XIII.

   Изложив и отведя заблуждение, на которые всего больше опираются те, кто утверждают, будто власть римского императора зависит от римского первосвященника, нужно вернуться к раскрытию истины нашего третьего вопроса, который с самого начала намечался в качестве предмета обсуждения. Истина эта станет явной в достаточной мере, если, руководясь в исследовании намеченным началом, я покажу, что упомянутая власть зависит непосредственно от вершины всего сущего, то есть от Бога. И это будет показано либо при условии, что власть церкви можно отделить от власти императора (поскольку о власти церкви спора нет), либо если путем прямого доказательства можно будет доказать, что власть империи зависит непосредственно от Бога. Что власть церкви не есть причина власти императорской, доказывается так. То, при отсутствии чего или при бездействии чего нечто сохраняет всю свою силу, не есть причина этой силы; но при отсутствии церкви или бездействии ее империя имела всю свою силу; следовательно, церковь не есть причина силы империи, а потому и не есть причина ее власти, поскольку сила и власть — одно и то же. Пусть церковь — А, империя — В, власть или сила империи — С. Если С заключено в А при отсутствии А, невозможно А быть причиной того, что С заключено в В, ибо невозможно, чтобы действие предшествовало в своем бытии причине. Притом, если С заключено в В при бездействии А, неизбежно доказывается, что А не есть причина того, что С заключено в В, ибо для произведения действия должна сначала проявить свое действие причина, и в особенности причина действующая, которая здесь имеется в виду. Формулировать бульшую посылку доказательства — это значит доказать ее; меньшую посылку подтверждают Христос и церковь. Христос — Своим рождением и смертью, как было сказано выше, а церковь — словами, которые Павел в Деяниях апостолов говорит Фесту: «Я стою перед судом цезаря, где мне и надлежит быть судимым», ибо и ангел Божий вскоре сказал Павлу: «Не бойся, Павел, тебе надлежит предстать перед цезарем». И ниже Павел вновь говорит иудеям, находящимся в Италии: «Но так как иудеи противоречили, я принужден был потребовать суда от цезаря, не с тем чтобы обвинить в чем-либо мой народ, но чтобы избавить душу свою от смерти». Если бы цезарь не имел в то время власти творить светский суд, то ни Христос не убеждал бы в этом, ни ангел не возвещал бы эти слова, ни тот, кто говорил: «Имею желание разрешиться и быть со Христом», не обращался бы к судье, лишенному полномочий. Даже если Константин и не имел бы власти и авторитета, он не имел бы права передавать церкви на управление отчину империи, и таким образом церковь пользовалась бы этим приношением не по праву, коль скоро Бог хочет, чтобы приношения были незапятнанными, в согласии со словами Книги Левит: «Всякое приношение Господу должно быть без порока». Хотя предписание это, казалось бы, обращено к приносящим, тем не менее косвенно оно подразумевает и тех, кто приемлет. Ведь глупо думать, будто Бог хочет принимать то, что Он запрещает приносить, коль скоро в той же Книге Левит предписывается: «Не оскверняйте души ваши, не прикасайтесь к чему-либо такому, чтобы не стать нечистыми». Но утверждать, что церковь так злоупотребляет ей доверенной отчиной, весьма несообразно. Следовательно, ложным было и то, из чего такой вывод следовал.
 

XIV.

   Больше того, если бы церковь имела полномочия санкционировать власть римского императора, она имела бы их либо от Бога, либо от себя, либо от какого-нибудь монарха, либо по всеобщему согласию смертных или по крайней мере согласию первенствующих. Никакой другой щелки, сквозь которую эти полномочия могли бы просочиться до церкви, нет. Но ни один из перечисленных источников церкви подобных прав не давал; следовательно, она вышеупомянутых полномочий не имеет. А то, что никто этими полномочиями ее не наделял, становится ясным из следующего рассуждения. Если бы она их получила от Бога, это произошло бы по закону либо Божественному, либо естественному, ибо то, что приемлется от природы, приемлется от Бога, хотя суждение это и необратимо. Но по закону естественному это не происходит потому, что природа устанавливает закон лишь в отношении своих собственных действий; ведь деятельность Бога не может быть ограничена там, где он дает бытие чему-либо помимо подчиненных действующих начал. Вот почему, коль скоро церковь есть действие не природы, а Бога, глаголющего: «На сем камне созижду церковь Мою», и в другом месте: «Я совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить», очевидно, что природа не даровала церкви закона. Но и по закону Божественному это не происходит, ибо весь Божественный закон заключен в лоне обоих Заветов, и в этом лоне я не могу найти указаний на то, чтобы забота или попечение о светском были вверены священству ветхозаветному или новозаветному. Более того, я убеждаюсь, что ветхозаветным священникам было предписано отложить подобные заботы, что явствует из слов, сказанных Богом Аарону, а новозаветным священникам — из слов, сказанных Христом Своим ученикам. Но отложить эти заботы было бы бессмысленно, если бы права светской власти проистекали от священства: ведь само собою разумеется, что при наделении властью возникла бы мирская забота о выборе правителя и затем непрерывная обязанность надзора, чтобы получивший власть не уклонился от прямой стези. А то, что церковь не получила эти полномочия от себя самой, легко понять. Не существует ничего, что могло бы дать то, чего оно само не имеет. Потому и необходимо, чтобы всякое действующее начало содержало в себе то, что оно намеревается совершить, согласно сказанному в «Метафизике». Но бесспорно, что, если церковь наделяла себя указанными правами, она не имела их ранее; таким образом, она дала бы себе то, чего не имела, а это невозможно. А то, что она не получила их от какого-либо императора, достаточно ясно из вышеизложенного. А кто станет сомневаться в том, что на эти права церковь не имеет согласия всех или первенствующих? Ведь не только все жители Азии и Африки, но и большая часть жителей, населяющих Европу, от этого отвращается. К тому же скучно давать доказательства вещей очевиднейших.
 

XV.

   Далее, то, что противно природе чего-либо, не принадлежит к числу его свойств, ибо свойства всякой вещи сообразны ее природе, как инструменты для достижения цели; но санкционирование авторитета царства нашей тленности противно природе церкви; следовательно, оно не принадлежит к числу ее добродетелей. Чтобы уяснить себе меньшую посылку, надлежит знать, что природа церкви есть форма церкви: верно, что выражение «природа» прилагается к материи и форме, однако в более собственном значении оно применяется к форме, как показано это в «Физике». Форма же церкви есть не что иное, как жизнь Христа, заключенная как в Его речах, так и в Его деяниях. Ведь жизнь Его была идеей и образцом для воинствующей церкви, особенно для пастырей, и в наибольшей степени — для верховного пастыря, которому надлежит пасти агнцев и овец. Вот почему у Иоанна, раскрывая форму Своей жизни, Христос говорит: «Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что и Я сделал вам»; так и вы поступайте. И особо говорит Он Петру, после того как доверил ему обязанность пастыря, что мы находим у того же Иоанна: «Петр, иди за Мной». Но что Он имеет власть светскую, Христос открыто отрицал перед Пилатом. «Царство Мое, — говорит Он, — не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда». Не следует понимать это так, будто Христос, будучи Богом, не есть владыка земного царства, ибо Псалмопевец говорит: «Его — море, и Он создал его, и сушу образовали руки Его». Но означает это, что, будучи образцом для церкви, Христос не имел попечения о царстве земном. Подобно тому как если бы золотая печать говорила о себе самой: «Я не являюсь единицей меры ни для чего»; такое изречение неприложимо, когда печать эта рассматривается как золото, ибо золото в роде металлов есть мера, но приложимо оно постольку, поскольку печать есть некий знак, способный быть запечатленным на чем-то восприемлющем его. Итак, для церкви важно говорить и думать то же самое. Говорить или думать противоположное противоречит, очевидно, ее форме или природе, что одно и то же. Отсюда вывод, что право давать власть царству земному противоречит природе церкви; противоречие же во мнении или в речи есть следствие противоречия в вещи, являющейся предметом этой речи или этого мнения; истинное и ложное в речи имеет причиной бытие или небытие вещи, как наставляет нас тому учение о категориях. Итак, посредством приведенных выше аргументов было достаточно доказано от противного, что власть (auctoritas) империи вовсе не зависит от церкви.
 

XVI.

   Хотя в предшествующей главе было доказано от противного, что власть империи не имеет своей причиной власть верховного первосвященника, однако еще не вполне и лишь косвенно, из следствия, доказано было, что эта власть зависит непосредственно от Бога; а следствие это таково: если она не зависит от наместника Бога, она зависит от Бога. Потому для полного решения поставленной задачи надлежит путем прямого доказательства доказать, что император, или монарх всего мира, стоит в непосредственном отношении к Главе Вселенной, то есть к Богу. Для уразумения дальнейшего следует знать, что из всех существ один лишь человек занимает промежуточное положение между тленным и нетленным; вот почему философы правильно уподобляют его горизонту, который есть середина между двумя полусферами. Ведь человек, если его рассматривать в обеих его существенных частях, то есть душе и теле, является тленным, рассматриваемый только со стороны одной из них, то есть со стороны тела, а со стороны другой, то есть души, он нетленен. Оттого Философ хорошо говорит о душе как о нетленной во второй книге «О душе», утверждая: «И это одно бывает отделимо, в качестве постоянно сущего, от тленного». Если, следовательно, человек есть некое среднее звено между тленным и нетленным, то, поскольку всякая середина причастна природе обеих крайностей, человеку необходимо быть причастным обеим природам. И так как всякая природа в конечном итоге предопределяется к некой цели, следует, что у человека цель двоякая, — если из всех существ он один причастен нетлению и тлению, то один он из всех существ предопределяется к двум конечным целям: одна из них есть его цель в той мере, в какой он тленен, а другая — в той мере, в какой он нетленен.
   Итак, две цели поставило перед человеком неисповедимое провидение, а именно: блаженство здешней жизни, заключающееся в проявлении собственной добродетели и знаменуемое раем земным, и блаженство вечной жизни, заключающееся в созерцании Божественного лика, до которого собственная его добродетель подняться может не иначе как при содействии Божественного света, и об этом блаженстве позволяет нам судить понятие небесного рая. До этих двух блаженств, как до двух разных заключений, нужно доходить при помощи различных средств. Ибо до первого мы доходим путем философских наставлений, следуя им и действуя сообразно добродетелям моральным и интеллектуальным. До второго же — путем наставлений духовных, превосходящих разум человеческий, следуя им и действуя сообразно добродетелям теологическим — вере, надежде и любви. Хотя из этих наставлений одни открыты нам благодаря человеческому разуму, в полноте явленному нам в лице философов, а другие — благодаря Духу Святому, Который открыл сверхъестественную и необходимую нам истину через единоначального Ему Бога Сына, Иисуса Христа и Его учеников. Однако человеческая алчность заставила бы забыть и цель, и средства для ее достижения, если бы люди, блуждающие во все стороны, как кони, подвластные животному чувству, не были бы удержаны и направлены «уздою и удилом». Вот почему нужно было для человека двоякое руководство в соответствии с двоякой целью, а именно со стороны верховного первосвященника, который в соответствии с откровением вел бы род человеческий к жизни вечной, и со стороны императора, который в соответствии с наставлениями философскими направлял бы род человеческий к земному счастью. И так как этой гавани не может достигнуть никто или могут достигнуть немногие, да и те с величайшим трудом и лишь тогда, когда улягутся волны соблазнительной алчности и свободный род человеческий насладится миром и спокойствием, к этой цели более всего должен стремиться попечитель мира, именуемый римским императором, дабы на этом малом участке смертным можно было жить свободно и в мире друг с другом. А так как предрасположение земного круга зависит от предрасположения, связанного с круговращением небес, то, для того чтобы полезные наставления, касающиеся свободы и мира, были применяемы надлежащим образом названным попечителем в соответствии с обстоятельствами места и времени, необходимо, чтобы управлял этим правителем Тот, Кто охватывает непосредственно и мгновенно Своим взором строение небес. А это есть единственно Тот, Кто предопределил все строение мира так, чтобы промышлением Своим включать любую вещь в отвечающий ей строй. Если это так, то один Бог избирает, один Он утверждает, ибо над Ним нет высшего. Отсюда, далее, можно сделать вывод, что титул выборщика не принадлежит ни тем, кто носит его в настоящее время, ни тем, кто мог им пользоваться в прошедшие времена, и что, скорее, следует считать их глашатаями Божественного провидения. Оттого-то и оказывается, что порою они страдают от разногласий, потому что либо все, либо некоторые из них, помраченные облаком корыстолюбия, не различают сущности Божественного домостроительства. Таким образом, становится очевидным, что светская власть монарха без всякого посредства нисходит в него из Источника Власти Вселенской. Этот Источник, единый в каменной твердыне Своей простоты, разливается по многочисленным руслам от изобилия доброты.
   Мне кажется, что я уже достиг поставленной цели. Ибо раскрыта истина вопроса — необходима ли должность монарха для благосостояния мира; раскрыта истина и того вопроса — по праву ли стяжал народ римский власть империи; равно и того, последнего, вопроса — зависит ли власть монарха непосредственно от Бога или от кого другого. Истину этого последнего вопроса не следует понимать столь строго, будто римский император ни в чем не зависит от римского первосвященника, коль скоро помянутое смертное счастье в каком-то смысле сообразуется со счастьем бессмертных. Итак, пусть цезарь окажет Петру уважение, проявляемое первородным сыном к отцу своему, дабы, озаренный светом отчей славы, тем доблестнее разливал он лучи по всему кругу земному, над которым получил он власть единственно от Того, Кто в руках Своих держит все духовное и мирское.
 

Стихотворения флорентийского периода

   

Сонеты

1 (XXXIX)
Данте да Майяно — к стихотворцам

 
Не откажи, премудрый, сделай милость,
На этот сон вниманье обрати.
Узнай, что мне красавица приснилась —
 
4
 
Та, что у сердца в пребольшой чести.
С густым венком в руках она явилась,
Желая в дар венок преподнести,
И вдруг на мне рубашка очутилась —
 
8
 
С ее плеча, я убежден почти.
Тут я пришел в такое состоянье,
Что начал даму страстно обнимать,
 
11
 
Ей в удовольствие — по всем приметам.
Я целовал ее; храню молчанье
О прочем, как поклялся ей. И мать
 
14
 
Покойная моя была при этом.
 
 

2 (XL)
Данте Алигьери — К Данте да Майяно

 
Передо мной достойный ум явив,
Способны вы постичь виденье сами,
Но, как могу, откликнусь на призыв,
 
4
 
Изложенный изящными словами.
В подарке знак любви предположив
К прекраснейшей и благородной даме,
Любви, чей не всегда исход счастлив,
 
8
 
Надеюсь я — сойдусь во мненье с вами.
Рубашка дамы означать должна,
Как я считаю, как считаем оба,
 
11
 
Что вас в ответ возлюбит и она.
А то, что эта странная особа
С покойницей была, а не одна,
 
14
 
Должно бы означать любовь до гроба.
 
 

3 (XLI)
Данте да Майяно — к Данте Алигьери

 
Проверка золота на чистоту —
Для ювелира незамысловата:
Огонь подскажет мастеру, что злато
 
4
 
Имеет эту цену или ту.
И я желаю, чтоб начистоту
Сказали все про эту песнь собрата
Вы, кто премудр и судит непредвзято
 
8
 
И в ком достоинств славят высоту.
Какую муку самою большою
Из мук любовных можете назвать?
 
11
 
(Мудрей не создал песни я, чем эта.)
Не любопытства ради жду ответа:
Себе хотел бы цену я узнать,
 
14
 
Уверенный в одном — что вас не стою.
 
 

4 (XLII)
Данте Алигьери — к Данте да Майяно

 
На вас познаний мантия — своя,
Мне кажется, и, разобравшись строго,
Вам, друг мой, не нужна моя подмога:
 
4
 
Я славлю вас, но я вам не судья.
В сравненье с вашим знаньем бытия,
Поверьте мне, мое — весьма убого,
Дорога знаний — не моя дорога,
 
8
 
И вы всеведущи, не то что я.
Отвечу, положа на сердце руку
И ложь прогнав любую от себя,
 
11
 
Как надлежит в беседе с мудрым мужем.
Не посчитайте домыслом досужим
Такой ответ: кто не любим, любя,
 
14
 
Страшнейшую испытывает муку.
 
 

5 (XLIII)

 
Изысканным своим ответом вы,
К тому же, друг мой, веским, подтвердили
Всю справедливость доброй той молвы,
 
4
 
Которой люди всюду вас почтили.
Но мне сдается — ваши таковы
Достоинства, что человек не в силе
Их перечислить до конца, увы,
 
8
 
И почестей вы больших заслужили.
Страшней любви неразделенной нет,
По-вашему, но есть другое мненье
 
11
 
На этот счет. Поверить мне кому ж?
Коль скоро вас не затруднит ответ,
На ваше уповаю разъясненье,
 
14
 
Чтобы узнать, кто прав, о мудрый муж.
 
 

6 (XLIV)
Данте Алигьери — к Данте да Майяно

 
С кем говорю — ума не приложу,
И все же я, не мудрствуя лукаво,
Столь редкой мудрость вашу нахожу,
 
4
 
Что обойти ее не может слава.
О вас по мыслям вашим я сужу
И потому хвалить имею право,
Но, если б мог я вас назвать, скажу:
 
8
 
Хвалить бы вас мне было легче, право.
Узнайте, друг (конечно, вы мне друг),
Тому больнее всех, того жалею,
 
11
 
Кто, будучи влюбленным, не любим.
Любовь неразделенная — недуг,
Грозящий всем дубинкою своею.
 
14
 
Ну как, согласны с мнением моим?
 
 

7 (XLVI)
Данте да Майяно — к Данте Алигьери

 
Амор велит, чтоб верно я любил,
И обречен я этой страшной доле,
И часа нет, когда бы поневоле
 
4
 
К нему я сердце сам не обратил.
Овидиево средство я решил
Испробовать, но лгал Овидий, что ли,
Я, не избавясь от любовной боли,
 
8
 
Прошу пощады из последних сил.
Впустую все — искусство, заклинанья,
Отвага, мудрость: от любви вовек
 
11
 
Спасения не будет никакого.
Служа Амору, зная лишь страданья,
Ему же угождает человек.
 
14
 
О мудрый друг мой, за тобою слово.
 
 

8 (XLVII)
Данте Алигьери — к Данте да Майяно

 
Ум, знанье, вежество, широкий взгляд,
Искусство, слава, равнодушье к лести,
Отвага, красота и верность чести
 
4
 
И деньги — далеко не полный ряд
Достоинств, что Амора победят
Отрадностью — в отдельности и вместе:
Одни из них достойны большей чести,
 
8
 
Но каждое в победу вносит вклад.
При этом, друг мой, если ты намерен
От добродетелей увидеть прок,
 
11
 
Природных иль благоприобретенных,
Не действуй против божества влюбленных:
Какое бы ты средство ни привлек,
 
14
 
Ты проиграешь битву, будь уверен.
 
 

9 (XLVIII)
К Липпо (Паски де'Барди)

 
Надеюсь, Липпо, ты меня прочтешь,
Но, прежде чем начнешь
В меня вникать, узнай — моим поэтом
Я послан, чтоб тебя почтить приветом
 
5
 
И пожелать при этом
Тебе всего, что нужным ты найдешь.
Надеюсь, ты меня не отметешь
И душу призовешь
И разум, чтоб решить, как быть с ответом:
 
10
 
Я, что смиреннейшим зовусь сонетом,
Явился за советом
И жду, что ты на помощь мне придешь.
Я эту девушку привел с собою,
Однако, наготы стыдясь своей,
 
15
 
Она среди людей
Не хочет, гордая, ходить нагою.
Прошу — безвестной деве платье сшей,
Не обойди подругу добротою,
Чтобы с любой другою
 
20
 
Соперничать возможно было ей.
 
 

10 (LI)

 
Вовек не искупить своей вины
Моим глазам: они столь низко пали,
Что, Гаризендою увлечены,
 
4
 
Откуда взор охватывает дали,
Красавицу, которую должны
Они заметить были бы, проспали.
Я ими оскорблен до глубины,
 
8
 
И у меня они теперь в опале.
А подвело мои глаза чутье,
Которое настолько притупилось,
 
11
 
Что не сказало им, куда глядеть.
И принято решение мое:
Коль скоро не сменю я гнев на милость.
 
14
 
Я их убью, чтоб не глупили впредь.
 
 

11 (II)
Гвидо Кавальканти — к Данте

 
Вы видели пределы упованья,
Вам были добродетели ясны,
В Амора тайны вы посвящены,
 
4
 
Преодолев владыки испытанья.
Докучные он гонит прочь желанья
И судит нас — и мы служить должны.
Он, радостно тревожа наши сны,
 
8
 
Пленит сердца, не знавшие страданья.
Во сне он ваше сердце уносил:
Казалось, вашу даму смерть призвала,
 
11
 
И этим сердцем он ее кормил.
Когда, скорбя, владыка уходил,
Вся сладость снов под утро убывала,
 
14
 
Чтоб день виденье ваше победил.
 
 

12 (LII)
Данте — к Гвидо Кавальканти

 
О если б, Гвидо, Лапо, ты и я,
Подвластны скрытому очарованью,
Уплыли в море так, чтоб по желанью
 
4
 
Наперекор ветрам неслась ладья,
Чтобы фортуна, ревность затая,
Не помешала светлому свиданью;
И, легкому покорные дыханью
 
8
 
Любви, узнали б радость бытия.
И монну Ладжу вместе с монной Ванной
И той, чье «тридцать» тайное число,
 
11
 
Любезный маг, склоняясь над волной,
Заставил говорить лишь об одной
Любви, чтоб нас теченье унесло
 
14
 
В сиянье дня к земле обетованной.
 
 

13 (LIII)
Гвидо Кавальканти — к Данте

 
О если б я любви достоин был —
Во мне лишь память о любви всевластна —
И дама не была б столь безучастна,
 
4
 
Такой корабль мне стал бы, Данте, мил,
А ты, из тех, которых посвятил
Амор, смотри — жду милость ежечасно,
Но дама в сердце целится бесстрастно,
 
8
 
Как ловкий лучник: жду, чтоб он сразил
Меня. Амор натягивает лук
И, торжествуя, радостью сияет:
 
11
 
Он сладостную мне готовит месть.
Но слушай удивительную весть —
Стрелой пронзенный дух ему прощает
 
14
 
Упадок сил и силу новых мук.
 
 

14 (LIX)

 
Как не почтить виновника разлуки?
Меня от вас, друзья, уводит тот,
Кто в благородный плен людей берет,
 
4
 
Из-за красавиц обрекая муке.
Он при своем разящем насмерть луке, —
Взмолитесь, пусть ко мне он снизойдет,
Но только те найдут к нему подход,
 
8
 
Кто, воздыхая, простирают руки.
Он в сердце вторгся, где запечатлеть
Намерен благородные черты,
 
11
 
И все во мне уже не мне подвластно.