Страница:
— Если ваша планета окажется недостаточно безумной, — предупредил я, — патента вам не видать, а судебного иска вы не избежите ни при каких обстоятельствах.
— Как знать, Шекет, как знать… — пробормотал изобретатель, довольно потирая руки.
Терра Бурбакиана, если смотреть на нее из космоса, оказалась милой планетой, напоминавшей Землю. Впрочем, это обстоятельство не могло меня успокоить. Наверняка коварный изобретатель снабдил свое детище свойствами, способными довести до белого каления даже такого спокойного и уравновешенного человека, как я.
Звездолет опустился на лесной опушке, и я первым делом проверил, с какой скоростью здесь распространяется звук. Мой крик, усиленный динамиками, отразился от кроны дерева, неподалеку от которого мы совершили посадку, и я услышал собственный голос, искаженный и потому далекий от совершенства.
— Со звуком все в порядке, — ехидно сказал Бурбакис. — Пошли, Шекет, а то пропустите самое интересное.
Мы вышли из звездолета, и я увидел… Это было зрелище не для слабонервных, и потому я опущу слишком натуралистичные детали. Скажу лишь, что передо мной был огромный ящер, который уплетал за обе щеки ящера поменьше. Повернув голову, ящер издал боевой клич, оставил жертву в покое и вперевалку направился ко мне, решив, должно быть, что Шекет представляет собой более лакомое угощение. Я выхватил лучевик и выстрелил, не задумываясь. Луч не успел высверлить в воздухе огненное отверстие, как ящер исчез, будто его и не было, а вместо него я увидел опиравшегося на трость джентльмена, произносившего речь перед толпой своих сторонников. Прежде чем я успел понять, что происходит, лазерный луч ударил джентльмена в грудь, послышалось шипение, и бедняга упал, разрезанный пополам, на руки подоспевших слушателей.
Вторично опущу натуралистические подробности, скажу лишь, что крови было столько, что даже я, находившийся на расстоянии не менее пяти метров, увидел капли ее на своем рукаве. Отбросив лучевик и кляня себя за быстроту реакции, я бросился вперед и оказался… Нет, я не берусь описать это словами, поскольку детали могут опять-таки оказаться слишком натуралистичными. Ощущение же было таким, будто в аду кипели в котлах миллионы грешников, а я сидел на помосте и помешивал это варево огромной разливной ложкой. От воплей у меня заложило уши, но мне почему-то показалось, что в этом гевалте отчетливо выделяется голос моего клиента господина Бурбакиса. Я ничего не имел против того, чтобы он оказался в одном из котлов, но мне нужно было как-то выпутываться, я понимал, что столкнулся со зловредным характером нового изобретения, и без автора мне не справиться.
Не справиться — мне?
Бурбакис наверняка только этого и ждал!
Не дождешься, подумал я и, желая вышибить клин клином, без раздумий бросился в один из котлов — в тот, из которого, как мне казалось, доносился вопль Бурбакиса.
В тот же момент я оказался на огромном лугу, где взад и вперед носились кони и люди. Кони были в латах, а люди — в набедренных повязках, но с оружием, напоминавшим древние русские палицы. Люди с гиканьем кидались на лошадей, а те уворачивались, но звуки ударов показывали, что ловкостью они не отличались, в отличие от представителей этого странного племени гладиаторов. Один из них, размахивая палицей, ринулся на меня, сверкая глазами. Оружия у меня больше не было, но и отступать я не привык, а потому принял боевую позу, выставил вперед ладони и принялся ждать нападения.
Гладиатор налетел на меня, будто астероид на метеоритную пушку, и, конечно, получил удар, от которого палица отлетела в одну сторону, а бедняга — в другую, но я и сам с трудом удержался на ногах, сделал шаг назад и…
Оказался в толпе на стадионе. Народу было столько, что меня сжали со всех сторон, я с трудом мог пошевелиться, и мне ничего не оставалось делать, как смотреть на игроков, бегавших по полю за огромным голубым мячом. Игра была похожа на футбол, но футболом не являлась, поскольку у каждой команды было всего по четыре игрока, один из которых летал над полем на небольшом махолете и ловил мяч, когда тот слишком высоко поднимался в воздух.
Я огляделся по сторонам. Никто не обращал на меня внимания, и я смог рассмотреть зрителей этого странного матча. Вообще говоря, людьми они наверняка не являлись. Похоже, да. Примерно так же, как коренной марсианин похож на жителя Артуба-3. Носы были слишком длинными, уши — слишком маленькими, а руки вообще оказались далеко не у всех, что, однако, не доставляло никому никакого беспокойства.
— Послушайте, — обратился я к одному из зрителей, вопившему что-то нечленораздельное на языке, напоминавшем одновременно литературный английский и бранный энтурекский. — Послушайте, я здесь впервые, не скажете ли вы…
— Не задавайте глупых вопросов, Шекет, — услышал я раздраженный голос Бурбакиса, исходивший, как мне показалось, из желудка болельщика, продолжавшего вопить, не обращая на меня внимания. — Не задавайте глупых вопросов!
— Так это вы! — воскликнул я и попытался схватить болельщика за руку.
Сделав шаг вперед, я оказался в пещере, куда с трудом проникал дневной свет. Вокруг была грязь, валялись какие-то коробки, копошились животные, напоминавшие маленьких утконосов, а неподалеку стоял боевой робот системы «шалаш» — устаревшая модель, с такими я как-то имел дело на одной из планет Альгениба. Справиться с «шалашом» голыми руками смог бы разве что герой древнегреческих мифов или русских былин, а если учесть, что такие герои существовали только в воспаленном воображении народа, то угомонить робота не мог никто, если, конечно, не применял лазерной пушки или хотя бы базуки начала века.
Вы думаете, я испугался? Напрасно. Кое-что я уже успел понять в этой непрекращавшейся катавасии и потому стоял, ожидая событий и сложив руки на груди, как Наполеон при Аустерлице.
Робот повернул ко мне свою морду, похожую на изображение Химеры на Соборе Парижской богоматери, и выдвинул клыки, которыми он обычно расправлялся с иноземными тварями. Меня обуял спортивный азарт — кто, в конце концов, окажется более проворным, я или эта тварь, не соображавшая, что является всего лишь результатом творчества безумного изобретателя Бурбакиса?
Робот бросил клык, я увернулся и…
Оказался на людной городской улице, где, как мне показалось, начался ежегодный карнавал идиотов. Участвовать в этом мероприятии у меня не было никакого желания, и я сделал то, что, возможно, мог сделать и сразу после того, как вышел из звездолета. Закрыл глаза, повернулся и, протянув вперед руки, нащупал холодную поверхность трапа.
Не очень удобно подниматься по металлической лестнице с закрытыми глазами, но я с этим справился и минуту спустя сидел в пилотском кресле, ожидая возвращения господина изобретателя.
— Ну что? Каково? — воскликнул Бурбакис, ввалившись в рубку следом за мной. — Впечатляет? Разве это не безумно интересно?
— Если безумие определяется интересом, то, конечно, — кивнул я.
— Когда вы догадались, в чем суть изобретения? — спросил Бурбакис.
— Сразу, — сказал я, чуть погрешив против истины. — Правда, последовательность исторических событий несколько произвольна…
— Не я ее определяю! — воскликнул изобретатель. — Это ведь все совершенно случайно! Интерференция, понимаете ли…
— Понятно, — кивнул я. — Вы ведь на самом деле не создали планету, а взяли уже готовую, верно? Вы только консервировали ее историю. Вытащили из прошлого, использовав колодцы времени, и расположили слоями, будто пирог. Делаешь шаг и оказываешься в одной эпохе, еще шаг — и ты уже в другом времени.
— Гм… — сказал Бурбакис. — Не совсем так, но похоже. Как вы полагаете, Шекет, Терру Бурбакиану можно использовать в качестве музея? Брать билеты с туристов?
— Только после того, как получите патент, — твердо сказал я.
— Когда же я его получу? — быстро спросил Бубракис.
— Никогда! Идея ваша безумна, согласен, но недостаточно безумна, чтобы заслужить право на жизнь. В выдаче патента отказано.
Кажется, Бурбакис хотел меня убить. Впрочем, он быстро одумался и всю свою злость выместил на кнопке старта, которую вдавил в панель управления с такой силой, будто имел намерение пробить дыру. Звездолет взлетел с Терры Бурбакианы, но вместо того, чтобы взять курс на Цереру, направился в противоположную сторону.
ПЛАНЕТА МЕСТИ
БЕСЕДА С СОБОЙ
— Как знать, Шекет, как знать… — пробормотал изобретатель, довольно потирая руки.
Терра Бурбакиана, если смотреть на нее из космоса, оказалась милой планетой, напоминавшей Землю. Впрочем, это обстоятельство не могло меня успокоить. Наверняка коварный изобретатель снабдил свое детище свойствами, способными довести до белого каления даже такого спокойного и уравновешенного человека, как я.
Звездолет опустился на лесной опушке, и я первым делом проверил, с какой скоростью здесь распространяется звук. Мой крик, усиленный динамиками, отразился от кроны дерева, неподалеку от которого мы совершили посадку, и я услышал собственный голос, искаженный и потому далекий от совершенства.
— Со звуком все в порядке, — ехидно сказал Бурбакис. — Пошли, Шекет, а то пропустите самое интересное.
Мы вышли из звездолета, и я увидел… Это было зрелище не для слабонервных, и потому я опущу слишком натуралистичные детали. Скажу лишь, что передо мной был огромный ящер, который уплетал за обе щеки ящера поменьше. Повернув голову, ящер издал боевой клич, оставил жертву в покое и вперевалку направился ко мне, решив, должно быть, что Шекет представляет собой более лакомое угощение. Я выхватил лучевик и выстрелил, не задумываясь. Луч не успел высверлить в воздухе огненное отверстие, как ящер исчез, будто его и не было, а вместо него я увидел опиравшегося на трость джентльмена, произносившего речь перед толпой своих сторонников. Прежде чем я успел понять, что происходит, лазерный луч ударил джентльмена в грудь, послышалось шипение, и бедняга упал, разрезанный пополам, на руки подоспевших слушателей.
Вторично опущу натуралистические подробности, скажу лишь, что крови было столько, что даже я, находившийся на расстоянии не менее пяти метров, увидел капли ее на своем рукаве. Отбросив лучевик и кляня себя за быстроту реакции, я бросился вперед и оказался… Нет, я не берусь описать это словами, поскольку детали могут опять-таки оказаться слишком натуралистичными. Ощущение же было таким, будто в аду кипели в котлах миллионы грешников, а я сидел на помосте и помешивал это варево огромной разливной ложкой. От воплей у меня заложило уши, но мне почему-то показалось, что в этом гевалте отчетливо выделяется голос моего клиента господина Бурбакиса. Я ничего не имел против того, чтобы он оказался в одном из котлов, но мне нужно было как-то выпутываться, я понимал, что столкнулся со зловредным характером нового изобретения, и без автора мне не справиться.
Не справиться — мне?
Бурбакис наверняка только этого и ждал!
Не дождешься, подумал я и, желая вышибить клин клином, без раздумий бросился в один из котлов — в тот, из которого, как мне казалось, доносился вопль Бурбакиса.
В тот же момент я оказался на огромном лугу, где взад и вперед носились кони и люди. Кони были в латах, а люди — в набедренных повязках, но с оружием, напоминавшим древние русские палицы. Люди с гиканьем кидались на лошадей, а те уворачивались, но звуки ударов показывали, что ловкостью они не отличались, в отличие от представителей этого странного племени гладиаторов. Один из них, размахивая палицей, ринулся на меня, сверкая глазами. Оружия у меня больше не было, но и отступать я не привык, а потому принял боевую позу, выставил вперед ладони и принялся ждать нападения.
Гладиатор налетел на меня, будто астероид на метеоритную пушку, и, конечно, получил удар, от которого палица отлетела в одну сторону, а бедняга — в другую, но я и сам с трудом удержался на ногах, сделал шаг назад и…
Оказался в толпе на стадионе. Народу было столько, что меня сжали со всех сторон, я с трудом мог пошевелиться, и мне ничего не оставалось делать, как смотреть на игроков, бегавших по полю за огромным голубым мячом. Игра была похожа на футбол, но футболом не являлась, поскольку у каждой команды было всего по четыре игрока, один из которых летал над полем на небольшом махолете и ловил мяч, когда тот слишком высоко поднимался в воздух.
Я огляделся по сторонам. Никто не обращал на меня внимания, и я смог рассмотреть зрителей этого странного матча. Вообще говоря, людьми они наверняка не являлись. Похоже, да. Примерно так же, как коренной марсианин похож на жителя Артуба-3. Носы были слишком длинными, уши — слишком маленькими, а руки вообще оказались далеко не у всех, что, однако, не доставляло никому никакого беспокойства.
— Послушайте, — обратился я к одному из зрителей, вопившему что-то нечленораздельное на языке, напоминавшем одновременно литературный английский и бранный энтурекский. — Послушайте, я здесь впервые, не скажете ли вы…
— Не задавайте глупых вопросов, Шекет, — услышал я раздраженный голос Бурбакиса, исходивший, как мне показалось, из желудка болельщика, продолжавшего вопить, не обращая на меня внимания. — Не задавайте глупых вопросов!
— Так это вы! — воскликнул я и попытался схватить болельщика за руку.
Сделав шаг вперед, я оказался в пещере, куда с трудом проникал дневной свет. Вокруг была грязь, валялись какие-то коробки, копошились животные, напоминавшие маленьких утконосов, а неподалеку стоял боевой робот системы «шалаш» — устаревшая модель, с такими я как-то имел дело на одной из планет Альгениба. Справиться с «шалашом» голыми руками смог бы разве что герой древнегреческих мифов или русских былин, а если учесть, что такие герои существовали только в воспаленном воображении народа, то угомонить робота не мог никто, если, конечно, не применял лазерной пушки или хотя бы базуки начала века.
Вы думаете, я испугался? Напрасно. Кое-что я уже успел понять в этой непрекращавшейся катавасии и потому стоял, ожидая событий и сложив руки на груди, как Наполеон при Аустерлице.
Робот повернул ко мне свою морду, похожую на изображение Химеры на Соборе Парижской богоматери, и выдвинул клыки, которыми он обычно расправлялся с иноземными тварями. Меня обуял спортивный азарт — кто, в конце концов, окажется более проворным, я или эта тварь, не соображавшая, что является всего лишь результатом творчества безумного изобретателя Бурбакиса?
Робот бросил клык, я увернулся и…
Оказался на людной городской улице, где, как мне показалось, начался ежегодный карнавал идиотов. Участвовать в этом мероприятии у меня не было никакого желания, и я сделал то, что, возможно, мог сделать и сразу после того, как вышел из звездолета. Закрыл глаза, повернулся и, протянув вперед руки, нащупал холодную поверхность трапа.
Не очень удобно подниматься по металлической лестнице с закрытыми глазами, но я с этим справился и минуту спустя сидел в пилотском кресле, ожидая возвращения господина изобретателя.
— Ну что? Каково? — воскликнул Бурбакис, ввалившись в рубку следом за мной. — Впечатляет? Разве это не безумно интересно?
— Если безумие определяется интересом, то, конечно, — кивнул я.
— Когда вы догадались, в чем суть изобретения? — спросил Бурбакис.
— Сразу, — сказал я, чуть погрешив против истины. — Правда, последовательность исторических событий несколько произвольна…
— Не я ее определяю! — воскликнул изобретатель. — Это ведь все совершенно случайно! Интерференция, понимаете ли…
— Понятно, — кивнул я. — Вы ведь на самом деле не создали планету, а взяли уже готовую, верно? Вы только консервировали ее историю. Вытащили из прошлого, использовав колодцы времени, и расположили слоями, будто пирог. Делаешь шаг и оказываешься в одной эпохе, еще шаг — и ты уже в другом времени.
— Гм… — сказал Бурбакис. — Не совсем так, но похоже. Как вы полагаете, Шекет, Терру Бурбакиану можно использовать в качестве музея? Брать билеты с туристов?
— Только после того, как получите патент, — твердо сказал я.
— Когда же я его получу? — быстро спросил Бубракис.
— Никогда! Идея ваша безумна, согласен, но недостаточно безумна, чтобы заслужить право на жизнь. В выдаче патента отказано.
Кажется, Бурбакис хотел меня убить. Впрочем, он быстро одумался и всю свою злость выместил на кнопке старта, которую вдавил в панель управления с такой силой, будто имел намерение пробить дыру. Звездолет взлетел с Терры Бурбакианы, но вместо того, чтобы взять курс на Цереру, направился в противоположную сторону.
ПЛАНЕТА МЕСТИ
— Мне кажется, — вежливо сказал я, — что мы направляемся вовсе не туда, куда нужно.
Это действительно было так. После того, как безумный изобретатель планет Игнас Бурбакис продемонстрировал мне свою Терру Бурбакиану, вполне достойную быть занесенной в Книгу Гиннесса, но абсолютно непригодную для того, чтобы здесь жили нормальные переселенцы, я, естественно, отказал в выдаче патента. Изобретатель гневно сверкнул глазами, и я уже тогда подумал, что вряд ли вернусь домой живым и невредимым. А когда после старта Бурбакис при полном ускорении повернул в сторону, противоположную Солнечной Системе, я понял, что моя интуиция опять не ошиблась.
— Вы ошиблись в прокладке курса, — заметил я, не желая прежде времени вступать с Бурбакисом в открытый конфликт.
— Я не ошибся, Шекет, — сухо сообщил изобретатель и увеличил ускорение до предельного значения, при котором начинают трещать растяжки корпуса. Для пассажиров это не имеет значения, мы-то люди тренированные, но вот корабль может не выдержать подобного с собой обращения и от возмущения способен рассыпаться на части. Как тогда мы доберемся до Цереры или другого небесного тела?
Я сказал об этом Бурбакису, соображая как все же выпутаться из неприятной истории, и получил ответ:
— Не рассыплемся. Видите ли, Шекет, у меня после общения с вами не в порядке нервы…
— Это и видно, — согласился я.
— А в таких случаях, — продолжал изобретатель, — я обычно гоняю свой «Гений» на предельных перегрузках. Это успокаивает.
«Гений», если вы поняли, — название звездолета, на котором безумный изобретатель Бурбакис возил меня показывать свою не менее безумную планету. Хорошее название, сразу показывает, с кем приходится иметь дело.
— К тому же, — не унимался Бурбакис, — после того, как вы нанесли мне тяжелую душевную рану, я просто обязан показать вам планету, идею которой не собираюсь патентовать.
— Вот как? — ехидно спросил я, не сдержав своих чувств. — У вас есть изобретения, которые вы готовы подарить человечеству?
— Человечество обойдется без моих подарков! — воскликнул Бурбакис и уменьшил наконец ускорение, отчего «Гений» глубоко вздохнул и отблагодарил своего хозяина отказом всех бортовых следящих систем. Я бы на его месте просто отказался продолжать полет — в конце концов, даже у неодушевленной техники должно быть чувство собственного достоинства.
— Ну вот, — мрачно сказал я. — Мало того, что вы похитили государственного чиновника при исполнении им служебных обязанностей, так вы еще и не сможете вернуть его обратно, поскольку не будете знать даже собственных координат.
— Спокойно, Шекет, — нервно отозвался Бурбакис. — На Вендетту я могу опуститься и с завязанными глазами. Вы только не говорите под руку.
— Молчу, — сказал я, понимая, что словами все равно делу не поможешь, но слова о том, что Вендетта — не лучшее название для планеты, так и вертелись на моем языке.
В молчании прошло около двух часов, в течение которых изобретатель лишь изредка давал указания бортовому навигатору. Наружные экраны были слепы, а приборы ориентирования показывали чушь, и я понятия не имел, в какой области Галактики мы находились. Оставалось надеяться на то, что интуиция Бурбакиса не уступает моей.
Наконец изобретатель включил тормозные двигатели, за бортом что-то звучно грохнуло, и несколько минут спустя я ощутил легкий толчок — похоже, мы действительно где-то приземлились.
— Прошу вас, Шекет, — сказал Бурбакис и распахнул люк прежде, чем я успел сказать, что здесь, на неизвестной планете, воздух может оказаться смертельно опасным для нашего здоровья.
— Это моя Вендетта, — с радостной улыбкой клинического идиота на губах заявил изобретатель, когда мы выбрались из корабля на зеленый луг — я поклялся бы, что нахожусь на Земле, если бы не был твердо уверен в невозможности этой гипотезы. — И повторяю, Шекет, я не собираюсь просить патент на изобретение этой планеты.
— Зачем же вы меня сюда доставили? — спросил я, оглядываясь по сторонам. У горизонта виднелись корпуса нескольких дальних звездолетов и даже одного военного крейсера постройки середины ХХI века. Как сюда попала эта колымага, собратья которой были списаны в металлолом еще в те годы, когда я работал в зман-патруле?
— Могли бы догадаться, Шекет, — сухо сказал изобретатель. — Это планета моего мщения.
— Вот как? И в чем же, с позволения сказать, заключается месть? То есть, я хотел спросить: чем ваша Вендетта отличается от других землеподобных планет? В чем ее, с позволения сказать, патентная новизна?
— Это черная дыра, Шекет. Мне удалось соединить в одном небесном теле несоединимые, казалось бы, качества. Черная дыра захватывает своим полем тяжести все вокруг и может поглотить даже Вселенную, если будет иметь для этого достаточно времени. Но черная дыра убивает все живое, поскольку обладает, как вы знаете бесконечно большим полем тяжести. С другой стороны, на обычной планете приятно жить, но захватить своим полем тяжести она может лишь мелкие камни, в просторечии именуемые метеоритами.
— Понятно, — прервал я изобретателя, поняв, к чему он клонит. — Вам удалось объединить в одной планете бесконечное поле притяжения черной дыры и комфортные условия для жизни.
— Более того, Шекет! — в экстазе воскликнул Бурбакис. — Более того! Поле тяжести Вендетты избирательно — моя планета притягивает лишь объекты, достойные наказания! Пассажирский лайнер, к примеру, пролетит мимо Вендетты, и капитан даже не заметит планету на бортовых локаторах. Но корабль, капитан которого имел несчастье совершить в отношении меня какую-нибудь подлость, не имеет шансов добраться до цели, даже если маршрут будет проложен в сотне парсеков от моей дорогой Вендетты.
Судя по нездоровому блеску в глазах, Бурбакис мечтал о том, чтобы я спросил, как удалось ему совместить в одном небесном теле столь несовместимые свойства. Но я, естественно, не собирался потакать нездоровым желаниям изобретателя, и смотрел вокруг себя, изображая равнодушное любопытство денди, попавшего на скучный бал с угощением а-ля фуршет.
Естественно, моя тактика привела к цели быстрее, чем это могло бы сделать видимое Бурбакису любопытство. Мое показное равнодушие вывело его из себя, и он воскликнул:
— Из вас, Шекет, эксперт как из меня марсианский кот! Вас ничего не интересует, кроме собственного протертого кресла на Церере! Моя Вендетта — переворот в области планетостроения, а вы смотрите вокруг, будто это какая-то очередная израильская провинция вроде Регула или Альгениба!
— Почему же? — холодно сказал я, почувствовав, что довел-таки изобретателя до нужной кондиции. — Будучи экспертом по безумным изобретениям, я прекрасно понимаю, как вам удалось совместить несовместимое, конструируя Вендетту. Вы разделили противоречивые свойства в пространстве. А также использовали известный в изобретательстве каждому неучу прием квантования. Ваша черная дыра, названная Вендеттой, находится в подпространстве Маркова, а землеподобная планета, также носящая имя Вендетты, обращается около этой черной дыры, находясь при этом в обычном пространстве нашей Галактики. Система остается связанной, поскольку черная дыра на незначительные доли секунды появляется в нашем мире и…
Удрученный вздох Бурбакиса показал, что я, конечно же, правильно описал его изобретение.
— Вендеттой же вы назвали свою систему потому, — продолжал я, — что притягивает она лишь те объекты, которые, по вашему мнению, в чем-то перед вами виноваты. Для этого вы использовали прием…
— Я сам знаю, какой прием я использовал! — взревел изобретатель, оскорбленный в лучших чувствах. — И не нуждаюсь в том, чтобы какие-то эксперты подсказывали мне…
— Ваше изобретение действительно безумно, — добил я Бурбакиса, — но подпадает под статью восемьдесят шесть уголовного кодекса Израиля. Это статья о самосуде, если вы помните. Пятнадцать лет в тюрьме на Весте. Совсем недалеко от Цереры, кстати говоря. Я смогу навещать вас каждую неделю…
— Если вам удастся покинуть Вендетту, — буркнул изобретатель, воображая, что оставил за собой последнее слово.
— Скажите-ка, Бурбакис, почему оказался здесь этот вот старый военный звездолет? — деловито произнес я. — Насколько я понимаю, вас еще на свете не было, когда корабли этого типа списали в металлолом. Когда же его экипаж успел вам насолить?
— А… — сказал изобретатель, проследив за моим взглядом. — Это «Брит», флагман израильского космофлота. Он действительно был списан вскоре после моего рождения. Экипаж — тысяча двести человек. Капитан — Хаим Бурбакис, если вам что-то говорит это имя.
— Вот оно что! — воскликнул я. — Ваш отец! Конечно! Я читал вашу анкету — Хаим Бурбакис бросил свою жену вскоре после рождения ребенка, оставив ее без средств к существованию. Ребенком были вы, верно? Мать воспитала в вас ненависть к отцу, я правильно понимаю? И вы решили: Хаим Бурбакис достоин мести. А тысяча двести человек команды? Они тоже? И кроме того, «Брит» ведь не пропал без вести в глубинах космоса, я точно помню, что корабль был списан, а его командир…
Тут я прикусил себе язык. Черт побери, я не должен был показывать изобретателю, что не сразу понял истинную суть его изобретения! Я чуть не уронил в грязь свое непогрешимое реноме! Оставалось надеяться, что Бурбакис, находившийся в состоянии крайнено возбуждения, не заметил моего мгновенного смущения.
— И вообще, — сказал я, будто продолжая уже начатую мысль, — вы поступили очень мудро, захватывая и подвергая изощренной мести лишь копии своих врагов, а не их оригиналы. Иначе вас действительно могли бы судить за самосуд, который в нашем просвещенном двадцать первом веке…
— Господи, Шекет, — с досадой произнес Бурбакис, — я думал, что хотя бы до этого вы не догадаетесь.
— Я эксперт по безумным изобретениям, — гордо заявил я. — Когда ежедневно разбираешь десятки патентных заявок, поневоле становишься догадливым.
Бурбакис загрустил. Он действительно хотел отомстить мне за то, что я не дал ни единого положительного заключения по его изобретениям. Но какая же это месть, если предмет мщения понимает, что является всего лишь копией, а оригинал в это время спокойно сидит в своем кабинете на Церере и принимает очередного посетителя?
А может, оригиналом все-таки был я, а на Церере сейчас восседал и вел прием Шекет-второй, созданный безумной фантазией Бурбакиса с единственной целью — отомстить обидчику?
— Знаете что? — сказал я задумчиво. — Самой изощренной местью с вашей стороны было бы отпустить меня и вернуть на Цереру, чтобы я начал разбираться с тем, другим, Шекетом, кто из нас реальный, а кто — копия для мщения.
— Как вы догадались? — спросил наконец Бурбакис, не сумев преодолеть собственное любопытство.
— А, — я пожал плечами. — Полтораста лет назад японцы придумали нечто подобное. Конечно, куда примитивнее, чем ваша Вендетта… На предприятиях была комната, где стояло чучело начальника и куда каждый недовольный мог прийти, чтобы двинуть шефе по уху и сказать вслух все, что думает… Ваш случай посложнее, но ведь и время другое.
Бурбакис смерил меня испепеляющим взглядом и надолго замолчал. Я увидел, как из леса, стоявшего в сотне метров от места посадки «Гения», вышел человек и направился в нашу сторону. Почему-то мне показалось, что это была копия Хаима Бурбакиса, созданная для удовлетворения сыновнего гнева господина изобретателя. Присутствовать при семейной сцене у меня не было никакого желания.
— Вы правы, Шекет, — хихикнул Бурбакис, тоже увидевший отца, — я отправлю вас назад на Цереру. Разбирайтесь там сами с собой, кто из вас эксперт, а кто копия. Это будет хорошая месть! А я приду на прием, чтобы посмотреть, как вы будете препираться. Ха-ха!
Через минуту «Гений» стартовал с Вендетты, а через час молчавший всю дорогу Бурбакис высадил меня на стартовом причале Цереры и улетел, не попрощавшись. Да и к чему было прощания? Мы оба знали, что вскоре встретимся. Я проследил взглядом за удалявшимся «Гением» и поспешил в кабинет, чтобы доказать Ионе Шекету свое право сидеть в кресле эксперта по безумным изобретениям.
Это действительно было так. После того, как безумный изобретатель планет Игнас Бурбакис продемонстрировал мне свою Терру Бурбакиану, вполне достойную быть занесенной в Книгу Гиннесса, но абсолютно непригодную для того, чтобы здесь жили нормальные переселенцы, я, естественно, отказал в выдаче патента. Изобретатель гневно сверкнул глазами, и я уже тогда подумал, что вряд ли вернусь домой живым и невредимым. А когда после старта Бурбакис при полном ускорении повернул в сторону, противоположную Солнечной Системе, я понял, что моя интуиция опять не ошиблась.
— Вы ошиблись в прокладке курса, — заметил я, не желая прежде времени вступать с Бурбакисом в открытый конфликт.
— Я не ошибся, Шекет, — сухо сообщил изобретатель и увеличил ускорение до предельного значения, при котором начинают трещать растяжки корпуса. Для пассажиров это не имеет значения, мы-то люди тренированные, но вот корабль может не выдержать подобного с собой обращения и от возмущения способен рассыпаться на части. Как тогда мы доберемся до Цереры или другого небесного тела?
Я сказал об этом Бурбакису, соображая как все же выпутаться из неприятной истории, и получил ответ:
— Не рассыплемся. Видите ли, Шекет, у меня после общения с вами не в порядке нервы…
— Это и видно, — согласился я.
— А в таких случаях, — продолжал изобретатель, — я обычно гоняю свой «Гений» на предельных перегрузках. Это успокаивает.
«Гений», если вы поняли, — название звездолета, на котором безумный изобретатель Бурбакис возил меня показывать свою не менее безумную планету. Хорошее название, сразу показывает, с кем приходится иметь дело.
— К тому же, — не унимался Бурбакис, — после того, как вы нанесли мне тяжелую душевную рану, я просто обязан показать вам планету, идею которой не собираюсь патентовать.
— Вот как? — ехидно спросил я, не сдержав своих чувств. — У вас есть изобретения, которые вы готовы подарить человечеству?
— Человечество обойдется без моих подарков! — воскликнул Бурбакис и уменьшил наконец ускорение, отчего «Гений» глубоко вздохнул и отблагодарил своего хозяина отказом всех бортовых следящих систем. Я бы на его месте просто отказался продолжать полет — в конце концов, даже у неодушевленной техники должно быть чувство собственного достоинства.
— Ну вот, — мрачно сказал я. — Мало того, что вы похитили государственного чиновника при исполнении им служебных обязанностей, так вы еще и не сможете вернуть его обратно, поскольку не будете знать даже собственных координат.
— Спокойно, Шекет, — нервно отозвался Бурбакис. — На Вендетту я могу опуститься и с завязанными глазами. Вы только не говорите под руку.
— Молчу, — сказал я, понимая, что словами все равно делу не поможешь, но слова о том, что Вендетта — не лучшее название для планеты, так и вертелись на моем языке.
В молчании прошло около двух часов, в течение которых изобретатель лишь изредка давал указания бортовому навигатору. Наружные экраны были слепы, а приборы ориентирования показывали чушь, и я понятия не имел, в какой области Галактики мы находились. Оставалось надеяться на то, что интуиция Бурбакиса не уступает моей.
Наконец изобретатель включил тормозные двигатели, за бортом что-то звучно грохнуло, и несколько минут спустя я ощутил легкий толчок — похоже, мы действительно где-то приземлились.
— Прошу вас, Шекет, — сказал Бурбакис и распахнул люк прежде, чем я успел сказать, что здесь, на неизвестной планете, воздух может оказаться смертельно опасным для нашего здоровья.
— Это моя Вендетта, — с радостной улыбкой клинического идиота на губах заявил изобретатель, когда мы выбрались из корабля на зеленый луг — я поклялся бы, что нахожусь на Земле, если бы не был твердо уверен в невозможности этой гипотезы. — И повторяю, Шекет, я не собираюсь просить патент на изобретение этой планеты.
— Зачем же вы меня сюда доставили? — спросил я, оглядываясь по сторонам. У горизонта виднелись корпуса нескольких дальних звездолетов и даже одного военного крейсера постройки середины ХХI века. Как сюда попала эта колымага, собратья которой были списаны в металлолом еще в те годы, когда я работал в зман-патруле?
— Могли бы догадаться, Шекет, — сухо сказал изобретатель. — Это планета моего мщения.
— Вот как? И в чем же, с позволения сказать, заключается месть? То есть, я хотел спросить: чем ваша Вендетта отличается от других землеподобных планет? В чем ее, с позволения сказать, патентная новизна?
— Это черная дыра, Шекет. Мне удалось соединить в одном небесном теле несоединимые, казалось бы, качества. Черная дыра захватывает своим полем тяжести все вокруг и может поглотить даже Вселенную, если будет иметь для этого достаточно времени. Но черная дыра убивает все живое, поскольку обладает, как вы знаете бесконечно большим полем тяжести. С другой стороны, на обычной планете приятно жить, но захватить своим полем тяжести она может лишь мелкие камни, в просторечии именуемые метеоритами.
— Понятно, — прервал я изобретателя, поняв, к чему он клонит. — Вам удалось объединить в одной планете бесконечное поле притяжения черной дыры и комфортные условия для жизни.
— Более того, Шекет! — в экстазе воскликнул Бурбакис. — Более того! Поле тяжести Вендетты избирательно — моя планета притягивает лишь объекты, достойные наказания! Пассажирский лайнер, к примеру, пролетит мимо Вендетты, и капитан даже не заметит планету на бортовых локаторах. Но корабль, капитан которого имел несчастье совершить в отношении меня какую-нибудь подлость, не имеет шансов добраться до цели, даже если маршрут будет проложен в сотне парсеков от моей дорогой Вендетты.
Судя по нездоровому блеску в глазах, Бурбакис мечтал о том, чтобы я спросил, как удалось ему совместить в одном небесном теле столь несовместимые свойства. Но я, естественно, не собирался потакать нездоровым желаниям изобретателя, и смотрел вокруг себя, изображая равнодушное любопытство денди, попавшего на скучный бал с угощением а-ля фуршет.
Естественно, моя тактика привела к цели быстрее, чем это могло бы сделать видимое Бурбакису любопытство. Мое показное равнодушие вывело его из себя, и он воскликнул:
— Из вас, Шекет, эксперт как из меня марсианский кот! Вас ничего не интересует, кроме собственного протертого кресла на Церере! Моя Вендетта — переворот в области планетостроения, а вы смотрите вокруг, будто это какая-то очередная израильская провинция вроде Регула или Альгениба!
— Почему же? — холодно сказал я, почувствовав, что довел-таки изобретателя до нужной кондиции. — Будучи экспертом по безумным изобретениям, я прекрасно понимаю, как вам удалось совместить несовместимое, конструируя Вендетту. Вы разделили противоречивые свойства в пространстве. А также использовали известный в изобретательстве каждому неучу прием квантования. Ваша черная дыра, названная Вендеттой, находится в подпространстве Маркова, а землеподобная планета, также носящая имя Вендетты, обращается около этой черной дыры, находясь при этом в обычном пространстве нашей Галактики. Система остается связанной, поскольку черная дыра на незначительные доли секунды появляется в нашем мире и…
Удрученный вздох Бурбакиса показал, что я, конечно же, правильно описал его изобретение.
— Вендеттой же вы назвали свою систему потому, — продолжал я, — что притягивает она лишь те объекты, которые, по вашему мнению, в чем-то перед вами виноваты. Для этого вы использовали прием…
— Я сам знаю, какой прием я использовал! — взревел изобретатель, оскорбленный в лучших чувствах. — И не нуждаюсь в том, чтобы какие-то эксперты подсказывали мне…
— Ваше изобретение действительно безумно, — добил я Бурбакиса, — но подпадает под статью восемьдесят шесть уголовного кодекса Израиля. Это статья о самосуде, если вы помните. Пятнадцать лет в тюрьме на Весте. Совсем недалеко от Цереры, кстати говоря. Я смогу навещать вас каждую неделю…
— Если вам удастся покинуть Вендетту, — буркнул изобретатель, воображая, что оставил за собой последнее слово.
— Скажите-ка, Бурбакис, почему оказался здесь этот вот старый военный звездолет? — деловито произнес я. — Насколько я понимаю, вас еще на свете не было, когда корабли этого типа списали в металлолом. Когда же его экипаж успел вам насолить?
— А… — сказал изобретатель, проследив за моим взглядом. — Это «Брит», флагман израильского космофлота. Он действительно был списан вскоре после моего рождения. Экипаж — тысяча двести человек. Капитан — Хаим Бурбакис, если вам что-то говорит это имя.
— Вот оно что! — воскликнул я. — Ваш отец! Конечно! Я читал вашу анкету — Хаим Бурбакис бросил свою жену вскоре после рождения ребенка, оставив ее без средств к существованию. Ребенком были вы, верно? Мать воспитала в вас ненависть к отцу, я правильно понимаю? И вы решили: Хаим Бурбакис достоин мести. А тысяча двести человек команды? Они тоже? И кроме того, «Брит» ведь не пропал без вести в глубинах космоса, я точно помню, что корабль был списан, а его командир…
Тут я прикусил себе язык. Черт побери, я не должен был показывать изобретателю, что не сразу понял истинную суть его изобретения! Я чуть не уронил в грязь свое непогрешимое реноме! Оставалось надеяться, что Бурбакис, находившийся в состоянии крайнено возбуждения, не заметил моего мгновенного смущения.
— И вообще, — сказал я, будто продолжая уже начатую мысль, — вы поступили очень мудро, захватывая и подвергая изощренной мести лишь копии своих врагов, а не их оригиналы. Иначе вас действительно могли бы судить за самосуд, который в нашем просвещенном двадцать первом веке…
— Господи, Шекет, — с досадой произнес Бурбакис, — я думал, что хотя бы до этого вы не догадаетесь.
— Я эксперт по безумным изобретениям, — гордо заявил я. — Когда ежедневно разбираешь десятки патентных заявок, поневоле становишься догадливым.
Бурбакис загрустил. Он действительно хотел отомстить мне за то, что я не дал ни единого положительного заключения по его изобретениям. Но какая же это месть, если предмет мщения понимает, что является всего лишь копией, а оригинал в это время спокойно сидит в своем кабинете на Церере и принимает очередного посетителя?
А может, оригиналом все-таки был я, а на Церере сейчас восседал и вел прием Шекет-второй, созданный безумной фантазией Бурбакиса с единственной целью — отомстить обидчику?
— Знаете что? — сказал я задумчиво. — Самой изощренной местью с вашей стороны было бы отпустить меня и вернуть на Цереру, чтобы я начал разбираться с тем, другим, Шекетом, кто из нас реальный, а кто — копия для мщения.
— Как вы догадались? — спросил наконец Бурбакис, не сумев преодолеть собственное любопытство.
— А, — я пожал плечами. — Полтораста лет назад японцы придумали нечто подобное. Конечно, куда примитивнее, чем ваша Вендетта… На предприятиях была комната, где стояло чучело начальника и куда каждый недовольный мог прийти, чтобы двинуть шефе по уху и сказать вслух все, что думает… Ваш случай посложнее, но ведь и время другое.
Бурбакис смерил меня испепеляющим взглядом и надолго замолчал. Я увидел, как из леса, стоявшего в сотне метров от места посадки «Гения», вышел человек и направился в нашу сторону. Почему-то мне показалось, что это была копия Хаима Бурбакиса, созданная для удовлетворения сыновнего гнева господина изобретателя. Присутствовать при семейной сцене у меня не было никакого желания.
— Вы правы, Шекет, — хихикнул Бурбакис, тоже увидевший отца, — я отправлю вас назад на Цереру. Разбирайтесь там сами с собой, кто из вас эксперт, а кто копия. Это будет хорошая месть! А я приду на прием, чтобы посмотреть, как вы будете препираться. Ха-ха!
Через минуту «Гений» стартовал с Вендетты, а через час молчавший всю дорогу Бурбакис высадил меня на стартовом причале Цереры и улетел, не попрощавшись. Да и к чему было прощания? Мы оба знали, что вскоре встретимся. Я проследил взглядом за удалявшимся «Гением» и поспешил в кабинет, чтобы доказать Ионе Шекету свое право сидеть в кресле эксперта по безумным изобретениям.
БЕСЕДА С СОБОЙ
— А, это ты, — пробормотал оригинал, когда я пинком ноги открыл дверь и ввалился в кабинет, где Шекет наговаривал на компьютер очередное отрицательное заключение об изобретении Бурбакиса. — Входи, входи.
— В комнату или в тебя? — поинтересовался я.
— И туда, и туда. Ты как предпочитаешь — полностью раствориться в моем подсознании или оставить за собой некоторую степень автономности?
— Предпочту автономность, — заявил я. — Надо же, чтобы кто-то учил тебя не делать глупостей.
— Сомнительное умозаключение, — хмыкнул Шекет Первый. — Впрочем, неважно. Ты ж понимаешь, что я в любом случае смогу с тобой справиться. Приоритетное право еще не отменено, к счастью.
Это он верно подметил. Но и я, возвращаясь с Вендетты и проигрывая в уме различные варианты наших будущих отношений, не забыл о приоритетном праве, созданном в 2012 году, когда, если кто помнит, в моду на короткое время вошла дурацкая идея иметь дома клонированных близнецов собственного производства.
Если мне самому не изменяет память, законодателем моды стал известный в то время футболист Массимо Розетти, выступавший за сборную России. С его помощью команда выиграла Кубок то ли Европы, то Азии, то ли вообще Северного полушария, и болельщики не давали бедняге прохода. Думаете, просили автографы? Ничуть не бывало. Где бы форвард ни появлялся, его встречали транспаранты: «Розетти, убирайся домой! », «России не нужен Розетти! » и «Мы сами способны! », причем на что именно способны русские, никогда не уточнялось.
Короче говоря, Массимо Розетти, заработавший в России пять триллионов рублей, что составляло шестнадцать миллионов долларов, решил пустить деньги по ветру и заказал в Рочестерском институте собственного клонированного двойника. Если вы думаете, что введенный в 2002 году мораторий ООН на клонирование людей хоть кого-нибудь отвратил от этого занятия, то вы не знаете, что представлял собой мир в начале нашего века. Клондайк! И если вы не знаете, что такое Клондайк, то мои объяснения вам не помогут, потому что я сам смутно припоминаю, что это область то ли в Америке, то в Австралии, то на Марсианском Сырте, где аборигены били друг другу морды чаще, чем в любой другой местности. Климат, должно быть, был гнусным. Относительно Марсианского Сырта я это могу точно засвидетельствовать, поскольку сам провел там как-то пару недель и в конце этого недолгого срока готов был драться с кем угодно за место на корабле, летевшем на Землю.
Так вот, клонированный двойник Розетти прибыл в Россию, и футболист начал именно его, незнакомого ни с обстановкой, ни с правилами поведения с этой стране, выпускать на встречи с болельщиками. После того, как клону Розетти третий раз зашили череп, разбитый энтузиастами истинного российского футбола, бедняга взбунтовался и как-то ночью выгнал футболиста из спальни, где тот баловался то ли с невестой, то ли с девицей легкого поведения, то ли с обеими, а по некоторым сведениям, девица легкого поведения и была невестой итальянца. Как бы то ни было, клон не впустил Розетти обратно, а невеста легкого поведения поддержала его в этом начинании, поскольку, как потом выяснилось, клонированные близнецы обладают гораздо большей сексуальной энергией, нежели оригиналы. В причины этого явления я не стану вдаваться — важен факт, он же прецедент.
Розетти подал на своего клона (а по сути — на себя) в суд, но надо же было соображать, с кем имеешь дело! В Москве тогда как раз ввели в очередной раз институт присяжных заседателей, среди которых не оказалось ни одного, кто не видел футболиста в деле — на поле, разумеется, а не в постели. Приговор гласил: клон Розетти обладает всеми правами оригинала, а оригинал лишается не только прав, но даже документов, удостоверяющих личность. И вы знаете, что послужило истинной причиной такого решения? Не поверите: Массимо Розетти заявил на суде, что терпеть не может всяких клонов, выдающих себя за людей. От клонов, дескать, все беды, и он, Розетти, совершил большую ошибку, согласившись пустить этого негодяя в свой дом. Заявление было признано антисемитским, поскольку слово в слово (если, конечно, заменить слово «клон» на слово «еврей») повторяло известное в те годы высказывание какого-то деятеля, осужденного по статье о разжигании национальной розни.
Россия — страна парадоксов; нигде, конечно, клон не смог бы доказать, что именно он является владельцем гражданских прав. Однако прецедент был создан, и впоследствии клоны, во множестве создававшиеся в разных странах по заказам, без заказов, в научных целях и без всякой разумной цели, немедленно отправлялись в Россию, подавали в суд на свой, с позволения сказать, первоисточник и становились настоящими людьми со всеми правами и без каких бы то ни было обязанностей. А российские суды, между прочим, неплохо на этом зарабатывали, поскольку каждое дело влетало истцу в копеечку — тут и взятки прокурорам, и подарки судьям, и попойки со всей коллегией присяжных заседателей.
— В комнату или в тебя? — поинтересовался я.
— И туда, и туда. Ты как предпочитаешь — полностью раствориться в моем подсознании или оставить за собой некоторую степень автономности?
— Предпочту автономность, — заявил я. — Надо же, чтобы кто-то учил тебя не делать глупостей.
— Сомнительное умозаключение, — хмыкнул Шекет Первый. — Впрочем, неважно. Ты ж понимаешь, что я в любом случае смогу с тобой справиться. Приоритетное право еще не отменено, к счастью.
Это он верно подметил. Но и я, возвращаясь с Вендетты и проигрывая в уме различные варианты наших будущих отношений, не забыл о приоритетном праве, созданном в 2012 году, когда, если кто помнит, в моду на короткое время вошла дурацкая идея иметь дома клонированных близнецов собственного производства.
Если мне самому не изменяет память, законодателем моды стал известный в то время футболист Массимо Розетти, выступавший за сборную России. С его помощью команда выиграла Кубок то ли Европы, то Азии, то ли вообще Северного полушария, и болельщики не давали бедняге прохода. Думаете, просили автографы? Ничуть не бывало. Где бы форвард ни появлялся, его встречали транспаранты: «Розетти, убирайся домой! », «России не нужен Розетти! » и «Мы сами способны! », причем на что именно способны русские, никогда не уточнялось.
Короче говоря, Массимо Розетти, заработавший в России пять триллионов рублей, что составляло шестнадцать миллионов долларов, решил пустить деньги по ветру и заказал в Рочестерском институте собственного клонированного двойника. Если вы думаете, что введенный в 2002 году мораторий ООН на клонирование людей хоть кого-нибудь отвратил от этого занятия, то вы не знаете, что представлял собой мир в начале нашего века. Клондайк! И если вы не знаете, что такое Клондайк, то мои объяснения вам не помогут, потому что я сам смутно припоминаю, что это область то ли в Америке, то в Австралии, то на Марсианском Сырте, где аборигены били друг другу морды чаще, чем в любой другой местности. Климат, должно быть, был гнусным. Относительно Марсианского Сырта я это могу точно засвидетельствовать, поскольку сам провел там как-то пару недель и в конце этого недолгого срока готов был драться с кем угодно за место на корабле, летевшем на Землю.
Так вот, клонированный двойник Розетти прибыл в Россию, и футболист начал именно его, незнакомого ни с обстановкой, ни с правилами поведения с этой стране, выпускать на встречи с болельщиками. После того, как клону Розетти третий раз зашили череп, разбитый энтузиастами истинного российского футбола, бедняга взбунтовался и как-то ночью выгнал футболиста из спальни, где тот баловался то ли с невестой, то ли с девицей легкого поведения, то ли с обеими, а по некоторым сведениям, девица легкого поведения и была невестой итальянца. Как бы то ни было, клон не впустил Розетти обратно, а невеста легкого поведения поддержала его в этом начинании, поскольку, как потом выяснилось, клонированные близнецы обладают гораздо большей сексуальной энергией, нежели оригиналы. В причины этого явления я не стану вдаваться — важен факт, он же прецедент.
Розетти подал на своего клона (а по сути — на себя) в суд, но надо же было соображать, с кем имеешь дело! В Москве тогда как раз ввели в очередной раз институт присяжных заседателей, среди которых не оказалось ни одного, кто не видел футболиста в деле — на поле, разумеется, а не в постели. Приговор гласил: клон Розетти обладает всеми правами оригинала, а оригинал лишается не только прав, но даже документов, удостоверяющих личность. И вы знаете, что послужило истинной причиной такого решения? Не поверите: Массимо Розетти заявил на суде, что терпеть не может всяких клонов, выдающих себя за людей. От клонов, дескать, все беды, и он, Розетти, совершил большую ошибку, согласившись пустить этого негодяя в свой дом. Заявление было признано антисемитским, поскольку слово в слово (если, конечно, заменить слово «клон» на слово «еврей») повторяло известное в те годы высказывание какого-то деятеля, осужденного по статье о разжигании национальной розни.
Россия — страна парадоксов; нигде, конечно, клон не смог бы доказать, что именно он является владельцем гражданских прав. Однако прецедент был создан, и впоследствии клоны, во множестве создававшиеся в разных странах по заказам, без заказов, в научных целях и без всякой разумной цели, немедленно отправлялись в Россию, подавали в суд на свой, с позволения сказать, первоисточник и становились настоящими людьми со всеми правами и без каких бы то ни было обязанностей. А российские суды, между прочим, неплохо на этом зарабатывали, поскольку каждое дело влетало истцу в копеечку — тут и взятки прокурорам, и подарки судьям, и попойки со всей коллегией присяжных заседателей.