Страница:
Когда я, будучи студентом Еврейского университета, знакомился с документами того периода, клонирование людей было уже повсеместно запрещено, а клоны успели вымереть подобно динозаврам, поскольку, даже обладая всеми правами, оказались не способны выдержать навязанный им цивилизацией темп жизни. Но прецедентное право никто не отменил, оно сохранилось до наших дней, и я, открывая ногой дверь в собственный кабинет, уже знал, каким образом смогу если не одержать победу над Шекетом номер один, то хотя бы заставить его уважать собственную копию как самого себя. А может, и любить.
Мне не пришло в голову в тот момент, что Шекет-первый, будучи, по сути, мной и никем другим, думал в тот момент о том же самом прецедентно-приоритетном праве и полагал, что легко побьет меня моим оружием.
— Что ж, входи, — предложил Шекет-первый и раскрыл мне свои мысленные объятия.
Я вошел, и возникла новая личность, состоявшая из двух равных половинок.
— Ну, — сказала одна половинка, — я буду главным, поскольку был всегда, а тебя создал в преступных целях безумный изобретатель Бурбакис.
— Ну, — сказала другая половинка Шекета, — главным буду я, потому что меня создали, пользуясь всеми технологическими новинками, а ты был сделан тяп-ляп матерью и отцом, которые вовсе не думали о чистоте производимого ими опыта. Кстати, это записано в приоритетном праве, читай решение Мосгорсуда от 29 января 2012 года, где сказано…
— Знаю я, что там сказано! — воскликнула первая половинка. — И именно поэтому все права на Шекета должны принадлежать мне, поскольку приоритет определяется по времени создания, а я, как ты сам только что признал, старше тебя на пятьдесят…
— Черта с два! — перебила вторая половина. — Право на интеллектуальную собственность определяется не по времени рождения физического тела, а по времени возникновения новой интеллектуальной единицы, каковой являюсь я…
— Но поскольку речь идет о владении именно физическим телом Шекета, а не его интеллектом, время нужно исчислять именно…
— Ничего подобного! Физическое тело вторично и достанется тому, кто имеет приоритет в области интеллекта…
Минут через десять обе мои половинки поняли, что оказались в замкнутом круге, ибо ссылались на одно и то же прецедентное решение, которое было противоречиво в самой основе, ибо судьи так и не поняли, что интеллект может существовать и без тела, а вот тело без интеллекта подобно младенцу, которого никто и никогда, естественно, не наделял никакими правами.
— Перерыв, — сказал Шекет-один.
— Перерыв, — согласился Шекет-два.
Они подняли тело Шекета и повели его в буфет, чтобы насытить перед новыми сражениями за интеллектуальную собственность. И хорошо, что повели именно в буфет, а не в ресторан, потому что иначе я не стал бы самим собой, а вы не читали бы сейчас этой главы моих воспоминаний. Дело в том, что в ресторане посетителей обслуживали роботы-официанты, завезенные с Ганимеда и ничего не понимавшие в жизни, кроме «подай, отнеси» да еще «чаевых недостаточно, господин! » А в буфете работал барменом Антон Чечик, вышедший на пенсию юрист, который еще в юности мечтал трудиться на ниве общественного питания. Судьей же он стал по недоразумению, когда компьютер перепутал файлы и вместо кулинарного определил беднягу-абитуриента в юридический колледж. Спорить с компьютером в те давние годы не решался даже престарелый Билл Гейтс, так что Чечику и в голову не пришло сопротивляться навязанному ему решению. Юристом, впрочем, он был замечательным, и потому многие сотрудники Института безумных изобретений обращались к нему за советами и рекомендациями.
Оба Шекета, естественно, сначала заказали коктейль (один), а потом изложили свои претензии (в двух экземплярах). Чечик посмотрел Шекету (Шекет — это я, если вы еще не забыли) сначала в левый глаз, потом в правый, кивнул сам себе и изрек свой судейский вердикт:
— Шекет рожденный обладает правом совещательного голоса, а Шекет созданный обладает правом голоса решающего. Совещательный голос не предполагает решения, а решающий не предполагает права на обсуждение. Это следует из прецедентного приговора Мосгорсода по делу…
— Меня это устраивает, — быстро заявил Шекет-первый, сразу сообразивший, что решение будет приниматься Шекетом-вторым только и исключительно по его, Шекета-первого, соображениям.
— Меня это устраивает, — быстро заявил Шекет-второй, сразу сообразивший, что, принимая решение, он будет избавлен от моральной ответственности за возможную ошибку.
— За это нужно выпить, — философски заметил бывший судья, Шекет-первый обсудил эту проблему, понял, что пить — полезно, передал эти сведения Шекету-второму, и тот принял решение выпить, не закусывая, поскольку проблема закуски Шекетом-первым не обсуждалась.
Вот так я опять стал самим собой, но все-таки, принимая с тех пор то или иное решение, ощущаю некое внутреннее неудобство. Мне все время кажется, что решение возникает помимо моей воли. Такое неудобство возникло у меня, к примеру, когда ко мне на прием явился изобретатель со странным именем Пук Дан Шай.
БЕЗУМНЫЙ И СУМАСШЕДШИЙ
ЧУЖОЕ СЧАСТЬЕ
Мне не пришло в голову в тот момент, что Шекет-первый, будучи, по сути, мной и никем другим, думал в тот момент о том же самом прецедентно-приоритетном праве и полагал, что легко побьет меня моим оружием.
— Что ж, входи, — предложил Шекет-первый и раскрыл мне свои мысленные объятия.
Я вошел, и возникла новая личность, состоявшая из двух равных половинок.
— Ну, — сказала одна половинка, — я буду главным, поскольку был всегда, а тебя создал в преступных целях безумный изобретатель Бурбакис.
— Ну, — сказала другая половинка Шекета, — главным буду я, потому что меня создали, пользуясь всеми технологическими новинками, а ты был сделан тяп-ляп матерью и отцом, которые вовсе не думали о чистоте производимого ими опыта. Кстати, это записано в приоритетном праве, читай решение Мосгорсуда от 29 января 2012 года, где сказано…
— Знаю я, что там сказано! — воскликнула первая половинка. — И именно поэтому все права на Шекета должны принадлежать мне, поскольку приоритет определяется по времени создания, а я, как ты сам только что признал, старше тебя на пятьдесят…
— Черта с два! — перебила вторая половина. — Право на интеллектуальную собственность определяется не по времени рождения физического тела, а по времени возникновения новой интеллектуальной единицы, каковой являюсь я…
— Но поскольку речь идет о владении именно физическим телом Шекета, а не его интеллектом, время нужно исчислять именно…
— Ничего подобного! Физическое тело вторично и достанется тому, кто имеет приоритет в области интеллекта…
Минут через десять обе мои половинки поняли, что оказались в замкнутом круге, ибо ссылались на одно и то же прецедентное решение, которое было противоречиво в самой основе, ибо судьи так и не поняли, что интеллект может существовать и без тела, а вот тело без интеллекта подобно младенцу, которого никто и никогда, естественно, не наделял никакими правами.
— Перерыв, — сказал Шекет-один.
— Перерыв, — согласился Шекет-два.
Они подняли тело Шекета и повели его в буфет, чтобы насытить перед новыми сражениями за интеллектуальную собственность. И хорошо, что повели именно в буфет, а не в ресторан, потому что иначе я не стал бы самим собой, а вы не читали бы сейчас этой главы моих воспоминаний. Дело в том, что в ресторане посетителей обслуживали роботы-официанты, завезенные с Ганимеда и ничего не понимавшие в жизни, кроме «подай, отнеси» да еще «чаевых недостаточно, господин! » А в буфете работал барменом Антон Чечик, вышедший на пенсию юрист, который еще в юности мечтал трудиться на ниве общественного питания. Судьей же он стал по недоразумению, когда компьютер перепутал файлы и вместо кулинарного определил беднягу-абитуриента в юридический колледж. Спорить с компьютером в те давние годы не решался даже престарелый Билл Гейтс, так что Чечику и в голову не пришло сопротивляться навязанному ему решению. Юристом, впрочем, он был замечательным, и потому многие сотрудники Института безумных изобретений обращались к нему за советами и рекомендациями.
Оба Шекета, естественно, сначала заказали коктейль (один), а потом изложили свои претензии (в двух экземплярах). Чечик посмотрел Шекету (Шекет — это я, если вы еще не забыли) сначала в левый глаз, потом в правый, кивнул сам себе и изрек свой судейский вердикт:
— Шекет рожденный обладает правом совещательного голоса, а Шекет созданный обладает правом голоса решающего. Совещательный голос не предполагает решения, а решающий не предполагает права на обсуждение. Это следует из прецедентного приговора Мосгорсода по делу…
— Меня это устраивает, — быстро заявил Шекет-первый, сразу сообразивший, что решение будет приниматься Шекетом-вторым только и исключительно по его, Шекета-первого, соображениям.
— Меня это устраивает, — быстро заявил Шекет-второй, сразу сообразивший, что, принимая решение, он будет избавлен от моральной ответственности за возможную ошибку.
— За это нужно выпить, — философски заметил бывший судья, Шекет-первый обсудил эту проблему, понял, что пить — полезно, передал эти сведения Шекету-второму, и тот принял решение выпить, не закусывая, поскольку проблема закуски Шекетом-первым не обсуждалась.
Вот так я опять стал самим собой, но все-таки, принимая с тех пор то или иное решение, ощущаю некое внутреннее неудобство. Мне все время кажется, что решение возникает помимо моей воли. Такое неудобство возникло у меня, к примеру, когда ко мне на прием явился изобретатель со странным именем Пук Дан Шай.
БЕЗУМНЫЙ И СУМАСШЕДШИЙ
Я надеялся, что безумный изобретатель планет господин Бурбакис оставит меня в покое. Во всяком случае, вот уже месяц он не докучал мне своими посещениями. Возможно, занимался тем, что писал на меня жалобу. Ну и ладно. Жалоба придает государственному чиновнику некую самодостаточность, и вторая половина моего я была с этим полностью согласна.
Мы — два моих я — предавались воспоминаниям о том, как Бурбакис третировал нас своими проектами, и когда воспоминания достигли кульминационной точки, дверь произнесла раздраженно:
— К вам Пук Дан Шай. Впустить?
Обычно дверь не раздражалась по всяким пустякам вроде прибытия очередного клиента. Дверь на то и запрограммирована, чтобы не впускать без доклада и сообщать о посетителях. Если уж в голосе двери слышалось раздражение, это свидетельствовало о том, что новый посетитель попытался применить физическое воздействие, чтобы проникнуть в кабинет, не сообщив о себе заранее. Мне это не понравилось, второй моей половине — тоже.
— Впустить, — сказал я. — И поставить экран. Посетитель огнедышащий, судя по имени?
— Нет, — сообщила дверь. — Гуманоид.
— Тогда не нужно экрана, сам справлюсь.
Своим занудным скрипом дверь выразила сомнение в моих физических возможностях, но на подобную мелочь я уже давно не обращал внимания. Посетитель вошел с таким видом, будто он был Наполеоном Бонапартом, а я — французским народом, по гроб жизни благодарным явлению правителя.
Это действительно был гуманоид. Более того, человек — но какой! Роста в нем оказалось два метра сорок три сантиметра, я определил это точно, поскольку посетитель, войдя, задел макушкой висевшее под потолком знамя Зман-патруля, память о моей службе в этой замечательной организации. Масса посетителя превышала два центнера, и это я тоже легко определил по тому, как взвизгнули и прогнулись биметаллические пластины пола.
— Пук Дан Шай, — басом, срывающимся в инфразвук, сказал клиент и протянул мне через стол для пожатия свою ладонь, похожую на ковш метеоритной ловушки.
— Иона Шекет, — представился я, делая вид, что не замечаю протянутой руки, и не упоминая о том, что на самом деле представляю собой две равноправные личности, прекрасно уживающиеся друг с другом. — Если у вас есть заявка на безумное изобретение, готов вас выслушать.
— У меня нет никаких изобретений — ни безумных, ни обычных! — воскликнул Пук Дан Шай. — Терпеть не могу ничего, связанного с техникой!
— Зачем же вы тогда проделали путь с Земли до Цереры, записались на прием, довели мою дверь до истерики?..
— Объясняю, — заявил клиент. — Я, видите ли, главный врач клинической лечебницы для душевнобольных представителей цивилизаций Третьего галактического рукава. Это региональная клиника, принимаем мы только рожденных, а не отпочковавшихся, только дышащих, а не жаброносящих, поскольку специфика лечения предполагает…
— Замечательно! — воскликнул я. — Всегда мечтал посмотреть на психов с разных планет! Непременно побываю в вашей клинике — в качестве гостя, само собой разумеется. Вы здесь проездом, я вас верно понял?
— Неверно, — ухнул Пук Дан Шай. — Я специально проделал путь от Альтрогениба Второго, чтобы предложить вам проект, который прославит ваш Институт не только в пределах Третьего рукава, но даже в соседних галактиках.
— Вы же только что сказали…
— Да, я не изобретатель! Но в моей клинике лежат десятки разумных существ, мания которых заключается в том, что они воображают себя именно и только великими изобретателями прошлого, настоящего и будущего.
— Понятно, — вздохнул я. — Извините, вы неправильно поняли название нашего института. Безумное изобретение, согласно стандарту, — это ни в коем случае не изобретение, сделанное психом! Изобретение должно быть безумным настолько, насколько в свое время была безумной теория относительности или квантовая механика, или пространственная хронодинамика, или… В общем, вы меня понимаете?
— Я вас — да, а вы меня — еще нет, — холодно отпарировал Пук Дан Шай. — Изобретения моих психов никуда не годятся, это верно. Но прошу учесть, господин Шекет, что у меня лежат выдающиеся умы, которые воображают себя изобретателями, не умея изобретать. А также выдающиеся писатели, не умеющие связать два слова. И еще великие полководцы, не знающие, как руководить ротой. С полководцами и писателями все ясно — их мы лечим, поскольку полководческий и писательский таланты — от Бога. Но изобретатели! Их-то можно обучить, поскольку существует всеми признанная теория, в которой я, к сожалению, ничего не понимаю, но вы-то, Шекет, обязаны разбираться, как золотарь в дерьме! Что скажете на это?
И Пук Дан Шай ткнул в меня своим длинным пальцем, более похожим на стальной прут.
— Повторите, — сказал я, потирая ушибленную грудь.
— Почему в эксперты идут самые тупые? — будто бы про себя проговорил посетитель. — Повторяю. Есть разумное существо с отклонениями в психике. Диагноз: мания величия в области изобретательства. Можно вылечить и выпустить. А можно обучить — ведь это действительно умные существа, способные обучаться чему угодно! И тогда…
— Вы полагаете, — задумчиво сказал я, — что если сумасшедшего изобретателя обучить теории, то его изобретения…
— Это будут поистине гениальные безумные изобретения! — воскликнул Пук Дан Шай и стукнул по столу кулаком, отчего мой компьютер в ужасе отпрыгнул в угол кабинета и заявил, что отказывается работать в условиях повышенной сейсмической опасности.
— Итак, — продолжал Пук Дан Шай, немного успокоившись, — мы с вами объединяем усилия. Я предоставляю материал, отбирая наиболее перспективных больных. Вы обучаете их теории изобретательства. Они создают безумные изобретения. Прибыль мы делим пополам, поскольку клиенты моей клиники лишены всех прав, в том числе и авторских.
— Я нахожусь на государственной службе, — напомнил я-первый, в то время как я-второй упорно пытался оттеснить меня-первого от управления органами речи и готов был согласиться на сомнительное предложение. — То, что вы предлагаете, является…
— Ну хорошо — прибыль поделим между мной и государством! — пожал плечами Пук Дан Шай. — Кстати, я с удовольствием осмотрю вас на предмет выявления психических отклонений. Впервые встречаю человека, готового отдать государству прибыль от сугубо частного предприятия!
— Перейдем к делу, — торопливо сказал я.
Я почти уверен, что вы никогда не были в частных клинических больницах для умалишенных представителей инопланетного разума — ни в Третьем рукаве, ни в каком ином. Иначе вы бы сейчас не читали мои мемуары, а сами проводили время в соответствующей палате под присмотром дюжих санитаров, по сравнению с которыми Пук Дан Шай выглядел младенцем.
Палаты, ясное дело, были оборудованы по последнему слову психиатрической техники. Моим первым учеником оказался полоумный изобретатель с Реупагонды Акуманиты Девятой, вообразивший себя великим Футируганом Первым, придумавшим когда-то для этой планеты ментальную пленку, отгородившую ее от всей Вселенной. На самом деле звали психа Иуркаподом с каким-то порядковым номером, который менялся в зависимости от времени суток, и потому я его и запоминать не стал.
Главная проблема заключалась в том, что я ни в коем случае не должен был сообщать ученику, что обучаю его именно теории изобретательства. Ведь он-то считал себя достаточно великим в этой области! На помощь мне пришел Пук Дан Шай, заявивший Иуркаподу, развесившему по стенам палаты все свои двенадцать щупалец:
— Мы переходим от лекарственных методов лечения к вербальным. Это Иона Шекет, парамедик, он будет вам давать задания, а вы выполняйте их. Это ни в коем случае не повредит вашим занятиям в области изобретательства.
— Надеюсь! — важно проговорил Иуркапод, выделяя слова в виде жидкой субстанции, стекавшей на пол. — Я сейчас изобретаю гениальную штуку: аппарат для сворачивания звезды в узел.
— Прекрасно, — восхитился я и приступил к делу, нудным голосом прочитав Иуркаподу первую главу из учебника изобретательства для тугослышащих. Безумец был настолько погружен в свои проблемы, что на контрольные вопросы отвечал совершенно механически, и я только поражался его памяти и способности усваивать материал. В конце первого же занятия мы разобрались с главами о физических противоречиях и об идеальном конечном результате, и мне оставалось только надеяться, что новые знания не останутся лежать в сознании сумасшедшего ученика мертвым грузом.
Я провел беспокойную ночь в гостинице Альтрогениба, а утром меня разбудил сам Пук Дан Шай, проревевший у меня над ухом:
— Я вам говорил, Шекет! Только что Иуркапод заявил, что его гениальное изобретение стало еще более гениальным, поскольку сворачивание звезды в узел не является идеальным решением проблемы.
— О какой проблеме речь? — спросил я, протирая глаза.
— Иуркапод, а точнее Футируган Первый, которым он себя воображает, занимался всю жизнь проблемой жизни в искривленных пространствах, — объяснил врач. — Иуркапод, естественно, тоже думал только над этой проблемой, и его идефикс стали звезды, свернутые узлом, причем объяснить, как это сделать реально, он, ясное дело, не мог. Так вот, только что он придумал: нужно не звезды сворачивать в узлы, а узлы пространства разогревать до звездных температур, и тогда…
— Прием наоборот, — кивнул я. — Это мы вчера с ним проходили.
— Как по-вашему, это действительно безумное изобретение? — с надеждой спросил Пук Дан Шай. — Я имею в виду — не сумасшедшее, а именно безумное?
— Пожалуй, — протянул я, представляя себя конструкцию, которую можно было бы сварганить, если действительно увеличить температуру пространственных узлов — этого добра в космосе было более чем достаточно, но пользоваться ими до сих пор было невозможно. Но если сделать так, как предложил Иуркапод… Да это ведь принципиально новый способ общения с существами из параллельных миров! И я как эксперт…
— Отличная идея, — прошептал я. — Не знаю, гениальная ли, но безумная в лучшем смысле — это точно.
— Половина прибыли моя! — заявил Пук Дан Шай, и я поспешил согласиться.
Мы — два моих я — предавались воспоминаниям о том, как Бурбакис третировал нас своими проектами, и когда воспоминания достигли кульминационной точки, дверь произнесла раздраженно:
— К вам Пук Дан Шай. Впустить?
Обычно дверь не раздражалась по всяким пустякам вроде прибытия очередного клиента. Дверь на то и запрограммирована, чтобы не впускать без доклада и сообщать о посетителях. Если уж в голосе двери слышалось раздражение, это свидетельствовало о том, что новый посетитель попытался применить физическое воздействие, чтобы проникнуть в кабинет, не сообщив о себе заранее. Мне это не понравилось, второй моей половине — тоже.
— Впустить, — сказал я. — И поставить экран. Посетитель огнедышащий, судя по имени?
— Нет, — сообщила дверь. — Гуманоид.
— Тогда не нужно экрана, сам справлюсь.
Своим занудным скрипом дверь выразила сомнение в моих физических возможностях, но на подобную мелочь я уже давно не обращал внимания. Посетитель вошел с таким видом, будто он был Наполеоном Бонапартом, а я — французским народом, по гроб жизни благодарным явлению правителя.
Это действительно был гуманоид. Более того, человек — но какой! Роста в нем оказалось два метра сорок три сантиметра, я определил это точно, поскольку посетитель, войдя, задел макушкой висевшее под потолком знамя Зман-патруля, память о моей службе в этой замечательной организации. Масса посетителя превышала два центнера, и это я тоже легко определил по тому, как взвизгнули и прогнулись биметаллические пластины пола.
— Пук Дан Шай, — басом, срывающимся в инфразвук, сказал клиент и протянул мне через стол для пожатия свою ладонь, похожую на ковш метеоритной ловушки.
— Иона Шекет, — представился я, делая вид, что не замечаю протянутой руки, и не упоминая о том, что на самом деле представляю собой две равноправные личности, прекрасно уживающиеся друг с другом. — Если у вас есть заявка на безумное изобретение, готов вас выслушать.
— У меня нет никаких изобретений — ни безумных, ни обычных! — воскликнул Пук Дан Шай. — Терпеть не могу ничего, связанного с техникой!
— Зачем же вы тогда проделали путь с Земли до Цереры, записались на прием, довели мою дверь до истерики?..
— Объясняю, — заявил клиент. — Я, видите ли, главный врач клинической лечебницы для душевнобольных представителей цивилизаций Третьего галактического рукава. Это региональная клиника, принимаем мы только рожденных, а не отпочковавшихся, только дышащих, а не жаброносящих, поскольку специфика лечения предполагает…
— Замечательно! — воскликнул я. — Всегда мечтал посмотреть на психов с разных планет! Непременно побываю в вашей клинике — в качестве гостя, само собой разумеется. Вы здесь проездом, я вас верно понял?
— Неверно, — ухнул Пук Дан Шай. — Я специально проделал путь от Альтрогениба Второго, чтобы предложить вам проект, который прославит ваш Институт не только в пределах Третьего рукава, но даже в соседних галактиках.
— Вы же только что сказали…
— Да, я не изобретатель! Но в моей клинике лежат десятки разумных существ, мания которых заключается в том, что они воображают себя именно и только великими изобретателями прошлого, настоящего и будущего.
— Понятно, — вздохнул я. — Извините, вы неправильно поняли название нашего института. Безумное изобретение, согласно стандарту, — это ни в коем случае не изобретение, сделанное психом! Изобретение должно быть безумным настолько, насколько в свое время была безумной теория относительности или квантовая механика, или пространственная хронодинамика, или… В общем, вы меня понимаете?
— Я вас — да, а вы меня — еще нет, — холодно отпарировал Пук Дан Шай. — Изобретения моих психов никуда не годятся, это верно. Но прошу учесть, господин Шекет, что у меня лежат выдающиеся умы, которые воображают себя изобретателями, не умея изобретать. А также выдающиеся писатели, не умеющие связать два слова. И еще великие полководцы, не знающие, как руководить ротой. С полководцами и писателями все ясно — их мы лечим, поскольку полководческий и писательский таланты — от Бога. Но изобретатели! Их-то можно обучить, поскольку существует всеми признанная теория, в которой я, к сожалению, ничего не понимаю, но вы-то, Шекет, обязаны разбираться, как золотарь в дерьме! Что скажете на это?
И Пук Дан Шай ткнул в меня своим длинным пальцем, более похожим на стальной прут.
— Повторите, — сказал я, потирая ушибленную грудь.
— Почему в эксперты идут самые тупые? — будто бы про себя проговорил посетитель. — Повторяю. Есть разумное существо с отклонениями в психике. Диагноз: мания величия в области изобретательства. Можно вылечить и выпустить. А можно обучить — ведь это действительно умные существа, способные обучаться чему угодно! И тогда…
— Вы полагаете, — задумчиво сказал я, — что если сумасшедшего изобретателя обучить теории, то его изобретения…
— Это будут поистине гениальные безумные изобретения! — воскликнул Пук Дан Шай и стукнул по столу кулаком, отчего мой компьютер в ужасе отпрыгнул в угол кабинета и заявил, что отказывается работать в условиях повышенной сейсмической опасности.
— Итак, — продолжал Пук Дан Шай, немного успокоившись, — мы с вами объединяем усилия. Я предоставляю материал, отбирая наиболее перспективных больных. Вы обучаете их теории изобретательства. Они создают безумные изобретения. Прибыль мы делим пополам, поскольку клиенты моей клиники лишены всех прав, в том числе и авторских.
— Я нахожусь на государственной службе, — напомнил я-первый, в то время как я-второй упорно пытался оттеснить меня-первого от управления органами речи и готов был согласиться на сомнительное предложение. — То, что вы предлагаете, является…
— Ну хорошо — прибыль поделим между мной и государством! — пожал плечами Пук Дан Шай. — Кстати, я с удовольствием осмотрю вас на предмет выявления психических отклонений. Впервые встречаю человека, готового отдать государству прибыль от сугубо частного предприятия!
— Перейдем к делу, — торопливо сказал я.
Я почти уверен, что вы никогда не были в частных клинических больницах для умалишенных представителей инопланетного разума — ни в Третьем рукаве, ни в каком ином. Иначе вы бы сейчас не читали мои мемуары, а сами проводили время в соответствующей палате под присмотром дюжих санитаров, по сравнению с которыми Пук Дан Шай выглядел младенцем.
Палаты, ясное дело, были оборудованы по последнему слову психиатрической техники. Моим первым учеником оказался полоумный изобретатель с Реупагонды Акуманиты Девятой, вообразивший себя великим Футируганом Первым, придумавшим когда-то для этой планеты ментальную пленку, отгородившую ее от всей Вселенной. На самом деле звали психа Иуркаподом с каким-то порядковым номером, который менялся в зависимости от времени суток, и потому я его и запоминать не стал.
Главная проблема заключалась в том, что я ни в коем случае не должен был сообщать ученику, что обучаю его именно теории изобретательства. Ведь он-то считал себя достаточно великим в этой области! На помощь мне пришел Пук Дан Шай, заявивший Иуркаподу, развесившему по стенам палаты все свои двенадцать щупалец:
— Мы переходим от лекарственных методов лечения к вербальным. Это Иона Шекет, парамедик, он будет вам давать задания, а вы выполняйте их. Это ни в коем случае не повредит вашим занятиям в области изобретательства.
— Надеюсь! — важно проговорил Иуркапод, выделяя слова в виде жидкой субстанции, стекавшей на пол. — Я сейчас изобретаю гениальную штуку: аппарат для сворачивания звезды в узел.
— Прекрасно, — восхитился я и приступил к делу, нудным голосом прочитав Иуркаподу первую главу из учебника изобретательства для тугослышащих. Безумец был настолько погружен в свои проблемы, что на контрольные вопросы отвечал совершенно механически, и я только поражался его памяти и способности усваивать материал. В конце первого же занятия мы разобрались с главами о физических противоречиях и об идеальном конечном результате, и мне оставалось только надеяться, что новые знания не останутся лежать в сознании сумасшедшего ученика мертвым грузом.
Я провел беспокойную ночь в гостинице Альтрогениба, а утром меня разбудил сам Пук Дан Шай, проревевший у меня над ухом:
— Я вам говорил, Шекет! Только что Иуркапод заявил, что его гениальное изобретение стало еще более гениальным, поскольку сворачивание звезды в узел не является идеальным решением проблемы.
— О какой проблеме речь? — спросил я, протирая глаза.
— Иуркапод, а точнее Футируган Первый, которым он себя воображает, занимался всю жизнь проблемой жизни в искривленных пространствах, — объяснил врач. — Иуркапод, естественно, тоже думал только над этой проблемой, и его идефикс стали звезды, свернутые узлом, причем объяснить, как это сделать реально, он, ясное дело, не мог. Так вот, только что он придумал: нужно не звезды сворачивать в узлы, а узлы пространства разогревать до звездных температур, и тогда…
— Прием наоборот, — кивнул я. — Это мы вчера с ним проходили.
— Как по-вашему, это действительно безумное изобретение? — с надеждой спросил Пук Дан Шай. — Я имею в виду — не сумасшедшее, а именно безумное?
— Пожалуй, — протянул я, представляя себя конструкцию, которую можно было бы сварганить, если действительно увеличить температуру пространственных узлов — этого добра в космосе было более чем достаточно, но пользоваться ими до сих пор было невозможно. Но если сделать так, как предложил Иуркапод… Да это ведь принципиально новый способ общения с существами из параллельных миров! И я как эксперт…
— Отличная идея, — прошептал я. — Не знаю, гениальная ли, но безумная в лучшем смысле — это точно.
— Половина прибыли моя! — заявил Пук Дан Шай, и я поспешил согласиться.
ЧУЖОЕ СЧАСТЬЕ
Никогда не думал, что сумасшедшие — такие милые существа. И умные — вот что я скажу! Психически больной изобретатель отличается от безумного тем, что не докучает экспертам своими идеями — он даже не знает о том, что на Церере существует Институт Безумных Изобретений, где некий Иона Шекет мучается над оценкой самых удивительных идей в истории человечества. Мысли свои изобретатель-псих излагает лишь роботам-санитарам, вот почему, по моим наблюдениям, в больнице на Альтрогенибе Втором так много автоматов, способных построить вечный двигатель, но абсолютно не умеющих связать опасного пациента, если тот неожиданно начнет буйствовать.
Только это последнее обстоятельство и мешало мне посещать Альтрогенибскую лечебницу чуть ли не ежедневно; уверяю вас, долгая беседа с сумасшедшими изобретателями куда приятнее, чем минутный разговор с амбициозными посетителями нашего Института — один Бурбакис чего стоит!
Выкроив время между составлениями отрицательных заключений (а что еще можно было сказать, например, о предложении распылить Землю, чтобы эта планета не напоминала о мрачных периодах в истории человечества?), я отправился на Альтрогениб Второй, где главный врач Галактической психбольницы Пук Дан Шай встретил меня словами:
— Счастье, Шекет! Сумасшедшее счастье нам привалило!
— В прямом смысле или переносном? — осведомился я.
— В обоих! — воскликнул Пук Дан Шай. — Пойдемте, я проведу вас в палату, где лежит — а если выражаться точно, то бегает — пациент по имени Сто Тридцать Два Плюс.
— На какой это планете разумных существ обозначают числами? — проворчал я, направляясь за главврачом к палате, расположенной в конце длиннейшего коридора.
— На Мигуаре, — отозвался Пук Дан Шай. — Планета в системе Омеги Рыси. Звезда очень холодная, вот аборигенам и приходится…
Что именно приходится делать аборигенам Мигуары, чтобы не умереть от холода, я увидел минуту спустя, когда мы переступили порог странной палаты. В центре ее на растяжках висела самая большая лента Мебиуса, какую я когда-либо видел. По ленте, не останавливаясь ни на секунду, бежал огромных размеров муравей, отличавшийся от земных собратьев не только величиной, но и цветом — иссиня-белым, будто насекомое недавно покрасили несмываемой краской.
— У вас тут зоопарк, дорогой Пук Дан Шай, — ехидно спросил я, — или приличное заведение для разумных психов?
— Сто Тридцать Второй Плюс разумнее нас с вами! — обиделся за своего пациента главврач. — На Мигуаре живет раса разумных муравьев, единственная, кто смог выдержать борьбу за сохранение вида. Мигуарцы вынуждены всю жизнь проводить в движении, останавливаясь только в момент смерти. Неподвижный мигуарец — мертвый мигуарец. А собственных имен у мигуарцев не может быть, ведь муравейник — это коллективный разум.
— Ну хорошо, — сказал я, — что же изобрел Сто Тридцать Второй?
— Сто Тридцать Второй Плюс, — поправил гравврач. — Очень умный псих, скажу я вам. Только вчера начал обучение по вашей системе, успел освоить несколько главных приемов, и вот, пожалуйста…
— Я изобрел Всеобщий Вселенский Генератор Счастья, — послышался у меня в голове скрипучий голос — впечатление было таким, будто звучали кости черепа, создавая внутри черепной коробки гулкий резонанс. — Это гениальное изобретение, которое…
— Понятно-понятно, — быстро сказал я, — ясно, что изобретение ваше гениально. Но в чем его суть?
— Прием квантования, Шекет! Я его выучил вчера вечером, и мне сразу стало ясно, что нужно делать! Дарю вам лично! И лично Пук Дан Шаю! И лично всей моей общине на Мигуаре! И лично…
— Перечислять будете потом, если получите патент, — довольно невежливо перебил я. — Не изволите ли изложить…
— Шекет! — прошипел у меня над ухом Пук Дан Шай, — не забывайте, что перед вами психически больное существо, не нужно его раздражать, имейте терпение.
— Я и не собирался, — пробормотал я, а Сто Тридцать Второй Плюс, сделав неожиданно поворот, начал бежать по ленте Мебиуса в противоположную сторону, причем так быстро, что мне показалось, что сейчас он встретится сам с собой.
— И лично президенту Галактической федерации Асортуманту Диактерию! — завершил перечисление изобретатель и начал наконец излагать идею по существу. Слова возникали в моей голове, будто вспышки света в пустой комнате, и я даже закрыл глаза, чтобы лучше видеть и понимать.
— Что есть счастье? — продолжал рассуждать Сто Тридцать Второй Плюс. — И почему еще никогда никому не удавалось передать другому свое личное ощущение счастья? Да потому, что счастье неделимо! Передав ощущение счастья другой личности, вы перестаете ощущать счастье сами, становитесь несчастным, и количество счастливых разумных существ во Вселенной не увеличивается таким образом ни на одну единицу. Но давайте используем прием квантования, о котором я прочитал на втором видеодиске курса по развитию творческой фантазии. Разделим испытываемое вами ощущение счастья на мельчайшие отрезки длительностью в миллионную долю секунды каждый. Можем мы это сделать?
Поскольку в словесном потоке, извергаемом Сто Тридцать Вторым Плюс, наступила пауза, я понял, что вопрос обращен ко мне, и ответил:
— Конечно. Любое чувство можно разделить на кванты, ну и что из этого? Ваше ощущение счастья от этой процедуры не изменится, а другой от этого счастливее не станет.
— Прием квантования, Шекет, прием квантования! — завопил Сто Тридцать Второй Плюс. — Разве вы перестанете быть счастливым, если отдадите мне не все свое ощущение, а лишь его незначительную часть, мельчайший квант длительностью в миллионную долю секунды? Ни одно разумное существо не способно реагировать на реальность с такой скоростью! Вашего счастья от этого не убудет!
— Но и вашего не прибавится, — пробормотал я, надеясь, что бежавший со скоростью звука изобретатель меня не услышит. Но он немедленно ответил:
— Не прибавится, потому что квант счастья длительностью в миллионную долю секунды я не успею ощутить, вы правы! А если вы мне отдадите не один такой квант, а миллион? Но не подряд, а каждый второй или третий? Что тогда?
Я начал понимать ход мыслей Сто Тридцать Второго Плюс и поразился их гениальной простоте.
— Эффект двадцать пятого кадра! — воскликнул я, не сдержав восхищения.
Мне показалось, что Сто Тридцать Второй Плюс еще быстрее побежал по ленте, догоняя звук собственного возмущения.
— Только не говорите, что приоритет принадлежит не мне! — воскликнул он. — Какой еще двадцать пятый кадр?
Естественно, откуда ему знать? Это ведь из области кино, а классические фильмы на пленке исчезли из обихода несколько десятилетий назад, с изобретением голографических проекторов. Раньше фильмы снимали на ленту и показывали со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Так вот, какой-то тогдашний гений заметил: если врезать после каждого двадцать четвертого кадра еще один — например, с рекламой пива, — то после сеанса зритель непременно воскликнет: «Пиво — великолепный напиток! » И наоборот: если вырезать из каждой ленты один кадр из двадцати четырех, никто этого не заметит, а между тем из вырезанных кадров можно составить новый фильм!
Говорить об этом Сто Тридцать Второму Плюс я не стал. В конце концов, он ведь предлагал поделиться счастьем, а вовсе не кусочком старого целлулоида.
— Хорошая идея, — сказал я. — Вполне безумная.
Стоявший рядом со мной Пук Дан Шай дернулся и наступил мне на ногу — он, видимо, решил, что пациент может обидеться.
— Безумная! — радостно подтвердил Сто Тридцать Второй Плюс. — Но ведь не сумасшедшая, верно?
— Разумеется, — согласился я, покосившись на главного врача.
— Предлагаю немедленные испытания! — прокричал Сто Тридцать Второй Плюс, пробегая мимо меня с такой скоростью, что у меня зарябило в глазах.
Только выразительный взгляд Пук Дан Шая не позволил мне ответить решительным отказом. Хватит с меня испытаний! После полетов на планеты Бурбакиса я предпочитал, чтобы новые изобретения испытывали те, кому это положено по приговору суда: заключенные из камеры смертников на Весте.
— Внимание! — воскликнул между тем счастливый пациент галактической психушки. — Начинаю передачу!
Что-то во мне щелкнуло, и я стал счастливым. Я бежал по поверхности ленты Мебиуса, все мое существо сливалось с двумерным пространством и остановиться означало — стать самым несчастным существом во Вселенной, потому что тогда начнешь понимать, что есть еще и третье измерение, до которого мне сейчас не было никакого дела. Я готов был бежать вечно — вперед, вперед, и в то же время назад, потому что только на ленте Мебиуса, у которой нет другой стороны, можно возвращаться, не возвращаясь, и это счастье так переполняло меня, что…
— Вы понимаете меня, Шекет? — услышал я доносившийся будто из другой Вселенной голос Пук Дан Шая.
— М-м-м… — пробормотал я и понял, что лежу на операционном столе, а надо мной склонился главный врач психушки с лучевым скальпелем в руке. — Эй! Что вы собираетесь делать?
— Уф… — пробормотал Пук Дан Шая и облегченно вздохнул. — Я уж решил, что придется отсекать у вас лобные доли.
— Вы с ума сошли! — возмутился я и спрыгнул на пол. — Я всего лишь испытал чужое счастье, но сам пока не рехнулся!
— Понравилось? — деловито спросил врач. — Вы три часа не желали выходить из транса.
Только это последнее обстоятельство и мешало мне посещать Альтрогенибскую лечебницу чуть ли не ежедневно; уверяю вас, долгая беседа с сумасшедшими изобретателями куда приятнее, чем минутный разговор с амбициозными посетителями нашего Института — один Бурбакис чего стоит!
Выкроив время между составлениями отрицательных заключений (а что еще можно было сказать, например, о предложении распылить Землю, чтобы эта планета не напоминала о мрачных периодах в истории человечества?), я отправился на Альтрогениб Второй, где главный врач Галактической психбольницы Пук Дан Шай встретил меня словами:
— Счастье, Шекет! Сумасшедшее счастье нам привалило!
— В прямом смысле или переносном? — осведомился я.
— В обоих! — воскликнул Пук Дан Шай. — Пойдемте, я проведу вас в палату, где лежит — а если выражаться точно, то бегает — пациент по имени Сто Тридцать Два Плюс.
— На какой это планете разумных существ обозначают числами? — проворчал я, направляясь за главврачом к палате, расположенной в конце длиннейшего коридора.
— На Мигуаре, — отозвался Пук Дан Шай. — Планета в системе Омеги Рыси. Звезда очень холодная, вот аборигенам и приходится…
Что именно приходится делать аборигенам Мигуары, чтобы не умереть от холода, я увидел минуту спустя, когда мы переступили порог странной палаты. В центре ее на растяжках висела самая большая лента Мебиуса, какую я когда-либо видел. По ленте, не останавливаясь ни на секунду, бежал огромных размеров муравей, отличавшийся от земных собратьев не только величиной, но и цветом — иссиня-белым, будто насекомое недавно покрасили несмываемой краской.
— У вас тут зоопарк, дорогой Пук Дан Шай, — ехидно спросил я, — или приличное заведение для разумных психов?
— Сто Тридцать Второй Плюс разумнее нас с вами! — обиделся за своего пациента главврач. — На Мигуаре живет раса разумных муравьев, единственная, кто смог выдержать борьбу за сохранение вида. Мигуарцы вынуждены всю жизнь проводить в движении, останавливаясь только в момент смерти. Неподвижный мигуарец — мертвый мигуарец. А собственных имен у мигуарцев не может быть, ведь муравейник — это коллективный разум.
— Ну хорошо, — сказал я, — что же изобрел Сто Тридцать Второй?
— Сто Тридцать Второй Плюс, — поправил гравврач. — Очень умный псих, скажу я вам. Только вчера начал обучение по вашей системе, успел освоить несколько главных приемов, и вот, пожалуйста…
— Я изобрел Всеобщий Вселенский Генератор Счастья, — послышался у меня в голове скрипучий голос — впечатление было таким, будто звучали кости черепа, создавая внутри черепной коробки гулкий резонанс. — Это гениальное изобретение, которое…
— Понятно-понятно, — быстро сказал я, — ясно, что изобретение ваше гениально. Но в чем его суть?
— Прием квантования, Шекет! Я его выучил вчера вечером, и мне сразу стало ясно, что нужно делать! Дарю вам лично! И лично Пук Дан Шаю! И лично всей моей общине на Мигуаре! И лично…
— Перечислять будете потом, если получите патент, — довольно невежливо перебил я. — Не изволите ли изложить…
— Шекет! — прошипел у меня над ухом Пук Дан Шай, — не забывайте, что перед вами психически больное существо, не нужно его раздражать, имейте терпение.
— Я и не собирался, — пробормотал я, а Сто Тридцать Второй Плюс, сделав неожиданно поворот, начал бежать по ленте Мебиуса в противоположную сторону, причем так быстро, что мне показалось, что сейчас он встретится сам с собой.
— И лично президенту Галактической федерации Асортуманту Диактерию! — завершил перечисление изобретатель и начал наконец излагать идею по существу. Слова возникали в моей голове, будто вспышки света в пустой комнате, и я даже закрыл глаза, чтобы лучше видеть и понимать.
— Что есть счастье? — продолжал рассуждать Сто Тридцать Второй Плюс. — И почему еще никогда никому не удавалось передать другому свое личное ощущение счастья? Да потому, что счастье неделимо! Передав ощущение счастья другой личности, вы перестаете ощущать счастье сами, становитесь несчастным, и количество счастливых разумных существ во Вселенной не увеличивается таким образом ни на одну единицу. Но давайте используем прием квантования, о котором я прочитал на втором видеодиске курса по развитию творческой фантазии. Разделим испытываемое вами ощущение счастья на мельчайшие отрезки длительностью в миллионную долю секунды каждый. Можем мы это сделать?
Поскольку в словесном потоке, извергаемом Сто Тридцать Вторым Плюс, наступила пауза, я понял, что вопрос обращен ко мне, и ответил:
— Конечно. Любое чувство можно разделить на кванты, ну и что из этого? Ваше ощущение счастья от этой процедуры не изменится, а другой от этого счастливее не станет.
— Прием квантования, Шекет, прием квантования! — завопил Сто Тридцать Второй Плюс. — Разве вы перестанете быть счастливым, если отдадите мне не все свое ощущение, а лишь его незначительную часть, мельчайший квант длительностью в миллионную долю секунды? Ни одно разумное существо не способно реагировать на реальность с такой скоростью! Вашего счастья от этого не убудет!
— Но и вашего не прибавится, — пробормотал я, надеясь, что бежавший со скоростью звука изобретатель меня не услышит. Но он немедленно ответил:
— Не прибавится, потому что квант счастья длительностью в миллионную долю секунды я не успею ощутить, вы правы! А если вы мне отдадите не один такой квант, а миллион? Но не подряд, а каждый второй или третий? Что тогда?
Я начал понимать ход мыслей Сто Тридцать Второго Плюс и поразился их гениальной простоте.
— Эффект двадцать пятого кадра! — воскликнул я, не сдержав восхищения.
Мне показалось, что Сто Тридцать Второй Плюс еще быстрее побежал по ленте, догоняя звук собственного возмущения.
— Только не говорите, что приоритет принадлежит не мне! — воскликнул он. — Какой еще двадцать пятый кадр?
Естественно, откуда ему знать? Это ведь из области кино, а классические фильмы на пленке исчезли из обихода несколько десятилетий назад, с изобретением голографических проекторов. Раньше фильмы снимали на ленту и показывали со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Так вот, какой-то тогдашний гений заметил: если врезать после каждого двадцать четвертого кадра еще один — например, с рекламой пива, — то после сеанса зритель непременно воскликнет: «Пиво — великолепный напиток! » И наоборот: если вырезать из каждой ленты один кадр из двадцати четырех, никто этого не заметит, а между тем из вырезанных кадров можно составить новый фильм!
Говорить об этом Сто Тридцать Второму Плюс я не стал. В конце концов, он ведь предлагал поделиться счастьем, а вовсе не кусочком старого целлулоида.
— Хорошая идея, — сказал я. — Вполне безумная.
Стоявший рядом со мной Пук Дан Шай дернулся и наступил мне на ногу — он, видимо, решил, что пациент может обидеться.
— Безумная! — радостно подтвердил Сто Тридцать Второй Плюс. — Но ведь не сумасшедшая, верно?
— Разумеется, — согласился я, покосившись на главного врача.
— Предлагаю немедленные испытания! — прокричал Сто Тридцать Второй Плюс, пробегая мимо меня с такой скоростью, что у меня зарябило в глазах.
Только выразительный взгляд Пук Дан Шая не позволил мне ответить решительным отказом. Хватит с меня испытаний! После полетов на планеты Бурбакиса я предпочитал, чтобы новые изобретения испытывали те, кому это положено по приговору суда: заключенные из камеры смертников на Весте.
— Внимание! — воскликнул между тем счастливый пациент галактической психушки. — Начинаю передачу!
Что-то во мне щелкнуло, и я стал счастливым. Я бежал по поверхности ленты Мебиуса, все мое существо сливалось с двумерным пространством и остановиться означало — стать самым несчастным существом во Вселенной, потому что тогда начнешь понимать, что есть еще и третье измерение, до которого мне сейчас не было никакого дела. Я готов был бежать вечно — вперед, вперед, и в то же время назад, потому что только на ленте Мебиуса, у которой нет другой стороны, можно возвращаться, не возвращаясь, и это счастье так переполняло меня, что…
— Вы понимаете меня, Шекет? — услышал я доносившийся будто из другой Вселенной голос Пук Дан Шая.
— М-м-м… — пробормотал я и понял, что лежу на операционном столе, а надо мной склонился главный врач психушки с лучевым скальпелем в руке. — Эй! Что вы собираетесь делать?
— Уф… — пробормотал Пук Дан Шая и облегченно вздохнул. — Я уж решил, что придется отсекать у вас лобные доли.
— Вы с ума сошли! — возмутился я и спрыгнул на пол. — Я всего лишь испытал чужое счастье, но сам пока не рехнулся!
— Понравилось? — деловито спросил врач. — Вы три часа не желали выходить из транса.