Алмазов Борис Александрович. Самый красивый конь (с иллюстрациями)

   — Езжу, — поправил Панама. — А чего ж нельзя! Можно. Вот будут соревнования, и приходи, я тебе билет достану, с ребятами познакомлю.
   — А на тренировку нельзя?
   Панама представил, как Маша, в своём чистеньком платьице, смотрит, как они, потные, грязные, злые, крутятся в пыли манежа, как хлопает бич и слышатся такие слова, которые лучше вообще никогда не слышать.
   — На тренировку неинтересно, — сказал он. — Вот скоро конкур будет — приходи. Борис Степанович выступать будет.
   — А что это — конкур?
   — Конкур — это препятствия ставят и нужно их перепрыгнуть в определённом порядке. Высота метр тридцать.
   — А если перепутаешь? — испуганно спросила Маша.
   — Снимут с соревнований. Вон на Олимпийских играх всадник перепутал, и золото тю-тю! Но паркур обычно один и тот же.
   — А что такое паркур?
   — А это препятствия и есть…
   Домой Панама пришёл поздно.
   — Почему так поздно? — сказала мама. Ты ведь знаешь, и так за тебя волнуюсь, на этот твой манеж провожаю тебя, как на фронт.
   — Да я около дома погулял немного, — уминая ужин, ответил Панама.
   Когда он залез под одеяло, спать почему-то совсем не хотелось. «А всё-таки Маша — хороший человек, — думал он. — Я даже не боюсь, что она кому-нибудь разболтает. А было бы лучше, если бы это была не Маша, а Юля»
   — Папа!
   — Ну, — откликнулся сонным голосом отец.
   — Я, оказывается, не выношу женских слёз…
   — Это у тебя наследственное… Спи, — ответил отец.

Глава пятнадцатая
КАВАЛЕТТИ, ЗАБОРЫ, ПОДСЕЧКИ…

   Кавалетти — это тренировка перед прыжками. Лошадь просто перешагивает через жерди, одним концом лежащие на земле, а всадник в это время, опустив повод, ведёт себя так, словно это прыжок.
   — Да! — говорит Бычун. — В первой группе давно уже вон какие барьеры прыгают, а мы все перешагиваем.
   Наступила зима, теперь белые звёздочки падают на спины коням, когда их ведут в конюшню через двор. Панама чувствует, как сильно изменилось его тело, он словно бы подсох. Натянулись и стали каменными мышцы живота, окрепли ноги — хоть сто приседаний подряд делай. Теперь уже он не болтается в седле, а сидит прочно, уверенно. Экономно расходует силы и коня не затрудняет. А поседлает лошадь теперь хоть с закрытыми глазами за полторы минуты.
   — Равняйсь, смирно! Тема занятия: преодоление препятствий. Высота барьера — тридцать сантиметров. Садись! Размять лошадей.
   «Ну вот, — думает Панама, разъезжая по манежу: вольт-поворот налево, вольт-поворот направо, шагом, рысью. — Ну вот, сегодня самое интересное начинается. Сегодня будем прыгать».
   Денис Платонович рывком поднимается в седло. Резко набирает повод. Рысью, рысью, поднял в галоп.
   — Посыл! — вскрикивает он, и конь перелетает жёрдочку. — Ясно? Повторяю! Теперь попробуем сами. Пономарёв, пошёл! Посыл!
   Лошадь вдруг проваливается вниз, и седло больно ударяет Панаму.
   — Отстал! Огладить лошадь. Повторить. Пошёл… Посыл! Поторопился. Огладить коня, повторить.
   Второй, третий, седьмой раз… Панама уже всё понял, а вот сделать не может.
   — Пономарёв, не горячись! Спокойнее! Коня нервируешь. Повтори.
   — Денис Платоныч, — говорит Панама, — помогите шамбарьером, Я никак момент поймать не могу.
   Что-то дрогнуло в лице старика.
   — Хорошо, — говорит он, — только не горячись.
   Длинный бич змеится по песку.
   — Вперёд! Посыл! — Короткий удар по голенищу Панаминого сапога.
   — Есть! радостно вскрикивает мальчишка. — Есть! Поймал!
   — Конечно, есть! — весело отвечает тренер. — Раз сам бич попросил, не может не быть. Мне кажется, Пономарёв, вы становитесь всадником.
   У Панамы от этих слов делается горячо в груди.
   — Можно ещё?
   Ну, разве что разок, а то ты совсем коня замотал. Повод не натягивай. Руки мягче в кистях. Пошёл!
   А в дальнем углу манежа тренируются мастера. Манеж заключил контракт с киностудией, и вот теперь конники учатся падать. Панама вышагивает усталого коня и следит, как падает Борис Степанович. Вот он поднял коня в галоп. У того на передних ногах, чуть выше копыта, привязаны ремни-штрабаты, концы их у всадника в руках. В короткое мгновение, когда передние копыта отрываются от земли, нужно дёрнуть за ремни: конь и всадник летят через голову.
   Каждый раз, когда всадник делает подсечку, у Панамы обрывается сердце, и в то же время ему хочется попробовать самому.
   — Что, Игорь, — кричит Борис Степанович, — похоже?
   — Здорово! Очень здорово! — откликается Панама. — А вы не устали?
   — Нельзя уставать! Во вторник съёмка. А конь ещё надает плохо, если упадёт на жёсткий грунт, может пораниться. Нужно научить его на бок падать. Я ещё плохо ему голову поводом направляю… Так что никак нельзя уставать.

Глава шестнадцатая
ОПЕРАЦИЯ «ПОДКОВА»

   И название придумал и сам себя руководителем назначил Столбов. Он раздобыл тёмные очки, которые закрывали пол-лица, берет, а подбородок прятал в поднятый воротник пальто. И вообще напустил на себя такой таинственный вид, что прохожие останавливались и ошарашенно смотрели ему вслед.
   — Так! — сказал он через два дня на совете звена. — Всё узнал. Объект расположен во дворе дома в двух автобусных остановках отсюда. Охрана: две собаки-дворняги на цепи и старуха. Старуха иногда уходит пить чай, тогда её сменяет старик. Вот план местности.
   Четыре головы склонились над листом кальки.
   — Ясно? — шёпотом спросил Столбов.
   — Не-а! — так же шёпотом ответили заговорщики.
   — Забор. Две доски. Я их уже выломал — висят на одном гвозде. Проходим во двор. Я нейтрализую собак. Девочки: одна следит за проходной, вторая у забора. Ты, Панама, и Бычун, твой партнёр, проходите на объект. По окончании работ операция свёртывается в обратном порядке. Время операции: двадцать ноль ноль — сейчас уже рано темнеет. Сбор в сквере у автобусной остановки завтра. Пароль: «Панама», отзыв: «Подкова»!
   Вечер следующего дня был на редкость гадким. Мелкий дождь вперемешку с какой-то мглой висел в воздухе. Тускло светили фонари. Панама и Бычун спрыгнули с автобуса и, озираясь, вошли в сквер.
   — Пароль! — Из темноты выступил Столбов.
   — «Подкова»! — сказал Панама.
   — Сам ты подкова! То есть ты Панама, а это пароль. Тьфу, напутал… Специалист — он?
   — Да. Знакомьтесь.
   — Не нужно, — остановил Столбов. — Лучший способ не проболтаться — ничего не знать. Ну что ж, пошли. Наши люди уже на местах.
   Прижимаясь к стенам домов, они дошли до ворот.
   У проходной стояла Юля.
   — Бабка ушла. Дед сидит, — сказала она.
   — Тихо, — зашипел Столбов, — ты что, всю операцию провалить хочешь?
   Маша заботливо придерживала доски, когда во двор.
   — Так! Где же тут собаки?
   — А их дед в проходную забрал.
   — Тем лучше. Путь свободен. Вперёд!
   — Слушай, спросил Панама Бычуна, — а ты ковал когда-нибудь?
   — Вообще-то нет, — ответил Бычун. — Но ты не волнуйся, всё будет нормально. Я вчера специально главу в учебнике коневодства чуть не наизусть выучил. Подкуём!
   В бараке было темно, маленькая лампочка, желтевшая в коридоре, казалось, только подчёркивала эту темноту.
   — Ну, давай с крайнего и начнём. Сначала снимем старые подковы. Ну-ко, дай ногу! Кому говорю, дай! Ах ты, чтоб тебе!.. Игорь, давай вместе ногу подымем!
   Они отодрали одну подкову, вторую… Лошади хрупали сено и грустно, по-стариковски, вздыхали время от времени.
 

 
   — Эх! Вот незадача! — сказал Бычун. — Наши подковы не подходят — малы.
   — Что же делать? — спросил Столбов.
   — Ничего. Мы старые поставим. Только копыта расчистим и поплотнее поставим.
   — Подождите, — сказал Столбов. — Давайте посмотрим, может, у какой-нибудь лошади копыта подходящие… Дай подкову. Сейчас примерю. — И он пошел и соседнее стойло.
   — Стоп! — выпрямился Бычун. — Здесь кто-то есть.
   Они замерли. Осторожно скрипнула дверь.
   — Мальчики! — раздался шёпот. — Вы где? — Это была Юля.
   — Ты почему покинула пост? — взвился Столбов.
   — Да, — капризно сказала она, — я тоже хочу посмотреть, как лошадок подковывают! И ещё мне нужна старая подкова на счастье, я вообще уже вся промокла. Давайте работайте, я буду нам помогать… Ты ноги у лошадки смотрел, ну и смотри себе на здоровье, а я ей сена дам. — И она стала шарить в кормушке.
   — Ну знаешь… — начал возмущённо Столбов и вдруг, как-то странно рявкнув-икнув, отлетел к стене. — Ой! — завопил он, схватившись за живот. — Ой, лягнула! Ой, лягнула!
   — Тише ты! Тише! — шептал Панама.
   И тут раздался такой вопль, что на него разом откликнулись собаки в проходной.
   — Крыса! Крыса! — истошным голосом визжала Юлька.
   — Бежим! — крикнул Бычун.
   Они подхватили Столбова — тяжёлый, чёрт! — и поволокли к дверям; когда подбежали к двери, то услышали, как торопливо громыхает замок.
   — Есть! — как-то отчаянно сказал Бычун. — Попались…

Глава семнадцатая
«КУЗНЕЦ, ТЫ КУЗНЕЦ, РАСКОВАЛСЯ ЖЕРЕБЕЦ…»

   — Что там стряслось, папаша? — спросил капитан Никифоров, слезая с мотоцикла. Капитан был грузный, в свете мотоциклетной фары его плащ блестел и делал Никифорова похожим на пожилого кита, зачем-то вылезшего на берег.
   Старик сторож, с трудом сдерживая собак, заторопился:
   — Я так понимаю — воры!
   — Прямо так сразу и воры. Тихо! — сказал Никифоров собакам, и те, жалобно вякнув, сразу замолчали.
   — Воры, воры и есть! Несколько человек! А может, фулюганы какие…
   — Вот это скорее! Ну давай глядеть, кого ты там запер.
   — Товарищ милиционер! — услышал Никифоров тоненький голосок.
   У забора стояла девчонка. Она вся промокла, и дождевые капли покрывали её лоб и щёки, как роса. Они скатывались за воротник, но девчонка этого не замечала, а только нервно сдувала капли с верхней губы.
   — Товарищ милиционер, мы не воры и не хулиганы…
   — А кто это «мы»?
   — Ребята!
   — Так, уже легче! — сказал Никифоров и отбросил капюшон. — А вы, папаша, сразу: «Воры, воры»… Хорошо ещё, целый наряд не взбаламутился. Ну что, девочка, на лошадках поездить захотелось? «Неуловимых мстителей» насмотрелись? Только, брат, адресом ошиблись. На этих лошадках только навоз в поля вывозить…
   — Нет, мы не кататься, мы подковать.
   — Чего?
   — Лошадей подковать. А то они подкованы плохо…
   — Видал, папаша? А ты говоришь, «воры». Это, брат, юные кузнецы или, как там, отряд «Красный молоток»…
   — Нет, — сказала девчонка, — просто Панама сказал, что если лошадей не перековать, то у них к весне копыта совсем пропадут.
   — Ну, батя, что на это скажете?
   — Дак ведь кузнец у нас уволился. Ковать-то некому. Лошадки, конечное дело, ногами страдают. А возчики сами ковать не решаются.
   — Ну и что, ждёте, когда лошади обезножат?
   — Кузнеца ищем, по всему городу объявления развесили.
   — А чего вам его искать — вот вам кузнецы. Сколько вас?
   — Пятеро.
   — Вот вам, папаша, сразу пять кузнецов. Ну, давай открывай конюшню. Да собак привяжи, а то напугают ребят.
   — Момент, момент… — засуетился старик, зазвенел ключами.
   Никифоров завёл мотоцикл и прямо на мотоцикле въехал в распахнутые двери конюшни, быстрая тень метнулась мимо мотоцикла, но Никифоров не успел её схватить. А прямо перед ним в снопе света плечом к плечу стояли трое мальчишек.
   — Так! — сказал милиционер. — Будем знакомиться: капитан Никифоров.
   — Бычун.
   — Пономарёв.
   — Столбов.
   — А где четвёртый?
   Мальчишки молчали.
   — Не бойтесь, — сказал Никифоров. — Вон девочка мне уже всё объяснила. Где четвёртый? Он, что ли, в дверь-то прошмыгнул? Бросил вас, а вы его выдавать не хотите.
   — Это не он, а она, — сказал Столбов. — Мы ещё с ней поговорим.
   — Не надо с ней ничего говорить! — возразил Бычун. — Она для меня больше как человек не существует.
   — И для меня, — согласился Столбов. — Накажем её всеобщим презрением.
   — Ну-ну! — Никифоров прошёлся по конюшне. — Накажите-накажите. «Кузнец, ты кузнец, — запел он вдруг, — расковался жеребец… Кузнец, ты кузнец… — Он переходил из стойла в стойло, светил фонариком. — Кузнец, ты кузнец…» Кто у вас начальником, папаша? Надо будет участковому его навестить.
   — Да начальник в больнице лежит, уж второй месяц… У него инфаркт, сердце, значит…
   — На такие копыта посмотришь — моментом инфаркт заработаешь. «Кузнец, ты кузнец, расковался жеребец…» А ну-ка давай вот этого, разутого, в проход. — Никифоров скинул плащ, снял китель и засучил рукава рубашки. — Ну, ребятки, посмотрим, помнит ли бывший сержант конной милиции Никифоров П. И., как он лошадей ковал…
   Никифоров зажал заднюю ногу коня коленями и ловко начал срезать старый роговой слой.
   — А вот теперь стрелочку. «Кузнец, ты кузнец…» А вот подкову. Ну-ка посвети. «Кузнец, ты кузнец…» Ну, а теперь краешки щипцами обкусим, спилим… Картинка! Так как это вы надумали коней-то перековать? Подай клещи!
   — Да на сборе… — неохотно начал Столбов.
   — Ты веселей, веселей! Вот на сборе, значит, решили коней ковать.
   — Да нет. Решили тимуровские дела делать, а то мы по тимуровским делам план не выполняем…
   — О господи, — вздохнул сторож, — и здесь план.
   — Ну вот, а поручили это дело Пономарёву.
   — Это специально, — заговорила Маша взволнованно, — это Васька Мослов специально придумал, чтобы Игорь поручение не выполнил, а его за это из пионеров исключить…
   — Ишь, ты! — Капитан Никифоров даже фуражку на затылок сдвинул. — И послал вас в конюшню коней перековывать? Пойди, значит, туда, не знаю куда… Как в сказке?
   — Да нет, — сказал Панама. — Это я сам придумал. На коней же смотреть жалко.
   — Так «Кузнец, ты кузнец…» А Мослов, это кто?
   — Председатель совета отряда.
   — Начальник… — сокрушённо вздохнул старичок.
   — А вы его переизберите! — сказал милиционер, приколачивая последнюю подкову. — Выводи следующего. Переизберите, и вся музыка, чтобы интриги не разводил…
   — Вот и именно что! — сказал старичок. — И вся музыка.
   — Ну да, — возразила Маша, — его старшая пионервожатая очень ценит.
   — А вот я к вам в школу зайду… Какая школа?
   — Не надо в школу, — сказал Панама, — мы же сами в конюшню-то пошли, он нас не посылал.
   — Да! — вдруг возмутился Столбов. — Он говорит: «Соберите макулатуру, сходите старикам в булочную… Только, говорит, обязательно старикам скажите, чтобы они отзывы о вашей работе в школу написали, мне для отчёта нужно…» Разве это тимуровские дела, разве так Тимур поступал?
   — О господи, — вздохнул старичок, — и тут отчёт давай!
   — Тимур никогда не делал хорошие дела в расчёте на похвалу. Нужно, чтобы тайна была… Понимаете, тайна!
   — Понимаю. Давай подкову… Тайны я вам хоть килограмм отыщу. «Кузнец, ты кузнец…» Мне от этих тайн некуда деваться. Ты давай вот что, ты приходи ко мне в пикет, будешь мне помогать.
   — Будем преступников ловить?! — задохнулся Столбов. — И пистолет дадут?
   — Будем следить за порядком! А оружие… «Кузнец, ты кузнец…» В зависимости от обстоятельств…
   Утром следующего дня Панама. Столбов и Маша специально побежали смотреть, как выезжают лошади в новых подковах.
   — И звук-то совсем другой, — сказала Маша.
   — Конечно, — объяснял Панама, — подкова плотно сидит, вот и бряканья нет.
   Разномастные кобылки, весело мотая чёлками, разбредались по городу, и ребятам капалось, что лошади украдкой им подмигивают.

Глава восемнадцатая
«ТАКОЕ НЕСЧАСТЬЕ!»

   — Литературы не будет! — ворвался в класс Сапогов. — Борода в школу не пришёл.
   — Ура! — закричали мальчишки.
   Панама вздрогнул. Он поймал испуганный взгляд Маши Угольковой и быстро пошёл к двери.
   — А! — закричал Сапогов. — Сорваться хочешь! Не выйдет! — И он растопырил свои огромные ручищи.
   — Пусти, — сказал Панама и голосу своему удивился. Голос был резкий и дрожал. — Пусти, говорю!
   — Предъяви документы! — заорал Сапогов.
   Но в этот момент получил такой толчок в грудь, что от неожиданности сел на пол. Когда он опомнился и выскочил в коридор, Панама был уже в учительской и дрожащими руками набирал помер телефона манежа.
   — Алё! Кто это? Денис Платоныч, что с Борис Степанычем? Как разбился! Как разбился! В какой больнице? Да какие теперь занятия! Да как же он так… Вот беда-то… — приговаривал он, вешая трубку. И тут он увидел, что на него тревожно смотрят учителя, что были в комнате. — Борис Степаныч вчера на съёмках разбился! — сказал он, словно оправдываясь.
   — На каких съёмках? Где?
   Но Панама уже бежал в класс. У него было такое лицо, что Сапогов, ждавший его с мокрой тряпкой в руках, ошалело отступил.
   — Вот беда-то, вот несчастье… — приговаривал Панама, запихивая книжки и тетрадки в портфель. — Борис Степаныч вчера на съёмках разбился, — ответил он на испуганный взгляд Маши, не знаю как. Денис Платоныч говорит, что крепко. Коня привели, всё седло поломано, оборваны стремена и подпруги в клочья! Побегу в больницу…
   Но в больницу Панаму не пустили. Дежурный врач, заглянув в какие-то бумаги, сурово спросил:
   — Это что, твой отец?
   — Учитель. Учитель мой. Что с ним?
   — Перелом рёбер, перелом лучевых костей со смещением, но самое скверное: перелом коленного и голеностопного сустава. Вот, брат, скверно…
   — Ногу отрежут? — похолодел Панама.
   — Ногу не отрежут, но это будет уже не та нога. В лучшем случае двигательные функции восстановятся года через два-три. Это, повторяю, в лучшем случае.
   — А в худшем?
   — А в худшем — нога не будет сгибаться ни в колене, ни в щиколотке.
   — Как же он ездить верхом будет, доктор?
   Эх, малыш, сейчас вопрос в том, будет ли он без костылей ходить, а не то что ездить. Иди домой. Я тебя всё равно к нему не пущу — ему сейчас не до тебя.
   — Доктор, вы ему передайте, чтобы он за Конуса не волновался. С ним будет всё в порядке, всё как следует…
   — А что это за конус?
   — Это его жеребец. Конь его. Борис Степаныч на нём… — Панама чуть было не сказал «ездил», но проглотил невесть откуда взявшийся в горло комок и сказал твёрдо: — Это его конь!
   — Хорошо, я, как видишь, ни на конус, ни на цилиндр не претендую, ступай, малыш, домой. Всё, что мы можем, для твоего учителя мы сделаем.
   Панама медленно вышел в больничный сад. Холодный ветер мёл по асфальту снег и пыль, свистел в кустах, что, как веники, торчали вдоль дорожки.
   — Пономарёв! — Панама оглянулся. По дорожке, как-то вприскочку, шёл-торопился Денис Платонович. — Ну что там? У доктора был? — спросил он, задохнувшись от быстрой ходьбы.
   Панама рассказал.
   — Вот несчастье! — Денис Платонович рухнул на скамейку. — Такой спортсмен, такой мастер, а человек какой! Умный, интеллигентный, образованный, добрый… Боже мой! Боже мой! Ведь он и разбился-то, коня спасая. Мне сейчас ребята рассказали. Кони стрельбы испугались — понесли. Всадники бы справились, но места нет, понимаешь, места нет… Забор там, какой-то каменный, и овраг за забором. Забор невысокий, кони и нацелились через него прыгать, а он не только первому коню прыгнуть не дал, а и его-то спас: как-то так развернулся да сам с коня об стену, да через забор, да в овраг… А кони все целы, все… — Денис Платонович гордо глянул на Панаму.
   — Лучше бы кони пропали, чем Борис Степаныч! — зло сказал он.
   — Да что ты говоришь! — всплеснул руками старый тренер. — Ну-ка сядь. Вот что я тебе скажу. Жизнь человека, конечно, дороже жизни коня. Когда болен человек, — конь спасает его ценою жизни. Но когда конь в опасности, его любой ценой спасает человек! Если это не так, человек перестаёт быть человеком! Ты понял меня, мальчик?

Глава девятнадцатая
НОЧНОЙ ЗВОНОК

   — А я предлагаю такой выход. Сейчас будем звонить прямо по списку и посмотрим, что нам ответят, — сказал начальник манежа.
   Шёл второй час ночи, но в его кабинете сидели люди. Здесь были тренеры, ветеринар, старший конюх.
   — Я прошу добавить в список ещё одну фамилию, — сказал Денис Платонович.
   — Какую? И так уже шесть человек…
   — Пономарёв. Пусть он будет седьмым.
   — А кто это?
   — Вы о нём скоро узнаете, — усмехнулся старый тренер. — Поверьте моему опыту, права он имеет равные со всеми.
   — Ну хорошо. Я начинаю. — Начальник манежа снял трубку. — Извините, пожалуйста, за столь поздний звонок, можно позвать мастера спорта? — И он назвал фамилию. — Это вы? Вас беспокоят из манежа. Заболел Конус, мы не знаем, что делать. Да? Вы думаете, нужно старшего конюха разбудить? Вызвать ветеринара нужно? «Скорую помощь»? Хорошо. А вы не могли бы приехать? Нет, я не шучу! Да, такси действительно поймать трудно. Ну, извините! — Начальник манежа повесил трубку и вычеркнул первую фамилию.
   Он сделал это так ожесточённо, что карандаш порвал бумагу…
   Панама видел цветные сны и от удовольствия причмокивал губами, когда в квартире зазвонил телефон.
   Папа нащупал босыми ногами тапочки и пошёл в переднюю.
   — Да! — сказал он хриплым сонным голосом. — Он спит. Ему завтра рано вставать. Да что вы, товарищи, ночь на дворе… Ну ладно, попробую… Да я понимаю!
   Панаме снились солнце, синее небо, зелёное поле, и по этому полю они скакали на копях. Он. Маша. Юля и даже Столбов.
   Кони плавно неслись, словно по воздуху, потому что трава под ними не приминалась. «Как же вы так скачете?» — спросил Панама у коня. Тот повернул к нему голову и вдруг сказал папиным голосом:
   — Игорь. Игорь, позвонили с манежа — Конус заболел…
   — Что? — Панама с трудом разлепил веки. — Что? — вскрикнул он, когда до него дошёл смысл сказанного. — Счас, счас…
   Он начал торопливо хватать одежду.
   — Что с ним? — закричал он в трубку. — Ложится? Опять, наверное, обкормили. Я сейчас приеду…
   Трубка что-то возражала, но Панама не слышал.
   — Ты с ума сошёл! — В дверях стояли родители.
   — Ребята! — умоляющим голосом сказал он. — Ведь конь может умереть…
   Родители переглянулись.
   — Я поеду с тобой! — сказал отец. — Во-первых, ночь… А во-вторых, может быть, я тоже чем-нибудь пригожусь.
   — Да! А я, по-вашему, буду сидеть здесь и волноваться? — сказала мама. — Я тоже поеду. Хоть теперь посмотрю, что это за манеж такой. Каким он мёдом намазан, что единственный сын скоро дом на конюшню променяет…
   Они быстро оделись, выскочили на улицу. Им повезло: они вскочили в проезжавшую мимо машину.
   — Что с Конусом? — ввалился в кабинет начальника манежа Панама.
   Все сидевшие в кабинете обернулись. Воцарилось неловкое молчание.
   — Всё хорошо! — весело сказал Денис Платонович. — Всё хорошо, мальчик. Ты — молодец. Это твои родители? Честь имею представиться… У нас хороший, добрый мальчик…
   — Что же, сказать ему? — нерешительно спросил начальник манежа.
   — Нет, вы в самом деле думаете решать таким нелепым образом такой серьезный вопрос? — возмущённо спросил один из тренеров.
   — Отчего же нелепым? — сказал Денис Платонович. — Самый правильный способ. Но, я думаю, нужно обставить это торжественнее… После экзаменов, я думаю… Извините нас, вышла маленькая несуразность, — раскланялся Денис Платонович перед родителями Панамы.
   Никогда ещё мальчишка не видел своего тренера таким весёлым.
   «Чем же старик так доволен? — подумал он. — Ох, неспроста всё это!»
   Они вышли на улицу.
   Стояла непривычная для города ночная тишина. Из темноты над головами медленно падали большие пушистые хлопья. Они серебрились в свете фонарей и плавно ложились на плечи, на дома.
   — Весёленькая шутка, — сказал папа, — поднять людей и два часа ночи за здорово живёшь. Чёрт знает что!
   — Мне кажется, здесь что-то непросто! — сказала мама. — Но Игорь поступил правильно! Вспомни, как тренер его прямо расплылся весь от удовольствия…
   — Ребята! — сказал Панама. — Вы посмотрите, какая ночь красивая! Как будто Новый год! Это хорошо, что нас разбудили, а то бы мы спали и ничего не видели. Как тихо! И снежинки медленно падают, словно письма от снежной королевы…
   Мама остановилась и, поймав снежинку на рукавицу, сказала:
   — Отец, тебе не кажется, что твой сын становится поэтом?
   — Мне кажется, что он ещё и не такую ночную тревогу нам устроит. Этот бег на конюшню — цветочки, а ягодки впереди…
   — Да брось ты ворчать! — сказала мама, скатала снежок и хлоп — папе в спину.
   — Стой! — сказал отец. — Есть предложение! Давайте слепим снеговика и поставим его на перекрёстке, вместо милиционера. А?

Глава двадцатая
ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ!

   Панама шёл по заснеженной улице, и в руках у него были завёрнутые в несколько слоев бумаги цветы. Рядом с ним с одной стороны шла Маша Уголькова, а с другой Юля Фомина. Они шли домой к Борису Степановичу.
   Собственно, собирался идти один Пономарёв, но Маша заволновалась, разахалась: «Как же так идти с пустыми руками! Нужно обязательно цветов купить! Да ты сам выбрать не сумеешь! Я с тобой пойду, хотя мне ужасно неловко». А Юля Фомина просто подошла и сказала: «Вы к Борису Степановичу? Я с вами».
   Светило солнце, плясали солнечные зайчики. Они прыгали на стенах домов, на боках автобусов, норовили заскочить в глаза, а прохожие морщились, отворачивались, и у всех были очень забавные лица.
   — Открыто! — прозвучал за дверью знакомый голос. — О! Вот это сюрприз! Проходите. И цветы! Ну спасибо, спасибо…