Алиханов Сергей. Творчество и есть жизнь. О прозе Рауля Мир-Хайдарова

   Криминальный мир изображен писателем с учетом разительных перемен, произошедших за последнее десятилетие. Типичный уголовник 60-х годов, с наколками и с жеваной беломориной в углу рта, сегодня воспринимается даже с некоторой ностальгией, как персонаж сказки для детей среднего возраста. "Новые" бандиты -- обаятельные, с иголочки одетые -- отнюдь не похожи на громил, но гораздо беспощаднее и страшнее. Никаких отпечатков на теле жертвы или на орудиях убийства они не оставляют, однако грабят и убивают сотни и тысячи людей. А их добыча традиционному уголовнику покажется фантастической мечтой. Поразительно точен портрет мафиози Сухроба Акрамходжаева в романе "Масть пиковая". Его кличка "Сенатор" подчеркивает двойственность жизни этого человека, приобретшей причудливую форму амбивалентности: "Он часто забывал, кто он есть на самом деле, путался, ощущая себя сыщиком и вором одновременно, боялся одного, чтобы на каком-нибудь совещании... не брякнуть чего-нибудь такое, что явно выдало бы его с головой".
   Шустрый бес Петр Верховенский из романа Достоевского, заявивший о себе: "...я мошенник, а не социалист", мог бы позавидовать энергии и ловкости, с которой Сенатор осуществляет свои далеко идущие замыслы. Мастер на все руки, он присваивает и вещи и чужие идеи, убивает и грабит, философствует и властвует, а полная безнаказанность только поощряет его на дальнейшие деяния. А как же иначе, ведь его подельник Салим Хашимов по кличке "Миршаб", что означает "Владыка ночи", возглавляет Верховный суд республики! Прокурор Рустамов, надзирающий за исправительными учреждениями, -- заядлый картежник. Он деградирует сам и олицетворяет деградацию правоохранительных органов. Ради наживы Рустамов оказывает услуги преступникам, которые уже оказались за решеткой. Рустамову -- вместо звезд на погоны -- уголовники присвоили "кликуху" -- Почтальон, тем самым сделав его своим агентом в правоохранительной системе.
   Хочется еще раз отметить, как похож литературный вымысел Мир-Хайдарова на события, происходящие в последние годы. Прокуроры и депутаты, сутенеры и банкиры, политики и предприниматели сплелись в единый змеиный клубок, где все непрерывно кусают друг друга на экранах телевизоров и продолжают за кадром свои черные дела.
   Молох криминала утвердился во всех сферах общества и безжалостно сокрушает тех, кто встает на его пути. Примечателен жизненный путь Пулата Махмудова, героя романа "Двойник китайского императора", человека даровитого, но слабого духом. Махмудов, все время пребывающий "в сомнениях, страхах, надеждах, раскаяниях и колебаниях", стал пособником криминала, но, ужаснувшись содеянному, пытался порвать с преступным сообществом. Однако вход рубль, а выход -- два, и Пулат Махмудов поплатился за это жизнью...
   События, подобные сюжетам романов Рауля Мир-Хайдарова, кочуют по ежедневным газетам, а криминальная хроника стала основным содержанием телепередач. Похоже, в нашей стране произведения писателя еще очень долго, а может быть и всегда, будут современными.
   В финале романа "Судить буду я", а по сути в финале всей тетралогии, прокурор Камалов учиняет расправу, ничем не отличающуюся от террористического акта. Эпизод сильный, но вызывающий некоторое смущение: как же так, беззаконие творит человек, который и по служебному положению, и по совести призван свято блюсти законы? Двумя реактивными снарядами Камалов буквально стирает с лица земли огромный особняк, где предаются разгулу заправилы мафии. Перед этим Камалов предлагает преступникам "помолиться перед смертью" и произносит страшные слова: " Я вас всех приговариваю к высшей мере".
   Почему же автор прибегает к эффектной, но сомнительной в идейно-нравственном плане развязке?
   Микеланджело сказал: "Не знаю, что лучше -- зло ли, приносящее пользу, или добро, приносящее вред". Думается, писатель в необычайном по художественному решению финале тетралогии следует главному принципу своего творчества -- быть верным правде жизни. Не склоняются ли сейчас к самосуду те, кто не может найти суда праведного?
   Мир-Хайдаров внес заметную лепту в отображение Востока как бесконечно сложного и многообразного уклада человеческого бытия.
   Обстоятельное, со знанием мельчайших подробностей изображение нравов и обычаев местных жителей, быта, истории придает романам глубину, обогащает их содержание. Но главное, у читателя возникает ощущение, что злокачественная опухоль криминального беспредела возникла не в социальном вакууме, а -- к великому сожалению! -- в лоне народной жизни. И что самое страшное -деятельность мафии грозит гибелью всему народу. Это основная мысль романов Мир-Хайдарова, стержень всей его тетралогии.
   5. Еще совсем недавно творческая интеллигенция была привилегированным социальным слоем, даже классом -- именно благодаря своей многочисленности. К интеллигенции, точно так же как к рабочим и колхозникам, были обращены первомайские и октябрьские призывы руководителей партии и государства. Интеллигенция заселяла целые районы престижных новостроек. Заботливо пестовалась пресловутая творческая зрелость этого класса, точнее касты. И вдруг эти избалованные властью люди, со своими никчемными соцреалистическими наработками, приятными привычками к литфондовским путевкам, с персональными дачами, с многонедельными загранкомандировками, с праздничными пайками и прочими привилегиями, оказались не у дел. Писатели, бережно лелеемые "заботливой партией", жившие в течение десятилетий во взвешенном социальном состоянии, оберегаемые пиететом сталинской традиции заботы о писателях, вдруг оказались перед фактом: чтобы просто прожить, им надо продавать ту стряпню, которая ранее печаталась и издавалась за счет государства. Творческая интеллигенция оказалась наименее приспособленной к катастрофическим изменениям общества.
   Сейчас забавно вспомнить, как многие из особо "продвинутых" писателей усердно подрывали своими демократическими рыльцами корни социального дуба, желудями с которого они так сладко питались. "Толстопишущие" вальяжные господа вдруг стали не нужны. Не за миллионы лет, а за одно десятилетие они бесследно исчезли, как динозавры.
   За великий грех лицемерия и продажности, за то, что слишком долго кривили душой, из огромной коллективной собственности, доставшейся писателям еще со времен учреждения Российского, потом Советского и снова Российского Литературного фонда, они проворонили все. В условиях книжного рынка творческая интеллигенция перестала существовать, как класс. Аморфная писательская масса оказалась не готовой к волчьей борьбе за собственность и за существование. Единственное, что теперь у них осталось после всех утрат и потрясений, -- исконное, пушкинское право продать рукопись.
   Но предложить свои рукописи они могут теперь только тем, кто уже приватизировал издательства. Новые же "хозяева литературы" озабочены отнюдь не писательским благополучием. Они прекрасно понимают, что, издавая ту или иную книгу, рискуют своими деньгами.
   А тут еще совершенно неожиданно выяснилось, что в течение работы над книгой писателю надо просто жить, кормить себя и семью, сводить концы с концами. Итог оказался плачевным: большинство советских тепличных писателей в новой жесткой ситуации вообще перестали писать. Условия, когда все, в том числе и художественный текст, превратилось в товар, оказались для советских писателей необоримыми.
   Владельцы журналов, газет, издательств сами стоят перед выбором: напечатать рассказ, стишок или дать рекламу. В этом нехитром противоборстве художественное произведение может победить только в том случае, если его появление на страницах издания поднимает тираж, повышает доход издателя.
   Тепличных условий для защищенного государством творчества больше нет и никогда не будет.
   Утвердилась единственная положительная истина: если писателю не на что писать, значит, ему, как правило, и не о чем писать. В жизни этот бывший писатель, по словам Маяковского, оказался не "мастак".
   Еще совсем недавно пишущих оттесняла "в литературу" разве что журналистика. Журналисты информировали о текущих событиях, а писатели обобщали, анализировали и поучали, заботились, так сказать, о вечном. Теперь же, стоит только писателю ввести в текст произведения реальную ситуацию или настоящие имена, он рискует быть привлеченным к суду. Если в художественном произведении действующее политическое лицо вдруг узнает себя в отрицательном персонаже и самому себе не понравится, писателю солоно придется.
   Тема несправедливой эксплуатации человека закрыта, поскольку совсем недавно окончательно выяснилось, что рабочие как раз и должны эксплуатироваться. Бедолаги сами теперь требуют, например те же шахтеры, чтобы кто-то за них взялся как следует, поэксплуатировал их и хоть что-нибудь им заплатил. Но работы нет, и не предвидится. Производственная тема исчерпана, -- оказавшись на обочине постиндустриального общества, мы с ужасом убедились, что все уже сделано. Потребительские товары в достаточном количестве и для всего мира производятся и без наших устаревших заводов и фабрик. Видеокамеры, видеомагнитофоны, стиральные машины, телевизоры и в дальнейшем будут производиться только там, где тепло круглый год и стоимость производства не состоит на одну треть из стоимости отопления производственных помещений. (Перевозка и таможенная пошлина куда дешевле расходов на отопление.)
   Для бывшего писателя-"производственника", стало быть, остается только тема продажи и маркетинга. Но это -- ареал рекламных агентств, а отнюдь не литературы. Если писатель осмелится "поднять тему" продажи и маркетинга -ему туда не пробиться. Спустившись с творческого Олимпа, писатель окажется в самом конце бойкой очереди, состоящей из рекламных агентов. Многомудрым "деревенщикам" больше не придется поучать читательскую аудиторию, как выращивать озимую пшеницу или раннюю клубнику. Никому теперь не интересны конфликты между болеющим за урожай председателем передового колхоза и алкоголиком-агрономом. Это не цензура, а запрет самой жизни. Как только какая-нибудь компания "Дженерал фудс" (название условное -- ведь могут привлечь!) купит землю где-нибудь на Брянщине и начнет на ней промышленное производство той же клубники, с этой минуты клубничное производство станет для писателей "табу".
   За каждое неловкое и не разрешенное упоминание, понижающее объем продаж клубники, "Дженерал фудс" засудит писателя -- и совершенно справедливо. Дурак-агроном с унылыми рассуждениями возле ржавого плуга в сарае с прохудившейся крышей -- не тема для творчества, а проблема менеджмента. И поостерегитесь мешать менеджменту, особенно с российским уголовным уклоном.
   "Деревенщику", который осмелится написать "острый" очерк о производстве молока отечественной компанией "Вимм-Билль-Данн", придется худо. Писателя в цеха компании просто не пустят. Точно так же, как и на завод, производящий любой другой напиток, скажем, кока-колу. Там нужны остроумные и находчивые рекламщики, а не сочинители с протрезвевшим -- от безденежья -- взглядом и язвительным умом.
   Темы закрываются, господа "деревенщики"! О клубнике как теме, едва наладится ее промышленное производство, придется забыть! Конечно, можете ее кушать, если будет на что купить.
   Бред Стивена Кинга и подобных ему сочинителей -- от писательской безысходности. Может быть, современный западный прозаик и написал бы с большим удовольствием о пароходах на Миссисипи, но предварительно он должен согласовать полеты своей фантазии с транспортными речными компаниями.
   Впрочем, весьма возможно, при наших горе-реформаторах отечественное сельское хозяйство, как и производство видеомагнитофонов "Электроника", не только исчезнет как тема, но и вообще перестанет существовать.
   Рынок не делает никакой разницы между потребительскими товарами. Товары или покупаются, или нет. И книги тоже стали товаром. Рауль Мир-Хайдаров черпает свои темы в реальной жизни. Его произведения в условиях свободной конкуренции частные издательства покупают. Рискуют. Не обманываются сами и не подводят читателей.
   6. Романы Мир-Хайдарова запечатлели драматическое состояние общества, в котором, говоря словами толстовского героя, "все переворотилось и еще только укладывается". К словосочетанию "искусство жить" уместно присоединить сейчас эпитеты не "прекрасное", "достойное", а "кровавое", как у поэта-философа Николая Заболоцкого -- "кровавое искусство жить".
   Подобное определение вполне отвечает сути завершающего век десятилетия.
   Последний роман писателя "За все -- наличными" удивляет молодой способностью Мир-Хайдарова, отталкиваясь от достигнутого, подниматься на новые ступени мастерства. Расширился творческий диапазон, а вслед за ним и художественное пространство. Действие романа происходит на Северном Кавказе, в Москве, в городах Европы. Усложнилась и структура романа, состоящего теперь из нескольких сквозных сюжетов. Но роман -- не хроникерский слепок действительности, задача писателя -- осмыслить бытие, проникнуть в сокровенные тайны жизни. Мир-Хайдарову удается сопоставить несопоставимое -найти эстетическое отражение текущей действительности, другими словами художественно препарировать "злобу дня". Писатель делает это неторопливо и обстоятельно. Прежде чем включить "четвертую скорость" сюжета, он вдумчиво растолковывает ситуацию, обрисовывает местность, интерьер и пространство романа, в котором живут и действуют его герои. "За все -- наличными" произведение захватывающее, в нем действие набирает стремительный темп с первой же страницы.
   ...В темную августовскую ночь мужчина в дорогом спортивном костюме останавливает машину у дороги, ведущей в Грозный. Дерзкий беглец из чеченского плена оторвался от преследователей, а его тяжелая сумка битком набита стодолларовыми купюрами. Константин Николаевич Фешин, внук знаменитого художника, ставший фальшивомонетчиком высочайшей квалификации, был похищен чеченцами, чтобы наладить выпуск "твердой валюты" в горах Ичкерии. После нескольких лет каторжной работы он бежит из плена, прихватив валюту собственного изготовления. Побег удался: Фешин поселяется в Москве, с шиком обустраивает свою жизнь, восстанавливает старые и обретает новые криминальные связи. Возле фальшивомонетчика возникает американский корреспондент Карлен Татлян, прибывший в столицу с секретным заданием ЦРУ. Карлена "ошеломила Москва -- гигантская, непонятная, безумно дорогая. Живущая по своим московским законам, которые иностранцу нельзя понять и предугадать... Жизнь в Москве оказалась куда стремительнее и напряженнее, чем в Нью-Йорке и в европейских столицах...". Карлен поражен сказочными возможностями обогащения здесь, на развалинах империи. В России "все вершилось с русским размахом, молодые и красивые становились богатыми в результате какой-нибудь одной операции, в крайнем случае -- за месяц-два".
   Немыслимая роскошь окружает авантюристов всех мастей. Вот "катала" Городецкий демонстрирует Фешину свои пятикомнатные апартаменты: "С высоты почти четырехметрового потолка свисали две многопудовые хрустальные люстры в виде гигантских виноградных гроздьев. Зеркала, картины, напольные и настенные светильники, старинные китайские вазы -- бронзовые и фарфоровые; карликовые деревья "бонсай" на изящных высоких консолях из светлой вишни... Фешину казалось, что он попал во дворец, где снимают сцену из жизни голливудских звезд".
   Но баснословная роскошь сочетается с полнейшей безвкусицей! Иначе и быть не может... Крезы, Ротшильды, Гобсеки, рыцари наживы прежних времен! Стушуйтесь! Скромно отойдите в сторонку и посмотрите "кто к нам пришел!". Мир-Хайдаров дает точный социальный портрет этого "гостя", с его нелепым буйством, пантагрюэлевским аппетитом и блатными замашками. Знаменитые "воры в законе", удачливые бизнесмены, раздувшиеся в одночасье в прямом и переносном смысле банкиры -- все в одной тусовке, за одним рулеточным столом. Эти "джинны" на джипах, выпущенные на волю сладкоречивыми демократами, прямо из реальной жизни попали на страницы романа. Децентрализованный сюжет позволяет автору выводить на первый план персонажи, которые на время приобретают статус главных. Почти каждый из них столь значителен, что вполне мог бы стать героем или антигероем самостоятельного произведения. В сюжет, наряду с "каталами" и картежными шулерами -Городецким -- "Аргентинцем", оборотнем -- Германом Кольцовым, по кличке "Самурай", аттестованным офицером милиции и одновременно главарем бандитской группировки, писатель удачно вводит и реального киллера Александра Солоника. Сочинители умилительных газетных легенд представляли неуловимого Солоника "эдаким бунтарем, санитаром общества, борцом против преступности, убийцей убийц, карающим мечом...". Солоник и сам был не прочь сочинить о себе нечто ласкающее демократический слух. Хладнокровному негодяю льстил имидж новоявленного Робин Гуда. Ограбив Фешина, киллер издевательски заявляет, что деньги ему нужны для спасения Отечества! Псевдопатриотизм в очередной раз становится оправданием преступления. Деньги -- вот новый и единственный Бог, и не только Солоника, а всех тех, кто "проповедует разбой под видом честных спекуляций". Но только размах у этих "патриотов" иной -- "тюменская нефть, трубопроводы, три-четыре банка, газеты, телеканал".
   Фешин, несколько лет проработавший на чеченском "монетном дворе", давно не был в Москве. Фальшивомонетчик встречает старых знакомых по отсидкам и с трудом узнает их -- настолько искусна мимикрия преступников, переделавшихся или, как говорят сейчас на продвинутом жаргоне, "перекоцавшихся" из "паханов" в пионеров рыночных отношений. "Власть оказалась насквозь беспринципной, лживой и коррумпированной от макушки до пят. Братва просто использовала единственный исторический шанс, выпавший на ее долю". Открылось небывалое поле деятельности для аферистов всех мастей, вступило в действие своеобразное разделение труда: "Один ворочает нефтью, другой -- алмазами, третий -- торгует прямо с армейских складов новейшим оружием, причем плевать он хотел на эмбарго и конвенции всякие, продает тому, кто больше заплатит, даже если это оружие завтра повернут против России..."
   Золотая лихорадка охватила и большеротую армию чиновников. Карточный шулер Аргентинец "сожалеет" о неверно выбранном жизненном пути, казнится: "Надо было по госслужбе двигаться. Только там крутятся настоящие деньги".
   Происходит своеобразное взаимовлияние -- точно так, как профессиональные воры внешне стали походить на респектабельных чиновников, так и чиновники внутренне стали "воровской масти". Они объединились -- и русской мафии, практически ставшей правящим режимом, стало тесно в России, -- обзаведясь иностранными паспортами и гражданствами, старые воры в образе "новых русских" ринулись покорять мир. И вот они уже привольно чувствуют себя в Лондоне и Париже, в Тель-Авиве и Амстердаме, в Милане и Женеве. Ни одной мафии мира не удавалось так тесно переплестись с власть имущими, так дерзко подмять юридические основы государства, как это сумели сделать российские плутократы. Прежние стереотипы и узнаваемая воровская атрибутика не устраивают Мир-Хайдарова. Писатель точно улавливает и описывает изменившиеся черты и признаки, и опережающую время мимикрию уголовной среды. Наколки, золотые цепи, и вот уже костюмы от Кардена, газетная нахватанность с успехом подменили образованность, недавние разборки -- с той же лексикой! -- превратились в "деловые переговоры". Но взгляд писателя четко определяет воров под любыми одеждами -- это люди, существующие ради денег, которые они не зарабатывают, а всевозможными негласными и гласными теперь путями отнимают у общества, изымают у добропорядочных граждан.
   Мир-Хайдаров описывает быт, нравы и манеры воров нового образа, и, по сути, играет роль биолога, открывающего и представляющего обществу новый вид опасных и ядовитых членистоногих. Для представителей этого нового биологического вида "безвкусно одетый человек уже не человек". Воистину так -- если обратить взгляд на них самих. Потребительский конвейер подхватил и потащил к мировому прилавку и "святое искусство". Не особенно разбираясь и не торгуясь, "денежные мешки" засовывают за пазуху и все мало-мальски ценное. Автор, устами одного из героев, замечает: "Настоящая культура -достояние лишь богатых людей, и доморощенным российским либералам и демократам не стоило бы строить на этот счет иллюзий, обещая народу расцвет искусства. Если капитализм в чисто американском виде воцарится в России, то народ навсегда будет лишен высокой культуры, ему останется лишь то, что сегодня демонстрируется по ТВ".
   Неистовство личного потребления принимает в романе почти обрядовое значение. В джунглях Киплинга хищные животные устрашают врага не только ревом и рыком, но и "блеском меха". У хищников современного общества роль устрашающего "меха" выполняют сверхдорогие вещи. Пристальное внимание писателя к исключительным предметам роскоши и фешенебельного быта обусловлено художественной необходимостью -- Мир-Хайдаров исследует как раз то, что ближе всего к телу, то есть к душе новой генерации двуногих хищников -- "свою рубашку". Прекрасные вещи -- в действительности благо, они украшают нашу жизнь. Но они не должны становиться фетишем, признаком касты.
   Однако вернемся к главному герою романа "За все -- наличными" Константину Фешину, человеку сложному, неординарному. В раскрытии этого образа постоянно ощущается авторское сочувствие, даже симпатия. Не случайно Мир-Хайдаров сделал его своим земляком, родина Фешина -- Мартук.
   Нетрудно заметить, что образы Фешина и Артура Шубарина сходны, причем отнюдь не внешне. Оба принадлежат к переходной эпохе, и оба, несмотря на одаренность, неуемную энергию и предприимчивость, оказались невостребованными обществом. И тот и другой вынуждены были избрать криминальный путь. Чтобы выявить историческую обусловленность процесса, гибельного для одаренных личностей, Мир-Хайдаров вводит в повествование реальную фигуру -- деда Фешина, художника, академика Николая Ивановича Фешина. Плодотворная и удивительная судьба этого человека, уехавшего в Америку в 1922 году и оставившего после себя и на родине и за океаном множество прекрасных полотен, как бы оттеняет пустоцветную жизнь внука. Даже отец, представляющий промежуточное военное поколение, не был обделен талантом и зарабатывал себе на хлеб ремеслом рыночного живописца. А вот внук Константин Фешин разменял свой талант, полученный по наследству от деда и отца, на фальшивые купюры собственного изготовления. Спохватившись, герой романа судорожно пытается реализовать себя как живописец, даже обзаводится великолепной художественной мастерской. Но поздно. Краски и кисти-то есть, но душу поглотила криминальная топь. Приобретательская горячка оказалась посильнее святой и бескорыстной тяги к искусству.
   Даже искренняя, страстная любовь Фешина к Наталье выражается лишь в нескончаемом потоке баснословно дорогих подарков. Может быть, Фешин ошибся в любви, но сам путь покорения "сердца красавицы" возбуждал у нее скорее корысть, чем ответную любовь. И вот Фешин, обворовавший своих надсмотрщиков и рабовладельцев-работодателей на несколько миллионов фальшивых долларов, в свою очередь, обворован любимой. Крах героя был предопределен и закономерен. Хотя автор оставляет читателю благую надежду, что редкий природный дар, может быть, еще позволит Фешину-внуку переменить судьбу.
   В своих романах Рауль Мир-Хайдаров, по сути, выступает бескомпромиссным борцом с преступностью, поскольку раскрывает не только перед читателями, но и перед правоохранительными органами суть и социальную природу мафии. Писатель говорит: "Я не разделяю настойчиво навязываемую нам мысль о том, что мафия бессмертна. Убежден, с ней всерьез не боролись и дня" ("Актюбинский вестник" от 6 февраля 1997 г.).
   История художника Фешина послужила Мир-Хайдарову стержневым сюжетом для создания последнего крупного произведения -- "За все -- наличными". Знаток и известный коллекционер живописи, Рауль Мир-Хайдаров описывает в романе старинные способы приготовления красок, влияние картин на судьбу художника, умело пользуется колоритом для создания соответствующего настроения. Но все-таки основная тема романа откроется читателю, скорее всего, лишь при повторном прочтении, когда основное внимание уже не будет обращено на захватывающий сюжет. Тема эта -- упадок рода Фешиных. Картины деда Фешина висят в Национальном музее в Вашингтоне. Сын, инвалид Отечественной войны, потерявший левую руку в бою, все-таки сумел прожить короткую жизнь за счет своего художественного ремесла, торгуя поделками на послевоенных рынках. Внук стал фальшивомонетчиком. Печальный итог...
   Но как привязан сюжет к сегодняшней действительности!
   Фешин-внук в чеченском плену налаживает выпуск стодолларовых купюр. Известно, что подобное производство "зеленых" было организовано в одной из ближневосточных стран. Массовое появление поддельных так называемых супердолларов заставило американцев срочно поменять клише и усложнить защитные знаки на своих деньгах. Но и фешинские доллары, производимые в огромном подвале одного из чеченских домов, превосходны, то есть они неотличимы ни от настоящих американских долларов, ни от "супердолларов". На доллары собственного изготовления герой романа сначала покупает свободу, потом одежду, предметы роскоши, фешенебельную квартиру в Москве и даже пытается купить любовь. И во всей этой истории Фешин-внук -- со своими фальшивыми долларами -- делает абсолютно то же самое, что сотворили те, кто завез военно-транспортной авиацией из Вашингтона в Россию сотни тонн настоящих стодолларовых купюр. Фальшивомонетчики и настоящие монетчики, пардон монетаристы, различимы только количеством. Фешин-внук напечатал долларов в миллион раз меньше, чем их прислали из-за океана нашим реформаторам. А прислали миллиарды и миллиарды наличных долларов, почти столько же, сколько находится в обращении в самих США!