Страница:
Элий силился закричать, но не мог — он напрягал голосовые связки, шея разрывалась от боли, и он все же закричал, и испытал ни с чем не сравнимое облегчение, несмотря на острую боль…
И проснулся и сел на кровати, глядя в непроницаемую черноту ночи. Он тяжело, судорожно втягивал в себя воздух, будто боялся, что каждый вздох может оказаться последним. Элий ощупал шею — она все еще болела, — и пальцы наткнулись на бинты. Повязка охватывала часть груди и плечо. Он был ранен… Да, кажется, в него попала стрела. Элий огляделся. При слабом свете масляного светильника различил ряд кроватей и спящих людей. Желтые пятна лиц, белые пятна бинтов. Он в госпитале. Все в порядке… Элий хотел было лечь, но… что-то его встревожило. Элий пока не мог понять что. Прежде всего — это не госпиталь Нисибиса: он много раз бывал там и помнил маленькие его комнатки. Это не Нисибис — с каждой минутой Элий чувствовал это все отчетливее. Он поднял руку и нащупал коротенькую бородку. Именно не щетину, которая колет ладони, а бородку. Между тем он помнил отчетливо, что в то последнее утро, когда был ранен, он брился. Страх ледяной иглой прошил его тело. Элий откинулся на подушку, прижал руки к груди, пытаясь унять прыгающее лягушкой сердце. «Я в Антиохии», — попытался убедить себя, хотя ничто не намекало на это. Но где же ему быть, как не в Антиохии: Руфин пришел на помощь, снял осаду с Нисибиса и велел перевезти раненого Цезаря в Антиохию…
Но тут же понял, что ненужно лжет себе. Потому что раненого Цезаря в богатой, набитой золотом Антиохии поместили бы в отдельную роскошную палату, рядом с ним бы торчали три сиделки, шелковые занавеси на окнах и дверях колебал бы прохладный ветерок, гонимый лопастями вентиляторов. А он находится в общей палате, набитой людьми, и лишь ночной ветер пустыни развеивает удушающий запах гноящихся ран, немытого тела и лекарств.
Ветер пустыни…
Он ни с чем не мог спутать этот ветер. Сухой, ледяной и одновременно несущий в себе память о полуденном зное воздух — он вдыхал его когда-то.
Пустыня…
Он рванулся к решетке окна. И различил в темноте освещенные зеленоватым светом луны зубчатые стены и макушки пальм.
Пустыня…
Элий рухнул на кровать и закрыл глаза. Комок отчаяния и боли тошнотой подкатился к горлу. Он — пленник, другого объяснения быть не могло. Элия выворачивало наизнанку, не буквально, нет. Но лучше блевать, исходя желчью, чем корчиться червяком от отчаяния.
Когда он вновь открыл глаза — в изножье его кровати кто-то сидел. Зеленоватый отблеск обводил контуром огромную кошачью голову. Желтые глаза в темноте светились янтарем. Элий несколько раз моргнул, пытаясь прогнать странное видение, но не мог. Открывая глаза, он вновь видел гигантскую кошку, желтые глаза немигающе смотрели на него из темноты. Возле его кровати сидел большой оранжевый с черным тигр.
— Так плохо? — спросил Элий, решив, что в бреду ему привиделся огромный зверь.
— Не особенно хорошо, — отвечал тигр человеческим голосом почти весело — видимо, замешательство римлянина его забавляло.
— Я умру? Моя рана смертельна?
— Ты не умираешь от смертельных ран, римлянин. Твоя душа накрепко пришита к твоему телу. Так что выздоравливай — тебе еще не суждено умереть.
Слова тигра, умеющего разговаривать человеческим голосом, не особенно успокоили Элия. «Это я, я… я же знаю, что не могу умереть, и тигр знает… но почему тигр? В зверинце видел когда-то, в детстве… на арене Колизея на детских представлениях тигры часто прыгали через огненные кольца…»
— Я сам по себе, — сказал тигр, — и твои детские воспоминания совершенно ни при чем.
— Где я? — спросил он.
— В крепости Малека на оазисе в Аравии. Малек… Это имя он помнил слишком хорошо. Его юношеский, полный романтизма поход во имя Либерты, нападение грабителей, смерть, кровь. И убийство. Первое убийство, совершенное Элием.
— Тот самый Малек? — спросил Элий.
— Ну конечно же, — охотно отвечал тигр. — Разве может быть какой-нибудь другой Малек, кроме этого, предателя, работорговца и жулика?
Элию ситуация показалась нелепой и безнадежной. Больше всего на свете Малек любил деньги, этот тип сделает все, чтобы вытянуть из Летиции как можно больше и не отдать ей пленника. Месяцы, годы в плену… Рабство. Элия тошнило от одного этого слова. Выход один — пока Малек будет торговаться с посланцами из Рима, надо суметь удрать. Мысль о побеге возникла сразу. Но убежать от Малека невозможно. Элий это знал. Тигр сидел неподвижно и не мешал думать. Элию показалось, что странный гость слышит его мысли.
— Зачем ты здесь? Сторожить меня? Или можешь помочь побегу? — спросил Элий.
— Зачем мне тебя сторожить! — звонко рассмеялся тигр юношеским беспечным смехом. — Ты же и шага ступить не можешь!
Элий обиделся, но обиду постарался скрыть.
— Значит, ты хочешь мне помочь. Тигр ответил не сразу.
— Я размышляю, — сказал он наконец. — Размышлять — дело трудное.
— Нисибис пал? — спросил Элий. Он бы предпочел поговорить с человеком, но попался тигр. Что ж, придется беседовать со зверем.
— Нисибиса нет, — ответил тигр.
— Город разрушен? А римская армия?
— И ее нет.
— Нет армии? Ты не ошибся?
— Четвертый, Восьмой и Шестнадцатый Испанский. Не надо было брать Испанский легион. Он несчастливый. Когда-то его почти полностью вырубили в Британии. А теперь его просто нет.
— И орлы тоже… у врага?
Элий почувствовал, как холодный пот выступает на лбу и каплями стекает по вискам. Не было силы поднять руку и отереть лоб.
— Орлы целы. А легионов нет. Тигр подался к окну.
— Думай об этом. А я пошел думать о своем. Зверь вдруг задрожал, раздулся неимоверно, потом сжался, вытянулся и превратился в длиннющую змею, та нырнула в окно. Негромкий стук — змея свалилась на землю снаружи. Все стихло. Зеленоватый свет луны плутал в оконной решетке.
— Кто-нибудь! Ко мне! — закричал Элий, и тут же в горле вспухла огненным шаром боль, шар лопнул и осколки его ударили в голову, в плечо, в грудь.
По проходу между кроватями мчался человек в зеленой тунике. В отсвете луны на груди его блеснул стетоскоп. Человек зажег фонарик. Элий разглядел облысевший лоб, круглые близорукие глаза.
— Кассий! Слава богам…
— Умоляю тебя, не кричи, если не хочешь до конца своих дней хрипеть и сипеть, как простуженный педераст.
— Мы в плену?
— Да, в плену. Но мы живы.
— А Нисибис?
— Римляне не смогли его удержать. Монголы пробили брешь в стене и затопили город водами реки Джаг-Джаг.
— Значит, Руфин не пришел к нам на помощь?
Кассий вздохнул:
— Получается, что так.
— Рутилий? — Элий бросал вопросы как камни. Они попадали в цель и вызывали жгучую боль.
— Погиб.
— Неофрон?
— Здесь.
— Есть вести из Рима?
— Не для нас. Мы отрезаны от остального мира.
Элию хотелось вновь закричать, но он сдержался.
— Значит, ты не знаешь, что случилось с армией Руфина?
— Думаю, взяв Нисибис, монголы нагрузились добычей и ушли.
— Но ты этого не знаешь?
— Не знаю. Малек послал своего человека в Луксор, в храм Либерты, чтобы сообщить о пленных и потребовать выкуп. Но посланец не скоро возвратится.
— Малек знает обо мне?
— Надеюсь, что нет. Иначе он будет тянуть время и стараться получить как можно больше денег. Не думай больше ни о чем, постарайся уснуть, — посоветовал Кассий.
Он растворил таблетку в чашке с водой и дал выпить раненому.
Элий повернулся на бок.
— Три легиона погибли. Орлы остались, а людей больше нет, — пробормотал Элий, закрывая глаза.
— Тебе это приснилось?
— Нет. Мне сказал об этом тигр.
Кассий Лентул решил, что раненый бредит.
В это утро Вер открыл глаза и вновь увидел мир. Каждый мускул наполнился энергией. В мозгу проносились тысячи мыслей. Он думал обо всем сразу — о войне, о Риме, о несправедливости, о маленьком императоре, об изгнанниках-гениях, о Трионе, о Бените.
Элий жив. Просто все эти ночи и дни он был в мире теней. А теперь вернулся. Элий не мог умереть. Даже в ядерном Тартаре, созданном Трионом, не мог сгинуть: желание, заклейменное Юнием Вером, еще не исполнилось.
Вер вскочил и заметался по дому. Ему хотелось немедленно выйти. Дом казался темницей. Но он боялся.
Боялся: выйдет он на улицу и римляне начнут его упрекать: что же ты, лучший гладиатор Империи, победитель, обладатель венков и наград, не смог победить какого-то захудалого божка. Это из-за тебя Рим проиграл! Из-за тебя погибли легионы. Порой Вер отчетливо слышал эти упреки. Несколько раз он подходил к двери и останавливался. Сейчас распахнет ее — а там толпа. Кричат, грозят кулаками, в лицо летят тухлые яйца и гнилые плоды. А впереди Вилда с фотоаппаратом. И каждая вспышка как выстрел. Вер толкнул дверь, и она медленно открылась. Перед домом не было никого. Ни единой души. Лишь напротив, у входа в инсулу две девочки играли среди разросшихся олеандров.
Вер ничего не понял, огляделся, все еще ожидая осады. Сделал неуверенно шаг, другой. Дошел до фонтана. Какой-то парень сидел на ободке фонтана и читал «Либеральный вестник». На первой странице красовалась карикатура на сенатора Бенита. Вер шел по городу очень медленно, будто заново его узнавал. На перекрестке вместо статуи Руфина красовался мраморный Элий. И это несказанно Вера удивило. Он остановился и долго смотрел на изваянного в мраморе друга.
— Но ты ведь жив, Элий, я это точно знаю, — прошептал Вер.
Кто-то остановился подле. Вер не оборачивался. Стоял склонившись, касаясь руками складок мраморной тоги. Рука неведомого дарителя положила на базу статуи букетик цветов и несколько печеньиц. С ближайшей крыши голубь приметил добычу и тут же устремился за жертвоприношением, выхватывая крошки из рук.
— Ты еще вернешься в Вечный город, — пообещал Вер каменному двойнику друга на прощание.
Вер двинулся дальше. Никто не собирался его ни в чем упрекать. Никто его не узнавал. Вер нарочно смотрел людям в глаза, улыбался встречным, потом стал здороваться со всеми подряд — напрасно. Ему отвечали, но как-то безлико — так приветствуют чужака. Молодые женщины улыбались. Но лишь как интересному молодому человеку. Наконец какая-то матрона, ответив на его приветствие, внезапно остановилась, пройдя несколько шагов, и спешно повернула назад.
— Ты — Юний Вер. Гладиатор Юний Вер?
— Да, я…— Он покраснел. И сердце забилось. Он ждал, что она скажет.
— Говорят, ты болел. Значит, ты поправился?
Вер кивнул.
— Будешь вновь выступать?
— Зачем? — он не понял, о чем она говорит.
— Дисквалификацию отменили. Ты можешь вернуться в гладиаторскую центурию. Все только этого и ждут. Все. — Она бросила это «все» весомо, как приговор суда. К чему она его приговаривает? К арене?
Вер замотал головой и отступил.
— Зачем? — повторил.
— Да что же ты… не поправился еще? Надо пригласить знаменитых медиков — пусть тебя вылечат. Ты должен вернуться на арену. Ты — самый лучший. Никто не сравнится с тобой — ни Клодия, ни Авреол. Они бездари. Один ты — гений!
Вер вздрогнул. Прежде похвала согрела бы его глотком хорошего вина. Теперь только раздражила.
— Я еще болен, — отговорился он и зашагал дальше.
Матрона шла следом, не отставала.
— Могу проводить тебя в Эсквилинскую больницу. Запишешься на прием. Тебе нужны деньги?
Она почти насильно всунула в ладонь Веру свою карточку:
— Если что-нибудь понадобится — звони. Она наконец ушла, и Вер вздохнул с облегчением. Прошел в сады Мецената и сел на мраморную скамью. Сообразил наконец, что, кроме вот таких вспышек восторженности и ненужного теперь поклонения, ему ничто не угрожает. Никто не знал о его поединке с Сульде. Богам, чтобы заслужить почитание людей, надо хвастаться своими подвигами. Но никто из людей не видел в нем бога. Только гладиатора. Вот незадача. Что надо сделать, чтобы люди указали на тебя пальцем и сказали: вот бог. И упали ниц. И умоляли и просили… Одеться в доспехи платинового сияния? Шагать по воздуху? Метать молнии? Или сказать: «…никогда не будет правильным поступать несправедливо, отвечать на несправедливость несправедливостью и воздавать злом за претерпеваемое зло"[32].
Но это сказал Сократ много-много лет назад. И никто не обожествил его за эти слова. Августа обожествили за то, что он утопил Рим в крови. Траяна обожествили за то, что он покорил для Рима новые земли. А Сократа — нет. Не стали.
Вер долго сидел на скамье, размышляя.
Поднялся, когда уже стало темнеть и меж крон пиний и кипарисов вспыхнули желтые шары фонарей. Кто-то шарахнулся в сторону из-под ног. Будто живой коврик лежал у скамейки, а теперь испуганно отскочил. Вер нагнулся и в полумраке разглядел на дорожке какую-то тряпку.
— Кто ты? — обратился он к тряпке, как к живой.
Тряпка хотела приблизиться, но боялась. Темная ее поверхность морщилась от нерешительности и страха. Черная дыра-рот то суживалась, то раздавалась вширь. И вдруг звук — странный, протяжный, как завывание собаки, лишившейся хозяина, — разнесся по садовой аллее.
— Л-г-с…. — чудилось в этом завывании. — Ч-т м-н д-л-т?
«Логос, что мне делать?» — расшифровал Вер. Он присел на корточки и протянул руку к тряпке, приманивая ее, как собачонку.
— Кто ты? — спросил шепотом.
— Л-ц…. — донесся ответ. «Луций», — перевел Вер. Страшная догадка кольнула сердце.
— Бессмертная «Нереида"…
— Л-г-с, сп-с…
Две черные фигуры свернули на аллею.
— Вот он! — крикнул один и указал на тряпку. — Хватай!
В черной форме с недавних пор разгуливали исполнители желаний.
Луций — хотя и кощунственно было его называть человеческим именем в подобном обличье — метнулся в заросли буксов. Те двое хотели броситься следом. Но Вер заградил им дорогу. «Исполнитель» зарычал и хотел ударить. Вместо этого сам очутился на песке. Сверху на него грохнулся его товарищ.
Вер оглянулся. «Тряпка» исчезла. Он бросился напролом в кусты. Луция нигде не было. Вер звал его, но бывший боец бессмертной «Нереиды» не пожелал откликнуться.
Напрасно Вер метался по аллеям. Он обежал все сады Мецената. Никого! Может, стоит присесть и подождать, пока Луций не появится вновь? Вер опустился на скамью рядом с одиноко сидящим человеком. Лицо у незнакомца было серое, вытянутое, с глубокими складками вокруг рта, голова обрита.
«Убью… ненавижу… ненавижу… убью…» — мысленно повторял человек так отчетливо, что Вер невольно вздрогнул.
Вер положил человеку руку на плечо.
— У тебя несчастье… — начал он. Человек дернулся и глянул на Вера. Потом выбросил вперед руку. Только реакция бывшего гладиатора спасла нынешнего бога. Лезвие ножа распороло ткань туники. А человек вскочил и бросился бежать.
А Вер застыл, не двигаясь. Что же делать? Неужели все из-за того, что он проиграл Сульде? И ничего уже нельзя изменить? И Рим будет катиться вниз… А может, плюнуть на все, оставить Рим и податься в Небесный дворец? Прийти, сказать, так и так… мерзкая земля, люди мерзкие, все грязь и тлен, не хочу быть там больше, не хочу… пустите меня в ваши чистые сверкающие залы, в ваш небесный Палатин… А на земле мне тошно и страшно… Я оказался слаб, не готов… Ради кого я должен оставаться на земле? Ради Элия? Но Элий думает только о Риме. Вот и пусть думает… а я не хочу… К воронам Элия и его Рим. Ведь я бог… я бог…
Вер не сразу заметил, что идет следом за какой-то женщиной. Легкое голубое платье из тонкого виссона. Гордо поднятая голова. Волосы белые-белые, будто серебро. Что-то в ее походке привлекало. Вер не сразу понял — что. Женщина шла, не касаясь земли. Вер ясно различал два радужных обвода вкруг тонкой фигурки. Будто сложенные крылья, ярко расцвеченные, сверкали у нее за спиной. Крылья бабочки. Вер обогнал незнакомку, глянул в лицо. Увидел обвисшие одутловатые щеки, набрякший двойной подбородок, тусклые маленькие глаза под безресничными веками.
— Психея… — только и выдохнул Вер. Она тихо ахнула, расправила крылья. В свете уличных фонарей они сверкнули всем многоцветьем радуги. Но среди ярких пятен и сверкающих кружков мелькали прозрачные истрепанные лохмотья. Будто кто-то долго сминал в жестоких руках трепещущие крылья. Умирающая бабочка на излете лета. И все же эти истрепанные крылья подняли Психею в воздух.
Она полетела. Медленно, будто через силу набирала высоту.
А Вер стоял онемевший и смотрел ей вслед. Позабыв, что и сам умеет летать. Психея… Душа… Старуха… Что ж это такое?! Что?! Вер наконец опомнился, оттолкнулся от мостовой и устремился вверх. С тех пор, как он проиграл бой Сульде, Вер не летал. Он поднимался, будто невидимая нить тянула его к облакам. И чем дальше становилась земля, тем ярче разгоралось платиновое сияние вокруг тела Логоса. В небесах было так хорошо.
«Можно не возвращаться больше на землю», — подумал Вер.
И едва эта мысль мелькнула, как полет ускорился, будто земное притяжение исчезло вовсе.
«Антигравитация — это мысль бога», — решил Вер.
Или это была чужая мысль, а он по-божески подслушал ее? И у него не было теперь своих мыслей, как не было прежде своих чувств? Да есть ли у него и сейчас собственные чувства? Ведь эмпатия — это чужое. Переживания людей проходят сквозь него жестким излучением, меняя что-то в нем необратимо.
Вер подлетел к зданию клиники Нормы Галликан. Старинный дом был погружен во тьму. Только в коридорах горели тусклые ночные лампы. Краем глаза Вер заметил, как фигурка в голубом скользнула в раскрытое окно на втором этаже. Вер подлетел к окну. В комнате никого не было. Он перелез через подоконник. Что-то ему не нравилось в происходящем… что-то было такое… Он шагнул в коридор. Фигура в голубом отворила дверь дальней комнаты и исчезла. Вер кинулся следом. «Лаборатория изотопов», — значилось на бронзовой табличке. Дверь была свинцовая. Вер содрогнулся. Войти следом не решился. Слишком хорошо знал, что могут с ним сотворить Z-лучи.
— Эй, кто-нибудь, — позвал Вер. В конце коридора возник охранник.
— Как ты сюда попал? — пожилой человек в красно-серой форме уставился на гостя, как коза на горох.
— Влез в окно. Но дело не во мне. В эту дверь только что вошла женщина.
— Ладно, ладно, оставь эту галиматью при себе. Я на таких историях собачий язык съел. Отойди, вот так, и руки за голову. Что тебе здесь надо?
— Говорю, сюда только что вошла женщина!
— А я говорю, что дверь закрыта! — Охранник навалился плечом на свинцовую преграду, и та подалась.
— Надо же… Закрыть забыли. Наверняка мой сменщик. Молодняк. Совсем мозги дырявые. — Он заглянул внутрь.
— Она там? — шепотом спросил Вер.
— Никого. Да защитит меня Геркулес, — пробормотал охранник и вошел внутрь.
Вер тяжело дышал… ему казалось, что он видит сквозь свинец длинный стол с мраморной столешницей и на нем какие-то толстостенные бутыли. Они светятся в темноте… Страшный зеленый свет…
Вер покрылся липким потом.
Охранник вышел.
— Никого… Но одна из емкостей пуста. Будто кто-то ее вылизал. Вот уж не думал, что эту гадость можно жрать.
— Окно? — и тут Вер понял, что задал дурацкий вопрос: в этой комнате не было окон.
Психея исчезла. Он мог бы и не спрашивать охранника. Он это почувствовал.
— Идем со мной. Кто ты? Зачем пришел? — охранник быстро провел ладонями по бокам, обыскивая подозрительного посетителя — не стырил ли тот чего. Но у Вера при себе ничего не было — даже денег. — Так зачем явился?
— Сам не знаю. Я должен был отправиться совсем в другое место.
— Ну так проваливай. Вигилов звать неохота.
Глава 12
Меркурий распустил свое платиновое сияние по небу хвостом, будто комета вблизи Гелиоса.
— Ну вот ты и явился. Наконец-то! — воскликнул бог торговцев и жуликов и распахнул перед Логосом Золотые врата Небесного дворца.
Давно не вступал в эти двери новый бог. То есть всякой братии сомнительного толка, каждый из которых именовал себя небожителем, было тут не перечесть. Но все это были полубоги — прижитые на стороне чьи-то детки, ничем не примечательные, кроме безмерного самомнения. Логос медлил. Он ощущал себя слишком земным.
Перед дворцом высились двумя колоннами вибробункеры из чистого золота, их серебряные лотки каждую секунду выстреливали в небесную синеву десятки черных и белых шаров.
— В древности тут сидели служители Юпитера и вручную вынимали для людей черные и белые шары. Но нынче все автоматизировано, — пояснил Меркурий не без гордости. — Моими усилиями.
Внутри бункера белых шаров что-то заскрежетало, и очередной божественный дар не появился на лотке. Зато со второго лотка продолжали безостановочно вылетать черные шары. Они таяли в воздухе, и воздух постепенно темнел. Солнце заходило.
— А что же белые шары? — спросил Логос.
— Вибробункер сломался, — отвечал беззаботно Меркурий. — «Белый» почему-то все время ломается. А «черный» работает всегда.
Логос Вер оглядывался, проходя по бесконечным галереям, залитым синим призрачным светом. Строгость и красота линий были воистину божественными. Но созерцание воплощенной гармонии нагоняло на Логоса тоску. Ему вдруг стало не хватать людского несовершенства — аляповатости в раскраске, несоблюдения пропорций, какой-то едва уловимой небрежности, которая всегда выдает человеческую руку. Будто бог, стоя за спиной человека-творца, непременно толкнет его под локоть — из зависти.
— Нравится? — спросил Меркурий самодовольно.
— Пока нет.
Меркурий вздохнул и поправил золотой шлем с крылышками.
— Надеюсь, ты не скажешь этого папаше?
— Почему же?
Меркурий вздохнул еще тяжелее.
— Боги не любят, когда их критикуют.
— Сначала я хотел бы поговорить с Марсом, — признался Логос.
— Поговорить с Марсом? — удивился Меркурий. — А о чем можно с ним говорить, позволь узнать.
— Об оружии.
Меркурий многозначительно промолчал. Покои Марса были кроваво-красны. Повсюду развешено старинное оружие: мечи, шлемы, нагрудники, ружья, украшенные золотой насечкой, пистолеты, из которых не стреляли уже лет сто. Сам бог войны валялся на ложе и рассматривал каталог современного оружия. Логос заметил эмблему Винланда на обложке.
— А вы, ребята, вовремя! — заорал Марс, вскакивая. — Я как раз собирался в баню. Пойдем вместе, попаримся.
— У нас деловая встреча, — сухо заметил Меркурий.
— Ну и отлично. В баньке обо всем и договоримся. — Левая щека бога войны была покрыта гладкой розовой кожей и постоянно дергалась.
— Мне нужна не баня, а оружие.
— Оружие? Ах да, ну конечно, оружие. — Марс протянул Логосу винландский каталог.
— Да не людское! Мне нужно оружие богов.
— Тогда идем в армарий[34]. Поглядим, что там можно для тебя найти.
Они прошли в кладовую. Марс распахнул стальные дверцы, и троих богов окутало облако густой ржавой пыли. Боги принялись чихать во всю мощь своих божественных легких.
— Теперь нам точно понадобится баня, — фыркнул Меркурий, отряхивая ржавчину с туники и шлема. Ладони его тут же сделались красными, будто в крови.
— Судя по всему, это оружие истлело тысячу лет назад, — предположил Логос.
— Ребята, эти штучки ковал сам Вулкан, — не без гордости сообщил Марс, беря в руки коротенький меч. Клинок напоминал ломтик сыра, которым мыши питались не один день. — Но в последние годы хромоногий не занимается подобными штучками. Теперь мы берем оружие у людей. Оно, разумеется, не такое хорошее, какое могли бы сделать боги, но вполне сносное.
— Мне не подходит человеческое оружие, — покачал головой Логос. — Мне нужно оружие против бога.
— Сульде? — спросил Марс.
— Он самый.
— Да, я слышал, как тебя отделали. Сочувствую, — Марс поскреб в затылке. — Все проигрывают. Даже боги.
— Умное замечание, — поддакнул Меркурий и подмигнул Логосу.
— Ребята, идемте в баню, там наверняка что-нибудь придумаем. Не отправишься же ты в таком виде к старику! — Марс кивнул на ржавые разводы на тунике Логоса.
Попарились в лаконике, поплавали в прохладном бассейне, потом валялись на мягких ложах и пили нектар. Бани Небесного дворца были роскошные, лучше даже, чем термы Каракаллы, хотя и не такие огромные. Логос удивился, заметив мраморную группу Лаокоона[35], украшавшую палестру. Интересно, где находился подлинник — в Риме или здесь, в Небесном дворце?
— Проси перун у Юпитера, — посоветовал Марс после третьей чаши. — Ничем этого твоего Сульде не взять — только перуном. Гелиос даст колесницу, Юпитер — перун, и ты испепелишь божка в три секунды.
И вот они встретились. Отец и сын. Так и хочется сказать — после долгих-долгих лет. Но это для человека срок был бы долог, а для бессмертных богов — лишь краткий миг.
Только бессмертны ли боги? С тревогой взглянул Вер на совершенно седые кудри повелителя Олимпийцев, на мясистый нос и набрякшие веки. Рыхлое обрюзгшее тело не могли скрыть даже складки белой тоги.
— Наконец-то, — сказал Юпитер без особой радости, но и без гнева и указал сыну на серебряное ложе напротив.
И проснулся и сел на кровати, глядя в непроницаемую черноту ночи. Он тяжело, судорожно втягивал в себя воздух, будто боялся, что каждый вздох может оказаться последним. Элий ощупал шею — она все еще болела, — и пальцы наткнулись на бинты. Повязка охватывала часть груди и плечо. Он был ранен… Да, кажется, в него попала стрела. Элий огляделся. При слабом свете масляного светильника различил ряд кроватей и спящих людей. Желтые пятна лиц, белые пятна бинтов. Он в госпитале. Все в порядке… Элий хотел было лечь, но… что-то его встревожило. Элий пока не мог понять что. Прежде всего — это не госпиталь Нисибиса: он много раз бывал там и помнил маленькие его комнатки. Это не Нисибис — с каждой минутой Элий чувствовал это все отчетливее. Он поднял руку и нащупал коротенькую бородку. Именно не щетину, которая колет ладони, а бородку. Между тем он помнил отчетливо, что в то последнее утро, когда был ранен, он брился. Страх ледяной иглой прошил его тело. Элий откинулся на подушку, прижал руки к груди, пытаясь унять прыгающее лягушкой сердце. «Я в Антиохии», — попытался убедить себя, хотя ничто не намекало на это. Но где же ему быть, как не в Антиохии: Руфин пришел на помощь, снял осаду с Нисибиса и велел перевезти раненого Цезаря в Антиохию…
Но тут же понял, что ненужно лжет себе. Потому что раненого Цезаря в богатой, набитой золотом Антиохии поместили бы в отдельную роскошную палату, рядом с ним бы торчали три сиделки, шелковые занавеси на окнах и дверях колебал бы прохладный ветерок, гонимый лопастями вентиляторов. А он находится в общей палате, набитой людьми, и лишь ночной ветер пустыни развеивает удушающий запах гноящихся ран, немытого тела и лекарств.
Ветер пустыни…
Он ни с чем не мог спутать этот ветер. Сухой, ледяной и одновременно несущий в себе память о полуденном зное воздух — он вдыхал его когда-то.
Пустыня…
Он рванулся к решетке окна. И различил в темноте освещенные зеленоватым светом луны зубчатые стены и макушки пальм.
Пустыня…
Элий рухнул на кровать и закрыл глаза. Комок отчаяния и боли тошнотой подкатился к горлу. Он — пленник, другого объяснения быть не могло. Элия выворачивало наизнанку, не буквально, нет. Но лучше блевать, исходя желчью, чем корчиться червяком от отчаяния.
Когда он вновь открыл глаза — в изножье его кровати кто-то сидел. Зеленоватый отблеск обводил контуром огромную кошачью голову. Желтые глаза в темноте светились янтарем. Элий несколько раз моргнул, пытаясь прогнать странное видение, но не мог. Открывая глаза, он вновь видел гигантскую кошку, желтые глаза немигающе смотрели на него из темноты. Возле его кровати сидел большой оранжевый с черным тигр.
— Так плохо? — спросил Элий, решив, что в бреду ему привиделся огромный зверь.
— Не особенно хорошо, — отвечал тигр человеческим голосом почти весело — видимо, замешательство римлянина его забавляло.
— Я умру? Моя рана смертельна?
— Ты не умираешь от смертельных ран, римлянин. Твоя душа накрепко пришита к твоему телу. Так что выздоравливай — тебе еще не суждено умереть.
Слова тигра, умеющего разговаривать человеческим голосом, не особенно успокоили Элия. «Это я, я… я же знаю, что не могу умереть, и тигр знает… но почему тигр? В зверинце видел когда-то, в детстве… на арене Колизея на детских представлениях тигры часто прыгали через огненные кольца…»
— Я сам по себе, — сказал тигр, — и твои детские воспоминания совершенно ни при чем.
— Где я? — спросил он.
— В крепости Малека на оазисе в Аравии. Малек… Это имя он помнил слишком хорошо. Его юношеский, полный романтизма поход во имя Либерты, нападение грабителей, смерть, кровь. И убийство. Первое убийство, совершенное Элием.
— Тот самый Малек? — спросил Элий.
— Ну конечно же, — охотно отвечал тигр. — Разве может быть какой-нибудь другой Малек, кроме этого, предателя, работорговца и жулика?
Элию ситуация показалась нелепой и безнадежной. Больше всего на свете Малек любил деньги, этот тип сделает все, чтобы вытянуть из Летиции как можно больше и не отдать ей пленника. Месяцы, годы в плену… Рабство. Элия тошнило от одного этого слова. Выход один — пока Малек будет торговаться с посланцами из Рима, надо суметь удрать. Мысль о побеге возникла сразу. Но убежать от Малека невозможно. Элий это знал. Тигр сидел неподвижно и не мешал думать. Элию показалось, что странный гость слышит его мысли.
— Зачем ты здесь? Сторожить меня? Или можешь помочь побегу? — спросил Элий.
— Зачем мне тебя сторожить! — звонко рассмеялся тигр юношеским беспечным смехом. — Ты же и шага ступить не можешь!
Элий обиделся, но обиду постарался скрыть.
— Значит, ты хочешь мне помочь. Тигр ответил не сразу.
— Я размышляю, — сказал он наконец. — Размышлять — дело трудное.
— Нисибис пал? — спросил Элий. Он бы предпочел поговорить с человеком, но попался тигр. Что ж, придется беседовать со зверем.
— Нисибиса нет, — ответил тигр.
— Город разрушен? А римская армия?
— И ее нет.
— Нет армии? Ты не ошибся?
— Четвертый, Восьмой и Шестнадцатый Испанский. Не надо было брать Испанский легион. Он несчастливый. Когда-то его почти полностью вырубили в Британии. А теперь его просто нет.
— И орлы тоже… у врага?
Элий почувствовал, как холодный пот выступает на лбу и каплями стекает по вискам. Не было силы поднять руку и отереть лоб.
— Орлы целы. А легионов нет. Тигр подался к окну.
— Думай об этом. А я пошел думать о своем. Зверь вдруг задрожал, раздулся неимоверно, потом сжался, вытянулся и превратился в длиннющую змею, та нырнула в окно. Негромкий стук — змея свалилась на землю снаружи. Все стихло. Зеленоватый свет луны плутал в оконной решетке.
— Кто-нибудь! Ко мне! — закричал Элий, и тут же в горле вспухла огненным шаром боль, шар лопнул и осколки его ударили в голову, в плечо, в грудь.
По проходу между кроватями мчался человек в зеленой тунике. В отсвете луны на груди его блеснул стетоскоп. Человек зажег фонарик. Элий разглядел облысевший лоб, круглые близорукие глаза.
— Кассий! Слава богам…
— Умоляю тебя, не кричи, если не хочешь до конца своих дней хрипеть и сипеть, как простуженный педераст.
— Мы в плену?
— Да, в плену. Но мы живы.
— А Нисибис?
— Римляне не смогли его удержать. Монголы пробили брешь в стене и затопили город водами реки Джаг-Джаг.
— Значит, Руфин не пришел к нам на помощь?
Кассий вздохнул:
— Получается, что так.
— Рутилий? — Элий бросал вопросы как камни. Они попадали в цель и вызывали жгучую боль.
— Погиб.
— Неофрон?
— Здесь.
— Есть вести из Рима?
— Не для нас. Мы отрезаны от остального мира.
Элию хотелось вновь закричать, но он сдержался.
— Значит, ты не знаешь, что случилось с армией Руфина?
— Думаю, взяв Нисибис, монголы нагрузились добычей и ушли.
— Но ты этого не знаешь?
— Не знаю. Малек послал своего человека в Луксор, в храм Либерты, чтобы сообщить о пленных и потребовать выкуп. Но посланец не скоро возвратится.
— Малек знает обо мне?
— Надеюсь, что нет. Иначе он будет тянуть время и стараться получить как можно больше денег. Не думай больше ни о чем, постарайся уснуть, — посоветовал Кассий.
Он растворил таблетку в чашке с водой и дал выпить раненому.
Элий повернулся на бок.
— Три легиона погибли. Орлы остались, а людей больше нет, — пробормотал Элий, закрывая глаза.
— Тебе это приснилось?
— Нет. Мне сказал об этом тигр.
Кассий Лентул решил, что раненый бредит.
В это утро Вер открыл глаза и вновь увидел мир. Каждый мускул наполнился энергией. В мозгу проносились тысячи мыслей. Он думал обо всем сразу — о войне, о Риме, о несправедливости, о маленьком императоре, об изгнанниках-гениях, о Трионе, о Бените.
Элий жив. Просто все эти ночи и дни он был в мире теней. А теперь вернулся. Элий не мог умереть. Даже в ядерном Тартаре, созданном Трионом, не мог сгинуть: желание, заклейменное Юнием Вером, еще не исполнилось.
Вер вскочил и заметался по дому. Ему хотелось немедленно выйти. Дом казался темницей. Но он боялся.
Боялся: выйдет он на улицу и римляне начнут его упрекать: что же ты, лучший гладиатор Империи, победитель, обладатель венков и наград, не смог победить какого-то захудалого божка. Это из-за тебя Рим проиграл! Из-за тебя погибли легионы. Порой Вер отчетливо слышал эти упреки. Несколько раз он подходил к двери и останавливался. Сейчас распахнет ее — а там толпа. Кричат, грозят кулаками, в лицо летят тухлые яйца и гнилые плоды. А впереди Вилда с фотоаппаратом. И каждая вспышка как выстрел. Вер толкнул дверь, и она медленно открылась. Перед домом не было никого. Ни единой души. Лишь напротив, у входа в инсулу две девочки играли среди разросшихся олеандров.
Вер ничего не понял, огляделся, все еще ожидая осады. Сделал неуверенно шаг, другой. Дошел до фонтана. Какой-то парень сидел на ободке фонтана и читал «Либеральный вестник». На первой странице красовалась карикатура на сенатора Бенита. Вер шел по городу очень медленно, будто заново его узнавал. На перекрестке вместо статуи Руфина красовался мраморный Элий. И это несказанно Вера удивило. Он остановился и долго смотрел на изваянного в мраморе друга.
— Но ты ведь жив, Элий, я это точно знаю, — прошептал Вер.
Кто-то остановился подле. Вер не оборачивался. Стоял склонившись, касаясь руками складок мраморной тоги. Рука неведомого дарителя положила на базу статуи букетик цветов и несколько печеньиц. С ближайшей крыши голубь приметил добычу и тут же устремился за жертвоприношением, выхватывая крошки из рук.
— Ты еще вернешься в Вечный город, — пообещал Вер каменному двойнику друга на прощание.
Вер двинулся дальше. Никто не собирался его ни в чем упрекать. Никто его не узнавал. Вер нарочно смотрел людям в глаза, улыбался встречным, потом стал здороваться со всеми подряд — напрасно. Ему отвечали, но как-то безлико — так приветствуют чужака. Молодые женщины улыбались. Но лишь как интересному молодому человеку. Наконец какая-то матрона, ответив на его приветствие, внезапно остановилась, пройдя несколько шагов, и спешно повернула назад.
— Ты — Юний Вер. Гладиатор Юний Вер?
— Да, я…— Он покраснел. И сердце забилось. Он ждал, что она скажет.
— Говорят, ты болел. Значит, ты поправился?
Вер кивнул.
— Будешь вновь выступать?
— Зачем? — он не понял, о чем она говорит.
— Дисквалификацию отменили. Ты можешь вернуться в гладиаторскую центурию. Все только этого и ждут. Все. — Она бросила это «все» весомо, как приговор суда. К чему она его приговаривает? К арене?
Вер замотал головой и отступил.
— Зачем? — повторил.
— Да что же ты… не поправился еще? Надо пригласить знаменитых медиков — пусть тебя вылечат. Ты должен вернуться на арену. Ты — самый лучший. Никто не сравнится с тобой — ни Клодия, ни Авреол. Они бездари. Один ты — гений!
Вер вздрогнул. Прежде похвала согрела бы его глотком хорошего вина. Теперь только раздражила.
— Я еще болен, — отговорился он и зашагал дальше.
Матрона шла следом, не отставала.
— Могу проводить тебя в Эсквилинскую больницу. Запишешься на прием. Тебе нужны деньги?
Она почти насильно всунула в ладонь Веру свою карточку:
— Если что-нибудь понадобится — звони. Она наконец ушла, и Вер вздохнул с облегчением. Прошел в сады Мецената и сел на мраморную скамью. Сообразил наконец, что, кроме вот таких вспышек восторженности и ненужного теперь поклонения, ему ничто не угрожает. Никто не знал о его поединке с Сульде. Богам, чтобы заслужить почитание людей, надо хвастаться своими подвигами. Но никто из людей не видел в нем бога. Только гладиатора. Вот незадача. Что надо сделать, чтобы люди указали на тебя пальцем и сказали: вот бог. И упали ниц. И умоляли и просили… Одеться в доспехи платинового сияния? Шагать по воздуху? Метать молнии? Или сказать: «…никогда не будет правильным поступать несправедливо, отвечать на несправедливость несправедливостью и воздавать злом за претерпеваемое зло"[32].
Но это сказал Сократ много-много лет назад. И никто не обожествил его за эти слова. Августа обожествили за то, что он утопил Рим в крови. Траяна обожествили за то, что он покорил для Рима новые земли. А Сократа — нет. Не стали.
Вер долго сидел на скамье, размышляя.
Поднялся, когда уже стало темнеть и меж крон пиний и кипарисов вспыхнули желтые шары фонарей. Кто-то шарахнулся в сторону из-под ног. Будто живой коврик лежал у скамейки, а теперь испуганно отскочил. Вер нагнулся и в полумраке разглядел на дорожке какую-то тряпку.
— Кто ты? — обратился он к тряпке, как к живой.
Тряпка хотела приблизиться, но боялась. Темная ее поверхность морщилась от нерешительности и страха. Черная дыра-рот то суживалась, то раздавалась вширь. И вдруг звук — странный, протяжный, как завывание собаки, лишившейся хозяина, — разнесся по садовой аллее.
— Л-г-с…. — чудилось в этом завывании. — Ч-т м-н д-л-т?
«Логос, что мне делать?» — расшифровал Вер. Он присел на корточки и протянул руку к тряпке, приманивая ее, как собачонку.
— Кто ты? — спросил шепотом.
— Л-ц…. — донесся ответ. «Луций», — перевел Вер. Страшная догадка кольнула сердце.
— Бессмертная «Нереида"…
— Л-г-с, сп-с…
Две черные фигуры свернули на аллею.
— Вот он! — крикнул один и указал на тряпку. — Хватай!
В черной форме с недавних пор разгуливали исполнители желаний.
Луций — хотя и кощунственно было его называть человеческим именем в подобном обличье — метнулся в заросли буксов. Те двое хотели броситься следом. Но Вер заградил им дорогу. «Исполнитель» зарычал и хотел ударить. Вместо этого сам очутился на песке. Сверху на него грохнулся его товарищ.
Вер оглянулся. «Тряпка» исчезла. Он бросился напролом в кусты. Луция нигде не было. Вер звал его, но бывший боец бессмертной «Нереиды» не пожелал откликнуться.
Напрасно Вер метался по аллеям. Он обежал все сады Мецената. Никого! Может, стоит присесть и подождать, пока Луций не появится вновь? Вер опустился на скамью рядом с одиноко сидящим человеком. Лицо у незнакомца было серое, вытянутое, с глубокими складками вокруг рта, голова обрита.
«Убью… ненавижу… ненавижу… убью…» — мысленно повторял человек так отчетливо, что Вер невольно вздрогнул.
Вер положил человеку руку на плечо.
— У тебя несчастье… — начал он. Человек дернулся и глянул на Вера. Потом выбросил вперед руку. Только реакция бывшего гладиатора спасла нынешнего бога. Лезвие ножа распороло ткань туники. А человек вскочил и бросился бежать.
А Вер застыл, не двигаясь. Что же делать? Неужели все из-за того, что он проиграл Сульде? И ничего уже нельзя изменить? И Рим будет катиться вниз… А может, плюнуть на все, оставить Рим и податься в Небесный дворец? Прийти, сказать, так и так… мерзкая земля, люди мерзкие, все грязь и тлен, не хочу быть там больше, не хочу… пустите меня в ваши чистые сверкающие залы, в ваш небесный Палатин… А на земле мне тошно и страшно… Я оказался слаб, не готов… Ради кого я должен оставаться на земле? Ради Элия? Но Элий думает только о Риме. Вот и пусть думает… а я не хочу… К воронам Элия и его Рим. Ведь я бог… я бог…
Вер не сразу заметил, что идет следом за какой-то женщиной. Легкое голубое платье из тонкого виссона. Гордо поднятая голова. Волосы белые-белые, будто серебро. Что-то в ее походке привлекало. Вер не сразу понял — что. Женщина шла, не касаясь земли. Вер ясно различал два радужных обвода вкруг тонкой фигурки. Будто сложенные крылья, ярко расцвеченные, сверкали у нее за спиной. Крылья бабочки. Вер обогнал незнакомку, глянул в лицо. Увидел обвисшие одутловатые щеки, набрякший двойной подбородок, тусклые маленькие глаза под безресничными веками.
— Психея… — только и выдохнул Вер. Она тихо ахнула, расправила крылья. В свете уличных фонарей они сверкнули всем многоцветьем радуги. Но среди ярких пятен и сверкающих кружков мелькали прозрачные истрепанные лохмотья. Будто кто-то долго сминал в жестоких руках трепещущие крылья. Умирающая бабочка на излете лета. И все же эти истрепанные крылья подняли Психею в воздух.
Она полетела. Медленно, будто через силу набирала высоту.
А Вер стоял онемевший и смотрел ей вслед. Позабыв, что и сам умеет летать. Психея… Душа… Старуха… Что ж это такое?! Что?! Вер наконец опомнился, оттолкнулся от мостовой и устремился вверх. С тех пор, как он проиграл бой Сульде, Вер не летал. Он поднимался, будто невидимая нить тянула его к облакам. И чем дальше становилась земля, тем ярче разгоралось платиновое сияние вокруг тела Логоса. В небесах было так хорошо.
«Можно не возвращаться больше на землю», — подумал Вер.
И едва эта мысль мелькнула, как полет ускорился, будто земное притяжение исчезло вовсе.
«Антигравитация — это мысль бога», — решил Вер.
Или это была чужая мысль, а он по-божески подслушал ее? И у него не было теперь своих мыслей, как не было прежде своих чувств? Да есть ли у него и сейчас собственные чувства? Ведь эмпатия — это чужое. Переживания людей проходят сквозь него жестким излучением, меняя что-то в нем необратимо.
Вер подлетел к зданию клиники Нормы Галликан. Старинный дом был погружен во тьму. Только в коридорах горели тусклые ночные лампы. Краем глаза Вер заметил, как фигурка в голубом скользнула в раскрытое окно на втором этаже. Вер подлетел к окну. В комнате никого не было. Он перелез через подоконник. Что-то ему не нравилось в происходящем… что-то было такое… Он шагнул в коридор. Фигура в голубом отворила дверь дальней комнаты и исчезла. Вер кинулся следом. «Лаборатория изотопов», — значилось на бронзовой табличке. Дверь была свинцовая. Вер содрогнулся. Войти следом не решился. Слишком хорошо знал, что могут с ним сотворить Z-лучи.
— Эй, кто-нибудь, — позвал Вер. В конце коридора возник охранник.
— Как ты сюда попал? — пожилой человек в красно-серой форме уставился на гостя, как коза на горох.
— Влез в окно. Но дело не во мне. В эту дверь только что вошла женщина.
— Ладно, ладно, оставь эту галиматью при себе. Я на таких историях собачий язык съел. Отойди, вот так, и руки за голову. Что тебе здесь надо?
— Говорю, сюда только что вошла женщина!
— А я говорю, что дверь закрыта! — Охранник навалился плечом на свинцовую преграду, и та подалась.
— Надо же… Закрыть забыли. Наверняка мой сменщик. Молодняк. Совсем мозги дырявые. — Он заглянул внутрь.
— Она там? — шепотом спросил Вер.
— Никого. Да защитит меня Геркулес, — пробормотал охранник и вошел внутрь.
Вер тяжело дышал… ему казалось, что он видит сквозь свинец длинный стол с мраморной столешницей и на нем какие-то толстостенные бутыли. Они светятся в темноте… Страшный зеленый свет…
Вер покрылся липким потом.
Охранник вышел.
— Никого… Но одна из емкостей пуста. Будто кто-то ее вылизал. Вот уж не думал, что эту гадость можно жрать.
— Окно? — и тут Вер понял, что задал дурацкий вопрос: в этой комнате не было окон.
Психея исчезла. Он мог бы и не спрашивать охранника. Он это почувствовал.
— Идем со мной. Кто ты? Зачем пришел? — охранник быстро провел ладонями по бокам, обыскивая подозрительного посетителя — не стырил ли тот чего. Но у Вера при себе ничего не было — даже денег. — Так зачем явился?
— Сам не знаю. Я должен был отправиться совсем в другое место.
— Ну так проваливай. Вигилов звать неохота.
Глава 12
Январские игры 1976 года
«Вчера сенаторы и магистраты молились и приносили жертвы за здоровье императора Постума Августа».
«Акта диурна». Канун Нон января[33]
Меркурий распустил свое платиновое сияние по небу хвостом, будто комета вблизи Гелиоса.
— Ну вот ты и явился. Наконец-то! — воскликнул бог торговцев и жуликов и распахнул перед Логосом Золотые врата Небесного дворца.
Давно не вступал в эти двери новый бог. То есть всякой братии сомнительного толка, каждый из которых именовал себя небожителем, было тут не перечесть. Но все это были полубоги — прижитые на стороне чьи-то детки, ничем не примечательные, кроме безмерного самомнения. Логос медлил. Он ощущал себя слишком земным.
Перед дворцом высились двумя колоннами вибробункеры из чистого золота, их серебряные лотки каждую секунду выстреливали в небесную синеву десятки черных и белых шаров.
— В древности тут сидели служители Юпитера и вручную вынимали для людей черные и белые шары. Но нынче все автоматизировано, — пояснил Меркурий не без гордости. — Моими усилиями.
Внутри бункера белых шаров что-то заскрежетало, и очередной божественный дар не появился на лотке. Зато со второго лотка продолжали безостановочно вылетать черные шары. Они таяли в воздухе, и воздух постепенно темнел. Солнце заходило.
— А что же белые шары? — спросил Логос.
— Вибробункер сломался, — отвечал беззаботно Меркурий. — «Белый» почему-то все время ломается. А «черный» работает всегда.
Логос Вер оглядывался, проходя по бесконечным галереям, залитым синим призрачным светом. Строгость и красота линий были воистину божественными. Но созерцание воплощенной гармонии нагоняло на Логоса тоску. Ему вдруг стало не хватать людского несовершенства — аляповатости в раскраске, несоблюдения пропорций, какой-то едва уловимой небрежности, которая всегда выдает человеческую руку. Будто бог, стоя за спиной человека-творца, непременно толкнет его под локоть — из зависти.
— Нравится? — спросил Меркурий самодовольно.
— Пока нет.
Меркурий вздохнул и поправил золотой шлем с крылышками.
— Надеюсь, ты не скажешь этого папаше?
— Почему же?
Меркурий вздохнул еще тяжелее.
— Боги не любят, когда их критикуют.
— Сначала я хотел бы поговорить с Марсом, — признался Логос.
— Поговорить с Марсом? — удивился Меркурий. — А о чем можно с ним говорить, позволь узнать.
— Об оружии.
Меркурий многозначительно промолчал. Покои Марса были кроваво-красны. Повсюду развешено старинное оружие: мечи, шлемы, нагрудники, ружья, украшенные золотой насечкой, пистолеты, из которых не стреляли уже лет сто. Сам бог войны валялся на ложе и рассматривал каталог современного оружия. Логос заметил эмблему Винланда на обложке.
— А вы, ребята, вовремя! — заорал Марс, вскакивая. — Я как раз собирался в баню. Пойдем вместе, попаримся.
— У нас деловая встреча, — сухо заметил Меркурий.
— Ну и отлично. В баньке обо всем и договоримся. — Левая щека бога войны была покрыта гладкой розовой кожей и постоянно дергалась.
— Мне нужна не баня, а оружие.
— Оружие? Ах да, ну конечно, оружие. — Марс протянул Логосу винландский каталог.
— Да не людское! Мне нужно оружие богов.
— Тогда идем в армарий[34]. Поглядим, что там можно для тебя найти.
Они прошли в кладовую. Марс распахнул стальные дверцы, и троих богов окутало облако густой ржавой пыли. Боги принялись чихать во всю мощь своих божественных легких.
— Теперь нам точно понадобится баня, — фыркнул Меркурий, отряхивая ржавчину с туники и шлема. Ладони его тут же сделались красными, будто в крови.
— Судя по всему, это оружие истлело тысячу лет назад, — предположил Логос.
— Ребята, эти штучки ковал сам Вулкан, — не без гордости сообщил Марс, беря в руки коротенький меч. Клинок напоминал ломтик сыра, которым мыши питались не один день. — Но в последние годы хромоногий не занимается подобными штучками. Теперь мы берем оружие у людей. Оно, разумеется, не такое хорошее, какое могли бы сделать боги, но вполне сносное.
— Мне не подходит человеческое оружие, — покачал головой Логос. — Мне нужно оружие против бога.
— Сульде? — спросил Марс.
— Он самый.
— Да, я слышал, как тебя отделали. Сочувствую, — Марс поскреб в затылке. — Все проигрывают. Даже боги.
— Умное замечание, — поддакнул Меркурий и подмигнул Логосу.
— Ребята, идемте в баню, там наверняка что-нибудь придумаем. Не отправишься же ты в таком виде к старику! — Марс кивнул на ржавые разводы на тунике Логоса.
Попарились в лаконике, поплавали в прохладном бассейне, потом валялись на мягких ложах и пили нектар. Бани Небесного дворца были роскошные, лучше даже, чем термы Каракаллы, хотя и не такие огромные. Логос удивился, заметив мраморную группу Лаокоона[35], украшавшую палестру. Интересно, где находился подлинник — в Риме или здесь, в Небесном дворце?
— Проси перун у Юпитера, — посоветовал Марс после третьей чаши. — Ничем этого твоего Сульде не взять — только перуном. Гелиос даст колесницу, Юпитер — перун, и ты испепелишь божка в три секунды.
И вот они встретились. Отец и сын. Так и хочется сказать — после долгих-долгих лет. Но это для человека срок был бы долог, а для бессмертных богов — лишь краткий миг.
Только бессмертны ли боги? С тревогой взглянул Вер на совершенно седые кудри повелителя Олимпийцев, на мясистый нос и набрякшие веки. Рыхлое обрюзгшее тело не могли скрыть даже складки белой тоги.
— Наконец-то, — сказал Юпитер без особой радости, но и без гнева и указал сыну на серебряное ложе напротив.