Анатолий наконец вспомнил, как он впервые встретился со Старчуком - на пристани возле несговорчивого усатого контролера.
- Анатолий Викторский, кочегар, - сказал Железняков, отвечая на рукопожатие.
Знакомство с бывалым черноморцем обрадовало Железнякова. Он почувствовал себя уже не таким Одиноким.
- За что тебя приволокли сюда?
- Об этом надо у них спросить, у драконов, - негромко ответил Анатолий.
К ним подошли двое арестованных матросов.
- Прошу прощения, - заговорил матрос с большими, длинными усами. Кажется мне, что это ты приплывал вчера на "Принцессу"?
- А если и так? - хмуро и нехотя ответил Железняков, вспомнив, как враждебно встретили его на судне.
- Да ты не смотри на нас волком, братишка! Держи пять! Прозываюсь Василием Чумаком.
- Волгин. Кочегар, - представился второй и добавил: - А ты молодец, браток, что не оставил без работы старика Непомнящего. Благородно поступил...
На этом разговор их прервался. Загремел железный засов у дверей, и в подвал вошел полицейский.
- Какие здесь с "Принцессы", выходи!
- Пошли, Вася! - сказал Волгин Чумаку. - До счастливой встречи, братухи, - бросил он на прощанье Железнякову и Старчуку.
Снова явился полицейский.
- Викторский! - крикнул он.
Сидевший за деревянной загородкой долговязый полицейский офицер с остроносым желчным лицом громко распекал кого-то по телефону:
- Дурак! Болван! Что не ясно! Арестовать! Доставить сюда немедленно! Швырнув телефонную трубку на рычаг, он уставился воспаленными глазами на Железнякова. - Фамилия?
- Викторский.
- Имя?
- Анатолий...
В этот момент в помещение буквально ворвался Каспарский. Офицер поднялся из-за стола и услужливо открыл дверцу перегородки.
- Проходите, господин Каспарский. Пожалуйста, присаживайтесь. Чем обязан столь неожиданному да еще такому раннему визиту?
Не замечая Железнякова, Каспарский, поздоровавшись с дежурным полицейским, возбужденно заговорил:
- Я буду жаловаться самому главнокомандующему Кавказской армией! Вы задерживаете мой пароход с больными и ранеными! Мне надо срочно везти их в Одессу. Там меня ждет военный груз...
Судя по тому, как разговаривал Каспарский с дежурным, можно было догадаться, что бывший контрабандист не чужой человек в этом учреждении.
Выслушав разгоряченного Каспарского, офицер мягко сказал:
- Сейчас ваших молодчиков допрашивает сам начальник участка...
- В чем они обвиняются?
- Солдат агитировали против войны, что ли... Не знаю точно. Но вы не волнуйтесь, господин капитан, найдете других. Стадами ходят безработные...
- Я не могу взять любого голодранца! - вспылил Каспарский. - Мне нужны люди, умеющие работать в машинном отделении и в кочегарке.
В это время Каспарский увидел Железнякова.
- Ба! Беглец! Ты что ж удрал с моего парохода? Или тебе больше нравится ночевать в полицейских участках?
- Не подошли условия, господин капитан, - негромко сказал арестованный.
- Документы у него проверили? - спросил Каспарский у дежурного.
- Паспорт и справки об освобождении от военной службы в порядке, но все же...
За окнами раздался автомобильный гудок. И тотчас по всему зданию полиции поднялась суматоха. Городовые заметались, не зная, где и как стать. Торопливо накинув на свою бритую голову маленькую фуражку и поправляя на ходу саблю, дежурный офицер кинулся опрометью мимо изумленного капитана к входным дверям.
В полицейский участок стремительно вошел начальник жандармского управления Фон-Кюгельген. Несмотря на свою огромную фигуру и большой живот, шагал он быстро. За ним едва поспевал безусый, розовощекий ротмистр.
Фон-Кюгельген направился в глубь коридора, откуда уже спешил ему навстречу сам пристав, начальник участка.
- Черт побери! Какой важной птицей стал! Старых друзей не замечает, недовольно проворчал Каспарский. "А ведь совсем еще недавно был незаметным пограничным чиновником", - подумал он.
Раздался телефонный звонок. Офицер взял трубку:
- Слушаю! - И, обращаясь к Каспарскому, сказал: - Я сейчас вернусь. Встав из-за стола, одернув на себе китель и пригладив волосы, он пошел в кабинет начальника.
- Ну как, Викторский, значит, здесь тебе больше нравится, на казенных харчах? - иронически спросил Каспарский у Анатолия. - Говоришь, условия не подошли...
- Так вот, господин Каспарский, - заговорил вернувшийся дежурный офицер, - еще не выяснено точно кем является ваш кочегар Волгин, есть предположение, что это беглый матрос...
- Черт с ним, хоть повесьте его! Мне сейчас нужен кочегар! - резко сказал Каспарский дежурному офицеру. - Так что ж, удалой пловец, может, все-таки пойдешь ко мне на судно? - обратился он к Железнякову.
- Хорошо. Согласен, - ответил Железняков.
- А вот и машинист вам, капитан, - показал дежурный на арестованного Дмитрия Старчука, которого ввел в это время городовой. - Задержали у ресторана "Сан-Ремо", но документы в порядке.
...Из полицейского участка Железняков и Старчук прошли вместе с капитаном прямо в порт.
Вскоре "Принцесса Христиана" вышла из гавани и легла на свой курс, направляясь к Одессе.
"Принцесса Христиана"
По указанию капитана Каспарского Железняков занял свободную койку в общекомандном кубрике.
- Потом перейдешь к "духам"{2}, - сказал ему капитан.
Перед вахтой надо было хоть немного отдохнуть. Но Железняков не мог уснуть. Он был взволнован тем, что пришлось пережить в полицейском участке. Да и здесь, на этом пароходе, где могут арестовать как дезертира военного времени. "Да, могут, если я не опережу их и не убегу из этого "милого отечества"... Посмотрим все же, кто кого опередит... Нет, они не поймают меня!"
Пробили склянки, известившие, что надо собираться на вахту.
Железняков вышел на верхнюю палубу. Шторм окончательно присмирел, но море беспокоила большая зыбь, от которой особенно страдали больные и раненые фронтовики. Способные передвигаться выбирались из нижних помещений на верхнюю палубу, чтобы подышать свежим воздухом и этим облегчить свои мучения.
Многие солдаты, видевшие Железнякова накануне днем, когда он приплывал на судно наниматься, сразу узнали его. И Анатолий услышал, как говорят о нем:
- Этот молодчик снова вернулся сюда.
- Но старика не уволили, я сам видел его сегодня, когда он выходил из кочегарки...
Железняков прошел на полубак. Отсюда во все стороны хорошо было видно море и берег. Ему знакомы были эти места: еще до военной службы он плавал здесь матросом на пароходе "Тайфун"...
Впереди на горизонте показался большой караван транспортов. Они шли кильватерной колонной в охранении военных кораблей. "Наверное, везут солдат для пополнения нашей Кавказской армии, - сразу догадался Железняков. - Эх война, война, будь ты проклята! Ну за что погибают люди?!"
Размышления Железнякова прервал раздавшийся за его спиной незнакомый голос:
- О чем задумался, мореплавец?
Анатолий обернулся и оказался лицом к лицу с тем раненым солдатом, который ругал его накануне, заступаясь за кочегара Непомнящего.
- Ты, может, за мои слова обиделся? Я ведь от жалости к старику, простодушно сказал солдат. - Давай познакомимся. Як тебя величают? А я Тарас Архипенко.
- Зови просто Анатолием...
Их дальнейший разговор прервал громкий гудок "Принцессы Христианы". Она приветствовала караван транспортов, заполненных солдатами.
- Везут на турецкий фронт, - хрипло сказал Архипенко, вспомнив, как он сам вместе с товарищами по полку плыл этим маршрутом.
Раненый снял с головы выгоревшую на солнце старую фуражку с помятой жестяной кокардой. Так он стоял, не покрывая головы, несколько минут, словно провожая похоронный кортеж, плывший по морю...
- Мабуть, полка два повезли, а скильки вернется? - тяжело вздохнул Архипенко, продолжая стоять с непокрытой головой.
Когда караван остался далеко за кормой "Принцессы Христианы", Железняков отвел пехотинца подальше от других солдат и предложил покурить.
- Как сейчас настроение на фронте?
- Будь вин скаженный той фронт, - сплюнул Архипенко, сопровождая ответ крепким словом. - Совсем загоняли солдата...
- А кормят в окопах как, хорошо? - продолжал расспрашивать солдата Железняков.
- Як кормят? - солдат опять выругался. - Суп - хоть голову мой, пшонина за пшониною гоняется з дубиною... А куда податься нашему брату от такой жизни? На небо не вскочишь и в землю не заховаешься.
Анатолий обратил внимание на зарубцевавшийся шрам, который краснел на виске под короткими седыми волосами фронтовика.
- Это что, дружище, ранение?
- А ты думаешь, шо баба поцеловала, - горько усмехнулся раненый пехотинец. - Мене неприятель любит, як кума. То в башку влепит пулю, то в руку. Вже третий раз до госпиталя еду. Но зараз я спокоен. Бильше не придется представлять свой лоб под турецкие, або под германские пули. Кажуть, що царь решил отпускать до дому воина, коли вин три або четыре раза ранен...
- О таком законе не слыхал что-то... Думаю, обдуривают вас... медленно проговорил Железняков.
Пехотинец насторожился:
- Обдуривают, кажешь? А може царь такое допустить? Солдат воюе за бога, престол и отечество...
Анатолий осмотрелся кругом.
- Вижу, Тарас, что многого ты еще не понимаешь. Немцы тоже говорят, что воюют за своего кайзера, Вильгельма.
Пробили склянки.
- Надо спешить на вахту. Прощай, дружище, - кинул Железняков уже на ходу.
Скоро Железняков топтался у раскаленных топок в жарком, тесном и душном котельном помещении. Его напарника Непомнящего еще не было.
Больно защемило сердце старого кочегара, когда он узнал, что вместо арестованного Волгина с ним будет работать тот человек, из-за которого его чуть не выгнали с парохода. Но ничего не поделаешь, надо подчиняться начальству.
Придя в кочегарку, Непомнящий сухо ответил на приветствие Железнякова, отворачивая суровое морщинистое лицо в сторону пылающей топки. Сутулясь, он обошел котельное помещение, проверил запас топлива и проворчал сердито:
- Занимался когда-нибудь этим чертовским делом?
- Занимался! - откликнулся Анатолий. - Но давно, почти два года назад.
- А зачем хвастал капитану, будто служил совсем недавно на волжском "Каспии"?.. Капитана ты мог провести, но меня не проведешь... - Непомнящий ловким движением швырнул уголь в самую глубь топки. - Вот так-то и шуруй! Начинай! Надо держать давление пара на пределе. А то механик шкуру сдерет с нас...
Железняков смотрел, с каким мастерством его напарник действовал лопатой, несмотря на то, что в кочегарке было очень жарко и душно. Грязные ручейки пота ползли по его щекам и лбу, попадали в глаза. Тяжело было и Анатолию. На каждом шагу подстерегали какие-нибудь неприятности. Он несколько раз больно ударился головой о пиллерс и сильно ушиб ногу. Томила жажда. Но вода в бачке отдавала углем, и пить ее было невозможно.
"Держись, не поддавайся, - подбадривал себя Анатолий. - От первой вахты зависит твое будущее".
К концу вахты старый кочегар заметно смягчился. Его тронула стойкость, выносливость новичка.
Когда Анатолий, томимый страшной жаждой, подошел к бачку напиться, старик протянул ему свою бутылку с чаем:
- Здесь самая малость осталась, но все ж поделимся. Не пей из бачка. От такой воды может подохнуть даже кит. Подлость!
- Да, это не вода, а пакость. Надо требовать остуженный кипяток, сказал Железняков.
- Эге, чего захотел! - смахнул Непомнящий грязной рукавицей пот с разгоряченного лица. - Ты вроде ак бы с луны свалился.
- Да неужели ж невозможно добиться, чтобы хоть ода была хорошая! возмущенно говорил Анатолий.
- Вот так рассуждал и Андрей... Волгин, мой напарник. А ему заявили, что возбуждает матросов, так казать, на бунт против царя и капитана парохода...
Старый моряк вдруг осекся, поняв, что слишком разговорился. И до конца вахты не проронил больше ни слова.
Одесса встретила "Принцессу Христиану" печальной вестью. Караван военных транспортов, разминувшихся накануне, был атакован неприятельскими подводными лодками. Одно торпедированное судно затонуло почти со всеми находившимися на нем солдатами я командой, другое - выбросилось на мель.
- Немецкие пираты, конечно, готовили торпеды и для нашей "Принцессы", - сказал Каспарский в беседе со своими ближайшими помощниками.
- Когда-нибудь подлюги угробят и нас, - мрачно заметил главный механик.
- Будем надеяться, господа, что останемся живыми-здоровыми и... с хорошими трофеями! - пробовал шутить Каспарский, хотя сам далеко не был спокоен за каждый рейс.
- Меня больше волнуют дела, происходящие на нашем пароходе. Правда, главных смутьянов - Волгина и Чумака убрали, но я не уверен, что не появятся новые, - с тревогой сказал старший помощник капитана Митрофанов.
- К сожалению, уже есть. Вот, например, наш новый кочегар только что прибыл на судно, как тут же стал ругать наши порядки. Нет, мол, воды свежей в кочегарке, плохая вентиляция... - каким-то особенно предостерегающим тоном доложил главный механик.
- Кочегар он неплохой, как я убедился уже по первой вахте. Но все же пусть Коновалов понаблюдает за ним... - сказал Каспарский.
Митрофанов угодливо кивнул головой.
Шла высадка тяжелораненых. Анатолий увидел Тараса Архипенко, когда тот стоял недалеко от трапа в группе легкораненых... Фронтовики ждали команды сходить на берег.
Увидев Железнякова, солдат подошел к нему.
- Здорово, мореплавец. Ну, як работа у кочегарки?
- Уже выстоял три вахты, Тарас. Пока еще ни разу не свалился с копыт в этом проклятом аду! А ты, значит, сейчас в госпиталь, потом в отпуск, до дому. Ты родом-то откуда?
- З Полтавщины, - ответил солдат. - А ну-ка, милок, помоги цигарку свернуть. - Достал свой кисет с табаком и протянул Железнякову. - Был человеком до фронта, а зараз и закурить не могу без помоги, - вздохнул тяжело Тарас.
- Домишко небось свой есть? - продолжал расспрашивать Анатолий.
- О, там у мене така хата! Витром обгорожена, нибом покрыта, - горько усмехнулся солдат.
- А жинка есть у тебя?
- Имеется, - расплылся в улыбке Архипенко. - Добрая у мене жинка!
- Так сидел бы ты лучше дома, Тарас, да целовал свою жинку, чем торчать в окопах и ждать смерти...
- Все ж надиимся, що царь даст закон об освобождении [4?] солдат, раненных три або четыре раза. А може, и война скоро завершится... Тогда генералы скажуть: "Геть домой, солдаты!" И я швидким ходом - до дому, до жинки!
Тарас прищелкнул пальцем здоровой руки:
- И гарно у своей хаты! Тишь-гладь божья. Ни тоби пуль, ни снарядив.
- Эх, Тарас, Тарас, - тихо сказал Анатолий, - ради кого ж мы воюем?
Архипенко пыхнул цигаркой.
- Ничего не зробишь. Солдат проклинае страдания в окопах, но строго держится за присягу. Он воюе за власть, що богом дана, за царя, за батьковщину...
- Архипенко, давай сюда! - раздался голос санитара.
Солдат порывисто протянул Железнякову здоровую руку.
- Спасибо тебе, моряк, за добрые разговоры.
Анатолий проводил солдата долгим прощальным взглядом. Казалось, будто ушел от него хороший старый друг.
Вдруг Железняков заметил недалеко от трапа рыжего боцмана, с которым чуть не подрался в кубрике после своей первой вахты в кочегарке.
"Черт его побери! Он, Коновалов! - выругался про себя Анатолий. - Как я не заметил его раньше? Хорошо, если он не слышал наш разговор с Тарасом... А если слышал, то может передать капитану..."
До ночной вахты оставалось около трех часов. Можно было бы еще поспать, но Анатолий не стал ложиться. Он достал из рундука книгу, принесенную на "Принцессу Христиану" вместе с небогатым имуществом.
Кубрик освещала только одна небольшая керосиновая лампа. Железняков придвинулся ближе к ней и стал читать. Скоро по трапу с верхней палубы явился Старчук.
- Почему не спишь? Ведь работать почти всю ночь. Говорят, скоро снимаемся. Что читаешь?
- Хорошую книгу. Здесь написано много такого, что помогает стать настоящим человеком, смело идти через все преграды жизни...
- А в этой книжке не сказано, как прожить на нашей планете в более светлых кубриках? - спросил черноморец, подкручивая фитиль в лампе, чтобы хоть немного увеличить свет. Но из этой попытки ничего не вышло. Фитиль закоптил нещадно, и еще больше запахло керосином.
- Вот окаянная! - возмутился Старчук, снова уменьшая огонь в лампе. А ты читал что-нибудь Джека Лондона?
- Не спрашивай! Шесть раз всего перечитал, - восторженно ответил Анатолий.
- А книги о капитале, о пауках и мухах тебе не попадались? - испытующе посмотрел на него Старчук.
- Кое-что читал, - уклончиво ответил Железняков.
- Чем дышать этим чадом, давай лучше пойдем на верхнюю палубу и там поговорим, - предложил черноморец.
Они работали на "Принцессе Христиане" уже несколько суток, но до сих пор еще мало общались друг с другом. С этого вечера они стали друзьями.
"Принцесса Христиана" уже вторую неделю курсировала между Новороссийском и Батумом. К берегам Анатолии ее не направляли. Это выводило из себя Каспарского и Митрофанова. Их тянуло к прифронтовой полосе, как хищных воронов к полю боя. Там были трофеи, нажива.
Солнце нависло над волнистой далью уже совсем низко, и вершины мачт, облитые багровыми лучами, как бы загорелись. На судне закончилась приборка, И свободные от вахты матросы собрались на баке. Оттуда доносился смех.
"Наверное, Вася Меченый снова забавляет ребят, - подумал Анатолий. Пойду-ка и я туда".
Белобрысый молодой масленщик из машинного отделения, прозванный Меченым за то, что был густо разрисован татуировкой, сидел на кнехте, окруженный матросами, и рассказывал разные истории о своих любовных делах на берегу. Когда Анатолий подошел к собравшимся матросам, Вася Меченый убеждал Непомнящего:
- Пусть меня гром убьет, если я брешу насчет Маруськи. - Не обращая внимания на едкие насмешки товарищей, рассказчик продолжал: - Вот подзаработаю монет побольше, и - айда к Марусе. Надоело мне болтаться на этой паршивой посудине!
- А в гости к своей Марусе вот так же, босиком и в рваной тельняшке, ходишь? - подковырнул масленщика старый кочегар.
Вася сделал глубокую затяжку из толстой самодельной папиросы и ловко выпустил в воздух несколько дымных колец. Тщедушный паренек был в рваной полосатой тельняшке и коротких трусах. Смуглая впалая грудь, руки, спина, ноги - все пестрело разрисованными синей тушью якорями, женскими головками, чернокрылыми орлами, страшными драконами и надписями.
- Какой ты красивый, Вася! Прямо картинная галерея! Только вот плохо ходишь без ботинок, - подшутил над ним Анатолий. - Да, неважная, брат, у нас с тобой житуха, если не можем заработать даже на пару башмаков.
- Поменьше надо по кабакам шляться, - вмешался в разговор боцман Коновалов, сидевший до этого молча в стороне от остальных матросов.
Анатолий искоса посмотрел на свои сандалии и ответил Коновалову:
- Я не шляюсь по кабакам, а вот тоже хожу без ботинок...
- Ах ты, живоглот, мироед деревенский! Заховался тут от пуль и снарядов, будто немощный какой! - крикнул Вася Меченый и направился к нему, сжимая кулаки.
- Не робей, воробей, лупи коршуна! - кто-то подзадорил масленщика.
- Брось, Вася, не связывайся! - сказал Анатолий. - Закурим лучше.
Вася сел на кнехт. Рядом с ним опустился на бухту троса и Железняков.
- Хорошо ты сказал этому жлобу, Василий! Молодец, браток!
- Поосторожней выражайся! - угрожающе сказал Коновалов Анатолию. И, шепнув что-то Марковичу, вместе с ним ушел с бака.
- Откуда ему знать, как живется нашему брату, - вздохнул Непомнящий. Проработал бы с мое, да еще в чертовой преисподней, тогда запел бы другое. - Морщины, прорезающие широкий лоб старого кочегара, будто еще более углубились.
- Правильно, Феодосин! - подхватил Железняков. - Все вывозим мы на своих плечах, обливаясь потом, задыхаясь в топках! Эх, братки, братки, хотелось бы поговорить с вами по душам... - Осмотревшись вокруг, Анатолий сказал: - Давайте, ребята, поближе сюда, ко мне.
Матросы сомкнулись вокруг него тесным кольцом. Понизив голос, Железняков заговорил:
- Плохо, что нет у нас организации, которая могла бы защитить моряка от кабалы эксплуататоров, облегчить его тяжелую долю. Да, пока нет у нас такой организации. Мы разбросаны, рассеяны. А организация нужна, необходима... И чем скорей мы создадим ее, тем будет лучше для нас.
Это был открытый призыв к восстановлению моряцкого профсоюза, который был запрещен жандармерией в 1915 году.
Послышались одобрительные голоса:
- Правильно, нужна организация!
Кто-то предупредительно сказал:
- Потише, ребята!
И тут Железняков заметил Марковича. Прикидываясь безразличным к тому, о чем говорят матросы, он стоял у фальшборта и глядел в сторону берега.
"Подслушивает, подлец! - мелькнуло в голове. - Вот почему Дмитрий смотрит на меня так укоризненно".
Анатолий умолк.
Матросы стали медленно расходиться. Смелые слова Железнякова радовали, вселяли надежду на лучшую жизнь. Но было в этих словах и такое, за что могли вызвать в полицию и спросить: "Слушал, сукин сын, агитатора, говорил ему "Правильно"? Профсоюза захотел?.."
Каспарский, сидя вдвоем со своим старшим помощником Митрофановым, категорически заявил:
- Нет, я не согласен с вами, Николай Михайлович. Мы не можем передать Викторского полиции в этом порту. Черт знает, что вообразит Фон-Кюгельген! Он скажет: "Команда капитана Каспарского состоит из одних мятежников". Надо подумать о репутации "Принцессы".
- Но мы не смеем скрывать разговоров на баке, Александр Янович, настойчиво доказывал Митрофанов.
- Надо подождать.
Энергичное, с резкими чертами и большим ястребиным носом лицо Каспарского выражало тревогу. Он нервно барабанил пальцами по столу.
- Я не меньше вас обеспокоен происшедшим. Но если теперь жандармы возьмут еще и Викторского, нас не пустят в Трапезунд и Ризе до окончания войны.
Отстояв вахту, Железняков поднялся на верхнюю палубу и прошел к рострам. Сюда просил его прийти Дмитрий Старчук. Он уже ждал.
- Хочу поговорить с тобой, Анатолий, по поводу...
- Понимаю. Все понимаю. Не одобряешь мое открытое выступление? Но мне надоело говорить вполголоса.
- Ты что ж, считаешь активной борьбой неподготовленные, непродуманные выступления? Разве ты не понимаешь, что такими и подобными действиями ты можешь подвести товарищей? - строго спросил Дмитрий.
Мимо проплыл какой-то пузатый буксир. Мелькнул зеленоватый бортовый огонь и тотчас снова потух между черными валами моря.
- На румбе? - раздался громкий голос Митрофанова с ходового мостика.
Не слышно было, что ответил рулевой, но помощник капитана снова крикнул:
- Держать точно на румбе!
- Подлец этот Митрофанов, но как уверенно, четко командует: "Держать точно на румбе!" Вот и я так себе представляю, Митяй. Жизнь наша - это бурное море. Море грозное и суровое. Все зависит лишь от тех команд, какие я могу применять, по каким румбам буду прокладывать свой курс...
- Вот с этим я согласен, - заговорил Старчук. - Но поведение твое вчера на баке показало, что судно под названием "Я" ходит отнюдь не по твоей воле. В два счета можешь оказаться на таком "румбе", что угодишь прямо... в жандармерию!
Анатолий подставил свое лицо ветру, жадно глотал прохладу. Ему хотелось говорить громко, гневно, но он говорил тихо, временами переходя почти на шепот. - Дорогой Митяй, ты должен понять, почему я так поступаю. Всю мою юность преследует жандармерия! А за что? За правду! Я хочу шагать вперед смело, разбивая все преграды на пути! А мне приходится прятаться. Если бы ты знал, как мне нужно быть сейчас особенно осторожным! Тогда ты еще сильнее ругал бы меня за мое вчерашнее... на баке. Как другу, скажу тебе... Да что говорить. На вот, почитай лучше.
Железняков протянул Старчуку толстую тетрадь в коленкоровом переплете, на первой странице которой было написано: "Памятная тетрадь"{3}.
- Спасибо за доверие. Постараюсь разобраться в твоих записях...
- Спрячь тетрадь получше, а то, как говорят, не ровен час... - сказал Анатолий. - Между прочим, в этой тетради есть такая запись: "Поступок, совершенный 12 июня, сразу сделал переворот в моей жизни".
- О каком поступке ты пишешь? - насторожился Старчук.
- В этот день, Дмитрий, я сбежал с учебного судна в Кронштадте. Со дня на день я ждал ареста за революционную пропаганду среди матросов. Характер подвел. Нагрубил командиру корабля.
- Так ты дезертир... Скажи честно, какие планы у тебя?
- Сейчас думаю только о том, как бы добраться до Ризе или Трапезунда.,. А там никакая сила меня не задержит. Махну в Персию. Оттуда к океану. Проберусь на китоловные или котиковые промыслы. Избавлюсь от виселицы...
- Короче говоря, решил бежать на Аляску?
В темноте под рострами что-то упало. Друзья насторожились.
Но кругом только шумело море и продолжало яростно хлестать транспорт.
- Да, я решил это твердо, - ответил Железняков.
- Нет, браток, не на тот "румб" положил ты свое судно. Опомнись. А пока пошли спать.
Митрофанов прикрыл плотней двери каюты и сказал Коновалову:
- Говори, я слушаю.
- Вот так и было дело, господин Митрофанов. Увидел я, что нет их в кубрике...
- Дальше, дальше, не тяни! - нетерпеливо перебил боцмана помощник капитана.
- Забрался я под ростры подальше, чтобы ветром меньше пронизывало. Лежу... Ветер мешал. Только и разобрал я, как Викторский сказал Старчуку: "Я убегу. Лишь бы добраться до Ризе или Трапезунда. А там меня только и видели..."
- Анатолий Викторский, кочегар, - сказал Железняков, отвечая на рукопожатие.
Знакомство с бывалым черноморцем обрадовало Железнякова. Он почувствовал себя уже не таким Одиноким.
- За что тебя приволокли сюда?
- Об этом надо у них спросить, у драконов, - негромко ответил Анатолий.
К ним подошли двое арестованных матросов.
- Прошу прощения, - заговорил матрос с большими, длинными усами. Кажется мне, что это ты приплывал вчера на "Принцессу"?
- А если и так? - хмуро и нехотя ответил Железняков, вспомнив, как враждебно встретили его на судне.
- Да ты не смотри на нас волком, братишка! Держи пять! Прозываюсь Василием Чумаком.
- Волгин. Кочегар, - представился второй и добавил: - А ты молодец, браток, что не оставил без работы старика Непомнящего. Благородно поступил...
На этом разговор их прервался. Загремел железный засов у дверей, и в подвал вошел полицейский.
- Какие здесь с "Принцессы", выходи!
- Пошли, Вася! - сказал Волгин Чумаку. - До счастливой встречи, братухи, - бросил он на прощанье Железнякову и Старчуку.
Снова явился полицейский.
- Викторский! - крикнул он.
Сидевший за деревянной загородкой долговязый полицейский офицер с остроносым желчным лицом громко распекал кого-то по телефону:
- Дурак! Болван! Что не ясно! Арестовать! Доставить сюда немедленно! Швырнув телефонную трубку на рычаг, он уставился воспаленными глазами на Железнякова. - Фамилия?
- Викторский.
- Имя?
- Анатолий...
В этот момент в помещение буквально ворвался Каспарский. Офицер поднялся из-за стола и услужливо открыл дверцу перегородки.
- Проходите, господин Каспарский. Пожалуйста, присаживайтесь. Чем обязан столь неожиданному да еще такому раннему визиту?
Не замечая Железнякова, Каспарский, поздоровавшись с дежурным полицейским, возбужденно заговорил:
- Я буду жаловаться самому главнокомандующему Кавказской армией! Вы задерживаете мой пароход с больными и ранеными! Мне надо срочно везти их в Одессу. Там меня ждет военный груз...
Судя по тому, как разговаривал Каспарский с дежурным, можно было догадаться, что бывший контрабандист не чужой человек в этом учреждении.
Выслушав разгоряченного Каспарского, офицер мягко сказал:
- Сейчас ваших молодчиков допрашивает сам начальник участка...
- В чем они обвиняются?
- Солдат агитировали против войны, что ли... Не знаю точно. Но вы не волнуйтесь, господин капитан, найдете других. Стадами ходят безработные...
- Я не могу взять любого голодранца! - вспылил Каспарский. - Мне нужны люди, умеющие работать в машинном отделении и в кочегарке.
В это время Каспарский увидел Железнякова.
- Ба! Беглец! Ты что ж удрал с моего парохода? Или тебе больше нравится ночевать в полицейских участках?
- Не подошли условия, господин капитан, - негромко сказал арестованный.
- Документы у него проверили? - спросил Каспарский у дежурного.
- Паспорт и справки об освобождении от военной службы в порядке, но все же...
За окнами раздался автомобильный гудок. И тотчас по всему зданию полиции поднялась суматоха. Городовые заметались, не зная, где и как стать. Торопливо накинув на свою бритую голову маленькую фуражку и поправляя на ходу саблю, дежурный офицер кинулся опрометью мимо изумленного капитана к входным дверям.
В полицейский участок стремительно вошел начальник жандармского управления Фон-Кюгельген. Несмотря на свою огромную фигуру и большой живот, шагал он быстро. За ним едва поспевал безусый, розовощекий ротмистр.
Фон-Кюгельген направился в глубь коридора, откуда уже спешил ему навстречу сам пристав, начальник участка.
- Черт побери! Какой важной птицей стал! Старых друзей не замечает, недовольно проворчал Каспарский. "А ведь совсем еще недавно был незаметным пограничным чиновником", - подумал он.
Раздался телефонный звонок. Офицер взял трубку:
- Слушаю! - И, обращаясь к Каспарскому, сказал: - Я сейчас вернусь. Встав из-за стола, одернув на себе китель и пригладив волосы, он пошел в кабинет начальника.
- Ну как, Викторский, значит, здесь тебе больше нравится, на казенных харчах? - иронически спросил Каспарский у Анатолия. - Говоришь, условия не подошли...
- Так вот, господин Каспарский, - заговорил вернувшийся дежурный офицер, - еще не выяснено точно кем является ваш кочегар Волгин, есть предположение, что это беглый матрос...
- Черт с ним, хоть повесьте его! Мне сейчас нужен кочегар! - резко сказал Каспарский дежурному офицеру. - Так что ж, удалой пловец, может, все-таки пойдешь ко мне на судно? - обратился он к Железнякову.
- Хорошо. Согласен, - ответил Железняков.
- А вот и машинист вам, капитан, - показал дежурный на арестованного Дмитрия Старчука, которого ввел в это время городовой. - Задержали у ресторана "Сан-Ремо", но документы в порядке.
...Из полицейского участка Железняков и Старчук прошли вместе с капитаном прямо в порт.
Вскоре "Принцесса Христиана" вышла из гавани и легла на свой курс, направляясь к Одессе.
"Принцесса Христиана"
По указанию капитана Каспарского Железняков занял свободную койку в общекомандном кубрике.
- Потом перейдешь к "духам"{2}, - сказал ему капитан.
Перед вахтой надо было хоть немного отдохнуть. Но Железняков не мог уснуть. Он был взволнован тем, что пришлось пережить в полицейском участке. Да и здесь, на этом пароходе, где могут арестовать как дезертира военного времени. "Да, могут, если я не опережу их и не убегу из этого "милого отечества"... Посмотрим все же, кто кого опередит... Нет, они не поймают меня!"
Пробили склянки, известившие, что надо собираться на вахту.
Железняков вышел на верхнюю палубу. Шторм окончательно присмирел, но море беспокоила большая зыбь, от которой особенно страдали больные и раненые фронтовики. Способные передвигаться выбирались из нижних помещений на верхнюю палубу, чтобы подышать свежим воздухом и этим облегчить свои мучения.
Многие солдаты, видевшие Железнякова накануне днем, когда он приплывал на судно наниматься, сразу узнали его. И Анатолий услышал, как говорят о нем:
- Этот молодчик снова вернулся сюда.
- Но старика не уволили, я сам видел его сегодня, когда он выходил из кочегарки...
Железняков прошел на полубак. Отсюда во все стороны хорошо было видно море и берег. Ему знакомы были эти места: еще до военной службы он плавал здесь матросом на пароходе "Тайфун"...
Впереди на горизонте показался большой караван транспортов. Они шли кильватерной колонной в охранении военных кораблей. "Наверное, везут солдат для пополнения нашей Кавказской армии, - сразу догадался Железняков. - Эх война, война, будь ты проклята! Ну за что погибают люди?!"
Размышления Железнякова прервал раздавшийся за его спиной незнакомый голос:
- О чем задумался, мореплавец?
Анатолий обернулся и оказался лицом к лицу с тем раненым солдатом, который ругал его накануне, заступаясь за кочегара Непомнящего.
- Ты, может, за мои слова обиделся? Я ведь от жалости к старику, простодушно сказал солдат. - Давай познакомимся. Як тебя величают? А я Тарас Архипенко.
- Зови просто Анатолием...
Их дальнейший разговор прервал громкий гудок "Принцессы Христианы". Она приветствовала караван транспортов, заполненных солдатами.
- Везут на турецкий фронт, - хрипло сказал Архипенко, вспомнив, как он сам вместе с товарищами по полку плыл этим маршрутом.
Раненый снял с головы выгоревшую на солнце старую фуражку с помятой жестяной кокардой. Так он стоял, не покрывая головы, несколько минут, словно провожая похоронный кортеж, плывший по морю...
- Мабуть, полка два повезли, а скильки вернется? - тяжело вздохнул Архипенко, продолжая стоять с непокрытой головой.
Когда караван остался далеко за кормой "Принцессы Христианы", Железняков отвел пехотинца подальше от других солдат и предложил покурить.
- Как сейчас настроение на фронте?
- Будь вин скаженный той фронт, - сплюнул Архипенко, сопровождая ответ крепким словом. - Совсем загоняли солдата...
- А кормят в окопах как, хорошо? - продолжал расспрашивать солдата Железняков.
- Як кормят? - солдат опять выругался. - Суп - хоть голову мой, пшонина за пшониною гоняется з дубиною... А куда податься нашему брату от такой жизни? На небо не вскочишь и в землю не заховаешься.
Анатолий обратил внимание на зарубцевавшийся шрам, который краснел на виске под короткими седыми волосами фронтовика.
- Это что, дружище, ранение?
- А ты думаешь, шо баба поцеловала, - горько усмехнулся раненый пехотинец. - Мене неприятель любит, як кума. То в башку влепит пулю, то в руку. Вже третий раз до госпиталя еду. Но зараз я спокоен. Бильше не придется представлять свой лоб под турецкие, або под германские пули. Кажуть, що царь решил отпускать до дому воина, коли вин три або четыре раза ранен...
- О таком законе не слыхал что-то... Думаю, обдуривают вас... медленно проговорил Железняков.
Пехотинец насторожился:
- Обдуривают, кажешь? А може царь такое допустить? Солдат воюе за бога, престол и отечество...
Анатолий осмотрелся кругом.
- Вижу, Тарас, что многого ты еще не понимаешь. Немцы тоже говорят, что воюют за своего кайзера, Вильгельма.
Пробили склянки.
- Надо спешить на вахту. Прощай, дружище, - кинул Железняков уже на ходу.
Скоро Железняков топтался у раскаленных топок в жарком, тесном и душном котельном помещении. Его напарника Непомнящего еще не было.
Больно защемило сердце старого кочегара, когда он узнал, что вместо арестованного Волгина с ним будет работать тот человек, из-за которого его чуть не выгнали с парохода. Но ничего не поделаешь, надо подчиняться начальству.
Придя в кочегарку, Непомнящий сухо ответил на приветствие Железнякова, отворачивая суровое морщинистое лицо в сторону пылающей топки. Сутулясь, он обошел котельное помещение, проверил запас топлива и проворчал сердито:
- Занимался когда-нибудь этим чертовским делом?
- Занимался! - откликнулся Анатолий. - Но давно, почти два года назад.
- А зачем хвастал капитану, будто служил совсем недавно на волжском "Каспии"?.. Капитана ты мог провести, но меня не проведешь... - Непомнящий ловким движением швырнул уголь в самую глубь топки. - Вот так-то и шуруй! Начинай! Надо держать давление пара на пределе. А то механик шкуру сдерет с нас...
Железняков смотрел, с каким мастерством его напарник действовал лопатой, несмотря на то, что в кочегарке было очень жарко и душно. Грязные ручейки пота ползли по его щекам и лбу, попадали в глаза. Тяжело было и Анатолию. На каждом шагу подстерегали какие-нибудь неприятности. Он несколько раз больно ударился головой о пиллерс и сильно ушиб ногу. Томила жажда. Но вода в бачке отдавала углем, и пить ее было невозможно.
"Держись, не поддавайся, - подбадривал себя Анатолий. - От первой вахты зависит твое будущее".
К концу вахты старый кочегар заметно смягчился. Его тронула стойкость, выносливость новичка.
Когда Анатолий, томимый страшной жаждой, подошел к бачку напиться, старик протянул ему свою бутылку с чаем:
- Здесь самая малость осталась, но все ж поделимся. Не пей из бачка. От такой воды может подохнуть даже кит. Подлость!
- Да, это не вода, а пакость. Надо требовать остуженный кипяток, сказал Железняков.
- Эге, чего захотел! - смахнул Непомнящий грязной рукавицей пот с разгоряченного лица. - Ты вроде ак бы с луны свалился.
- Да неужели ж невозможно добиться, чтобы хоть ода была хорошая! возмущенно говорил Анатолий.
- Вот так рассуждал и Андрей... Волгин, мой напарник. А ему заявили, что возбуждает матросов, так казать, на бунт против царя и капитана парохода...
Старый моряк вдруг осекся, поняв, что слишком разговорился. И до конца вахты не проронил больше ни слова.
Одесса встретила "Принцессу Христиану" печальной вестью. Караван военных транспортов, разминувшихся накануне, был атакован неприятельскими подводными лодками. Одно торпедированное судно затонуло почти со всеми находившимися на нем солдатами я командой, другое - выбросилось на мель.
- Немецкие пираты, конечно, готовили торпеды и для нашей "Принцессы", - сказал Каспарский в беседе со своими ближайшими помощниками.
- Когда-нибудь подлюги угробят и нас, - мрачно заметил главный механик.
- Будем надеяться, господа, что останемся живыми-здоровыми и... с хорошими трофеями! - пробовал шутить Каспарский, хотя сам далеко не был спокоен за каждый рейс.
- Меня больше волнуют дела, происходящие на нашем пароходе. Правда, главных смутьянов - Волгина и Чумака убрали, но я не уверен, что не появятся новые, - с тревогой сказал старший помощник капитана Митрофанов.
- К сожалению, уже есть. Вот, например, наш новый кочегар только что прибыл на судно, как тут же стал ругать наши порядки. Нет, мол, воды свежей в кочегарке, плохая вентиляция... - каким-то особенно предостерегающим тоном доложил главный механик.
- Кочегар он неплохой, как я убедился уже по первой вахте. Но все же пусть Коновалов понаблюдает за ним... - сказал Каспарский.
Митрофанов угодливо кивнул головой.
Шла высадка тяжелораненых. Анатолий увидел Тараса Архипенко, когда тот стоял недалеко от трапа в группе легкораненых... Фронтовики ждали команды сходить на берег.
Увидев Железнякова, солдат подошел к нему.
- Здорово, мореплавец. Ну, як работа у кочегарки?
- Уже выстоял три вахты, Тарас. Пока еще ни разу не свалился с копыт в этом проклятом аду! А ты, значит, сейчас в госпиталь, потом в отпуск, до дому. Ты родом-то откуда?
- З Полтавщины, - ответил солдат. - А ну-ка, милок, помоги цигарку свернуть. - Достал свой кисет с табаком и протянул Железнякову. - Был человеком до фронта, а зараз и закурить не могу без помоги, - вздохнул тяжело Тарас.
- Домишко небось свой есть? - продолжал расспрашивать Анатолий.
- О, там у мене така хата! Витром обгорожена, нибом покрыта, - горько усмехнулся солдат.
- А жинка есть у тебя?
- Имеется, - расплылся в улыбке Архипенко. - Добрая у мене жинка!
- Так сидел бы ты лучше дома, Тарас, да целовал свою жинку, чем торчать в окопах и ждать смерти...
- Все ж надиимся, що царь даст закон об освобождении [4?] солдат, раненных три або четыре раза. А може, и война скоро завершится... Тогда генералы скажуть: "Геть домой, солдаты!" И я швидким ходом - до дому, до жинки!
Тарас прищелкнул пальцем здоровой руки:
- И гарно у своей хаты! Тишь-гладь божья. Ни тоби пуль, ни снарядив.
- Эх, Тарас, Тарас, - тихо сказал Анатолий, - ради кого ж мы воюем?
Архипенко пыхнул цигаркой.
- Ничего не зробишь. Солдат проклинае страдания в окопах, но строго держится за присягу. Он воюе за власть, що богом дана, за царя, за батьковщину...
- Архипенко, давай сюда! - раздался голос санитара.
Солдат порывисто протянул Железнякову здоровую руку.
- Спасибо тебе, моряк, за добрые разговоры.
Анатолий проводил солдата долгим прощальным взглядом. Казалось, будто ушел от него хороший старый друг.
Вдруг Железняков заметил недалеко от трапа рыжего боцмана, с которым чуть не подрался в кубрике после своей первой вахты в кочегарке.
"Черт его побери! Он, Коновалов! - выругался про себя Анатолий. - Как я не заметил его раньше? Хорошо, если он не слышал наш разговор с Тарасом... А если слышал, то может передать капитану..."
До ночной вахты оставалось около трех часов. Можно было бы еще поспать, но Анатолий не стал ложиться. Он достал из рундука книгу, принесенную на "Принцессу Христиану" вместе с небогатым имуществом.
Кубрик освещала только одна небольшая керосиновая лампа. Железняков придвинулся ближе к ней и стал читать. Скоро по трапу с верхней палубы явился Старчук.
- Почему не спишь? Ведь работать почти всю ночь. Говорят, скоро снимаемся. Что читаешь?
- Хорошую книгу. Здесь написано много такого, что помогает стать настоящим человеком, смело идти через все преграды жизни...
- А в этой книжке не сказано, как прожить на нашей планете в более светлых кубриках? - спросил черноморец, подкручивая фитиль в лампе, чтобы хоть немного увеличить свет. Но из этой попытки ничего не вышло. Фитиль закоптил нещадно, и еще больше запахло керосином.
- Вот окаянная! - возмутился Старчук, снова уменьшая огонь в лампе. А ты читал что-нибудь Джека Лондона?
- Не спрашивай! Шесть раз всего перечитал, - восторженно ответил Анатолий.
- А книги о капитале, о пауках и мухах тебе не попадались? - испытующе посмотрел на него Старчук.
- Кое-что читал, - уклончиво ответил Железняков.
- Чем дышать этим чадом, давай лучше пойдем на верхнюю палубу и там поговорим, - предложил черноморец.
Они работали на "Принцессе Христиане" уже несколько суток, но до сих пор еще мало общались друг с другом. С этого вечера они стали друзьями.
"Принцесса Христиана" уже вторую неделю курсировала между Новороссийском и Батумом. К берегам Анатолии ее не направляли. Это выводило из себя Каспарского и Митрофанова. Их тянуло к прифронтовой полосе, как хищных воронов к полю боя. Там были трофеи, нажива.
Солнце нависло над волнистой далью уже совсем низко, и вершины мачт, облитые багровыми лучами, как бы загорелись. На судне закончилась приборка, И свободные от вахты матросы собрались на баке. Оттуда доносился смех.
"Наверное, Вася Меченый снова забавляет ребят, - подумал Анатолий. Пойду-ка и я туда".
Белобрысый молодой масленщик из машинного отделения, прозванный Меченым за то, что был густо разрисован татуировкой, сидел на кнехте, окруженный матросами, и рассказывал разные истории о своих любовных делах на берегу. Когда Анатолий подошел к собравшимся матросам, Вася Меченый убеждал Непомнящего:
- Пусть меня гром убьет, если я брешу насчет Маруськи. - Не обращая внимания на едкие насмешки товарищей, рассказчик продолжал: - Вот подзаработаю монет побольше, и - айда к Марусе. Надоело мне болтаться на этой паршивой посудине!
- А в гости к своей Марусе вот так же, босиком и в рваной тельняшке, ходишь? - подковырнул масленщика старый кочегар.
Вася сделал глубокую затяжку из толстой самодельной папиросы и ловко выпустил в воздух несколько дымных колец. Тщедушный паренек был в рваной полосатой тельняшке и коротких трусах. Смуглая впалая грудь, руки, спина, ноги - все пестрело разрисованными синей тушью якорями, женскими головками, чернокрылыми орлами, страшными драконами и надписями.
- Какой ты красивый, Вася! Прямо картинная галерея! Только вот плохо ходишь без ботинок, - подшутил над ним Анатолий. - Да, неважная, брат, у нас с тобой житуха, если не можем заработать даже на пару башмаков.
- Поменьше надо по кабакам шляться, - вмешался в разговор боцман Коновалов, сидевший до этого молча в стороне от остальных матросов.
Анатолий искоса посмотрел на свои сандалии и ответил Коновалову:
- Я не шляюсь по кабакам, а вот тоже хожу без ботинок...
- Ах ты, живоглот, мироед деревенский! Заховался тут от пуль и снарядов, будто немощный какой! - крикнул Вася Меченый и направился к нему, сжимая кулаки.
- Не робей, воробей, лупи коршуна! - кто-то подзадорил масленщика.
- Брось, Вася, не связывайся! - сказал Анатолий. - Закурим лучше.
Вася сел на кнехт. Рядом с ним опустился на бухту троса и Железняков.
- Хорошо ты сказал этому жлобу, Василий! Молодец, браток!
- Поосторожней выражайся! - угрожающе сказал Коновалов Анатолию. И, шепнув что-то Марковичу, вместе с ним ушел с бака.
- Откуда ему знать, как живется нашему брату, - вздохнул Непомнящий. Проработал бы с мое, да еще в чертовой преисподней, тогда запел бы другое. - Морщины, прорезающие широкий лоб старого кочегара, будто еще более углубились.
- Правильно, Феодосин! - подхватил Железняков. - Все вывозим мы на своих плечах, обливаясь потом, задыхаясь в топках! Эх, братки, братки, хотелось бы поговорить с вами по душам... - Осмотревшись вокруг, Анатолий сказал: - Давайте, ребята, поближе сюда, ко мне.
Матросы сомкнулись вокруг него тесным кольцом. Понизив голос, Железняков заговорил:
- Плохо, что нет у нас организации, которая могла бы защитить моряка от кабалы эксплуататоров, облегчить его тяжелую долю. Да, пока нет у нас такой организации. Мы разбросаны, рассеяны. А организация нужна, необходима... И чем скорей мы создадим ее, тем будет лучше для нас.
Это был открытый призыв к восстановлению моряцкого профсоюза, который был запрещен жандармерией в 1915 году.
Послышались одобрительные голоса:
- Правильно, нужна организация!
Кто-то предупредительно сказал:
- Потише, ребята!
И тут Железняков заметил Марковича. Прикидываясь безразличным к тому, о чем говорят матросы, он стоял у фальшборта и глядел в сторону берега.
"Подслушивает, подлец! - мелькнуло в голове. - Вот почему Дмитрий смотрит на меня так укоризненно".
Анатолий умолк.
Матросы стали медленно расходиться. Смелые слова Железнякова радовали, вселяли надежду на лучшую жизнь. Но было в этих словах и такое, за что могли вызвать в полицию и спросить: "Слушал, сукин сын, агитатора, говорил ему "Правильно"? Профсоюза захотел?.."
Каспарский, сидя вдвоем со своим старшим помощником Митрофановым, категорически заявил:
- Нет, я не согласен с вами, Николай Михайлович. Мы не можем передать Викторского полиции в этом порту. Черт знает, что вообразит Фон-Кюгельген! Он скажет: "Команда капитана Каспарского состоит из одних мятежников". Надо подумать о репутации "Принцессы".
- Но мы не смеем скрывать разговоров на баке, Александр Янович, настойчиво доказывал Митрофанов.
- Надо подождать.
Энергичное, с резкими чертами и большим ястребиным носом лицо Каспарского выражало тревогу. Он нервно барабанил пальцами по столу.
- Я не меньше вас обеспокоен происшедшим. Но если теперь жандармы возьмут еще и Викторского, нас не пустят в Трапезунд и Ризе до окончания войны.
Отстояв вахту, Железняков поднялся на верхнюю палубу и прошел к рострам. Сюда просил его прийти Дмитрий Старчук. Он уже ждал.
- Хочу поговорить с тобой, Анатолий, по поводу...
- Понимаю. Все понимаю. Не одобряешь мое открытое выступление? Но мне надоело говорить вполголоса.
- Ты что ж, считаешь активной борьбой неподготовленные, непродуманные выступления? Разве ты не понимаешь, что такими и подобными действиями ты можешь подвести товарищей? - строго спросил Дмитрий.
Мимо проплыл какой-то пузатый буксир. Мелькнул зеленоватый бортовый огонь и тотчас снова потух между черными валами моря.
- На румбе? - раздался громкий голос Митрофанова с ходового мостика.
Не слышно было, что ответил рулевой, но помощник капитана снова крикнул:
- Держать точно на румбе!
- Подлец этот Митрофанов, но как уверенно, четко командует: "Держать точно на румбе!" Вот и я так себе представляю, Митяй. Жизнь наша - это бурное море. Море грозное и суровое. Все зависит лишь от тех команд, какие я могу применять, по каким румбам буду прокладывать свой курс...
- Вот с этим я согласен, - заговорил Старчук. - Но поведение твое вчера на баке показало, что судно под названием "Я" ходит отнюдь не по твоей воле. В два счета можешь оказаться на таком "румбе", что угодишь прямо... в жандармерию!
Анатолий подставил свое лицо ветру, жадно глотал прохладу. Ему хотелось говорить громко, гневно, но он говорил тихо, временами переходя почти на шепот. - Дорогой Митяй, ты должен понять, почему я так поступаю. Всю мою юность преследует жандармерия! А за что? За правду! Я хочу шагать вперед смело, разбивая все преграды на пути! А мне приходится прятаться. Если бы ты знал, как мне нужно быть сейчас особенно осторожным! Тогда ты еще сильнее ругал бы меня за мое вчерашнее... на баке. Как другу, скажу тебе... Да что говорить. На вот, почитай лучше.
Железняков протянул Старчуку толстую тетрадь в коленкоровом переплете, на первой странице которой было написано: "Памятная тетрадь"{3}.
- Спасибо за доверие. Постараюсь разобраться в твоих записях...
- Спрячь тетрадь получше, а то, как говорят, не ровен час... - сказал Анатолий. - Между прочим, в этой тетради есть такая запись: "Поступок, совершенный 12 июня, сразу сделал переворот в моей жизни".
- О каком поступке ты пишешь? - насторожился Старчук.
- В этот день, Дмитрий, я сбежал с учебного судна в Кронштадте. Со дня на день я ждал ареста за революционную пропаганду среди матросов. Характер подвел. Нагрубил командиру корабля.
- Так ты дезертир... Скажи честно, какие планы у тебя?
- Сейчас думаю только о том, как бы добраться до Ризе или Трапезунда.,. А там никакая сила меня не задержит. Махну в Персию. Оттуда к океану. Проберусь на китоловные или котиковые промыслы. Избавлюсь от виселицы...
- Короче говоря, решил бежать на Аляску?
В темноте под рострами что-то упало. Друзья насторожились.
Но кругом только шумело море и продолжало яростно хлестать транспорт.
- Да, я решил это твердо, - ответил Железняков.
- Нет, браток, не на тот "румб" положил ты свое судно. Опомнись. А пока пошли спать.
Митрофанов прикрыл плотней двери каюты и сказал Коновалову:
- Говори, я слушаю.
- Вот так и было дело, господин Митрофанов. Увидел я, что нет их в кубрике...
- Дальше, дальше, не тяни! - нетерпеливо перебил боцмана помощник капитана.
- Забрался я под ростры подальше, чтобы ветром меньше пронизывало. Лежу... Ветер мешал. Только и разобрал я, как Викторский сказал Старчуку: "Я убегу. Лишь бы добраться до Ризе или Трапезунда. А там меня только и видели..."