Страница:
Анатолий Спесивцев
Есаул из будущего. Казачий Потоп
Пролог
Москва, Посольский приказ, 29 января 7148 года от с.м. (8 февраля 1639 года от Р. Х.)
Выходец из ХХI века назвал бы это помещение без окон кладовкой, причем кладовкой запущенной и дурно обставленной. Побелка на стенах давно скрылась под толстым слоем пыли, вдоль них стояли, кое-где в два ряда, большие сундуки. Впрочем, на полу и сундуках пыли не наблюдалось, как и были видны мазки метлой – для снятия паутины – на стенах и потолке. И не очень внимательный человек заметил бы следы спешной уборки.
Диссонансным пятном выглядело в этой обстановке украшенное резьбой кресло с обитыми дорогим фламандским сукном сиденьем и спинкой. Его явно недавно всунули между рядами сундуков. И уж совсем не место здесь было в этом кресле сидевшему – с резко очерченным лицом, властным взглядом, в расстегнутой соболиной шубе, черном атласном кафтане, черных же шароварах из иноземного сукна и черных сапожках. Его высокая боярская шапка лежала на одном из сундуков. Обычно бояре одеваются куда более ярко, но в дни траура по умершему сыну государя рядиться в яркую одежду приближенным царя было немыслимо. А именно к Михаилу Федоровичу Романову и направлялся боярин, князь, глава Иноземного и Стрелецкого приказов и прочая, прочая, прочая Иван Борисович Черкасский. В Посольский приказ вельможа заглянул по пути, выкроив в своем напряженном графике для этого время.
Естественно, такого важного человека встретил глава приказа, думский подьячий Федор Федорович Лихачев. После полагающихся церемоний он проводил боярина к выделенному для беседы помещению – кладовке, где хранились документы приказа. Более подходящей комнаты – из-за тесноты – для беседы без посторонних ушей не нашлось. В большом П-образном здании приказов сновали сотни, если не тысячи, подьячих, выгонишь их на время из помещения, где работают, – половина разбежится по кабакам. Совсем не случайно дьяки некоторых нерадивых подьячих к столам иногда привязывали, рабочий день в приказах был ненормированным, часто приходилось писать до глубокой ночи. Один английский путешественник, попав в это здание и увидев тогдашнее делопроизводство, пришел в восторг пополам с ужасом, решив, что бумагой, там использованной, можно накрыть пол-России. Наивный бритт – размеров нашего отечества он не учел. Представив князю исполнителя его поручения подьячего Василия, сына Иванова, Лихачев поспешил откланяться.
В непривычно ярком свете керосиновой лампы (хоть и освятил удивительный осветительный прибор священник, а не в одну голову закрадывалась мысль, что не от Бога она, а от Врага рода человеческого) можно было хорошо рассмотреть и седину в ухоженной бороде, и морщины на высоком челе князя. Так же, как и его собеседника, немолодого, полного, одетого куда более скромно.
В комнате оставалось место поставить табурет или скамеечку, но подьячий Василий Иванов, разумеется, стоял, показывая этим уважение вельможе.
– Что-то мне начинает казаться, что ты, Васька, должного усердия не проявляешь. Ин когда я тебе поручил разнюхать все о колдунах черкасских?
Грозное начало насторожило, но не испугало одного из высших представителей крапивного семени:
– В октябре месяце, батюшка боярин-князь. Почитай, в первый же день, как в Стрелецкий приказ возвернулись.
– А ныне какой месяц на дворе?
– Генварь, батюшка боярин-князь.
– Ну?! Где твой доклад, почему не вижу? Неужто совсем страх божий потерял?
Василий показательно зажмурился, услышав такое предположение из уст боярина – гнев лучшего друга царя мог обернуться очень крупными, если не фатальными, неприятностями. Черкасский возглавлял сразу несколько приказов, заседал в боярской думе, имел и другие государственные должности.
Боярин же, уставившись на подчиненного, молчал. И безмолвие это ничего хорошего Иванову не обещало, что подьячий немедленно понял.
– Как можно, милостивый боярин-князь, Иван Борисович?! Как можно?! Как услыхал приказ от Федора Федоровича, так сразу и кинулся исполнять!
– И где же он? Почему не вижу?! – грозно насупил черные, несмотря на возраст, брови князь Черкасский.
– Не извольте беспокоиться, вчерне давно готов.
– Почему – вчерне? Неужто лень одолела переписать набело?
– Никак нет, не лень. Доносов про колдунов уж очень много собралось. Да и… – Василий замялся, – не могу разобраться, где там правда, а где брехня.
– Ну, давай вместе разбираться. Где у тебя черновик?
– Сей момент представлю! – Подьячий вскочил, подбежал, на ходу снимая с пояса связку ключей, к обитому железными полосами сундуку, сноровисто открыл большой амбарный замок, висевший на толстых петлях, и достал одну за другой две перевязанные толстыми шнурами кипы разновеликих и разноцветных листов бумаги. Одну ладони в полторы толщиной, другую – в пальца четыре. Осторожно прихлопнув крышку сундука, Иванов подошел к боярину и с заметным удовлетворением в голосе произнес: – Вот! – протягивая ему обе кипы.
Грозный воевода невольно показал растерянность, объем собранного по его же поручению материала поражал. К тому же не было у боярина времени и условий на усвоение. Сидел он в удобном высоком кресле, вольготно в нем расположившись, разведя пошире полы соболиной шубы с царского плеча. Работать с документами, да еще в таком количестве, он не был готов ни морально, ни физически – стола рядом для их раскладывания не наблюдалось, лампа стояла в стороне и невысоко.
– Что, «вот»?
– Сказка о казацких колдунах, именуемых характерниками.
Князь перевел несколько ошарашенный взгляд с кипы на кипу, потом обратно и, уже взъяриваясь, на подьячего:
– Шутить удумал?! Это ж сколько мне все читать придется? Неделю?! Да еще начерно, будто куриной лапой накарябанные.
– Не извольте беспокоиться! Могу и сам пересказать, своими словами, главное.
Черкасский еще раз сверкнул глазами и, успокаиваясь, кивнул:
– Говори.
Иванов пристроил документы на лавку у стены и, почтительно склонившись, начал доклад:
– Все дознатчики согласны, что характерники эти на Руси издревле известны и от других колдунов отличие имеют.
– С нечистью дело они имеют? Душу бесам, – оба собеседника перекрестились, при этом на руке боярина блеснул алым светом отполированный лал, – продают?
Василий замялся, выпрямился во весь рост и полез чесать затылок. Затем, спохватившись, опять склонился перед вельможей:
– Здесь, боярин-князь Иван Борисович, кратко и не ответишь…
– Почему?
– Дык, кто ж их знает, колдунов проклятых, как они с чертями, – собеседники опять синхронно, будто тренировались, перекрестились, – дела ведут?! Это ж не на людях деется!
– Значит, ведут они дела с нечистой силой? А раз ведут, то и душу…
– Вот насчет души-то… есть сомнения. Однако… скорее всего, не продают.
– Как это?! С нечистой силой знаются, а душу чистой сохраняют? Да не может этого быть!
– Прости, боярин-князь, за что купил, за то и продаю. Если верить вот этим скаскам, то именно так – с нечистью знаются, однако душу Врагу рода человеческого не продают. Даже наоборот…
– Чего наоборот? – Явно изумленный последней фразой, Черкасский вздел вверх брови и вытаращил глаза. – Сами, что ли, у сатанинских слуг души покупают? Так нету у них душ!
На этот раз перекрестились вразнобой, сначала подьячий, потом, с секундной задержкой, пораженный боярин.
– Нет, Иван Борисович, – аж замотал головой Иванов. – Они, колдуны, якобы нечистых в ловушки ловят и заставляют силой свою волю выполнять. Кто что измыслит.
– Господи, да они что, почти всемогущи?!
– Нет, боярин-князь, никак не всемогущи. Видно, Господь ограничение какое-то наложил. Судя по рассказам, черт, – синхронное наложение на себя крестного знамения, – может выполнить одно какое-то желание.
– Хм… А почему считаешь, что не продают? За то самое желание.
– Кто из них до старости доживает, тот по обычаю в монастырь уходит. А с проданной душой… что толку грехи замаливать?
– Это да… хотя… милосердие Господне…
– Неисповедимы пути Господни! Только у них же и без продажи души грехов, как блох на цепном кобеле. Жисть ведут ох какую неправедную, разбоем и душегубством занимаются…
– Ладно, оставим их грехи на их совести. А чего ты сии доносы в две кипы завязал? Одну, что ли, лжой набитую, другую скасками, более похожими на правду?
– Нет, боярин-князь Иван Борисович. Вот эта, потолще, скаски о колдунах вообще, колдунах прежних лет и сомнительных колдунах…
– Постой, каких таких сомнительных?
– Да с этими характерниками, – подьячий махнул в сторону рукой, – непонятно даже, сколько их и кто колдун настоящий, а про кого просто дурные бабы слухи распустили.
– Погоди, как это, «непонятно»? Неужто ни про кого точно не известно, что он колдун?
– Как не быть, есть такие. С десяток, может, с дюжину. Еще про стольких же молва идет, только, кажется мне, напрасная. Да… а во вторую кипу я связал доносы о трех характерниках, которые, как мне показалось, и заварили нынешние дела. Так круто, что уж и некоторым природным государям тошно стало…
– А противу нашего государя, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея великая России самодержца, они не злоумышляют? Козни против него не строят? Извести его злым колдовством не желают?
– Супротив нашего государя, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея великая России самодержца, насколько мне ведомо, характерники не злоумышляют. А наоборот, ему всяческого здоровья и великих побед желают, дорогие подарки шлют. Иконы древние, мощи святых, почитаемых во всем христианском мире, из Царьграда, от богопротивных агарян спасенные, книги церковные, старинные. Есть у меня донос, что по указке некого Аркашки, Москалем-чародеем именуемого, в Москву их прислали. Ежели он Врагу рода человеческого служил бы, разве тако могло случиться?
– Да к святым мощам слуги нечистого и приблизиться не могут, не то что их в руки взять, я так думаю. Так говоришь, Аркашка? Слыхал про такого, о нем вор-атаман Степашка Острянин чего-то совсем несуразного набуравил. Из каких он будет?
– Не извольте гневаться, однако разузнать происхождение сего колдуна мне не удалось, хоть приложил все усердие.
– Себя бежавшим царевичем не прозывает? – в голосе вельможи прозвучала заметная озабоченность. Россия очень сильно пострадала от самозванцев в Смутное время, теперь власти остро реагировали на любой признак подобного действа.
– Нет, боярин-князь, наоборот, везде говорит, что родители его самых худых кровей, из работников и землепашцев. Только…
– Что только?
– Не похож он на худородного, ну никак не похож! Ведет себя гордо и с большими людьми, низко никому не кланяется, с князьями как с равными ведет беседы. Вот, атаман с Верховьев Дона, верный слуга государя…
– Чего буровишь? Какие там среди этого ворья верные слуги? Разбойник на разбойнике и разбойником погоняет! В Великую смуту они свою «верность» показали… впрочем, продолжай.
Защищать своего конфидента от облыжных обвинений подьячий и не пытался, продолжил рассказ с прерванного места:
– Так слыхал тот атаман, что он, Аркашка, себя через вич называл[1]…
– В-и-и-ч… ишь ты! И каковское имечко у его батюшки?
– Николай.
– И правда, не самозванец, иначе так не назвался бы. Не царское имя Николай. И какого рода, никак не узнать?
– Се разведать не удалось. Однако… господи прости, ни за что не поверю, что сей Николай землю пахал или сапоги тачал!
– Да сему никто не поверит, – ухмыльнулся в бороду Иван Борисович. – Откель на Дон колдун прибыл, разузнал?
– Доподлинно, прости, боярин-князь, не разведал. Однако мысль, где жил этот Николай Батькович и вырос Аркашка, имею.
– Ну?..
– Из всех языков, когда он в позапрошлом годе объявился, кроме русского, знал Аркашка токмо аглицкий. А ведь сие наречие вне аглицкой державы нигде не надобно. Значит…
Князь помолчал, теребя бороду, потом поднял глаза:
– Ничего это не значит! Может, для купецких дел выучил? Сия держава знатную торговлю ведет со многими странами.
– Не купецкие у него повадки. Руки, опять-таки, с воинскими мозолями, не работными. Да и с Могилой, бывшим митрополитом киевским, повел себя… плеткой грозил!
– Неужто не знал, что тот не токмо митрополит, но и знатнейшего рода человек?
– Думаю, знал, боярин-князь. Об этом все знали.
– Может, бешеный?
– Нет, все доносят, что спокойный человек, на разбойника не похож.
– Хм… что еще?
– Знает уж очень много, правда, это-то скаски объясняют.
– Как?
– Говорят, что и он, и его друг Ивашка Васюринский, каждый, сумели себе бесенка, – оба дружно перекрестились, – выловить и к услугам примучить. Но если Ивашка по-простецки его заставил себе жеребцом служить…
– Постой-ка, потом про Ивашку. Сначала про Аркаш… Москаля-чародея давай договорим.
– Как прикажете.
– Атаман-то на дыбе много чего про него понарассказывал. Вот и невольно подумаешь, а может, правду он говорил?
Иванов замялся, не решаясь напрямую возражать вельможе:
– Эээ… боярин-князь, у меня в скасках есть пересказы других казаков его речений о Москале-чародее. Да только… – Подьячий тяжело вздохнул и развел руками. – Как можно верить тронувшемуся рассудком? Ладно бы он юродивым стал, Господа славил, а то ведь сплошные богохульства и хулу на государя, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея великая России самодержца, изрыгал нечистыми устами.
Черкасский поморщился. Часть допросов Степашки – ввиду возможной их важности – он проводил лично и наслушался проклятий от висевшего на дыбе атамана. Боярину и самому показалось, будто Острянин умом тронулся и несет, что черт на душу положит, потому как Бог к таким словесам причастным быть не может.
– А еще осмелюсь напомнить, что Острянин – вот уж истинно разбойник – учинил здесь, в Посольском приказе нашего государя, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея великая России самодержца, подлинное безобразие. С саблей бегал, ругался… непотребно, нескольких подьячих посек, слава Богу, – подьячий перекрестился, – не до смерти. Я сам в тот день токмо чудом живот сохранил. Свои же казаки его скрутили и стрельцам на руки сдали.
– Да помню! – князь махнул рукой. – И несуразность его доноса… чего он там только не набрехал. Люди на железных птицах, ружья, стреляющие по тысяче пуль, самодвижущиеся кареты, полеты людей на Луну, бомбы, изничтожающие одним взрывом сразу целую страну…
– Вот-вот, боярин-князь Иван Борисович, разве в здравом уме в такое поверить можно? А уж чтоб измыслить, так уж… видно, Господь его, Степашку Острянина, наказал. За богопротивную жизнь, за несоблюдение заповедей…
– Бог с ним. Татарву казаки шуганули, это, конечно, хорошо, но на их место ведь куда более опасные калмыки явились.
– И, не обращая внимания на наши просьбы, в Кабарде они правителю помогают, он уж присягнувших нам князей совсем затюкал. Воевода князь Хилков, Иван Меньшой Андреевич, доносит, что они боятся из Терского городка нос высунуть.
– Об этом тож помню. И как те узкоглазые наших ногайцев под себя подмяли… говорят, не без наущений колдовских. Еще раз Москаля-чародея сюда, в Москву, звали?
– Как не звать? Только не хотит он. С уважением, но отказывает.
– Надавить пробовали?
– Лыбится. Грит: «На колдуна где залезешь, там и слезешь. И великим счастьем будет, если целый».
– А говоришь, с уважением.
– Каков вопрос, таков ответ, – пожал плечами подьячий.
– Ладно, – после короткой паузы как бы подвел итог этой части разговора боярин. – Что там у тебя о его друзьях-товарищах?
– Се Ивашко Васюринский и, Господи прости, Срачкороб.
– О Васюринском ты вроде начинал сказывать?
– Да, боярин-князь Иван Борисович, есть у него огромный, черный как смоль и быстрый как ветер, злобный, яко ехидна, и умный не по-лошадиному жеребец. Редкостной красоты аргамак. Говорят, не простой это конь, а, Господи прости за осквернение уст и слуха боярского, черт в конском облике.
В те времена поминать вслух чертей и бесов считалось опасным и богопротивным делом, обычно их называли иносказательно, однако, говоря о характерниках, подьячий вынужден был от иносказаний отказаться, из-за чего его доклад со стороны мог показаться совместной молитвой. Налагая на себя крестное знамение, собеседники как бы защищались от происков слуг Сатаны. Боярину еще пару раз и полы шубы при этом пришлось откидывать, от резких движений правой руки они запахивались, на лбу у него появились капли пота.
– Господи ты Боже мой!.. Чего только людишки не измыслят. Оседлать нечистую силу… скажешь, и он молельник и постник?
– Насчет постник… не знаю, а что молельник, так точно. Там, на юге, чуть не все монастыри объездил, каждый раз с богатыми дарами.
– И слуга Врага рода человеческого под седлом ему Господу поклоняться не мешает? Он, Ивашка этот, из каких?
– Мелкопоместный шляхтич. Смолоду в черкасы ушел, до куренного быстро дослужился, это…
– Знаю.
– Недавно, правда, дали ему под начало с два десятка каторг, однако он с начальствованием над ними не справился, гетман его оттудова изгнал, хорошо, не повесил за урон. Сейчас опять куренной, черкасы Ивашку любят, в его честь курень в Васюринский переименовали.
– Что истинно православный и за веру кровь проливает, хорошо. А что с нечистой силой водится… так с него за это бог спросит. Вот мы о Москале-чародее говорили. А он к чему черта приставил? Тоже под седло определил?
– Нет, боярин-князь. Он куда большую пользу, как говорят, от нечистой силы получил. Знания.
Черкасский откинулся на высокую спинку и внимательно посмотрел на подьячего, машинально теребя свою роскошную черную, с проседью бороду.
– Хм… знания, говоришь? И какие? Неужто он может предсказать, что завтра или потом случится?
– Не гневайся, боярин-князь, не ведаю сего. Однако большая часть скасок говорит, что прорицать он не могет, зато ведает, как разное оружье можно улучшить.
– Оружье?.. Хм… думаешь, это он измыслил новые пушки, что нам гетман прислал, виду неказистого, однако на удивление легкие, для стрельбы удобные? И пули мы теперь льем не старого образца, а новые, куда дальше летящие. Стрельцы не нахвалятся.
– Да, боярин-князь Иван Борисович, говорят, он их измыслил. И многое другое, зажигалки, например, лампу эту, – Василий кивнул в сторону керосиновой лампы, – зеркала на ранее сугубо разбойном Дону начали лить, большие стекла оконные…
– Я ж и говорю, ПОЛЕЗНЫМ ЗДЕСЬ, В МОСКВЕ, может быть. А там, среди разбойников-казаков, от него ВРЕДА БОЛЬШЕ, чем пользы. Вот и подумай, как дело поправить.
– Слушаюсь, боярин-князь! Только… нелегкое это дело… и от спешки скорее еще больше вреда будет… – Подьячий, хоть и стоял перед сидящим вельможей, умудрился посмотреть на него снизу вверх.
– А тебя никто и не гонит. Пока. Но и не тяни. Когда надумаешь, мне скажешь, сам ничего не предпринимай. Прав ты… сомнительное дело, нелегкое.
Иванов молча склонился в поясном поклоне.
– Что о третьем колдуне собрал? Приличное имя у него есть?
– Как не быть? При крещении наречен Ефимием. Происхождения знатного, из Кантемиров…
– Что, из тех самых?
– Да, боярин-князь, внук казненного султаном в позапрошлом годе силистрийского паши, лютого ворога христианской веры.
– Да… не в деда внук пошел. А с чего имя такое, что и выговорить-то противно?
– Осмелюсь возразить. Хоть внук и христианство принял, пошел он не в никому не ведомого отца, а именно в деда. Его и прозвали так срамно за любовь к шуткам, от которых на людей медвежья болезнь нападает.
– Неужто прям-таки…
– Да, боярин-князь. Именно в свои шаровары и обделываются. И не детишки малые. Казаки, татарва, турки… в том числе и знаменитые разбышаки. А их испугать – нелегкое дело. Сами кого хочешь до родимчика доведут.
– Как же его за такое насмерть не убили? – не смог скрыть удивления Черкасский.
– Били, боярин-князь, били смертным боем, и не раз или два. Только он поваляется немного, отойдет от побоев и опять за старое принимается.
– С нечистой силой тоже знается?
– Хм… эээ… и не знаю, как сказать.
– Вот что знаешь, то и говори.
– Хм… сказывают, что она с ним не желает теперь знаться. Совсем.
Боярин помолчал, переваривая услышанное, однако, хоть был недюжинного ума, с этой задачей не справился.
– А ну-ка подробнее, почему это слуги Врага рода человеческого не хотят знаться с грешником? Он ведь грешник?
– Ясно дело, грешник. А знать его не хотят, потому что боятся. Он якобы и над одним из помощников Врага рода человеческого успел пошутить. Да так, что они теперь его и на сковородке или в котле видеть не желают. Опасаются, что он и оттуда что-нибудь отчебучит.
Князь широко улыбнулся и помотал головой:
– Господи ты, Боже мой! И чего только люди не напридумывают. Это что же, он теперь в рай пойдет, когда преставится?
– Кх… сказывают, что и апостол Петр на него сильно обиделся.
Боярин коротко хохотнул:
– Насмешил. Значит, пребывать ему теперь в земной юдоли до самого Страшного суда, как вечному жиду?
Иванов пожал плечами:
– Се мне неведомо. На все Божья воля.
– Это точно, все в руках Его. Еще чем-то, кроме шуток, сей Ефимий отличается?
– Проведал я, ракеты те страшные, что казакам не одну победу уже принесли, делает именно Ефим Кантемиров. Да… много еще чего про него рассказывают, и не разберешь, где – правда, а где – лжа. Здесь во многих донесениях… правду от лжи отличить нелегко, а уж в скасках о нем…
– Считаешь, и он ЗДЕСЬ пригодился бы?
– Ох, не знаю. Ежели уж Враг рода человеческого его вблизи видеть не хочет…
В помещении на некоторое время воцарилось молчание. Черкасский обдумывал услышанное, Иванов ждал приказаний или дополнительных вопросов. Однако ни того ни другого не последовало. Вельможа молча встал, надел на голову шапку и, глянув на подьячего, молвил:
– Хорошо поработал. Мне еще обмыслить все надобно. Разведование о колдунах продолжай, но осторожно. Ничего супротив них делать не нужно. Пока.
Выходец из ХХI века назвал бы это помещение без окон кладовкой, причем кладовкой запущенной и дурно обставленной. Побелка на стенах давно скрылась под толстым слоем пыли, вдоль них стояли, кое-где в два ряда, большие сундуки. Впрочем, на полу и сундуках пыли не наблюдалось, как и были видны мазки метлой – для снятия паутины – на стенах и потолке. И не очень внимательный человек заметил бы следы спешной уборки.
Диссонансным пятном выглядело в этой обстановке украшенное резьбой кресло с обитыми дорогим фламандским сукном сиденьем и спинкой. Его явно недавно всунули между рядами сундуков. И уж совсем не место здесь было в этом кресле сидевшему – с резко очерченным лицом, властным взглядом, в расстегнутой соболиной шубе, черном атласном кафтане, черных же шароварах из иноземного сукна и черных сапожках. Его высокая боярская шапка лежала на одном из сундуков. Обычно бояре одеваются куда более ярко, но в дни траура по умершему сыну государя рядиться в яркую одежду приближенным царя было немыслимо. А именно к Михаилу Федоровичу Романову и направлялся боярин, князь, глава Иноземного и Стрелецкого приказов и прочая, прочая, прочая Иван Борисович Черкасский. В Посольский приказ вельможа заглянул по пути, выкроив в своем напряженном графике для этого время.
Естественно, такого важного человека встретил глава приказа, думский подьячий Федор Федорович Лихачев. После полагающихся церемоний он проводил боярина к выделенному для беседы помещению – кладовке, где хранились документы приказа. Более подходящей комнаты – из-за тесноты – для беседы без посторонних ушей не нашлось. В большом П-образном здании приказов сновали сотни, если не тысячи, подьячих, выгонишь их на время из помещения, где работают, – половина разбежится по кабакам. Совсем не случайно дьяки некоторых нерадивых подьячих к столам иногда привязывали, рабочий день в приказах был ненормированным, часто приходилось писать до глубокой ночи. Один английский путешественник, попав в это здание и увидев тогдашнее делопроизводство, пришел в восторг пополам с ужасом, решив, что бумагой, там использованной, можно накрыть пол-России. Наивный бритт – размеров нашего отечества он не учел. Представив князю исполнителя его поручения подьячего Василия, сына Иванова, Лихачев поспешил откланяться.
В непривычно ярком свете керосиновой лампы (хоть и освятил удивительный осветительный прибор священник, а не в одну голову закрадывалась мысль, что не от Бога она, а от Врага рода человеческого) можно было хорошо рассмотреть и седину в ухоженной бороде, и морщины на высоком челе князя. Так же, как и его собеседника, немолодого, полного, одетого куда более скромно.
В комнате оставалось место поставить табурет или скамеечку, но подьячий Василий Иванов, разумеется, стоял, показывая этим уважение вельможе.
– Что-то мне начинает казаться, что ты, Васька, должного усердия не проявляешь. Ин когда я тебе поручил разнюхать все о колдунах черкасских?
Грозное начало насторожило, но не испугало одного из высших представителей крапивного семени:
– В октябре месяце, батюшка боярин-князь. Почитай, в первый же день, как в Стрелецкий приказ возвернулись.
– А ныне какой месяц на дворе?
– Генварь, батюшка боярин-князь.
– Ну?! Где твой доклад, почему не вижу? Неужто совсем страх божий потерял?
Василий показательно зажмурился, услышав такое предположение из уст боярина – гнев лучшего друга царя мог обернуться очень крупными, если не фатальными, неприятностями. Черкасский возглавлял сразу несколько приказов, заседал в боярской думе, имел и другие государственные должности.
Боярин же, уставившись на подчиненного, молчал. И безмолвие это ничего хорошего Иванову не обещало, что подьячий немедленно понял.
– Как можно, милостивый боярин-князь, Иван Борисович?! Как можно?! Как услыхал приказ от Федора Федоровича, так сразу и кинулся исполнять!
– И где же он? Почему не вижу?! – грозно насупил черные, несмотря на возраст, брови князь Черкасский.
– Не извольте беспокоиться, вчерне давно готов.
– Почему – вчерне? Неужто лень одолела переписать набело?
– Никак нет, не лень. Доносов про колдунов уж очень много собралось. Да и… – Василий замялся, – не могу разобраться, где там правда, а где брехня.
– Ну, давай вместе разбираться. Где у тебя черновик?
– Сей момент представлю! – Подьячий вскочил, подбежал, на ходу снимая с пояса связку ключей, к обитому железными полосами сундуку, сноровисто открыл большой амбарный замок, висевший на толстых петлях, и достал одну за другой две перевязанные толстыми шнурами кипы разновеликих и разноцветных листов бумаги. Одну ладони в полторы толщиной, другую – в пальца четыре. Осторожно прихлопнув крышку сундука, Иванов подошел к боярину и с заметным удовлетворением в голосе произнес: – Вот! – протягивая ему обе кипы.
Грозный воевода невольно показал растерянность, объем собранного по его же поручению материала поражал. К тому же не было у боярина времени и условий на усвоение. Сидел он в удобном высоком кресле, вольготно в нем расположившись, разведя пошире полы соболиной шубы с царского плеча. Работать с документами, да еще в таком количестве, он не был готов ни морально, ни физически – стола рядом для их раскладывания не наблюдалось, лампа стояла в стороне и невысоко.
– Что, «вот»?
– Сказка о казацких колдунах, именуемых характерниками.
Князь перевел несколько ошарашенный взгляд с кипы на кипу, потом обратно и, уже взъяриваясь, на подьячего:
– Шутить удумал?! Это ж сколько мне все читать придется? Неделю?! Да еще начерно, будто куриной лапой накарябанные.
– Не извольте беспокоиться! Могу и сам пересказать, своими словами, главное.
Черкасский еще раз сверкнул глазами и, успокаиваясь, кивнул:
– Говори.
Иванов пристроил документы на лавку у стены и, почтительно склонившись, начал доклад:
– Все дознатчики согласны, что характерники эти на Руси издревле известны и от других колдунов отличие имеют.
– С нечистью дело они имеют? Душу бесам, – оба собеседника перекрестились, при этом на руке боярина блеснул алым светом отполированный лал, – продают?
Василий замялся, выпрямился во весь рост и полез чесать затылок. Затем, спохватившись, опять склонился перед вельможей:
– Здесь, боярин-князь Иван Борисович, кратко и не ответишь…
– Почему?
– Дык, кто ж их знает, колдунов проклятых, как они с чертями, – собеседники опять синхронно, будто тренировались, перекрестились, – дела ведут?! Это ж не на людях деется!
– Значит, ведут они дела с нечистой силой? А раз ведут, то и душу…
– Вот насчет души-то… есть сомнения. Однако… скорее всего, не продают.
– Как это?! С нечистой силой знаются, а душу чистой сохраняют? Да не может этого быть!
– Прости, боярин-князь, за что купил, за то и продаю. Если верить вот этим скаскам, то именно так – с нечистью знаются, однако душу Врагу рода человеческого не продают. Даже наоборот…
– Чего наоборот? – Явно изумленный последней фразой, Черкасский вздел вверх брови и вытаращил глаза. – Сами, что ли, у сатанинских слуг души покупают? Так нету у них душ!
На этот раз перекрестились вразнобой, сначала подьячий, потом, с секундной задержкой, пораженный боярин.
– Нет, Иван Борисович, – аж замотал головой Иванов. – Они, колдуны, якобы нечистых в ловушки ловят и заставляют силой свою волю выполнять. Кто что измыслит.
– Господи, да они что, почти всемогущи?!
– Нет, боярин-князь, никак не всемогущи. Видно, Господь ограничение какое-то наложил. Судя по рассказам, черт, – синхронное наложение на себя крестного знамения, – может выполнить одно какое-то желание.
– Хм… А почему считаешь, что не продают? За то самое желание.
– Кто из них до старости доживает, тот по обычаю в монастырь уходит. А с проданной душой… что толку грехи замаливать?
– Это да… хотя… милосердие Господне…
– Неисповедимы пути Господни! Только у них же и без продажи души грехов, как блох на цепном кобеле. Жисть ведут ох какую неправедную, разбоем и душегубством занимаются…
– Ладно, оставим их грехи на их совести. А чего ты сии доносы в две кипы завязал? Одну, что ли, лжой набитую, другую скасками, более похожими на правду?
– Нет, боярин-князь Иван Борисович. Вот эта, потолще, скаски о колдунах вообще, колдунах прежних лет и сомнительных колдунах…
– Постой, каких таких сомнительных?
– Да с этими характерниками, – подьячий махнул в сторону рукой, – непонятно даже, сколько их и кто колдун настоящий, а про кого просто дурные бабы слухи распустили.
– Погоди, как это, «непонятно»? Неужто ни про кого точно не известно, что он колдун?
– Как не быть, есть такие. С десяток, может, с дюжину. Еще про стольких же молва идет, только, кажется мне, напрасная. Да… а во вторую кипу я связал доносы о трех характерниках, которые, как мне показалось, и заварили нынешние дела. Так круто, что уж и некоторым природным государям тошно стало…
– А противу нашего государя, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея великая России самодержца, они не злоумышляют? Козни против него не строят? Извести его злым колдовством не желают?
– Супротив нашего государя, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея великая России самодержца, насколько мне ведомо, характерники не злоумышляют. А наоборот, ему всяческого здоровья и великих побед желают, дорогие подарки шлют. Иконы древние, мощи святых, почитаемых во всем христианском мире, из Царьграда, от богопротивных агарян спасенные, книги церковные, старинные. Есть у меня донос, что по указке некого Аркашки, Москалем-чародеем именуемого, в Москву их прислали. Ежели он Врагу рода человеческого служил бы, разве тако могло случиться?
– Да к святым мощам слуги нечистого и приблизиться не могут, не то что их в руки взять, я так думаю. Так говоришь, Аркашка? Слыхал про такого, о нем вор-атаман Степашка Острянин чего-то совсем несуразного набуравил. Из каких он будет?
– Не извольте гневаться, однако разузнать происхождение сего колдуна мне не удалось, хоть приложил все усердие.
– Себя бежавшим царевичем не прозывает? – в голосе вельможи прозвучала заметная озабоченность. Россия очень сильно пострадала от самозванцев в Смутное время, теперь власти остро реагировали на любой признак подобного действа.
– Нет, боярин-князь, наоборот, везде говорит, что родители его самых худых кровей, из работников и землепашцев. Только…
– Что только?
– Не похож он на худородного, ну никак не похож! Ведет себя гордо и с большими людьми, низко никому не кланяется, с князьями как с равными ведет беседы. Вот, атаман с Верховьев Дона, верный слуга государя…
– Чего буровишь? Какие там среди этого ворья верные слуги? Разбойник на разбойнике и разбойником погоняет! В Великую смуту они свою «верность» показали… впрочем, продолжай.
Защищать своего конфидента от облыжных обвинений подьячий и не пытался, продолжил рассказ с прерванного места:
– Так слыхал тот атаман, что он, Аркашка, себя через вич называл[1]…
– В-и-и-ч… ишь ты! И каковское имечко у его батюшки?
– Николай.
– И правда, не самозванец, иначе так не назвался бы. Не царское имя Николай. И какого рода, никак не узнать?
– Се разведать не удалось. Однако… господи прости, ни за что не поверю, что сей Николай землю пахал или сапоги тачал!
– Да сему никто не поверит, – ухмыльнулся в бороду Иван Борисович. – Откель на Дон колдун прибыл, разузнал?
– Доподлинно, прости, боярин-князь, не разведал. Однако мысль, где жил этот Николай Батькович и вырос Аркашка, имею.
– Ну?..
– Из всех языков, когда он в позапрошлом годе объявился, кроме русского, знал Аркашка токмо аглицкий. А ведь сие наречие вне аглицкой державы нигде не надобно. Значит…
Князь помолчал, теребя бороду, потом поднял глаза:
– Ничего это не значит! Может, для купецких дел выучил? Сия держава знатную торговлю ведет со многими странами.
– Не купецкие у него повадки. Руки, опять-таки, с воинскими мозолями, не работными. Да и с Могилой, бывшим митрополитом киевским, повел себя… плеткой грозил!
– Неужто не знал, что тот не токмо митрополит, но и знатнейшего рода человек?
– Думаю, знал, боярин-князь. Об этом все знали.
– Может, бешеный?
– Нет, все доносят, что спокойный человек, на разбойника не похож.
– Хм… что еще?
– Знает уж очень много, правда, это-то скаски объясняют.
– Как?
– Говорят, что и он, и его друг Ивашка Васюринский, каждый, сумели себе бесенка, – оба дружно перекрестились, – выловить и к услугам примучить. Но если Ивашка по-простецки его заставил себе жеребцом служить…
– Постой-ка, потом про Ивашку. Сначала про Аркаш… Москаля-чародея давай договорим.
– Как прикажете.
– Атаман-то на дыбе много чего про него понарассказывал. Вот и невольно подумаешь, а может, правду он говорил?
Иванов замялся, не решаясь напрямую возражать вельможе:
– Эээ… боярин-князь, у меня в скасках есть пересказы других казаков его речений о Москале-чародее. Да только… – Подьячий тяжело вздохнул и развел руками. – Как можно верить тронувшемуся рассудком? Ладно бы он юродивым стал, Господа славил, а то ведь сплошные богохульства и хулу на государя, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея великая России самодержца, изрыгал нечистыми устами.
Черкасский поморщился. Часть допросов Степашки – ввиду возможной их важности – он проводил лично и наслушался проклятий от висевшего на дыбе атамана. Боярину и самому показалось, будто Острянин умом тронулся и несет, что черт на душу положит, потому как Бог к таким словесам причастным быть не может.
– А еще осмелюсь напомнить, что Острянин – вот уж истинно разбойник – учинил здесь, в Посольском приказе нашего государя, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея великая России самодержца, подлинное безобразие. С саблей бегал, ругался… непотребно, нескольких подьячих посек, слава Богу, – подьячий перекрестился, – не до смерти. Я сам в тот день токмо чудом живот сохранил. Свои же казаки его скрутили и стрельцам на руки сдали.
– Да помню! – князь махнул рукой. – И несуразность его доноса… чего он там только не набрехал. Люди на железных птицах, ружья, стреляющие по тысяче пуль, самодвижущиеся кареты, полеты людей на Луну, бомбы, изничтожающие одним взрывом сразу целую страну…
– Вот-вот, боярин-князь Иван Борисович, разве в здравом уме в такое поверить можно? А уж чтоб измыслить, так уж… видно, Господь его, Степашку Острянина, наказал. За богопротивную жизнь, за несоблюдение заповедей…
– Бог с ним. Татарву казаки шуганули, это, конечно, хорошо, но на их место ведь куда более опасные калмыки явились.
– И, не обращая внимания на наши просьбы, в Кабарде они правителю помогают, он уж присягнувших нам князей совсем затюкал. Воевода князь Хилков, Иван Меньшой Андреевич, доносит, что они боятся из Терского городка нос высунуть.
– Об этом тож помню. И как те узкоглазые наших ногайцев под себя подмяли… говорят, не без наущений колдовских. Еще раз Москаля-чародея сюда, в Москву, звали?
– Как не звать? Только не хотит он. С уважением, но отказывает.
– Надавить пробовали?
– Лыбится. Грит: «На колдуна где залезешь, там и слезешь. И великим счастьем будет, если целый».
– А говоришь, с уважением.
– Каков вопрос, таков ответ, – пожал плечами подьячий.
– Ладно, – после короткой паузы как бы подвел итог этой части разговора боярин. – Что там у тебя о его друзьях-товарищах?
– Се Ивашко Васюринский и, Господи прости, Срачкороб.
– О Васюринском ты вроде начинал сказывать?
– Да, боярин-князь Иван Борисович, есть у него огромный, черный как смоль и быстрый как ветер, злобный, яко ехидна, и умный не по-лошадиному жеребец. Редкостной красоты аргамак. Говорят, не простой это конь, а, Господи прости за осквернение уст и слуха боярского, черт в конском облике.
В те времена поминать вслух чертей и бесов считалось опасным и богопротивным делом, обычно их называли иносказательно, однако, говоря о характерниках, подьячий вынужден был от иносказаний отказаться, из-за чего его доклад со стороны мог показаться совместной молитвой. Налагая на себя крестное знамение, собеседники как бы защищались от происков слуг Сатаны. Боярину еще пару раз и полы шубы при этом пришлось откидывать, от резких движений правой руки они запахивались, на лбу у него появились капли пота.
– Господи ты Боже мой!.. Чего только людишки не измыслят. Оседлать нечистую силу… скажешь, и он молельник и постник?
– Насчет постник… не знаю, а что молельник, так точно. Там, на юге, чуть не все монастыри объездил, каждый раз с богатыми дарами.
– И слуга Врага рода человеческого под седлом ему Господу поклоняться не мешает? Он, Ивашка этот, из каких?
– Мелкопоместный шляхтич. Смолоду в черкасы ушел, до куренного быстро дослужился, это…
– Знаю.
– Недавно, правда, дали ему под начало с два десятка каторг, однако он с начальствованием над ними не справился, гетман его оттудова изгнал, хорошо, не повесил за урон. Сейчас опять куренной, черкасы Ивашку любят, в его честь курень в Васюринский переименовали.
– Что истинно православный и за веру кровь проливает, хорошо. А что с нечистой силой водится… так с него за это бог спросит. Вот мы о Москале-чародее говорили. А он к чему черта приставил? Тоже под седло определил?
– Нет, боярин-князь. Он куда большую пользу, как говорят, от нечистой силы получил. Знания.
Черкасский откинулся на высокую спинку и внимательно посмотрел на подьячего, машинально теребя свою роскошную черную, с проседью бороду.
– Хм… знания, говоришь? И какие? Неужто он может предсказать, что завтра или потом случится?
– Не гневайся, боярин-князь, не ведаю сего. Однако большая часть скасок говорит, что прорицать он не могет, зато ведает, как разное оружье можно улучшить.
– Оружье?.. Хм… думаешь, это он измыслил новые пушки, что нам гетман прислал, виду неказистого, однако на удивление легкие, для стрельбы удобные? И пули мы теперь льем не старого образца, а новые, куда дальше летящие. Стрельцы не нахвалятся.
– Да, боярин-князь Иван Борисович, говорят, он их измыслил. И многое другое, зажигалки, например, лампу эту, – Василий кивнул в сторону керосиновой лампы, – зеркала на ранее сугубо разбойном Дону начали лить, большие стекла оконные…
– Я ж и говорю, ПОЛЕЗНЫМ ЗДЕСЬ, В МОСКВЕ, может быть. А там, среди разбойников-казаков, от него ВРЕДА БОЛЬШЕ, чем пользы. Вот и подумай, как дело поправить.
– Слушаюсь, боярин-князь! Только… нелегкое это дело… и от спешки скорее еще больше вреда будет… – Подьячий, хоть и стоял перед сидящим вельможей, умудрился посмотреть на него снизу вверх.
– А тебя никто и не гонит. Пока. Но и не тяни. Когда надумаешь, мне скажешь, сам ничего не предпринимай. Прав ты… сомнительное дело, нелегкое.
Иванов молча склонился в поясном поклоне.
– Что о третьем колдуне собрал? Приличное имя у него есть?
– Как не быть? При крещении наречен Ефимием. Происхождения знатного, из Кантемиров…
– Что, из тех самых?
– Да, боярин-князь, внук казненного султаном в позапрошлом годе силистрийского паши, лютого ворога христианской веры.
– Да… не в деда внук пошел. А с чего имя такое, что и выговорить-то противно?
– Осмелюсь возразить. Хоть внук и христианство принял, пошел он не в никому не ведомого отца, а именно в деда. Его и прозвали так срамно за любовь к шуткам, от которых на людей медвежья болезнь нападает.
– Неужто прям-таки…
– Да, боярин-князь. Именно в свои шаровары и обделываются. И не детишки малые. Казаки, татарва, турки… в том числе и знаменитые разбышаки. А их испугать – нелегкое дело. Сами кого хочешь до родимчика доведут.
– Как же его за такое насмерть не убили? – не смог скрыть удивления Черкасский.
– Били, боярин-князь, били смертным боем, и не раз или два. Только он поваляется немного, отойдет от побоев и опять за старое принимается.
– С нечистой силой тоже знается?
– Хм… эээ… и не знаю, как сказать.
– Вот что знаешь, то и говори.
– Хм… сказывают, что она с ним не желает теперь знаться. Совсем.
Боярин помолчал, переваривая услышанное, однако, хоть был недюжинного ума, с этой задачей не справился.
– А ну-ка подробнее, почему это слуги Врага рода человеческого не хотят знаться с грешником? Он ведь грешник?
– Ясно дело, грешник. А знать его не хотят, потому что боятся. Он якобы и над одним из помощников Врага рода человеческого успел пошутить. Да так, что они теперь его и на сковородке или в котле видеть не желают. Опасаются, что он и оттуда что-нибудь отчебучит.
Князь широко улыбнулся и помотал головой:
– Господи ты, Боже мой! И чего только люди не напридумывают. Это что же, он теперь в рай пойдет, когда преставится?
– Кх… сказывают, что и апостол Петр на него сильно обиделся.
Боярин коротко хохотнул:
– Насмешил. Значит, пребывать ему теперь в земной юдоли до самого Страшного суда, как вечному жиду?
Иванов пожал плечами:
– Се мне неведомо. На все Божья воля.
– Это точно, все в руках Его. Еще чем-то, кроме шуток, сей Ефимий отличается?
– Проведал я, ракеты те страшные, что казакам не одну победу уже принесли, делает именно Ефим Кантемиров. Да… много еще чего про него рассказывают, и не разберешь, где – правда, а где – лжа. Здесь во многих донесениях… правду от лжи отличить нелегко, а уж в скасках о нем…
– Считаешь, и он ЗДЕСЬ пригодился бы?
– Ох, не знаю. Ежели уж Враг рода человеческого его вблизи видеть не хочет…
В помещении на некоторое время воцарилось молчание. Черкасский обдумывал услышанное, Иванов ждал приказаний или дополнительных вопросов. Однако ни того ни другого не последовало. Вельможа молча встал, надел на голову шапку и, глянув на подьячего, молвил:
– Хорошо поработал. Мне еще обмыслить все надобно. Разведование о колдунах продолжай, но осторожно. Ничего супротив них делать не нужно. Пока.
Глава 1. Весна идет, войне дорогу
Евразия, весна 1639 года от Р. Х.
Исторический процесс инерционен, и нелегко развернуть его в сторону от проторенного, наезженного пути. Аркадий читал об этом в хороших альтернативках и теперь мог убедиться, что любимые авторы не врали.
Не потерявший Багдад и Междуречье, а наоборот, приобретший немалый кусок Анатолии, шах Сефи так же позорно, как и в реале, проигрывал войну Великому Моголу Шах-Джахану. Индус особыми талантами в воинском деле не отличался, но по бездарности Сефи его переплюнул. Блестящая и многочисленная тюркская конница, составлявшая основу армии Сефенидов, легко громила врагов в поле, но была бесполезна при штурме крепостей, а поход затеяли ведь ради отвоевания Кандагара. Воспользовавшись длительной войной персов с турками, индусы сумели вернуть его себе. До побед шаха Аббаса он принадлежал именно моголам.
Заведенных в подражание янычарам гулямов, омусульманенных грузинских мальчиков, для этого не хватало. Османским янычарам они сильно проигрывали во многих отношениях. Недостаточно многочисленные, заметно уступавшие прототипам в выучке и вооруженности, гулямы такую твердыню взять не могли. А собственно персы… о них и вспоминать не стоило. Да и приличной артиллерией, весьма развитой у османов, шахская армия похвастаться не могла. Поэтому планы Сефи дополнительно поживиться территорией от находящейся в смуте Османской империи накрылись медным тазом. Не до того ему стало. К потерям в Афганистане добавилась угроза от нашествия узбекских ханов, персы прочно увязли на востоке.
Еще восточнее, в Джунгарии, наметили на следующий год встречу и монгольские тайши. Многочисленные победы маньчжуров их не на шутку встревожили, явственно проглядывал крах династии Мин и реальная опасность для кочевников. Маньчжурский вождь Абахай уже переименовал Позднюю Цзинь в Цин и покорил восточных монголов. Прихватив с собой старших сыновей для представления знати других племен и большое войско, что потом спасло ему жизнь, туда отправился и калмыцкий предводитель Хо-Урлюк. Впрочем, немалая часть подчиненных ему кочевников осталась в Приволжье и Прикубанье. И почти все они готовились к новому походу на Польшу.
На крайнем западе Европы, в Англии, случилось то, чего не могло не случиться. Шотландцы отказались подчиняться еще недавно обожаемому королю из-за затеянной им реформы англиканской церкви. Войск у него не было, деньги, полученные на снаряжение эскадры, он успел потратить, пришлось снова собирать парламент, разогнанный недавно. Неблагодарные депутаты вместо финансирования армии для покорения одноплеменников короля взялись за антикоролевскую деятельность. Среди прочего ему в вину ставилось и зверское убийство некоего джентри-протестанта с семьей, Кромвеля. Попытка разогнать непослушных болтунов Карлу не удалась, обе стороны начали собирать войска, в стране разразилась гражданская война.
Франция, Париж, Лувр
– …и волнения в Провансе быстро подавлены.
Исторический процесс инерционен, и нелегко развернуть его в сторону от проторенного, наезженного пути. Аркадий читал об этом в хороших альтернативках и теперь мог убедиться, что любимые авторы не врали.
Не потерявший Багдад и Междуречье, а наоборот, приобретший немалый кусок Анатолии, шах Сефи так же позорно, как и в реале, проигрывал войну Великому Моголу Шах-Джахану. Индус особыми талантами в воинском деле не отличался, но по бездарности Сефи его переплюнул. Блестящая и многочисленная тюркская конница, составлявшая основу армии Сефенидов, легко громила врагов в поле, но была бесполезна при штурме крепостей, а поход затеяли ведь ради отвоевания Кандагара. Воспользовавшись длительной войной персов с турками, индусы сумели вернуть его себе. До побед шаха Аббаса он принадлежал именно моголам.
Заведенных в подражание янычарам гулямов, омусульманенных грузинских мальчиков, для этого не хватало. Османским янычарам они сильно проигрывали во многих отношениях. Недостаточно многочисленные, заметно уступавшие прототипам в выучке и вооруженности, гулямы такую твердыню взять не могли. А собственно персы… о них и вспоминать не стоило. Да и приличной артиллерией, весьма развитой у османов, шахская армия похвастаться не могла. Поэтому планы Сефи дополнительно поживиться территорией от находящейся в смуте Османской империи накрылись медным тазом. Не до того ему стало. К потерям в Афганистане добавилась угроза от нашествия узбекских ханов, персы прочно увязли на востоке.
Еще восточнее, в Джунгарии, наметили на следующий год встречу и монгольские тайши. Многочисленные победы маньчжуров их не на шутку встревожили, явственно проглядывал крах династии Мин и реальная опасность для кочевников. Маньчжурский вождь Абахай уже переименовал Позднюю Цзинь в Цин и покорил восточных монголов. Прихватив с собой старших сыновей для представления знати других племен и большое войско, что потом спасло ему жизнь, туда отправился и калмыцкий предводитель Хо-Урлюк. Впрочем, немалая часть подчиненных ему кочевников осталась в Приволжье и Прикубанье. И почти все они готовились к новому походу на Польшу.
На крайнем западе Европы, в Англии, случилось то, чего не могло не случиться. Шотландцы отказались подчиняться еще недавно обожаемому королю из-за затеянной им реформы англиканской церкви. Войск у него не было, деньги, полученные на снаряжение эскадры, он успел потратить, пришлось снова собирать парламент, разогнанный недавно. Неблагодарные депутаты вместо финансирования армии для покорения одноплеменников короля взялись за антикоролевскую деятельность. Среди прочего ему в вину ставилось и зверское убийство некоего джентри-протестанта с семьей, Кромвеля. Попытка разогнать непослушных болтунов Карлу не удалась, обе стороны начали собирать войска, в стране разразилась гражданская война.
Франция, Париж, Лувр
– …и волнения в Провансе быстро подавлены.