Страница:
И в самом деле, когда каждый изложил свою позицию по плану Воротынского, он стал стройней и четче. Действительно, нужно блокировать Казань по всем сплавным рекам и по переправам, особенно Каму и Вятку под неусыпное око взять. Это – очень важно. Согласились, что стрельцам подмога на Горной стороне очень нужна. Это не менее важно. Но нужно, как посоветовал дьяк Посольского приказа Михайлов, с помощью переговоров убедить Казань признать правобережье за Россией. А пока переговоры ведутся, времени не теряя, наладить в Алатыре литье пушек, изготовление пищалей и рушниц, а также пороха, ядер и дроба. Готовое оружие отправлять, не мешкая, в Васильсурск и Свияжск. Туда же отправлять все стенобитные пушки, отливаемые в Москве на Пушкарском дворе.
Цель переговоров, а если они не удадутся, то и похода тоже определена была очень точно: освобождение русских пленников из татарского рабства, которых в ханстве имелось сотни тысяч, замена хана царским наместником, чтобы впредь избавить себя от коварства татарского, их клятвоотступничества и измен.
Благословясь, всем советом они направились к царю. Понравилась Ивану Васильевичу военная часть плана, но особенно одобрил он возможность мирного исхода векового противостояния. Воскликнул вдохновенно: «Бескровно избавиться с Божьей помощью от ножа под сердцем куда как гоже!»
И впрямь, едва не обошлось все мирно. Весной царь отправил в Свияжск Адашева с Михайловым, и те, опираясь на сторонников русского царя, успели многое сделать. Даже курултай, собравшийся на Арском поле, одобрил условия России. Попытавшихся было сопротивляться всенародному решению Шах-Али порубил. Жестоко? Но это им, казанцам, судить, а не россиянам.
Вот назначен уже наместник – князь Семен Иванович Микулинский, багаж его уже отвезен в город, казанцы беспрекословно присягали уже царю русскому, но когда наместник переправился через Волгу из Свияжска и приблизился к Казани, его опередили князья Ислам, Кебек и мурза Курыков. Они успели закрыть ворота и, распустив слух, что русские разрушат все мечети, на их месте поставят свои церкви и всех правоверных насильно крестят, подняли мятеж.
Слуг наместника, уже находившихся в городе, перебили. Порубили и сторонников Шаха-Али, казнили всех вельмож, кто видел в дружбе с Россией процветание земли родной. Порезали, как баранов и пограбили русских купцов, бывших в городе. Еще раз пролилась христианская кровь по коварству татарскому, по их клятвопреступности.
Князь Микулинский не стал мстить, не сжег и не ограбил посады, хотя ему советовали это сделать даже татарские вельможи, с ним находившиеся. Он возвратился в Свияжск, надеясь все же, что казанцы одумаются.
Увы. Очень часто одурманенные люди идут не только без оглядки, но еще и с непонятным восторгом и вдохновением к своей гибели; они перестают здраво мыслить, поддаются лишь эмоциям, все более и более распаляя себя. Это и случилось с казанцами. У России же, чтобы обезопасить, в конце концов, свои восточные рубежи, спасти села и города от полного разорения и чтобы, наконец, не стать вновь данницей казанского ханства, чего татары и добивались, оставался один путь – поход на змеиное гнездо.
Погожими июньскими днями полки один за другим подходили к Коломне, где их встречал сам государь. Душевный подъем ратников, коих благословил митрополит Макарий на святое дело, от этого еще больше возрастал. И вот все войско в сборе. Пора выступать. Царь назначил совет на следующий день, чтобы окончательно определить маршруты движения полкам, но поздно вечером прискакал казак от станицы, только что вернувшейся из глубины Поля. Станица обнаружила татарские тумены и турецких янычар с легкими и стенобитными орудиями. Числом, как они успели разведать, татарское войско великое, не поддающееся счету. Вся степь пылит. Двигаются тумены к Туле.
Слух о приближении крымцев привел в уныние ратников. И то верно, собирались заломить змея-горыныча многоголового, ан, у него еще и защитники есть, теперь с ними придется скрестить мечи, и вновь Казань останется без наказания, вновь жди от нее лиха. Узнав об унынии в стане, Иван Васильевич велел собрать от всех полков посланцев, и не только воевод, но и рядовых ратников.
– Мы не делали худо ни хану крымскому, ни султану турецкому, но они алчны, они жаждут превратить всех христиан в своих рабов. Руки коротки! Стеной встанем мы за Отечество! С нами Господь!
«Слава Богу, венец Мономаха у благочестивого, доброго и справедливого царя! Слава Богу!» – продолжал благодарить Всевышнего князь Михаил Воротынский, словно не переворошил в памяти, пока Иван Васильевич вдохновлял рать, годы службы царю всея Руси, годы преданности и послушания.
Рать ликовала. Рать клялась не пожалеть живота своего ради святого дела, а царь Иван Васильевич звал уже в свои палаты князя Михаила Воротынского, первого воеводу Большого полка, князя Владимира Воротынского и боярина Ивана Шереметева – воевод царева полка, на малый совет. Обстановка изменилась, и нужно было спешно менять начавшийся воплощаться в жизнь план похода.
Государь предложил повернуть полки на крымцев, а уж после того, побив ворогов, с Божьей помощью, двинуться на Казань. Воеводы не возражали, но князь Михаил Воротынский внес свою поправку:
– Прикажи, государь, Ертоулу к Казани идти, гати стлать да мосты ладить. И мне повели к Алатырю, а следом в Свияжск спешить. Если что там не ладится, успею исправить.
– Верно мыслишь.
– Оставлю из своей дружины вестовых и стремянного Фрола, чтобы знать мне обо всем.
– И это – ладно будет.
Оставляя на тех местах, где нужно было ладить путь для царева и Большого полков, лишь меты и ертоульских людишек, которых малое число взял с собой, князь Михаил Воротынский двигался к Алатырю быстро, делая только небольшие привалы. Вот когда особенно понадобилась та закалка, какую получил он от Двужила. Малая дружина, тоже привыкшая не слезать с седел по много суток (к этому приучила порубежная служба), не роптала, и без больших помех в скорое время достигли они намеченной цели.
Наполнилось гордостью княжеское сердце от пригожести и основательности в устройстве города. Тараса высокая, с бойницами по верху для лучников и пищальников, вежей несколько и все они четырехъярусные, с шатровыми верхами, еще и с маковками на них; столь же добротная тараса и вокруг арсенала, только пониже, да и вежи двухъярусные, но тоже шатровые и с маковками. С любовью сработано, не временщиками. Да и дома светлые, кое у кого даже с резными наличниками. И все это – за год.
Еще больше возликовал сердцем князь Михаил, когда увидел чудо из чудес – пищали на колесах. На кованых, крепких, с дубовыми спицами и вкладышами. Крепились пищали к оси вертлюгом, что давало возможность поворачиваться стволу вправо и влево и даже вниз и вверх. Ему пояснили без бахвальства:
– По суху чтоб лишние брички не гонять. Шестерка цугом и – айда, пошел.
Либо не совсем понимали алатырские пушкари, что целый переворот совершили они, поставив орудия на колеса и приладив к осям вертлюги, либо скромничали без меры. Князь же, сразу оценив новшество, велел позвать мастера, внедрившего новинку в пушкарское дело. Поклонился ему поясно и пообещал:
– Самому царю всея Руси тебя представлю. Наградит он тебя по твоим заслугам. От меня тоже прими. – Воротынский подал мастеру пять золотых рублей и спросил: – За кого Бога благодарить?
– Петров я. Степашка. Только, князь-боярин, не одним умом сработано. Давно уже мы с Андреем Чеховым, Юшкой Бочкаревым, Семеном Дубининым и иными мастерами это обмозговывали. И сработали бы, да иноземных мастеров, коих в Пушкарском дворе полдюжины, опасались. Так и зыркают всюду. А что углядят, себе на ус наматывают. И чтоб дело не шло, еще и на смех поднимут, дьякам мозги закрутят. А здесь их нет, вот я и попробовал. Вроде бы получилось. От иноземных мастеров утаить бы как-то… Они тут же переймут. А нам руки повяжут.
– Сообщу царю и об этом. За это тоже низкий поклон вам мастерам русским.
Побывал князь Воротынский и в артели рушницкого дела, в кузницах, где ладили самострелы и ковали болты, у кольчужников, у зелейников, отгороженных от всего арсенала высоким глухим забором, еще и обмазанным глиной от пожара – все ему понравилось, ни одного не сделал он замечания и, передохнув сутки, поспешил в Свияжск. Тем более, что первый гонец из Коломны привез успокаивающую весть: крымцы уклонились от сечи, начали отходить, воеводы русские вдогон пошли и бьют их нещадно.
Воротынскому хотелось посмотреть, все ли ладно в Свияжске, прискакать обратно в Алатырь и здесь встретить царя. Нужно это, как он считал, для того, чтобы осталось больше времени еще и еще раз обсудить с Иваном Васильевичем все детали предстоящей осады. Не забывал он и об обещании лично представить царю мастера-литейщика Степана Петрова.
Словно по родной земле ехал князь Воротынский в Свияжск. Дорога устроена хорошо, с мостами и настилами, черемиса радушна, ни одной засады. Да и головы стрелецких слобод не предлагали дополнительную охрану, привыкнув уже к мирному настроению луговых поселян. Выходило, оправдался его план, добрую службу служит. А в Свияжске к тому же узнал, что не только стрельцы и казаки в том повинны, но и чудесные знамения. Об этом с благоговением поведал князю настоятель соборной церкви Рождества Пречистой Богоматери, а затем и настоятель храма преподобного Сергия-чудотворца, что возведен в одном из монастырей, выросших здесь так же быстро, как и сам город. Оказывается, еще задолго до основания Свияжска слышали некоторые жители окрестных поселений колокольный звон и дивились тому чуду, а многие еще и видели старца-монаха, который с образом и крестом появлялся то на горе, то у Щучьего озера, то на берегу Свияги, а то и на стенах Казани; его отваживались поймать лучшие джигиты, но он не давался им в руки, а стрелы не поражали его. Да и не мудрено, ибо являлся сюда сам чудотворец Сергий как знамение торжества христианства на сей земле, и подтверждением тому служит то, что икона преподобного Сергия исцеляет нынче хромых и бездвижных, сухоруких и глухих, изгоняет бесов, но чудеса творит только по отношению тех, кто принял христианство.
Как утверждали священнослужители, отбоя нет ни от простолюдинов, ни от знатных луговиков, а бывают гости и с Горной стороны, даже из самой из Казани.
«Дела митрополитчии, – с благодарностью думал князь Михаил Воротынский. – Не только в проповедях призывает покончить с гидрой магометанской, не только царя понукает на взятие Казани, а ратников благословляет на святую битву, но и помогает делом. Ловко помогает.»
«Спаси его Бог, духовного пастыря нашего!» Крамольный вывод этот князь выложил царю всея Руси, когда, вернувшись в Алатырь, пересказывал о свершенном за год. Иван Васильевич сразу среагировал, поправив Михаила:
– Чудо святых – дела Божьи, а не земные. Знамения тоже только от Бога.
Князь Михаил смиренно опустил голову, поняв свою оплошность, не стал настаивать на своем, а после паузы заговорил о другом:
– Видел я и земное чудо. Тебе, государь, тоже его хочу показать, оттого велел повременить с отправкой в Свияжск одной пушки. С Большим полком ее возьму, поглядим, как в пути она себя покажет. Представлю тебе и выдумщика – мастера литья Степашку Петрова. Надеюсь, наградишь его знатно. Только он одно просит: таить от иноземных мастеров его детище. Умыкнут, опасается.
Последние слова оказались не к душе самодержцу. Глаза потемнели. Заговорил сердито:
– Еще дед мой иноземных мастеров скликать начал, чтоб наших людишек ремеслу обучали. Мне ли от них таиться, коль скоро они старательно отрабатывают мое жалование им!
Ничего не ответил князь Воротынский, хотя имел свое мнение по сему вопросу. Учиться уму-разуму не грех, только и своих умельцев да башковитых людишек холить не лишним станет.
Улетучилась сердитость царева, когда он увидел пищаль на колесах и с вертлюгом. Понял, как и Воротынский, насколько станет ловчее возить пушки в походах и маневрировать ими в бою. Щедро наградил мастера: землей и дворянством, велел тут же отправляться в Москву на Пушкарный двор, чтобы и там наладить литье пушек на колесах. Но и упрекнул в то же время:
– Иноземные мастера мне, царю, верно служат. Не избегать их следует, а учиться у них. Нос высоко не дери.
Плеснул ложку дегтя в бочку меда. Если обида есть, глотай ее молча.
В первых числах августа Царев и Большие полки вошли в Свияжск. Остальные войска тоже подоспели. Можно было начинать переправу, но Иван Васильевич не стал спешить, надеясь убить сразу двух зайцев: попытаться принудить Казань к добровольной сдаче и дать рати отдых.
Два зайца не получилось. Казанцы на все увещевания и обещания, что ничего дурного царь не предпримет, если они покорятся, отвечали злыми отказами. Царь обещал простить и не помнить того зла, какое казанцы творили на земле русской, простить реки крови, простить разрушенные города, лишь бы впредь такого не повторилось, и были бы отпущены все пленники – царь предлагал доброе соседство на правах младшего брата. Увы, ответ пришел грубый: России не быть в покое, пока она не признает себя данницей Казанского ханства. Что касается самой Казани, то пусть князь (русских правителей они не признавали за царей) Иван попробует ее взять.
Вновь не оставалось выбора. Русские полки начали переправу. Первыми на боевые корабли, специально для переправ построенные, сели ратники Передового полка и Ертоул.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Цель переговоров, а если они не удадутся, то и похода тоже определена была очень точно: освобождение русских пленников из татарского рабства, которых в ханстве имелось сотни тысяч, замена хана царским наместником, чтобы впредь избавить себя от коварства татарского, их клятвоотступничества и измен.
Благословясь, всем советом они направились к царю. Понравилась Ивану Васильевичу военная часть плана, но особенно одобрил он возможность мирного исхода векового противостояния. Воскликнул вдохновенно: «Бескровно избавиться с Божьей помощью от ножа под сердцем куда как гоже!»
И впрямь, едва не обошлось все мирно. Весной царь отправил в Свияжск Адашева с Михайловым, и те, опираясь на сторонников русского царя, успели многое сделать. Даже курултай, собравшийся на Арском поле, одобрил условия России. Попытавшихся было сопротивляться всенародному решению Шах-Али порубил. Жестоко? Но это им, казанцам, судить, а не россиянам.
Вот назначен уже наместник – князь Семен Иванович Микулинский, багаж его уже отвезен в город, казанцы беспрекословно присягали уже царю русскому, но когда наместник переправился через Волгу из Свияжска и приблизился к Казани, его опередили князья Ислам, Кебек и мурза Курыков. Они успели закрыть ворота и, распустив слух, что русские разрушат все мечети, на их месте поставят свои церкви и всех правоверных насильно крестят, подняли мятеж.
Слуг наместника, уже находившихся в городе, перебили. Порубили и сторонников Шаха-Али, казнили всех вельмож, кто видел в дружбе с Россией процветание земли родной. Порезали, как баранов и пограбили русских купцов, бывших в городе. Еще раз пролилась христианская кровь по коварству татарскому, по их клятвопреступности.
Князь Микулинский не стал мстить, не сжег и не ограбил посады, хотя ему советовали это сделать даже татарские вельможи, с ним находившиеся. Он возвратился в Свияжск, надеясь все же, что казанцы одумаются.
Увы. Очень часто одурманенные люди идут не только без оглядки, но еще и с непонятным восторгом и вдохновением к своей гибели; они перестают здраво мыслить, поддаются лишь эмоциям, все более и более распаляя себя. Это и случилось с казанцами. У России же, чтобы обезопасить, в конце концов, свои восточные рубежи, спасти села и города от полного разорения и чтобы, наконец, не стать вновь данницей казанского ханства, чего татары и добивались, оставался один путь – поход на змеиное гнездо.
Погожими июньскими днями полки один за другим подходили к Коломне, где их встречал сам государь. Душевный подъем ратников, коих благословил митрополит Макарий на святое дело, от этого еще больше возрастал. И вот все войско в сборе. Пора выступать. Царь назначил совет на следующий день, чтобы окончательно определить маршруты движения полкам, но поздно вечером прискакал казак от станицы, только что вернувшейся из глубины Поля. Станица обнаружила татарские тумены и турецких янычар с легкими и стенобитными орудиями. Числом, как они успели разведать, татарское войско великое, не поддающееся счету. Вся степь пылит. Двигаются тумены к Туле.
Слух о приближении крымцев привел в уныние ратников. И то верно, собирались заломить змея-горыныча многоголового, ан, у него еще и защитники есть, теперь с ними придется скрестить мечи, и вновь Казань останется без наказания, вновь жди от нее лиха. Узнав об унынии в стане, Иван Васильевич велел собрать от всех полков посланцев, и не только воевод, но и рядовых ратников.
– Мы не делали худо ни хану крымскому, ни султану турецкому, но они алчны, они жаждут превратить всех христиан в своих рабов. Руки коротки! Стеной встанем мы за Отечество! С нами Господь!
«Слава Богу, венец Мономаха у благочестивого, доброго и справедливого царя! Слава Богу!» – продолжал благодарить Всевышнего князь Михаил Воротынский, словно не переворошил в памяти, пока Иван Васильевич вдохновлял рать, годы службы царю всея Руси, годы преданности и послушания.
Рать ликовала. Рать клялась не пожалеть живота своего ради святого дела, а царь Иван Васильевич звал уже в свои палаты князя Михаила Воротынского, первого воеводу Большого полка, князя Владимира Воротынского и боярина Ивана Шереметева – воевод царева полка, на малый совет. Обстановка изменилась, и нужно было спешно менять начавшийся воплощаться в жизнь план похода.
Государь предложил повернуть полки на крымцев, а уж после того, побив ворогов, с Божьей помощью, двинуться на Казань. Воеводы не возражали, но князь Михаил Воротынский внес свою поправку:
– Прикажи, государь, Ертоулу к Казани идти, гати стлать да мосты ладить. И мне повели к Алатырю, а следом в Свияжск спешить. Если что там не ладится, успею исправить.
– Верно мыслишь.
– Оставлю из своей дружины вестовых и стремянного Фрола, чтобы знать мне обо всем.
– И это – ладно будет.
Оставляя на тех местах, где нужно было ладить путь для царева и Большого полков, лишь меты и ертоульских людишек, которых малое число взял с собой, князь Михаил Воротынский двигался к Алатырю быстро, делая только небольшие привалы. Вот когда особенно понадобилась та закалка, какую получил он от Двужила. Малая дружина, тоже привыкшая не слезать с седел по много суток (к этому приучила порубежная служба), не роптала, и без больших помех в скорое время достигли они намеченной цели.
Наполнилось гордостью княжеское сердце от пригожести и основательности в устройстве города. Тараса высокая, с бойницами по верху для лучников и пищальников, вежей несколько и все они четырехъярусные, с шатровыми верхами, еще и с маковками на них; столь же добротная тараса и вокруг арсенала, только пониже, да и вежи двухъярусные, но тоже шатровые и с маковками. С любовью сработано, не временщиками. Да и дома светлые, кое у кого даже с резными наличниками. И все это – за год.
Еще больше возликовал сердцем князь Михаил, когда увидел чудо из чудес – пищали на колесах. На кованых, крепких, с дубовыми спицами и вкладышами. Крепились пищали к оси вертлюгом, что давало возможность поворачиваться стволу вправо и влево и даже вниз и вверх. Ему пояснили без бахвальства:
– По суху чтоб лишние брички не гонять. Шестерка цугом и – айда, пошел.
Либо не совсем понимали алатырские пушкари, что целый переворот совершили они, поставив орудия на колеса и приладив к осям вертлюги, либо скромничали без меры. Князь же, сразу оценив новшество, велел позвать мастера, внедрившего новинку в пушкарское дело. Поклонился ему поясно и пообещал:
– Самому царю всея Руси тебя представлю. Наградит он тебя по твоим заслугам. От меня тоже прими. – Воротынский подал мастеру пять золотых рублей и спросил: – За кого Бога благодарить?
– Петров я. Степашка. Только, князь-боярин, не одним умом сработано. Давно уже мы с Андреем Чеховым, Юшкой Бочкаревым, Семеном Дубининым и иными мастерами это обмозговывали. И сработали бы, да иноземных мастеров, коих в Пушкарском дворе полдюжины, опасались. Так и зыркают всюду. А что углядят, себе на ус наматывают. И чтоб дело не шло, еще и на смех поднимут, дьякам мозги закрутят. А здесь их нет, вот я и попробовал. Вроде бы получилось. От иноземных мастеров утаить бы как-то… Они тут же переймут. А нам руки повяжут.
– Сообщу царю и об этом. За это тоже низкий поклон вам мастерам русским.
Побывал князь Воротынский и в артели рушницкого дела, в кузницах, где ладили самострелы и ковали болты, у кольчужников, у зелейников, отгороженных от всего арсенала высоким глухим забором, еще и обмазанным глиной от пожара – все ему понравилось, ни одного не сделал он замечания и, передохнув сутки, поспешил в Свияжск. Тем более, что первый гонец из Коломны привез успокаивающую весть: крымцы уклонились от сечи, начали отходить, воеводы русские вдогон пошли и бьют их нещадно.
Воротынскому хотелось посмотреть, все ли ладно в Свияжске, прискакать обратно в Алатырь и здесь встретить царя. Нужно это, как он считал, для того, чтобы осталось больше времени еще и еще раз обсудить с Иваном Васильевичем все детали предстоящей осады. Не забывал он и об обещании лично представить царю мастера-литейщика Степана Петрова.
Словно по родной земле ехал князь Воротынский в Свияжск. Дорога устроена хорошо, с мостами и настилами, черемиса радушна, ни одной засады. Да и головы стрелецких слобод не предлагали дополнительную охрану, привыкнув уже к мирному настроению луговых поселян. Выходило, оправдался его план, добрую службу служит. А в Свияжске к тому же узнал, что не только стрельцы и казаки в том повинны, но и чудесные знамения. Об этом с благоговением поведал князю настоятель соборной церкви Рождества Пречистой Богоматери, а затем и настоятель храма преподобного Сергия-чудотворца, что возведен в одном из монастырей, выросших здесь так же быстро, как и сам город. Оказывается, еще задолго до основания Свияжска слышали некоторые жители окрестных поселений колокольный звон и дивились тому чуду, а многие еще и видели старца-монаха, который с образом и крестом появлялся то на горе, то у Щучьего озера, то на берегу Свияги, а то и на стенах Казани; его отваживались поймать лучшие джигиты, но он не давался им в руки, а стрелы не поражали его. Да и не мудрено, ибо являлся сюда сам чудотворец Сергий как знамение торжества христианства на сей земле, и подтверждением тому служит то, что икона преподобного Сергия исцеляет нынче хромых и бездвижных, сухоруких и глухих, изгоняет бесов, но чудеса творит только по отношению тех, кто принял христианство.
Как утверждали священнослужители, отбоя нет ни от простолюдинов, ни от знатных луговиков, а бывают гости и с Горной стороны, даже из самой из Казани.
«Дела митрополитчии, – с благодарностью думал князь Михаил Воротынский. – Не только в проповедях призывает покончить с гидрой магометанской, не только царя понукает на взятие Казани, а ратников благословляет на святую битву, но и помогает делом. Ловко помогает.»
«Спаси его Бог, духовного пастыря нашего!» Крамольный вывод этот князь выложил царю всея Руси, когда, вернувшись в Алатырь, пересказывал о свершенном за год. Иван Васильевич сразу среагировал, поправив Михаила:
– Чудо святых – дела Божьи, а не земные. Знамения тоже только от Бога.
Князь Михаил смиренно опустил голову, поняв свою оплошность, не стал настаивать на своем, а после паузы заговорил о другом:
– Видел я и земное чудо. Тебе, государь, тоже его хочу показать, оттого велел повременить с отправкой в Свияжск одной пушки. С Большим полком ее возьму, поглядим, как в пути она себя покажет. Представлю тебе и выдумщика – мастера литья Степашку Петрова. Надеюсь, наградишь его знатно. Только он одно просит: таить от иноземных мастеров его детище. Умыкнут, опасается.
Последние слова оказались не к душе самодержцу. Глаза потемнели. Заговорил сердито:
– Еще дед мой иноземных мастеров скликать начал, чтоб наших людишек ремеслу обучали. Мне ли от них таиться, коль скоро они старательно отрабатывают мое жалование им!
Ничего не ответил князь Воротынский, хотя имел свое мнение по сему вопросу. Учиться уму-разуму не грех, только и своих умельцев да башковитых людишек холить не лишним станет.
Улетучилась сердитость царева, когда он увидел пищаль на колесах и с вертлюгом. Понял, как и Воротынский, насколько станет ловчее возить пушки в походах и маневрировать ими в бою. Щедро наградил мастера: землей и дворянством, велел тут же отправляться в Москву на Пушкарный двор, чтобы и там наладить литье пушек на колесах. Но и упрекнул в то же время:
– Иноземные мастера мне, царю, верно служат. Не избегать их следует, а учиться у них. Нос высоко не дери.
Плеснул ложку дегтя в бочку меда. Если обида есть, глотай ее молча.
В первых числах августа Царев и Большие полки вошли в Свияжск. Остальные войска тоже подоспели. Можно было начинать переправу, но Иван Васильевич не стал спешить, надеясь убить сразу двух зайцев: попытаться принудить Казань к добровольной сдаче и дать рати отдых.
Два зайца не получилось. Казанцы на все увещевания и обещания, что ничего дурного царь не предпримет, если они покорятся, отвечали злыми отказами. Царь обещал простить и не помнить того зла, какое казанцы творили на земле русской, простить реки крови, простить разрушенные города, лишь бы впредь такого не повторилось, и были бы отпущены все пленники – царь предлагал доброе соседство на правах младшего брата. Увы, ответ пришел грубый: России не быть в покое, пока она не признает себя данницей Казанского ханства. Что касается самой Казани, то пусть князь (русских правителей они не признавали за царей) Иван попробует ее взять.
Вновь не оставалось выбора. Русские полки начали переправу. Первыми на боевые корабли, специально для переправ построенные, сели ратники Передового полка и Ертоул.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Какой уже день Казань зловеще помалкивала, словно у ее стен не суетились, как муравьи, посошные людишки, ертоульцы, а иной раз и сами ратники, устраивая на скорую руку тарасы и тыны, чтобы защититься от огнестрельной пальбы и луков да от возможной вылазки, но стены молчали, ворота не отворялись. Будто у казанцев огнезапаса нет никакого ни для пушек затинных, ни для рушниц, словно не наготовлены у них стрелы и не достает смелости скрестить мечи.
Не могли же они не видеть, что сам царь всея Руси с ближними воеводами объезжает город по стене, не могли и не понимать, что определяют они места для туров и осадных башен. Самое бы время кинуться на вылазку, ан нет. Тихо и смирно за стенами, да и на самих стенах пустынно. Лишь иногда промелькнет в бойнице настороженное лицо. И все же на всякий случай между Иваном Васильевичем с его воеводами и стеной плотно двигались щитоносцы из царева полка, сам полк тоже держал коней оседланными, да и остальная рать не снимала доспехов. Бог его знает, какую каверзу уготовят басурманы.
– Мы вот тут места турам и башням определяем, а за стенами, быть может, послание мое обсуждают, к миру склоняются, – высказал свое предположение царь Иван Васильевич.
Он, не смотря на грубость ответа на первое послание, вновь отписал и хану Едыгару, и сеиду Кул-Шерифу. Вряд ли реальна подобная надежда, судя по тому, с каким остервенением бились казанцы во главе с самим Едыгаром на волжском берегу, пытаясь помешать переправе русской рати. Пришлось срочно слать помощь Передовому полку и Ертоулу, иначе татары, хотя и численностью они уступали намного, добились бы своего, опрокинули бы полки наши обратно в реку. Только когда подоспели касимовские татары и нагорная черемиса, удалось казанцев втиснуть в крепость, и теперь, как считал князь Михаил Воротынский, они не от испуга притихли, а по хитрому умыслу. Только вот какому? Узнать бы.
И в самом деле, поразмыслить если, какой резон казанцам выносить ключи от ворот? Город – крепкий орех. Башковитый воевода закладывал его. Только от Арского поля, почитай, можно штурмовать крупными силами, но здесь стены высокие и широкие. Двойные стены, заложенные хвощом и камнями. Дальше стена взбирается на скалистые бугры, где стенобитные орудия не поставить, башни и туры к стенам не продвинуть, а без них попробуй осиль стену – зальют штурмующих смолой и кипятком, стрелами засыпят. И там, где спускается стена в волжскую пойму, не развернешься вольно ратью: топкая низина, с озерами и болотинами, а перед стеной вода вольная Казанки и Булака – даже тарасы не сделаешь, только тыном и возможно отгородиться.
Воды в городе много. Только по Рыбнорядному оврагу несколько озер: Белое, Черное, Банное, Поганая лужа. Припасов, как утверждает Шах-Али и иные казанские вельможи, оставшиеся с наместником, на все десять лет. Так что ни голод городу не страшен, ни жажда. Да и воинов достаточно – тридцать тысяч. Впятеро, конечно, меньше русской рати, но они же – за стенами. Отбиваться легче, чем штурмовать.
И еще одно важное обстоятельство: ни разу еще русское воинство не брало штурмом Казани, хотя не единожды подступало под стены города. Бывало, случалось, она отворяла ворота, но тогда речь шла лишь о смене хана и о договоре жить в соседской дружбе и согласий – а что договор? О нем всегда можно забыть. Сейчас же все иначе – никакого ханства, только царский наместник, а это значит, полное подчинение России. Более того, вся земля казанского ханства становится вотчиной русского царя, а народ весь – его подданными. Для татар, кому многие годы Русь платила дань и была, по сути дела, землей для грабежа и пополнения рабов, подобное очень унизительно.
А ратники, чего греха таить, татары добрые. Если даже стену осилишь, в самом городе легче не станет. Несколько холмов, рассеченных оврагами, превратятся в крепкие очаги сопротивления. Особенно трудно придется у ханского дворца, который построен на высоком холме, имевшем обрывистые склоны, а в пологом месте – крепкий оплот.
Крепостью станет и каждая мечеть. Особенно соборная, что рядом с дворцом князя Ширин Нур-Али. Там сеид Кул-Шериф непременно соберет фанатиков, которые предпочтут смерть позорному плену.
Выходило, надежды на мирное разрешение векового спора никакой нет, нужно думать и думать, как раскусить этот крепкий орех. По старинке если штурмовать, вряд ли чего добьешься. А нового пока ничего не придумывается. Если только добрую половину из ста пятидесяти пушек собрать в кулак у Ханских и Арских ворот, да ров пошире и поглубже к ним прорыть, чтобы без жертв к ним катить ядра и порох подносить в любое время. «Дело, – похвалил сам себя Михаил Воротынский. – Туры тоже можно рвами соединить. Пушкарям сподручно, да и ратников там можно держать без урону».
Объехав стену, остановил царь своего коня поодаль от Арских ворот, чтобы совет держать, и князь Михаил, не став дожидаться царевых вопросов, осмелился заговорить первым:
– Дозволь, государь, поделиться задумкой своей?
– Что ж, говори.
– Основные силы собрать для штурма здесь, у Ханских и Арских ворот. Здесь ломать стену и ворота. Повели боярину Морозову половину тяжелых и средних стенобитных орудий сюда отрядить. Ертоул и посоха ров отроют, чтобы по нему, укрываясь от стрел, ядер и дроба, подносить зелье и ядра катить. Остальные средние и крупные пушки тоже не в низины пусть ставит. От Казанки же и Булака – пищали на колесах. Там им самый раз. Рать защищать от вылазки, а при штурме не выпускать никого из крепости. Туры, как Ертоул закончит их рубить, Большим полком покачу. Посоха же пусть ров копает. После этого между турами окопы ладить, а уж затем – до рва закопы.
– Ишь ты, мудро, – одобрил идею окопов и траншей Иван Васильевич, а вот насчет главного участка для штурма усомнился, ибо стены от Арского поля толстые и высокие, да и ждут казанцы штурма именно здесь. Спросил боярина Шереметева: – Как ты мыслишь?
– Князь Воротынский дело говорит. А ждать? Пусть себе их ждут. Ворота побьем, стены толстые тоже не устоят от ядер в сотни пудов.
– Твое слово, князь Владимир?
– От Арского.
– Хорошо. Так и порешим.
День-другой миновали, и туры готовы. Время катить их к намеченным местам. Собрал Михаил Воротынский воевод младших и повелевает:
– Кольчуг и шеломов не снимать. Мечи и щиты – с собой. Не так ловко будет с турами управляться, но это – беда, не беда. Предвижу вылазку.
Не с восторгом принят приказ главного воеводы, тем более что татары смирней мышей себя ведут, но перечить никто не стал. А князь Воротынский еще и коннице во главе с князем Иваном Мстиславским велел идти с полком, к тому же у царя испросил из его полка отряд детей боярских. Даже братец Михаила пошутил, отбирая ему самых ловких из ловких:
– Иль на молоке обжегся, коль на воду дуешь?
– Не зубоскаль, брат. Как дело обернется, Богу только ведомо, а нам, воеводам, так нужно поступать, чтоб без изъяну дело делалось, да ратники не гибли бездельно.
Ой, как пришлись к месту все предосторожности, предпринятые главным воеводой. Татары ждали именно этого момента, когда покатят ратники к стенам крепости туры, поснимав, как принято, доспехи. Приготовились к удару и отряды Япанчи, Шипака и Эйюба. Острог они уже срубили, отгородив его крепким тыном, ждали сигнала к налету и получили его. Условились так: Япанча с Шипаком ударят от леса по русскому стану, как только втянутся ратники российские в сечу у Арских и Ханских ворот, и в тот самый момент, когда откроются Крымские и Аталыковы ворота, чтобы ударить с флангов по сражавшимся с главными силами вылазки у Арских и Ханских ворот. Оказавшись в клещах, русские не смогут долго сопротивляться. А чтобы лишить их возможности бежать за Волгу, Эйюба налетит на корабли, побьет охрану и подпалит их.
Началось все по татарскому сценарию. Большой полк, медленно двигая туры, приближался к стенам крепости, и вот, когда уже казалось, что все обойдется без боя, ибо даже пушки не стреляли, и пушкарей не было видно на стенах, вдруг те безмолвные стены в один миг ожили, пушки, загодя заряженные, грохнули неожиданным громом, выплевывая из своих жерл ядра, зачастили пищали, почти одновременно отворились Ханские и Арские ворота для резвой конницы, и дикое «Ур-ра-а-агш!» волной ударило в опешивших на мгновение ратников Большого полка, вселяя в их души трепет, и понеслось дальше через Арское поле в гористые чащобы, опоясывающие многоверстную цветущую луговую ровность.
Князь Михаил, послав вестового с повелением к князю Мстиславскому до времени не бросаться в сечу, первым выхватил меч. Полк ощетинился копьями навстречу пластающим коням. Сеча завязалась.
У конников есть преимущество перед пешцами – крутятся волчками, нанося удара своими кривыми саблями направо и налево, но и пешцы не бездельничают. У них свой резон имеется. Щит – добрая для пешца защита, а если мечом всадника трудно достать, коню бабки подсечь – дело плевое. А рухнул конь, тут и всаднику конец. Не успеет он из стремени ноги выпростать.
Валом, однако, валят казанцы. Пятиться начал уже Большой полк, но князь Михаил Воротынский, который рубился в окружении своей малой дружины у крайнего тура, не забывал, что он – воевода главный. С коня ему все хорошо видно. Пора, казалось бы, звать князя Мстиславского с казаками и детьми боярскими Царева полка, но медлит Михаил, не время еще, считает. И тут крик стремянного:
– Справа и слева в тыл заходят!
– Сигналь Мстиславскому.
Сошлась лавина с лавиной. Сеча жаркая. Пока никто никого не одолевает, но хорошо, что не удалось казанцам взять в кольцо Большой полк. А у князя Владимира Воротынского и боярина Ивана Шереметева руки чешутся. Просят они царя:
– Дозволь, государь, полком твоим ударим. Враз сомнем. А то и ворота не дозволим затворить. Прорвемся в город. Остальные полки тоже на штурм бросишь.
– Нет.
– Касимовских татар тогда пошли.
– Нет!
Что? Недопонимание открывшейся возможности или чрезмерная осторожность? Трудно ответить, ибо Иван Васильевич не собирался отчитываться за свои решения перед воеводами, хотя и самыми ближними. Но миновало совсем немного времени, и правота царева запрета оказалась не зряшной: из леса с воплем вылетели конники и понеслись к главному русскому стану. Спасло стан то, что не рядом с лесом он стоял, а в доброй от опушки версте.
– Вот теперь ваш черед настал, – сказал царь Владимиру Воротынскому и Ивану Шереметеву. – Стеной встаньте, а стан удержите.
Не бросили воеводы конницу навстречу коннице. Пехотой загородились, велев исподволь пятиться к Ертоулу и затем – к обозу, отводя тем самым конников дальше от леса, а уж после того, как пехота сдержала стремительный порыв многотысячного отряда татар и черемисы, завязала с ними упорную сечу, вот тут ударили во фланги атакующим казаки, дети боярские и касимовские татары во главе с Шахом-Али. Мало бы кому удалось вырваться из жестких русских клещей, да не простаками выказали себя Япанча с Шипаком, подали они сигнал своим ратникам, и те стремглав унеслись в лес.
Преследовать их не стали. Чего лезть в воду, не сведав броду? Разведать прежде нужно лес; есть ли нужда распылять силы? Не лучше ли отгородиться от леса добрым тыном и держать на всякий случай наблюдателей?
У Ханских и Арских ворот тоже наступил перелом: увидели со стены, что Япанча и Шипак ускакали обратно в лес, крикнули о том своим уланам и ратникам, упрямство коих тут же надорвалось, чем и воспользовались русичи – вдохновились, усилили нажим.
Вскоре поступило еще одно известие: нападение на корабли тоже отбито с большим уроном для нападавших, это еще более ободрило силы русских ратников – татары не выдержали и попятились к воротам. Воротынский решил воспользоваться этим и штурмовать крепость, намереваясь ворваться в город на плечах вылазки, послал вестового к царю с просьбой о помощи, но тот не только не послал к Арским воротам полки, но и запретил штурм, дабы не губить зря ратников.
Не могли же они не видеть, что сам царь всея Руси с ближними воеводами объезжает город по стене, не могли и не понимать, что определяют они места для туров и осадных башен. Самое бы время кинуться на вылазку, ан нет. Тихо и смирно за стенами, да и на самих стенах пустынно. Лишь иногда промелькнет в бойнице настороженное лицо. И все же на всякий случай между Иваном Васильевичем с его воеводами и стеной плотно двигались щитоносцы из царева полка, сам полк тоже держал коней оседланными, да и остальная рать не снимала доспехов. Бог его знает, какую каверзу уготовят басурманы.
– Мы вот тут места турам и башням определяем, а за стенами, быть может, послание мое обсуждают, к миру склоняются, – высказал свое предположение царь Иван Васильевич.
Он, не смотря на грубость ответа на первое послание, вновь отписал и хану Едыгару, и сеиду Кул-Шерифу. Вряд ли реальна подобная надежда, судя по тому, с каким остервенением бились казанцы во главе с самим Едыгаром на волжском берегу, пытаясь помешать переправе русской рати. Пришлось срочно слать помощь Передовому полку и Ертоулу, иначе татары, хотя и численностью они уступали намного, добились бы своего, опрокинули бы полки наши обратно в реку. Только когда подоспели касимовские татары и нагорная черемиса, удалось казанцев втиснуть в крепость, и теперь, как считал князь Михаил Воротынский, они не от испуга притихли, а по хитрому умыслу. Только вот какому? Узнать бы.
И в самом деле, поразмыслить если, какой резон казанцам выносить ключи от ворот? Город – крепкий орех. Башковитый воевода закладывал его. Только от Арского поля, почитай, можно штурмовать крупными силами, но здесь стены высокие и широкие. Двойные стены, заложенные хвощом и камнями. Дальше стена взбирается на скалистые бугры, где стенобитные орудия не поставить, башни и туры к стенам не продвинуть, а без них попробуй осиль стену – зальют штурмующих смолой и кипятком, стрелами засыпят. И там, где спускается стена в волжскую пойму, не развернешься вольно ратью: топкая низина, с озерами и болотинами, а перед стеной вода вольная Казанки и Булака – даже тарасы не сделаешь, только тыном и возможно отгородиться.
Воды в городе много. Только по Рыбнорядному оврагу несколько озер: Белое, Черное, Банное, Поганая лужа. Припасов, как утверждает Шах-Али и иные казанские вельможи, оставшиеся с наместником, на все десять лет. Так что ни голод городу не страшен, ни жажда. Да и воинов достаточно – тридцать тысяч. Впятеро, конечно, меньше русской рати, но они же – за стенами. Отбиваться легче, чем штурмовать.
И еще одно важное обстоятельство: ни разу еще русское воинство не брало штурмом Казани, хотя не единожды подступало под стены города. Бывало, случалось, она отворяла ворота, но тогда речь шла лишь о смене хана и о договоре жить в соседской дружбе и согласий – а что договор? О нем всегда можно забыть. Сейчас же все иначе – никакого ханства, только царский наместник, а это значит, полное подчинение России. Более того, вся земля казанского ханства становится вотчиной русского царя, а народ весь – его подданными. Для татар, кому многие годы Русь платила дань и была, по сути дела, землей для грабежа и пополнения рабов, подобное очень унизительно.
А ратники, чего греха таить, татары добрые. Если даже стену осилишь, в самом городе легче не станет. Несколько холмов, рассеченных оврагами, превратятся в крепкие очаги сопротивления. Особенно трудно придется у ханского дворца, который построен на высоком холме, имевшем обрывистые склоны, а в пологом месте – крепкий оплот.
Крепостью станет и каждая мечеть. Особенно соборная, что рядом с дворцом князя Ширин Нур-Али. Там сеид Кул-Шериф непременно соберет фанатиков, которые предпочтут смерть позорному плену.
Выходило, надежды на мирное разрешение векового спора никакой нет, нужно думать и думать, как раскусить этот крепкий орех. По старинке если штурмовать, вряд ли чего добьешься. А нового пока ничего не придумывается. Если только добрую половину из ста пятидесяти пушек собрать в кулак у Ханских и Арских ворот, да ров пошире и поглубже к ним прорыть, чтобы без жертв к ним катить ядра и порох подносить в любое время. «Дело, – похвалил сам себя Михаил Воротынский. – Туры тоже можно рвами соединить. Пушкарям сподручно, да и ратников там можно держать без урону».
Объехав стену, остановил царь своего коня поодаль от Арских ворот, чтобы совет держать, и князь Михаил, не став дожидаться царевых вопросов, осмелился заговорить первым:
– Дозволь, государь, поделиться задумкой своей?
– Что ж, говори.
– Основные силы собрать для штурма здесь, у Ханских и Арских ворот. Здесь ломать стену и ворота. Повели боярину Морозову половину тяжелых и средних стенобитных орудий сюда отрядить. Ертоул и посоха ров отроют, чтобы по нему, укрываясь от стрел, ядер и дроба, подносить зелье и ядра катить. Остальные средние и крупные пушки тоже не в низины пусть ставит. От Казанки же и Булака – пищали на колесах. Там им самый раз. Рать защищать от вылазки, а при штурме не выпускать никого из крепости. Туры, как Ертоул закончит их рубить, Большим полком покачу. Посоха же пусть ров копает. После этого между турами окопы ладить, а уж затем – до рва закопы.
– Ишь ты, мудро, – одобрил идею окопов и траншей Иван Васильевич, а вот насчет главного участка для штурма усомнился, ибо стены от Арского поля толстые и высокие, да и ждут казанцы штурма именно здесь. Спросил боярина Шереметева: – Как ты мыслишь?
– Князь Воротынский дело говорит. А ждать? Пусть себе их ждут. Ворота побьем, стены толстые тоже не устоят от ядер в сотни пудов.
– Твое слово, князь Владимир?
– От Арского.
– Хорошо. Так и порешим.
День-другой миновали, и туры готовы. Время катить их к намеченным местам. Собрал Михаил Воротынский воевод младших и повелевает:
– Кольчуг и шеломов не снимать. Мечи и щиты – с собой. Не так ловко будет с турами управляться, но это – беда, не беда. Предвижу вылазку.
Не с восторгом принят приказ главного воеводы, тем более что татары смирней мышей себя ведут, но перечить никто не стал. А князь Воротынский еще и коннице во главе с князем Иваном Мстиславским велел идти с полком, к тому же у царя испросил из его полка отряд детей боярских. Даже братец Михаила пошутил, отбирая ему самых ловких из ловких:
– Иль на молоке обжегся, коль на воду дуешь?
– Не зубоскаль, брат. Как дело обернется, Богу только ведомо, а нам, воеводам, так нужно поступать, чтоб без изъяну дело делалось, да ратники не гибли бездельно.
Ой, как пришлись к месту все предосторожности, предпринятые главным воеводой. Татары ждали именно этого момента, когда покатят ратники к стенам крепости туры, поснимав, как принято, доспехи. Приготовились к удару и отряды Япанчи, Шипака и Эйюба. Острог они уже срубили, отгородив его крепким тыном, ждали сигнала к налету и получили его. Условились так: Япанча с Шипаком ударят от леса по русскому стану, как только втянутся ратники российские в сечу у Арских и Ханских ворот, и в тот самый момент, когда откроются Крымские и Аталыковы ворота, чтобы ударить с флангов по сражавшимся с главными силами вылазки у Арских и Ханских ворот. Оказавшись в клещах, русские не смогут долго сопротивляться. А чтобы лишить их возможности бежать за Волгу, Эйюба налетит на корабли, побьет охрану и подпалит их.
Началось все по татарскому сценарию. Большой полк, медленно двигая туры, приближался к стенам крепости, и вот, когда уже казалось, что все обойдется без боя, ибо даже пушки не стреляли, и пушкарей не было видно на стенах, вдруг те безмолвные стены в один миг ожили, пушки, загодя заряженные, грохнули неожиданным громом, выплевывая из своих жерл ядра, зачастили пищали, почти одновременно отворились Ханские и Арские ворота для резвой конницы, и дикое «Ур-ра-а-агш!» волной ударило в опешивших на мгновение ратников Большого полка, вселяя в их души трепет, и понеслось дальше через Арское поле в гористые чащобы, опоясывающие многоверстную цветущую луговую ровность.
Князь Михаил, послав вестового с повелением к князю Мстиславскому до времени не бросаться в сечу, первым выхватил меч. Полк ощетинился копьями навстречу пластающим коням. Сеча завязалась.
У конников есть преимущество перед пешцами – крутятся волчками, нанося удара своими кривыми саблями направо и налево, но и пешцы не бездельничают. У них свой резон имеется. Щит – добрая для пешца защита, а если мечом всадника трудно достать, коню бабки подсечь – дело плевое. А рухнул конь, тут и всаднику конец. Не успеет он из стремени ноги выпростать.
Валом, однако, валят казанцы. Пятиться начал уже Большой полк, но князь Михаил Воротынский, который рубился в окружении своей малой дружины у крайнего тура, не забывал, что он – воевода главный. С коня ему все хорошо видно. Пора, казалось бы, звать князя Мстиславского с казаками и детьми боярскими Царева полка, но медлит Михаил, не время еще, считает. И тут крик стремянного:
– Справа и слева в тыл заходят!
– Сигналь Мстиславскому.
Сошлась лавина с лавиной. Сеча жаркая. Пока никто никого не одолевает, но хорошо, что не удалось казанцам взять в кольцо Большой полк. А у князя Владимира Воротынского и боярина Ивана Шереметева руки чешутся. Просят они царя:
– Дозволь, государь, полком твоим ударим. Враз сомнем. А то и ворота не дозволим затворить. Прорвемся в город. Остальные полки тоже на штурм бросишь.
– Нет.
– Касимовских татар тогда пошли.
– Нет!
Что? Недопонимание открывшейся возможности или чрезмерная осторожность? Трудно ответить, ибо Иван Васильевич не собирался отчитываться за свои решения перед воеводами, хотя и самыми ближними. Но миновало совсем немного времени, и правота царева запрета оказалась не зряшной: из леса с воплем вылетели конники и понеслись к главному русскому стану. Спасло стан то, что не рядом с лесом он стоял, а в доброй от опушки версте.
– Вот теперь ваш черед настал, – сказал царь Владимиру Воротынскому и Ивану Шереметеву. – Стеной встаньте, а стан удержите.
Не бросили воеводы конницу навстречу коннице. Пехотой загородились, велев исподволь пятиться к Ертоулу и затем – к обозу, отводя тем самым конников дальше от леса, а уж после того, как пехота сдержала стремительный порыв многотысячного отряда татар и черемисы, завязала с ними упорную сечу, вот тут ударили во фланги атакующим казаки, дети боярские и касимовские татары во главе с Шахом-Али. Мало бы кому удалось вырваться из жестких русских клещей, да не простаками выказали себя Япанча с Шипаком, подали они сигнал своим ратникам, и те стремглав унеслись в лес.
Преследовать их не стали. Чего лезть в воду, не сведав броду? Разведать прежде нужно лес; есть ли нужда распылять силы? Не лучше ли отгородиться от леса добрым тыном и держать на всякий случай наблюдателей?
У Ханских и Арских ворот тоже наступил перелом: увидели со стены, что Япанча и Шипак ускакали обратно в лес, крикнули о том своим уланам и ратникам, упрямство коих тут же надорвалось, чем и воспользовались русичи – вдохновились, усилили нажим.
Вскоре поступило еще одно известие: нападение на корабли тоже отбито с большим уроном для нападавших, это еще более ободрило силы русских ратников – татары не выдержали и попятились к воротам. Воротынский решил воспользоваться этим и штурмовать крепость, намереваясь ворваться в город на плечах вылазки, послал вестового к царю с просьбой о помощи, но тот не только не послал к Арским воротам полки, но и запретил штурм, дабы не губить зря ратников.