У родителей юноши, который пропал, появилась мучительная надежда вновь встретиться со своим сыном — хотя бы только для того, чтобы похоронить его по-христиански. Они в исступлении прибежали к проклятому месту. Однако это оказался не их сын. Герцогская стража доставила Джованни Динунцио к дереву, под которым лежал изуродованный труп. У юноши не возникло сомнений: это бледное тело, вытянувшееся сейчас во всю длину, и эти волосы, такие светлые, что казались волосами альбиноса, принадлежали его соученику, Хуберту ван дер Хансу. Страх и тревога Джованни переросли в ужас. В отличие от предыдущих убийств это выглядело так, как будто было совершено в спешке. Не только потому, что убийца на сей раз не дал себе труда спрятать тело, — кожа с лица жертвы была содрана грубо, как-то порывисто, что говорило о жестокости, порожденной торопливостью. Теперь наступило время пытать Джованни. Юношу связали, как барашка, и бросили под ноги настоятелю. Один из стражников спросил ученика Франческо Монтерги, что он сделал с учителем и с молодым крестьянином, тело которого так до сих пор и не нашли. В ответ на молчание Джованни стражник потянул за веревку: он не только сдавил юноше горло, но тем же движением задрал его связанные за спиной запястья на уровень лопаток. Северо Сетимьо руководил пыткой, в его глазах сверкала ярость: он был недоволен результатами собственной работы, а теперь эта ярость обратилась на его последнего пленника. Боль была невыносимой, она, казалось, исходила из глазных яблок, которые грозили вывалиться из своих впадин и лопнуть, как перезрелые виноградины. От глаз боль поднималась на лоб, словно череп юноши был опоясан терновым венцом, только шипы впивались не снаружи вовнутрь, а торчали из мозга наружу. В то же время беспощадное давление на запястья вызывало такое жжение в кончиках пальцев, что Джованни переставал их чувствовать, как будто их уже отрубили. Руки юноши задирались все выше, его суставы уже не выдерживали такой нагрузки и издавали душераздирающий треск, словно сухие ветки. Джованни Динунцио, уже почти полностью задушенный, пытался говорить, но ничего не получалось. Жилы на его шее страшно набухли, он стал весь лиловый, как слива, и раскрывал рот, словно рыба, пойманная в сеть, — но не мог произнести ни слова. Юноша не замечал парадоксальности этой процедуры, поскольку в данных обстоятельствах уже нельзя было сказать, что он обладает способностью к здравому суждению, но если бы он был свидетелем, а не участником пытки, то обязательно задумался бы, как может человек отвечать на вопросы именно тогда, когда ему не дают говорить. В этом-то парадоксе и заключалась эффективность пытки. Сейчас последний ученик Монтерги больше всего на свете желал, чтобы ему дали возможность говорить. В момент, когда птица смерти уже прикасалась своими крыльями к измученному сердцу Джованни, его палач чуть ослаблял натяжение веревки и позволял несчастному глотнуть немного воздуха. Когда же он видел, что юноша, пройдя сквозь приступ кашля и спазмов, готовится заговорить, тогда, словно в кошмарном сне, стражник снова тянул за веревку и пытка начиналась сначала. Настоятель повторял свой вопрос в то время, как палач пресекал возможность какого бы то ни было ответа. В отличие от кровавой расправы над Кастильцем, в этот раз жители Кастелло Корсини наблюдали молча, с расстояния, которым измерялись их собственные угрызения совести. Не было слышно ни отчаянных призывов к мести, ни громогласных проклятий. Наоборот, при виде того, как юноша задыхается в собственном молчании, на лицах некоторых женщин появилась непрошеная жалость. Смерти было уже слишком много. И слишком много несправедливости. Признак безвинно осужденного испанского художника, Хуана Диаса де Соррильи, витал над сценой истязания и пронзал взглядом своих глаз, которые неправедно лишили зрения, смятенную совесть каждого из крестьян.
Отец пропавшего юноши, тот самый, что требовал смерти Кастильца, вышел вперед на три шага и, опершись на вилы, как на посох, попросил Северо Сетимьо, чтобы Джованни разрешили говорить. Палач сердито посмотрел на крестьянина, словно давая понять, что не нуждается в посторонних советах, чтобы делать свою работу, и выплеснул свой гнев на жертву, еще туже затянув веревку. Видя, что теперь Джованни действительно умирает, настоятель приказал отпустить его. Герцогский стражник негодующе фыркнул и с силой оттолкнул юношу, так чтобы тот упал лицом в грязь. Крестьянин перевернул страдальца рукояткой вил и, убедившись, что Джованни все еще жив, спросил о судьбе его учителя. Ученик Франческо Монтерги наполнил легкие воздухом до отказа, словно вдыхал в первый раз в жизни, и начал говорить.
Никогда еще потребность говорить не была такой сильной.
IV
V
VI
Отец пропавшего юноши, тот самый, что требовал смерти Кастильца, вышел вперед на три шага и, опершись на вилы, как на посох, попросил Северо Сетимьо, чтобы Джованни разрешили говорить. Палач сердито посмотрел на крестьянина, словно давая понять, что не нуждается в посторонних советах, чтобы делать свою работу, и выплеснул свой гнев на жертву, еще туже затянув веревку. Видя, что теперь Джованни действительно умирает, настоятель приказал отпустить его. Герцогский стражник негодующе фыркнул и с силой оттолкнул юношу, так чтобы тот упал лицом в грязь. Крестьянин перевернул страдальца рукояткой вил и, убедившись, что Джованни все еще жив, спросил о судьбе его учителя. Ученик Франческо Монтерги наполнил легкие воздухом до отказа, словно вдыхал в первый раз в жизни, и начал говорить.
Никогда еще потребность говорить не была такой сильной.
IV
Последний раз Джованни Динунцио видел Франческо Монтергу вечером того дня, когда учитель выбежал из дома вслед за Хубертом ван дер Хансом. Однако час или два спустя, перед заходом солнца, он слышал, как хлопнула дверь, и узнал шаги Монтерги на лестнице. Джованни оставался в мастерской, продолжая работать над картиной, но слышал шаги мастера сначала в библиотеке, а потом над своей головой, в каморке наверху. Учитель и ученик так и не увиделись, но Джованни показалось, что, прежде чем покинуть дом, мастер что-то искал на кухне. Он точно слышал, как закрылась входная дверь. Больше Джованни ничего не знал о Франческо Монтерге.
Джованни так никогда и не узнал, какое открытие сделал мастер в каморке Хуберта. После того позорного эпизода в библиотеке, когда Пьетро делла Кьеза незадолго до своей смерти случайно застал их вдвоем, Джованни охватил страшный стыд, от которого он уже никогда не смог избавиться. И действительно, с того самого дня он пообещал себе больше не входить в это помещение и избегать любых ситуаций, в которых мог бы оказаться наедине с Франческо Монтергой. И все-таки его неконтролируемое влечение к наркотическим парам макового масла заставляло его уступать отвратительным желаниям мастера. В таких случаях Монтерга сначала подвергал юношу длительному воздержанию, которое приводило его на грань отчаяния, погружало в сумрачный мир дрожи, холодного пота, нескончаемых бессонниц и нездоровых мыслей, а потом обещал снабдить его желанным эликсиром — разумеется, в обмен на особые услуги, которые однажды предстали глазам Пьетро. Джованни испытывал к старому учителю глубокое отвращение. И множество раз желал ему смерти. Однако, на свою беду, он продолжал зависеть от этого страшного человека. Или, точнее, от того, чем тот снабжал юношу. А еще Джованни проникся нежной привязанностью к своему соученику, Пьетро делла Кьеза. И в его голове не укладывалось, как такой нежный, чувствительный и талантливый мальчик может испытывать сыновнюю привязанность к этому гнусному старцу. Джованни не понимал, что мешает Пьетро разглядеть, какой мерзостной гнилью полнится его сердце. В ту ночь в библиотеке юному художнику пришлось убедиться во всем воочию. Одному Богу известно, как оплакивал Джованни его смерть. А когда он видел, что Франческо Монтерга безутешно льет крокодиловы слезы на глазах у любого, кто хочет на это смотреть, то отказывался понимать, как умещается в одном теле столько лицемерия. Ведь не было никого более заинтересованного, чем мастер Монтерга, чтобы это происшествие не получило огласки, тем более теперь, когда его наклонности начинали становиться предметом досужих сплетен. Джованни даже не сомневался, что Пьетро убил его учитель. Он был готов донести на Монтергу, но учитель держал юношу в плену его необоримого пристрастия. Поэтому Джованни скрепя сердце пришлось ограничиться трусливым молчанием. И больше он ни во что не хотел вмешиваться. Он решил закрыть глаза, заткнуть уши и повесить замок на рот. Он смирился со своим жребием; единственным утешением для Джованни Динунцио оставалась живопись. Если что-то все еще удерживало юношу на краю пропасти, это была его страсть к живописи.
По отношению к Хуберту Джованни не чувствовал ничего, кроме полнейшего равнодушия. Он со стоической невозмутимостью принимал оскорбления фламандца. Он спокойно сносил прозрачные намеки Хуберта на его провинциальное происхождение, на незнатность рода, на куцее генеалогическое древо — Джованни было нечего стыдиться. Но всякий раз, когда он видел, как оскорбительно фламандец обращается с Пьетро, в его душе поднимался внутренний протест. Юному провинциалу часто приходилось слышать, как Хуберт безнаказанно обзывает Пьетро La Bambina , пользуясь его хрупким телосложением и беззащитностью. Сколько раз возникало у Джованни желание схватить Хуберта за глотку и предложить ему набраться храбрости и поиздеваться над кем-нибудь одного с ним роста! Но он знал, что тем самым только больше унизит маленького Пьетро. С другой стороны, Джованни было известно и о подозрительном интересе Хуберта к запретным тайникам библиотеки. Он видел, как фламандец что-то разнюхивает за спиной у мастера Монтерги и как он прокрадывается в эту сокровищницу каждый раз, когда учитель отвлекается. Но все это было полностью безразлично для Джованни. Ему не было дела ни до одинокого существования Франческо Монтерги, ни до темных происков Хуберта. Единственное, чего желал Джованни, было писать. А еще — не испытывать недостатка в том, без чего он не мог обходиться. И он пытался с помощью бесконечной своей терпеливости сносить постыдные милости, которыми одаривал его учитель.
Вот каким было его существование.
В день, когда исчезли Франческо Монтерга и Хуберт ван дер Ханс, юноша понял, насколько сложна его ситуация. Он знал, что всем был необходим виновный и что виновного следовало искать в мастерской. А поскольку он оставался единственным, кто пережил эту необъяснимую трагедию, другого выбора у дознавателей не было. Когда Джованни решился обратиться в герцогскую комиссию, он шел туда в уверенности, что сам копает могилу, в которой его похоронят.
Джованни так никогда и не узнал, какое открытие сделал мастер в каморке Хуберта. После того позорного эпизода в библиотеке, когда Пьетро делла Кьеза незадолго до своей смерти случайно застал их вдвоем, Джованни охватил страшный стыд, от которого он уже никогда не смог избавиться. И действительно, с того самого дня он пообещал себе больше не входить в это помещение и избегать любых ситуаций, в которых мог бы оказаться наедине с Франческо Монтергой. И все-таки его неконтролируемое влечение к наркотическим парам макового масла заставляло его уступать отвратительным желаниям мастера. В таких случаях Монтерга сначала подвергал юношу длительному воздержанию, которое приводило его на грань отчаяния, погружало в сумрачный мир дрожи, холодного пота, нескончаемых бессонниц и нездоровых мыслей, а потом обещал снабдить его желанным эликсиром — разумеется, в обмен на особые услуги, которые однажды предстали глазам Пьетро. Джованни испытывал к старому учителю глубокое отвращение. И множество раз желал ему смерти. Однако, на свою беду, он продолжал зависеть от этого страшного человека. Или, точнее, от того, чем тот снабжал юношу. А еще Джованни проникся нежной привязанностью к своему соученику, Пьетро делла Кьеза. И в его голове не укладывалось, как такой нежный, чувствительный и талантливый мальчик может испытывать сыновнюю привязанность к этому гнусному старцу. Джованни не понимал, что мешает Пьетро разглядеть, какой мерзостной гнилью полнится его сердце. В ту ночь в библиотеке юному художнику пришлось убедиться во всем воочию. Одному Богу известно, как оплакивал Джованни его смерть. А когда он видел, что Франческо Монтерга безутешно льет крокодиловы слезы на глазах у любого, кто хочет на это смотреть, то отказывался понимать, как умещается в одном теле столько лицемерия. Ведь не было никого более заинтересованного, чем мастер Монтерга, чтобы это происшествие не получило огласки, тем более теперь, когда его наклонности начинали становиться предметом досужих сплетен. Джованни даже не сомневался, что Пьетро убил его учитель. Он был готов донести на Монтергу, но учитель держал юношу в плену его необоримого пристрастия. Поэтому Джованни скрепя сердце пришлось ограничиться трусливым молчанием. И больше он ни во что не хотел вмешиваться. Он решил закрыть глаза, заткнуть уши и повесить замок на рот. Он смирился со своим жребием; единственным утешением для Джованни Динунцио оставалась живопись. Если что-то все еще удерживало юношу на краю пропасти, это была его страсть к живописи.
По отношению к Хуберту Джованни не чувствовал ничего, кроме полнейшего равнодушия. Он со стоической невозмутимостью принимал оскорбления фламандца. Он спокойно сносил прозрачные намеки Хуберта на его провинциальное происхождение, на незнатность рода, на куцее генеалогическое древо — Джованни было нечего стыдиться. Но всякий раз, когда он видел, как оскорбительно фламандец обращается с Пьетро, в его душе поднимался внутренний протест. Юному провинциалу часто приходилось слышать, как Хуберт безнаказанно обзывает Пьетро La Bambina , пользуясь его хрупким телосложением и беззащитностью. Сколько раз возникало у Джованни желание схватить Хуберта за глотку и предложить ему набраться храбрости и поиздеваться над кем-нибудь одного с ним роста! Но он знал, что тем самым только больше унизит маленького Пьетро. С другой стороны, Джованни было известно и о подозрительном интересе Хуберта к запретным тайникам библиотеки. Он видел, как фламандец что-то разнюхивает за спиной у мастера Монтерги и как он прокрадывается в эту сокровищницу каждый раз, когда учитель отвлекается. Но все это было полностью безразлично для Джованни. Ему не было дела ни до одинокого существования Франческо Монтерги, ни до темных происков Хуберта. Единственное, чего желал Джованни, было писать. А еще — не испытывать недостатка в том, без чего он не мог обходиться. И он пытался с помощью бесконечной своей терпеливости сносить постыдные милости, которыми одаривал его учитель.
Вот каким было его существование.
В день, когда исчезли Франческо Монтерга и Хуберт ван дер Ханс, юноша понял, насколько сложна его ситуация. Он знал, что всем был необходим виновный и что виновного следовало искать в мастерской. А поскольку он оставался единственным, кто пережил эту необъяснимую трагедию, другого выбора у дознавателей не было. Когда Джованни решился обратиться в герцогскую комиссию, он шел туда в уверенности, что сам копает могилу, в которой его похоронят.
V
Чего не ведал Джованни Динунцио — так это причины, заставившей Франческо Монтергу пуститься в погоню за Хубертом ван дер Хансом. Правда, Джованни знал, что интерес Хуберта к библиотеке был прямо пропорционален интересу мастера к его личным вещам. С тем же тайным постоянством, какое заставляло фламандца рыться в бумагах, старый художник осматривал аккуратно сложенные пожитки своего ученика.
Чего Джованни никогда и не узнал — так это оснований, которые имелись у каждого из двоих для подобного поведения. На самом деле, когда мастер Монтерга решил принять Хуберта в ученики, он сделал это по двум причинам. У первой был сладкий привкус победы над заклятым врагом. Флорентиец не мог упустить великолепного случая отобрать у Дирка ван Мандера последнего ученика. Вторую можно было определить счетом и звуком: отец Хуберта предлагал мастеру годовую плату, намного превышающую жалкие заработки, которые тот получал из рук своего покровителя, герцога Вольтерра. Однако, к полному своему разочарованию, Монтерга очень скоро убедился, что судьба не была слишком уж благосклонна к его невезучей персоне. Спустя немного времени художник понял, что его новый ученик — это секретный посланец врага, того же Дирка ван Мандера. В первый раз, когда мастер заметил, что Хуберт рыщет поблизости от библиотеки, он угадал истинный смысл его появления: старинная рукопись, завещанная ему учителем, Козимо да Верона, трактат монаха Эраклия, его бесценный «Diversarum Artium Schedula».
В этот день Франческо Монтерга проклял свою безмерную доверчивость и пообещал себе рассчитаться за собственную наивность с этим фламандским альбиносом. Художник недоумевал, как мог он оказаться таким глупцом в столь очевидной ситуации. Ослепленный яростью, он уже был готов пинками выставить предателя за дверь. Но здравый смысл неожиданно взял верх: мастер Монтерга подумал, что, возможно, будет лучше продолжать этот фарс и дожидаться, пока игра, затеянная его врагом, не принесет плодов, а когда настанет срок, использовать их в собственных интересах. В конце концов, подумал старый художник, годы нескончаемых попыток не принесли ему никакого результата. Он раз за разом терпел поражение, пытаясь раскрыть зашифрованную в рукописи загадку. Пусть теперь эта работа перейдет в руки врага. Может быть, ему посчастливится больше. С того самого дня мастер решил немного упростить Хуберту задачу, притворяясь слепым всякий раз, как ученик забирался в библиотеку. Мастер знал, что юный фламандец умен и прилежен в работе. Если он приложит к решению загадки столько же труда и упорства, сколько прикладывал к обучению технике ракурса и перспективы, надежда на успех оставалась. А Хуберт, к радости учителя, фиксировал свои достижения в аккуратных записях, чертежах и диаграммах. Монтерге не составило труда отыскать место, где он прятал свою рабочую тетрадь. При каждом удобном случае мастер карабкался в каморку под крышей, вынимал сгнившую доску и просматривал отчеты Хуберта. В начале он решил, что фламандец носится по морю заблуждения и в конце концов потерпел кораблекрушение на бесплодном острове самого полного провала. Однако со временем Монтерга стал замечать, что ученик не боится откровенно дерзких предположений, в которых при этом есть своя странная логика. Время было на стороне старшего; помимо прочего, Франческо Монтерга все так же получал от отца своего ученика щедрое вознаграждение. Это была замечательная, неслыханная ситуация: Хуберт работал на мастера, а мастер, вместо того чтобы платить ему, еще и получал деньги. Что может быть лучше?
Кроме аккуратных записей в тетради, Хуберт раз в месяц отправлял письмо своему настоящему учителю, Дирку ван Мандеру. Со всех писем он тщательным образом снимал копии для себя. В этих посланиях молодой человек подробно сообщал о продвижении поисков, а также добавлял отдельные наблюдения, касающиеся методов грунтовки полотен, применения пигментов и масел, которые использовал флорентийский художник. Он также раскрывал формулы, с помощью которых мастер Монтерга передавал перспективу и строил ракурсы. Старик буквально раздувался от гордости, читая фразы наподобие этой: «Пейзажи, развернутые через две, три или даже четыре точки схода, — это потрясающее открытие. Я никогда не видел ничего подобного». Важное место в письмах молодого шпиона занимало приготовление и использование темпер, замешенных на желтках. Такие описания тоже очень тешили тщеславие Франческо Монтерги:
«Темперы, которые он получает, просто чудесны: они обладают блеском и консистенцией самого чистого из масел».
Вместе с тем, когда речь заходила о раскрытии тайны цвета в первозданном состоянии, Хуберт ограничивался лишь неясными обещаниями:
«Не могу утверждать, что я достиг больших успехов, но верю, что кое-какие результаты скоро должны появиться».
Но эти обещания не были пустыми. Даже в более короткий срок, чем он мог ожидать, Хуберт, застигнутый врасплох своей счастливой звездой, наконец-то нашел верный путь.
Фламандец не мог прийти в себя от изумления: решение всегда было так близко, что из-за самой этой близости никому не удавалось его заметить.
Чего Джованни никогда и не узнал — так это оснований, которые имелись у каждого из двоих для подобного поведения. На самом деле, когда мастер Монтерга решил принять Хуберта в ученики, он сделал это по двум причинам. У первой был сладкий привкус победы над заклятым врагом. Флорентиец не мог упустить великолепного случая отобрать у Дирка ван Мандера последнего ученика. Вторую можно было определить счетом и звуком: отец Хуберта предлагал мастеру годовую плату, намного превышающую жалкие заработки, которые тот получал из рук своего покровителя, герцога Вольтерра. Однако, к полному своему разочарованию, Монтерга очень скоро убедился, что судьба не была слишком уж благосклонна к его невезучей персоне. Спустя немного времени художник понял, что его новый ученик — это секретный посланец врага, того же Дирка ван Мандера. В первый раз, когда мастер заметил, что Хуберт рыщет поблизости от библиотеки, он угадал истинный смысл его появления: старинная рукопись, завещанная ему учителем, Козимо да Верона, трактат монаха Эраклия, его бесценный «Diversarum Artium Schedula».
В этот день Франческо Монтерга проклял свою безмерную доверчивость и пообещал себе рассчитаться за собственную наивность с этим фламандским альбиносом. Художник недоумевал, как мог он оказаться таким глупцом в столь очевидной ситуации. Ослепленный яростью, он уже был готов пинками выставить предателя за дверь. Но здравый смысл неожиданно взял верх: мастер Монтерга подумал, что, возможно, будет лучше продолжать этот фарс и дожидаться, пока игра, затеянная его врагом, не принесет плодов, а когда настанет срок, использовать их в собственных интересах. В конце концов, подумал старый художник, годы нескончаемых попыток не принесли ему никакого результата. Он раз за разом терпел поражение, пытаясь раскрыть зашифрованную в рукописи загадку. Пусть теперь эта работа перейдет в руки врага. Может быть, ему посчастливится больше. С того самого дня мастер решил немного упростить Хуберту задачу, притворяясь слепым всякий раз, как ученик забирался в библиотеку. Мастер знал, что юный фламандец умен и прилежен в работе. Если он приложит к решению загадки столько же труда и упорства, сколько прикладывал к обучению технике ракурса и перспективы, надежда на успех оставалась. А Хуберт, к радости учителя, фиксировал свои достижения в аккуратных записях, чертежах и диаграммах. Монтерге не составило труда отыскать место, где он прятал свою рабочую тетрадь. При каждом удобном случае мастер карабкался в каморку под крышей, вынимал сгнившую доску и просматривал отчеты Хуберта. В начале он решил, что фламандец носится по морю заблуждения и в конце концов потерпел кораблекрушение на бесплодном острове самого полного провала. Однако со временем Монтерга стал замечать, что ученик не боится откровенно дерзких предположений, в которых при этом есть своя странная логика. Время было на стороне старшего; помимо прочего, Франческо Монтерга все так же получал от отца своего ученика щедрое вознаграждение. Это была замечательная, неслыханная ситуация: Хуберт работал на мастера, а мастер, вместо того чтобы платить ему, еще и получал деньги. Что может быть лучше?
Кроме аккуратных записей в тетради, Хуберт раз в месяц отправлял письмо своему настоящему учителю, Дирку ван Мандеру. Со всех писем он тщательным образом снимал копии для себя. В этих посланиях молодой человек подробно сообщал о продвижении поисков, а также добавлял отдельные наблюдения, касающиеся методов грунтовки полотен, применения пигментов и масел, которые использовал флорентийский художник. Он также раскрывал формулы, с помощью которых мастер Монтерга передавал перспективу и строил ракурсы. Старик буквально раздувался от гордости, читая фразы наподобие этой: «Пейзажи, развернутые через две, три или даже четыре точки схода, — это потрясающее открытие. Я никогда не видел ничего подобного». Важное место в письмах молодого шпиона занимало приготовление и использование темпер, замешенных на желтках. Такие описания тоже очень тешили тщеславие Франческо Монтерги:
«Темперы, которые он получает, просто чудесны: они обладают блеском и консистенцией самого чистого из масел».
Вместе с тем, когда речь заходила о раскрытии тайны цвета в первозданном состоянии, Хуберт ограничивался лишь неясными обещаниями:
«Не могу утверждать, что я достиг больших успехов, но верю, что кое-какие результаты скоро должны появиться».
Но эти обещания не были пустыми. Даже в более короткий срок, чем он мог ожидать, Хуберт, застигнутый врасплох своей счастливой звездой, наконец-то нашел верный путь.
Фламандец не мог прийти в себя от изумления: решение всегда было так близко, что из-за самой этой близости никому не удавалось его заметить.
VI
В тот вечер, когда Джованни Динунцио в последний раз видел Франческо Монтергу и Хуберта ван дер Ханса, флорентийский художник сделал важное открытие: намного раньше, чем можно было предполагать, его фламандский ученик проник в тайну трактата. Но это было не все. Когда Монтерга развернул копию его последнего письма, он понял, что фламандец под предлогом похода на рынок отправился прямо на почту и теперь письмо должно было уже находиться на пути в Брюгге. Франческо Монтерга торопливо и жадно прочел:
«Усилия мои не были напрасны. Мне кажется, я наконец-то отыскал ключ к загадке рукописи».
Флорентийский мастер хотел перескочить через вводные фразы и формы вежливости, он читал беспорядочно, урывками, но чем больше времени он стремился сэкономить, тем безнадежнее путался в чужом для него языке. И начинал все сначала. Вот так, с дрожащими руками, в скудном свете окошка, который сильно затруднял его задачу, мастер бегал взад-вперед по тексту и не мог проникнуть в его смысл. Тогда он решил успокоиться, глубоко вздохнул и вернулся к самому началу.
Моему любимому учителю, Диркуван Мандеру.
Имею честь сообщить вам, что работа, кажется, принесла свои плоды. После того, как я бродил вслепую и уже боялся, что никогда не найду верного направления в этом лабиринте, осмеливаюсь утверждать, что удача обернулась ко мне своим улыбающимся лицом. Усилия мои не были напрасны. Мне кажется, я наконец-то отыскал ключ к загадке рукописи. Не торопитесь превозносить мои способности: дело было сделано скорее благодаря случайности, нежели моей скромной проницательности. И во имя правды должен признаться, что именно мои природные недостатки помогли мне расшифровать это послание, которое, как иногда казалось, не имеет смысла. Ниже я привожу один из листов рукописи.
Credile.si 654238vultisnamquamodoid652988explicem
nescio. Ego78935 mirabar el Lacebam Tryg 1863S etius auterr
ubi vidit 35825364 hominem pauluium 35825364 quasi dig
esla e25363698789 103brietateaffab 85363698788601 ilem
fa 258791420369422l267clum re248532142036942212ddi
777631113564145413231156565623202556354323448912
2 lumque colloquio: Absurd 463um-inquit-mihi videlur. Li2
3 cienli. et plane alienum 589 a verilale quod dicis: sed 3
4 quaesopaliare me paululu-487m. nee perturbes clamitan 4
5 do. Die quo vis-ait ille-; 697 non cniem meluo ne me a 5
6 uferas ab eo quod video a354 срепеleneo. Ultinam-inq 6
7 uit-ab eo quem defendis o369rdine devius non sis. non 7
8 tanla in Deum feraris (ul 523milius loquar) in mala ord8
9 ine comincri? Certe enim 654 Deus amary ordinem. Verc a9
0 mat-ait ille-: ab ipso man 357at et cum ipso est. El si qo 0
1 id potest de re tantum alt05l convennientius diei. cogit 1
2 a. quaeso. ipse tecum. Ne254 cenim sum idoneus qui te 2
3 isla nunedo cea. -Quid со781 gitem? inquit Tru getius-A3
4 ccipio prorsus quod dicis 323 satisque mini est in eo qu4
5 od intelligo. Certe enim el966 mala dixisli ordi em mana5
6 te a summo Deo alaque a 653 b e оdiligi. Ex quo sequi 6
454132311565656232025563543234489124777631113564
a sint a su523978mmo Deo et ma la Deu 826748s diligat.
In qua con 57925 clusione timui Licenlio 58635At ille inge
miscens. 35825364 difftciltate verborun35825364 nee omni
no qu25363698789103aerens quid r 85363698788601 epson
de2587914203694221267ret. sed 248532142036942212 que
1454132311565656232025563543234489124777631113564
qmadmodum quod respon 470endum eral promeret:Non2
3 dilligit.Deus mala-inquit-589. nee ob aliud. nisi, quia o3
4 rdinis non et mala diIigat.487El ordinem ideomultum di4
5 diligit quia per eun non d 695 illigil mala. At vera ipsa m5
6 ala qui possunt non esse o352rdine.cum Deus ilia non d6
7 illigat? Nam iste els malo 269rum ordo ut non dilligantu7
8 гa Deo. An parvus rerum 583 ordo tibi videtur. ul et bor8
9 a Deus dilligat et not diIH853 gat mala? I la nee praeter 9
0 ordinem sunt mala, quae 350non dilligit Deus. et ipsumO
1 lamen ordinem dilligit: ho95l сipsum enim dilligit diligi
2 ere bona, el non diligere 654mala. quod esl magni ordi 2
3 nis . et divinae disposilion78ls. Qui ordo atque disposit 3
4 оquia universilalis congr 329centiam ipsa dislinctione c4
5 ustodit. fit ut mala etiam 446esse necesse sit. Ha quasi 5
6 ex antilhetis quadomodo, 332quod nobis etiam in oralio6
714541323115656562320255635432344891247776311135
Как вы сами видите, этот текст соответствует фрагменту трактата «О порядке» святого Августина. Разумеется, у вас сразу же возникнет вопрос, какое отношение имеет великий Африканец к учебнику по живописи. Так же недоумевал и я. И как вам хорошо известно из моих докладов, как ни старался я толковать слова рукописи, никакого результата не добился. Вы, конечно, заметили и ряды чисел, вкрапленных в текст и не имеющих к нему, очевидно, никакого отношения. Вы даже представить себе не можете, сколько вычислений я предпринял — но не обнаружил ни единой цифры, которая могла бы хоть что-то обозначать. Однажды ночью, обессилев от бесплодных поисков, когда глаза мои слипались от постоянного всматривания и я не видел возможности добраться хотя бы до какой-то гавани, — посреди этой темноты для меня блеснул луч света. Вам известно, что зрение меня подводит, что я мало что вижу при недостаточном освещении и еще меньше — при избыточном; что я плохо различаю предметы, когда они очень далеко, а еще хуже — когда они слишком близко. Добавьте к моей природной подслеповатости физическое и умственное утомление. Наступил момент, когда я больше не мог различать буквы, я видел лишь туманные очертания, и текст превратился в нагромождение линий и колонок без внятного содержания. И именно из этой, казалось бы, однородной массы вдруг появились на свет определенные очертания. Было так, словно благодаря беспорядку в моих глазах буквы отделились от чисел и превратились в две независимые фигуры — само название трактата святого Августина, «О порядке», являлось призывом к гармонии. Итак, я разделил две эти сущности различной природы — то есть отделил чистые формы от форм, обладающих значением. Я перенес на отдельный лист рисунок, созданный числами, опуская текст Августина. Результат меня поразил. Привожу здесь то, что получилось на бумаге:
Как вы уже заметили, это геометрический объект вполне определенной формы. Как только я его увидел, я вспомнил, какому порядку соответствует эта форма. Как вам хорошо известно, рукопись монаха Эраклия много лет находилась в руках Козимо да Верона, учителя Франческо Монтерги, которому он и передал свое ценнейшее сокровище незадолго перед смертью в тюрьме. Итак, я утверждаю, что секрет цвета в первозданном состоянии является добавлением великого Козимо к оригинальному тексту. В часовне больницы Святого Эдигия — это здесь неподалеку — есть маленькая иконка работы того самого Козимо да Верона. Она представляет собой барельеф, столь же странный, сколь и прекрасный, известный под названием «Триумф света». Много раз останавливался я перед этой работой; ее созерцание всегда оказывает на мой дух волнующее и одновременно благостное действие. Эта икона — серия из четырех изображений; из них выделяется одно, представляющее Младенца со Святой Девой, остальные три — мрачные и зловещие картины зла. По крайней мере так мне всегда казалось. Итак, фигура, которая получается при отделении чисел от букв, абсолютно точно совпадает с очертаниями барельефа работы Козимо. Я взял на себя труд воспроизвести здесь икону из часовни Святого Эдигия:
Вас поразит смысл, который заложен в этой иконке. Только посмотрите, какие удивительно знакомые значения порождают эти изображения! Первое из них представляет Деву и Младенца восседающими на ослике. Если вы приглядитесь к деталям, то заметите, что Младенец держится не за шею и не за гриву животного — он обхватывает ослика за голову, закрывая ему глаза. Полагаю, теперь вы уже догадываетесь, что это означает. Но словно бы этого было мало, под картинкой ясно различима надпись: «ViaCrucis» 20. Помимо странного впечатления, которое производит эта надпись в сочетании с изображением — одно ведь никак не связано с другим, — слово «Via» написано ярче, чем «Crucis». Вы, безусловно, понимаете прозрачный смысл этого указания: «Via» значит «Улица», ослик с прикрытыми глазами — это Слепой Осел, все вместе — улица Слепого Осла. Та самая, над которой проходит мост, где и стоит ваша мастерская. Если бы оставались сомнения, что речь идет об указании места, вторая картинка тут же их развеивает. Здесь изображен дьявол, вокруг которого группа женщин вершит какой-то темный ритуал — речь, несомненно, идет о колдовстве. Если присмотреться, в верхней части этой картинки изображен герб королевства Кастилия. А по-испански «Брюгге» будет «Brujas» 21. Таким образом, эти два изображения говорят нам, что нечто находится в городе Брюгге, конкретнее — на улице Слепого Осла. Представьте себе мое изумление: добраться до Флоренции, чтобы выяснить, что круг замыкается в месте отправления. Третья картинка, изображение человека, копающего могилу в глубь земли, в царство Люцифера, как представляется, тоже указывает на место. Фигура парки, витающей над этой сценой, должна быть вам знакома: вспомните, ведь такая же парка вырезана на одном из бревен в запретных покоях вашего брата, еще точнее — на косом бревне, которое поддерживает крышу. Там-то и должен находиться ключ к разгадке: возможно, речь идет о скрытом механизме для открывания потайной двери, ведущей — как на то указывает изображение — в какое-нибудь подземелье. И наконец, четвертая картинка показывает нам адское видение: мучимые грешники, погруженные в зловонные воды подземной реки. Однако облака в верхней части изображения указывают на то, что здесь есть небосвод. А если есть небо, стало быть, вряд ли речь идет об аде. Если вы внимательно приглядитесь, то заметите, что у центральной фигуры глазницы пусты: этот человек утратил зрение. Теперь приходит черед спросить о значении этого светящегося объекта, этой раскаленной сферы, которая, занимая более или менее значительное место, присутствует во всех четырех сценах. Несложно догадаться, что это и есть интересующий нас предмет, цвет в первозданном состоянии. И кажется, именно эта сфера и стала причиной слепоты грешника. Послание словно бы заключаете себе предупреждение: если будешь смотреть на то, что тебе запрещено, наказанием тебе станет слепота. И снова мы возвращаемся к знакомым вещам. Ваш брат Грег, который сейчас обладает секретом, тот, кто знает тайну цвета в первозданном состоянии и единственный может сотворитьOleumPresiotum, потерял зрение, когда изготавливал этот состав. По спине моей пробежал холодок, когда я вспомнил, что и Козимо да Верона умер слепым.
«Усилия мои не были напрасны. Мне кажется, я наконец-то отыскал ключ к загадке рукописи».
Флорентийский мастер хотел перескочить через вводные фразы и формы вежливости, он читал беспорядочно, урывками, но чем больше времени он стремился сэкономить, тем безнадежнее путался в чужом для него языке. И начинал все сначала. Вот так, с дрожащими руками, в скудном свете окошка, который сильно затруднял его задачу, мастер бегал взад-вперед по тексту и не мог проникнуть в его смысл. Тогда он решил успокоиться, глубоко вздохнул и вернулся к самому началу.
Моему любимому учителю, Диркуван Мандеру.
Имею честь сообщить вам, что работа, кажется, принесла свои плоды. После того, как я бродил вслепую и уже боялся, что никогда не найду верного направления в этом лабиринте, осмеливаюсь утверждать, что удача обернулась ко мне своим улыбающимся лицом. Усилия мои не были напрасны. Мне кажется, я наконец-то отыскал ключ к загадке рукописи. Не торопитесь превозносить мои способности: дело было сделано скорее благодаря случайности, нежели моей скромной проницательности. И во имя правды должен признаться, что именно мои природные недостатки помогли мне расшифровать это послание, которое, как иногда казалось, не имеет смысла. Ниже я привожу один из листов рукописи.
Credile.si 654238vultisnamquamodoid652988explicem
nescio. Ego78935 mirabar el Lacebam Tryg 1863S etius auterr
ubi vidit 35825364 hominem pauluium 35825364 quasi dig
esla e25363698789 103brietateaffab 85363698788601 ilem
fa 258791420369422l267clum re248532142036942212ddi
777631113564145413231156565623202556354323448912
2 lumque colloquio: Absurd 463um-inquit-mihi videlur. Li2
3 cienli. et plane alienum 589 a verilale quod dicis: sed 3
4 quaesopaliare me paululu-487m. nee perturbes clamitan 4
5 do. Die quo vis-ait ille-; 697 non cniem meluo ne me a 5
6 uferas ab eo quod video a354 срепеleneo. Ultinam-inq 6
7 uit-ab eo quem defendis o369rdine devius non sis. non 7
8 tanla in Deum feraris (ul 523milius loquar) in mala ord8
9 ine comincri? Certe enim 654 Deus amary ordinem. Verc a9
0 mat-ait ille-: ab ipso man 357at et cum ipso est. El si qo 0
1 id potest de re tantum alt05l convennientius diei. cogit 1
2 a. quaeso. ipse tecum. Ne254 cenim sum idoneus qui te 2
3 isla nunedo cea. -Quid со781 gitem? inquit Tru getius-A3
4 ccipio prorsus quod dicis 323 satisque mini est in eo qu4
5 od intelligo. Certe enim el966 mala dixisli ordi em mana5
6 te a summo Deo alaque a 653 b e оdiligi. Ex quo sequi 6
454132311565656232025563543234489124777631113564
a sint a su523978mmo Deo et ma la Deu 826748s diligat.
In qua con 57925 clusione timui Licenlio 58635At ille inge
miscens. 35825364 difftciltate verborun35825364 nee omni
no qu25363698789103aerens quid r 85363698788601 epson
de2587914203694221267ret. sed 248532142036942212 que
1454132311565656232025563543234489124777631113564
qmadmodum quod respon 470endum eral promeret:Non2
3 dilligit.Deus mala-inquit-589. nee ob aliud. nisi, quia o3
4 rdinis non et mala diIigat.487El ordinem ideomultum di4
5 diligit quia per eun non d 695 illigil mala. At vera ipsa m5
6 ala qui possunt non esse o352rdine.cum Deus ilia non d6
7 illigat? Nam iste els malo 269rum ordo ut non dilligantu7
8 гa Deo. An parvus rerum 583 ordo tibi videtur. ul et bor8
9 a Deus dilligat et not diIH853 gat mala? I la nee praeter 9
0 ordinem sunt mala, quae 350non dilligit Deus. et ipsumO
1 lamen ordinem dilligit: ho95l сipsum enim dilligit diligi
2 ere bona, el non diligere 654mala. quod esl magni ordi 2
3 nis . et divinae disposilion78ls. Qui ordo atque disposit 3
4 оquia universilalis congr 329centiam ipsa dislinctione c4
5 ustodit. fit ut mala etiam 446esse necesse sit. Ha quasi 5
6 ex antilhetis quadomodo, 332quod nobis etiam in oralio6
714541323115656562320255635432344891247776311135
Как вы сами видите, этот текст соответствует фрагменту трактата «О порядке» святого Августина. Разумеется, у вас сразу же возникнет вопрос, какое отношение имеет великий Африканец к учебнику по живописи. Так же недоумевал и я. И как вам хорошо известно из моих докладов, как ни старался я толковать слова рукописи, никакого результата не добился. Вы, конечно, заметили и ряды чисел, вкрапленных в текст и не имеющих к нему, очевидно, никакого отношения. Вы даже представить себе не можете, сколько вычислений я предпринял — но не обнаружил ни единой цифры, которая могла бы хоть что-то обозначать. Однажды ночью, обессилев от бесплодных поисков, когда глаза мои слипались от постоянного всматривания и я не видел возможности добраться хотя бы до какой-то гавани, — посреди этой темноты для меня блеснул луч света. Вам известно, что зрение меня подводит, что я мало что вижу при недостаточном освещении и еще меньше — при избыточном; что я плохо различаю предметы, когда они очень далеко, а еще хуже — когда они слишком близко. Добавьте к моей природной подслеповатости физическое и умственное утомление. Наступил момент, когда я больше не мог различать буквы, я видел лишь туманные очертания, и текст превратился в нагромождение линий и колонок без внятного содержания. И именно из этой, казалось бы, однородной массы вдруг появились на свет определенные очертания. Было так, словно благодаря беспорядку в моих глазах буквы отделились от чисел и превратились в две независимые фигуры — само название трактата святого Августина, «О порядке», являлось призывом к гармонии. Итак, я разделил две эти сущности различной природы — то есть отделил чистые формы от форм, обладающих значением. Я перенес на отдельный лист рисунок, созданный числами, опуская текст Августина. Результат меня поразил. Привожу здесь то, что получилось на бумаге:
Как вы уже заметили, это геометрический объект вполне определенной формы. Как только я его увидел, я вспомнил, какому порядку соответствует эта форма. Как вам хорошо известно, рукопись монаха Эраклия много лет находилась в руках Козимо да Верона, учителя Франческо Монтерги, которому он и передал свое ценнейшее сокровище незадолго перед смертью в тюрьме. Итак, я утверждаю, что секрет цвета в первозданном состоянии является добавлением великого Козимо к оригинальному тексту. В часовне больницы Святого Эдигия — это здесь неподалеку — есть маленькая иконка работы того самого Козимо да Верона. Она представляет собой барельеф, столь же странный, сколь и прекрасный, известный под названием «Триумф света». Много раз останавливался я перед этой работой; ее созерцание всегда оказывает на мой дух волнующее и одновременно благостное действие. Эта икона — серия из четырех изображений; из них выделяется одно, представляющее Младенца со Святой Девой, остальные три — мрачные и зловещие картины зла. По крайней мере так мне всегда казалось. Итак, фигура, которая получается при отделении чисел от букв, абсолютно точно совпадает с очертаниями барельефа работы Козимо. Я взял на себя труд воспроизвести здесь икону из часовни Святого Эдигия: