Амнуэль Песах. Право на возвращение

   - Значит, - сказал Карпухин, он успел проанализировать сказанное и понял суть, - обвинение будет настаивать на том, что Михаил Янович стрелял на поражение, и потому имело место предумышленное убийство, а защита - что он действовал по инструкции, и произошла трагическая случайность.
   Они подъехали к стоянке на углу улиц Бен-Иегуда и Алленби, Юля протянула охраннику какой-то талон, охранник, похоже, был из "наших", решил Карпухин: типичное лицо, да и одежда, пистолет за поясом. Наверно, точно так же носил оружие Гинзбург. Молча что-то проштамповав, охранник вернул Юле талон и показал, куда поставить машину. Заглушив двигатель, Юля повернулась к Карпухину и сказала:
   - Вы очень точно описали ситуацию. И если адвокат будет плохой...
   Она не закончила фразу.
   - Тот, кого назначили, - сказал Карпухин. - Он плохой?
   - Он никакой, - вздохнула Юля. - А денег на хорошего у нас нет.
   Они выбрались из машины, и Юля повела Карпухина к многоэтажному зданию, на первом этаже которого размещалось посольство Российской Федерации. У входа, отгороженного от улицы переносными синими барьерчиками, стояла небольшая, но нервная очередь - пенсионеры, решил Карпухин, возраст у стоявших был сильно за шестьдесят, Юля прошла мимо с независимым видом, ни на кого не глядя, и Карпухин, двигаясь следом, ощутил осуждающие взгляды и, как ему показалось, услышал что-то вроде "а эти сразу без очереди".
   - У нас договоренность с господином Анисимовым, - сказала Юля охраннику, это был молодой парень под два метра ростом, белобрысый, с цепким взглядом, явно, как решил Карпухин, из ОМОНа или бывший спецназовец.
   Охранник сказал что-то в радиотелефон тихим голосом, Карпухин ни слова не расслышал, хотя и очень старательно прислушивался.
   - Оружие есть? - спросил охранник, получив, видимо, инструкции.
   - Нет, - сказала Юля.
   - Нет, - повторил Карпухин.
   - Сумки покажите, пожалуйста.
   У Юли была с собой черная модная сумочка на длинном ремне, в которой оказались не предметы косметики, а документы и несколько сложенных вчетверо бумаг. Карпухин раскрыл свой дипломат, охранник кивнул и открыл перед ними дверь, за которой оказался уютный холл с креслами, комнатными цветами и постерами на стенах. Это были репродукции с картин русских художников: Сурикова, Шишкина, Иванова. К ним подошла длинноногая блондинка, осторожно взяла Карпухина под локоток и сказала:
   - Ваше имя Александр Никитич, верно? Вы пройдите, пожалуйста, в эту комнату, а вы, Юлия, - в эту.
   Карпухин и возразить ничего не успел, как оказался один в комнате с огромным окном, выходившим в тихий переулок. Негромкий голос заставил его оглянуться: вроде бы никто в комнату не входил, тем не менее, в трех шагах от Карпухина, у низкого диванчика Карпухин увидел мужчину средних лет в строгом черном костюме и белой рубашке - без галстука, правда, - с невыразительным лицом, но пристальным взглядом серых глаз.
   - Здравствуйте, Александр Никитич, - сказал мужчина низким певучим басом, - присаживайтесь, пожалуйста. Мое имя Николай Федорович Анисимов, я третий секретарь посольства. Хотите кофе? Чай? Ничего крепче не предлагаю, это как-нибудь в другой раз, если...
   Слово повисло в воздухе, и Карпухину потом казалось, что недосказанная фраза стала вполне осязаемым облачком, сквозь которое не проникали какие-то слова, а другие, наоборот, усиливались и звучали гораздо громче, чем на самом деле. Как оказался возможен такой странный селективный эффект, Карпухин не понял - конечно, это было психологическое ощущение, но именно оно почему-то создало между ним и Анисимовым с самого начала безусловное взаимопонимание, для которого не было никаких видимых причин.
   - Я пришел с Юлей Гинзбург, - начал Карпухин, - она...
   - С Юлией поговорят в консульском отделе, - прервал Анисимов. - Думаю, мы сможем организовать определенную помощь.
   - Вы знаете, о чем идет речь?
   - Юлия звонила вчера, - сообщил Анисимов, - и мы оказались в довольно сложном положении, я не смог дать ей определенного ответа, поэтому отложил разговор. С того времени ситуация стала яснее. Прошу прощения, Александр Никитич, вы не могли бы показать свой паспорт?
   Вопрос показался странным, Карпухин уже демонстрировал документ охраннику, но если Анисимов сомневается в том, что он тот, за кого себя выдает...
   - Спасибо, - кивнул Анисимов, возвращая паспорт. - Видите ли, Александр Никитич, я получил кое-какие инструкции... С утра я уже связывался с адвокатом Михаила Яновича и коротко говорил со следователем, ведущим дело.
   - Вы уже... - удивленно сказал Карпухин. Он слышал о медлительной работе российского посольства, Роза рассказывала, как ей пришлось год назад простоять в очереди два дня, чтобы всего лишь передать в канцелярию документы, касавшиеся восстановления российской пенсии, и как с ней нехорошо здесь разговаривали, будто в советском магазине времен застоя: чего, мол, надо, и без вас работы навалом, ходят тут всякие.
   - Да-да, - одними губами улыбнулся Анисимов. - Адвокат - Амос Беринсон, он в прошлом году окончил Еврейский университет в Иерусалиме, опыта никакого, сами понимаете, вот его и назначили... Единственное его достоинство... нет, два. Первое: он из наших, говорит по-русски, уже проще. Второе: хочет выдвинуться и потому очень старателен, хотя в этом деле не старательность нужна, а... Нет, не знаю что в этом деле нужно, потому что оно настолько очевидно... По словам следователя... Его зовут Нисим Берман, он-то как раз хороший профессионал, двадцать лет в полиции, правда, по-русски знает только два слова "харашо" и "парьядок", но с ним можно по-английски... Как у вас с...
   - Не очень, - признался Карпухин. - В анкете писал: читаю со словарем.
   Анисимов поднял на Карпухина удивленный взгляд.
   - Я, в общем, канцелярский работник, - извиняющимся тоном произнес Карпухин. - Много лет работал в Госконтроле и Счетной палате, разговорный английский был мне ни к чему, а потом, когда перешел в...
   Он запнулся, и Анисимов закончил за него:
   - Когда вы перешли в "Грозы", английский вам тоже не понадобился. Неважно. Давайте поставим точки над "i", Александр Никитич. Посольство не стало бы этим делом заниматься, если бы не вмешательство юристов из корпорации "Грозы". Мне звонили и объяснили - насколько могли объяснить - вашу роль в этом деле, причину вашего приезда и просили сделать все возможное...
   - Вот оно что, - протянул Карпухин. Это действительно многое меняло. То, о чем, как он считал, говорить здесь было неуместно, на самом деле Анисимов уже знал, и, скорее всего, работал он не только секретарем... Впрочем, это неважно, главное, что теперь, когда точки над "i" действительно поставлены, можно быть достаточно откровенным - неважно, что именно Анисимов знает о "Грозах", вполне возможно, только то, что смог прочесть в прессе и выудить за эти часы из Интернета, важно, что он будет делать все, чтобы помочь Гинзбургу... если ему возможно чем-то помочь.
   - Нужно, видимо, заменить адвоката, - сказал Карпухин. - Есть у посольства на это деньги?
   - Деньги есть, - сказал Анисимов, - но адвоката менять нет смысла, Беринсон будет делать все, что от него требуется. А деньги понадобятся, чтобы нанять частного детектива. Необходимо очень внимательно изучить свидетельские показания и заново допросить школьников и учителей.
   - Разве, - сказал Карпухин, - частные детективы имеют право самостоятельно расследовать уголовные дела? Тем более, когда речь идет о... смерти человека?
   - Нет, конечно. Детектив нужен, чтобы помочь адвокату выработать верную линию защиты. Такие права у местных частных агентств есть, и нам нужно воспользоваться этим по максимуму.
   - Вы думаете, что-то можно сделать?
   Анисимов долго молчал.
   - Можно, наверно, - сказал он, наконец. - Для начала нужно добиться освобождения Гинзбурга под залог. Обычно, когда речь идет об убийстве, израильские судьи не выпускают обвиняемых до суда. Но в данном случае... Если убедить судью, что Гинзбург действовал по инструкции...
   - Разве это и так не ясно? - вырвалось у Карпухина.
   - Нет, - отрезал Анисимов. - Готовясь к разговору, я навел справки в полиции. Неофициально. Видите ли, и прокуратура, и полицейский следователь убеждены, что у Гинзбурга с Кахалани были какие-то свои отношения, и Гинзбург прекрасно знал, в кого стреляет. На самом деле - с точки зрения прокуратуры - Гинзбург как раз и хотел воспользоваться служебной инструкцией, чтобы прикрыть самое обычное убийство.
   Карпухин пораженно молчал, неотрывно глядя на Анисимова, будто ожидая, что тот сейчас скажет: "Ну, я, конечно, пошутил, вы ж понимаете"...
   - Не спрашивайте меня, есть ли у полиции улики в пользу такой версии, - сказал Анисимов. - Я не знаю. И это вторая причина, по которой нам нужен частный детектив. Расследование возможных связей конкретных людей - в рамках того, чем занимаются в Израиле частные сыщики.
   - Можно ли устроить встречу с Гинзбургом? - спросил Карпухин.
   - Думаю, полиция препятствий чинить не станет, - кивнул Анисимов. - Гинзбург - российский подданный, так что... Я уже подал соответствующее прошение, оно рассматривается.
   Он посмотрел на часы.
   - Мы можем выехать сейчас, - сказал дипломат. - Полицейский участок находится на улице Яркон, отсюда минут десять езды. Беринсон там с утра, а с Мейером поговорим позже...
   - Мейер...
   - Это частный детектив, Ноам его зовут, - объяснил Анисимов. - Поехали, Александр Никитич!
 

* * *

   Карпухину велено было молчать и в разговор не вмешиваться. Но наблюдать и делать выводы не запрещал никто, этим он и занимался, пока Анисимов и Беринсон, с трудом понимая друг друга (адвокат, как оказалось, по-русски хотя и говорил, но с трудом а понимал, скорее всего, хорошо если половину сказанного), объясняли Гинзбургу его права в присутствии полицейского следователя Бермана.
   За прошедшие сутки Гинзбург, конечно, сильно изменился. Осунулся, это понятно, круги под глазами, тоже естественно, но произошло с ним еще нечто, сделавшее этого энергичного человека стариком, какие обычно ходят по улицам с палочкой, сидят на скамейке в Александровском саду и кормят голубей, ругая их при этом за нечистоплотность. Встретившись глазами с Карпухиным, Гинзбург едва заметно кивнул - узнал, мол, - но прямо к нему обращаться не стал, поняв, видимо, сразу, какую роль играет официальный представитель посольства, а какую - пришедший с ним за компанию посетитель.
   - С разрешения полиции, - сказал адвокат (Берман кивнул), - мы обратились в частное сыскное бюро. Они... э-э... как это... пройдут по вашим знакомым.
   - Зачем? - индифферентно спросил Гинзбург.
   - Для создания портрета, что ли, - вмешался Анисимов. - Амос считает, что это важно для защиты.
   - Нисим, - обратился Беринсон к следователю на иврите, Кармадонов ничего не понял из их короткого и энергичного обмена фразами, но Берман после этого встал, произнес еще несколько слов, кивнул Анисимову с Карпухиным и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
   Карпухин вопросительно посмотрел на Анисимова, и тот объяснил:
   - Амос сказал Берману, что ему необходимо поговорить с задержанным наедине. Следователь не мог отказать, но требовал, чтобы мы с вами тоже покинули помещение. В общем, как видите, удалось уладить...
   - Михаил, - Брош наклонился к Гинзбургу через стол, - в таких случаях я обычно спрашиваю: намерены вы признаваться виновным? И всегда советую говорить "нет". Пусть полиция доказывает. У них обязательно есть... как это... дырка.
   - Прорехи, - подсказал Анисимов.
   - Да, прореха в доказательствах. И тогда я... Но сейчас это не пройдет. Тридцать восемь свидетелей, плюс две пули в электрик, плюс две пули нет в ваш пистолет. Если сказать "невиновен", это глупо, да?
   - Наверно, - сказал Гинзбург.
   - Расскажите, зачем вы это сделал?
   - По инструкции я должен...
   - Нет, - перебил адвокат, - я знаю, что именно вы должен по инструкция. По инструкция вы должен два выстрел воздух, третий - цель. Да? Вы стрелял два раз, оба - цель.
   - Нет, - сказал Гинзбург, глядя на свои сжатые пальцы, - я стрелял два раза, да, и оба раза - в воздух. В третий раз... Знаете, - он перевел взгляд на Карпухина и сказал будто для него одного, - в третий раз я бы просто не выстрелил. Не могу... стрелять в человека. Это невозможно.
   - Но из тела извлекли две пули, - мягко сказал Анисимов. - Одна рана была смертельной. Если вы стреляли в воздух...
   - Я стрелял в воздух, - упрямо повторил Гинзбург.
   - Вы знали Кахалани раньше? - адвокат решил изменить направление разговора.
   - Да, - подумав, сказал Гинзбург. - То есть... Да, я его видел несколько раз. И если бы посмотрел на его лицо, когда... Но я отвлекся, он прошел мимо... Просто человек, который почему-то не показал мне сумку. Я крикнул. Он побежал. И чемодан прижимал к себе. Дальше... Стрелял в воздух.
   Он замолчал, но в молчании чувствовалась недоговоренность. Карпухин не столько видел, сколько ощущал напряжение, в котором находился Гинзбург. Не то напряжение, когда охватывает страх, и понимаешь, что сделанного не возвратить, жизнь сломана, ничего уже не сделать, все слова лишние, и тогда напряженно молчишь, только ждешь результата - сколько... неужели навсегда? Нет, молчание Гинзбурга и его поза почему-то убеждали Карпухина в другом - что-то он хотел сказать, но не решался. Не решался вообще или потому, что в комнате находились лишние люди, которым его слова слышать было не нужно?
   Показалось Карпухину, или Гинзбург действительно бросил в его сторону быстрый, но совершенно ясный взгляд? "Надо поговорить". Поговорить или продолжить разговор? Сейчас это было невозможно. Наверно, это будет невозможно и в будущем. До суда. А после...
   И тут Карпухина осенило. Что хотел, что мог сказать ему Гинзбург сейчас, даже если бы им удалось остаться наедине? Только одно имело и в его глазах, и в глазах Карпухина определенный смысл. Что-то Гинзбург знал, что-то он сделал, что-то имел за душой, не мог не иметь, не мог человек такого душевного склада столько лет просто жить, ходить на работу и не думать о ракетах, о новых идеях, типах двигателей или о чем-то другом, о чем Карпухин с его дилетантскими знаниями в ракетной технике не имел ни малейшего представления. Что-то Гинзбург придумал такое, с чем мог вернуться в Россию, в "Грозы" - не из дальней и неудавшейся жизненной экспедиции, а будто из затянувшейся научной командировки...
   Я понял вас, - хотел сказать Карпухин, он даже встал с места и подошел ближе к столу, за которым сидели Гинзбург с Беринсоном, Анисимов предостерегающе поднял руку и взглядом показал, чтобы Карпухин не делал ничего лишнего, но он и не собирался, только хотел дать Гинзбургу понять, что принял его послание, и сделает все, от него зависящее...
   Что от него сейчас зависело? Ничего.
   Гинзбург монотонно повторял одно и то же, адвокат слушал с видимым интересом, кивал головой и делал какие-то пометки, а потом неожиданно захлопнул блокнот и встал, протянув Гинзбургу через стол руку. Рукопожатие оказалось безразмерно-долгим, Гинзбург держал руку адвоката в своей, будто боялся отпустить, будто этот жест - единственное, что еще связывало его с миром, уходившим теперь безвозвратно.
   На лице Беринсона промелькнуло странное выражение - смесь удивления с пониманием, - сразу же сменившееся прежним невозмутимым спокойствием.
   - Подумайте, - сказал адвокат. - Я приду завтра. Буду сделать все с меня возможное, чтобы... как это... изменить пресечение. Да. Мера пресечения, я иметь в виду.
   Гинзбург молча кивнул.
 

* * *

   Беринсон перешел на английский, как только они покинули стены полицейского участка.
   - Я поеду сейчас к Ноаму, - сказал он, - и мы обсудим, как вести расследование. На то, что Михаила отпустят под залог, надежды мало, это убийство, а по таким делам судьи обычно не рискуют. Я очень надеюсь на то, что Берман не станет копать достаточно глубоко. Я имею в виду - по знакомству Михаила с убитым. Прокуратуре тоже невыгодно искать тут глубинную подоплеку, это только затормозит расследование, им это ни к чему. Дело предельно ясное. Защите остается одно: доказывать, что Гинзбург действовал по инструкции. Непреднамеренное убийство.
   - То есть, - сказал Анисимов, - если удастся убедить суд, что Гинзбург действовал по инструкции, то его могут и оправдать?
   - Вряд ли, - покачал головой адвокат. - Проблема в том, что Михаил видел Кахалани раньше. Если говорить откровенно, мы можем надеяться на три года с возможностью условно-досрочного освобождения после отбытия двух третей срока.
   - Два года... - разочарованно протянул Карпухин, поняв лишь эти два слова.
   - Убийство, - сказал Беринсон, - все равно ведь это убийство.
   Они подошли к посольской машине, надо было прощаться - точнее, договариваться о следующем месте и времени встречи, ясно было, что встречаться им теперь придется часто. Скорее всего, каждый день.
   - Да! - сказал адвокат неожиданно и, сунув руку в брючный карман, достал маленький смятый листок. - Это против правил, господа, и в другой раз я не стану...
   - Что это? - потянулся к листку Анисимов.
   - Сейчас, - сказал Беринсон, расправил листок на ладони, заслонившись то ли от солнца, то ли от попутчиков, подумал и протянул листок Карпухину. - Это вам. Лично.
   Карпухин взял расправленную адвокатом бумагу размером с восьмушку обычного тетрадного листа. Вверху твердым почерком было написано: "For Semion Karmadanov, privately".
   - Что это? - повторил Анисимов. Карпухин повернулся к нему спиной.
   На листке были две колонки чисел, в каждой колонке по шесть чисел, в основном, семизначных, но были и трехзначные - в верхней строке: 493 и 185. Что это могло значить? Если Гинзбург обращался к Карпухину, а не к представителю посольства, то означать это могло только одно: написанное каким-то образом имело отношение к "Грезам". И следовательно...
   - Извините, Николай Федорович, - сказал Карпухин, опуская листок в карман, - это действительно личное.
   - Вообще-то, - прищурившись и с плохо скрытой угрозой произнес Анисимов, - я могу потребовать... Вы тут, мягко говоря, никто...
   - Не будем спорить, - примирительно сказал Карпухин. - Скорее всего, даже наверняка, без вашей помощи мне все равно не обойтись. Но я хотел бы сначала подумать, это ведь не возбраняется?
   - Вот что, - решительно сказал адвокат по-русски, - мне много дел. Я иду, а вы тут... Кстати, господа, никакого я не видел. В руке не держал. Всего хорошего. Будем на связи.
   - Это что-то, связанное с "Грезами"? - понимающе спросил Анисимов, когда Беринсон отошел. - Даже если так...
   - Не знаю, - откровенно признался Карпухин. - Может быть... Вы дадите мне день?
   - Здесь мой мобильный телефон, - Анисимов протянул Карпухину визитку. - Позвоните сразу, когда...
   - Хорошо, - кивнул Карпухин.
   - Александр Никитич! - услышал он и, обернувшись, увидел бежавшую к ним Юлю.
 

* * *

   Карпухин не возлагал надежд на свои дедуктивные способности и, тем более, на свои отсутствовавшие таланты в области криптографии. Но не попытаться он считал ниже своего достоинства. К тому же, вопрос был, по его мнению, совсем в другом: Гинзбург передал листок именно ему, значит, предполагал, что Карпухин поймет написанное правильно. Может, на самом деле все очень просто?
   Руфь плескалась в ванной, а больше никого дома не было - Роза повезла Симу в какой-то местный клуб, где собирались продвинутые подростки, демонстрировавшие друг другу свои недюжинные таланты в самых, как сказано было, разных областях человеческой деятельности. "В употреблении наркотиков, например", - заметила Руфь, на что Роза сухо отозвалась: "Это не талант, а комплекс". Мирон уехал на работу с утра, время от времени звонил и спрашивал, что слышно о Гинзбурге, будто тот был его давним приятелем.
   Карпухин расправил листок на столе, пригладил ладонью и долго внимательно изучал столбики чисел, ничего не говорившие ни его сознанию, ни, по-видимому, интуиции, поскольку она и не думала подавать голос. Что-то простое, - повторял он про себя, - что-то очень простое...
   Это не шифр, для шифрованного текста здесь слишком мало чисел, если только не принять, что каждое число соответствует какому-то блоку сведений, и, если так, то без кодовой таблицы делать тут нечего.
   О чем хотел бы Гинзбург сообщить человеку, связанному с "Грезами"? Он, конечно, надеется, что выйдет на свободу, но понимает, насколько эта надежда эфемерна, и значит... Карпухин с самого начала, только взяв в руки листок, подумал, что Гинзбург хочет, чтобы в "Грозах" узнали о его новых идеях, о том, с чем он мог бы прийти к Карелину. Однако, двенадцать чисел - не описание идеи, это тоже понятно.
   Значит, сведения о месте, где хранится информация. Это тоже пришло Карпухину в голову практически сразу. Вопрос в том...
   Компьютер. Конечно, Гинзбург все хранил в своем компьютере - на жестком диске или на сидишках. Прощаясь недавно с Юлей у дома Гинзбургов, Карпухин спросил ее, конечно, есть ли у свекра компьютер. Естественно, ответ был положительным: лет еще семь назад он приобрел в кредит лэптоп и возился с ним все время, когда бывал дома.
   Попытавшись что-то скомбинировать из двенадцати чисел и поняв, что заниматься этим можно до морковкина заговения, Карпухин решил все-таки обратиться за помощью к Юле, хотя и понимал, что, скорее всего, нарвется на отказ.
   - Юля, - сказал он, услышав в трубке звонкий голос, - это Карпухин.
   - Да, - сказала она, - извините, я разговариваю с Беринсоном по другому телефону.
   - Есть что-то новое?
   - Нет, извините...
   - Я перезвоню.
   Не ответив, Юля отключила связь.
   Не будет она говорить со мной, - понял Карпухин. Ни она, ни Маша, жена Гинзбурга, ни, тем более, сын, с которым, похоже, говорить было и вовсе бессмысленно. Карпухин сложил листок, спрятал в бумажник и принялся надевать сандалии, крикнув:
   - Руфочка, я поеду к Гинзбургам в Тель-Авив! Когда вернусь - не знаю.
   - Не заблудись! - отозвалась Руфь, прикрутив воду.
   Вообще-то, Карпухин рисковал - дома у Гинзбургов он мог застать одного Игоря или вовсе никого, но разговаривать по телефону тоже не было смысла, и ему повезло: дверь открыла Юля, а за столом в гостиной расположился мужчина лет тридцати, совершенно лысый, но с коротенькой черной бородкой клинышком. На мужчине была майка с изображением башен-близнецов и надписью REMEMBER и мятые длинные шорты - типичная израильская летняя одежда. На столе лежал раскрытый ноутбук, на экране которого Карпухин разглядел довольно мелкий ивритский текст.