Страница:
Коль без досады прочтешь ты сначала бессильные вирши
II
III
IV
Вопрос о воде и земле
50
Гуся, какие болтать он певучему лебедю смеет,
Или ответь, иль мои исполни заветы, учитель.
II
[Данте — к Джованни дель Вирджилио]
В черных на белом листе получили мы буквах посланье,
Из пиэрийской груди обращенное к нам благосклонно.
Мы в этот час пасущихся коз, как бывало, считали,
Сидя под дубом в тени вдвоем с моим Мелибеем.
5
Он в нетерпенье, скорей твое пенье услышать желая:
«Титир, что Мопс? — спросил. — Чего он там хочет? Скажи мне!»
Смех одолел меня, Мопс; но он приставал неотступно.
Ради него наконец перестал я смеяться и другу:
«Ты не с ума ли сошел? — говорю. — Тебя требуют козы,
10
Ими займись, хоть тебе был обедишко наш не по вкусу.
Пастбищ ведь ты не знаток, которые всеми пестреют
Красками трав и цветов и какие высокой вершиной
Нам затеняет Менал, укрыватель закатного солнца.
Вьется ничтожный кругом, прикрытый ракиты листвою,
15
По берегам ручеек, орошающий их непрерывно
Вечной струею воды, истекающей с горной вершины,
Самостоятельно путь отыскав по спокойному руслу.
Здесь-то, пока в мураве резвятся нежной коровы,
Мопс все деянья людей и богов созерцает с восторгом
20
И на свирели игрой сокровенные он открывает
Радости, так что стада за сладкою следуют песней
И укрощенные львы сбегают с горы на долины,
Воды струятся вспять и волнуется лес на Меналах».
«Титир, — сказал Мелибей, — если Мопс в неведомых травах
25
Пеньем чарует, так я с твоей помощью мог бы бродячих
Собственных коз научить его неведомым песням».
Что мне тут было сказать, если он так настаивал страстно?
«Из года в год, Мелибей, к Аонийским вершинам в то время,
Как изучению прав отдаются другие для тяжеб,
30
Мопс уходит, в тени священной рощи бледнея.
Там, вдохновенья водой омытый, насытившись вволю
Звучной струей молока и по самое горло им полный,
Он призывает меня к обращенной в лавр Пенеиде».
«Что же тут делать? — спросил Мелибей. —
Никогда не украсишь
35
Ты себе лавром чело, пастухом оставаясь навеки?»
«О Мелибей, и почет, да и самое имя поэтов
Ветер унес, и без сна только Мопса оставила Муза».
Так возразил я, но тут досада возвысила голос:
«Блеяньем жалостным все огласятся холмы и поляны,
40
Если в зеленом венке я на лире пеан заиграю!
Да убоюсь я лесов и полей, не знакомых с богами.
Не расчесать ли мне лучше волос в триумфальном уборе
И, коль когда-нибудь я вернусь к родимому Сарну,
Русые некогда скрыть зеленой листвою седины?»
45
Он: «Без сомненья, — в ответ, — потому что ты видишь, как быстро,
Титир, время бежит: ведь уже состарились козы,
Маткам которых козлов мы давали с тобой для зачатья».
Я же: «Когда обитателей звезд и круговороты
Тел мировых воспою, как воспел я и дольние царства,
50
Голову пусть мне тогда и плющ и лавр увенчают,
Только бы Мопс допустил!» «Да при чем же тут Мопс?» — возразил он.
«Разве не видишь, что он возмущен Комедии речью,
Иль потому, что ее опошлили женские губки,
Иль потому, что принять ее совестно сестрам Кастальским?» —
55
Так я ответил ему; и сызнова, Мопс, перечел я
Стихотворенье твое. Плечами пожал он и снова:
«Что же тут делать? — спросил. — Убедить постараться нам Мопса?»
«Есть у меня, — говорю, — овечка любимая, знаешь,
Вымя ее так полно молока, что едва ей под силу.
60
Все под утесом она: ушла пережевывать жвачку.
В стаде она никаком не ходит, законов не знает,
Хочет — приходит сама, насильно ее не подоишь.
Вот поджидаю ее, и уж тянутся к вымени руки:
Десять крынок с нее надоить собираюсь я Мопсу.
65
Ну а тем временем ты о козлах позаботься бодливых
И научись разгрызать зубами ты черствые корки».
Так с Мелибеем моим вдвоем мы пели под дубом,
А в шалаше между тем варилась нам скромная полба.
III
[Джованни дель Вирджилио — к Данте]
Там, где под влажным холмом встречается Сарпина с Реном —
Резвая нимфа, своих волос белоснежные пряди
Зеленью переплетя, — в родимой я скрылся пещере.
Вольно телята паслись на лугах прибережных, и овцы —
5
Нежных листья кустов, а тернистых — козы щипали.
Что было делать юнцу, одинокому жителю леса?
Бросились все защищать дела судебные в город!
Ниса моя, Алексий мой молчали. Ножом искривленным
Дудочки из тростника водяного себе вырезал я
10
На утешенье; но вот с тенистого тут побережья
Адриатических волн, где густые сосновые рощи
Тянутся вверх к небесам и где волею гения места
Длинным строем своим они пастбищ хранят луговины
В благоухании мирт и травы, покрытой цветами,
15
Где воды Овна-реки, руно омывающей в море,
Не позволяют пескам никогда оставаться сухими, —
Титира голос ко мне донесло дуновение Евра;
И в дуновении том ароматы с высоких Меналов
Слух услаждают, в уста молока мне влага струится.
20
Этакой сладкой сыты никогда не пришлось и отведать
Пастырям стад, хоть они поголовно аркадяне родом.
Нимфы Аркадии всей ликуют, слушая песню,
И пастухи, и быки, и лохматые козы, и овцы;
Уши подняв, устремляются с гор даже сами онагры,
25
Даже и фавны, смотри, с холма Ликейского скачут.
Думаю: «Если овец воспевает Титир и козлищ
Или же стадо пасет, зачем ты гражданскую оду,
В городе сидя, запел, коли дудки Бенакской свирели
Звучным натерли тебе пастушеским губы напевом?
30
И от тебя, пастуха, пусть услышит он песню лесную».
Толстые тут же стволы отложив, я, нимало не медля,
Тонкие дудки беру и, губы надув, начинаю:
«О богоравный старик, ты вторым будешь после Марана,
Да и теперь ты второй или сам он, коль можно поверить,
35
Как Мелибей или Мопс пророку Самосскому верит.
Но хоть — о горе! — живешь ты под пыльным и грязным навесом
И, справедливо гневясь, ты рыдаешь о пастбищах Сарна
Отнятых — стыд и позор тебе, город неблагодарный! —
Мопса, прошу, своего пощади, не давай ему слезы
40
Горькие лить, и себя и его ты не мучай, жестокий.
Он ведь с любовью такой к тебе льнет, с такой, повторяю,
Ласковый старец, с какой прижимается к стройному вязу
Сотней извивов лоза, неотступно его обнимая.
О, коли русыми вновь ты свои бы увидел седины
45
В зеркале вод и тебе их сама расчесала б Филлида,
Как восхитился бы ты виноградом у хижины отчей!
Но, чтоб тебя не изъела тоска в ожидании светлой
Радости, можешь мои посетить ты укромные гроты
И погостить у меня. Споем с тобою мы оба —
50
С легкой тростинкою я, а ты, как мастер почтенный,
Строгую песню зачнешь, чтобы каждый года свои помнил.
Место тебя привлечет: журчит там родник полноводный,
Грот орошая, скала затеняет, кусты овевают;
Благоуханный цветет ориган, есть и сон наводящий
55
Мак, о котором идет молва, будто он одаряет
Сладким забвеньем; тебе Алексид тимьяна подстелет —
Я Коридона пошлю за ним, — Ниса охотно помоет
Ноги, подол подоткнув, и сама нам состряпает ужин;
А Тестиллида меж тем грибы хорошенько поперчит
60
И, накрошив чесноку побольше, их сдобрит, коль наспех
Их по садам Мелибей соберет без всякого толку.
Чтобы ты меда поел, напомнят жужжанием пчелы;
Яблок себе ты нарвешь, румяных, что щечки у Нисы,
А еще больше висеть оставишь, красой их плененный.
65
Вьется уж плющ от корней из пещеры, сверху свисая,
Чтобы тебя увенчать: ни одной не забудем утехи.
Здесь тебя ждут, и сюда соберутся толпой паррасийцы —
Юноши все, старики и всякий, кто страстно желает
Новым стихам подивиться твоим и древним учиться.
70
Диких коз из лесов и шкуры рысей пятнистых
В дар тебе принесут. Ведь твой Мелибей это любит.
Здесь тебя ждут: не страшись ты нагорных лесов наших, Титир,
Ибо поруку дают, качая вершинами, сосны,
Желудоносные также дубы и кустарники с ними:
75
Ни притеснений здесь нет, ни козней злых, о которых
Думаешь ты, может быть; иль моей любви ты не веришь?
Или, пожалуй, мою презираешь ты область? Но сами
Боги, поверь, обитать не гнушались в пещерах: свидетель
Нам Ахиллесов Хирон с Аполлоном, стада сторожившим».
80
Мопс, обезумел ты, что ль? Иолай, и любезный, и светский,
Ведь не потерпит никак твоих даров деревенских,
Да и пещера твоя ничуть шалашей не надежней:
Пусть себе тешится в них. Но что же твой ум обуяло?
Что запыхался? Чего не стоят твои ноги на месте?
85
Девушке мальчик и мил и желанен, мальчику — птица,
Птице — леса, и лесам — дуновенье весеннего ветра.
Титир, ты Мопсу желанен, желанья любовь порождают.
Презришь меня — утолю я жажду фригийским Мусоном,
То есть — тебе невдомек — рекой удовольствуюсь отчей.
90
Но почему же мычит моя молодая корова?
О четырех сосках тяжело ей набухшее вымя?
Думаю, да. Побегу наполнить емкие ведра
Свежим ее молоком: размягчит оно черствые корки.
Ну, подходи, подою! Не послать ли нам Титиру столько
95
Крынок, сколько и нам он сам надоить обещался?
Да молоко посылать пастуху неуместно, пожалуй.
Вот и друзья! Говорю, а солнце уже за горою.
IV
[Данте — к Джованни дель Вирджилио]
Сбросив Колхиды руно, быстролетный Эой и другие
Кони крылатые вскачь возносили в сиянье Титана.
По колеям, от вершины небес спускавшихся долу,
Мерно катилися все, с пути не сбиваясь, колеса.
5
Мир засиял, и всю тень. какою себя сокрывает,
Сбросил он прочь, и поля смогли раскалиться под солнцем.
Титир и Алфесибей устремились поэтому в рощу,
Сами себя и стада уберечь стараясь от зноя, —
В рощу, где ясень, платан и липы растут в изобилье.
10
Тут, пока на траве ложатся овцы и козы
В чаще лесной и пока свободно дышать начинают,
Титир по старости лет прилег, осененный листвою
Клена, и задремал, вдыхая запах снотворный;
Рядом стоял, опершись на корявую палку из груши,
15
Алфесибей и к нему обратился с такими словами:
«То, что мысли людей, — сказал он, — возносятся к звездам,
Где зародились они перед тем, как войти в наше тело;
То, что Каистр оглашать лебедям белоснежным отрадно,
Радуясь ласке небес благодатных и долам болотным;
20
То, что рыбы морей, сочетаясь, моря покидают,
К устьям сбираяся рек, где проходят границы Нерея,
Что обагряют Кавказ тигрицы гирканские кровью;
То, что ливийский песок чешуей своей змеи взметают, —
Этому я не дивлюсь: свое ведь каждому любо,
25
Титир; но я удивлен и диву даются со мною
Все пастухи на полях земли сицилийской, что Мопсу
Любо под Этною жить на скудных скалах Циклопов».
Только он кончил, как вдруг перед нами, совсем запыхавшись,
Стал Мелибей, и едва он способен сказать был: «О Титир!» —
30
Смех одолел стариков, что юноша так запыхался,
Точно сиканов, когда Сергест сорвался с утеса.
Старший седую тогда с зеленого голову дерна
Поднял и так обратился к нему, раздувавшему ноздри:
«О неуемный юнец, по какой ты внезапной причине
35
Опрометью прибежал, своих легких в груди не жалея?»
Тот в ответ ничего, но лишь только тронуть собрался
Он тростниковой своей свирелью дрожащие губы,
Вовсе оттуда не свист до жадного слуха донесся,
Но, когда юноша звук постарался извлечь из тростинок —
40
Чудо, но я говорю по правде, — тростинки запели:
«Там, где под влажным холмом встречается Сбрпина с Реном»;
Если же три бы еще они лишних выдули вздоха,
Сотней тогда бы стихов усладили селян онемелых.
Титир и Алфесибей внимательно слушали оба,
45
Алфесибей же с такой обратился к Титиру речью:
«Что же, почтенный старик, ты росистые земли Пелора
Бросить решишься, пойти собираясь в пещеру Циклопа?»
Он: «Не боишься ли ты? Что меня, дорогой мой, пытаешь?»
Алфесибей же: «Боюсь? Пытаю?» — на это ответил.
50
«Иль непонятно тебе, что дудка божественной силой
Пела? Подобно тому тростнику, что от шепота вырос —
Шепота, что возвестил о висках безобразных владыки,
Бромия волей Пактола песок озлатившего ярко?
Но коль зовет к берегам она Этны, покрытою пемзой,
55
Старец почтенный, не верь облыжному благоволенью,
Местных дриад пожалей и овец своих не бросай ты;
Горы наши, леса, родники по тебе будут плакать,
Нимфы со мной тосковать, опасаясь несчастий грядущих,
Да и Пахин изойдет от собственной зависти давней.
60
Будет досадно и нам, пастухам, что тебя мы знавали.
Не покидай, умоляю тебя, о старец почтенный,
Ты ни ручьев, ни полей, твоим именем славных навеки!»
«Больше, по правде скажу, половины этого сердца, —
Тронув рукою его, престарелый Титир воскликнул, —
65
Мопс, съединенный со мной ради тех взаимной любовью,
Что убежали, боясь злокозненного Пиренея!
Думал он, что на брегах от Пада справа и слева
От Рубикона живу я в Эмилии, к Адрии близко;
Он предлагает сменить на этнейские пастбища наши,
70
Не сознавая, что мы вдвоем обитаем на нежной
Гор Тринакрийских траве, которой в горах сицилийских
Лучше нет никакой для пищи коровам и овцам.
Но, хоть и надо считать, что хуже лугов на Пелоре
Скалы этнейские, все ж навестил бы охотно я Мопса,
75
Бросив стада мои здесь, не страшись я тебя, Полифема».
Алфесибей возразил: «Полифема-то кто ж не боится,
Раз он привык обагрять свою пасть человеческой кровью
С самых тех пор, что увидеть пришлось в старину Галатее.
Как разрывал он, увы, несчастного Ацида чрево!
80
Чуть не погибла сама! Могла ли любовь пересилить
Бешенство гнева его и огонь его ярости дикой?
Ну а легко ль удержал свою душу в трепетном теле
Ахеменид, как циклоп упивался друзей его кровью?
Жизнью своей умоляю тебя, не поддайся влеченью
85
Страшному, чтобы ни Рен, ни Наяда не отняли этой
Славной у нас головы, которую зеленью вечной
Девы высокой венчать стремится скорее садовник».
Титир, с улыбкой и всей душою его одобряя,
Выслушал молча слова великого стада питомца.
90
Но так как кони, эфир рассекая, неслися к закату,
Быстро тень наводя на все бросавшее тени,
Посохоносцы, покинув леса и прохладные долы,
Снова погнали овец домой, а лохматые козы
К мягкой траве луговин повели за собою все стадо.
95
Неподалеку меж тем Иолай хитроумный скрывался,
Слышал он все, а потом и нам обо всем рассказал он.
Мы же, о Мопс, и тебе поведали всю эту повесть.
Вопрос о воде и земле
Dubia
Всех и каждого, кто увидит это писание, Данте Алигьери, флорентиец, ничтожнейший среди подлинно философствующих, приветствует именем Того, кто есть источник истины и свет.
Да будет всем вам ведомо, что, когда я находился в Мантуе, встал некий вопрос, по поводу которого многократно возникал шум, касавшийся больше внешней видимости, чем существа дела, так что вопрос этот оставался нерешенным. Вот почему, будучи с детства воспитываем в неуклонной любви к истине, я не мог потерпеть, чтобы помянутый вопрос оставался необсужденным, и мне приятно было раскрыть в отношении него правду, а равно и опровергнуть контраргументы, — как из любви к истине, так и из ненависти ко лжи. И дабы недоброжелательство многих, привыкших сочинять неправду в отсутствие людей, которым они завидуют, не изменило бы как-нибудь за моей спиной хорошо сказанное, мне захотелось, кроме того, на этих листах, писанных моею собственной рукой, оставить то решение, которое было мною предложено, и очертить пером форму всей диспутации.
Итак, вопрос стоял о положении и фигуре (т. е. о форме) двух стихий, а именно воды и земли; и здесь под словом «форма» я понимаю ту, которую Философ в «Продикаментах» относит к четвертому виду качества. Притом вопрос был ограничен следующей проблемой как началом всей подлежащей отысканию истины: вода в своей сфере, то есть в своей естественной окружности, оказывается ли где-нибудь выше, чем выступающая из вод суша, обычно называемая обитаемой четвертью земли. И доказывалось, что да, на основании многих доводов, из которых я, опустив кое-какие из-за легковесности, сохранил пять, имевших видимость известной убедительности.
Первый довод был таков: невозможно, чтобы у двух окружностей, неодинаково отстоящих друг от друга, был один и тот же центр; окружность воды и окружность земли неодинаково отстоят друг от друга; следовательно… и т. д. Далее аргументация велась так: если центр земли есть центр вселенной, что подтверждается всеми, а все, что в мире имеет положение иное, находится выше, то делалось заключение, что окружность воды выше, чем окружность земли, ибо окружность охватывает со всех сторон этот центр. Бульшая посылка главного силлогизма выводилась как будто из того, что доказано в геометрии, а меньшая посылка — из показаний чувств, так как мы видим, что в одном месте окружность земли охватывается окружностью воды, а в другом месте нет.
Более благородному телу приличествует более благородное место; вода — более благородное тело, чем земля; следовательно, воде приличествует более благородное место. И так как место тем благороднее, чем оно выше, из-за большей близости к благороднейшему объемлющему телу, то есть к первому небу, следовательно… и т. д. Я не говорю, что место воды выше места земли, а следовательно, вода выше земли, коль скоро положение места и положение того, что находится в этом месте, друг от друга не отличаются. Бульшая и меньшая посылка главного силлогизма этого довода в качестве очевидных опускались.
Третий довод был следующий: всякое мнение, противоречащее показанию чувств, есть плохое мнение; полагать, что вода не находится выше земли, значит противоречить показанию чувств; следовательно, это есть плохое мнение. О первой посылке утверждалось, что она явствует из слов Комментатора в толковании третьей книги «О душе»; вторая, или меньшая, посылка доказывалась на основании опыта моряков, которые, находясь в море, видят горы ниже себя; и они доказывают, ссылаясь на то, что видят эти горы, поднявшись на мачту, с палубы же корабля не видят, а это, надо полагать, происходит оттого, что земля значительно ниже и не достигает хребта моря.
В-четвертых, аргументировалось так: если бы земля не была ниже воды, она была бы совершенно безводной, разумеется в открытой своей части, о которой вопрос ставится; и тогда не было бы ни источников, ни рек, ни озер; противоположное этому мы наблюдаем; потому истинным является суждение, противоположное тому, из которого этот вывод следовал, то есть вода выше земли. Следствие доказывалось на основании того, что вода естественно перемещается книзу, и так как море есть начало всех вод (что является из слов Философа в его «Метеорах»), то, если бы море не было выше, чем земля, вода не двигалась бы к этой земле, коль скоро при всяком естественном движении воды исходное начало движения должно находиться выше.
Далее аргументировалось в-пятых: вода явно наиболее следует движению Луны, что видно из прилива и отлива моря; поскольку, стало быть, круг Луны эксцентричен, представляется разумным, чтобы вода в своей сфере подражала эксцентричности круга Луны и, следовательно, сама была эксцентричной; и, так как этого не может быть иначе как при условии, что она выше земли (это было показано в первом доводе), следует то же самое, что и раньше.
Таким образом, основываясь на этих доводах и не помышляя о других, они пытаются доказать, что их мнение истинное, то есть мнение тех, кто полагает, будто воды выше открытой, или обитаемой, части земли, хотя о противном свидетельствуют и чувства и разум. Ведь, основываясь на чувствах, мы видим, что по всей земле реки стекают как в южное, так и в северное море, как в море восточное, так и в море западное, чего не было бы, если бы начала рек и протяжение их русл не находилось выше поверхности моря. Что же касается разума, это станет ясным дальше; и будет доказано это многими доводами — при выяснении или решении вопроса о положении и форме двух стихий, как это уже намечено было выше.
Порядок будет таков. Во-первых, будет доказана невозможность того, что воды в какой-нибудь части своей окружности выше, чем выступающая из нее или открытая земля. Во-вторых, будет доказано, что эта выступающая земля повсюду выше, чем вся поверхность моря в целом. В-третьих, будут выдвинуты возражения против доказанного и даны опровержения их. В-четвертых, будет показана финальная и действующая причина этого более высокого положения, или выступания земли из воды. В-пятых, будет дано опровержение аргументов, приведенных нами выше.
Я говорю, следовательно, в отношении первого пункта, что, если бы вода, рассматриваемая в пределах своей окружности, была где-нибудь выше, чем земля, это по необходимости происходило бы одним из двух указываемых далее способов: либо вода была бы эксцентричной, как утверждали первый и пятый доводы, либо вода, будучи концентричной, имела бы какой-нибудь бугор и здесь выступала бы над землею; иных способов нет, что достаточно ново для того, кто вдумается в это. Но ни то ни другое невозможно; следовательно, невозможно и то, из чего или благодаря чему получалось либо то, либо другое. Вывод явствует на основании «места» тоники, называемого locus a sufficienti divisione causae; невозможность консеквента станет явной из того, что будет доказано дальше.
Таким образом, для уяснения последующего нужно сделать два предположения: во-первых, что вода естественно движется книзу; во-вторых, что вода есть от природы текучее тело, не ограничиваемое посредством собственной границы. И если кто-нибудь станет отрицать оба эти принципа или один из них, то к нему предлагаемое дальше решение не относится; ведь с отрицающим принципом какой-либо науки не следует вести спора в пределах этой же самой науки, как явствует из первой книги «Физики»; притом эти принципы найдены посредством чувств и индукции, каковым свойственно такие принципы отыскивать, что явствует из первой книги «Никомаховой этики».
Итак, до опровержения первого члена консеквента, я говорю, что невозможно воде быть эксцентричной. Доказываю я это так. Если бы вода была эксцентричной, получались бы три невозможных следствия. Первое — что вода была бы способна естественным образом двигаться и кверху и книзу; второе — что вода не двигалась бы книзу по той же линии, что и земля; третье — что тяжесть предицировалась бы омонимически о той и другой. Все это представляется не только ошибочным, но и невозможным.
Заключение разъясняется так. Пусть небо будет изображено посредством окружности, на которой обозначено три креста, вода — посредством той, где обозначено два, а земля — где один; и пусть центром неба и земли будет точка, где стоит А, а центр эксцентричной воды — точка, где стоит В, как это видно на вычерченном здесь чертеже. Я утверждаю, следовательно, что, если вода находится в А и имеет открытый для нее проход, она естественно будет двигаться к В, ибо всякое тяжелое тело естественно движется к центру своей окружности; и так как движение от А к В есть движение кверху (поскольку А находится абсолютно внизу в отношении всего прочего), вода станет естественно двигаться вверх. И это была та первая невозможность, о которой говорилось выше. Кроме того, пусть в Z находится комок земли и там же — некоторое количество воды и пусть отсутствует всякая помеха; поскольку, стало быть, по сказанному, все тяжелое движется к центру собственной окружности, земля станет двигаться по прямой линии к А, а вода — по прямой линии к В; но это должно будет происходить по разным линиям, как явствует из чертежа; сказанное не только невозможно, но этому посмеялся бы Аристотель, если бы услышал. И это было второе, что нужно было разъяснить. Третье же я разъясняю так: тяжелое и легкое суть страдательные состояния простых тел, движущихся прямолинейно; притом легкие тела движутся кверху, а тяжелые — книзу. Ведь я подразумеваю под тяжелым и легким нечто способное к движению, как полагает это Философ в сочинении «О небе и вселенной». Если, таким образом, вода двигалась бы к В, а земля к А, поскольку обе они тяжелые тела, они двигались бы книзу в разные места, а для этого не может быть одно и то же основание, коль скоро одно положение — абсолютно низкое, а другое — низкое относительно. И так как различие в отношении целей свидетельствует о различии в том, что ради этих целей существует, ясно, что у воды и у земли будет различное основание подвижности; а так как различие основания вместе с тождеством обозначения создает эквивокацию, что явствует из слов Философа в «Антепредикаментах», то, следовательно, тяжесть омонимически предицируется о воде и земле, и это был третий пункт заключения, который надлежало разъяснить. Таким образом, это становится ясным на основе подлинного доказательства из рода тех, посредством которых я доказал неверность того, что вода не эксцентрична. И это был первый член консеквента главного заключения, который надлежало опровергнуть.
Да будет всем вам ведомо, что, когда я находился в Мантуе, встал некий вопрос, по поводу которого многократно возникал шум, касавшийся больше внешней видимости, чем существа дела, так что вопрос этот оставался нерешенным. Вот почему, будучи с детства воспитываем в неуклонной любви к истине, я не мог потерпеть, чтобы помянутый вопрос оставался необсужденным, и мне приятно было раскрыть в отношении него правду, а равно и опровергнуть контраргументы, — как из любви к истине, так и из ненависти ко лжи. И дабы недоброжелательство многих, привыкших сочинять неправду в отсутствие людей, которым они завидуют, не изменило бы как-нибудь за моей спиной хорошо сказанное, мне захотелось, кроме того, на этих листах, писанных моею собственной рукой, оставить то решение, которое было мною предложено, и очертить пером форму всей диспутации.
Итак, вопрос стоял о положении и фигуре (т. е. о форме) двух стихий, а именно воды и земли; и здесь под словом «форма» я понимаю ту, которую Философ в «Продикаментах» относит к четвертому виду качества. Притом вопрос был ограничен следующей проблемой как началом всей подлежащей отысканию истины: вода в своей сфере, то есть в своей естественной окружности, оказывается ли где-нибудь выше, чем выступающая из вод суша, обычно называемая обитаемой четвертью земли. И доказывалось, что да, на основании многих доводов, из которых я, опустив кое-какие из-за легковесности, сохранил пять, имевших видимость известной убедительности.
Первый довод был таков: невозможно, чтобы у двух окружностей, неодинаково отстоящих друг от друга, был один и тот же центр; окружность воды и окружность земли неодинаково отстоят друг от друга; следовательно… и т. д. Далее аргументация велась так: если центр земли есть центр вселенной, что подтверждается всеми, а все, что в мире имеет положение иное, находится выше, то делалось заключение, что окружность воды выше, чем окружность земли, ибо окружность охватывает со всех сторон этот центр. Бульшая посылка главного силлогизма выводилась как будто из того, что доказано в геометрии, а меньшая посылка — из показаний чувств, так как мы видим, что в одном месте окружность земли охватывается окружностью воды, а в другом месте нет.
Более благородному телу приличествует более благородное место; вода — более благородное тело, чем земля; следовательно, воде приличествует более благородное место. И так как место тем благороднее, чем оно выше, из-за большей близости к благороднейшему объемлющему телу, то есть к первому небу, следовательно… и т. д. Я не говорю, что место воды выше места земли, а следовательно, вода выше земли, коль скоро положение места и положение того, что находится в этом месте, друг от друга не отличаются. Бульшая и меньшая посылка главного силлогизма этого довода в качестве очевидных опускались.
Третий довод был следующий: всякое мнение, противоречащее показанию чувств, есть плохое мнение; полагать, что вода не находится выше земли, значит противоречить показанию чувств; следовательно, это есть плохое мнение. О первой посылке утверждалось, что она явствует из слов Комментатора в толковании третьей книги «О душе»; вторая, или меньшая, посылка доказывалась на основании опыта моряков, которые, находясь в море, видят горы ниже себя; и они доказывают, ссылаясь на то, что видят эти горы, поднявшись на мачту, с палубы же корабля не видят, а это, надо полагать, происходит оттого, что земля значительно ниже и не достигает хребта моря.
В-четвертых, аргументировалось так: если бы земля не была ниже воды, она была бы совершенно безводной, разумеется в открытой своей части, о которой вопрос ставится; и тогда не было бы ни источников, ни рек, ни озер; противоположное этому мы наблюдаем; потому истинным является суждение, противоположное тому, из которого этот вывод следовал, то есть вода выше земли. Следствие доказывалось на основании того, что вода естественно перемещается книзу, и так как море есть начало всех вод (что является из слов Философа в его «Метеорах»), то, если бы море не было выше, чем земля, вода не двигалась бы к этой земле, коль скоро при всяком естественном движении воды исходное начало движения должно находиться выше.
Далее аргументировалось в-пятых: вода явно наиболее следует движению Луны, что видно из прилива и отлива моря; поскольку, стало быть, круг Луны эксцентричен, представляется разумным, чтобы вода в своей сфере подражала эксцентричности круга Луны и, следовательно, сама была эксцентричной; и, так как этого не может быть иначе как при условии, что она выше земли (это было показано в первом доводе), следует то же самое, что и раньше.
Таким образом, основываясь на этих доводах и не помышляя о других, они пытаются доказать, что их мнение истинное, то есть мнение тех, кто полагает, будто воды выше открытой, или обитаемой, части земли, хотя о противном свидетельствуют и чувства и разум. Ведь, основываясь на чувствах, мы видим, что по всей земле реки стекают как в южное, так и в северное море, как в море восточное, так и в море западное, чего не было бы, если бы начала рек и протяжение их русл не находилось выше поверхности моря. Что же касается разума, это станет ясным дальше; и будет доказано это многими доводами — при выяснении или решении вопроса о положении и форме двух стихий, как это уже намечено было выше.
Порядок будет таков. Во-первых, будет доказана невозможность того, что воды в какой-нибудь части своей окружности выше, чем выступающая из нее или открытая земля. Во-вторых, будет доказано, что эта выступающая земля повсюду выше, чем вся поверхность моря в целом. В-третьих, будут выдвинуты возражения против доказанного и даны опровержения их. В-четвертых, будет показана финальная и действующая причина этого более высокого положения, или выступания земли из воды. В-пятых, будет дано опровержение аргументов, приведенных нами выше.
Я говорю, следовательно, в отношении первого пункта, что, если бы вода, рассматриваемая в пределах своей окружности, была где-нибудь выше, чем земля, это по необходимости происходило бы одним из двух указываемых далее способов: либо вода была бы эксцентричной, как утверждали первый и пятый доводы, либо вода, будучи концентричной, имела бы какой-нибудь бугор и здесь выступала бы над землею; иных способов нет, что достаточно ново для того, кто вдумается в это. Но ни то ни другое невозможно; следовательно, невозможно и то, из чего или благодаря чему получалось либо то, либо другое. Вывод явствует на основании «места» тоники, называемого locus a sufficienti divisione causae; невозможность консеквента станет явной из того, что будет доказано дальше.
Таким образом, для уяснения последующего нужно сделать два предположения: во-первых, что вода естественно движется книзу; во-вторых, что вода есть от природы текучее тело, не ограничиваемое посредством собственной границы. И если кто-нибудь станет отрицать оба эти принципа или один из них, то к нему предлагаемое дальше решение не относится; ведь с отрицающим принципом какой-либо науки не следует вести спора в пределах этой же самой науки, как явствует из первой книги «Физики»; притом эти принципы найдены посредством чувств и индукции, каковым свойственно такие принципы отыскивать, что явствует из первой книги «Никомаховой этики».
Итак, до опровержения первого члена консеквента, я говорю, что невозможно воде быть эксцентричной. Доказываю я это так. Если бы вода была эксцентричной, получались бы три невозможных следствия. Первое — что вода была бы способна естественным образом двигаться и кверху и книзу; второе — что вода не двигалась бы книзу по той же линии, что и земля; третье — что тяжесть предицировалась бы омонимически о той и другой. Все это представляется не только ошибочным, но и невозможным.
Заключение разъясняется так. Пусть небо будет изображено посредством окружности, на которой обозначено три креста, вода — посредством той, где обозначено два, а земля — где один; и пусть центром неба и земли будет точка, где стоит А, а центр эксцентричной воды — точка, где стоит В, как это видно на вычерченном здесь чертеже. Я утверждаю, следовательно, что, если вода находится в А и имеет открытый для нее проход, она естественно будет двигаться к В, ибо всякое тяжелое тело естественно движется к центру своей окружности; и так как движение от А к В есть движение кверху (поскольку А находится абсолютно внизу в отношении всего прочего), вода станет естественно двигаться вверх. И это была та первая невозможность, о которой говорилось выше. Кроме того, пусть в Z находится комок земли и там же — некоторое количество воды и пусть отсутствует всякая помеха; поскольку, стало быть, по сказанному, все тяжелое движется к центру собственной окружности, земля станет двигаться по прямой линии к А, а вода — по прямой линии к В; но это должно будет происходить по разным линиям, как явствует из чертежа; сказанное не только невозможно, но этому посмеялся бы Аристотель, если бы услышал. И это было второе, что нужно было разъяснить. Третье же я разъясняю так: тяжелое и легкое суть страдательные состояния простых тел, движущихся прямолинейно; притом легкие тела движутся кверху, а тяжелые — книзу. Ведь я подразумеваю под тяжелым и легким нечто способное к движению, как полагает это Философ в сочинении «О небе и вселенной». Если, таким образом, вода двигалась бы к В, а земля к А, поскольку обе они тяжелые тела, они двигались бы книзу в разные места, а для этого не может быть одно и то же основание, коль скоро одно положение — абсолютно низкое, а другое — низкое относительно. И так как различие в отношении целей свидетельствует о различии в том, что ради этих целей существует, ясно, что у воды и у земли будет различное основание подвижности; а так как различие основания вместе с тождеством обозначения создает эквивокацию, что явствует из слов Философа в «Антепредикаментах», то, следовательно, тяжесть омонимически предицируется о воде и земле, и это был третий пункт заключения, который надлежало разъяснить. Таким образом, это становится ясным на основе подлинного доказательства из рода тех, посредством которых я доказал неверность того, что вода не эксцентрична. И это был первый член консеквента главного заключения, который надлежало опровергнуть.