Амнуэль Песах. Капли звездного света (фрагменты)

Амнуэль Песах
Капли звездного света (фрагменты)

   П. Р. АМНУЭЛЬ
   Капли звездного света
   Повесть печатается в сокращенном виде
   Я расскажу сон.
   Высоко к небу поднялся замок. Он смотрел на мир щелками глаз-бойниц. Я стоял на самой высокой башне, а сверху мне улыбалось голубое солнце. Ослепительное, ярче неба. Лучи его касались моих плеч, ладоней, и я ловил теплый солнечный свет...
   Я открыл глаза и понял, что наблюдений сегодня не будет. Потолок был серым, без теней и резвящихся бликов - за окном молочным киселем сгустился туман.. Было зябко, хотелось лежать и читать детектив.
   Замок и голубое солнце... Замок вспоминался смутно, но голубизна солнца, неправдоподобная, фантастическая, так и стояла перед глазами.
   Я растолкал Валеру, поставил на плитку чайник. Мы пили почти черную от неимоверного количества заварки жидкость, и Валера произносил традиционный утренний монолог:
   - Опять спектры... доплеровские смещения... считаешь, считаешь, а толку...
   Идти на работу ему не хотелось, он с удовольствием посидел бы со мной, жалуясь на жизнь. Валера был похож на студента, обалдевшего от занятий перед сессией. Его медлительность раздражала нашего шефа Саморукова. Он весь кипел, но сдерживался, потому что придраться было не к чему-работал Валера добросовестно.
   Я остался дома, разложил на столе схему микрофотометра. Вчера под вечер в лаборатории потянуло паленым-прибор вышел из строя.
   Нужно было найти причину поломки. Пальцы мои двигались вдоль тонких линий чертежа, а мысли были далеко.
   Я никак не мог привыкнуть к новому месту работы. Три недели я в обсерватории, и три недели нет покоя. То у солнечников горит прибор: "Костя, посмотри, у тебя больше практики..." То на малом фотоэлектрическом телескопе отказывают микромодули: "Костя, на выход!" То Саморуков ведет наблюдения на четырехметровом телескопе: "Костя, посиди-ка до утра". На заводе микроэлектроники, где я работал после окончания института, все было стабильно и четко, как фигура Лиссажу,- свой пульт, своя схема, своя задача. А я ушел. Не надоело, нет. Но месяца два назад на завод пришел Саморуков. Вычислитель "Заря", который был ему нужен, все еще находился в ремонте. Саморуков полчаса стоял за моей спиной, смотрел, как я впаиваю сопротивления. "Почему бы вам не перейти к нам?" - предложил он. Убеждать Саморуков умел. Так я и оказался в обсерватории. Присматриваться к работе я начал уже здесь, в горах, вступив в должность старшего инженера. Все казалось мне необычным, новым, интересным, а тут еще сегодняшний сон, как зовущая мечта.
   Я натянул свитер и вышел из дому, окунувшись в холодное молоко. Туман оказался не таким уж густым, я различал даже кроны деревьев на вершине Медвежьего Уха - небольшой горы, к подножию которой прилепилась обсерватория. Смутно вырисовывалась башня четырехметрового, отделенная от поселка узким овражком.
   Из тумана выступила долговязая фигура, сутулая, нелепо размахивающая длинными руками.
   - А у нас по утрам туман,- пропел Юра Рывчин, поравнявшись со мной.
   Юра - наш аспирант, то есть аспирант нашего шефа.
   - Какой-то остряк,- продолжал Юра,- написал в рекламном проспекте обсерватории, что у нас двести восемьдесят ясных ночей в году. А туманы весной и осенью?- Вот тебе сотня ночей, и еще столько же ясных наполовину. Получается, что год у нас длится суток шестьсот, как на Марсе...
   В лаборатории горел свет; то ли не выключили с вечера, то ли включили по случаю тумана. Поломка микрофотометра оказалась непростой, и когда я сделал, наконец, последнюю пайку, свет лампочки над моей головой скорее угадывался. Стоял такой ослепительно яркий августовский полдень, будто звезда из моего сна неожиданно появилась на земном небе.
   Я вышел из лаборатории и увидел Ларису. Первое, о чем я подумал: замок и солнце! Должно же что-то случиться сегодня... Лариса вместе с Юрой шли по коридору навстречу мне. На ее лице было знакомое мне с детства ироническое выражение, светлые волосы волнами разбросаны по плечам. Она даже не взглянула на меня, а Юра, пройдя мимо, повернулся и посмотрел внимательно - представляю, какое у меня было лицо. Я медленно пошел за ними, и только теперь в моей черепной коробке возникли первые вопросы: Откуда? Как? Почему?
   Лариса здесь. Мы учились вместе "с пятого класса. Обожание мое было молчаливым. После десятого класса, когда мы учились уже в разных вузах, я изредка приглашал Ларису в кино, ни на что не надеясь. Я ждал чего-то, а Лариса ждать не собиралась. На втором курсе библиотечного факультета она благополучно вышла замуж за журналиста местной газеты. Новости о Ларисе я воспринимал очень болезненно. Узнал от знакомых, что у нее родилась дочь, назвали Людочкой. Муж стал зав-отделом писем...
   За поворотом коридора Валера, сонно прищурясь, изучал стенгазету "Астрофизик". Я остановился рядом.
   - Валера,- спросил я,- с кем пошел Юра?
   - А, барышня?...- отозвался Валера.-Наша библиотекарша Лариса. Вернулась из отпуска.
   Та-ак... Лариса работает здесь. - Тебя шеф звал,- сообщил Валера.
   Я побрел на второй этаж, в длинный и узкий, как труба, кабинет Саморукова. Шеф взглянул на меня из-за своего стола, такого же длинного и неуклюжего, как сама комната, сказал:
   - Я попросил бы вас понаблюдать сегодня в ночь. Нужно отснять Дзету Кассиопеи. Последний спектр с высокой дисперсией. Мое твердое убеждение коллапсар есть.
   Шеф искал коллапсары - странные звезды, увидеть которые принципиально невозможно. Это - мертвые звезды, они отжили свой век, видели рождение Галактики, но в далекой своей юности были ослепительно горячими.
   К звездам, как и к людям, старость подкрадывается незаметно. Холоднее становятся недра, с возрастом звезда пухнет, толстеет. Она светит красным холодным светом, а в самом ее центре зреет плотное и горячее и очень-очень маленькое гелиевое ядро - предвестник скорого угасания, и конец наступает.
   Миллиарды лет живет звезда, а смерть настигает ее в неуловимую долю секунды. Была звезда - и нет ее. Яростно раскинул огненные руки алый факел, разметал планеты, испепелил астероиды, сжег пыль. Далеко от места трагедии, на маленькой планете Земля люди смотрели в небо, где пламенела звезда-гостья сверхновая. Тяготение сдавило, смяло, стиснуло звезду в такой плотный комок материи, что даже свет, неспособный ни секунды устоять на месте, оказался пойманным в ловушку. Тяжесть... Все кончилось для звезды, осталась только вечная неустранимая тяжесть.
   Черными дырами назвали астрофизики звездные останки. Но Саморуков не любил это название, носящее отпечаток обреченности, и предпочитал говорить по-старинке: "Мы ищем коллапсары". Шеф искал коллапсары в двойных звездных системах, где только одна звезда погибла, а вторая живет и может помочь в поисках.
   Судя по наблюдениям, Дзета Кассиопеи тоже двойная система. Но одна из ее звезд не видна. "Это коллапсар",- утверждает Саморуков. Сегодня ночью он хочет это доказать. А я буду глядеть в трубу-искатель, держать голубую искорку на перекрестии прицела, чтобы она не вышла за пределы поля.
   Наблюдения... Я не мог избавиться от благоговейного трепета при этом слове. Сразу представлялось огромное небо, огромные звезды, колоссальных размеров серп Луны над западным горизонтом. И сознание собственной незначительности перед всем этим великолепием. Уже три недели я участвую в наблюдениях, но каждый раз встречаюсь с небом будто впервые.
   Лариса не удивилась, увидев меня. Разве что в глазах засветилось женское любопытство.
   - Здравствуй, Костя. Ты здесь не экскурсии?
   - Я здесь работаю,- сообщил я. - Вот как? - удивилась Лариса.- Значит, недавно. Три недели? Саморуков переманил? Он умеет. Сильная личность. Работа нравится? А я с мужем развелась. Здесь почти год.
   Телескоп еще спал, когда я поднялся в башню. Он вел жизнь зоркого филина, ночной птицы, и, устав, поутру закрывал свой единственный глаз и мирно дремал, греясь под солнцем. Он не любил, чтобы его тревожили днем. Тогда он делал вид, что у него течет масло в подшипниках, перегреваются моторы, шумел сильнее обычного и успокаивался, когда закрывался купол и в башню опять спускалась темнота.
   Ночи он любил. Поворачиваясь на оси, он пытался выглянуть наружу, искал свою звезду и долго рассматривал ее, широко раскрыв глаз. Звезда завораживала его, он мог любоваться ею часами и не уставал.
   Телескоп был старательной и умной машиной, он обладал мозгом - программным устройством с большой оперативной памятью - и знал многие звезды по именам. Он сам отыскал для меня звезду Саморукова - голубой субгигант Дзету Кассиопеи.
   Вовсе не было необходимости следить за объектом в искатель. Никто из операторов и не следил. Но сегодня я был один, Валера обещал прийти попозже, и я сидел, задрав голову и прильнув глазом к стеклу окуляра.
   Я смотрел на Дзету Кассиопеи и вдруг понял, что ее-то я и видел во сне. Я увидел, как медленно разбухает звезда, превращаясь в голубой диск. Ей стало тесно в темном озерце окуляра, и она выплеснулась наружу, лучи ее стекали по моим ресницам и застывали, не успев упасть в подставленные ладони.
   Я немного скосил глаза и увидел планету. Планету в чужой звездной системе. Она висела неподалеку от диска звезды и была похожа на тусклый розовый серп, пересеченный неровными полосами. Планету окутывали облака, клокочущие и бурлящие. Розовые полосы были лишь просветом в тучах. Поверхность планеты тоже вся кипела, мне даже показалось, что я вижу взрывы, И еще мне показалось, будто светлый серпик протянулся от планеты к звезде.
   Почему-то в этот момент я подумал о Саморукове. Я не заметил в системе ничего похожего на коллапсар. Надо будет сказать об этом шефу... Да нет же, что я скажу? Михаил Викторович, сегодня мне явилось видение Дзеты Кассиопеи?.. Я не сплю, черт возьми! Вот теплое стекло окуляра, а вот холодная труба искателя. Под куполом сумрачно, лампа у пульта выхватывает из темноты лишь стул и полуоткрытую дверь на внешнюю круговую площадку.
   Внизу послышались шаги-двое поднимались по лестнице, будто духи подземелья, пробирающиеся к звездному свету. В желтом неверном свете возникли Валера и Юра.
   - Юра, - спросил я,- ты видел в телескоп планеты?
   - Не стремлюсь,- махнул рукой Рывчин.- В детстве глядел на Сатурн.
   -Я не о том. В других звездных системах. Например, у Дзеты Кассиопеи.
   - Какие планеты? Три недели у телескопа, и ты еще не стал скептиком? Читай учебник, а то будешь, как Сергей Лукич...
   Сергей Лукич Абалакин, шеф второй группы теоретиков, был притчей во языцех. Он защитил кандидатскую лет пятнадцать назад, и этот труд настолько подорвал его силы, что с тех пор Абалакин не опубликовал ни одной работы. Вряд ли я смог бы стать похожим на Абалакина. Не тот характер. Да и астрофизику Абалакин знал, конечно, как свои пять пальцев. Он был умным человеком, но оказался не на своем месте. Ему бы преподавать в университете, учить других вот его назначение. Саморуков ведь тоже работал у Абалакина, пока не получил собственную группу.
   Закончилась экспозиция, и Валера полез в люльку за кассетой. Я расписался в журнале наблюдений и пошел спать.
   На дворе было морозно. Я посмотрел в зенит, но не нашел созвездий - мое знание астрономии еще не возвысилось до такой премудрости. Нечего было и пытаться отыскать, Дзету Кассиопеи. Но глаза сами сделали это. Взгляд будто зацепился за что-то в небе. Засветилась, замерцала далекая голубая искорка. Она набухла, как почка на весеннем дереве, и я увидел темные водовороты пятен на ее поверхности. А планету не видел - дымка окутывала ее, но я знал, чувствовал, что она рядом со звездой, бурная и горячая.
   У Людочки расшнуровался ботиночек, и мы остановились. Людочка болтала ногой, сидя на невысоком пне, и я никак не мог попасть шнурком в отверстие.
   - Сиди спокойно,- строго сказал я.
   Мы бродили по лесу уже больше часа - обычная наша прогулка перед заходом солнца. Лариса неохотно отпускала со мной дочку. За месяц мы с Людочкой подружились, и Ларисе это почему-то не нравилось.
   Едва мы добирались до перекрестка, где условно начинался лес (здесь росли ежевичные кусты), Людочка останавливалась, заглядывала мне в глаза и тихо говорила:
   - Ты видел опять?
   Мы садились друг перед другом на два пенька, и я рассказывал сон. Рассказывал сказку. Рассказывал то, что было на самом деле.
   - Сегодня была совсем другая звездочка,- говорил я, не заботясь о чистоте терминологии.- У нее мягкие золотистые лучи, совсем как твои косички. И она очень грустная, потому что живет одна. У других звезд есть дети-планеты, а у этой нет. А мне очень хочется увидеть планету... И еще надо, чтобы мне поверили... Никто ведь не видит, а я вижу.
   - Волшебники всегда все видят,- сказала Людочка.
   Какой из меня волшебник? Когда месяц назад я увидел планету в системе Дзеты Кассиопеи, я думал, что так и надо. У каждой профессии есть свои странности и к ним нужно привыкнуть - вот и все. Звезды я видел теперь почти каждую ночь - в телескоп или во сне. Дзета Кассиопеи являлась мне в голубом ореоле короны, и из ночи в ночь я замечал, как лучики ее то укорачиваются, будто втягиваются звездой, то удлиняются и напоминают щупальца кальмара. Эти лучики иногда достигали розовой планеты, и тогда на ее серпике вспыхивали оранжевые искры.
   На восьмую или девятую ночь я разглядел нечеткие тени на склонах планетных кратеров и понял, что звездное вещество выжгло на планете огромные ямы. На десятую ночь наблюдений я, напрягая зрение до рези в глазах, различил на склонах кратеров движущиеся точки. Наверное, это были животные. Стада их скапливались у вершин кратеров - они пили звездную теплоту, раны на теле планеты были для них лакомым угощением.
   Я был уверен, что на следующую ночь смогу сосчитать, сколько ног у этих тварей, но утром на вершину Медвежьего Уха поднялся туман. Над обсерваторией нависли хмурые тучи. Два дня не было наблюдений. Юра не выходил от шефа - они заканчивали статью. Валера дремал в лаборатории, подложив под голову "Теорию звездных атмосфер". Над ним висела табличка: "Тихо! Наблюдатель спит!"
   Я одолел половину общего курса астрофизики, когда убедился в простой истине, которую, впрочем, знал и раньше: никто никогда чужих планетных систем в телескоп не видел и видеть не мог. Нет такого физического закона. Я уже не ждал откровений. Я всегда считал себя трезвым практиком и вовсе не был готов к встрече с невероятным...
   Книгу мою накрыла широкая ладонь, и я увидел перед собой Саморукова. Шеф прочитал название книги, полистал ее без любопытства.
   - Что вы сделали за два дня?- спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
   - Погода...- промямлил Валера. Я кивнул. Конечно, нет погоды, все приборы в порядке.
   -Так ли?-усомнился Саморуков. - Я, Костя, не любитель чтения. Работа ценится по результату, а не по тому, много ли человек знает.
   - Если мало знаний, какой может быть результат?- парировал я.
   - Чепуха,- усмехнулся Саморуков. - Два дня вы штудировали пулковский курс, и он ничего не прибавил к вашим знаниям микроэлектроники. В молодости, когда много энергии, нужно стремиться больше делать самому. Потому я и пригласил вас к себе: ваш начальник на заводе сказал, что вы думающий инженер. Таким я вас и хочу видеть. Посредственный астрофизик мне не нужен.
   Он сказал все, что хотел, и решил, что терять еще хоть одну секунду бессмысленно. Через секунду Саморукова в лаборатории не было.
   Тот день был пятницей. Вечером ушел в город автобус, и Валера с Юрой поехали домой. Я остался, и мне повезло. Были отличные ночи, очень морозные для конца сентября и кристально-чистые. Телескоп казался фотонным звездолетом на стартовой площадке. Он и был звездолетом, на котором я каждую ночь уходил в странствие. Я начал считать свои звездные экспедиции - в те ночи состоялись тринадцатая и четырнадцатая. Я был единственным членом экипажа.
   Центр Звездоплавания задал мне курс к далекому синему Алгенибу. Я слетал за пятьсот световых лет и вернулся к рассвету, привезя восемь спектрограмм для Саморукова и томительные воспоминания для себя. Алгениб-звезда довольно яркая, и мне не пришлось долго ждать. Голубая точка на кресте нитей стала надвигаться на меня, распухая и превращаясь в неистовую звезду. Я еще не видел такого буйства: языки протуберанцев уносились в пространство на многие звездные радиусы и вдруг неожиданно взрывались. Худо приходилось тогда трем безжизненным крошкам-планетам, которые, будто утлые челны, то и дело ныряли в пламенные валы, а когда протуберанец уносился дальше, планеты светились, как угли, выброшенные из огня.
   Под утро, когда я вышел из башни телескопа, я увидел на востоке розовую капельку Марса и подумал, что еще не пытался разглядеть детали на наших, солнечных, планетах. Марс, не мигая, смотрел на меня. Взгляды наши скрестились.
   Я ждал откровения. Думал, что увижу такое, чего просто не могло получиться на крупномасштабных снимка межпланетных станций. Но Марс поднимался все выше и нисколько не рос, не желал расти. Заболели глаза, начало ломить в затылке, выступили слезы. Неудача.
   Уже засыпая под холодными лучам зари, я все повторял, будто нашел зацепку к разгадке тайны: "Я вижу звезды и не вижу Марса. Звезды далеко, Марс близко. Одно вижу, другое нет. Почему? Почему?"
   Звездолет должен был стартовать в двадцать два часа. Экспедиция предстояла трудная, и на первом этапе сам шеф взялся вести мой корабль. Звездочка была слабой, пятнадцатой величины, и Саморуков доверял мне еще не настолько, чтоб выпускать одного на такой объект. Сложность заключалась именно в слабости звезды - автоматика дает наводку по координатам, но это значит, что в окуляре искателя появляется около двух десятков звезд примерно равной яркости и до сотни-более слабых. Они разбросаны в поле зрения, как горох на блюдце, и ты не знаешь, какая горошина твоя. Искать ее нужно по неуловимым приметам. Ювелирная работа, от которой начинают мелко дрожать руки и слезиться глаза.
   На пульте зажглась сигнальная лампочка и одновременно под полом загудело, дрожь прошла по ногам. Включилась экспозиция, заработал часовой механизм. Звездолет стартовал.
   - Так и держите,- сказал шеф, выпрыгнув из люльки наблюдателя.
   Он поглядел из-за моей спины на показания приборов.
   - Хорошо, - сказал он.- Будьте внимательны, Костя, сегодня важный объект. Спокойной ночи.
   Когда дверь на галерею захлопнулась, я пошел к телескопу. Отыскал наблюдательную люльку, залез в нее и поехал вверх. В окуляре искателя было сумрачно и пусто, темное озерцо медленно колыхалось, и на дне его я едва разглядел с десяток неярких блесток. Я выключил подсветку - нити пропали, и тогда там, где по моим предположениям остался центр, грустно улыбнулась желтоватая звездочка. Слабая, немощная, она даже мерцала как-то судорожно.
   Не знаю, почему мне вдруг пришло в голову поглядеть в главный фокус. Там, на самой верхушке трубы, куда сходились отраженные четырехметровым зеркалом лучи, тоже была окулярная система. И была маленькая кабина для наблюдателя в самой трубе телескопа, около его верхнего края, В кабине приходилось сгибаться в три погибели, чтобы не загораживать от зеркала света звезд и глядеть в окуляр,-это уже не пятьдесят сантиметров искателя, а все четыре метра, гигантская чувствительность! Слабенькая моя звездочка в главном фокусе, наверное, полна сил.
   Люлька медленно выдвигалась на телескопических захватах, я еще не научился хорошо управлять ею и поднимался толчками. Звезды в прорези купола скакали с места на место, и от этого кружилась голова. Верхний край трубы очутился у меня под ногами. В пятнадцати метрах подо мной ловило звездный свет главное зеркало. Представилось, как я перелезаю в кабину, как теряю равновесие... Это было мимолетное, но неприятное ощущение. В следующую секунду я уже стоял обеими ногами на мягком полу наблюдательной кабины. Слабо светился пульт, и окулярная панель располагалась не над головой, а перед глазами, смотреть было удобно, хотя и непривычно. Я выключил подсветку пульта, и мой звездолет устремился в непроглядную черноту.
   Я окунулся в звездный океан. Не в озерцо, как в искателе, а в огромное море. Стартовые двигатели отключились, и мы неслись в пространстве по инерции. Я смотрел на ту звезду, что находилась в центре. Она была ярче других, и мне показалось, что она неудержимо приближается, будто звездолет мой мчится на недозволенной скорости, нарушая все правила межзвездного движения.
   И я увидел. Все осталось по-прежнему, но я уже научился отличать этот момент узнавания. Момент, когда звезда из точки превращается в диск.
   Звезда была старой. Глубокие черные морщины прорезали ее диск параллельно экватору. Морщины болезненно стягивались.
   Наверное, к людям и к звездам смерть приходит именно так. Неуловимо меняется лик: только минуту назад черные полосы кружились на звездном диске, и вот они застыли, завороженные, образовав странный и грустный узор. А от полюсов, будто судороги, поползли к экватору. Похоже было, что волны звездного вещества перекатываются с места на место. Боковым зрением я разглядел две планеты - сначала оранжевую искорку, потом зеленую. Зеленая искорка превратилась в серп с длинными рогами, протянувшимися от звезды. У меня захватило дух.
   Я увидел огромные синие океаны, белый серпантин облаков, закрученных в кольца. Между ними желтовато-зелеными пятнами пестрела суша.
   На границе света и тени вдруг ярко полыхнуло. Пламя разрасталось и тускнело, и что-то проявилось в нем. Я напряг зрение, но от рези в глазах не в силах был разглядеть подробности. Только общее впечатление: гигантский, в полматерика, диск медленно поднимался в космос.
   Почему я решил, что это звездолет? Потому ли, что ждал его: ведь если гибнет звезда, все живое должно спасаться? Строить огромные корабли и лететь к другим звездам, искать новую родину, чтобы вечно помнить о старой. Едва видимый шлейф пламени тянулся за диском... Улетают.
   Я перестал следить за полетом диска, потому что на какую-то секунду был вынужден закрыть глаза. Боль прошла по нервам к затылку, как по проводам, и сконцентрировалась там. Когда я опять взглянул в окуляр, то звездолета уже не было. Я представил себе, как те, кто остался, кто не смог или не захотел покинуть дом, смотрят сейчас в небо, а над горизонтом встает ущербное светило, чтобы последний раз рассеять темноту. И миллионы глаз одновременно, на тысячу лет раньше меня, видят, как начинает вздуваться звездный шар, медленно и неотвратимо, как набухают, будто вены, темные морщины.
   Мой звездолет висел неподвижно в далеком космосе, экипаж собрался у иллюминаторов и смотрел на гибель звезды. Смотрел и ничего не мог поделать, ничем не мог помочь.
   И, будто сопровождая грандиозную агонию, грянул набат. Я не сразу догадался, что это всего лишь зуммер известил об окончании экспозиции. Полет закончился, база дала приказ о немедленном возвращении.
   Я посмотрел вверх. В двух метрах надо мной чернел срез купола, а над ним уже посерело небо. Нужно было срочно вынуть кассету. Люлька повисла рядом со мной, как посадочная ступень ракеты, вызванная на орбиту спутника, чтобы доставить на Землю экипаж вернувшегося из дальней разведки космоплана... "Теперь уже не смолчать,- размышлял я.- Нужно сказать шефу, потому что такое нельзя упускать. Там, вдали, гибнет звезда, следующей ночью она может исчезнуть навсегда. Ни звезды, ни планет-хаос и смерчи. Подпишу журнал наблюдений и пойду к шефу,- решил я, укладывая кассету в шкаф,- вот только отдохну".
   Дома я свалился, как подкошенный, не раздеваясь. Закрыв глаза, я успел подумать, что самая страшная катастрофа, если она так безмерно далека, оставит нас холодно-любопытными, не больше. Там мечутся живые существа, гибнет все, огонь слизывает сушу, океан кипит. А нам важно описать и понять.
   Все пошло не так, как я хотел.
   Меня растолкал Юра и сообщил, что шеф ждет.
   Саморуков ходил по кабинету, рассеянно глядя в окно. С утра погода испортилась окончательно и похоже надолго - небо заложило тяжелыми тучами, черными, будто вымазанными сажей.
   - Что это? - спросил Саморуков и поднял со стола пластинку со спектрограммой.
   - Наверное, сегодняшний спектр,- сказал я, подивившись быстроте, с которой он был обработан.
   - Сегодняшний,- согласился Саморуков.-Но почему вы думаете, что это спектр? Это - каша. Спектр сравнения смещен. Сильнейшая передержка. Засветка поля. Кто мне сейчас даст пять часов наблюдений? А звезда, между прочим, уходит, и следующий цикл можно будет вести не раньше лета.
   Как же так получилось? В камере главного фокуса, вероятно, иное расположение тумблеров, да и работал я в полной темноте-мог ошибиться. Это легко выяснить, а может, уже выяснено: операции управления идут в память машины.
   - Так,- сказал Саморуков.- Я тоже виноват. Не подумал, что вы здесь без году неделя и на вас еще нельзя полагаться. А мне нужны люди, на которых я могу положиться полностью. И чтоб вы это поняли, Костя, получите выговор в приказе.
   - Михаил Викторович,-сказал я, подыскивая слова. Я решительно не знал, что говорить, и когда слова были произнесены, они оказались для меня такой же неожиданностью, как и для шефа.- Звезда эта сегодня взорвалась.
   Шеф поднял глаза и посмотрел на меня без всякого выражения.
   - Идите, Костя,- сказал он.- К чему фантазировать?
   Юру я нашел в библиотеке. Он рассматривал новые журналы и вполголоса разговаривал с Ларисой.
   - Что шеф? - поинтересовался Юра, отложив журнал.
   В нескольких словах я пересказал разговор.
   - Ты действительно видел? - спросила Лариса.-Или это одна из тех фантазий, которые ты рассказываешь Людочке?