Альтов Генрих. Из сборника "Горящий светильник"

строгую линию поднятого воротника. Пуговицы, неделю тому назад пришитые к
его одежде сострадательными пальчиками солдат Армии спасения, отскакивали,
как зерна жареной кукурузы, и падали на землю у его ног. Он был в лохмотьях,
рубашка его была разорвана на груди, и все же ноябрьский ветер с колючим
снегом нес ему только желанную прохладу. Стаффи Пит был перегружен калориями
- последствие экстраплотного обеда, начатого с устриц, законченного сливовым
пудингом и включавшего, как показалось Стаффи, все существующее на свете
количество индеек, печеной картошки, салата из цыплят, слоеных пирогов и
мороженого.
И вот он сидел, отупевший от еды, и смотрел на мир с презрением,
свойственным только что пообедавшему человеку.
Обед этот выпал на его долю случайно: Стаффи проходил мимо кирпичного
особняка на Вашингтон-сквере в начале Пятой авеню, в котором жили две
знатные, старые леди, питавшие глубокое уважение к традициям. Они полностью
игнорировали существование Нью-Йорка и считали, что День Благодарения
объявляется только для их квартала. Среди почитаемых ими традиций была и
такая - ровно в полдень в День Благодарения они высылали слугу к черному
ходу с приказанием зазвать первого голодного путника и накормить его на
славу. Вот так и случилось, что, когда Стаффи Пит, направляясь в
Юнион-сквер, проходил мимо, дозорные старых леди схватили его и с честью
выполнили обычай замка.
После того как Стаффи десять минут смотрел прямо перед собой, он
почувствовал желание несколько расширить свой кругозор. Медленно и с усилием
он повернул голову налево. И вдруг глаза его полезли на лоб от ужаса,
дыханье приостановилось, а грубо обутые ступни коротких ног нервно заерзали
по гравию.
Пересекая Четвертую авеню и направляясь прямо к скамейке, на которой
сидел Стаффи, шел Старый Джентльмен.
Ежегодно в течение девяти лет в День Благодарения Старый Джентльмен
приходил сюда и находил Стаффи Пита на этой скамейке. Старый Джентльмен
пытался превратить это в традицию. Каждый раз, найдя здесь Стаффи, он вел
его в ресторан и угощал сытным обедом. В Англии такого рода вещи происходят
сами собой, но Америка - молодая страна, и девять лет - не такой уж
маленький срок. Старый Джентльмен был убежденным патриотом и смотрел на себя
как на пионера американских традиций. Чтобы на вас обратили внимание, надо
долгое время делать одно и то же, никогда не сдаваясь, с регулярностью,
скажем, еженедельного сбора десятицентовых взносов в промышленном
страховании или ежедневного подметания улиц.
Прямой и величественный, Старый Джентльмен приближался к фундаменту
создаваемой им Традиции. Правда, ежегодное кормление Стаффи Пита не имело
общенационального значения, как, например, Великая Хартия или джем к
завтраку в Англии. Но это уже был шаг вперед. В этом чувствовалось даже
что-то феодальное. Во всяком случае это доказывало, что и в Нью..., гм... в
Америке могли создаваться традиции.
Старый Джентльмен был высок и худ, и ему было шестьдесят лет. Одет он
был во все черное и носил старомодные очки, которые не держатся на носу.
Волосы его по сравнению с прошлым годом еще больше поседели, и казалось, что
он еще тяжелее опирается на свою толстую сучковатую трость с изогнутой
ручкой.
Завидя своего благодетеля, Стаффи начал дрожать и скулить, как
ожиревшая болонка при приближении уличного пса. Он бы с радостью спасся
бегством, но даже сам Сантос-Дюмон (3) не сумел бы поднять его со скамейки.
Мирмидоны двух старых леди добросовестно сделали свое дело.
- С добрым утром, - сказал Старый Джентльмен. - Я рад видеть, что
превратности минувшего года пощадили вас и что вы по-прежнему бродите в
полном здравии по прекрасному белому свету. За это одно да будет благословен
объявленный нам День Благодарения! Если вы теперь пойдете со мной,
любезнейший, то я накормлю вас таким обедом, который приведет ваше
физическое состояние в полное соответствие с состоянием вашего духа.
Все девять лет Старый Джентльмен произносил в этот торжественный день
одну и ту же фразу. Сами эти слова превратились уже в традицию, почти как
текст Декларации независимости. Раньше они всегда звучали дивной музыкой в
ушах Стаффи Пита. Но сейчас взгляд его, обращенный на Старого Джентльмена,
был полон муки. Мелкий снег едва не вскипал, падая на его разгоряченный лоб.
А Старый Джентльмен поеживался от холода и поворачивался спиной к ветру.
Стаффи всегда удивляло, почему его благодетель произносил свою речь
грустным голосом. Он не знал, что в эту минуту Старый Джентльмен особенно
жалел, что у него нет сына - сына, который бы приходил сюда после его
смерти, гордый и сильный, и говорил бы какому-нибудь последующему Стаффи: "В
память моего отца..." Вот тогда это была бы настоящая традиция!
Но у Старого Джентльмена не было родственников. Он снимал комнаты в
семейном пансионе, в ветхом каменном особняке на одной из тихих уличек к
востоку от Парка. Зимой он выращивал фуксии в теплице размером с дорожный
сундук. Весной он участвовал в пасхальном шествии. Летом ой жил на ферме в
горах Нью-Джерси и, сидя в плетеном кресле, мечтал о бабочке ornithoptera
amphrisius, которую он надеялся когда-нибудь найти. Осенью он угощал обедом
Стаффи. Таковы были дела и обязанности Старого Джентльмена.
Полминуты Стаффи Пит смотрел на него, беспомощный, размякший от жалости
к самому себе. Глаза Старого Джентльмена горели радостью жертвования.
С каждым годом лицо его становилось все морщинистей, но его черный
галстук был завязан таким же элегантным бантом, белье его было так же
безукоризненно чисто и кончики седых усов так же изящно подвиты. Стаффи
издал звук, похожий на бульканье гороховой похлебки в кастрюле. Этот звук,
всегда предшествовавший словам, Старый Джентльмен слышал уже в девятый раз и
был вправе принять его за обычную для Стаффи формулу согласия.
"Благодарю, сэр. Я пойду с вами. Очень вам признателен. Я очень
голоден, сэр"
Прострация, вызванная переполнением желудка, не помешала Стаффи
осознать, что он является участником создания традиции. - В День
Благодарения его аппетит не принадлежал ему по священному праву обычая, если
не по официальному своду законов, он принадлежал доброму Старому
Джентльмену, который первым сделал на него заявку. Америка, конечно,
свободная страна, но для того, чтобы традиция могла утвердиться, должен же
кто-то стать повторяющейся цифрой в периодической дроби. Не все герои -
герои из стали и золота. Есть и такие, которые размахивают оружием из олова
и плохо посеребренного железа.
Старый Джентльмен повел своего ежегодного протеже в ресторан, к югу от
Парна, к столику, за которым всегда происходило пиршество. Их уже знали там.
- Вот идет этот старикашка со своим бродягой, которого он каждый День
Благодарения кормит обедом, - сказал один из официантов.
Старый Джентльмен уселся у стола, с сияющим лицом поглядывая на
краеугольный камень будущей древней традиции. Официанты уставили стол
праздничной едой - и Стаффи с глубоким вздохом, который был принят за
выражение голода, Поднял нож и вилку и ринулся в бой, чтобы стяжать себе
бессмертные лавры.
Ни один герой еще не пробивался с таким мужеством сквозь вражеские
ряды. Суп, индейка, отбивные, овощи, пироги исчезали, едва их успевали
подавать. Когда Стаффи, сытый по горло, вошел в ресторан, запах пищи едва не
заставил его обратиться в позорное бегство. Но, как истинный рыцарь, он
поборол свою слабость. Он видел выражение лучезарного счастья на лице
Старого Джентльмена - счастья более полного, чем давали ему, даже фуксии и
ornithoptera amphrisius, - и он не мог огорчить его.
Через час, когда Стаффи откинулся на спинку стула, битва была выиграна.
- Благодарю вас, сэр, - просвистел он, как дырявая паровая труба, -
благодарю за славное угощение.
Потом, с остекленевшим взором, он тяжело поднялся на ноги и направился
в сторону кухни. Официант крутнул его, как волчок, и подтолкнул к выходной
двери. Старый Джентльмен аккуратно отсчитал один доллар и тридцать центов
серебром за съеденный Стаффи обед и оставил пятнадцать центов на чай
официанту.
Они расстались, как обычно, у дверей. Старый Джентльмен повернул на юг,
а Стаффи на север.
Дойдя до первого перекрестка, Стаффи остановился, постоял с минуту,
потом стал как-то странно топорщить свои лохмотья, как сова топорщат перья,
и упал на тротуар, словно пораженная солнечным ударом лошадь.
Когда приехала скорая помощь, молодой врач и шофер тихонько выругались,
с трудом поднимая грузное тело Стаффи. Запаха виски не чувствовалось,
оснований отправлять его в полицейский участок не было, и поэтому Стаффи со
своими двумя обедами поехал в больницу. Там его положили на койку и начали
искать у него какую-нибудь редкую болезнь, которую на нем можно было бы
попробовать лечить с помощью хирургического ножа.
А час спустя другая карета скорой помощи доставила в ту же больницу
Старого Джентльмена. Его тоже положили на койку, но заговорили всего лишь об
аппендиците, так как внешность его внушала надежду на получение
соответствующего гонорара.
Но вскоре один из молодых врачей, встретив одну из молодых сестер,
глазки которой ему очень нравились, остановился поболтать с нею о
поступивших больных.
- Кто бы мог подумать, - сказал он, - что у этого симпатичного старого
джентльмена острое истощение от голода. Это, по-видимому, потомок
какого-нибудь старинного, гордого рода. Он признался мне, что уже три дня не
имел ни крошки во рту.

------------------------------------------------------------

1) - Теодор, Рузвельт - президент США - с 1901 по 1909 г.
2) - Плимутские скалы, место высадки первых переселенцев из Англии в
1620 г.
3) - Сантос-Дюмон - бразильский аэронавт (1873-1932).

Пурпурное платье

Перевод В. Маянц


Давайте поговорим о цвете, который известен как пурпурный. Этот цвет по
справедливости получил признание среди сыновей и дочерей рода человеческого.
Императоры утверждают, что он создан исключительно для них. Повсюду любителя
повеселиться стараются довести цвет своих носов до этого чудного оттенка,
который получается, если подмешать в красную краску синей. Говорят, что
принцы рождены для пурпура; и, конечно, это именно так и есть, потому что
при коликах в животе лица у наследных принцев наливаются царственным
пурпуром точно так же, как и курносые физиономии наследников дровосека. Все
женщины любят этот цвет - когда он в моде.
А теперь как раз носят пурпурный цвет. Сплошь и рядом видишь его на
улице. Конечно, в моде и другие цвета - вот только на днях я видел
премиленькую особу в шерстяном платье оливкового цвета: на юбке отделка из
нашитых квадратиков и внизу в три ряда воланы, под драпированной кружевной
косынкой видна вставка вся в оборочках, рукава с двойными буфами,
перетянутые внизу кружевной лентой, из- под которой выглядывают две
плиссированные рюшки, - но все-таки и пурпурного цвета носят очень много. Не
согласны? А вы попробуйте-ка в любой день пройтись по Двадцать третьей
улице.
Вот почему Мэйда - девушка с большими карими глазами и волосами цвета
корицы, продавщица из галантерейного магазина "Улей" - обратилась к Грэйс -
девушке с брошкой из искусственных брильянтов и с ароматом мятных конфет в
голосе с такими словами:
- У меня будет пурпурное платье ко Дню Благодарения - шью у портного.
- Да что ты! - сказала Грейс, укладывая несколько пар перчаток размера
семь с половиною в коробку с размером шесть три четверти. - А я хочу
красное. На Пятой авеню все-таки больше красного, чем пурпурного. И все
мужчины от него без ума.
- Мне больше нравится пурпурный, - сказала Мэйда, - старый Шлегель
обещал сшить за восемь долларов. Это будет прелесть что такое. Юбка в
складку, лиф отделан серебряным галуном, белый воротник и в два ряда...
- Промахнешься! - с видом знатока прищурилась Грэйс.
- ...и по белой парчовой вставке в два ряда тесьма, и баска в складку,
и...
- Промахнешься, промахнешься! - повторила Грэйс.
- ...и пышные рукава в складку, и бархотка на манжетах с отворотами.
Что ты хочешь этим сказать?
- Ты думаешь, что пурпурный цвет нравится мистеру Рэмси. А я вчера
слышала, он говорил, что самый роскошный цвет - красный.
- Ну и пусть, - сказала Мэйда. - Я предпочитаю пурпурный, а кому не
нравится, может перейти на другую сторону улицы.
Все это приводит к мысли, что в конце концов даже поклонники пурпурного
цвета могут слегка заблуждаться, Крайне опасно, когда девица думает, что она
может носить пурпур независимо от цвета лица и от мнения окружающих, и когда
императоры думают, что их пурпурные одеяния вечны.
За восемь месяцев экономии Мэйда скопила восемнадцать долларов. Этих
денег ей хватило, чтобы купить все необходимое для платья и дать Шлегелю
четыре доллара вперед за шитье. Накануне Дня Благодарения у нее наберется
как раз достаточно, чтобы заплатить ему остальные четыре доллара... И тогда
в праздник надеть новое платье - что на свете может быть чудеснее!
Ежегодно в День Благодарения хозяин галантерейного магазина "Улей",
старый Бахман, давал своим служащим обед. Во все остальные триста шестьдесят
четыре дня, если не брать в расчет воскресений, он каждый день напоминал о
прелестях последнего банкета и об удовольствиях предстоящего, тем самым
призывая их проявить еще больше рвения в работе. Посредине магазина
надрывался длинный стол. Витрины завешивались оберточной бумагой, и через
черный ход вносились индейки и другие вкусные вещи, закупленные в Дуловой
ресторанчике. Вы, конечно, понимаете, что "Улей" вовсе не был фешенебельным
универсальным магазином со множеством отделов, лифтов и манекенов. Он был
настолько мал, что мог называться просто большим магазином; туда вы могли
спокойно войти, купить все, что надо, и благополучно выйти. И за обедом в
День Благодарения мистер Рэмси всегда...
Ох ты, черт возьми! Мне бы следовало прежде всего рассказать о мистере
Рэмси. Он гораздо важнее, чем пурпурный цвет, или оливковый, или даже чем
красный клюквенный соус Мистер Рэмси был управляющим магазином, и я о нем
самого высокого мнения. Когда в темных закоулках ему попадались молоденькие
продавщицы, он никогда их не щипал, а когда наступали минуты затишья в
работе и он им рассказывал разные истории и девушки хихикали и фыркали, то
это вовсе не значило, что он угощал их непристойными анекдотами. Помимо
того, что мистер Рэмси был настоящим джентльменом, он отличался еще
несколькими странными и необычными качествами. Он был помешан на здоровье и
полагал, что ни в коем случае нельзя питаться тем, что считают полезным. Он
решительно протестовал, если кто-нибудь удобно устраивался в кресле, или
искал приюта от снежной бури, или носил галоши, или принимал лекарства, или
еще как-нибудь лелеял собственную свою персону. Каждая из десяти молоденьких
продавщиц каждый вечер, прежде чем заснуть, сладко грезила о том, как она,
став миссис Рэмси, будет жарить ему свиные котлеты с луком. Потому что
старый Бахман собирался на следующий год сделать его своим компаньоном и
каждая из них знала, что уж если она подцепит мистера Рэмси, то выбьет из
него все его дурацкие идеи насчет здоровья еще прежде, чем перестанет болеть
живот от свадебного пирога.
Мистер Рэмси был главным устроителем праздничного обеда. Каждый раз
приглашались два итальянца - скрипач и арфист, - и после обеда все немного
танцевали.
И вот, представьте, задуманы два платья, которые должны покорить
мистера Рэмси: одно - пурпурное, другое - красное. Конечно, в платьях будут
и остальные девушки, но они в счет не идут. Скорее всего на них будет
что-нибудь наподобие блузки да черной юбки - ничего стоящего по сравнению с
великолепием пурпура или красного цвета.
Грэйс тоже накопила денег. Она хотела купить готовое платье. Какой
смысл возиться с шитьем? Если у тебя хорошая фигура, всегда легко найти
что-либо подходящее - правда, мне всегда приходится еще ушивать в талии,
потому что талия среднего размера гораздо шире моей.
Подошел вечер накануне Дня Благодарения. Мэйда торопилась домой,
радостно предвкушая счастливое завтра. Она мечтала о своем темном пурпуре,
но мечты ее были светлые - светлое, восторженное стремление юного существа к
радостям жизни, без которых юность так быстро увядает, Мэйда была уверена,
что ей пойдет пурпурный цвет, и - уже в тысячный раз - она пыталась себя
уверить, что мистеру Рэмси нравится именно пурпурный, а не красный. Она
решила зайти домой, достать из комода со дна нижнего ящика четыре доллара,
завернутые в папиросную бумагу, и потом заплатить Шлегелю и самой принести
платье.
Грэйс жила в том же доме. Ее комната была как раз над комнатой Мэйды.
Дома Мэйда застала шум и переполох. Во всех закоулках было слышно, как
язык хозяйки раздраженно трещал и тарахтел будто сбивал масло в маслобойке.
Через несколько минут Грэйс спустилась к Мэйде вся в слезах, с глазами
краснее, чем любое платье.
- Она требует, чтобы я съехала, - сказала Грэйс. - Старая карга. Потому
что я должна ей четыре доллара. Она выставила мой чемодан в переднюю и
заперла комнату. Мне некуда идти. У меня нет ни цента.
- Вчера у тебя были деньги, - сказала Мэйда.
- Я купила платье, - сказала Грэйс. - Я думала, она подождет с платой
до будущей недели.
Она всхлипнула, потянула носом, вздохнула, опять всхлипнула.
Миг - и Мэйда протянула ей свои четыре доллара, - могло ли быть иначе?
- Прелесть ты моя, душечка! - вскричала Грэйс, сияя, как радуга после
дождя. - Сейчас отдам деньги этой старой скряге и пойду примерю платье. Это
что-то божественное. Зайди посмотреть. Я верну тебе деньги по доллару в
неделю, обязательно!
День Благодарения.
Обед был назначен на полдень. Без четверти двенадцать Грэйс впорхнула к
Мэйде. Да, она и впрямь была очаровательна. Она была рождена для красного
цвета. Мэйда, сидя у окна в старой шевиотовой юбке и синей блузке, штопала
чу... О, занималась изящным рукоделием.
- Господи, боже мой! Ты еще не одета! - ахнуло красное платье. - Не
морщит на спине? Эти вот бархатные нашивки очень пикантны, правда? Почему ты
не одета, Мэйда?
- Мое платье не готово, - сказала Мэйда, - я не пойду.
- Вот несчастье-то! Право же, Мэйда, ужасно жалко. Надень что-нибудь и
пойдем, - будут только свои из магазина; ты же знаешь, никто не обратит
внимания.
- Я так настроилась, что будет пурпурное, - сказала Мэйда, - раз его
нет, лучше я совсем не пойду. Не беспокойся обо мне. Беги, а то опоздаешь.
Тебе очень к лицу красное.
И все долгое время, пока там шел обед, Мэйда просидела у окна. Она
представляла себе, как девушки вскрикивают, стараясь разорвать куриную
дужку, как старый Бахман хохочет во все горло собственным, понятным только
ему одному, шуткам, как блестят брильянты толстой миссис Бахман,
появлявшейся в магазине лишь в День Благодарения, как прохаживается мистер
Рэмси, оживленный, добрый, следя за тем, чтобы всем было хорошо.
В четыре часа дня она с бесстрастным лицом и отсутствующим взором
медленно направилась в лавку к Шлегелю и сообщила ему, что не может
заплатить за платье оставшиеся четыре доллара.
- Боже! - сердито закричал Шлегель. - Почему вы такой печальный? Берите
его. Оно готово. Платите когда-нибудь. Разве не вы каждый день ходит мимо
моя лавка уже два года? Если я шью платья, то разве я не знаю людей? Вы
платите мне, когда можете. Берите его. Оно удачно сшито, и если вы будет
хорошенькая в нем - очень хорошо. Вот. Платите, когда можете.
Пролепетав миллионную долю огромной благодарности, которая переполняла
ее сердце, Мэйда схватила платье и побежала домой. При выходе из лавки
легкий дождик брызнул ей в лицо. Она улыбнулась и не заметила этого.
Дамы, разъезжающие по магазинам в экипажах, вам этого не понять.
Девицы, чьи гардеробы пополняются на отцовские денежки, - вам не понять, вам
никогда не постынуть, почему Мэйда не почувствовала холодных капель дождя в
День Благодарения.
В пять часов она вышла на улицу в своем пурпурном платье. Дождь полил
сильнее, порывы ветра обдавали ее целыми потоками воды. Люди пробегали мимо,
торопясь домой или к трамваям, низко опуская зонтики и плотно застегнув
плащи. Многие из них изумленно оглядывались на красивую девушку со
счастливыми глазами, которая безмятежно шагала сквозь бурю, словно
прогуливалась по саду в безоблачный летний день.
Я повторяю, вам этого не понять, дамы с туго набитым кошельком и кучей
нарядов. Вы не представляете себе, что это такое - жить с вечной мечтой о
красивых вещах, голодать восемь месяцев подряд, чтобы иметь пурпурное платье
к празднику. И не все ли равно, что идет дождь, град, снег, ревет ветер и
бушует циклон?
У Мэйды не было зонтика, не было галош. У нее было пурпурное платье, и
в нем она вышла на улицу. Пусть развоевалась стихия! Изголодавшееся сердце
должно иметь крупицу счастья хоть раз в год. Дождь все лил и стекал с ее
пальцев.
Кто-то вышел из-за угла и загородил ей дорогу. Она подняла голову - это
был мистер Рэмси, и глаза его горели восхищением и интересом.
- Мисс Мэйда, - сказал он, - вы просто великолепны в новом платье. Я
очень сожалею, что вас не было на обеде. Из всех моих знакомых девушек вы
самая здравомыслящая и разумная. Ничто так не укрепляет здоровья, как
прогулка в ненастье... Можно мне пройтись с вами?
И Мэйда зарделась и чихнула.

Последний лист

В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и
переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют
странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза
два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы.
Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст
повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента
по счету!
И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в
поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия, голландских
мансард и дешевой квартирной платы. Затем они перевезли туда с Шестой авеню
несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали "колонию".
Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома.
Джонси - уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая из
Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой
улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава
вполне совпадают. В результате и возникла общая студия.
Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют
Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого
своими ледяными пальцами. По Восточной стороне этот душегуб шагал смело,
поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом
переулков, он плелся нога за нагу.
Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым
джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров,
едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с
красными кулачищами и одышкой. Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала
неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет
голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома.
Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей
вызвал Сью в коридор.
- У нее один шанс... ну, скажем, против десяти, - сказал он, стряхивая
ртуть в термометре. - И то, если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея
теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша
маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает?
- Ей... ей хотелось написать красками Неаполитанский залив.
- Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем
действительно стоило бы думать, например, мужчины?
- Мужчины? - переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная
гармоника. - Неужели мужчина стоит... Да нет, доктор, ничего подобного нет.
- Ну, тогда она просто ослабла, - решил доктор. - Я сделаю все, что
буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой поциент начинает
считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов
с целебной силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз
спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у
нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти.
После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в
японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно.
Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая
рэгтайм.
Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами.
Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула.
Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для
молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к
журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу.
Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и
с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз.
Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она
смотрела в окно и считала - считала в обратном порядке.
- Двенадцать, - произнесла она, и немного погодя: - одиннадцать, - а