не рассказала мне о выходке Неофрона раньше? — спросил Элий. Роксана пожала плечами:
— Зачем? В маленьком кружке пленных началась бы свара. Это было бы на руку Малеку. Я не стала ничего говорить. А теперь я чуть-чуть отмщена.
— Но ты рассказала это Квинту.
— Он бы все равно узнал. Рано или поздно. Лучше раньше.
— Ты хотела, чтобы он отомстил обидчику. Тебе плевать на Квинта.
— Если честно, то да. Можешь передать ему мои слова.
— Я не передаю никому чужих слов.
— Ладно-ладно, я знаю — ты благороден, Элий. С тобой можно даже играть в морру в темноте. Но меня тошнит от твоего благородства. А тебя самого не тошнит? Ведь мы с тобой схожи. А? Нас обоих оттрахали. Что ты чувствовал, когда полз под ярмом? Когда тебя хлестали. плетью?
Он не удивился ее словам: обида зачастую переплавляется в яд. .
— Тебя радует мое унижение? Но этой радостью ты унижаешь только себя.
— Пустые слова. На твоем теле скоро не останется живого места от ран, а ты болтаешь о пустяках, Элий.
— Я — гладиатор, Роксана. Я не болтаю, а дерусь.
— За что?
— За победу.
— Пока что ты мало похож на победителя.
— Мы вернули себе свободу.
— А сколько мы потеряли? Ты уверен, что молоденькая женушка терпеливо ждет тебя в Риме и не пустила к себе в постель какого-нибудь красавца-гвардейца? Если ты уверен в чьей-то верности, то ты точно свихнулся. Но несмотря на то, что с мозгами у тебя явно не в порядке, ты мне нравишься, Элий. А я нравлюсь тебе?
— Нравишься, — честно признался Элий. — Ты похожа на Марцию.
— Только и всего? Я на кого-то похожа? Только поэтому? — Она неестественно расхохоталась. — Ну спасибо, утешил. Век не забуду. — Она задохнулась, будто на мгновение разучилась дышать, потом вновь расхохоталась.
— Что будешь делать дальше? — Элий, казалось, не замечал ни обидных слов, ни истерического хохота.
— Как что? Вернусь в Рим, найду хорошее местечко. Или буду писать на пару с Гнеем библион. Гней — про то, как таскал ведра с дерьмом. Я — про то, как за ночь ублажала по десять мужиков. — Табачная палочка догорела почти до самого мундштука, и Роксана едва не обожгла губы. — Ты злишься на меня, да? Как Неофрон? Считаешь — я виновата?
— Нет. Ты служила императору. Не твоя вина, что он обратил твою преданность во зло.
— Глупец мог бы спрятаться за эту формулировку. Но не я. Я знаю, что виновата. Должна была понять, какова игра. И кто с кем против кого. Но не поняла. В том и виновата. И ты понимаешь это, и Квинт понимает. Потому и сторонится меня. Глупость — тоже вина. Мне надо было встать на твою сторону. Мы бы отстояли Нисибис. Ты бы стал императором. А я… Я бы на пару с Гнеем написала библион. Он бы про то, как мы обороняли стены. А я бы про то, как трахалась с мужиками. Как видишь, разницы почти никакой. Во втором варианте немножко поменьше дерьма, побольше патриотизма.
Было решено, что авиатор Корд улетит вместе с Элием, а остальные будут выбираться из пустыни в фургоне. Квинт потом отыщет Элия. Договорились встретиться в Танаисе. Намеренно был выбран город за пределами Империи. Известие, что Цезарь жив (пусть и бывший Цезарь), всколыхнет Империю. Следовало пока держать это в тайне. Преторианцы клялись молчать. То, что они спаслись, еще не означало, что спасся и он. В Риме считали, что Цезарь погиб до падения Нисибиса. Актеры-самоучки Рутилий и Кассий Лентул неплохо сыграли свою краткую пьесу под названием «Гибель Цезаря», а Элий бессознательно (в смысле самом прямом) им подыграл. Руфин выступил с армией наконец. Но времени не хватило… Финал, как в любой жизненной пьесе, наступил слишком рано, и представление кончилось провалом.
Квинт передал Элию сто золотых монет. Еще сотня была у авиатора Корда на случай, если каким-то образом они разойдутся. Этих денег должно было хватить, чтобы добраться до края света. Элия обрядили арабом — в белую тунику с длинными рукавами, поверх накинули коричневую аббу, седые волосы полностью скрыл белый платок, стянутый двумя шнурами. Корд оделся точно так же. Элий попрощался со всеми. Его охрана возвращалась в Рим, сам же он отправлялся в добровольное изгнание. Квинт был сам не свой. Он то повторял Элию краткие наставления, то замолкал на полуслове и смотрел на Роксану. Но едва она делала шаг навстречу, как Квинт отворачивался и уходил. В фургоне в присутствии трех десятков свидетелей вряд ли им удастся объясниться.
Элий не знал, может ли он вмешаться. Но все же спросил фрументария:
— Не хочешь с ней переговорить?
— Не хочу, — спешно ответил тот.
— Почему?
— Боюсь. Не хочу ничего больше знать.
Мотор в авиетке Корда захрипел. Стрелка альтиметра дернулась и стремительно завертелась. Машина заваливалась на бок. Застывшие волны белого песка неслись навстречу. Элий изо всей силы вцепился в подлокотники кресла. Желудок подпрыгнул и очутился в горле. Мерзкую пустоту в животе хотелось чем-то немедленно заткнуть.
Винт еще трепыхался, еще молотил воздух, как тонущий в реке неумелый пловец. Неожиданно мотор закашлял и вновь заработал, верченье лопастей слилось в дрожащий круг. Самолет выровнялся у самой земли, протянул еще сотню футов и зарылся в песок. Элия выкинуло из кабины.
Он не пострадал, лишь на мгновение потерял сознание. Когда очнулся, то все было по-прежнему: зарывшийся в песок самолет и лежащий рядом Корд.
Элий ползком добрался до авиатора. Корд не двигался. Элий плеснул ему в лицо из фляги. Авиатор дернулся, приоткрыл глаза, даже сделал попытку приподняться, но тут же повалился обратно на песок.
— Что с самолетом? — спросил Корд.
— Лежит, — отвечал Элий лаконично.
— Нам крышка.
Корд взял у Элия из рук флягу, сделал глоток.
— Попробуем починить? — предложил Элий.
— Попробуем, конечно… — согласился Корд и стал выбираться из песка.
Элий смотрел, как оранжевые струйки медленно стекали вниз. Песок… быть может, это последнее, что они увидят в своей жизни. Корд поднялся, обошел самолет. Элий отвернулся, понимая, что присутствует при осмотре смертельно больного.
В футе от его ноги мирно свернулась огромная желтая змея. Элий никогда не думал, что в пустыне водятся змеи таких размеров. Уж скорее в джунглях Новой Атлантиды можно обнаружить подобную тварь. Весила она никак не меньше человека. Змея смотрела на римлянина желтыми прозрачными глазами. Элий не испугался, ибо узнал змею. В своих снах (или бреду) он разговаривал с нею. Может быть, это бывший гений? Может, это гений пустыни?
— Приветствую тебя, гений, — сказал Элий.
— Привет, — отвечала змея (или змей). — Только я не гений. Называй меня Шидурху-хаган. Я твой союзник.
— В первый раз слышу о таком, — признался Элий.
— Иногда мы не знаем друзей по именам. Но все равно я решил тебе помочь.
Элий провел ладонью по лицу и прикрыл глаза. Может быть, этот змей ему только кажется? Привиделся от жары и жажды и…
Элий открыл глаза. Рядом с ним сидел юноша со скуластым смуглым лицом. С его азиатскими чертами странно контрастировали золотистые волосы, цветом точь-в-точь как песок пустыни.
Подошел Корд, отирая ветошью перепачканные руки.
— Самолет не восстановить, — признался он. На Шидурху-хагана он не обратил внимания — как будто тот с самого начала был в их авиетке и потерпел вместе с ними аварию. Или Корд считал, что в пустыне так же легко прийти в гости, как и в Риме?
— Здесь недалеко есть колодец, — сказал Шидурху-хаган. — Могу проводить. Элий посмотрел на Корда.
— Мне-то что, — авиатор пожал плечами. — Пусть ведет куда хочет. Моя птица больше не полетит.
— Идти лучше вечером, — сказал их новый знакомый. — Сейчас слишком жарко. Отдыхайте. Нам понадобятся силы. До железной дороги далеко.
Корд не возражал, он забрался под самолет и улегся в его тени. Элий, мельком глянув на авиатора, заметил, что тот не спит, а трогает пальцами изуродованный корпус.
— Ты построишь другой самолет, когда доберемся до Танаиса, — сказал Элий.
— Это первый, — признался Корд. — С первым никто не сравнится. Никогда.
Элий закрыл глаза и попытался заснуть. Странно, жажда его почти не мучила. В мыслях он уже пересек пустыню и был где-то далеко, шел по неведомой дороге среди зелени, и на желтый песок дорожки падали восхитительные фиолетовые тени. Гроздья зеленого недозрелого винограда свешивались к лицу. А навстречу ему шла Летиция и вела за руку малыша… Элий проснулся.
Солнце уже клонилось к западу. Пора было трогаться в путь. Элий знал, что не умрет. Его спутники могут погибнуть. А сам он выживет. Для него одного прилетит с далекого севера туча и прольется обильным дождем. Что за желание загадал для него Юний Вер? Что такое он должен исполнить на земле, чтобы заслужить смерть? Может быть, он будет жить вечно? Может, он станет подобен богам? Но ведь он будет стареть. В сто лет он превратится в развалину. Все, кого он любил, умрут. А он будет жить, жить, жить.
— Да, жить вечно — это почти что проклятие, — подтвердил Шидурху-хаган.
— Я заговорил вслух? Белокурый азиат покачал головой.
— Нет. Но я слышу тебя. Если хочешь скрыть от меня мысли, не думай так явственно, будто разговариваешь сам с собою. Ясность мысли — не всегда достоинство.
— Ты чародей?
— Ну, вроде того.
— Почему ты решил мне помочь?
— У нас общий враг. Чингисхан.
— Этого достаточно, чтобы стать друзьями?
— Вполне.
Они достали из самолета вещи — фляги с водой, сумки с провизией, надели заплечные мешки, замотали белыми тряпками лица. Из металлических тяг разбитой авиетки сделали тонкие трости — на случай, если кто-то попадет в зыбучие пески, за такую трость можно вытянуть неудачника. Шидурху-хаган вместо того, чтобы подняться, распластался на песке, вытянулся и вновь превратился в змею. Когда совсем стемнело, на спине его начал светиться зеленоватый узор. Он полз вперед, а они шли по его следу. Иногда проваливаясь в песок, иногда выбираясь на каменистую поверхность. Тогда шагалось легко. Они торопились. Но к утру выбились из сил. На зубах скрипел песок. Губы потрескались и запеклись. Пот больше не выступал на висках — не осталось для этого влаги. Но они продолжали идти. Иногда Корд падал, тогда Элий его поднимал. Шидурху-хаган видел, как аура вокруг тела Элия то вспыхивает, то гаснет.
Пески сменились скалами, то там, то здесь торчащими из песка. Иссеченные, как морщинами, ветром и песком, они свидетельствовали об одном: здесь нет воды.
Элий остановился, несколько мгновений всматривался в пустыню и вдруг сказал:
— Надо взять правее. Колодец там.
— Откуда ты знаешь? Элий пожал плечами:
— Мне померещился колодец. Я увидел его.
— Хочешь сказать, что я сбился с пути?
— Не так уж много. Сделай поправку на изменение сущности, и ты поймешь, что ошибка твоя вполне закономерна.
Шидурху-хаган повернул туда, куда указал римлянин. Корд уже почти не мог идти. Элий буквально тащил его за собой. Корд заговаривался, ему мерещились в ночной пустыне сады Кампании и храм на макушке ближайшей скалы.
На рассвете они наконец вышли к колодцу. Сложенный из черного камня круг посреди серой унылой поверхности. Окруженный кустиками тамариска и зонтичными акациями с мелкими колючими листьями, он обрадовал их куда больше, чем пышный сад. Черный круг, как черный лаз в иной мир. У колодца их ждали. Черный пес без единого светлого пятна лежал в тени. Шидурху-хаган вновь превратился в человека, пес вскочил, радостно гавкнул. И добавил по-человечьи:
— В ближайшие три дня никакой опасности. Вражеских войск поблизости нет.
— Хороший песик, — сказал Элий. — Это что-то вроде службы разведки?
— Вроде того, — уклончиво отвечал Шидурху-хаган.
Юноша опустил вниз бурдюк на веревке, тот громко плеснул о воду. Вода. Они пили жадно. Пили и не могли напиться. Корд долго не верил, что пьет настоящую воду. Думал — он уже в Элизии, и умершие друзья поливают его водой. Потом пришел в себя и заговорил об авиетке. Ему стало казаться, что ее можно починить. Он порывался идти назад. Вдвоем Элий и Шидурху-хаган насилу его остановили.
Напившись, они наполнили фляги. Пес смотрел на их суету скептически.
— Неужели нельзя быть немного воздержаннее? — спросил пес. — Подобное проявление эмоций чрезмерно. Что бы вы сказали, если б я стал прыгать в воздух, визжать от радости и лизать каждого в лицо при встрече? Наверное, стали бы орать на меня, или хуже того — отхлестали. Так чего же вы кричите так пронзительно и обливаетесь водой? Вы же люди.
Элий опустился на колени перед собакой. Капли воды, приятно щекоча кожу, стекали по спине и груди.
— Можешь лизнуть меняв лицо, — милостиво разрешил он псу.
— Вот еще, — ответил тот надменно. — Мне это не доставит никакого удовольствия.
— Ты как будто предсказывал будущее своему хозяину, — небрежно заметил Элий. — И мне тоже можешь предсказать?
— Это несложно. — В ближайшие три дня ты не умрешь.
— Я не умру и в ближайшие три года, — легкомысленно предположил Элий.
— Ну вот за это я бы не поручился.
— То есть через три года я умру?
— Можешь умереть, а можешь и не умереть.
— А что должно произойти, чтобы я умер? — допытывался Элий.
— Не знаю. Но пока что три дня тебе гарантированы.
— А ты щедрый.
— Не ко всем.
— У меня тоже есть пес. Но почему-то тот не умеет говорить.
— Просто ты его не понимаешь.
— И как мне его понять?
— Будь ты моложе, я бы посоветовал тебе: научись. Но ты слишком стар, чтобы учиться. Но ты мне нравишься. И я открою тебе одну нашу маленькую собачью тайну: любая самая глупая собака знает о грядущей смерти хозяина за три дня. Ведь все мы родственники Цербера. Поэтому обычные люди держат собак для охраны, а мудрецы — чтобы узнать заранее, что смерть приближается, и успеть приготовиться. Вот я и говорю: три дня у тебя еще есть — я не чую твоей смерти.
Около колодца они дожидались темноты. Корд заснул. Элий сделал из своей аббы что-то вроде маленького шатра и улегся в тени. Спиной прислонился к каменному кругу колодца. И вновь черная шахта показалась ему входом в другой мир. Однажды Элий спускался в подобную тьму. Пес положил ему голову на колени.
Шидурху-хаган наблюдал, как пульсирует аура римлянина.
— Ты обещал мне рассказать, как избавить мир от войн, — напомнил Элий.
— Не сейчас. В пустыне нельзя об этом говорить. Дэвы услышат.
— Когда же?
— Скоро.
Глава 16
Малек ожидал, что посланец Летиции будто куда солиднее. А явился какой-то пройдоха. Лицо подвижное, обезьянье, не внушающее доверия, мерзавец — оттиснуто у посланца на лбу. Одет невероятно: зеленая шелковая туника, абба, расшитая золотом, островерхая шапка унизана драгоценностями (скорее всего, фальшивыми), за поясом — кинжал с золотой рукоятью. Все пальцы в перстнях. Посланец то присюсюкивал, то пришептывал, и спрашивал каждые пять минут, какой лупанарий самый лучший. Сущий идиот. По первому требованию проходимец выложил сто тысяч сестерциев, но с условием, что они отправятся в лупанарий. Малек согласился.
Поехали. По дороге передумали. Завернули в первую попавшуюся таверну. Там выпили. Малек хотел отказаться — партнер не отпускал. Пришлось удовлетворить просьбу нелепого посланца.
— Римляне стоят очень дорого, — бормотал проходимец. — Безумно дорого. А вот я бы лично не дал за них и асса.
— Это точно, — подтвердил Малек.
— А сейчас мы идем в лупанарий. Вот только еще по одной. На ход ноги.
Это был уже третий ход ноги, но посланец забыл об этом. И Малек тоже.
Они выползли из таверны буквально на карачках, чтобы тут же перебраться в соседнюю. И там тоже принять на ход ноги. Ноги, разумеется, уже не шли.
Римляне совсем не умеют пить.
Очнулся Малек наполовину зарытым в песок. Солнце стояло в зените. Голова раскалилась. Она горела. Она пылала. Если бы кто-нибудь оказал божественную милость и брызнул водою на лоб торговца живым товаром, вода бы зашипела. Но никто не собирался лить воду Малеку на лоб.
Малек перевернулся на бок и застонал.
— Кажется, он живой, — сказал кто-то. Малек решил, что это какой-нибудь дэв. Но потом узнал голос посланца Летиции.
— Квинт?
— Он самый, — отозвался тот. — Хотя поначалу я думал назваться другим именем. Небось плохо тебе?
— Ужасно.
— Мне тоже, — признался Квинт. — А будет еще хуже.
— Что значит — еще хуже?
— Когда ты начнешь умирать от жажды.
— Я уже умираю.
— Так быстро? Ну ты и слабак. Слова Квинта отрезвили Малека. Работорговец поднялся. Протер глаза и огляделся.
Перед ним простирались дюны. Гребни желтого песка поднимались на западе, на востоке, на юге и севере. Вдвоем с Квинтом они сидели в неглубоком песчаном котловане. И вокруг — никого. Лишь небо над головой и в небе две черные точки. Птицы, — догадался Малек, и его затошнило то ли при мысли о птицах, то ли от вчерашней неумеренности и сегодняшней жары.
Когда фрументарий вернулся, Элий сидел неестественно прямо и смотрел прямо перед собой. Квинт молчал, не зная, что и сказать. Ему хотелось возразить, разубедить. Но слов не находилось.
Двадцать лет не видеть Города… Даже ради Марции Элий не мог согласиться на такое. А сейчас отважился.
Сам себя вырвал из жизни. Где-то далеко в Риме стрелки продолжали отсчитывать минуты и часы. Но уже без Элия. Он умер. Хотя и продолжал двигаться, слышать, говорить. Он смотрел на песчаные дюны, а видел курию, костры, золоченый милеарий, храм Сатурна с бронзовыми скрижалями, а над форумом в синеве храмы Капитолийской триады.
Элий чувствовал, как слезы скатываются по щекам, но не пытался их стереть.
— Двадцать лет — большой срок, — произнес наконец фрументарий. Элий не ответил. — Больше года уже прошло, — продолжал Квинт наигранно бодрым голосом. — Ты покинул Рим в январе семьдесят пятого. Осталось почти девятнадцать. М-да… Моя мамаша умрет к этому времени.
— Ты-то при чем? — спросил Элий почти зло.
— Я твоя тень. Как тень может вернуться в Рим без своего господина? И потом, я тоже виноват. Лучший соглядатай не нашел Триона.
Соглядатая надо наказать. Хотя бы за хвастовство.
— Хочешь быть похожим на меня. Квинт?
— Хочу быть твоим другом.
— Ты и так мой друг.
— А я друг?..
Квинт обернулся. Роксана шла к ним. Даже походка ее изменилась. Она больше не покачивала бедрами, ступала, будто по невидимому канату. Подошла, остановилась. Несколько мгновений все молчали. Казалось, Элий не замечал ее, занятый собственными мыслями.
— Корд с Камиллом починили фургон и пригнали его на оазис. Все уже собираются, — сказала Роксана бесцветным голосом.
Элий бросил взгляд на Квинта и поднялся, сообразив, что надо дать этим двоим несколько минут наедине.
Отошел на несколько шагов, обернулся. Роксана стояла, обхватив себя руками, будто ей было очень холодно. Элию показалось странным, что Квинт даже не сделал попытки обнять девушку. Прежде она нравилось фрументарию. Или прошло слишком много времени? Роксана что-то говорила. Квинт слушал.
Преторианцы в самом деле грузились в фургон. Корд, перемазанный по уши маслом, рассказывал уже в третий раз, как починил машину. И как облетел на авиетке вокруг дозором поглядеть, нет ли поблизости Малековых людей. Но нигде не заметил ни соглядатаев, ни погони. Видимо, потеряв надежду, охранники вернулись в крепость.
— Неофрон с Квинтом сцепились, — сообщил Кассий Лентул, подбегая. — Сейчас точно прикончат друг друга…
Дрались они страшно. По-звериному хрипя, норовя каждым ударом покалечить друг друга или даже убить. Роксана стояла подле и смотрела, даже не делая попытки разнять дерущихся. На мгновение двое мужчин отпрянули друг от друга, переводя дыхание и собираясь с силами. У Неофрона рот был полон крови. У Квинта глаз заплыл, и из носа текло струёй.
— Прекратите! — крикнул Элий. — Или взбесились от жары?!
— Он пустил ее по рукам! — Квинт тыкал пальцем в Неофрона, будто нажимал на невидимый спусковой крючок. — Он заставил ее переспать с десятком солдат. Мерзавец!
— Я ее проучил, — Неофрон сплюнул кровавую слюну. — Она была осведомителем императора. Из-за нее все наши планы пошли к Орку в пасть.
— О чем ты говоришь? — Элий в недоумении перевел взгляд с Квинта на преторианца. — Она попала в плен к монголам… Но при чем здесь…
— Не о монголах речь! Он заставил ее спать с гвардейцами.
— Из-за нее пал Нисибис! Это она передала радиограмму, что Элий жив!
— А я настучал вам в свою очередь! Это я, я ее раскрыл! — орал Квинт. — Я сам! Лично! Чтобы перекрыть источник информации. Она обязана была делать то, что делает. А что сделал ты?! Зачем? Элий! — Квинт повернулся к нему. — Как ты позволил такое? — Кулаки Квинта сжимались и разжимались.
Роксана по-прежнему стояла неподвижно. Лишь слабая нехорошая улыбка скользнула по ее губам.
— О чем он говорит? — спросил Элий.
— Не знаю. Кажется, о тебе. — Что-то от прежней дерзкой, надменной Роксаны мелькнуло на мгновение в ее взгляде и пропало.
— Элий был ранен и ничего не знал, — честно признался Неофрон.
— Но знал Рутилий. — Роксана выглядела почти невозмутимой. Бешенство Квинта казалось неестественным, почти преувеличенным рядом с ее спокойствием.
— Рутилий погиб, — напомнил Неофрон.
— Зато ты жив! — заорал Квинт. — Я оставлю тебя в пустыне, брошу на растерзание Малеку…
— Да прекрати ты! — равнодушно пожал плечами Неофрон. — Я немножко поучил бабенку. Из-за нее погибло столько ребят. Я заставил ее ублажить нескольких мальчишек перед тем, как их прикончили варвары. Или тебе, Роксана, не понравились наши ребята? Клянусь Венерой, все они были предупредительны и нежны. А один чуть не плакал от восторга и клялся, что женится на тебе, если вернется в Рим. К сожалению, он остался в Нисибисе. Свои ошибки надо искупать. А уж после, когда она попала в плен, ее трахали по очереди Малековы прихвостни. Так что не все ли равно, сколько человек ее поимели — десять или двадцать. Вагина выдержала — можешь туда засунуть свой меч.
Квинт выхватил из кобуры «магнум». Элий успел толкнуть фрументария под руку. Выстрел прозвучал, но пуля улетела в небо.
— Ну вот и плата за воспитание! — пожал плечами Неофрон. Кажется, он нисколько не испугался. И не удивился.
Роксана, видя, что драка закончилась несколькими зуботычинами, ушла. Ее не интересовало, что эти трое наговорят друг другу. Квинт уже не убьет Неофрона — это было ясно.
— Я как глава этого маленького отряда вдали от Рима, — сказал Элий, — приговариваю тебя, Неофрон, к изгнанию. Десять лет ты не имеешь права на возвращение. И рядом с нами не желаю тебя видеть. Как только мы выберемся из пустыни, ты уйдешь.
— Но… — начал было Квинт.
— Я уйду, — неожиданно почти охотно согласился Неофрон. — Но ты не имеешь права никого ни к чему приговаривать, Элий. Или ты не слышал, что сказал Квинт? Нас всех приняли за мертвецов. Нас оплакали, нам воздвигли кенотафы. Ты еще не забыл право? Отныне мы не римские граждане. Мы изгои. Мы даже не имеем права носить тоги. Ты — варвар, Элий. И теперь только Риму решать, сколько лет нам шляться вдали от родного порога. Но я уйду. Я даже не буду выбираться из пустыни вместе с другими. Уйду один. Позволит Фортуна — спасусь, нет — погибну.
Он повернулся и демонстративно пошел к водоему. Элий решил, что это только жест. Но через несколько минут силуэт Неофрона с мешком за плечами мелькнул на фоне золотистого горба дюны и исчез.
Квинт уселся на песок, обхватив голову руками. Элий подошел к нему.
— Я хочу тебе сказать… — начал было он.
— Уйди, — выдавил Квинт. — Очень прошу тебя, уйди.
Элий не настаивал и отправился искать Роксану. Та стояла на верхушке дюны и смотрела, как Неофрон движется в фиолетовом провале, взбираясь на очередной песчаный холм. Сейчас он поднимется, перевалит через хребет и скроется из глаз.
— Чтоб он сдох, чтоб он сдох, чтоб он сдох, — повторяла она.
— Роксана! — окликнул ее Элий. Она оглянулась.
— Я курю. — Она улыбнулась отстранение. — Корд привез табачные палочки. Какая прелесть! Кофе и табачные палочки.
В сухом воздухе пустыни свет ложился яркими пятнами, и рядом со светом сразу возникала коротким чернильным росчерком тень. Здесь только свет и только тень — без полутонов и рефлексов, без голубоватых туманов, здесь нет нужды в лессировках. Свет и тень, а меж ними ни малейшего зазора. Нет оправданий и извинений, только проступок и неминуемая кара, и даже слово адвоката кажется неуместным на хребтине песчаной дюны, отделяющей белое от тьмы.
— Почему ты не рассказала мне о выходке Неофрона раньше? — спросил Элий. Роксана пожала плечами:
— Зачем? В маленьком кружке пленных началась бы свара. Это было бы на руку Малеку. Я не стала ничего говорить. А теперь я чуть-чуть отмщена.
— Но ты рассказала это Квинту.
— Он бы все равно узнал. Рано или поздно. Лучше раньше.
— Ты хотела, чтобы он отомстил обидчику. Тебе плевать на Квинта.
— Если честно, то да. Можешь передать ему мои слова.
— Я не передаю никому чужих слов.
— Ладно-ладно, я знаю — ты благороден, Элий. С тобой можно даже играть в морру в темноте. Но меня тошнит от твоего благородства. А тебя самого не тошнит? Ведь мы с тобой схожи. А? Нас обоих оттрахали. Что ты чувствовал, когда полз под ярмом? Когда тебя хлестали. плетью?
Он не удивился ее словам: обида зачастую переплавляется в яд. .
— Тебя радует мое унижение? Но этой радостью ты унижаешь только себя.
— Пустые слова. На твоем теле скоро не останется живого места от ран, а ты болтаешь о пустяках, Элий.
— Я — гладиатор, Роксана. Я не болтаю, а дерусь.
— За что?
— За победу.
— Пока что ты мало похож на победителя.
— Мы вернули себе свободу.
— А сколько мы потеряли? Ты уверен, что молоденькая женушка терпеливо ждет тебя в Риме и не пустила к себе в постель какого-нибудь красавца-гвардейца? Если ты уверен в чьей-то верности, то ты точно свихнулся. Но несмотря на то, что с мозгами у тебя явно не в порядке, ты мне нравишься, Элий. А я нравлюсь тебе?
— Нравишься, — честно признался Элий. — Ты похожа на Марцию.
— Только и всего? Я на кого-то похожа? Только поэтому? — Она неестественно расхохоталась. — Ну спасибо, утешил. Век не забуду. — Она задохнулась, будто на мгновение разучилась дышать, потом вновь расхохоталась.
— Что будешь делать дальше? — Элий, казалось, не замечал ни обидных слов, ни истерического хохота.
— Как что? Вернусь в Рим, найду хорошее местечко. Или буду писать на пару с Гнеем библион. Гней — про то, как таскал ведра с дерьмом. Я — про то, как за ночь ублажала по десять мужиков. — Табачная палочка догорела почти до самого мундштука, и Роксана едва не обожгла губы. — Ты злишься на меня, да? Как Неофрон? Считаешь — я виновата?
— Нет. Ты служила императору. Не твоя вина, что он обратил твою преданность во зло.
— Глупец мог бы спрятаться за эту формулировку. Но не я. Я знаю, что виновата. Должна была понять, какова игра. И кто с кем против кого. Но не поняла. В том и виновата. И ты понимаешь это, и Квинт понимает. Потому и сторонится меня. Глупость — тоже вина. Мне надо было встать на твою сторону. Мы бы отстояли Нисибис. Ты бы стал императором. А я… Я бы на пару с Гнеем написала библион. Он бы про то, как мы обороняли стены. А я бы про то, как трахалась с мужиками. Как видишь, разницы почти никакой. Во втором варианте немножко поменьше дерьма, побольше патриотизма.
Было решено, что авиатор Корд улетит вместе с Элием, а остальные будут выбираться из пустыни в фургоне. Квинт потом отыщет Элия. Договорились встретиться в Танаисе. Намеренно был выбран город за пределами Империи. Известие, что Цезарь жив (пусть и бывший Цезарь), всколыхнет Империю. Следовало пока держать это в тайне. Преторианцы клялись молчать. То, что они спаслись, еще не означало, что спасся и он. В Риме считали, что Цезарь погиб до падения Нисибиса. Актеры-самоучки Рутилий и Кассий Лентул неплохо сыграли свою краткую пьесу под названием «Гибель Цезаря», а Элий бессознательно (в смысле самом прямом) им подыграл. Руфин выступил с армией наконец. Но времени не хватило… Финал, как в любой жизненной пьесе, наступил слишком рано, и представление кончилось провалом.
Квинт передал Элию сто золотых монет. Еще сотня была у авиатора Корда на случай, если каким-то образом они разойдутся. Этих денег должно было хватить, чтобы добраться до края света. Элия обрядили арабом — в белую тунику с длинными рукавами, поверх накинули коричневую аббу, седые волосы полностью скрыл белый платок, стянутый двумя шнурами. Корд оделся точно так же. Элий попрощался со всеми. Его охрана возвращалась в Рим, сам же он отправлялся в добровольное изгнание. Квинт был сам не свой. Он то повторял Элию краткие наставления, то замолкал на полуслове и смотрел на Роксану. Но едва она делала шаг навстречу, как Квинт отворачивался и уходил. В фургоне в присутствии трех десятков свидетелей вряд ли им удастся объясниться.
Элий не знал, может ли он вмешаться. Но все же спросил фрументария:
— Не хочешь с ней переговорить?
— Не хочу, — спешно ответил тот.
— Почему?
— Боюсь. Не хочу ничего больше знать.
Мотор в авиетке Корда захрипел. Стрелка альтиметра дернулась и стремительно завертелась. Машина заваливалась на бок. Застывшие волны белого песка неслись навстречу. Элий изо всей силы вцепился в подлокотники кресла. Желудок подпрыгнул и очутился в горле. Мерзкую пустоту в животе хотелось чем-то немедленно заткнуть.
Винт еще трепыхался, еще молотил воздух, как тонущий в реке неумелый пловец. Неожиданно мотор закашлял и вновь заработал, верченье лопастей слилось в дрожащий круг. Самолет выровнялся у самой земли, протянул еще сотню футов и зарылся в песок. Элия выкинуло из кабины.
Он не пострадал, лишь на мгновение потерял сознание. Когда очнулся, то все было по-прежнему: зарывшийся в песок самолет и лежащий рядом Корд.
Элий ползком добрался до авиатора. Корд не двигался. Элий плеснул ему в лицо из фляги. Авиатор дернулся, приоткрыл глаза, даже сделал попытку приподняться, но тут же повалился обратно на песок.
— Что с самолетом? — спросил Корд.
— Лежит, — отвечал Элий лаконично.
— Нам крышка.
Корд взял у Элия из рук флягу, сделал глоток.
— Попробуем починить? — предложил Элий.
— Попробуем, конечно… — согласился Корд и стал выбираться из песка.
Элий смотрел, как оранжевые струйки медленно стекали вниз. Песок… быть может, это последнее, что они увидят в своей жизни. Корд поднялся, обошел самолет. Элий отвернулся, понимая, что присутствует при осмотре смертельно больного.
В футе от его ноги мирно свернулась огромная желтая змея. Элий никогда не думал, что в пустыне водятся змеи таких размеров. Уж скорее в джунглях Новой Атлантиды можно обнаружить подобную тварь. Весила она никак не меньше человека. Змея смотрела на римлянина желтыми прозрачными глазами. Элий не испугался, ибо узнал змею. В своих снах (или бреду) он разговаривал с нею. Может быть, это бывший гений? Может, это гений пустыни?
— Приветствую тебя, гений, — сказал Элий.
— Привет, — отвечала змея (или змей). — Только я не гений. Называй меня Шидурху-хаган. Я твой союзник.
— В первый раз слышу о таком, — признался Элий.
— Иногда мы не знаем друзей по именам. Но все равно я решил тебе помочь.
Элий провел ладонью по лицу и прикрыл глаза. Может быть, этот змей ему только кажется? Привиделся от жары и жажды и…
Элий открыл глаза. Рядом с ним сидел юноша со скуластым смуглым лицом. С его азиатскими чертами странно контрастировали золотистые волосы, цветом точь-в-точь как песок пустыни.
Подошел Корд, отирая ветошью перепачканные руки.
— Самолет не восстановить, — признался он. На Шидурху-хагана он не обратил внимания — как будто тот с самого начала был в их авиетке и потерпел вместе с ними аварию. Или Корд считал, что в пустыне так же легко прийти в гости, как и в Риме?
— Здесь недалеко есть колодец, — сказал Шидурху-хаган. — Могу проводить. Элий посмотрел на Корда.
— Мне-то что, — авиатор пожал плечами. — Пусть ведет куда хочет. Моя птица больше не полетит.
— Идти лучше вечером, — сказал их новый знакомый. — Сейчас слишком жарко. Отдыхайте. Нам понадобятся силы. До железной дороги далеко.
Корд не возражал, он забрался под самолет и улегся в его тени. Элий, мельком глянув на авиатора, заметил, что тот не спит, а трогает пальцами изуродованный корпус.
— Ты построишь другой самолет, когда доберемся до Танаиса, — сказал Элий.
— Это первый, — признался Корд. — С первым никто не сравнится. Никогда.
Элий закрыл глаза и попытался заснуть. Странно, жажда его почти не мучила. В мыслях он уже пересек пустыню и был где-то далеко, шел по неведомой дороге среди зелени, и на желтый песок дорожки падали восхитительные фиолетовые тени. Гроздья зеленого недозрелого винограда свешивались к лицу. А навстречу ему шла Летиция и вела за руку малыша… Элий проснулся.
Солнце уже клонилось к западу. Пора было трогаться в путь. Элий знал, что не умрет. Его спутники могут погибнуть. А сам он выживет. Для него одного прилетит с далекого севера туча и прольется обильным дождем. Что за желание загадал для него Юний Вер? Что такое он должен исполнить на земле, чтобы заслужить смерть? Может быть, он будет жить вечно? Может, он станет подобен богам? Но ведь он будет стареть. В сто лет он превратится в развалину. Все, кого он любил, умрут. А он будет жить, жить, жить.
— Да, жить вечно — это почти что проклятие, — подтвердил Шидурху-хаган.
— Я заговорил вслух? Белокурый азиат покачал головой.
— Нет. Но я слышу тебя. Если хочешь скрыть от меня мысли, не думай так явственно, будто разговариваешь сам с собою. Ясность мысли — не всегда достоинство.
— Ты чародей?
— Ну, вроде того.
— Почему ты решил мне помочь?
— У нас общий враг. Чингисхан.
— Этого достаточно, чтобы стать друзьями?
— Вполне.
Они достали из самолета вещи — фляги с водой, сумки с провизией, надели заплечные мешки, замотали белыми тряпками лица. Из металлических тяг разбитой авиетки сделали тонкие трости — на случай, если кто-то попадет в зыбучие пески, за такую трость можно вытянуть неудачника. Шидурху-хаган вместо того, чтобы подняться, распластался на песке, вытянулся и вновь превратился в змею. Когда совсем стемнело, на спине его начал светиться зеленоватый узор. Он полз вперед, а они шли по его следу. Иногда проваливаясь в песок, иногда выбираясь на каменистую поверхность. Тогда шагалось легко. Они торопились. Но к утру выбились из сил. На зубах скрипел песок. Губы потрескались и запеклись. Пот больше не выступал на висках — не осталось для этого влаги. Но они продолжали идти. Иногда Корд падал, тогда Элий его поднимал. Шидурху-хаган видел, как аура вокруг тела Элия то вспыхивает, то гаснет.
Пески сменились скалами, то там, то здесь торчащими из песка. Иссеченные, как морщинами, ветром и песком, они свидетельствовали об одном: здесь нет воды.
Элий остановился, несколько мгновений всматривался в пустыню и вдруг сказал:
— Надо взять правее. Колодец там.
— Откуда ты знаешь? Элий пожал плечами:
— Мне померещился колодец. Я увидел его.
— Хочешь сказать, что я сбился с пути?
— Не так уж много. Сделай поправку на изменение сущности, и ты поймешь, что ошибка твоя вполне закономерна.
Шидурху-хаган повернул туда, куда указал римлянин. Корд уже почти не мог идти. Элий буквально тащил его за собой. Корд заговаривался, ему мерещились в ночной пустыне сады Кампании и храм на макушке ближайшей скалы.
На рассвете они наконец вышли к колодцу. Сложенный из черного камня круг посреди серой унылой поверхности. Окруженный кустиками тамариска и зонтичными акациями с мелкими колючими листьями, он обрадовал их куда больше, чем пышный сад. Черный круг, как черный лаз в иной мир. У колодца их ждали. Черный пес без единого светлого пятна лежал в тени. Шидурху-хаган вновь превратился в человека, пес вскочил, радостно гавкнул. И добавил по-человечьи:
— В ближайшие три дня никакой опасности. Вражеских войск поблизости нет.
— Хороший песик, — сказал Элий. — Это что-то вроде службы разведки?
— Вроде того, — уклончиво отвечал Шидурху-хаган.
Юноша опустил вниз бурдюк на веревке, тот громко плеснул о воду. Вода. Они пили жадно. Пили и не могли напиться. Корд долго не верил, что пьет настоящую воду. Думал — он уже в Элизии, и умершие друзья поливают его водой. Потом пришел в себя и заговорил об авиетке. Ему стало казаться, что ее можно починить. Он порывался идти назад. Вдвоем Элий и Шидурху-хаган насилу его остановили.
Напившись, они наполнили фляги. Пес смотрел на их суету скептически.
— Неужели нельзя быть немного воздержаннее? — спросил пес. — Подобное проявление эмоций чрезмерно. Что бы вы сказали, если б я стал прыгать в воздух, визжать от радости и лизать каждого в лицо при встрече? Наверное, стали бы орать на меня, или хуже того — отхлестали. Так чего же вы кричите так пронзительно и обливаетесь водой? Вы же люди.
Элий опустился на колени перед собакой. Капли воды, приятно щекоча кожу, стекали по спине и груди.
— Можешь лизнуть меняв лицо, — милостиво разрешил он псу.
— Вот еще, — ответил тот надменно. — Мне это не доставит никакого удовольствия.
— Ты как будто предсказывал будущее своему хозяину, — небрежно заметил Элий. — И мне тоже можешь предсказать?
— Это несложно. — В ближайшие три дня ты не умрешь.
— Я не умру и в ближайшие три года, — легкомысленно предположил Элий.
— Ну вот за это я бы не поручился.
— То есть через три года я умру?
— Можешь умереть, а можешь и не умереть.
— А что должно произойти, чтобы я умер? — допытывался Элий.
— Не знаю. Но пока что три дня тебе гарантированы.
— А ты щедрый.
— Не ко всем.
— У меня тоже есть пес. Но почему-то тот не умеет говорить.
— Просто ты его не понимаешь.
— И как мне его понять?
— Будь ты моложе, я бы посоветовал тебе: научись. Но ты слишком стар, чтобы учиться. Но ты мне нравишься. И я открою тебе одну нашу маленькую собачью тайну: любая самая глупая собака знает о грядущей смерти хозяина за три дня. Ведь все мы родственники Цербера. Поэтому обычные люди держат собак для охраны, а мудрецы — чтобы узнать заранее, что смерть приближается, и успеть приготовиться. Вот я и говорю: три дня у тебя еще есть — я не чую твоей смерти.
Около колодца они дожидались темноты. Корд заснул. Элий сделал из своей аббы что-то вроде маленького шатра и улегся в тени. Спиной прислонился к каменному кругу колодца. И вновь черная шахта показалась ему входом в другой мир. Однажды Элий спускался в подобную тьму. Пес положил ему голову на колени.
Шидурху-хаган наблюдал, как пульсирует аура римлянина.
— Ты обещал мне рассказать, как избавить мир от войн, — напомнил Элий.
— Не сейчас. В пустыне нельзя об этом говорить. Дэвы услышат.
— Когда же?
— Скоро.
Глава 16
Апрельские игры 1976 года
«Монголы обошли пограничные готские укрепления и неожиданно вторглись в пределы Киевского княжества. Потери пограничных когорт Готского царства уточняются. Визит в Готию Августы пока отложен».
«Акта диурна». 4-й день до Нон апреля[44]
Малек ожидал, что посланец Летиции будто куда солиднее. А явился какой-то пройдоха. Лицо подвижное, обезьянье, не внушающее доверия, мерзавец — оттиснуто у посланца на лбу. Одет невероятно: зеленая шелковая туника, абба, расшитая золотом, островерхая шапка унизана драгоценностями (скорее всего, фальшивыми), за поясом — кинжал с золотой рукоятью. Все пальцы в перстнях. Посланец то присюсюкивал, то пришептывал, и спрашивал каждые пять минут, какой лупанарий самый лучший. Сущий идиот. По первому требованию проходимец выложил сто тысяч сестерциев, но с условием, что они отправятся в лупанарий. Малек согласился.
Поехали. По дороге передумали. Завернули в первую попавшуюся таверну. Там выпили. Малек хотел отказаться — партнер не отпускал. Пришлось удовлетворить просьбу нелепого посланца.
— Римляне стоят очень дорого, — бормотал проходимец. — Безумно дорого. А вот я бы лично не дал за них и асса.
— Это точно, — подтвердил Малек.
— А сейчас мы идем в лупанарий. Вот только еще по одной. На ход ноги.
Это был уже третий ход ноги, но посланец забыл об этом. И Малек тоже.
Они выползли из таверны буквально на карачках, чтобы тут же перебраться в соседнюю. И там тоже принять на ход ноги. Ноги, разумеется, уже не шли.
Римляне совсем не умеют пить.
Очнулся Малек наполовину зарытым в песок. Солнце стояло в зените. Голова раскалилась. Она горела. Она пылала. Если бы кто-нибудь оказал божественную милость и брызнул водою на лоб торговца живым товаром, вода бы зашипела. Но никто не собирался лить воду Малеку на лоб.
Малек перевернулся на бок и застонал.
— Кажется, он живой, — сказал кто-то. Малек решил, что это какой-нибудь дэв. Но потом узнал голос посланца Летиции.
— Квинт?
— Он самый, — отозвался тот. — Хотя поначалу я думал назваться другим именем. Небось плохо тебе?
— Ужасно.
— Мне тоже, — признался Квинт. — А будет еще хуже.
— Что значит — еще хуже?
— Когда ты начнешь умирать от жажды.
— Я уже умираю.
— Так быстро? Ну ты и слабак. Слова Квинта отрезвили Малека. Работорговец поднялся. Протер глаза и огляделся.
Перед ним простирались дюны. Гребни желтого песка поднимались на западе, на востоке, на юге и севере. Вдвоем с Квинтом они сидели в неглубоком песчаном котловане. И вокруг — никого. Лишь небо над головой и в небе две черные точки. Птицы, — догадался Малек, и его затошнило то ли при мысли о птицах, то ли от вчерашней неумеренности и сегодняшней жары.