Страница:
Для Платона человек – несовершенный бог, для Аристотеля бог – это совершенный человек. Поэтому мера всех вещей и истины для Аристотеля – совершенный нравственный человек. Не расходясь с Сократом и Платоном, Аристотель считал, что цели этики и политики близки. Цель этики – воспитать в каждом свободном человеке качества гражданина государства. Цель политики – «придать гражданам известного рода хорошие качества и сделать их людьми, поступающими прекрасно»[123].
Аристотель жил в рабовладельческом обществе. Раб у него не входит в сферу морали. «Дружба и справедливость невозможны по отношению к неодушевленным предметам, так же как по отношению к лошади или быку, или рабу, поскольку он раб»[124]. Женщина для Аристотеля – существо «второго сорта». Лучшие из добродетелей – мудрость, практичность, мужество – недоступны для нее. Таким образом, при всем своем универсальном характере этика Аристотеля несет на себе отпечаток эпохи.
Подводя итог деятельности Аристотеля, можно сказать, что если Сократ заложил формальные основы этики, ее фундамент, Платон обосновал ее объективное существование и наличие этического идеала, то Аристотель завершил начальный этап создания этики как науки с четко обозначенным реальным предметом исследования.
Попробуем задать простой вопрос: может ли неразумный человек быть счастлив? И Сократ, и Платон, и Аристотель ответили бы на него отрицательно, если не считать рассуждение Сократа у Ксенофонта о том, что счастье‑дело случая в отличие от хорошей деятельности, которая всегда сознательна. Отношение Сократа можно выразить формулой С ∈ М ∈ Д, где М – мудрость, Д – добродетель, С – счастье, а главным математическим термином Сократа является тождество. Платон и Аристотель понимали счастье как совокупность различных видов благ при господстве благ душевных и к ним больше подходит формула С = М + Д.
В обеих формулах не хватает еще одного понятия, которое, хотя, по Платону, и не имеет отношения к морали, оказалось ключевым для выделения различных этических школ в Древней Греции – понятие «удовольствие». Добавив его, получаем основную понятийную схему древнегреческой этики
где С(Б) – счастье (в скобках Б – благо, поскольку счастье – это совокупность благ); М(Р) – мудрость (в скобках Р – разум как основа мудрости); Д – добродетель как положительное нравственное свойство души; У(Н) – удовольствие, или наслаждение.
Тогда формула Сократа примет вид: С ∈ М ∈ Д ∈ У, а формула Платона и Аристотеля С = М + Д + У. Сократ не усматривал цель жизни в наслаждениях или отказе от них. В нем, по-видимому, настолько превалировал разум над чувствами и настолько он был убежден во всесилии знания, что вообще не видел проблемы в отношении удовольствия к счастью, мудрости и добродетели. Все то, что мудро и добродетельно, приносит удовольствие; порок и невежество приносят страдание.
Однако уже ученик Сократа Платон в соответствии со значением, которое он придавал идее гармонии, писал о гармонии знаний и наслаждения по правилам меры, истины и красоты как высшем благе, а ученик Платона Аристотель считал, что умеренность в наслаждении – золотая середина между невоздержанностью и бесстрастностью.
Определяя значение удовольствия, Аристотель писал, что не может человек быть счастлив во время пытки, даже если он добродетелен, и что никто не был бы доволен, если бы ему пришлось прожить жизнь, обладая разумом ребенка, даже если бы это было приятно.
Платон и Аристотель олицетворяют собой главную линию учеников Сократа, представители которой пытались определить, сколько и какие добродетели существуют и как привести человека к познанию их и следованию им. Если от этой позиции отойти, проблема удовольствия и страдания сразу же становится предметом споров. Сократ готов был согласиться, что удовольствие – благо, но ведет к удовольствиям, становящимся благом, по его мнению, именно знание. Для Сократа знание, благо и удовольствие были близкими и связанными одно с другим, и он не акцентировал внимания на вопросе, что из них важнее. Главным для него было показать, что благо доставляет удовольствие, а то, что доставляет удовольствие, – благо. К удовольствию надо стремиться, но так как оно может приводить к страданию, то надо уметь рассчитывать, находя наилучший вариант. «Когда же ты сравниваешь удовольствие со страданием, если приятное превышает тягостное, – ближайшее ли превышает отдаленное или наоборот, – нужно совершать то, что содержит в себе приятное; если же наоборот, тягостное превысит приятное, – его не следует совершать. Разве иначе обстоит дело, люди?»[125]. Определить же, что именно превышает, может только знание, и отсюда вывод: «нет ничего сильнее знания, оно всегда и во всем пересиливает и удовольствия и все прочее» [126].
Отождествление знания, блага и удовольствия возможно при нескольких предпосылках. Одна из них: «никто не стремится добровольно ко злу или к тому, что он считает злом»[127]. При отказе от этого допущения, т. е. принятии, что человек может сознательно делать зло, тождеству знания и добродетели нет места.
Вторая предпосылка – бессмертие души. В этом случае не столь важно, когда человек испытывает удовольствие и когда страдание, и можно, точно рассчитав, что последующее удовольствие больше нынешнего страдания, предпочесть его. Но если признать, что человек умирает полностью, тогда в расчеты врывается временной момент. Мы можем испытать удовольствие, но большее страдание не придет к нам, потому что в любой момент, как мы считаем, мы можем умереть и не дожить до страдания.
Еще одна предпосылка – возможность иметь знание обо всем и совершенно верное, с помощью которого можно точно рассчитать соотношение удовольствия и страдания, блага и зла. Наконец, четвертая предпосылка, от которой отказался Аристотель, что «добродетели можно научить»[128].
С учетом этих предпосылок Сократ был прав в своих выводах, как, скажем, если мы принимаем исходные аксиомы геометрии, то можем доказать и соответствующие теоремы. Логика Сократа безупречна, но ею не исчерпывается жизнь. Для Сократа знание всесильно, оно дает не только хорошее, но и приятное. Сократ отождествляет хорошее с приятным (одно ведет к другому, если человек обладает полным знанием), но если отказаться от этого допущения, тогда приходится выбирать между приятным и хорошим. Если Платон и Аристотель подвергали сомнению тождество знания и добродетели, то киники и киренаики‑тождество блага и удовольствия. И тогда сразу встает вопрос: стремиться ли к добродетели как качеству или удовольствию как состоянию и что считать счастьем? Ответ на него определили основные этические школы Древней Греции.
2.4. Добродетель или удовольствие как высшая цель. Киники и киренаики
2.5. Добродетель или преодоление страданий. Эпикур, стоики, скептики
Гегесий и его последователи утверждали, что высшее благо – удовольствие – мимолетно, преходяще и недостижимо для человека; жизнь – непрерывная цепь страданий, поэтому выход человек может найти только в смерти, которая одна освобождает от страданий. Взгляды Гегесия вели в тупик, потому что этика самоубийства никак не может удовлетворить людей. Она могла бы иметь успех в Древней Индии, где имело место представление о реальном мире как иллюзии, но не в Древней Греции. Гегесий довел учение киренаиков до абсурда и привел его к гибели, хотя был по своему логичен.
Эпикур. Философом, который вступил с ним в бой, был Эпикур, один из последних в плеяде греческих этиков, которым эта наука обязана своим возникновением и расцветом. Эпикур родился на о. Самосе, по-видимому, в 341 г.
до н. э., и, по некоторым данным, будучи на военной службе в Афинах, слушал лекции Аристотеля, но учеником его не стал. С Аристотелем прервалась линия преемственности и передачи знания «из рук в руки», которая шла от Сократа, и это совпало с гибелью питавшей философию живительными соками греческой демократии, которая была разгромлена воспитанником Аристотеля Александром Македонским.
Интересуясь с детства тем, чем пристало интересоваться философам, Эпикур в 12 лет поставил в тупик школьного учителя вопросом о происхождении Хаоса, из которого получается Космос. Философией, как он сам говорил, он начал заниматься с 14-летнего возраста. После окончания военной службы много странствовал, начав учить философии, а в 306 г. до н. э. основал в Афинах свою школу в приобретенном для этой цели саду, на воротах которого начертал надпись: «Гость, тебе будет здесь хорошо, здесь удовольствие – высшее благо». При входе посетителя ждали кувшин с водой и лепешка. Школа получила название «Сад Эпикура». Все члены общины были связаны узами теснейшей дружбы и взаимной симпатии. На равных правах в нее входили и женщины, и рабы, чего не могло быть у Платона и Аристотеля. Эпикур основал общество друзей-единомышленников, и оно просуществовало 600 лет.
Относительно проповеди Гегесия Эпикур высказывался так: человек, который призывает к самоубийству, сам должен прежде уйти из жизни, если она ему не нравится. Признав логику Гегесия правильной и сохранив основную предпосылку киренаиков, что главная цель человека – наслаждение, Эпикур существенно преобразовал их систему.
Принцип удовольствия, по Эпикуру, заложен в самой основе человеческой жизни, и ему нужно следовать. На вопрос, для чего нужна добродетель? – Эпикур отвечает: чтобы приносить человеку удовольствие и делать его счастливым. «Красоту, добродетель и тому подобное следует ценить, если они доставляют удовольствие; если же не доставляют, то надо с ними распрощаться»[138]. Аристотель шел от идеализма Платона к реальному человеку, рассматривая добродетели как его свойства; материалист Эпикур пошел еще дальше и выше всего поставил чувство, а не разум. У Эпикура разум подчинен телу, а не наоборот, как у Сократа, Платона, Аристотеля. «Начало и корень всякого блага – это удовольствие чрева»[139]. В основе человека лежат материальные потребности. «Не считай нисколько не согласным с учением о природе [т. е. неестественным] то, что когда кричит плоть, кричит душа»[140]. Но все же, в соответствии с общегреческим представлением о человеке, Эпикур считал, что наибольшие удовольствия человеку доставляет то, что оправдано разумом.
Создавая свою систему в полемике с Гегесием, Эпикур иначе определил само наслаждение. Если киренаики понимали его как плавное движение, то Эпикур признал еще и наслаждение покоя, причем ему отдал предпочтение, поскольку, с его точки зрения, динамические наслаждения всегда сопровождаются предшествующим желанием, приносящим страдания (С + Д.У., где С – страдание, Д.У. – динамические удовольствия), а статические удовольствия – нет. Статические наслаждения – это наслаждения от достижения цели, некое состояние равновесия без страдания (С.У. – С). Разъясняя эти различия, Б. Рассел пишет, что киренаики наслаждением считают сам процесс еды, а Эпикур – состояние насыщения, когда есть уже не хочется. «Эпикур, кажется, хотел бы, если это было возможно, всегда находиться в состоянии человека, умеренно поевшего и никогда – в состоянии человека, который сильно хотел бы есть»[141].
Стимулом динамических удовольствий является желание. Но все ли желания следует исполнять? Нет. В связи с ролью желаний в соотношении наслаждения и страдания Эпикур разрабатывает свою концепцию желаний. Эпикур делит желания на естественные и вздорные (желание почестей, например), а естественные – на необходимые (пища, жилище) и не необходимые (изысканные яства и т. п.). «Не следует насиловать природу, следует повиноваться ей, а мы будем повиноваться ей, необходимые желания исполняя, а также естественные, если они не вредят, а вредные сурово подавляя»[142].
Аристотель жил в рабовладельческом обществе. Раб у него не входит в сферу морали. «Дружба и справедливость невозможны по отношению к неодушевленным предметам, так же как по отношению к лошади или быку, или рабу, поскольку он раб»[124]. Женщина для Аристотеля – существо «второго сорта». Лучшие из добродетелей – мудрость, практичность, мужество – недоступны для нее. Таким образом, при всем своем универсальном характере этика Аристотеля несет на себе отпечаток эпохи.
Подводя итог деятельности Аристотеля, можно сказать, что если Сократ заложил формальные основы этики, ее фундамент, Платон обосновал ее объективное существование и наличие этического идеала, то Аристотель завершил начальный этап создания этики как науки с четко обозначенным реальным предметом исследования.
Попробуем задать простой вопрос: может ли неразумный человек быть счастлив? И Сократ, и Платон, и Аристотель ответили бы на него отрицательно, если не считать рассуждение Сократа у Ксенофонта о том, что счастье‑дело случая в отличие от хорошей деятельности, которая всегда сознательна. Отношение Сократа можно выразить формулой С ∈ М ∈ Д, где М – мудрость, Д – добродетель, С – счастье, а главным математическим термином Сократа является тождество. Платон и Аристотель понимали счастье как совокупность различных видов благ при господстве благ душевных и к ним больше подходит формула С = М + Д.
В обеих формулах не хватает еще одного понятия, которое, хотя, по Платону, и не имеет отношения к морали, оказалось ключевым для выделения различных этических школ в Древней Греции – понятие «удовольствие». Добавив его, получаем основную понятийную схему древнегреческой этики
где С(Б) – счастье (в скобках Б – благо, поскольку счастье – это совокупность благ); М(Р) – мудрость (в скобках Р – разум как основа мудрости); Д – добродетель как положительное нравственное свойство души; У(Н) – удовольствие, или наслаждение.
Тогда формула Сократа примет вид: С ∈ М ∈ Д ∈ У, а формула Платона и Аристотеля С = М + Д + У. Сократ не усматривал цель жизни в наслаждениях или отказе от них. В нем, по-видимому, настолько превалировал разум над чувствами и настолько он был убежден во всесилии знания, что вообще не видел проблемы в отношении удовольствия к счастью, мудрости и добродетели. Все то, что мудро и добродетельно, приносит удовольствие; порок и невежество приносят страдание.
Однако уже ученик Сократа Платон в соответствии со значением, которое он придавал идее гармонии, писал о гармонии знаний и наслаждения по правилам меры, истины и красоты как высшем благе, а ученик Платона Аристотель считал, что умеренность в наслаждении – золотая середина между невоздержанностью и бесстрастностью.
Определяя значение удовольствия, Аристотель писал, что не может человек быть счастлив во время пытки, даже если он добродетелен, и что никто не был бы доволен, если бы ему пришлось прожить жизнь, обладая разумом ребенка, даже если бы это было приятно.
Платон и Аристотель олицетворяют собой главную линию учеников Сократа, представители которой пытались определить, сколько и какие добродетели существуют и как привести человека к познанию их и следованию им. Если от этой позиции отойти, проблема удовольствия и страдания сразу же становится предметом споров. Сократ готов был согласиться, что удовольствие – благо, но ведет к удовольствиям, становящимся благом, по его мнению, именно знание. Для Сократа знание, благо и удовольствие были близкими и связанными одно с другим, и он не акцентировал внимания на вопросе, что из них важнее. Главным для него было показать, что благо доставляет удовольствие, а то, что доставляет удовольствие, – благо. К удовольствию надо стремиться, но так как оно может приводить к страданию, то надо уметь рассчитывать, находя наилучший вариант. «Когда же ты сравниваешь удовольствие со страданием, если приятное превышает тягостное, – ближайшее ли превышает отдаленное или наоборот, – нужно совершать то, что содержит в себе приятное; если же наоборот, тягостное превысит приятное, – его не следует совершать. Разве иначе обстоит дело, люди?»[125]. Определить же, что именно превышает, может только знание, и отсюда вывод: «нет ничего сильнее знания, оно всегда и во всем пересиливает и удовольствия и все прочее» [126].
Отождествление знания, блага и удовольствия возможно при нескольких предпосылках. Одна из них: «никто не стремится добровольно ко злу или к тому, что он считает злом»[127]. При отказе от этого допущения, т. е. принятии, что человек может сознательно делать зло, тождеству знания и добродетели нет места.
Вторая предпосылка – бессмертие души. В этом случае не столь важно, когда человек испытывает удовольствие и когда страдание, и можно, точно рассчитав, что последующее удовольствие больше нынешнего страдания, предпочесть его. Но если признать, что человек умирает полностью, тогда в расчеты врывается временной момент. Мы можем испытать удовольствие, но большее страдание не придет к нам, потому что в любой момент, как мы считаем, мы можем умереть и не дожить до страдания.
Еще одна предпосылка – возможность иметь знание обо всем и совершенно верное, с помощью которого можно точно рассчитать соотношение удовольствия и страдания, блага и зла. Наконец, четвертая предпосылка, от которой отказался Аристотель, что «добродетели можно научить»[128].
С учетом этих предпосылок Сократ был прав в своих выводах, как, скажем, если мы принимаем исходные аксиомы геометрии, то можем доказать и соответствующие теоремы. Логика Сократа безупречна, но ею не исчерпывается жизнь. Для Сократа знание всесильно, оно дает не только хорошее, но и приятное. Сократ отождествляет хорошее с приятным (одно ведет к другому, если человек обладает полным знанием), но если отказаться от этого допущения, тогда приходится выбирать между приятным и хорошим. Если Платон и Аристотель подвергали сомнению тождество знания и добродетели, то киники и киренаики‑тождество блага и удовольствия. И тогда сразу встает вопрос: стремиться ли к добродетели как качеству или удовольствию как состоянию и что считать счастьем? Ответ на него определили основные этические школы Древней Греции.
2.4. Добродетель или удовольствие как высшая цель. Киники и киренаики
Среди бела дня он бродил с фонарем в руках, объясняя: «Ищу человека».
В этой теме мы рассмотрим две линии так называемых «неполных сократиков», остро противоборствующие друг с другом, которые, начавшись с Сократа, проходят через всю дальнейшую историю античной этики.
Расхождение между киренаиками, названными нами так по имени Аристиппа из Кирены, и киниками (от названия гимнасия Киносарг, где вел беседы Антисфен, или от греческого слова «собака») идет по вопросу о значении внешних обстоятельств, а также чувств удовольствия и страдания для блага человека.
Киренаики основывались на представлении Сократа, что жить приятно – благо, а жить неприятно – зло. Из этого они делали вывод, которого избежал Сократ: что удовольствие и есть благо, т. е. достижение удовольствия и есть высшая цель. Киренаики подчеркивали стремление к личному счастью, которое, по Сократу, присуще человеку; киники – сократовское понятие добродетели, которую они считали самодостаточной для счастья. Киренаики преувеличивали значение чувств для человека; киники, наоборот, преуменьшали его, воспользовавшись тем, что у Сократа чувства оказались на втором плане после разума.
Киники восприняли из формулы Сократа только, что С ∈ Д ∈ М, но С ∉ У, а киренаики, что С ∈ У, но С ∉ Д ∉ М. Если заострить противоречия между школами, то можно сказать, что киники призывали к добродетели, чтобы быть счастливыми, и поэтому, как следствие, получать удовольствие, а киренаики считали, что надо стремиться к удовольствиям, чтобы, как следствие, стать счастливыми.
Обе школы были скорее практическими, чем теоретическими. Это образ жизни, а не теория; люди ведут себя, а не размышляют, воздействуют на окружающих своим примером, делами, а не словами. Итак, кто такие киники? Преимущественно люди или не принадлежащие к свободным гражданам, или выбитые из господствующей общественной структуры, настроенные резко против как обычаев государства, в котором они жили, так и культуры, поддерживающей эти обычаи. Основатель кинической школы старший современник Платона Антисфен был сыном афинского гражданина и рабыни и не пользовался правами свободного человека. Таковыми были и многие из его учеников – рабы, бродяги, лишенные политических прав люди. «Потом Антисфен примкнул к Сократу и, по его мнению, столько выиграл от этого, что даже своих собственных учеников стал убеждать вместе с ним учиться у Сократа. Жил он в Пирее и каждый день ходил за 40 стадиев, чтобы послушать Сократа. Переняв его твердость и выносливость и подражая его бесстрастию, он этим положил начало кинизму. Он утверждал, что труд есть благо»[129]. Это мы впервые встречаем в древнегреческой этике, и не удивительно: ведь мы имеем дело с рабовладельческим государством, в котором физический труд – удел рабов, а добродетели имеют только свободные люди. Именно поэтому в классификации добродетелей Аристотеля отсутствует трудолюбие. А основатель школы киников не видел разницы между рабами и свободными.
На вопрос, почему он так суров с учениками, Антисфен ответил: «Врачи тоже суровы с больными». Этот ответ следует понимать расширительно, не только по отношению к ученикам, которых киники часто гнали от себя. Презрение киников к внешнему миру доходило до того, что они прогоняли даже тех, кто приходил к ним учиться, тогда как, скажем, Аристипп стал, как делали софисты, брать с учеников плату. Отвергая основные принципы культуры и государства, в котором они жили, киники не могли не считать всех людей больными, а себя врачами. Поэтому они и суровы со всеми людьми.
По утверждению Диогена Лаэртского, Антисфен полагал, что человека можно научить добродетели. Благородство и добродетель одно и то же. Достаточно быть добродетельным, чтобы быть счастливым; для этого ничего не нужно, кроме сократовской силы. Добродетель проявляется в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии знаний. Мудрец ни в ком и ни в чем не нуждается, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит ему. Безвестность есть благо, равно как и труд. В общественной жизни мудрец руководится не общепринятыми законами, а законами добродетели.
Если сведение морали только к чувствам и желаниям человека ошибочно, то, может быть, следует рассматривать ее в полной изолированности и противоположности этому? Так и поступали киники, которые считали, что человек должен уметь жить при минимуме материальных потребностей. Антисфен первым начал носить грубый короткий плащ спартанского образца, который киники надевали на голое тело и который вместе с нищенским посохом был знаком простоты жизни. Это была, так сказать, фирменная одежда киников, как и у буддистских монахов, бродячий образ жизни которых имеет много общего с киническим. Киники не стриглись, не брились, ходили босиком. Презрение Антисфена к обычаям выражается в ответе на вопрос, что такое праздник, Антисфен ответил: «Повод для обжорства»[130].
«Добродетель не нуждается в многословии, в нем нуждается зло»[131]. Краткость выражений, прозванную лаконичностью, киники могли взять у лаконцев-спартанцев, суровые нравы которых они очень уважали. «Кто‑то сказал: «Тебя многие хвалят». – «Что же я такого натворил?» – забеспокоился Антисфен»[132]. И здесь выражено презрение к общепринятым нормам и людям, следующим им.
Сам Антисфен восхищался терпением Сократа, его твердостью, презрением к страстям. «Для достижения удовольствия он не шевельнул бы и пальцем», – говорили об Антисфене. Пожалуй, киники были ближе к Сократу по своему поведению, но утрировали многие его черты. Наслаждения являлись для Антифена злом, и это противоречило Сократу.
Наиболее легендарная фигура в истории древнегреческой философии – киник Диоген Синопский (не путать с Диогеном Лаэртским, автором наиболее интересных сообщений о древнегреческой философии; имя Диоген – «рожденный богами» – было популярно) из г. Синопа, греческой колонии на южном побережье Черного моря, был сыном менялы, изгнанным с родины за изготовление фальшивых монет. По некоторым сообщениям сын помогал ему. Существует легенда: Диоген обратился к оракулу с просьбой сказать, чем ему заниматься. Тот ответил: «Перечеканкой монет». Диоген воспринял слова оракула буквально и только потом понял, что речь шла о том, что его удел – «переоценка ценностей» в обществе.
О деятельности Диогена свидетельствуют наиболее любопытные из древних легенд о философах, и они не удивляют, поскольку известно об образе жизни киников и практическом характере их учения. Прославился Диоген жизнью в глиняной бочке и тем, что ходил днем с огнем, а на недоуменные вопросы отвечал: «Ищу человека».
Поступки Диогена не были случайными или спонтанными. Он был человеком выдающегося интеллекта и достойным представителем рациональной древнегреческой культуры. Его действия были явно преднамеренными. Киники сознательно выбрали эпатаж как метод воздействия на окружающих, и Диоген превзошел здесь всех. Диоген был намеренно экстравагантен, говоря, что людей видит, а человека – нет. Это был своеобразный метод воздействия на окружающих, который в отличие от сократовского влиял не на их ум, а на их чувства. В чем‑то это напоминало дзэн-буддизм, который пошел в том же направлении гораздо дальше. Использование этого метода и дало основание назвать Диогена «безумствующим Сократом». Сам Диоген объяснял, что он «берет пример с учителей пения, которые нарочно поют тоном выше, чтобы ученики поняли, в каком тоне нужно петь им самим», – сообщает Диоген Лаэртский. Иначе говоря, Диоген не призывал к тому, чтобы все афиняне походили на него, он как бы на практике демонстрировал идеал поведения, к которому, с его точки зрения, все должны стремиться.
В отличие от многих других древнегреческих философов, Диоген очень много путешествовал по Греции и был настоящим бродягой, «без родины и дома, изгнанный из города своих отцов, – нищий, живущий лишь настоящим днем». Диоген отрицал необходимость семьи и брака, он говорил: «Я – гражданин мира» и выражал этим идею внутренней свободы и от социальных зависимостей. В своем известном ответе Александру Македонскому (встреча их произошла в Коринфе) Диоген выказал не только находчивость и мощь разума, но и внутреннюю независимость киника. И Александр Македонский, говоря, что если бы он не был Александром, то хотел бы быть Диогеном, выразил мысль, что если бы он не обладал возможностью царя удовлетворять все свои желания, то хотел бы иметь такую же внутреннюю свободу, которой обладал Диоген.
Диоген Лаэртский сообщает такие сведения-легенды. «… Диоген понял, как надо жить в его положении, когда поглядел на пробегавшую мышь, которая не нуждалась в подстилке, не пугалась темноты и не искала никаких мнимых наслаждений»[133]. Учился Диоген и у окружающих людей. «Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: «Мальчик превзошел меня простотой жизни»[134]. «Желая всячески закалить себя, летом он перекатывался на горячий песок, а зимой обнимал статуи, запорошенные снегом». «Диоген говорил, что знает многих, которые состязаются между собой в борьбе и беге, но никогда не видел, чтобы состязались в искусстве быть прекрасным и добрым»[135]. «Спрошенный, какие люди самые благородные, Диоген ответил: «Презирающие богатство, славу, удовольствия, жизнь, но почитающие все противоположное – бедность, безвестность, труд, смерть»[136].
Диоген был старшим современником Аристотеля, а умер за год до его смерти в 323 г. до н. э., 90 лет от роду. На его могиле была воздвигнута колонна с сидящей на ней мраморной собакой. Впоследствии сограждане Диогена также почтили его медными изображениями, написав на них:
У киренаиков мораль приспосабливается к обыденной жизни, у киников – противопоставляется ей. Но крайности сходятся. Антисфен говорил: «Я бы предпочел безумие наслаждению», а Диоген практически это реализовал, получив кличку «безумствующий Сократ». От полной внутренней независимости один шаг к пренебрежению общепринятыми нормами морали и превращению кинизма в то, что получило название (с изменением одной буквы) цинизма.
В то же время ученики Аристиппа поняли, что постоянное осуществление принципа удовольствия невозможно, потому что чувственное наслаждение слишком скоротечно и труднодостижимо, быстро приедается, и один из них, Гегесий, прозванный Учителем смерти, начал нравственно оправдывать смерть и даже призывать к самоубийству. «Так называемые гегесианцы различали те же два предельных состояния: наслаждение и боль. По их мнению, не существует ни благодарности, ни дружбы, ни благодеяния, так как к ним ко всем мы стремимся не ради их самих, а ради их выгод, ибо без выгод их не бывает. Счастье совершенно невозможно: тело наше исполнено многих страданий, а душа разделяет страдания тела и оттого волнуется, случай же часто не дает сбыться надеждам, – потому‑то счастье и неосуществимо. Предпочтительны как жизнь, так и смерть… Сама жизнь лишь для человека неразумного угодна, а для разумного безразлична. Мудрец все делает ради себя, полагая, что из других людей никто его не стоит»[137]. Проповеди Гегесия были столь «успешны», что во время их были случаи самоубийства, так что ему запрещали выступать и даже выслали из Египта.
Результат двух школ: прозвание Диогена «безумствующим Сократом» и гонения на Гегесия свидетельствует о том, что крайности киников и киренаиков не находили почвы в условиях афинской демократии. Но с ее крушением и возникновением в Древней Греции централизованного государства эти взгляды, модифицируясь, постепенно становились господствующими с образованием новых школ, которые мы рассмотрим в последней теме по Древней Греции.
В этой теме мы рассмотрим две линии так называемых «неполных сократиков», остро противоборствующие друг с другом, которые, начавшись с Сократа, проходят через всю дальнейшую историю античной этики.
Расхождение между киренаиками, названными нами так по имени Аристиппа из Кирены, и киниками (от названия гимнасия Киносарг, где вел беседы Антисфен, или от греческого слова «собака») идет по вопросу о значении внешних обстоятельств, а также чувств удовольствия и страдания для блага человека.
Киренаики основывались на представлении Сократа, что жить приятно – благо, а жить неприятно – зло. Из этого они делали вывод, которого избежал Сократ: что удовольствие и есть благо, т. е. достижение удовольствия и есть высшая цель. Киренаики подчеркивали стремление к личному счастью, которое, по Сократу, присуще человеку; киники – сократовское понятие добродетели, которую они считали самодостаточной для счастья. Киренаики преувеличивали значение чувств для человека; киники, наоборот, преуменьшали его, воспользовавшись тем, что у Сократа чувства оказались на втором плане после разума.
Киники восприняли из формулы Сократа только, что С ∈ Д ∈ М, но С ∉ У, а киренаики, что С ∈ У, но С ∉ Д ∉ М. Если заострить противоречия между школами, то можно сказать, что киники призывали к добродетели, чтобы быть счастливыми, и поэтому, как следствие, получать удовольствие, а киренаики считали, что надо стремиться к удовольствиям, чтобы, как следствие, стать счастливыми.
Обе школы были скорее практическими, чем теоретическими. Это образ жизни, а не теория; люди ведут себя, а не размышляют, воздействуют на окружающих своим примером, делами, а не словами. Итак, кто такие киники? Преимущественно люди или не принадлежащие к свободным гражданам, или выбитые из господствующей общественной структуры, настроенные резко против как обычаев государства, в котором они жили, так и культуры, поддерживающей эти обычаи. Основатель кинической школы старший современник Платона Антисфен был сыном афинского гражданина и рабыни и не пользовался правами свободного человека. Таковыми были и многие из его учеников – рабы, бродяги, лишенные политических прав люди. «Потом Антисфен примкнул к Сократу и, по его мнению, столько выиграл от этого, что даже своих собственных учеников стал убеждать вместе с ним учиться у Сократа. Жил он в Пирее и каждый день ходил за 40 стадиев, чтобы послушать Сократа. Переняв его твердость и выносливость и подражая его бесстрастию, он этим положил начало кинизму. Он утверждал, что труд есть благо»[129]. Это мы впервые встречаем в древнегреческой этике, и не удивительно: ведь мы имеем дело с рабовладельческим государством, в котором физический труд – удел рабов, а добродетели имеют только свободные люди. Именно поэтому в классификации добродетелей Аристотеля отсутствует трудолюбие. А основатель школы киников не видел разницы между рабами и свободными.
На вопрос, почему он так суров с учениками, Антисфен ответил: «Врачи тоже суровы с больными». Этот ответ следует понимать расширительно, не только по отношению к ученикам, которых киники часто гнали от себя. Презрение киников к внешнему миру доходило до того, что они прогоняли даже тех, кто приходил к ним учиться, тогда как, скажем, Аристипп стал, как делали софисты, брать с учеников плату. Отвергая основные принципы культуры и государства, в котором они жили, киники не могли не считать всех людей больными, а себя врачами. Поэтому они и суровы со всеми людьми.
По утверждению Диогена Лаэртского, Антисфен полагал, что человека можно научить добродетели. Благородство и добродетель одно и то же. Достаточно быть добродетельным, чтобы быть счастливым; для этого ничего не нужно, кроме сократовской силы. Добродетель проявляется в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии знаний. Мудрец ни в ком и ни в чем не нуждается, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит ему. Безвестность есть благо, равно как и труд. В общественной жизни мудрец руководится не общепринятыми законами, а законами добродетели.
Если сведение морали только к чувствам и желаниям человека ошибочно, то, может быть, следует рассматривать ее в полной изолированности и противоположности этому? Так и поступали киники, которые считали, что человек должен уметь жить при минимуме материальных потребностей. Антисфен первым начал носить грубый короткий плащ спартанского образца, который киники надевали на голое тело и который вместе с нищенским посохом был знаком простоты жизни. Это была, так сказать, фирменная одежда киников, как и у буддистских монахов, бродячий образ жизни которых имеет много общего с киническим. Киники не стриглись, не брились, ходили босиком. Презрение Антисфена к обычаям выражается в ответе на вопрос, что такое праздник, Антисфен ответил: «Повод для обжорства»[130].
«Добродетель не нуждается в многословии, в нем нуждается зло»[131]. Краткость выражений, прозванную лаконичностью, киники могли взять у лаконцев-спартанцев, суровые нравы которых они очень уважали. «Кто‑то сказал: «Тебя многие хвалят». – «Что же я такого натворил?» – забеспокоился Антисфен»[132]. И здесь выражено презрение к общепринятым нормам и людям, следующим им.
Сам Антисфен восхищался терпением Сократа, его твердостью, презрением к страстям. «Для достижения удовольствия он не шевельнул бы и пальцем», – говорили об Антисфене. Пожалуй, киники были ближе к Сократу по своему поведению, но утрировали многие его черты. Наслаждения являлись для Антифена злом, и это противоречило Сократу.
Наиболее легендарная фигура в истории древнегреческой философии – киник Диоген Синопский (не путать с Диогеном Лаэртским, автором наиболее интересных сообщений о древнегреческой философии; имя Диоген – «рожденный богами» – было популярно) из г. Синопа, греческой колонии на южном побережье Черного моря, был сыном менялы, изгнанным с родины за изготовление фальшивых монет. По некоторым сообщениям сын помогал ему. Существует легенда: Диоген обратился к оракулу с просьбой сказать, чем ему заниматься. Тот ответил: «Перечеканкой монет». Диоген воспринял слова оракула буквально и только потом понял, что речь шла о том, что его удел – «переоценка ценностей» в обществе.
О деятельности Диогена свидетельствуют наиболее любопытные из древних легенд о философах, и они не удивляют, поскольку известно об образе жизни киников и практическом характере их учения. Прославился Диоген жизнью в глиняной бочке и тем, что ходил днем с огнем, а на недоуменные вопросы отвечал: «Ищу человека».
Поступки Диогена не были случайными или спонтанными. Он был человеком выдающегося интеллекта и достойным представителем рациональной древнегреческой культуры. Его действия были явно преднамеренными. Киники сознательно выбрали эпатаж как метод воздействия на окружающих, и Диоген превзошел здесь всех. Диоген был намеренно экстравагантен, говоря, что людей видит, а человека – нет. Это был своеобразный метод воздействия на окружающих, который в отличие от сократовского влиял не на их ум, а на их чувства. В чем‑то это напоминало дзэн-буддизм, который пошел в том же направлении гораздо дальше. Использование этого метода и дало основание назвать Диогена «безумствующим Сократом». Сам Диоген объяснял, что он «берет пример с учителей пения, которые нарочно поют тоном выше, чтобы ученики поняли, в каком тоне нужно петь им самим», – сообщает Диоген Лаэртский. Иначе говоря, Диоген не призывал к тому, чтобы все афиняне походили на него, он как бы на практике демонстрировал идеал поведения, к которому, с его точки зрения, все должны стремиться.
В отличие от многих других древнегреческих философов, Диоген очень много путешествовал по Греции и был настоящим бродягой, «без родины и дома, изгнанный из города своих отцов, – нищий, живущий лишь настоящим днем». Диоген отрицал необходимость семьи и брака, он говорил: «Я – гражданин мира» и выражал этим идею внутренней свободы и от социальных зависимостей. В своем известном ответе Александру Македонскому (встреча их произошла в Коринфе) Диоген выказал не только находчивость и мощь разума, но и внутреннюю независимость киника. И Александр Македонский, говоря, что если бы он не был Александром, то хотел бы быть Диогеном, выразил мысль, что если бы он не обладал возможностью царя удовлетворять все свои желания, то хотел бы иметь такую же внутреннюю свободу, которой обладал Диоген.
Диоген Лаэртский сообщает такие сведения-легенды. «… Диоген понял, как надо жить в его положении, когда поглядел на пробегавшую мышь, которая не нуждалась в подстилке, не пугалась темноты и не искала никаких мнимых наслаждений»[133]. Учился Диоген и у окружающих людей. «Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: «Мальчик превзошел меня простотой жизни»[134]. «Желая всячески закалить себя, летом он перекатывался на горячий песок, а зимой обнимал статуи, запорошенные снегом». «Диоген говорил, что знает многих, которые состязаются между собой в борьбе и беге, но никогда не видел, чтобы состязались в искусстве быть прекрасным и добрым»[135]. «Спрошенный, какие люди самые благородные, Диоген ответил: «Презирающие богатство, славу, удовольствия, жизнь, но почитающие все противоположное – бедность, безвестность, труд, смерть»[136].
Диоген был старшим современником Аристотеля, а умер за год до его смерти в 323 г. до н. э., 90 лет от роду. На его могиле была воздвигнута колонна с сидящей на ней мраморной собакой. Впоследствии сограждане Диогена также почтили его медными изображениями, написав на них:
Перейдем к киренаикам. Подчеркивая сократовское, что человек стремится к приятному, киренаики отсекли вторую часть, что добродетель и благо обеспечивают приятное. Основатель школы киренаиков Аристипп приехал в Афины, привлеченный славой Сократа. Диоген Лаэртский утверждал, что «он умел применяться ко всякому месту, времени или человеку, играя свою роль в соответствии со всею обстановкой». Однажды, когда он проходил мимо Диогена, который чистил себе овощи, тот, насмехаясь, сказал: «Если бы ты умел кормиться вот этим, тебе не пришлось бы прислуживать при дворах тиранов». – «А если бы ты умел обращаться с людьми, – ответил Аристипп, – тебе не пришлось бы чистить себе овощи». Произошел такой разговор или нет на самом деле, легенда свидетельствует о двух противоположных жизненных установках. Для киренаиков все наслаждения качественно однородны. Подлинные удовольствия лишь телесные, которые более интенсивны, чем духовные (степень удовольствия измеряется интенсивностью). Самые сильные наслаждения – наслаждения, испытываемые в данный момент, поскольку движение души угасает с течением времени, прошлое прошло, а будущее еще не наступило. «Есть только миг… между прошлым и будущим». Смысл учения киренаиков: «Лови момент наслаждения».
Пусть состарится медь под властью времени – все же
Переживет века слава твоя, Диоген:
Ты нас учил, как жить, довольствуясь тем, что имеешь,
Ты указал нам путь, легче которого нет.
У киренаиков мораль приспосабливается к обыденной жизни, у киников – противопоставляется ей. Но крайности сходятся. Антисфен говорил: «Я бы предпочел безумие наслаждению», а Диоген практически это реализовал, получив кличку «безумствующий Сократ». От полной внутренней независимости один шаг к пренебрежению общепринятыми нормами морали и превращению кинизма в то, что получило название (с изменением одной буквы) цинизма.
В то же время ученики Аристиппа поняли, что постоянное осуществление принципа удовольствия невозможно, потому что чувственное наслаждение слишком скоротечно и труднодостижимо, быстро приедается, и один из них, Гегесий, прозванный Учителем смерти, начал нравственно оправдывать смерть и даже призывать к самоубийству. «Так называемые гегесианцы различали те же два предельных состояния: наслаждение и боль. По их мнению, не существует ни благодарности, ни дружбы, ни благодеяния, так как к ним ко всем мы стремимся не ради их самих, а ради их выгод, ибо без выгод их не бывает. Счастье совершенно невозможно: тело наше исполнено многих страданий, а душа разделяет страдания тела и оттого волнуется, случай же часто не дает сбыться надеждам, – потому‑то счастье и неосуществимо. Предпочтительны как жизнь, так и смерть… Сама жизнь лишь для человека неразумного угодна, а для разумного безразлична. Мудрец все делает ради себя, полагая, что из других людей никто его не стоит»[137]. Проповеди Гегесия были столь «успешны», что во время их были случаи самоубийства, так что ему запрещали выступать и даже выслали из Египта.
Результат двух школ: прозвание Диогена «безумствующим Сократом» и гонения на Гегесия свидетельствует о том, что крайности киников и киренаиков не находили почвы в условиях афинской демократии. Но с ее крушением и возникновением в Древней Греции централизованного государства эти взгляды, модифицируясь, постепенно становились господствующими с образованием новых школ, которые мы рассмотрим в последней теме по Древней Греции.
2.5. Добродетель или преодоление страданий. Эпикур, стоики, скептики
Живи незаметно.
Гегесий и его последователи утверждали, что высшее благо – удовольствие – мимолетно, преходяще и недостижимо для человека; жизнь – непрерывная цепь страданий, поэтому выход человек может найти только в смерти, которая одна освобождает от страданий. Взгляды Гегесия вели в тупик, потому что этика самоубийства никак не может удовлетворить людей. Она могла бы иметь успех в Древней Индии, где имело место представление о реальном мире как иллюзии, но не в Древней Греции. Гегесий довел учение киренаиков до абсурда и привел его к гибели, хотя был по своему логичен.
Эпикур. Философом, который вступил с ним в бой, был Эпикур, один из последних в плеяде греческих этиков, которым эта наука обязана своим возникновением и расцветом. Эпикур родился на о. Самосе, по-видимому, в 341 г.
до н. э., и, по некоторым данным, будучи на военной службе в Афинах, слушал лекции Аристотеля, но учеником его не стал. С Аристотелем прервалась линия преемственности и передачи знания «из рук в руки», которая шла от Сократа, и это совпало с гибелью питавшей философию живительными соками греческой демократии, которая была разгромлена воспитанником Аристотеля Александром Македонским.
Интересуясь с детства тем, чем пристало интересоваться философам, Эпикур в 12 лет поставил в тупик школьного учителя вопросом о происхождении Хаоса, из которого получается Космос. Философией, как он сам говорил, он начал заниматься с 14-летнего возраста. После окончания военной службы много странствовал, начав учить философии, а в 306 г. до н. э. основал в Афинах свою школу в приобретенном для этой цели саду, на воротах которого начертал надпись: «Гость, тебе будет здесь хорошо, здесь удовольствие – высшее благо». При входе посетителя ждали кувшин с водой и лепешка. Школа получила название «Сад Эпикура». Все члены общины были связаны узами теснейшей дружбы и взаимной симпатии. На равных правах в нее входили и женщины, и рабы, чего не могло быть у Платона и Аристотеля. Эпикур основал общество друзей-единомышленников, и оно просуществовало 600 лет.
Относительно проповеди Гегесия Эпикур высказывался так: человек, который призывает к самоубийству, сам должен прежде уйти из жизни, если она ему не нравится. Признав логику Гегесия правильной и сохранив основную предпосылку киренаиков, что главная цель человека – наслаждение, Эпикур существенно преобразовал их систему.
Принцип удовольствия, по Эпикуру, заложен в самой основе человеческой жизни, и ему нужно следовать. На вопрос, для чего нужна добродетель? – Эпикур отвечает: чтобы приносить человеку удовольствие и делать его счастливым. «Красоту, добродетель и тому подобное следует ценить, если они доставляют удовольствие; если же не доставляют, то надо с ними распрощаться»[138]. Аристотель шел от идеализма Платона к реальному человеку, рассматривая добродетели как его свойства; материалист Эпикур пошел еще дальше и выше всего поставил чувство, а не разум. У Эпикура разум подчинен телу, а не наоборот, как у Сократа, Платона, Аристотеля. «Начало и корень всякого блага – это удовольствие чрева»[139]. В основе человека лежат материальные потребности. «Не считай нисколько не согласным с учением о природе [т. е. неестественным] то, что когда кричит плоть, кричит душа»[140]. Но все же, в соответствии с общегреческим представлением о человеке, Эпикур считал, что наибольшие удовольствия человеку доставляет то, что оправдано разумом.
Создавая свою систему в полемике с Гегесием, Эпикур иначе определил само наслаждение. Если киренаики понимали его как плавное движение, то Эпикур признал еще и наслаждение покоя, причем ему отдал предпочтение, поскольку, с его точки зрения, динамические наслаждения всегда сопровождаются предшествующим желанием, приносящим страдания (С + Д.У., где С – страдание, Д.У. – динамические удовольствия), а статические удовольствия – нет. Статические наслаждения – это наслаждения от достижения цели, некое состояние равновесия без страдания (С.У. – С). Разъясняя эти различия, Б. Рассел пишет, что киренаики наслаждением считают сам процесс еды, а Эпикур – состояние насыщения, когда есть уже не хочется. «Эпикур, кажется, хотел бы, если это было возможно, всегда находиться в состоянии человека, умеренно поевшего и никогда – в состоянии человека, который сильно хотел бы есть»[141].
Стимулом динамических удовольствий является желание. Но все ли желания следует исполнять? Нет. В связи с ролью желаний в соотношении наслаждения и страдания Эпикур разрабатывает свою концепцию желаний. Эпикур делит желания на естественные и вздорные (желание почестей, например), а естественные – на необходимые (пища, жилище) и не необходимые (изысканные яства и т. п.). «Не следует насиловать природу, следует повиноваться ей, а мы будем повиноваться ей, необходимые желания исполняя, а также естественные, если они не вредят, а вредные сурово подавляя»[142].