Страница:
Поэтому в тот вечер, когда приятели вышли на поиски багажа Оталии, они еще смеялись и шутили, деля между собой четыреста мулаток, которых выписал из Франции Ветрогон.
5
6
5
Уже было поздно, когда довольные и торжествующие, они прибыли в заведение Тиберии. Немало кашасы было выпито в ту беспокойную ночь, сначала в таверне Алонсо, где они пережидали дождь, затем по пути к Песчаной дороге и, наконец, во время волнующих поисков вещей Оталии. Дождь все еще моросил, иногда усиливаясь, порывистый ветер набрасывался на запоздавших прохожих.
На поиски вещей отправились сразу же после того, как было рассказано о событиях, предшествовавших женитьбе Капрала; теперь Оталия имела о нем полное представление. К этому времени невероятная новость, выбравшись из кабачка Алонсо, облетела город, вызывая различные догадки, сплетни и слухи. Ветер завывал в старых полуразрушенных домах, а друзья, снова укрывшись в кабачке, попросили Оталию повторить свою историю. Жезуино Бешеный Петух пожелал услышать все подробности, начиная с момента, когда за девушкой стал ухаживать сын судьи города Бонфим и кончая кражей чемодана и свертка на станции Калсада. Оталия выполнила эту просьбу. Особый интерес Жезуино проявил к свертку, пытаясь узнать, что в нем было, но Оталия уклонилась от ответа.
— Так, пустяки… Ничего ценного…
— Пустяки? Но ты сказала, что предпочла бы потерять чемодан…
— Не надо придавать этому значения… Просто там была вещь, которая дорога мне…
Она смущенно улыбнулась, и Жезуино прекратил свои расспросы, хотя любопытство все больше разбирало его.
Пока Оталия беседовала с Жезуино, Ветрогон, дав своей мышке погрызть печенье, сунул ее в карман пиджака и заснул. Негр Массу и Эдуарде Ипсилон уже спали крепким сном, причем от храпа Массу дребезжали стаканы и бутылки. Все посетители, несмотря на дождь, разошлись, им не терпелось разнести по городу известие о женитьбе Капрала. Только Курио не спал, сидя перед Оталией; он не спускал с нее глаз, у парня что-то щемило в груди и сладостно замирало сердце, а это были верные признаки того, что начинается новое увлечение.
Поняв, что Оталия почему-то не хочет говорить, что было в свертке, Жезуино попросил подробно описать господина, который остался присмотреть за вещами, пока Оталия удалилась, как он выразился, «по неотложным личным делам».
И едва Оталия сообщила, что это был приличный господин, одетый с иголочки, в белом, тщательно отутюженном костюме, чилийской шляпе и галстуке бабочкой, в глазах Бешеного Петуха загорелись искорки. Он посмотрел на Курио, как бы желая убедиться в правильности своих подозрений, но парень сидел с отсутствующим видом, его взор был прикован к лицу Оталии. Он, казалось, слушал, но ничего не понимал из того, что здесь говорилось: чувство его росло с каждой минутой. Уж таков был Курио, сердце его всегда было открыто для любви, он не мог оставаться равнодушным к красоте и грации женщин.
— Так, значит, одет с иголочки… Может, еще что-нибудь вспомнишь?
— Еще? — Оталия подумала. — Он смотрел на меня, как этот молодой человек… — и она рассмеялась в лицо Курио, однако без злобы, просто ей было смешно, возможно, от выпитой кашасы.
Курио стало не по себе, он отвел взгляд и начал внимательно слушать. Он вообще легко приходил в замешательство, так как был робким от природы.
— Такой смешной, — не унималась Оталия, — и щеки нарумянены… тот щеголь на станции точно так же ел меня глазами… Да! — вдруг вспомнила она. — У него в петлице была красная гвоздика…
.Жезуино громко рассмеялся и подмигнул Курио, довольный собой: значит, он не ошибся. Тот кивнул головой, соглашаясь с Бешеным Петухом. Да, сомнений не оставалось.
— Пошли, — сказал Жезуино.
— Куда? — спросила Оталия.
— За твоими вещами… Чемоданом и свертком…
— А вы знаете, где они?
— Конечно. Едва ты начала его описывать, мне все стало ясно, — не без хвастовства заявил Жезуино.
— Так вы догадались, кто украл?
— Он не украл, доченька, а просто пошутил…
С трудом разбудив Массу, Ветрогона и Ипсилона, Курио передал им описание внешности господина, которому Оталия доверила свои вещи, и все согласились с Жезуино: это мог быть только Зико Гвоздика.
— Он мой кум… Большой любитель пошутить.
Взять вещи у друзей, нагнать на них страху было любимой шуткой этого прожигателя жизни. Но тут Оталия робко напомнила, что она не подруга веселого Зико и совсем его не знает, только, и видела его несколько минут на станции. Жезуино сунул руку в свои непокорные волосы и твердо заявил:
— Неважно, что он не друг тебе, зато он наш друг — мой и Тиберии, я даже крестил одного из его мальчишек, он, правда, умер, бедняжка… Зико пошутил…
Оталия несколько растерялась и хотела что-то сказать, поскольку никак не могла решить, прав или не прав Жезуино… Воспользовавшись ее молчанием, Жезуино снова заговорил, желая рассеять недоверие Оталии. Пока они спускались по площади Позорного Столба, он принялся пространно объяснять ей, что шутника Зико постоянно преследуют неудачи. Они направились на Песчаную дорогу, где жил Гвоздика со своей многочисленной семьей.
Спустились по Табуану, пересекли несколько улочек; бедные, растрепанные женщины радостно приветствовали Жезуино Бешеного Петуха, который, судя по всему, был широко известен в этих местах. Иногда они останавливались отдохнуть в еще открытых барах, и Бешеный Петух после каждой новой рюмки становился все красноречивее в своих похвалах по адресу Зико, а потом с искренним огорчением рассказал о бесконечных неприятностях и невезении этого «образцового отца семейства», о том, как несправедливо он преследуется полицией.
Да, Зико — поистине образцовый отец семейства, обремененный заботами о детях, к тому же у него слабое здоровье. Оталия, наверно, заметила, как он худ. Он непригоден не только для службы в армии, но и для тяжелых работ, требующих физической силы. Нелегко приходится Гвоздике — человек он на редкость чувствительный, умеет, как и Капрал Мартин, отлично играть на гитаре, нежно любит жену и детей, а вынужден целыми днями искать работу, ведь надо и семью содержать, и за аренду дома заплатить, и за свет, за воду, еды купить. Он ходил повсюду, и везде предлагали то, что ему не под силу: по восемь-десять часов в день таскать туши и ящики или обслуживать покупателей в передвижных лавках. Все это вынуждало честного и работящего человека быть бездельником, тунеядцем. Уже более четырех лет, с тех самых пор, как несправедливо закрыли игорные дома, Зико бродит по улицам в поисках куска хлеба. Пока казино были открыты, у него всегда была работа, трудно было найти лучшего крупье, к тому же всегда подтянутого, опрятного. Это занятие подходило для его слабого здоровья, так как позволяло отсыпаться в течение дня. Да и кто не знает, что работать ночью легче — не так жарко и народу меньше. А теперь Гвоздике в лучшем случае удавалось иногда подрабатывать несколько мильрейсов в местах, где играли нелегально, это был случайный заработок, особенно опасный для человека, который на заметке у полиции. Полиция почему-то проявила недоброжелательство к Зико Гвоздике, добавив его портрет к галерее тунеядцев и мошенников, агенты частенько забирали его без всякой причины, просто по подозрению.
Зико страдал от всего этого: человеку, который дорожит репутацией, тяжело видеть свое имя запятнанным, он считал себя жертвой невезения, несправедливо подвергающейся преследованию полиции, однако не унывал, сохраняя твердость духа, веселость и неизменно хорошее настроение. Никто не знал столько анекдотов и не умел лучше их рассказывать. Подумать только, этот достойный человек, ни в чем не виновный, этот весельчак, душа любой компании, вынужден терпеть гнусный произвол полицейских.
Жезуино Бешеный Петух не любил полиции. Он тоже не раз становился жертвой ее агентов, комиссаров и инспекторов, что дало ему возможность до тонкостей изучить психологию полицейских, и в результате он их возненавидел. Столько разных профессий на свете, рассуждал Жезуино, столько всяких специальностей: одни легкие, другие трудные, одни требуют знаний, хитрости, ума, другие — лишь силы и мужества. И уж если кто выбирает профессию полицейского, чтобы преследовать ближних своих, арестовывать их, пытать, значит, он ничего не стоит, не годится даже на то, чтобы собирать мусор на улицах. Значит, это человек низкий, без чести и совести.
— А между тем, — возбужденно спрашивал Жезуино у Оталии после очередной рюмки кашасы, — кто правит в этом мире, кто хозяева, кто господа положения, кто поставлен над правительствами и правителями, над всеми режимами, идеологиями, экономическими и политическими системами? Во всех странах, при любом режиме, при любой системе правления кто правит на самом деле, кто господствует, кто держит народ в страхе? Полиция, полицейские! — И Бешеный Петух презрительно сплюнул. — У последнего полицейского инспектора власти больше, чем у президента республики. Чтобы держать народ в страхе и подчинении, власть имущие все больше и больше увеличивают мощь полиции и в конце концов сами становится ее пленниками. Полиция ежедневно чинит насилие, несправедливость, жесточайшие преступления, направляя удары против бедняков и против свободы. Видел ли кто-нибудь хоть раз полицейского, осужденного за совершенное им преступление?
Бунтарь Жезуино всем своим пламенным сердцем, всей своей вольной душой восстающий против любой власти, считал, что на земле будет хорошо только тогда, когда не станет на ней солдат и полицейских. А пока все люди, даже короли и диктаторы, не говоря уже о бездомных бедняках, зависят от полиции — власти, которая превыше всех властей в мире. Пусть же Оталия представит себе, какая огромная сила обращена против достойного отца семейства — Зико Гвоздики. Он, конечно, умеет выпить и как никто заговорить зубы, но совершенно неспособен противостоять насилию. Он хочет лишь одного — жить спокойно, но ему не дают полицейские агенты, и вообще его преследует невезение. Поэтому Оталия не должна торопиться с выводами и плохо судить о том, кто является лишь игрушкой в руках судьбы.
Так за разговорами, заглядывая то в один, то в другой бар выпить рюмочку кашасы, наконец добрались они до плохо освещенного переулка, где обитал неудачник Гвоздика. Они миновали асфальт, брусчатку, улицы, мощенные булыжником, и оказались на утрамбованной земле. Дом Зико стоял в стороне от остальных, в глубине переулка, перед ним был разбит маленький палисадник, засаженный гвоздикой. На листьях и цветах еще дрожали капли недавнего дождя.
— Он обожает гвоздики и каждый день вдевает одну себе в петлицу… — объяснил Курио, и это как бы дополнило портрет Зико, подлинный, а не тот, что столько раз появлялся в газетах, фотография арестанта с номером на груди.
Но тут Оталия, оказавшись перед закрытыми дверями спящего дома, в тишине глухого переулка, которую нарушали лишь цикады, укрывшиеся среди гвоздик, Оталия, у которой гудели от усталости ноги, а голова шла кругом после нескончаемых разговоров, похвал Гвоздике и многих рюмок кашасы, предложила прекратить поиски и вернуться в заведение Тиберии. Однако Жезуино, не желавший допускать даже малейшего сомнения в честности Зико, полагал, что пора положить конец этому затянувшемуся недоразумению.
— У всякой шутки должны быть границы…
Пока Ипсилон хлопал в ладоши у двери, Жезуино, пробравшись через гвоздики, направился к задней стене дома. Никто не откликался. Курио и Ветрогон тоже похлопали — никакого ответа. Будто в доме все вымерли. Тогда негр Массу ударил кулаком в дверь, крыша и стены задрожали. Тем временем Бешеный Петух зашел за дом и увидел Гвоздику, который, выскользнув из кухни, побежал к кустам.
— Постой, кум… Куда ты? Это мы…
Услышав знакомый голос, Гвоздика откликнулся, однако не приближаясь:
— Это ты, кум Жезуино?
— Я, Массу, Ветрогон, Ипсилон… Возвращайся и открой нам дверь…
— Какого черта вы являетесь так поздно? Только людей пугаете.
Гвоздика вылез из кустов и, ловко перепрыгивая через лужи, подошел к Жезуино. Как всегда, он был в отлично отутюженном белом костюме, чилийской шляпе, галстуке бабочкой, только цветок в петлице уже завял.
— Я привел девушку…
— Девушку? — подозрительно переспросил Зико.
В доме зажегся свет, из двери в кухню высунулась детская головка, потом еще две, живые глазенки с любопытством всматривались в ночной мрак. Друзья Жезуино тоже подошли к черному ходу, пробравшись через клумбы с гвоздиками.
— Да, девушку. А ты куда так торопился?
— Я думал… То есть я шел в аптеку купить детской муки для малыша…
Теперь уже вся семья была на ногах. Оталия никогда не видела столько детей, один за другим они появлялись из двери.
— Что ж, заходите… — пригласил Гвоздика.
Из кухни были видны две комнаты — спальня и гостиная. В спальне на одном матраце и нескольких циновках, разложенных на полу, очевидно, спали семеро из восьми детей. Самой старшей, красивой девочке, было около двенадцати лет, и в очень скором времени она обещала стать прелестной девушкой. Младшей было всего полгода, она плакала на руках у матери, чье лицо, до времени увядшее, появилось в открытых дверях гостиной, где спали супруги. Женщина смотрела на пришельцев усталыми глазами.
— Здравствуй, кума, — сказал Бешеный Петух.
Другие тоже поздоровались, в том числе и Оталия.
— Здравствуй, кум… Зачем пришел?..
— Не видишь разве, что эту девушку взяла под опеку Тиберия? Вот я и пришел с ней. — И, обращаясь к Зико, спросил: — Где чемодан, кум?
— Какой чемодан?
— Тот, что ты взял на вокзале. Девушка уже знает, что ты пошутил… Я объяснил ей.
Гвоздика обвел взглядом незваных гостей.
— Нет, я не пошутил… Да и как я мог догадаться, что она из заведения Тиберии, если она сама напрашивалась, чтобы ее обворовали? Сунула мне вещи, попросила за ними присмотреть и пошла в одно место. Так было, девушка?
Гвоздика исчез в гостиной и вернулся с чемоданом, но чемодан был пуст.
— Итак, прошу прощения, ошибся…
— Но, кум, чемодан-то пустой…
— Ну и что? А ты уверен, что там что-нибудь было?
Оталия указала на женщину, стоявшую в дверях.
— На ней моя ночная рубашка…
Женщина ничего не сказала, лишь посмотрела по очереди на Жезуино, Оталию и остальных. Дети, перешептываясь и пересмеиваясь, наблюдали за происходящим из спальни. Вторая дочь Гвоздики, девочка лет десяти, была в штанишках, слишком больших для нее.
— Эти штаны тоже мои…
— Кум!.. — призвал Жезуино.
И тут заговорила жена Гвоздики монотонно, спокойно, без раздражения, но и без тепла:
— Разве я не предупреждала тебя, Зико, что все это напрасно. Ты ни на что не годишься, ни к чему не способен. — И, повысив голос, приказала детям: — Отдайте вещи девушке!
Потом закрыла за собой дверь в гостиную и тут же приоткрыла ее, чтобы бросить рубашку Оталии. Вскоре она вернулась, одетая в старое, заштопанное платье.
Ботинки, домашние туфли, два платья были брошены на единственный в квартире стул.
— Знаешь, кум, — принялся объяснять Гвоздика, — очень трудно с одеждой. Девочек, бедняжек, жалко до слез…
Его жена тем временем поставила стаканы на старый железный поднос и пошла за бутылкой. Теперь уже Зико торопил детей, чтобы поскорее кончить с этим неприятным делом. Собрались друзья, значит, надо отметить встречу. Рано постаревшая жена Гвоздики молча, с безразличным видом наливала кашасу.
Чемодан как будто был уже полон, и негр Массу хотел закрыть его, но тут Оталия обнаружила, что не хватает ее самого красивого нарядного платья.
Женщина взглянула на старшую дочь, та, опустив голову, пошла в спальню и принесла оттуда пестрое платье с оборками. Это был подарок сына судьи, который он сделал, начав ухаживать за Оталией, когда отец еще давал ему карманные деньги. Девочка медленно приблизилась к Оталии, не в силах отвести взгляд от платья, такая печальная. Оталии стало жаль ее, и она спросила:
— Оно тебе нравится?
Девочка только кивнула головой, кусая губы, чтобы не расплакаться.
— Ну так оставь его себе.
Девочка взглянула на Гвоздику.
— Можно, отец?
Зико ответил с достоинством:
— Что ж поделаешь, если ты такая попрошайка. Но что о нас подумает эта девушка?
— Бери его себе, — повторила Оталия. — Не то я рассержусь.
Девочка хотела улыбнуться, но глаза ее наполнились слезами, и, прижав платье к груди, она убежала в гостиную.
А Гвоздика принялся горячо благодарить Оталию:
— Большое, большое спасибо. Раз вы так настаиваете, я разрешил ей принять это платье, нельзя быть невежливым… Поблагодари девушку, Доринья… Ты невоспитанная девчонка…
В это время жена Гвоздики подала кашасу, и Оталия взяла малыша, чтобы освободить ей руки.
— Сколько ему?
— Шесть месяцев… И уже другой в животе…
— Этот Зико не теряет времени… — сказал Ипсилон.
Все рассмеялись. Гвоздика решил пойти вместе с гостями — нужно было купить детской муки для грудного ребенка и извиниться перед Тиберией. Они уже выходили, когда Оталия спросила:
— У меня еще был сверток, помните?
— Сверток? Да-да, помню. Но там не было ничего стоящего… Не знаю, что детишки с ним сделали… Куда вы его дели? — крикнул он в спальню.
Десятилетняя дочь Гвоздики принесла пакет — он был спрятан в углу комнаты. Бумага развернулась, и все увидели куклу, старую, замызганную. Оталия бросилась, схватила куклу и прижала ее к груди, потом попросила бумаги, чтобы снова завернуть ее. Все смотрели на девушку, ничего не понимая, только Ветрогон сказал:
— Кукла… — и, обращаясь к Оталии, спросил: — Почему столько шума из-за куклы? Понимаю, если бы это был зверек…
Дети не спускали с девушки глаз Она встала, подошла к чемодану, положила в него сверток. Массу помог ей закрыть чемодан.
Наконец они вышли. Массу нес чемодан. Жена Гвоздики, которая с малюткой на руках осталась стоять в дверях кухни, крикнула:
— Не забудь принести муки!
— У малыша понос… Его можно кормить только детской мукой, а у меня ни гроша… — сказал Гвоздика.
Друзья тут же собрали деньги, кто сколько мог. Зико протянул руку, но Жезуино сунул деньги в карман.
— Я сам куплю, кум… Так будет лучше.
— Ну что ж… Как хочешь.
— Просто ты можешь забыть.
Жезуино знал, как совсем маленькие умирали дети Гвоздики, когда не на что было купить муки. Он знал также, что его кум забывчив и, кроме того, может не устоять против соблазна попробовать удачи в игре. Рано утром, до того как откроются аптеки, он может завернуть на рынок и при своем невезении в игре оставить там скудную сумму, которую наскребли друзья, отказав себе в кашасе.
Когда они пришли в заведение Тиберии, там уже было тихо. Усталые девушки удалились к себе одни или с гостями. Огни в большом зале были погашены, радиола молчала. Тиберия сидела в столовой, ее огромное тело свисало с качалки. Это была толстая мулатка лет шестидесяти, с громадными грудями, спокойным, твердым и добрым взглядом. В этот поздний час ее лицо, обычно веселое и приветливое, было мрачным, как если бы случилось что-то неприятное. Она нехотя пробурчала приветствие. Однако Жезус, ее муж, что-то подсчитывавший за столом, дружески улыбнулся пришедшим.
Жезус Бенто де Соуза, наполовину негр, наполовину индеец, с прямыми волосами и бронзовым лицом, шил сутаны священникам. Он был моложе Тиберии лет на десять. Познакомились они почти тридцать лет назад, она была тогда пышной, но еще стройной женщиной в бальзаковском возрасте, королевой карнавалов, зарабатывающей на жизнь в заведении Аниньи, он — молодым учеником в портновской мастерской, любившим веселые вечеринки и сочинявшим песенки под гитару. Они встретились на каком-то празднике и первую же ночь провели вместе, обезумев от страстной любви, которая с годами превратилась в нежное прочное чувство.
Через десять лет совместной жизни Тиберия открыла собственное заведение, Жезус тоже открыл небольшую, но процветающую мастерскую — «Ножницы господни», где шились сутаны и прочие одеяния для священнослужителей; бессменный и многоопытный секретарь братства Кармо, он неоднократно переизбирался на этот пост, на котором пребывал и сейчас. Они повенчались, оформив брак у судьи и падре. Дату гражданского бракосочетания им удалось сохранить в тайне, о ней знали лишь самые близкие, что же касается церемонии, назначенной на воскресенье в церкви Портас де Кармо, близ площади Позорного Столба, утаить ее было невозможно. Церковь оказалась заполненной друзьями, разодетыми в пух и в прах, девушками легкого поведения, членами братства Кармо в красных накидках. Падре Мело, прослуживший сорок лет, увидев толпу раздушенных, по-праздничному сияющих проституток в кружевах и цветах, заявил, что не помнит столь пышной и многолюдной свадьбы. Тиберия казалась королевой в платье с длинным шлейфом и диадемой в волосах. Жезус, с годами похудевший, немного сутулившийся, был в безупречном белом костюме. Падре Мело, может, и видел свадьбы богаче, но ни одна не предвещала такого согласия, счастья и покоя, как эта, соединившая портного, который обшивал священников, с хозяйкой публичного дома.
Нет, слово «хозяйка» не подходило Тиберии. «Мамочка» — вот как называли ее девушки из заведения. Уже не одно поколение сменилось в этом доме, девушки приходили и уходили, веселые и грустные, любящие и ненавидящие свое тяжкое ремесло, но все они знали, что могут положиться на Тиберию, прижаться головой к ее полной груди, излить ей свои горести и разочарования — она всегда поможет в трудную минуту. Тиберия умела найти нужное слово, которое утешало и излечивало от тоски. «Мамочкой» ее называли и многочисленные друзья; среди них были люди богатые, с положением в обществе, но и они готовы были пойти на убийство и на смерть ради Тиберии. Она пользовалась большим влиянием, уважением и любовью.
Капрал Мартин был одним из самых близких и верных друзей Тиберии. Он ежедневно приходил в заведение повидать ее, независимо от того, была у него там любовница или нет. Он приходил поговорить с Тиберией, помогал ей, если это было нужно, выпивал свое пиво и уходил. Исключение составляли те случаи, когда он являлся в компании друзей, чтобы взять девочек и отправиться с ними на вечеринку.
Не удивительно поэтому, что Тиберия была настроена так мрачно и едва поздоровалась с Жезуино и прочими: до нее уже дошли в несколько искаженном виде слухи о женитьбе Мартина, и она пыталась переварить эту невероятную новость, но никак не могла.
Тиберия сурово посмотрела на поздних гостей.
— Подходящее вы выбрали время.
— Мы искали вещи Оталии… — объяснил Бешеный Петух садясь за стол.
— Нашли?
Массу поставил чемодан на пол.
— Зико хранил его у себя, чтобы не украли.
Тиберия задержала взгляд на Гвоздике.
— Все еще не играешь? А жена как поживает? Обратись к Лоуривалу, у него есть для тебя работа. Он собирается открыть дело…
— Завтра схожу к нему…
Жезус поднял глаза от тетради.
— Правда, что Капрал женился?
Тиберия взорвалась прежде, чем ему успели ответить.
— Не верю! Не верю этому, и конец! И никому не разрешу в моем доме плохо говорить о Мартине. Кто хочет чесать язык, пусть убирается отсюда к чертовой матери!
Потом возмущенная Тиберия встала и подала знак Оталии, чтобы та следовала за ней.
— Возьми свой чемодан, комната тебе приготовлена… — и, уже выходя, проворчала: — Мартин женился! Ну кто поверит в подобную глупость?
В зале остались мужчины. Жезуино взъерошил волосы и заметил:
— Женитьба Капрала взбудоражила нас, словно революция.
Жезус согласно кивнул головой.
— Помоги нам, господи… Когда пришла эта весть, я подумал, что теперь даже дети могут взбунтоваться… Прямо светопреставление!
И встал, чтобы налить всем по стопке кашасы.
На поиски вещей отправились сразу же после того, как было рассказано о событиях, предшествовавших женитьбе Капрала; теперь Оталия имела о нем полное представление. К этому времени невероятная новость, выбравшись из кабачка Алонсо, облетела город, вызывая различные догадки, сплетни и слухи. Ветер завывал в старых полуразрушенных домах, а друзья, снова укрывшись в кабачке, попросили Оталию повторить свою историю. Жезуино Бешеный Петух пожелал услышать все подробности, начиная с момента, когда за девушкой стал ухаживать сын судьи города Бонфим и кончая кражей чемодана и свертка на станции Калсада. Оталия выполнила эту просьбу. Особый интерес Жезуино проявил к свертку, пытаясь узнать, что в нем было, но Оталия уклонилась от ответа.
— Так, пустяки… Ничего ценного…
— Пустяки? Но ты сказала, что предпочла бы потерять чемодан…
— Не надо придавать этому значения… Просто там была вещь, которая дорога мне…
Она смущенно улыбнулась, и Жезуино прекратил свои расспросы, хотя любопытство все больше разбирало его.
Пока Оталия беседовала с Жезуино, Ветрогон, дав своей мышке погрызть печенье, сунул ее в карман пиджака и заснул. Негр Массу и Эдуарде Ипсилон уже спали крепким сном, причем от храпа Массу дребезжали стаканы и бутылки. Все посетители, несмотря на дождь, разошлись, им не терпелось разнести по городу известие о женитьбе Капрала. Только Курио не спал, сидя перед Оталией; он не спускал с нее глаз, у парня что-то щемило в груди и сладостно замирало сердце, а это были верные признаки того, что начинается новое увлечение.
Поняв, что Оталия почему-то не хочет говорить, что было в свертке, Жезуино попросил подробно описать господина, который остался присмотреть за вещами, пока Оталия удалилась, как он выразился, «по неотложным личным делам».
И едва Оталия сообщила, что это был приличный господин, одетый с иголочки, в белом, тщательно отутюженном костюме, чилийской шляпе и галстуке бабочкой, в глазах Бешеного Петуха загорелись искорки. Он посмотрел на Курио, как бы желая убедиться в правильности своих подозрений, но парень сидел с отсутствующим видом, его взор был прикован к лицу Оталии. Он, казалось, слушал, но ничего не понимал из того, что здесь говорилось: чувство его росло с каждой минутой. Уж таков был Курио, сердце его всегда было открыто для любви, он не мог оставаться равнодушным к красоте и грации женщин.
— Так, значит, одет с иголочки… Может, еще что-нибудь вспомнишь?
— Еще? — Оталия подумала. — Он смотрел на меня, как этот молодой человек… — и она рассмеялась в лицо Курио, однако без злобы, просто ей было смешно, возможно, от выпитой кашасы.
Курио стало не по себе, он отвел взгляд и начал внимательно слушать. Он вообще легко приходил в замешательство, так как был робким от природы.
— Такой смешной, — не унималась Оталия, — и щеки нарумянены… тот щеголь на станции точно так же ел меня глазами… Да! — вдруг вспомнила она. — У него в петлице была красная гвоздика…
.Жезуино громко рассмеялся и подмигнул Курио, довольный собой: значит, он не ошибся. Тот кивнул головой, соглашаясь с Бешеным Петухом. Да, сомнений не оставалось.
— Пошли, — сказал Жезуино.
— Куда? — спросила Оталия.
— За твоими вещами… Чемоданом и свертком…
— А вы знаете, где они?
— Конечно. Едва ты начала его описывать, мне все стало ясно, — не без хвастовства заявил Жезуино.
— Так вы догадались, кто украл?
— Он не украл, доченька, а просто пошутил…
С трудом разбудив Массу, Ветрогона и Ипсилона, Курио передал им описание внешности господина, которому Оталия доверила свои вещи, и все согласились с Жезуино: это мог быть только Зико Гвоздика.
— Он мой кум… Большой любитель пошутить.
Взять вещи у друзей, нагнать на них страху было любимой шуткой этого прожигателя жизни. Но тут Оталия робко напомнила, что она не подруга веселого Зико и совсем его не знает, только, и видела его несколько минут на станции. Жезуино сунул руку в свои непокорные волосы и твердо заявил:
— Неважно, что он не друг тебе, зато он наш друг — мой и Тиберии, я даже крестил одного из его мальчишек, он, правда, умер, бедняжка… Зико пошутил…
Оталия несколько растерялась и хотела что-то сказать, поскольку никак не могла решить, прав или не прав Жезуино… Воспользовавшись ее молчанием, Жезуино снова заговорил, желая рассеять недоверие Оталии. Пока они спускались по площади Позорного Столба, он принялся пространно объяснять ей, что шутника Зико постоянно преследуют неудачи. Они направились на Песчаную дорогу, где жил Гвоздика со своей многочисленной семьей.
Спустились по Табуану, пересекли несколько улочек; бедные, растрепанные женщины радостно приветствовали Жезуино Бешеного Петуха, который, судя по всему, был широко известен в этих местах. Иногда они останавливались отдохнуть в еще открытых барах, и Бешеный Петух после каждой новой рюмки становился все красноречивее в своих похвалах по адресу Зико, а потом с искренним огорчением рассказал о бесконечных неприятностях и невезении этого «образцового отца семейства», о том, как несправедливо он преследуется полицией.
Да, Зико — поистине образцовый отец семейства, обремененный заботами о детях, к тому же у него слабое здоровье. Оталия, наверно, заметила, как он худ. Он непригоден не только для службы в армии, но и для тяжелых работ, требующих физической силы. Нелегко приходится Гвоздике — человек он на редкость чувствительный, умеет, как и Капрал Мартин, отлично играть на гитаре, нежно любит жену и детей, а вынужден целыми днями искать работу, ведь надо и семью содержать, и за аренду дома заплатить, и за свет, за воду, еды купить. Он ходил повсюду, и везде предлагали то, что ему не под силу: по восемь-десять часов в день таскать туши и ящики или обслуживать покупателей в передвижных лавках. Все это вынуждало честного и работящего человека быть бездельником, тунеядцем. Уже более четырех лет, с тех самых пор, как несправедливо закрыли игорные дома, Зико бродит по улицам в поисках куска хлеба. Пока казино были открыты, у него всегда была работа, трудно было найти лучшего крупье, к тому же всегда подтянутого, опрятного. Это занятие подходило для его слабого здоровья, так как позволяло отсыпаться в течение дня. Да и кто не знает, что работать ночью легче — не так жарко и народу меньше. А теперь Гвоздике в лучшем случае удавалось иногда подрабатывать несколько мильрейсов в местах, где играли нелегально, это был случайный заработок, особенно опасный для человека, который на заметке у полиции. Полиция почему-то проявила недоброжелательство к Зико Гвоздике, добавив его портрет к галерее тунеядцев и мошенников, агенты частенько забирали его без всякой причины, просто по подозрению.
Зико страдал от всего этого: человеку, который дорожит репутацией, тяжело видеть свое имя запятнанным, он считал себя жертвой невезения, несправедливо подвергающейся преследованию полиции, однако не унывал, сохраняя твердость духа, веселость и неизменно хорошее настроение. Никто не знал столько анекдотов и не умел лучше их рассказывать. Подумать только, этот достойный человек, ни в чем не виновный, этот весельчак, душа любой компании, вынужден терпеть гнусный произвол полицейских.
Жезуино Бешеный Петух не любил полиции. Он тоже не раз становился жертвой ее агентов, комиссаров и инспекторов, что дало ему возможность до тонкостей изучить психологию полицейских, и в результате он их возненавидел. Столько разных профессий на свете, рассуждал Жезуино, столько всяких специальностей: одни легкие, другие трудные, одни требуют знаний, хитрости, ума, другие — лишь силы и мужества. И уж если кто выбирает профессию полицейского, чтобы преследовать ближних своих, арестовывать их, пытать, значит, он ничего не стоит, не годится даже на то, чтобы собирать мусор на улицах. Значит, это человек низкий, без чести и совести.
— А между тем, — возбужденно спрашивал Жезуино у Оталии после очередной рюмки кашасы, — кто правит в этом мире, кто хозяева, кто господа положения, кто поставлен над правительствами и правителями, над всеми режимами, идеологиями, экономическими и политическими системами? Во всех странах, при любом режиме, при любой системе правления кто правит на самом деле, кто господствует, кто держит народ в страхе? Полиция, полицейские! — И Бешеный Петух презрительно сплюнул. — У последнего полицейского инспектора власти больше, чем у президента республики. Чтобы держать народ в страхе и подчинении, власть имущие все больше и больше увеличивают мощь полиции и в конце концов сами становится ее пленниками. Полиция ежедневно чинит насилие, несправедливость, жесточайшие преступления, направляя удары против бедняков и против свободы. Видел ли кто-нибудь хоть раз полицейского, осужденного за совершенное им преступление?
Бунтарь Жезуино всем своим пламенным сердцем, всей своей вольной душой восстающий против любой власти, считал, что на земле будет хорошо только тогда, когда не станет на ней солдат и полицейских. А пока все люди, даже короли и диктаторы, не говоря уже о бездомных бедняках, зависят от полиции — власти, которая превыше всех властей в мире. Пусть же Оталия представит себе, какая огромная сила обращена против достойного отца семейства — Зико Гвоздики. Он, конечно, умеет выпить и как никто заговорить зубы, но совершенно неспособен противостоять насилию. Он хочет лишь одного — жить спокойно, но ему не дают полицейские агенты, и вообще его преследует невезение. Поэтому Оталия не должна торопиться с выводами и плохо судить о том, кто является лишь игрушкой в руках судьбы.
Так за разговорами, заглядывая то в один, то в другой бар выпить рюмочку кашасы, наконец добрались они до плохо освещенного переулка, где обитал неудачник Гвоздика. Они миновали асфальт, брусчатку, улицы, мощенные булыжником, и оказались на утрамбованной земле. Дом Зико стоял в стороне от остальных, в глубине переулка, перед ним был разбит маленький палисадник, засаженный гвоздикой. На листьях и цветах еще дрожали капли недавнего дождя.
— Он обожает гвоздики и каждый день вдевает одну себе в петлицу… — объяснил Курио, и это как бы дополнило портрет Зико, подлинный, а не тот, что столько раз появлялся в газетах, фотография арестанта с номером на груди.
Но тут Оталия, оказавшись перед закрытыми дверями спящего дома, в тишине глухого переулка, которую нарушали лишь цикады, укрывшиеся среди гвоздик, Оталия, у которой гудели от усталости ноги, а голова шла кругом после нескончаемых разговоров, похвал Гвоздике и многих рюмок кашасы, предложила прекратить поиски и вернуться в заведение Тиберии. Однако Жезуино, не желавший допускать даже малейшего сомнения в честности Зико, полагал, что пора положить конец этому затянувшемуся недоразумению.
— У всякой шутки должны быть границы…
Пока Ипсилон хлопал в ладоши у двери, Жезуино, пробравшись через гвоздики, направился к задней стене дома. Никто не откликался. Курио и Ветрогон тоже похлопали — никакого ответа. Будто в доме все вымерли. Тогда негр Массу ударил кулаком в дверь, крыша и стены задрожали. Тем временем Бешеный Петух зашел за дом и увидел Гвоздику, который, выскользнув из кухни, побежал к кустам.
— Постой, кум… Куда ты? Это мы…
Услышав знакомый голос, Гвоздика откликнулся, однако не приближаясь:
— Это ты, кум Жезуино?
— Я, Массу, Ветрогон, Ипсилон… Возвращайся и открой нам дверь…
— Какого черта вы являетесь так поздно? Только людей пугаете.
Гвоздика вылез из кустов и, ловко перепрыгивая через лужи, подошел к Жезуино. Как всегда, он был в отлично отутюженном белом костюме, чилийской шляпе, галстуке бабочкой, только цветок в петлице уже завял.
— Я привел девушку…
— Девушку? — подозрительно переспросил Зико.
В доме зажегся свет, из двери в кухню высунулась детская головка, потом еще две, живые глазенки с любопытством всматривались в ночной мрак. Друзья Жезуино тоже подошли к черному ходу, пробравшись через клумбы с гвоздиками.
— Да, девушку. А ты куда так торопился?
— Я думал… То есть я шел в аптеку купить детской муки для малыша…
Теперь уже вся семья была на ногах. Оталия никогда не видела столько детей, один за другим они появлялись из двери.
— Что ж, заходите… — пригласил Гвоздика.
Из кухни были видны две комнаты — спальня и гостиная. В спальне на одном матраце и нескольких циновках, разложенных на полу, очевидно, спали семеро из восьми детей. Самой старшей, красивой девочке, было около двенадцати лет, и в очень скором времени она обещала стать прелестной девушкой. Младшей было всего полгода, она плакала на руках у матери, чье лицо, до времени увядшее, появилось в открытых дверях гостиной, где спали супруги. Женщина смотрела на пришельцев усталыми глазами.
— Здравствуй, кума, — сказал Бешеный Петух.
Другие тоже поздоровались, в том числе и Оталия.
— Здравствуй, кум… Зачем пришел?..
— Не видишь разве, что эту девушку взяла под опеку Тиберия? Вот я и пришел с ней. — И, обращаясь к Зико, спросил: — Где чемодан, кум?
— Какой чемодан?
— Тот, что ты взял на вокзале. Девушка уже знает, что ты пошутил… Я объяснил ей.
Гвоздика обвел взглядом незваных гостей.
— Нет, я не пошутил… Да и как я мог догадаться, что она из заведения Тиберии, если она сама напрашивалась, чтобы ее обворовали? Сунула мне вещи, попросила за ними присмотреть и пошла в одно место. Так было, девушка?
Гвоздика исчез в гостиной и вернулся с чемоданом, но чемодан был пуст.
— Итак, прошу прощения, ошибся…
— Но, кум, чемодан-то пустой…
— Ну и что? А ты уверен, что там что-нибудь было?
Оталия указала на женщину, стоявшую в дверях.
— На ней моя ночная рубашка…
Женщина ничего не сказала, лишь посмотрела по очереди на Жезуино, Оталию и остальных. Дети, перешептываясь и пересмеиваясь, наблюдали за происходящим из спальни. Вторая дочь Гвоздики, девочка лет десяти, была в штанишках, слишком больших для нее.
— Эти штаны тоже мои…
— Кум!.. — призвал Жезуино.
И тут заговорила жена Гвоздики монотонно, спокойно, без раздражения, но и без тепла:
— Разве я не предупреждала тебя, Зико, что все это напрасно. Ты ни на что не годишься, ни к чему не способен. — И, повысив голос, приказала детям: — Отдайте вещи девушке!
Потом закрыла за собой дверь в гостиную и тут же приоткрыла ее, чтобы бросить рубашку Оталии. Вскоре она вернулась, одетая в старое, заштопанное платье.
Ботинки, домашние туфли, два платья были брошены на единственный в квартире стул.
— Знаешь, кум, — принялся объяснять Гвоздика, — очень трудно с одеждой. Девочек, бедняжек, жалко до слез…
Его жена тем временем поставила стаканы на старый железный поднос и пошла за бутылкой. Теперь уже Зико торопил детей, чтобы поскорее кончить с этим неприятным делом. Собрались друзья, значит, надо отметить встречу. Рано постаревшая жена Гвоздики молча, с безразличным видом наливала кашасу.
Чемодан как будто был уже полон, и негр Массу хотел закрыть его, но тут Оталия обнаружила, что не хватает ее самого красивого нарядного платья.
Женщина взглянула на старшую дочь, та, опустив голову, пошла в спальню и принесла оттуда пестрое платье с оборками. Это был подарок сына судьи, который он сделал, начав ухаживать за Оталией, когда отец еще давал ему карманные деньги. Девочка медленно приблизилась к Оталии, не в силах отвести взгляд от платья, такая печальная. Оталии стало жаль ее, и она спросила:
— Оно тебе нравится?
Девочка только кивнула головой, кусая губы, чтобы не расплакаться.
— Ну так оставь его себе.
Девочка взглянула на Гвоздику.
— Можно, отец?
Зико ответил с достоинством:
— Что ж поделаешь, если ты такая попрошайка. Но что о нас подумает эта девушка?
— Бери его себе, — повторила Оталия. — Не то я рассержусь.
Девочка хотела улыбнуться, но глаза ее наполнились слезами, и, прижав платье к груди, она убежала в гостиную.
А Гвоздика принялся горячо благодарить Оталию:
— Большое, большое спасибо. Раз вы так настаиваете, я разрешил ей принять это платье, нельзя быть невежливым… Поблагодари девушку, Доринья… Ты невоспитанная девчонка…
В это время жена Гвоздики подала кашасу, и Оталия взяла малыша, чтобы освободить ей руки.
— Сколько ему?
— Шесть месяцев… И уже другой в животе…
— Этот Зико не теряет времени… — сказал Ипсилон.
Все рассмеялись. Гвоздика решил пойти вместе с гостями — нужно было купить детской муки для грудного ребенка и извиниться перед Тиберией. Они уже выходили, когда Оталия спросила:
— У меня еще был сверток, помните?
— Сверток? Да-да, помню. Но там не было ничего стоящего… Не знаю, что детишки с ним сделали… Куда вы его дели? — крикнул он в спальню.
Десятилетняя дочь Гвоздики принесла пакет — он был спрятан в углу комнаты. Бумага развернулась, и все увидели куклу, старую, замызганную. Оталия бросилась, схватила куклу и прижала ее к груди, потом попросила бумаги, чтобы снова завернуть ее. Все смотрели на девушку, ничего не понимая, только Ветрогон сказал:
— Кукла… — и, обращаясь к Оталии, спросил: — Почему столько шума из-за куклы? Понимаю, если бы это был зверек…
Дети не спускали с девушки глаз Она встала, подошла к чемодану, положила в него сверток. Массу помог ей закрыть чемодан.
Наконец они вышли. Массу нес чемодан. Жена Гвоздики, которая с малюткой на руках осталась стоять в дверях кухни, крикнула:
— Не забудь принести муки!
— У малыша понос… Его можно кормить только детской мукой, а у меня ни гроша… — сказал Гвоздика.
Друзья тут же собрали деньги, кто сколько мог. Зико протянул руку, но Жезуино сунул деньги в карман.
— Я сам куплю, кум… Так будет лучше.
— Ну что ж… Как хочешь.
— Просто ты можешь забыть.
Жезуино знал, как совсем маленькие умирали дети Гвоздики, когда не на что было купить муки. Он знал также, что его кум забывчив и, кроме того, может не устоять против соблазна попробовать удачи в игре. Рано утром, до того как откроются аптеки, он может завернуть на рынок и при своем невезении в игре оставить там скудную сумму, которую наскребли друзья, отказав себе в кашасе.
Когда они пришли в заведение Тиберии, там уже было тихо. Усталые девушки удалились к себе одни или с гостями. Огни в большом зале были погашены, радиола молчала. Тиберия сидела в столовой, ее огромное тело свисало с качалки. Это была толстая мулатка лет шестидесяти, с громадными грудями, спокойным, твердым и добрым взглядом. В этот поздний час ее лицо, обычно веселое и приветливое, было мрачным, как если бы случилось что-то неприятное. Она нехотя пробурчала приветствие. Однако Жезус, ее муж, что-то подсчитывавший за столом, дружески улыбнулся пришедшим.
Жезус Бенто де Соуза, наполовину негр, наполовину индеец, с прямыми волосами и бронзовым лицом, шил сутаны священникам. Он был моложе Тиберии лет на десять. Познакомились они почти тридцать лет назад, она была тогда пышной, но еще стройной женщиной в бальзаковском возрасте, королевой карнавалов, зарабатывающей на жизнь в заведении Аниньи, он — молодым учеником в портновской мастерской, любившим веселые вечеринки и сочинявшим песенки под гитару. Они встретились на каком-то празднике и первую же ночь провели вместе, обезумев от страстной любви, которая с годами превратилась в нежное прочное чувство.
Через десять лет совместной жизни Тиберия открыла собственное заведение, Жезус тоже открыл небольшую, но процветающую мастерскую — «Ножницы господни», где шились сутаны и прочие одеяния для священнослужителей; бессменный и многоопытный секретарь братства Кармо, он неоднократно переизбирался на этот пост, на котором пребывал и сейчас. Они повенчались, оформив брак у судьи и падре. Дату гражданского бракосочетания им удалось сохранить в тайне, о ней знали лишь самые близкие, что же касается церемонии, назначенной на воскресенье в церкви Портас де Кармо, близ площади Позорного Столба, утаить ее было невозможно. Церковь оказалась заполненной друзьями, разодетыми в пух и в прах, девушками легкого поведения, членами братства Кармо в красных накидках. Падре Мело, прослуживший сорок лет, увидев толпу раздушенных, по-праздничному сияющих проституток в кружевах и цветах, заявил, что не помнит столь пышной и многолюдной свадьбы. Тиберия казалась королевой в платье с длинным шлейфом и диадемой в волосах. Жезус, с годами похудевший, немного сутулившийся, был в безупречном белом костюме. Падре Мело, может, и видел свадьбы богаче, но ни одна не предвещала такого согласия, счастья и покоя, как эта, соединившая портного, который обшивал священников, с хозяйкой публичного дома.
Нет, слово «хозяйка» не подходило Тиберии. «Мамочка» — вот как называли ее девушки из заведения. Уже не одно поколение сменилось в этом доме, девушки приходили и уходили, веселые и грустные, любящие и ненавидящие свое тяжкое ремесло, но все они знали, что могут положиться на Тиберию, прижаться головой к ее полной груди, излить ей свои горести и разочарования — она всегда поможет в трудную минуту. Тиберия умела найти нужное слово, которое утешало и излечивало от тоски. «Мамочкой» ее называли и многочисленные друзья; среди них были люди богатые, с положением в обществе, но и они готовы были пойти на убийство и на смерть ради Тиберии. Она пользовалась большим влиянием, уважением и любовью.
Капрал Мартин был одним из самых близких и верных друзей Тиберии. Он ежедневно приходил в заведение повидать ее, независимо от того, была у него там любовница или нет. Он приходил поговорить с Тиберией, помогал ей, если это было нужно, выпивал свое пиво и уходил. Исключение составляли те случаи, когда он являлся в компании друзей, чтобы взять девочек и отправиться с ними на вечеринку.
Не удивительно поэтому, что Тиберия была настроена так мрачно и едва поздоровалась с Жезуино и прочими: до нее уже дошли в несколько искаженном виде слухи о женитьбе Мартина, и она пыталась переварить эту невероятную новость, но никак не могла.
Тиберия сурово посмотрела на поздних гостей.
— Подходящее вы выбрали время.
— Мы искали вещи Оталии… — объяснил Бешеный Петух садясь за стол.
— Нашли?
Массу поставил чемодан на пол.
— Зико хранил его у себя, чтобы не украли.
Тиберия задержала взгляд на Гвоздике.
— Все еще не играешь? А жена как поживает? Обратись к Лоуривалу, у него есть для тебя работа. Он собирается открыть дело…
— Завтра схожу к нему…
Жезус поднял глаза от тетради.
— Правда, что Капрал женился?
Тиберия взорвалась прежде, чем ему успели ответить.
— Не верю! Не верю этому, и конец! И никому не разрешу в моем доме плохо говорить о Мартине. Кто хочет чесать язык, пусть убирается отсюда к чертовой матери!
Потом возмущенная Тиберия встала и подала знак Оталии, чтобы та следовала за ней.
— Возьми свой чемодан, комната тебе приготовлена… — и, уже выходя, проворчала: — Мартин женился! Ну кто поверит в подобную глупость?
В зале остались мужчины. Жезуино взъерошил волосы и заметил:
— Женитьба Капрала взбудоражила нас, словно революция.
Жезус согласно кивнул головой.
— Помоги нам, господи… Когда пришла эта весть, я подумал, что теперь даже дети могут взбунтоваться… Прямо светопреставление!
И встал, чтобы налить всем по стопке кашасы.
6
Через две недели после той дождливой ночи, когда Оталии были возвращены ее вещи, ясным солнечным утром на причале у рынка высадился Капрал вместе со своей женой Мариалвой. За это время слух о женитьбе Мартина достиг самых далеких окраин Баии и даже соседних городов. В Аракажу горько плакала Мария да Граса, служанка с прелестными томными глазами, щедро одаренная природой и другими прелестями. Она никак не могла забыть прошлогодний бурный роман; увидев Мартина, демонстрировавшего свое мастерство на одной вечеринке, она не задумываясь, бросила работу и жениха и на какое-то время стала спутницей Капралу в его легкомысленной, бездомной и беспорядочной жизни.
Тиберия по-прежнему отказывалась верить этим нелепым, как она полагала, слухам. Жезуино Бешеный Петух, впрочем, как и Жезус Бенто де Соуза, не осуждал Капрала; больше того, они его защищали, стараясь найти объяснение этому его поступку, который для них представлялся вполне вероятным. Только Тиберия занимала столь непримиримую позицию, считая все это клеветой, злобными домыслами врагов и завистников, превративших одну из обычных скоропалительных связей Капрала в законный брак. Тиберия знала о многих его прежних увлечениях и романах с девушками из ее заведения. Капрал всегда был безумно влюблен и клялся, что не может ни мгновения прожить вдали от любимой женщины, что привязался к ней навсегда. Однако встречалась другая, и Капрал тут же терял голову, появлялась третья, и он бросался к ней, будто и вправду хотел перелюбить всех женщин на свете. А сколько ссор, перебранок и даже драк между девушками, влюбленными в Мартина, повидала Тиберия!
Тиберия по-прежнему отказывалась верить этим нелепым, как она полагала, слухам. Жезуино Бешеный Петух, впрочем, как и Жезус Бенто де Соуза, не осуждал Капрала; больше того, они его защищали, стараясь найти объяснение этому его поступку, который для них представлялся вполне вероятным. Только Тиберия занимала столь непримиримую позицию, считая все это клеветой, злобными домыслами врагов и завистников, превративших одну из обычных скоропалительных связей Капрала в законный брак. Тиберия знала о многих его прежних увлечениях и романах с девушками из ее заведения. Капрал всегда был безумно влюблен и клялся, что не может ни мгновения прожить вдали от любимой женщины, что привязался к ней навсегда. Однако встречалась другая, и Капрал тут же терял голову, появлялась третья, и он бросался к ней, будто и вправду хотел перелюбить всех женщин на свете. А сколько ссор, перебранок и даже драк между девушками, влюбленными в Мартина, повидала Тиберия!