радости проникла льдинка холодного рассудка.
- Ты настоящее золото, Малыш, - сказала она благодарно. - Никогда в
жизни я еще не носила мехов. Но ведь русские соболя, кажется, безумно
дорогая штука? Помнится, мне кто-то говорил.
- А разве ты замечала, Молли, чтобы я подсовывал тебе какую-нибудь
дрянь с дешевой распродажи? - спокойно и с достоинством спросил Малыш. -
Может, ты видела, что я торчу у прилавков с остатками или глазею на витрины
"любой предмет за десять центов"? Допусти, что это боа стоит двести
пятьдесят долларов и муфта - сто семьдесят пять. Тогда ты будешь иметь
некоторое представление о стоимости русских соболей. Хорошие вещи - моя
слабость. Черт побери, этот мех тебе к лицу, Молли.
Молли, сияя от восторга, прижала муфту к груди. Но мало-помалу улыбка
сбежала с ее лица, и она пытливым и грустным взором посмотрела Малышу в
глаза.
Малыш уже давно научился понимать каждый ее взгляд; он рассмеялся, и
щеки его порозовели.
- Выкинь это из головы, - пробормотал он с грубоватой лаской. - Я ведь
сказал тебе, что с прежним покончено. Я купил этот мех и заплатил за него из
своего кармана.
- Из своего заработка, Малыш? Из семидесяти пяти долларов в месяц?
- Ну да. Я откладывал.
- Откладывал? Постой, как же это... Четыреста двадцать пять долларов за
восемь месяцев...
- Ах, да перестань ты высчитывать! - с излишней горячностью воскликнул
Малыш. - У меня еще оставалось кое-что, когда я пошел работать. Ты думаешь,
я снова с ними связался?! Но я же сказал тебе, что покончил с этим. Я честно
купил этот мех, понятно? Надень его и пойдем прогуляемся.
Молли постаралась усыпить свои подозрения. Соболя хорошо убаюкивают.
Горделиво, как королева, выступала она по улице под руку с Малышом. Здешним
жителям еще никогда не доводилось видеть подлинных русских соболей. Весть о
них облетела квартал, и все окна и двери мгновенно обросли гроздьями голов.
Каждому любопытно было поглядеть на шикарный соболий мех, который Малыш
Брэди преподнес своей милашке. По улицам разносились восторженные "ахи" и
"охи", и баснословная сумма, уплаченная за соболя, передаваясь из уст в
уста, неуклонно росла. Малыш с видом владетельного принца шагал по правую
руку Молли. Трудовая жизнь не излечила его от пристрастия к первосортным и
дорогим вещам, и он все так же любил пустить пыль в глаза На углу,
предаваясь приятному безделью, торчала кучка молодых людей в безукоризненных
костюмах. Члены банды "Дымовая труба" приподняли шляпы, приветствуя подружку
Малыша, и возобновили свою непринужденную беседу.
На некотором расстоянии от вызывавшей сенсацию парочки появился сыщик
Рэнсом из Главного полицейского управления. Рэнсом считался единственным
сыщиком, который мог безнаказанно прогуливаться в районе Дымовой трубы. Он
был не трус, старался поступать по совести и, посещая упомянутые кварталы,
исходил из предпосылки, что обитатели их такие же люди, как и все прочие.
Многие относились к Рэнсому с симпатией и, случалось, подсказывали ему, куда
он должен направить свои стопы.
- Что это за волнение там на углу? - спросил Рэнсом бледного юнца в
красном свитере.
- Все вышли поглазеть на бизоньи шкуры, которые Малыш Брэди повесил на
свою девчонку, - отвечал юнец. - Говорят, он отвалил за них девятьсот
долларов. Шикарная покрышка, ничего не скажешь.
- Я слышал, что Брэди уже с год как занялся своим старым ремеслом, -
сказал сыщик. - Он ведь больше не вожжается с бандой?
- Ну да, он работает, - подтвердил красный свитер. - Послушайте,
приятель, а что меха - это не по вашей части? Пожалуй, таких зверей, как
нацепила на себя его девчонка, не поймаешь в паяльной мастерской.
Рэнсом нагнал прогуливающуюся парочку на пустынной улице у реки. Он
тронул Малыша за локоть.
- На два слова, Брэди, - сказал он спокойно. Взгляд его скользнул по
длинному пушистому боа, элегантно спадающему с левого плеча Молли. При виде
сыщика лицо Малыша потемнело от застарелой ненависти к полиции. Они отошли в
сторону.
- Ты был вчера у миссис Хезкоут на Западной Семьдесят второй? Чинил
водопровод?
- Был, - сказал Малыш. - А что?
- Гарнитур из русских соболей, стоимостью в тысячу долларов, исчез
оттуда одновременно с тобой. По описанию он очень похож на эти меха, которые
украшают твою девушку.
- Поди ты... поди ты к черту, - запальчиво сказал Малыш. - Ты знаешь,
Рэнсом, что я покончил с этим. Я купил этот гарнитур вчера у...
Малыш внезапно умолк, не закончив фразы.
- Я знаю, ты честно работал последнее время, - сказал Рэнсом. - Я готов
сделать для тебя все, что могу. Если ты действительно купил этот мех, пойдем
вместе в магазин, и я наведу справки. Твоя девушка может пойти с нами и не
снимать пока что соболей. Мы сделаем все тихо, без свидетелей. Так будет
правильно, Брэди.
- Пошли, - сердито сказал Малыш. Потом вдруг остановился и с какой-то
странной кривой улыбкой поглядел на расстроенное, испуганное личико Молли.
- Ни к чему все это, - сказал он угрюмо. - Это старухины соболя. Тебе
придется вернуть их, Молли. Но если б даже цена им была миллион долларов,
все равно они недостаточно хороши для тебя.
Молли с искаженным от горя лицом уцепилась за рукав Малыша.
- О Малыш, Малыш, ты разбил мое сердце! - простонала она. - Я так
гордилась тобой... А теперь они упекут тебя - и конец нашему счастью!
- Ступай домой! - вне себя крикнул Малыш. - Идем, Рэнсом, забирай меха.
Пошли, чего ты стоишь! Нет, постой, ей-богу, я... К черту, пусть меня лучше
повесят... Беги домой, Молли. Пошли, Рэнсом.
Из-за угла дровяного склада появилась фигура полицейского Коуна,
направляющегося в обход речного района. Сыщик поманил его к себе. Коун
подошел, и Рэнсом объяснил ему положение вещей.
- Да, да, - сказал Коун. - Я слышал, что пропали соболя. Так ты их
нашел?
Коун приподнял на ладони конец собольего боа - бывшей собственности
Молли Мак- Кивер - и внимательно на него поглядел.
- Когда-то я торговал мехами на Шестой авеню, - сказал он. - Да,
конечно, это соболя. С Аляски. Боа стоит двенадцать долларов, а муфта...
Бац! Малыш своей крепкой пятерней запечатал полицейскому рот. Коун
покачнулся, но сохранил равновесие. Молли взвизгнула. Сыщик бросился на
Малыша и с помощью Коуна надел на него наручники.
- Это боа стоит двенадцать долларов, а муфта - девять, - упорствовал
полицейский. - Что вы тут толкуете про русские соболя?
Малыш опустился на груду бревен, и лицо его медленно залилось краской.
- Правильно, Всезнайка! - сказал он, с ненавистью глядя на
полицейского. - Я заплатил двадцать один доллар пятьдесят центов за весь
гарнитур. Я, Малыш, шикарный парень, презирающий дешевку! Мне легче было бы
отсидеть шесть месяцев в тюрьме, чем признаться в этом. Да, Молли, я
просто-напросто хвастун - на мой заработок не купишь русских соболей.
Молли кинулась ему на шею.
- Не нужно мне никаких денег и никаких соболей! - воскликнула она. -
Ничего мне на свете не нужно, кроме моего Малыша! Ах ты, глупый, глупый,
тупой, как индюк, сумасшедший задавала!
- Сними с него наручники, - сказал Коун сыщику. - На участок уже
звонили, что эта особа нашла свои соболя - они висели у нее в шкафу. Молодой
человек, на этот раз я прощаю вам непочтительное обращение с моей
физиономией.
Рэнсом протянул Молли ее меха. Не сводя сияющего взора с Малыша, она
грациозным жестом, достойным герцогини, набросила на плечи боа, перекинув
один конец за спину.
- Пара молодых идиотов, - сказал Коун сыщику. - Пойдем отсюда.
Перевод под ред. М. Лорие
В качалке у окна сидел рыжий, небритый; неряшливый, мужчина. Он только
что закурил трубку и с удовольствием пускал синие клубы дыма. Он снял
башмаки и надел выцветшие синие ночные туфли. - Сложив пополам вечернюю
газету, он с угрюмой жадностью запойного потребителя новостей глотал жирные
черные заголовки, предвкушая, как будет запивать их более мелким шрифтом
текста.
В соседней комнате женщина готовила ужин. Запахи жареной грудинки и
кипящего, кофе состязались с крепким духом трубочного табака.
Окно выходило на одну из тех густо населенных улиц Ист-Сайда, где с
наступлением сумерек открывает свой вербовочный пункт Сатана. На улице
плясало, бегало, играло множество ребятишек. Одни были в лохмотьях, другие -
в чистых белых платьях и с ленточками в косах; одни - дикие и беспокойные,
как ястребята, другие - застенчивые и тихие; одни выкрикивали грубые,
непристойные слова, другие слушали, замирая от ужаса, но скоро должны были к
ним привыкнуть. Толпа детей резвилась в обители Порока. Над этой площадкою
для игр всегда реяла большая птица. Юмористы утверждали, что это аист. Но
жители Кристи-стрит лучше разбирались в орнитологии: они называли ее
коршуном.
К мужчине, читавшему у окна, робко подошла двенадцатилетняя девочка - и
сказала:
- Папа, поиграй со мной в шашки, если ты не очень устал.
Рыжий, небритый, неряшливый мужчина, сидевший без сапог у окна,
ответил, нахмурившись:
- В шашки? Вот еще! Целый день работаешь, так нет же, и дома не дают
отдохнуть. Отчего ты не идешь на улицу, играть с другими детьми?
Женщина, которая стряпала ужин, подошла к дверям.
- Джон, - сказала она, - я не люблю, когда Лиззи играет на улице. Дети
набираются там чего не следует. Она весь день просидела в комнатах. Неужели
ты не можешь уделить ей немножко времени и заняться с ней, когда ты дома?
- Если ей нужны развлечения, пусть идет на улицу и играет, как все
дети, - сказал рыжий, небритый, неряшливый мужчина. - И оставьте меня в
покое.
- Ах, так? - сказал Малыш Меллали. - Ставлю пятьдесят долларов против
двадцати пяти, что Энни пойдет со мной на танцульку. Раскошеливайтесь.
Малыш был задет и уязвлен, черные глаза его сверкали. Он вытащил пачку
денег и отсчитал на стойку бара пять десяток. Три или четыре молодых
человека, которых он поймал на слове, тоже выложили свои ставки, хотя и не
так поспешно. Бармен, он же третейский судья, собрал деньги, тщательно
завернул их в бумагу, записал на ней условия пари огрызком карандаша и
засунул пакет в уголок кассы.
- Ну и достанется тебе на орехи, - сказал один из приятелей, явно
предвкушая удовольствие.
- Это уж моя забота, - сурово отрезал Малыш. - Наливай, Майк.
Когда все выпили, Бэрк - прихлебатель, секундант, друг и великий визирь
Малыша вывел его на улицу, к ларьку чистильщика сапог на углу, где решались
все важнейшие дела Клуба Полуночников. Пока Тони в пятый раз за этот день
наводил глянец на желтые ботинки председателя и секретаря клуба, Бэрк
пытался образумить своего начальника.
- Брось эту блондинку, Малыш, - советовал он, - наживешь неприятностей.
Тебе что же, твоя-то уже нехороша стала? Где ты найдешь другую, чтобы
тряслась над тобой так, как Лиззи? Она стоит сотни этих Энни.
- Да мне Энни вовсе и не нравится, - сказал Малыш. Он стряхнул пепел от
папиросы на сверкающий носок своего башмака и вытер его о плечо Тони. - Но я
хочу проучить Лиззи. Она вообразила, что я - ее собственность. Бахвалится,
будто я не смею и заговорить с другой девушкой. Лиззи вообще-то молодец.
Только слишком много стала выпивать в последнее время. И ругается она
неподобающим образом.
- Ведь вы с ней вроде как жених и невеста? - спросил Бэрк.
- Ну да. На будущий год, может быть, поженимся.
- Я видел, как ты заставил ее в первый раз выпить стакан пива, - сказал
Бэрк. - Это было два года назад, когда она, простоволосая, выходила после
ужина на угол встречать тебя. Скромная она тогда была девчонка, слова не
могла сказать, не покраснев.
- Теперь-то язык у нее - ого! - сказал Малыш. - Терпеть не могу
ревности. Поэтому-то я и пойду на танцульку с Энни. Надо малость вправить
Лиззи мозги.
- Ну смотри, будь поосторожнее, - сказал на прощанье Бэрк. - Если бы
Лиззи была моя девушка и я вздумал бы тайком удрать от нее на танцульку с
какой-нибудь Энни, непременно поддел бы кольчугу под парадный пиджак.
Лиззи брела по владениям аиста-коршуна. Ее черные глаза сердито, но
рассеянно искали кого-то в толпе прохожих. По временам она напевала отрывки
глупых песенок, а в промежутках стискивала свои мелкие белые зубы и цедила
грубые слова, привнесенные в язык обитателями Ист-Сайда.
На Лиззи была зеленая шелковая юбка. Блузка в крупную коричневую с
розовым клетку ловко сидела на ней. На пальце поблескивало кольцо с
огромными фальшивыми рубинами, а с шеи до самых колен свисал медальон на
серебряной цепочке. Ее туфли со сбившимися на сторону высокими каблуками
давно не видели щетки. Ее шляпа вряд ли влезла бы в бочку из-под муки.
Лиззи вошла в кафе "Синяя сойка" с заднего хода. Она села за столик и
нажала кнопку с видом знатной леди, которая звонит, чтобы ей подали экипаж.
Подошел слуга. Его широкая улыбка и тихий голос выражали почтительную
фамильярность. Лиззи довольным жестом пригладила свою шелковую юбку. Она
наслаждалась. Здесь она могла давать распоряжения и ей прислуживали. Это
было все, что предложила ей жизнь по части женских привилегий.
- Виски, Томми, - сказала она. Так ее сестры в богатых кварталах
лепечут: "Шампанского, Джеймс".
- Слушаю, мисс Лиззи. С чем прикажете?
- С сельтерской. Скажите, Томми, Малыш сегодня заходил?
- Нет, мисс Лиззи, я его сегодня не видел.
Слуга не скупился на "мисс Лиззи": все знали, что Малыш не простит
тому, кто уронит достоинство его невесты.
- Я ищу его, - сказала Лиззи, глотнув из стакана. - До меня дошло,
будто он говорил, что пойдет на танцульку с Энни Карлсон. Пусть только
посмеет! Красноглазая белая крыса! Я его ищу. Вы меня знаете, Томми. Мы с
Малышом уже два года как обручились. Посмотрите, вот кольцо. Он сказал, что
оно стоит пятьсот долларов. Пусть только посмеет пойти с ней на танцульку.
Что я сделаю? Сердце вырежу у него из груди. Еще виски, Томми.
- Стоит ли обращать внимание на эти сплетни, мисс Лиззи, - сказал
слуга, мягко выдавливая слова из щели над подбородком. - Не может Малыш
Меллали бросить такую девушку, как вы. Еще сельтерской?
- Да, уже два года, - повторила Лиззи, понемногу смягчаясь под
магическим действием алкоголя. - Я всегда играла по вечерам на улице, потому
что дома делать было нечего. Сначала я только сидела на крыльце и все
смотрела на огни и на прохожих. А потом как-то вечером прошел мимо Малыш и
взглянул на меня, и я сразу в него втюрилась. Когда он в первый раз напоил
меня, я потом дома проплакала всю ночь и получила трепку за то, что не
давала другим спать. А теперь... Скажите, Томми, вы когда-нибудь видели эту
Энни Карлсон? Только и есть красоты, что перекись. Да, я ищу его. Вы скажите
Малышу, если он зайдет. Что сделаю? Сердце вырежу у него из груди. Так и
знайте. Еще виски, Томми.
Нетвердой походкой, но настороженно блестя глазами, Лиззи шла по улице.
На пороге кирпичного дома дешевых квартир сидела кудрявая девочка и
задумчиво рассматривала спутанный моток веревки. Лиззи плюхнулась на порог
рядом с ребенком. Кривая, неверная улыбка бродила по ее разгоряченному лицу,
но глаза вдруг стали ясными и бесхитростными.
- Давай я тебе покажу, как играть в веревочку, - сказала она, пряча
пыльные туфли под зеленой шелковой юбкой.
Пока они сидели там, в Клубе Полуночников зажглись огни для бала. Такой
бал устраивался раз в два месяца, и члены клуба очень дорожили этим днем и
старались, чтобы все было обставлено парадна и с шиком.
В девять часов в зале появился председатель. Малыш Меллали, под руку с
дамой. Волосы у нее были золотые, как у Лорелеи. Она говорила с ирландским
акцентом, но никто не принял бы ее "да" за отказ. Она путалась в своей
длинной юбке, краснела и улыбалась-улыбалась, глядя в глаза Малышу Меллали.
И когда они остановились посреди комнаты, на навощенном полу произошло
то, для предотвращения чего много ламп горит по ночам во многих кабинетах и
библиотеках.
Из круга зрителей выбежала Судьба в зеленой шелковой юбке, принявшая
псевдоним "Лиззи". Глаза у нее были жесткие и чернее агата. Она не кричала,
не колебалась. Совсем не по-женски она бросила одно-единственное
ругательство - любимое ругательство Малыша - таким же, как у него, грубым
голосом. А потом, к великому ужасу и смятению Клуба Полуночников, она
исполнила хвастливое обещание, которое дала Томми, исполнила, насколько
хватило длины ее ножа и силы ее руки.
Затем в ней проснулся инстинкт самосохранения или инстинкт
самоуничтожения, который общество привило к дереву природы?
Лиззи выбежала на улицу и помчалась по ней стрелою, как в сумерки
вальдшнеп летит через молодой лесок.
И тут началось нечто - величайший позор большого города, его застарелая
язва, его скверна и унижение, его темное пятно, его навечное бесчестье и
преступление, поощряемое, ненаказуемое, унаследованное от времен самого
глубокого варварства, - началась травля человека. Только в больших городах и
сохранился еще этот страшный обычай, в больших городах, где в травле
участвует то, что зовется утонченностью, гражданственностью и высокой
культурой.
Они гнались за ней - вопящая толпа отцов, матерей, любовников и
девушек, - они выли, визжали, свистели, звали на подмогу, требовали крови.
Хорошо зная дорогу, с одной мыслью - скорее бы конец - Лиззи мчалась по
знакомым улицам, пока не почувствовала под ногами подгнившие доски старой
пристани. Еще несколько шагов - и добрая мать Восточная река приняла Лиззи в
свои объятия, тинистые, но надежные, и в пять минут разрешила задачу, над
которой бьются в тысячах пасторатов и колледжей, где горят по ночам огни.
Забавные иногда снятся сны. Поэты называют их видениями, но видение -
это только сон белыми стихами. Мне приснился конец этой истории.
Мне приснилось, что я на том свете. Не знаю, как я туда попал.
Вероятно, ехал поездом надземной железной дороги по Девятой авеню, или
принял патентованное лекарство, или пытался потянуть за нос Джима Джеффриса
(1), или предпринял еще какой-нибудь неосмотрительный шаг. Как бы то ни
было, я очутился там, среди большой толпы, у входа в зал суда, где шло
заседание. И время от времени красивый, величественный ангел - судебный
пристав - появлялся в дверях и вызывал:
"Следующее дело!"
Пока я перебирал в уме свои земные прегрешения и раздумывал, не
попытаться ли мне доказать свое алиби, сославшись на то, что я жил в штате
Нью-Джерси, - судебный пристав в ангельском чине приоткрыл дверь и
возгласил:
- Дело э 99852743.
Из толпы бодро вышел сыщик в штатском - их там была целая куча, одетых
в черное, совсем как пасторы, и они расталкивали нас точь-в-точь так же,
как, бывало, полисмены на грешной земле, - и за руку он тащил... кого бы вы
думали? Лиззи!
Судебный пристав увел ее в зал и затворил дверь. Я подошел к крылатому
агенту и спросил его, что это за дело
- Очень прискорбный случай, - ответил он, соединив вместе кончики
пальцев с наманикюренными ногтями. - Совершенно неисправимая девица. Я
специальный агент по земным делам, преподобный Джонс. Девушка убила своего
жениха и лишила себя жизни. Оправданий у нее никаких. В докладе, который я
представил суду, факты изложены во всех подробностях, и все они подкреплены
надежными свидетелями. Возмездие за грех - смерть. Хвала создателю!
Из дверей зала вышел судебный пристав.
- Бедная девушка, - сказал специальный агент по земным делам,
преподобный Джонс, смахивая слезу. - Это один из самых прискорбных случаев,
какие мне попадались. Разумеется, она...
- ...Оправдана, - сказал судебный пристав. - Ну-ка, подойди сюда,
Джонси. Смотри, как бы не перевели тебя в миссионерскую команду да не
послали в Полинезию, что ты тогда запоешь? Чтобы не было больше этих
неправых арестов, не то берегись. По этому делу тебе следует арестовать
рыжего, небритого, неряшливого мужчину, который сидит в одних носках у окна
и читает книгу, пока его дети играют на мостовой. Ну, живей, поворачивайся!
Глупый сон, правда?
-----------------------------------------------------------
1) - Известный американский боксер.
Перевод М. Лорие
Спят рыцари, ржавеют их мечи,
Лишь редко-редко кто из них
проснется
И людям из могилы постучит.
Дорогой читатель! Было лето. Солнце жгло огромный город с немилосердной
жестокостью. Солнцу трудно в одно и то же время быть жестоким и проявлять
милосердие. Термометр показывал... нет, к черту термометр! - кому интересны
сухие цифры? Было так жарко, что...
В кафе на крышах суетилось столько добавочных официантов, что можно
было надеяться быстро получить стакан джина с содовой... после того как
будут обслужены все остальные. В больницах были приготовлены добавочные
койки для уличных зевак. Потому что когда лохматые собачки высовывают язык и
говорят своим блохам: "Гав, гав", а нервные старухи в черных бомбазиновых
платьях визжат: "Собака взбесилась!", и полисмены начинают стрелять, - тогда
без пострадавших не обходится. Житель Помптона (штат Нью-Джерси), который
всегда ходит в пальто, сидел в отеле на Бродвее, попивая горячий виски и
нежась в немеркнущих лучах ацетиленовой лампы. Филантропы осаждали
законодателей просьбами обязать домовладельцев строить более поместительные
пожарные лестницы, чтобы люди могли умирать на них от солнечного удара не по
одному или по два, а сразу целыми семьями. Такое множество знакомых
рассказывали, сколько раз в день они принимают ванну, что оставалось только
недоумевать, как же они будут жить дальше, когда хозяин квартиры возвратится
в город и поблагодарит их за то, - что они так хорошо о ней заботились. Тот
молодой человек, что громко требовал в ресторане холодного мяса и пива,
уверяя, что в такую погоду о жареных цыплятах и бургонском даже думать
противно, краснел, встречаясь с вами взглядом: ведь вы всю зиму слышали, как
он тихим голосом заказывал эти же самые, более чем скромные, яства. Супы
стали жиже, актеры и бумажники - худее, а блузки и дружеские намеки на
бейсбольной площадке - совсем прозрачными. Да, было лето.
На углу Тридцать четвертой улицы стаял человек и ждал трамвая - человек
лет сорока, седой, румяный, нервный, весь словно натянутый, в дешевом
костюме и с загнанным выражением усталых глаз. Он вытер платком лоб и громко
засмеялся, когда проходивший мимо толстяк в туристском костюме остановился и
заговорил с ним.
- Нет, любезнейший! - крикнул он сердито и вызывающе. - Никаких этих
ваших болот с москитами и небоскребов без лифта, которые вы называете
горами, я не признаю. Я умею спасаться от жары. Нью-Йорк, сэр, - вот лучший
летний курорт во всей стране. Не ходите по солнцу, питайтесь с разбором да
держитесь поближе к вентиляторам. Что такое все ваши горы, и Адирондакские и
Кэтскилские? В одном Манхэттене больше комфорта, чем во всех других городах
Америки, вместе взятых. Нет, любезнейший! Карабкаться на какие-то утесы,
вскакивать в четыре часа утра, оттого что на тебя напала целая туча мошкары,
питаться консервами, которые нужно везти из города, - нет, спасибо! В
маленьком пансионе под вывеской Нью- Йорк и летом находится место для
нескольких избранных постояльцев; комфорт и удобства семейного дома - вот
это для меня.
- Вам нужно отдохнуть, - сказал толстяк, внимательно к нему
присматриваясь. - Вы уже сколько лет не выезжали из города. Поехали бы со
мной недели на две. Форель в Биверкилле так и бросается на все, что хоть
отдаленно напоминает муху. Хардинг пишет, что на прошлой неделе поймал одну
в три фунта весом.
- Ерунда! - воскликнул патриот столицы. - Если вам по душе
проваливаться в трясину в резиновых сапогах и уставать до полусмерти, чтобы
поймать одну несчастную рыбешку, - пожалуйста, на здоровье. Я, когда мне
хочется рыбы, иду в какой-нибудь ресторанчик, где попрохладнее, и даю заказ
официанту. Просто смешно делается, как подумаешь, что вы там носитесь по
жаре и воображаете, будто хорошо проводите время. Мне подавайте
усовершенствованную ферму папаши Никербокера да тенистую аллею, что
пересекает ее из конца в конец.
Толстяк вздохнул и пошел дальше, сокрушаясь о своем приятеле. Человек,
назвавший Нью-Йорк лучшим летним курортом страны, сел в трамвай и покатил в
свою контору. По дороге он отшвырнул газету и поднял взгляд на лоскуток
неба, видневшийся над крышами.
- Три фунта! - пробормотал он задумчиво. - Хардинг не стал бы врать.
Вот если бы мне... да нет, невозможно, надо оставить их там еще на месяц, не
меньше.
В конторе поборник летних радостей большого города с головой окунулся в
бассейн деловых бумаг Эдкинс, его клерк, вошел в комнату и подсыпал ему еще
писем, служебных записок и телеграмм.
В пять часов утомленный делец откинулся на спинку стула, положил ноги
на стол и подумал вслух:
- Интересно бы узнать, на какую наживку ловил Хардинг.
В тот день она была в белом платье, и на этом Комтон проиграл Гейнсу
пари. Комтон уверял, что она будет в голубом, так как знает, что это, его
любимый цвет. Комтон был сыном миллионера, а это почти равносильно обвинению
в том, что, заключая пари, он был заранее уверен в исходе. Не нет, она
надела белое платье, и Гейнс был до краев переполнен гордостью, как и
подобает в таких случаях человеку, едва достигшему двадцати пяти лет.
В маленьком горном отеле подобралось в то лето веселое общество. С
одной стороны - два-три студента, несколько художников и молоденький офицер
флота. С другой - хорошенькие девушки в количестве вполне достаточном для
того, чтобы корреспондент отдела светской хроники мог применить к ним слово
"букет". Но ясным месяцем среди всех этих звезд была Мэри Сьюэл, Все молодые
люди стремились к такому положению дел, при котором они могли бы оплачивать
ее счета от портнихи, топить ее печку и убедить ее в том, что ее фамилия -
не единственно возможная. Те из них, которые могли прожить здесь всего
неделю или две, в день отъезда заводили разговор о пистолетах и разбитых
сердцах... Но Комтон оставался, незыблемый, как горы, окружавшие отель,
потому что он был достаточно богат для этого. А Гейне оставался, потому что
в нем жил дух борьбы, и он не боялся миллионерских сыновей, и... ну, в
общем, он обожал природу
- Только подумайте, мисс Мэри, - сказал он однажды. - Я знал в
Нью-Йорке одного оригинала, который уверял, что ему там нравится летом. Он
говорил, что там прохладнее, чем в лесу. Глупо, правда? По-моему, на Бродвее
после первого июня вообще невозможно дышать.
- Мама думает вернуться в город через неделю, - сказала мисс Мэри с
изящной гримаской.
- Но если вдуматься, - сказал Гейне, - летом и в городе есть немало
приятных мест. Кафе на крышах, знаете, и... мм... кафе на крышах.
Синее-синее было в тот день озеро - в тот день, когда они устроили
шуточный турнир и мужчины гарцевали по лесной поляне на низкорослых
фермерских лошадках и ловили на острие копья кольца от занавесок. Так было
весело!
Прохладно и сухо, как лучшее вино, было дыхание густозеленого леса.
Долина внизу призрачно мерцала сквозь опаловую дымку. Белый туман от
невидимого водопада смазывал зеленую верхушку рощицы на половине спуска в
ущелье. Молодежь веселилась, и веселилось молодое лето. На Бродвее такого не
увидишь.
Жители деревни собрались посмотреть, как развлекаются чудаки-горожане.
Леса звенели смехом эльфов, дриад и фей. Гейне поймал больше колец, чем все
остальные. Ему выпала честь возложить венок на голову королеве праздника. Он
был победителем на турнире - во всяком случае по кольцам. На рукаве у него
красовался белый бант. На рукаве Комтона - голубой. Она как-то сказала, что
больше любит голубой цвет но в тот день она была в белом.
Гейнс стал искать королеву, чтобы короновать ее. Он услышал ее веселый
смех, словно из облаков. Она оказывается, успела взобраться на "Трубу" -
небольшой гранитный утес - и стояла там, как белое видение среди лавровых
кустов, на пятьдесят футов выше всех.
Не колеблясь, Гейнс и Комтон приняли вызов. Сзади подняться на утес
было легко, но спереди почти некуда было поставить ногу, почти не за что
ухватиться рукой. Каждый из соперников быстро наметил себе путь и стал
карабкаться вверх. Трещина, куст, крошечный выступ, ветка дерева - все
помогало достичь цели и сократить время. Это была шутка - никто не обещал
победителю приза, но тут была замешана молодость, ворчливый читатель, и
беспечность, и еще что-то, о чем так очаровательно пишет мисс Клей.
Гейнс крепко ухватился за корень лавра, подтянулся и упал к носам мисс
Мэри. Венок, из роз висел у него на руке, и под радостные крики и
аплодисменты собравшихся внизу фермеров н публики из отеля он возложил его
на чело королеве.
- Вы доблестный рыцарь, - сказала мисс Мэри.
- Если б я всегда мог быть вашим верным рыцарем... - начал Гейне, но
мисс Мэри засмеялась, и он умолк, потому что из-за края утеса вылез Комтон -
с опозданием на одну минуту.
Какие удивительные были сумерки, когда они ехали обратно в отель!
Опаловая дымка в долине медленно окрашивалась пурпуром, озеро блестело, как
зеркало, в рамке темных лесов, живительный воздух проникал в садкую душу.
Первые бледные звезды показались над вершинами горд где еще догорал...
- Виноват, мистер Гейне, - сказал Эдкинс. Человек, считавший Нью-Йорк
лучшим летним курортом в мире, открыл глаза и опрокинул на стол пузырек с
клеем.
- Я... я, кажется, заснул, - сказал он.
- Это от жары, - сказал Эдкинс. - Жара невыносимая, в городе просто...
- Ерунда! Город летом даст десять очков вперед любой деревне. Какие-то
дураки сидят в грязных ручьях и устают до смерти - а все, чтобы наловить
рыбешки величиной с ваш мизинец. Устроиться с комфортом и не выезжать из
города - вот это для меня.
- Пришла почта, - сказал Эдкинс. - Я подумал, что вы захотите перед
уходом просмотреть письма.
Давайте заглянем ему через плечо и прочтем несколько строк в одном из
этих писем:
"Мой милый, милый муж, только что получила твое письмо, в котором ты
велишь нам пробыть здесь еще месяц. Рита почти перестала кашлять. Джонни
совсем одичал - прямо маленький индеец спасение для обоих детей так много
работаешь, и я знаю, что твоих денег еле хватает, а мы живем здесь уже так
долго лучший человек, какого я всегда уверяешь, что любишь летом город...
ловить форель, ты этим так всегда увлекался все для нашего здоровья и
счастья... приехала бы к тебе, если бы не ребята, которые так чудно
поправляются вчера стояла на "Трубе", как раз в том месте, где ты надел на
меня венок из роз на край света когда ты сказал, что хочешь быть моим верным
рыцарем пятнадцать лет, милый, подумать только! всегда им оставался
навсегда.
Мэри"
Человек, утверждавший, что Нью-Йорк - лучший летний курорт страны,
зашел по дороге домой в кафе и выпил стакан пива, стоя под электрическим
вентилятором.
- Интересно все-таки, на какую наживку ловил Хардинг, - сказал он, ни к
кому в особенности не обращаясь.
-->
- Ты настоящее золото, Малыш, - сказала она благодарно. - Никогда в
жизни я еще не носила мехов. Но ведь русские соболя, кажется, безумно
дорогая штука? Помнится, мне кто-то говорил.
- А разве ты замечала, Молли, чтобы я подсовывал тебе какую-нибудь
дрянь с дешевой распродажи? - спокойно и с достоинством спросил Малыш. -
Может, ты видела, что я торчу у прилавков с остатками или глазею на витрины
"любой предмет за десять центов"? Допусти, что это боа стоит двести
пятьдесят долларов и муфта - сто семьдесят пять. Тогда ты будешь иметь
некоторое представление о стоимости русских соболей. Хорошие вещи - моя
слабость. Черт побери, этот мех тебе к лицу, Молли.
Молли, сияя от восторга, прижала муфту к груди. Но мало-помалу улыбка
сбежала с ее лица, и она пытливым и грустным взором посмотрела Малышу в
глаза.
Малыш уже давно научился понимать каждый ее взгляд; он рассмеялся, и
щеки его порозовели.
- Выкинь это из головы, - пробормотал он с грубоватой лаской. - Я ведь
сказал тебе, что с прежним покончено. Я купил этот мех и заплатил за него из
своего кармана.
- Из своего заработка, Малыш? Из семидесяти пяти долларов в месяц?
- Ну да. Я откладывал.
- Откладывал? Постой, как же это... Четыреста двадцать пять долларов за
восемь месяцев...
- Ах, да перестань ты высчитывать! - с излишней горячностью воскликнул
Малыш. - У меня еще оставалось кое-что, когда я пошел работать. Ты думаешь,
я снова с ними связался?! Но я же сказал тебе, что покончил с этим. Я честно
купил этот мех, понятно? Надень его и пойдем прогуляемся.
Молли постаралась усыпить свои подозрения. Соболя хорошо убаюкивают.
Горделиво, как королева, выступала она по улице под руку с Малышом. Здешним
жителям еще никогда не доводилось видеть подлинных русских соболей. Весть о
них облетела квартал, и все окна и двери мгновенно обросли гроздьями голов.
Каждому любопытно было поглядеть на шикарный соболий мех, который Малыш
Брэди преподнес своей милашке. По улицам разносились восторженные "ахи" и
"охи", и баснословная сумма, уплаченная за соболя, передаваясь из уст в
уста, неуклонно росла. Малыш с видом владетельного принца шагал по правую
руку Молли. Трудовая жизнь не излечила его от пристрастия к первосортным и
дорогим вещам, и он все так же любил пустить пыль в глаза На углу,
предаваясь приятному безделью, торчала кучка молодых людей в безукоризненных
костюмах. Члены банды "Дымовая труба" приподняли шляпы, приветствуя подружку
Малыша, и возобновили свою непринужденную беседу.
На некотором расстоянии от вызывавшей сенсацию парочки появился сыщик
Рэнсом из Главного полицейского управления. Рэнсом считался единственным
сыщиком, который мог безнаказанно прогуливаться в районе Дымовой трубы. Он
был не трус, старался поступать по совести и, посещая упомянутые кварталы,
исходил из предпосылки, что обитатели их такие же люди, как и все прочие.
Многие относились к Рэнсому с симпатией и, случалось, подсказывали ему, куда
он должен направить свои стопы.
- Что это за волнение там на углу? - спросил Рэнсом бледного юнца в
красном свитере.
- Все вышли поглазеть на бизоньи шкуры, которые Малыш Брэди повесил на
свою девчонку, - отвечал юнец. - Говорят, он отвалил за них девятьсот
долларов. Шикарная покрышка, ничего не скажешь.
- Я слышал, что Брэди уже с год как занялся своим старым ремеслом, -
сказал сыщик. - Он ведь больше не вожжается с бандой?
- Ну да, он работает, - подтвердил красный свитер. - Послушайте,
приятель, а что меха - это не по вашей части? Пожалуй, таких зверей, как
нацепила на себя его девчонка, не поймаешь в паяльной мастерской.
Рэнсом нагнал прогуливающуюся парочку на пустынной улице у реки. Он
тронул Малыша за локоть.
- На два слова, Брэди, - сказал он спокойно. Взгляд его скользнул по
длинному пушистому боа, элегантно спадающему с левого плеча Молли. При виде
сыщика лицо Малыша потемнело от застарелой ненависти к полиции. Они отошли в
сторону.
- Ты был вчера у миссис Хезкоут на Западной Семьдесят второй? Чинил
водопровод?
- Был, - сказал Малыш. - А что?
- Гарнитур из русских соболей, стоимостью в тысячу долларов, исчез
оттуда одновременно с тобой. По описанию он очень похож на эти меха, которые
украшают твою девушку.
- Поди ты... поди ты к черту, - запальчиво сказал Малыш. - Ты знаешь,
Рэнсом, что я покончил с этим. Я купил этот гарнитур вчера у...
Малыш внезапно умолк, не закончив фразы.
- Я знаю, ты честно работал последнее время, - сказал Рэнсом. - Я готов
сделать для тебя все, что могу. Если ты действительно купил этот мех, пойдем
вместе в магазин, и я наведу справки. Твоя девушка может пойти с нами и не
снимать пока что соболей. Мы сделаем все тихо, без свидетелей. Так будет
правильно, Брэди.
- Пошли, - сердито сказал Малыш. Потом вдруг остановился и с какой-то
странной кривой улыбкой поглядел на расстроенное, испуганное личико Молли.
- Ни к чему все это, - сказал он угрюмо. - Это старухины соболя. Тебе
придется вернуть их, Молли. Но если б даже цена им была миллион долларов,
все равно они недостаточно хороши для тебя.
Молли с искаженным от горя лицом уцепилась за рукав Малыша.
- О Малыш, Малыш, ты разбил мое сердце! - простонала она. - Я так
гордилась тобой... А теперь они упекут тебя - и конец нашему счастью!
- Ступай домой! - вне себя крикнул Малыш. - Идем, Рэнсом, забирай меха.
Пошли, чего ты стоишь! Нет, постой, ей-богу, я... К черту, пусть меня лучше
повесят... Беги домой, Молли. Пошли, Рэнсом.
Из-за угла дровяного склада появилась фигура полицейского Коуна,
направляющегося в обход речного района. Сыщик поманил его к себе. Коун
подошел, и Рэнсом объяснил ему положение вещей.
- Да, да, - сказал Коун. - Я слышал, что пропали соболя. Так ты их
нашел?
Коун приподнял на ладони конец собольего боа - бывшей собственности
Молли Мак- Кивер - и внимательно на него поглядел.
- Когда-то я торговал мехами на Шестой авеню, - сказал он. - Да,
конечно, это соболя. С Аляски. Боа стоит двенадцать долларов, а муфта...
Бац! Малыш своей крепкой пятерней запечатал полицейскому рот. Коун
покачнулся, но сохранил равновесие. Молли взвизгнула. Сыщик бросился на
Малыша и с помощью Коуна надел на него наручники.
- Это боа стоит двенадцать долларов, а муфта - девять, - упорствовал
полицейский. - Что вы тут толкуете про русские соболя?
Малыш опустился на груду бревен, и лицо его медленно залилось краской.
- Правильно, Всезнайка! - сказал он, с ненавистью глядя на
полицейского. - Я заплатил двадцать один доллар пятьдесят центов за весь
гарнитур. Я, Малыш, шикарный парень, презирающий дешевку! Мне легче было бы
отсидеть шесть месяцев в тюрьме, чем признаться в этом. Да, Молли, я
просто-напросто хвастун - на мой заработок не купишь русских соболей.
Молли кинулась ему на шею.
- Не нужно мне никаких денег и никаких соболей! - воскликнула она. -
Ничего мне на свете не нужно, кроме моего Малыша! Ах ты, глупый, глупый,
тупой, как индюк, сумасшедший задавала!
- Сними с него наручники, - сказал Коун сыщику. - На участок уже
звонили, что эта особа нашла свои соболя - они висели у нее в шкафу. Молодой
человек, на этот раз я прощаю вам непочтительное обращение с моей
физиономией.
Рэнсом протянул Молли ее меха. Не сводя сияющего взора с Малыша, она
грациозным жестом, достойным герцогини, набросила на плечи боа, перекинув
один конец за спину.
- Пара молодых идиотов, - сказал Коун сыщику. - Пойдем отсюда.
Перевод под ред. М. Лорие
В качалке у окна сидел рыжий, небритый; неряшливый, мужчина. Он только
что закурил трубку и с удовольствием пускал синие клубы дыма. Он снял
башмаки и надел выцветшие синие ночные туфли. - Сложив пополам вечернюю
газету, он с угрюмой жадностью запойного потребителя новостей глотал жирные
черные заголовки, предвкушая, как будет запивать их более мелким шрифтом
текста.
В соседней комнате женщина готовила ужин. Запахи жареной грудинки и
кипящего, кофе состязались с крепким духом трубочного табака.
Окно выходило на одну из тех густо населенных улиц Ист-Сайда, где с
наступлением сумерек открывает свой вербовочный пункт Сатана. На улице
плясало, бегало, играло множество ребятишек. Одни были в лохмотьях, другие -
в чистых белых платьях и с ленточками в косах; одни - дикие и беспокойные,
как ястребята, другие - застенчивые и тихие; одни выкрикивали грубые,
непристойные слова, другие слушали, замирая от ужаса, но скоро должны были к
ним привыкнуть. Толпа детей резвилась в обители Порока. Над этой площадкою
для игр всегда реяла большая птица. Юмористы утверждали, что это аист. Но
жители Кристи-стрит лучше разбирались в орнитологии: они называли ее
коршуном.
К мужчине, читавшему у окна, робко подошла двенадцатилетняя девочка - и
сказала:
- Папа, поиграй со мной в шашки, если ты не очень устал.
Рыжий, небритый, неряшливый мужчина, сидевший без сапог у окна,
ответил, нахмурившись:
- В шашки? Вот еще! Целый день работаешь, так нет же, и дома не дают
отдохнуть. Отчего ты не идешь на улицу, играть с другими детьми?
Женщина, которая стряпала ужин, подошла к дверям.
- Джон, - сказала она, - я не люблю, когда Лиззи играет на улице. Дети
набираются там чего не следует. Она весь день просидела в комнатах. Неужели
ты не можешь уделить ей немножко времени и заняться с ней, когда ты дома?
- Если ей нужны развлечения, пусть идет на улицу и играет, как все
дети, - сказал рыжий, небритый, неряшливый мужчина. - И оставьте меня в
покое.
- Ах, так? - сказал Малыш Меллали. - Ставлю пятьдесят долларов против
двадцати пяти, что Энни пойдет со мной на танцульку. Раскошеливайтесь.
Малыш был задет и уязвлен, черные глаза его сверкали. Он вытащил пачку
денег и отсчитал на стойку бара пять десяток. Три или четыре молодых
человека, которых он поймал на слове, тоже выложили свои ставки, хотя и не
так поспешно. Бармен, он же третейский судья, собрал деньги, тщательно
завернул их в бумагу, записал на ней условия пари огрызком карандаша и
засунул пакет в уголок кассы.
- Ну и достанется тебе на орехи, - сказал один из приятелей, явно
предвкушая удовольствие.
- Это уж моя забота, - сурово отрезал Малыш. - Наливай, Майк.
Когда все выпили, Бэрк - прихлебатель, секундант, друг и великий визирь
Малыша вывел его на улицу, к ларьку чистильщика сапог на углу, где решались
все важнейшие дела Клуба Полуночников. Пока Тони в пятый раз за этот день
наводил глянец на желтые ботинки председателя и секретаря клуба, Бэрк
пытался образумить своего начальника.
- Брось эту блондинку, Малыш, - советовал он, - наживешь неприятностей.
Тебе что же, твоя-то уже нехороша стала? Где ты найдешь другую, чтобы
тряслась над тобой так, как Лиззи? Она стоит сотни этих Энни.
- Да мне Энни вовсе и не нравится, - сказал Малыш. Он стряхнул пепел от
папиросы на сверкающий носок своего башмака и вытер его о плечо Тони. - Но я
хочу проучить Лиззи. Она вообразила, что я - ее собственность. Бахвалится,
будто я не смею и заговорить с другой девушкой. Лиззи вообще-то молодец.
Только слишком много стала выпивать в последнее время. И ругается она
неподобающим образом.
- Ведь вы с ней вроде как жених и невеста? - спросил Бэрк.
- Ну да. На будущий год, может быть, поженимся.
- Я видел, как ты заставил ее в первый раз выпить стакан пива, - сказал
Бэрк. - Это было два года назад, когда она, простоволосая, выходила после
ужина на угол встречать тебя. Скромная она тогда была девчонка, слова не
могла сказать, не покраснев.
- Теперь-то язык у нее - ого! - сказал Малыш. - Терпеть не могу
ревности. Поэтому-то я и пойду на танцульку с Энни. Надо малость вправить
Лиззи мозги.
- Ну смотри, будь поосторожнее, - сказал на прощанье Бэрк. - Если бы
Лиззи была моя девушка и я вздумал бы тайком удрать от нее на танцульку с
какой-нибудь Энни, непременно поддел бы кольчугу под парадный пиджак.
Лиззи брела по владениям аиста-коршуна. Ее черные глаза сердито, но
рассеянно искали кого-то в толпе прохожих. По временам она напевала отрывки
глупых песенок, а в промежутках стискивала свои мелкие белые зубы и цедила
грубые слова, привнесенные в язык обитателями Ист-Сайда.
На Лиззи была зеленая шелковая юбка. Блузка в крупную коричневую с
розовым клетку ловко сидела на ней. На пальце поблескивало кольцо с
огромными фальшивыми рубинами, а с шеи до самых колен свисал медальон на
серебряной цепочке. Ее туфли со сбившимися на сторону высокими каблуками
давно не видели щетки. Ее шляпа вряд ли влезла бы в бочку из-под муки.
Лиззи вошла в кафе "Синяя сойка" с заднего хода. Она села за столик и
нажала кнопку с видом знатной леди, которая звонит, чтобы ей подали экипаж.
Подошел слуга. Его широкая улыбка и тихий голос выражали почтительную
фамильярность. Лиззи довольным жестом пригладила свою шелковую юбку. Она
наслаждалась. Здесь она могла давать распоряжения и ей прислуживали. Это
было все, что предложила ей жизнь по части женских привилегий.
- Виски, Томми, - сказала она. Так ее сестры в богатых кварталах
лепечут: "Шампанского, Джеймс".
- Слушаю, мисс Лиззи. С чем прикажете?
- С сельтерской. Скажите, Томми, Малыш сегодня заходил?
- Нет, мисс Лиззи, я его сегодня не видел.
Слуга не скупился на "мисс Лиззи": все знали, что Малыш не простит
тому, кто уронит достоинство его невесты.
- Я ищу его, - сказала Лиззи, глотнув из стакана. - До меня дошло,
будто он говорил, что пойдет на танцульку с Энни Карлсон. Пусть только
посмеет! Красноглазая белая крыса! Я его ищу. Вы меня знаете, Томми. Мы с
Малышом уже два года как обручились. Посмотрите, вот кольцо. Он сказал, что
оно стоит пятьсот долларов. Пусть только посмеет пойти с ней на танцульку.
Что я сделаю? Сердце вырежу у него из груди. Еще виски, Томми.
- Стоит ли обращать внимание на эти сплетни, мисс Лиззи, - сказал
слуга, мягко выдавливая слова из щели над подбородком. - Не может Малыш
Меллали бросить такую девушку, как вы. Еще сельтерской?
- Да, уже два года, - повторила Лиззи, понемногу смягчаясь под
магическим действием алкоголя. - Я всегда играла по вечерам на улице, потому
что дома делать было нечего. Сначала я только сидела на крыльце и все
смотрела на огни и на прохожих. А потом как-то вечером прошел мимо Малыш и
взглянул на меня, и я сразу в него втюрилась. Когда он в первый раз напоил
меня, я потом дома проплакала всю ночь и получила трепку за то, что не
давала другим спать. А теперь... Скажите, Томми, вы когда-нибудь видели эту
Энни Карлсон? Только и есть красоты, что перекись. Да, я ищу его. Вы скажите
Малышу, если он зайдет. Что сделаю? Сердце вырежу у него из груди. Так и
знайте. Еще виски, Томми.
Нетвердой походкой, но настороженно блестя глазами, Лиззи шла по улице.
На пороге кирпичного дома дешевых квартир сидела кудрявая девочка и
задумчиво рассматривала спутанный моток веревки. Лиззи плюхнулась на порог
рядом с ребенком. Кривая, неверная улыбка бродила по ее разгоряченному лицу,
но глаза вдруг стали ясными и бесхитростными.
- Давай я тебе покажу, как играть в веревочку, - сказала она, пряча
пыльные туфли под зеленой шелковой юбкой.
Пока они сидели там, в Клубе Полуночников зажглись огни для бала. Такой
бал устраивался раз в два месяца, и члены клуба очень дорожили этим днем и
старались, чтобы все было обставлено парадна и с шиком.
В девять часов в зале появился председатель. Малыш Меллали, под руку с
дамой. Волосы у нее были золотые, как у Лорелеи. Она говорила с ирландским
акцентом, но никто не принял бы ее "да" за отказ. Она путалась в своей
длинной юбке, краснела и улыбалась-улыбалась, глядя в глаза Малышу Меллали.
И когда они остановились посреди комнаты, на навощенном полу произошло
то, для предотвращения чего много ламп горит по ночам во многих кабинетах и
библиотеках.
Из круга зрителей выбежала Судьба в зеленой шелковой юбке, принявшая
псевдоним "Лиззи". Глаза у нее были жесткие и чернее агата. Она не кричала,
не колебалась. Совсем не по-женски она бросила одно-единственное
ругательство - любимое ругательство Малыша - таким же, как у него, грубым
голосом. А потом, к великому ужасу и смятению Клуба Полуночников, она
исполнила хвастливое обещание, которое дала Томми, исполнила, насколько
хватило длины ее ножа и силы ее руки.
Затем в ней проснулся инстинкт самосохранения или инстинкт
самоуничтожения, который общество привило к дереву природы?
Лиззи выбежала на улицу и помчалась по ней стрелою, как в сумерки
вальдшнеп летит через молодой лесок.
И тут началось нечто - величайший позор большого города, его застарелая
язва, его скверна и унижение, его темное пятно, его навечное бесчестье и
преступление, поощряемое, ненаказуемое, унаследованное от времен самого
глубокого варварства, - началась травля человека. Только в больших городах и
сохранился еще этот страшный обычай, в больших городах, где в травле
участвует то, что зовется утонченностью, гражданственностью и высокой
культурой.
Они гнались за ней - вопящая толпа отцов, матерей, любовников и
девушек, - они выли, визжали, свистели, звали на подмогу, требовали крови.
Хорошо зная дорогу, с одной мыслью - скорее бы конец - Лиззи мчалась по
знакомым улицам, пока не почувствовала под ногами подгнившие доски старой
пристани. Еще несколько шагов - и добрая мать Восточная река приняла Лиззи в
свои объятия, тинистые, но надежные, и в пять минут разрешила задачу, над
которой бьются в тысячах пасторатов и колледжей, где горят по ночам огни.
Забавные иногда снятся сны. Поэты называют их видениями, но видение -
это только сон белыми стихами. Мне приснился конец этой истории.
Мне приснилось, что я на том свете. Не знаю, как я туда попал.
Вероятно, ехал поездом надземной железной дороги по Девятой авеню, или
принял патентованное лекарство, или пытался потянуть за нос Джима Джеффриса
(1), или предпринял еще какой-нибудь неосмотрительный шаг. Как бы то ни
было, я очутился там, среди большой толпы, у входа в зал суда, где шло
заседание. И время от времени красивый, величественный ангел - судебный
пристав - появлялся в дверях и вызывал:
"Следующее дело!"
Пока я перебирал в уме свои земные прегрешения и раздумывал, не
попытаться ли мне доказать свое алиби, сославшись на то, что я жил в штате
Нью-Джерси, - судебный пристав в ангельском чине приоткрыл дверь и
возгласил:
- Дело э 99852743.
Из толпы бодро вышел сыщик в штатском - их там была целая куча, одетых
в черное, совсем как пасторы, и они расталкивали нас точь-в-точь так же,
как, бывало, полисмены на грешной земле, - и за руку он тащил... кого бы вы
думали? Лиззи!
Судебный пристав увел ее в зал и затворил дверь. Я подошел к крылатому
агенту и спросил его, что это за дело
- Очень прискорбный случай, - ответил он, соединив вместе кончики
пальцев с наманикюренными ногтями. - Совершенно неисправимая девица. Я
специальный агент по земным делам, преподобный Джонс. Девушка убила своего
жениха и лишила себя жизни. Оправданий у нее никаких. В докладе, который я
представил суду, факты изложены во всех подробностях, и все они подкреплены
надежными свидетелями. Возмездие за грех - смерть. Хвала создателю!
Из дверей зала вышел судебный пристав.
- Бедная девушка, - сказал специальный агент по земным делам,
преподобный Джонс, смахивая слезу. - Это один из самых прискорбных случаев,
какие мне попадались. Разумеется, она...
- ...Оправдана, - сказал судебный пристав. - Ну-ка, подойди сюда,
Джонси. Смотри, как бы не перевели тебя в миссионерскую команду да не
послали в Полинезию, что ты тогда запоешь? Чтобы не было больше этих
неправых арестов, не то берегись. По этому делу тебе следует арестовать
рыжего, небритого, неряшливого мужчину, который сидит в одних носках у окна
и читает книгу, пока его дети играют на мостовой. Ну, живей, поворачивайся!
Глупый сон, правда?
-----------------------------------------------------------
1) - Известный американский боксер.
Перевод М. Лорие
Спят рыцари, ржавеют их мечи,
Лишь редко-редко кто из них
проснется
И людям из могилы постучит.
Дорогой читатель! Было лето. Солнце жгло огромный город с немилосердной
жестокостью. Солнцу трудно в одно и то же время быть жестоким и проявлять
милосердие. Термометр показывал... нет, к черту термометр! - кому интересны
сухие цифры? Было так жарко, что...
В кафе на крышах суетилось столько добавочных официантов, что можно
было надеяться быстро получить стакан джина с содовой... после того как
будут обслужены все остальные. В больницах были приготовлены добавочные
койки для уличных зевак. Потому что когда лохматые собачки высовывают язык и
говорят своим блохам: "Гав, гав", а нервные старухи в черных бомбазиновых
платьях визжат: "Собака взбесилась!", и полисмены начинают стрелять, - тогда
без пострадавших не обходится. Житель Помптона (штат Нью-Джерси), который
всегда ходит в пальто, сидел в отеле на Бродвее, попивая горячий виски и
нежась в немеркнущих лучах ацетиленовой лампы. Филантропы осаждали
законодателей просьбами обязать домовладельцев строить более поместительные
пожарные лестницы, чтобы люди могли умирать на них от солнечного удара не по
одному или по два, а сразу целыми семьями. Такое множество знакомых
рассказывали, сколько раз в день они принимают ванну, что оставалось только
недоумевать, как же они будут жить дальше, когда хозяин квартиры возвратится
в город и поблагодарит их за то, - что они так хорошо о ней заботились. Тот
молодой человек, что громко требовал в ресторане холодного мяса и пива,
уверяя, что в такую погоду о жареных цыплятах и бургонском даже думать
противно, краснел, встречаясь с вами взглядом: ведь вы всю зиму слышали, как
он тихим голосом заказывал эти же самые, более чем скромные, яства. Супы
стали жиже, актеры и бумажники - худее, а блузки и дружеские намеки на
бейсбольной площадке - совсем прозрачными. Да, было лето.
На углу Тридцать четвертой улицы стаял человек и ждал трамвая - человек
лет сорока, седой, румяный, нервный, весь словно натянутый, в дешевом
костюме и с загнанным выражением усталых глаз. Он вытер платком лоб и громко
засмеялся, когда проходивший мимо толстяк в туристском костюме остановился и
заговорил с ним.
- Нет, любезнейший! - крикнул он сердито и вызывающе. - Никаких этих
ваших болот с москитами и небоскребов без лифта, которые вы называете
горами, я не признаю. Я умею спасаться от жары. Нью-Йорк, сэр, - вот лучший
летний курорт во всей стране. Не ходите по солнцу, питайтесь с разбором да
держитесь поближе к вентиляторам. Что такое все ваши горы, и Адирондакские и
Кэтскилские? В одном Манхэттене больше комфорта, чем во всех других городах
Америки, вместе взятых. Нет, любезнейший! Карабкаться на какие-то утесы,
вскакивать в четыре часа утра, оттого что на тебя напала целая туча мошкары,
питаться консервами, которые нужно везти из города, - нет, спасибо! В
маленьком пансионе под вывеской Нью- Йорк и летом находится место для
нескольких избранных постояльцев; комфорт и удобства семейного дома - вот
это для меня.
- Вам нужно отдохнуть, - сказал толстяк, внимательно к нему
присматриваясь. - Вы уже сколько лет не выезжали из города. Поехали бы со
мной недели на две. Форель в Биверкилле так и бросается на все, что хоть
отдаленно напоминает муху. Хардинг пишет, что на прошлой неделе поймал одну
в три фунта весом.
- Ерунда! - воскликнул патриот столицы. - Если вам по душе
проваливаться в трясину в резиновых сапогах и уставать до полусмерти, чтобы
поймать одну несчастную рыбешку, - пожалуйста, на здоровье. Я, когда мне
хочется рыбы, иду в какой-нибудь ресторанчик, где попрохладнее, и даю заказ
официанту. Просто смешно делается, как подумаешь, что вы там носитесь по
жаре и воображаете, будто хорошо проводите время. Мне подавайте
усовершенствованную ферму папаши Никербокера да тенистую аллею, что
пересекает ее из конца в конец.
Толстяк вздохнул и пошел дальше, сокрушаясь о своем приятеле. Человек,
назвавший Нью-Йорк лучшим летним курортом страны, сел в трамвай и покатил в
свою контору. По дороге он отшвырнул газету и поднял взгляд на лоскуток
неба, видневшийся над крышами.
- Три фунта! - пробормотал он задумчиво. - Хардинг не стал бы врать.
Вот если бы мне... да нет, невозможно, надо оставить их там еще на месяц, не
меньше.
В конторе поборник летних радостей большого города с головой окунулся в
бассейн деловых бумаг Эдкинс, его клерк, вошел в комнату и подсыпал ему еще
писем, служебных записок и телеграмм.
В пять часов утомленный делец откинулся на спинку стула, положил ноги
на стол и подумал вслух:
- Интересно бы узнать, на какую наживку ловил Хардинг.
В тот день она была в белом платье, и на этом Комтон проиграл Гейнсу
пари. Комтон уверял, что она будет в голубом, так как знает, что это, его
любимый цвет. Комтон был сыном миллионера, а это почти равносильно обвинению
в том, что, заключая пари, он был заранее уверен в исходе. Не нет, она
надела белое платье, и Гейнс был до краев переполнен гордостью, как и
подобает в таких случаях человеку, едва достигшему двадцати пяти лет.
В маленьком горном отеле подобралось в то лето веселое общество. С
одной стороны - два-три студента, несколько художников и молоденький офицер
флота. С другой - хорошенькие девушки в количестве вполне достаточном для
того, чтобы корреспондент отдела светской хроники мог применить к ним слово
"букет". Но ясным месяцем среди всех этих звезд была Мэри Сьюэл, Все молодые
люди стремились к такому положению дел, при котором они могли бы оплачивать
ее счета от портнихи, топить ее печку и убедить ее в том, что ее фамилия -
не единственно возможная. Те из них, которые могли прожить здесь всего
неделю или две, в день отъезда заводили разговор о пистолетах и разбитых
сердцах... Но Комтон оставался, незыблемый, как горы, окружавшие отель,
потому что он был достаточно богат для этого. А Гейне оставался, потому что
в нем жил дух борьбы, и он не боялся миллионерских сыновей, и... ну, в
общем, он обожал природу
- Только подумайте, мисс Мэри, - сказал он однажды. - Я знал в
Нью-Йорке одного оригинала, который уверял, что ему там нравится летом. Он
говорил, что там прохладнее, чем в лесу. Глупо, правда? По-моему, на Бродвее
после первого июня вообще невозможно дышать.
- Мама думает вернуться в город через неделю, - сказала мисс Мэри с
изящной гримаской.
- Но если вдуматься, - сказал Гейне, - летом и в городе есть немало
приятных мест. Кафе на крышах, знаете, и... мм... кафе на крышах.
Синее-синее было в тот день озеро - в тот день, когда они устроили
шуточный турнир и мужчины гарцевали по лесной поляне на низкорослых
фермерских лошадках и ловили на острие копья кольца от занавесок. Так было
весело!
Прохладно и сухо, как лучшее вино, было дыхание густозеленого леса.
Долина внизу призрачно мерцала сквозь опаловую дымку. Белый туман от
невидимого водопада смазывал зеленую верхушку рощицы на половине спуска в
ущелье. Молодежь веселилась, и веселилось молодое лето. На Бродвее такого не
увидишь.
Жители деревни собрались посмотреть, как развлекаются чудаки-горожане.
Леса звенели смехом эльфов, дриад и фей. Гейне поймал больше колец, чем все
остальные. Ему выпала честь возложить венок на голову королеве праздника. Он
был победителем на турнире - во всяком случае по кольцам. На рукаве у него
красовался белый бант. На рукаве Комтона - голубой. Она как-то сказала, что
больше любит голубой цвет но в тот день она была в белом.
Гейнс стал искать королеву, чтобы короновать ее. Он услышал ее веселый
смех, словно из облаков. Она оказывается, успела взобраться на "Трубу" -
небольшой гранитный утес - и стояла там, как белое видение среди лавровых
кустов, на пятьдесят футов выше всех.
Не колеблясь, Гейнс и Комтон приняли вызов. Сзади подняться на утес
было легко, но спереди почти некуда было поставить ногу, почти не за что
ухватиться рукой. Каждый из соперников быстро наметил себе путь и стал
карабкаться вверх. Трещина, куст, крошечный выступ, ветка дерева - все
помогало достичь цели и сократить время. Это была шутка - никто не обещал
победителю приза, но тут была замешана молодость, ворчливый читатель, и
беспечность, и еще что-то, о чем так очаровательно пишет мисс Клей.
Гейнс крепко ухватился за корень лавра, подтянулся и упал к носам мисс
Мэри. Венок, из роз висел у него на руке, и под радостные крики и
аплодисменты собравшихся внизу фермеров н публики из отеля он возложил его
на чело королеве.
- Вы доблестный рыцарь, - сказала мисс Мэри.
- Если б я всегда мог быть вашим верным рыцарем... - начал Гейне, но
мисс Мэри засмеялась, и он умолк, потому что из-за края утеса вылез Комтон -
с опозданием на одну минуту.
Какие удивительные были сумерки, когда они ехали обратно в отель!
Опаловая дымка в долине медленно окрашивалась пурпуром, озеро блестело, как
зеркало, в рамке темных лесов, живительный воздух проникал в садкую душу.
Первые бледные звезды показались над вершинами горд где еще догорал...
- Виноват, мистер Гейне, - сказал Эдкинс. Человек, считавший Нью-Йорк
лучшим летним курортом в мире, открыл глаза и опрокинул на стол пузырек с
клеем.
- Я... я, кажется, заснул, - сказал он.
- Это от жары, - сказал Эдкинс. - Жара невыносимая, в городе просто...
- Ерунда! Город летом даст десять очков вперед любой деревне. Какие-то
дураки сидят в грязных ручьях и устают до смерти - а все, чтобы наловить
рыбешки величиной с ваш мизинец. Устроиться с комфортом и не выезжать из
города - вот это для меня.
- Пришла почта, - сказал Эдкинс. - Я подумал, что вы захотите перед
уходом просмотреть письма.
Давайте заглянем ему через плечо и прочтем несколько строк в одном из
этих писем:
"Мой милый, милый муж, только что получила твое письмо, в котором ты
велишь нам пробыть здесь еще месяц. Рита почти перестала кашлять. Джонни
совсем одичал - прямо маленький индеец спасение для обоих детей так много
работаешь, и я знаю, что твоих денег еле хватает, а мы живем здесь уже так
долго лучший человек, какого я всегда уверяешь, что любишь летом город...
ловить форель, ты этим так всегда увлекался все для нашего здоровья и
счастья... приехала бы к тебе, если бы не ребята, которые так чудно
поправляются вчера стояла на "Трубе", как раз в том месте, где ты надел на
меня венок из роз на край света когда ты сказал, что хочешь быть моим верным
рыцарем пятнадцать лет, милый, подумать только! всегда им оставался
навсегда.
Мэри"
Человек, утверждавший, что Нью-Йорк - лучший летний курорт страны,
зашел по дороге домой в кафе и выпил стакан пива, стоя под электрическим
вентилятором.
- Интересно все-таки, на какую наживку ловил Хардинг, - сказал он, ни к
кому в особенности не обращаясь.
-->