Десять лет до страшного суда
Авторы пользуются предоставившейся возможностью, чтобы посвятить эту первую совместную работу друг другу.
1
«Террэн бивер», легкий крейсер Военно-Космического Флота Федерации, осуществлявший обычное патрулирование, вот уже двадцать седьмой день неторопливо продвигался в районе выступающего конца на краю галактики. Работа на борту, как и всегда до этого дня, представляла собой для экипажа не более чем длительный период откровенного безделья, поскольку все, что требовалось делать, выполнялось системами корабля в автоматическом режиме, оставляя одиннадцати членам экипажа возможность заниматься чем угодно, оставаясь в то же время по форме космонавтами.
В 15 часов 20 минут по Гринвичу на экранах дальнего обнаружения появилась неопознанная вспышка. Впередсмотрящий оператор третьего класса БЧ-1 Рич Хэлн, в функции которого входило наблюдение за экранами локаторов, с явным неудовольствием оторвав голову от космического детектива, большим пальцем небрежно нажал тумблер, включавший запись. Впрочем, в этом вовсе не было необходимости, поскольку автоматика корабля сама включила запись еще три минуты назад. Сделав эту нехитрую и, хотя и ненужную, но обязательную по вахтенному расписанию операцию, БЧ-1/3 Хэлн, не подозревавший о том, что только что ступил своей ногой в историю, с чистой совестью возвратился к детективу.
В 15.45 «Бивер» прервал увлекательное занятие Хэлна, вежливо пропищав ему «Пи-и-и». Он вяло глянул на экраны и вдруг его вялость как рукой сняло. Неопознанное пятнышко успело вырасти за эти двадцать пять минут в космический корабль хотя и неизвестного происхождения, но явно крейсерского класса. Как неистовый пианист Хэлн стал нажимать на торчащие перед ним кнопки, посылая по всем помещениям корабля трели звонков, сигналы тревоги, включая всевозможные автоматические устройства, которыми был напичкан корабль. Завершив эту церемонию включением первой в истории корабля Общей Тревоги, он снова облокотился о спинку кресла и стал ожидать дальнейшего развития событий.
В направлении неизвестного корабля на всех мыслимых частотах направлялись стандартные сигналы опознания; капитан и состоящий в штате корабля ксенолог — специалист по контактам с населением других планет — прибыли на мостик одновременно, причем оба озабоченно бормотали что-то себе под нос. Весь «Террэн бивер» пришел в невиданное возбуждение.
Это был Контакт! По мере увеличения изображения на экранах становилось все более очевидным, что неизвестный корабль принадлежал к совершенно неизвестной расе — первой новой цивилизации, с которой Федерация столкнулась за более чем три тысячи лет. Будет установлена связь, пришельцам будет сделано приглашение вступить в Федерацию и они, несомненно, примут это приглашение; все члены экипажа «Бивера» станут героями, получат огромные наградные, и…
В 15.51 неизвестный корабль открыл огонь из довольно внушительной батареи орудий. Защита «Бивера», никогда до этого не использовавшаяся, отбила его автоматически; аналогичные противоогневые меры были приняты корабельным компьютером, а в 15 часов 51,0685 минуты неопознанный корабль превратился в расширяющееся облако ярко светящегося газа, пригодного разве что для спектроскопического анализа.
Этим и закончилась первая битва в космосе, которую провели представители Военно-Космического Флота Федерации за почти тысячу лет. «Террэн бивер» развернулся и взял курс в сторону дома.
В 15 часов 20 минут по Гринвичу на экранах дальнего обнаружения появилась неопознанная вспышка. Впередсмотрящий оператор третьего класса БЧ-1 Рич Хэлн, в функции которого входило наблюдение за экранами локаторов, с явным неудовольствием оторвав голову от космического детектива, большим пальцем небрежно нажал тумблер, включавший запись. Впрочем, в этом вовсе не было необходимости, поскольку автоматика корабля сама включила запись еще три минуты назад. Сделав эту нехитрую и, хотя и ненужную, но обязательную по вахтенному расписанию операцию, БЧ-1/3 Хэлн, не подозревавший о том, что только что ступил своей ногой в историю, с чистой совестью возвратился к детективу.
В 15.45 «Бивер» прервал увлекательное занятие Хэлна, вежливо пропищав ему «Пи-и-и». Он вяло глянул на экраны и вдруг его вялость как рукой сняло. Неопознанное пятнышко успело вырасти за эти двадцать пять минут в космический корабль хотя и неизвестного происхождения, но явно крейсерского класса. Как неистовый пианист Хэлн стал нажимать на торчащие перед ним кнопки, посылая по всем помещениям корабля трели звонков, сигналы тревоги, включая всевозможные автоматические устройства, которыми был напичкан корабль. Завершив эту церемонию включением первой в истории корабля Общей Тревоги, он снова облокотился о спинку кресла и стал ожидать дальнейшего развития событий.
В направлении неизвестного корабля на всех мыслимых частотах направлялись стандартные сигналы опознания; капитан и состоящий в штате корабля ксенолог — специалист по контактам с населением других планет — прибыли на мостик одновременно, причем оба озабоченно бормотали что-то себе под нос. Весь «Террэн бивер» пришел в невиданное возбуждение.
Это был Контакт! По мере увеличения изображения на экранах становилось все более очевидным, что неизвестный корабль принадлежал к совершенно неизвестной расе — первой новой цивилизации, с которой Федерация столкнулась за более чем три тысячи лет. Будет установлена связь, пришельцам будет сделано приглашение вступить в Федерацию и они, несомненно, примут это приглашение; все члены экипажа «Бивера» станут героями, получат огромные наградные, и…
В 15.51 неизвестный корабль открыл огонь из довольно внушительной батареи орудий. Защита «Бивера», никогда до этого не использовавшаяся, отбила его автоматически; аналогичные противоогневые меры были приняты корабельным компьютером, а в 15 часов 51,0685 минуты неопознанный корабль превратился в расширяющееся облако ярко светящегося газа, пригодного разве что для спектроскопического анализа.
Этим и закончилась первая битва в космосе, которую провели представители Военно-Космического Флота Федерации за почти тысячу лет. «Террэн бивер» развернулся и взял курс в сторону дома.
2
— Побрали б черти эту ночь глухую, что Мать своим вниманьем обделила! — Хард Гар-Олнин Саарлип специально нырнул в самый темный подъезд, который только мог найти, продолжая беседу с самим собой осторожным шепотом. — Ни кошелька, бредущего в тиши, ни деньгами звенящего кармана. Не ходит знать по этим улицам ночным. Видать, придется мне уснуть таким голодным, каким ни разу раньше не бывал.
Хард был поэтом по профессии, как он с гордостью любил говорить себе; когда-то он был придворным бардом очень знатного барона, который, к сожалению, умер, не успев оставить завещания и предоставив таким образом Харду выбор — либо продать свою трудовую закладную какой-нибудь увядающей старой карге, любительнице острых ощущений, либо плюнуть на закладную, убежать куда подальше и стать вне закона. Для Харда Гар-Олнина Саарлипа, поэта и сына поэтов, это не давало практически никакого выбора, если хорошенько разобраться.
— Увы, прохладна ночь, — напомнил он себе, — и не проходит мимо никто, кто был бы состоятельней меня. О Мать, исполни для меня одно лишь скромное мое желанье: пошли сюда купца, бредущего неровным пьяным шагом; иль на худой конец ученика бармена, ночную выручку несущего домой. Хотя постой, бармена мне не надо. — Он поразмышлял некоторое время. — С той публикой порой шутить опасно: недружелюбны к нам они бывают, с деньгами расставаться не хотят. — Он поежился от холода.
Кроме занятия поэзией, Хард был еще и уличным разбойником, карманником, просто вором, клятвопреступником и вообще был готов на любое уголовное преступление, когда в этом возникала нужда и появлялась возможность. Хотя его уголовная деятельность вероятнее всего должна была привести его к столбу и Проклятью Матери, уголовщина была традиционным и даже почетным занятием для поэтов планеты Лифф. И Хард мог всегда успокоить себя сознанием того, что его казнь, если ее хорошо обставить, сделает чудеса для его славы, вызовет немедленный всплеск интереса к его поэмам и сильно обогатит его издателей и наследников, если только таковые у него когда-либо будут.
По-зимнему пробирающий до костей ветер нервно трепал пламя стоящего на углу газового фонаря, который отбрасывал зловещие тени на теснившиеся по сторонам узкой улочки дома, сработанные из толстых бревен. Хард начал дрожать от холода.
— Так снизойди же, о Мать, до преданного тебе, хотя и недостойного сына, выполни одну единственную его просьбу, и тогда… — при звуках осторожных шагов, доносившихся прямо из-за угла, Хард прекратил свое нашептывание, еще глубже спрятался в тень подъезда и затих, все еще дрожа от холода.
Высокий, худой молодой человек в теплой и дорогой одежде вышел из-за угла и остановился в нерешительности. Было видно, что он ищет табличку с названием улицы или хоть какой-то указатель. Не найдя ничего подобного, он медленно направился как раз к тому месту, где прятался Хард.
— Никчемный отпрыск Твой Тебя благословляет! — пробормотал Хард на тот случай, если Мать все еще слушает его.
Незнакомец явно был в растерянности. Более того, покрой и качество его добротной одежды и приятная округлость его кошелька свидетельствовали о том, что он богат. Поскольку он был богат и побрит наголо, в то время как все богатые люди Лиффдарга носили холеные бороды, незнакомец был, скорее всего, иностранцем, возможно, купцом из западного портового города Фрейдарга; его ни в коем случае нельзя было упустить, даже если бы Харду и пришлось обойтись с ним грубо. И что было совсем хорошо, так это то, что иностранец шагал тяжело, медленно и неровно, что могло означать одно — что был пьян и относительно беспомощен. Хард забыл о холоде.
Проходя мимо Харда, иностранец пристально всматривался в дома на противоположной стороне. Хард тихо поблагодарил Мать за такое благословение.
Узкая улочка извивалась как ручеек, потому что планировка Лиффдарга осуществлялась как бы скотом, пасущимся на выгоне. Иностранец направился к неосвещенному повороту, Хард выскользнул из подъезда и стал осторожно красться за ним.
Нож Харда был в его руке — единственно лишь для того, чтобы использовать его в качестве угрозы, с неохотой напоминал он себе, думая о жестоких наказаниях за убийство богатых людей; к счастью, в его кошельке совсем не было металла, звон которого мог бы выдать его, и поэтому он мог без труда соблюдать необходимую для такого дела скрытность. Даже очень пьяный иностранец, и особенно очень молодой, мог оказать сильное сопротивление в случае, если его вспугнуть.
Иностранец повернул за угол и вошел в тень. Хард дал ему возможность уйти вперед, а затем последовал за ним.
Силуэт иностранца выделялся на фоне далекого фонаря на винной лавке, а сам Хард был невидим — как ночь в ночи. Вот сейчас самое время. Один удар ребром ладони по затылку, единственный удар, и Хард будет целый месяц есть первосортное мясо и пить самые тонкие вина.
Распрямившись, как закрученная до упора пружина, Хард совершил бросок. И, как плохо привязанный мешок с сеном, повалился на отблескивающие от сырости камни мостовой к ногам иностранца.
С позиции, в которой он оказался на камнях, Харду была хорошо видна опускающаяся на его шею подошва сапога иностранца. Дело принимало плохой оборот.
— О, Ваша Честь, молю вас о пощаде, — униженно взмолился Хард. — Я ведь всего лишь жалкий бард; так низко пасть, дойти до крайней точки лишь голод вынудил меня, да крики ослабевших деток, что дома хлеба ждут; и если б не нужда, то никогда бы не посмел я взяться за такое непристойное занятье.
Затем, поняв, что сейчас находится в положении, которое готовил для иностранца, и что не было никакого выхода из такого неблагоприятного обмена ролями, он прервал свои поэтические излияния и спросил:
— Как это все случилось?
Оказалось, что иностранец нисколько не встревожен.
— Рычаг и точка опоры, — спокойно ответил он. — Элементарные законы физики, и все. Не будете ли вы так любезны объяснить мне, как пройти к дому Тарна Гар-Террэна Джеллфта, Лечащего врача Короля и прочее, и прочее?
— Выходит, то, чем брошен я на камни, вы физикой зовете, Ваша честь?
— Древнее название этому — дзю-до, если это о чем-то тебе говорит, в чем я сомневаюсь. Где живет доктор Джеллфт? — Казалось, что иностранец не замечает того факта, что его нога тяжело и надежно опирается на тонкую шею Харда.
— Мой господин, неужто так жестоко вы собираетесь отдать меня гвардейцам? — Хард, наоборот, очень явственно ощущал на себе ногу иностранца. Казалось, что с каждой секундой она становится все тяжелей.
— Конечно, нет, дружище. Мне нужен дом доктора, а не твоя кровь. Однако, если только ты… — иностранец сделал паузу.
Харду вовсе не хотелось знать, чем именно иностранец собирается закончить это предложение, поэтому он снова залепетал:
— Запутаны так улицы Лиффдарга, что заблудиться в нем труда не составляет. И часто даже так бывает, что тот, кто города не знает, вдруг пропадает без следа. — Нога иностранца вдруг стала намного тяжелее, и Хард сбился с размера своей поэтизированной речи. — Но дом Преподобного Лорда Хирурга Тарна Джеллфта, достойнейшего сына своего великого отца Терра (в отношении которого, признаюсь вам, мне известно очень мало), находится всего в семи кварталах отсюда, и я, хорошо знакомый со всеми улицами города… я буду рад проводить вас туда, если Ваша Честь того пожелает, — еле дыша закончил он свою тираду.
Иностранец поднял поэта с мостовой и, закрутив его руку назад таким хитроумным манером, который обещал причинить сильную боль в случае малейшего неповиновения, сказал:
— Веди, я пойду за тобой. Причем совсем близко от тебя, как ты сам сможешь убедиться.
Некоторое время они двигались молча. На тот случай, если Мать все еще слышала его, Хард заполнил свою голову молитвами о помощи. Но, поскольку она сыграла с ним такую нечестную и от начала до конца грязную шутку, он практически не надеялся, что она услышит его.
Иностранец прервал мольбы Харда:
— Сынок, вы все, жители Лиффдарга, всегда разговариваете стихотворными размерами? И если это так, то можно ли говорить белыми стихами, или они должны обязательно быть рифмованными?
— Что?
— Я сказал, что…
— Нет, Лорд, я вас хорошо понял. Неужели вы тоже поэт? — Похоже было, что Мать в конце концов была на стороне Харда. Гильдия Бардов запрещала поэтам предавать друг друга.
— Ага, — тон иностранца выдавал явное облегчение. — Вижу, что стихотворный размер в разговоре вовсе не обязателен. Великолепно. Это меня беспокоило. Образовательные кассеты ничего не упоминают о поэзии, и я не думаю, что остальные члены экипажа смогли освоить правила стихосложения. Лиффанское наречие и так достаточно сложное, даже если на нем разговаривать прозой.
— Образовательные кассеты? — Этот человек был явно иностранцем, это безусловно, но где в Сокровенном Саду Матери он научился таким мудреным словам?
— Ты все равно не поймешь, сынок. Скажи мне, у тебя есть имя?
Имя?! Хард размышлял, стоит ли раскрыть свое имя этому иностранцу, который оказался вовсе не поэтом. И с другой стороны, с одной рукой в таком опасно закрученном положении, разве можно лгать?
Они шли узким переулком. Из его темноты появился чрезвычайно пьяный молодой вельможа. Длина его бороды была никак не меньше локтя, что, с учетом моды, свидетельствовало о том, что он был по крайней мере не ниже подгерцога.
— С дороги, ты проклятый Матерью подонок! — грубо прорычал вельможа.
— В чем дело? — спросил иностранец. Хард пытался утащить его в сторону, но иностранец предпочел остаться на месте; Харду не оставалось ничего другого, как остаться вместе с ним.
— Ага! Они не повинуются! — пьяный вельможа был чрезвычайно доволен. — Гарлин, Тчорнио, идите сюда и посмотрите на игру, которую нам подарила Мать!
В круг света ступили еще два вельможи. У всех трех были бороды в пол-локтя, все трое были одеты в богатые расписные одежды, все трое были очень молоды и пьяны, а теперь все трое еще и вынули шпаги из ножен. Хард вручил свой дух в руки Матери.
— Чего вы хотите, ребята? — спросил иностранец.
— Мы хотим развлечься, ты голобородый простолюдин, — чванливо ответил один из молодчиков.
— Ваша желтая кровь как раз сгодится для этого, — добавил второй.
Первый молодой вельможа прочистил глотку и четко и громко сделал такое заявление:
— Твоя мать продала себя иностранцам. — Такое заявление было бы оскорбительным в культуре любого народа; что же касается цивилизации, боготворящей Мать-богиню, такое заявление было открытым проявлением намерения убить либо быть убитым самому.
Иностранец высвободил Харда, шепча ему:
— Считай себя покойником, если попытаешься бежать. — Затем, обращаясь к молодчикам, заявил тоном, не терпящим возражений: — Иностранцы отказываются покупать ваших матерей. — И добавил в наступившей тишине: — Вы — прижитые вашими матерями на стороне ублюдки. — Он явно был готов развивать эту тему и дальше до самого утра, но прежде, чем он начал очередную вариацию, вельможи двинулись на него.
Хард нашел ближайшее укрытие в дверном проеме дома — в эту ночь он был просто обречен прятаться в таких укрытиях — и наблюдал за схваткой с благоговейным ужасом.
Один из молодчиков — в такой кромешней тьме трудно было определить, кто именно из трех — с острой как бритва шпагой бросился на иностранца. Иностранец с невиданной легкостью отскочил в сторону от того места, в котором шпага должна была пронзить его, схватил длинную бороду вельможи и резко дернул за нее. Борода была фальшивой и сразу же оказалась в руке иностранца. Глумливо смеясь, иностранец одним легким движением уложил молодчика на землю и бросил фальшивую бороду в лицо другому нападавшему.
Поверженный вельможа уполз по камням мостовой к тому месту, где прятался Хард, и оказался на расстоянии вытянутой руки от него. В порыве ранее не ощущаемой классовой ненависти Хард выкрикнул:
— Мать, прости мне эту греховную радость! — и стал бить ногой по голове вельможи. Камни окрасились в кровь.
Однако иностранцу было не до радости — он оказался зажатым меду двумя другими молодчиками. Кончики их шпаг мелькали перед ним как ядовитые насекомые; каким-то чудом получалось так, что всякий раз он оказывался там, где шпаг не было. Вместе с тем, он не мог схватить ни одного из них без того, чтобы не быть тут же атакованным другим. Несмотря на холод, его лоб покрылся потом.
— Тебе сейчас придет конец, — глумливо прокричал один из вельмож, — потому что моя шпага напоена Молоком Матери (Молоко Матери являлось ядом широкого спектра действия, состоящего из цианидов и растительных алкалоидов типа кураре). Другой вельможа хранил молчание, поэтому иностранец решил начать с него.
Тем временем Хард заметил, что молодчик, которого он пинал ногами, был уже мертв.
— Помоги мне, Мать! — завопил он. — Ведь ни один человек не умирает дважды от Долгой Смерти! — С такими словами, заручившись поддержкой Матери, он как копье метнул шпагу мертвого вельможи во владельца отравленного клинка. Шпага пронзила тому горло, и с выражением благородного удивления он повалился на землю.
— Неплохо сработано, сынок, — спокойно похвалил Харда иностранец. Единственный оставшийся в живых вельможа попытался было сделать отчаянный выпад, но счел за благо быстро развернуться и убежать, истерически взывая о помощи и бросив свою шпагу, которую ему удалось таки всадить в правое плечо иностранца.
Выкрики беглеца затихли вдали. Хард и иностранец стояли над телами повергнутых вельмож, глядя в лицо друг другу. Теперь у Харда было время обдумать все случившееся, и он пришел в ужас.
— Мы мертвы, — объявил он упавшим и как будто бы не ему принадлежавшим голосом. — Даже если им придется упрятать в темницу половину города, они все равно схватят нас. Затем они целый месяц будут казнить нас, как того требует Закон Матери. А мы даже дали возможность убраться единственному свидетелю.
Но иностранца больше всего беспокоила застрявшая в плече шпага. Он осторожно вынул ее, почти даже не скривившись, и из открывшейся раны хлынула кровь.
— Пошли, сынок, — сказал он сквозь стиснутые зубы, — веди меня к дому доктора Джеллфта. Скорее!
Они двинули вперед. Но перед этим, несмотря на охвативший его ужас от предчувствия мучительной казни, Хард не забыл забрать с собой кошельки убитых.
— Хоть поем хорошо перед тем, как они схватят меня.
Преподобного Тарна Гар-Террэна Джеллфта, Герцога Лиффа, Лечащего врача Короля, Спонсора-Покровителя Гильдии Врачей, подняться с постели, где он видел сладкие сны, в такой проклятый Матерью поздний час заставил энергичный стук в парадную дверь. Как и большинство лиффанских вельмож среднего возраста, он был склонен к помпезности, благополучию, консерватизму, как, впрочем, и некоторой робости. Однако, когда он открыл свою дверь и увидел, что его посетителями являются хотя и богато одетый, но раненный молодой человек и какой-то оборванец, по виду несомненно преступник, его первым желанием было позвать на помощь. Однако когда раненный заговорил на языке Терры слишком быстро для доктора, который вот уже целых двенадцать лет ни слышал, ни разговаривал на этом языке, то тот сразу подумал, что его командировка заканчивается; вторым его ощущением было головокружение до обморока, который он напряжением воли успешно подавил, и с трудом, спотыкаясь на каждом слове, выдавил из себя на языке Терры:
— Пожалуйста, говорите медленнее. Прошло много времени, и я не понимаю вас.
Терранин и местный уголовник прошли в вестибюль и закрыли за собой входную дверь.
— Если вам угодно, я могу говорить по-лиффански, — предложил молодой человек.
— Ну… я имею в виду… — доктор Джеллфт явно ощущал затруднения в подборе слов в полузабытом им языке. Наконец, он оставил свои потуги и сказал по-лиффански:
— В конце-концов, прошло действительно много времени.
— Великолепно. Пожалуйста, поднимите правую руку.
Смущенный все этим и уверенный в том, что уголовник пришел ограбить его дом (что уголовник действительно собирался сделать), доктор Джеллфт поднял руку.
Лиффанский язык молодого человека был почти таким же быстрым и малопонятным, как и терранский.
— Клянетесь ли вы всем святым или личной этикой, определяющей ваши дела, поддерживать и защищать Конституцию Терранской Федерации Планет всеми доступными вам средствами и соблюдать законы Терранской Федерации Планет и уставы Военно-Космических Сил, которые на протяжении времени выполнения данной миссии приравниваются к другим законам, и да поможет вам то божество, которое вы исповедуете, или личная этика, определяющая ваши дела? Говорите «Да».
Медленно, неуклюже и почти механически доктор Джеллфт произнес:
— Ну да, конечно же, клянусь.
— Великолепно. — Молодой человек коротко отдал честь. — Сэр, настоящим актом вы переводитесь из пассивного в положение активного резерва. Вам присваивается звание младшего командира и поручается принять командование всеми военно-космическими средствами на планете Лифф. Вам также вменено в обязанность всемерно оказывать содействие Особой Операции «Л-2» на весь период наших действий здесь. Пока все. — Он вынул из внутреннего кармана своего кителя покрытый пятнами крови пакет и вручил его ошарашенному доктору. — Меня зовут Джон Харлен. А теперь, ради Бога, сделайте что-нибудь!
Сказав это, молодой терранин упал в обморок.
Хард был поэтом по профессии, как он с гордостью любил говорить себе; когда-то он был придворным бардом очень знатного барона, который, к сожалению, умер, не успев оставить завещания и предоставив таким образом Харду выбор — либо продать свою трудовую закладную какой-нибудь увядающей старой карге, любительнице острых ощущений, либо плюнуть на закладную, убежать куда подальше и стать вне закона. Для Харда Гар-Олнина Саарлипа, поэта и сына поэтов, это не давало практически никакого выбора, если хорошенько разобраться.
— Увы, прохладна ночь, — напомнил он себе, — и не проходит мимо никто, кто был бы состоятельней меня. О Мать, исполни для меня одно лишь скромное мое желанье: пошли сюда купца, бредущего неровным пьяным шагом; иль на худой конец ученика бармена, ночную выручку несущего домой. Хотя постой, бармена мне не надо. — Он поразмышлял некоторое время. — С той публикой порой шутить опасно: недружелюбны к нам они бывают, с деньгами расставаться не хотят. — Он поежился от холода.
Кроме занятия поэзией, Хард был еще и уличным разбойником, карманником, просто вором, клятвопреступником и вообще был готов на любое уголовное преступление, когда в этом возникала нужда и появлялась возможность. Хотя его уголовная деятельность вероятнее всего должна была привести его к столбу и Проклятью Матери, уголовщина была традиционным и даже почетным занятием для поэтов планеты Лифф. И Хард мог всегда успокоить себя сознанием того, что его казнь, если ее хорошо обставить, сделает чудеса для его славы, вызовет немедленный всплеск интереса к его поэмам и сильно обогатит его издателей и наследников, если только таковые у него когда-либо будут.
По-зимнему пробирающий до костей ветер нервно трепал пламя стоящего на углу газового фонаря, который отбрасывал зловещие тени на теснившиеся по сторонам узкой улочки дома, сработанные из толстых бревен. Хард начал дрожать от холода.
— Так снизойди же, о Мать, до преданного тебе, хотя и недостойного сына, выполни одну единственную его просьбу, и тогда… — при звуках осторожных шагов, доносившихся прямо из-за угла, Хард прекратил свое нашептывание, еще глубже спрятался в тень подъезда и затих, все еще дрожа от холода.
Высокий, худой молодой человек в теплой и дорогой одежде вышел из-за угла и остановился в нерешительности. Было видно, что он ищет табличку с названием улицы или хоть какой-то указатель. Не найдя ничего подобного, он медленно направился как раз к тому месту, где прятался Хард.
— Никчемный отпрыск Твой Тебя благословляет! — пробормотал Хард на тот случай, если Мать все еще слушает его.
Незнакомец явно был в растерянности. Более того, покрой и качество его добротной одежды и приятная округлость его кошелька свидетельствовали о том, что он богат. Поскольку он был богат и побрит наголо, в то время как все богатые люди Лиффдарга носили холеные бороды, незнакомец был, скорее всего, иностранцем, возможно, купцом из западного портового города Фрейдарга; его ни в коем случае нельзя было упустить, даже если бы Харду и пришлось обойтись с ним грубо. И что было совсем хорошо, так это то, что иностранец шагал тяжело, медленно и неровно, что могло означать одно — что был пьян и относительно беспомощен. Хард забыл о холоде.
Проходя мимо Харда, иностранец пристально всматривался в дома на противоположной стороне. Хард тихо поблагодарил Мать за такое благословение.
Узкая улочка извивалась как ручеек, потому что планировка Лиффдарга осуществлялась как бы скотом, пасущимся на выгоне. Иностранец направился к неосвещенному повороту, Хард выскользнул из подъезда и стал осторожно красться за ним.
Нож Харда был в его руке — единственно лишь для того, чтобы использовать его в качестве угрозы, с неохотой напоминал он себе, думая о жестоких наказаниях за убийство богатых людей; к счастью, в его кошельке совсем не было металла, звон которого мог бы выдать его, и поэтому он мог без труда соблюдать необходимую для такого дела скрытность. Даже очень пьяный иностранец, и особенно очень молодой, мог оказать сильное сопротивление в случае, если его вспугнуть.
Иностранец повернул за угол и вошел в тень. Хард дал ему возможность уйти вперед, а затем последовал за ним.
Силуэт иностранца выделялся на фоне далекого фонаря на винной лавке, а сам Хард был невидим — как ночь в ночи. Вот сейчас самое время. Один удар ребром ладони по затылку, единственный удар, и Хард будет целый месяц есть первосортное мясо и пить самые тонкие вина.
Распрямившись, как закрученная до упора пружина, Хард совершил бросок. И, как плохо привязанный мешок с сеном, повалился на отблескивающие от сырости камни мостовой к ногам иностранца.
С позиции, в которой он оказался на камнях, Харду была хорошо видна опускающаяся на его шею подошва сапога иностранца. Дело принимало плохой оборот.
— О, Ваша Честь, молю вас о пощаде, — униженно взмолился Хард. — Я ведь всего лишь жалкий бард; так низко пасть, дойти до крайней точки лишь голод вынудил меня, да крики ослабевших деток, что дома хлеба ждут; и если б не нужда, то никогда бы не посмел я взяться за такое непристойное занятье.
Затем, поняв, что сейчас находится в положении, которое готовил для иностранца, и что не было никакого выхода из такого неблагоприятного обмена ролями, он прервал свои поэтические излияния и спросил:
— Как это все случилось?
Оказалось, что иностранец нисколько не встревожен.
— Рычаг и точка опоры, — спокойно ответил он. — Элементарные законы физики, и все. Не будете ли вы так любезны объяснить мне, как пройти к дому Тарна Гар-Террэна Джеллфта, Лечащего врача Короля и прочее, и прочее?
— Выходит, то, чем брошен я на камни, вы физикой зовете, Ваша честь?
— Древнее название этому — дзю-до, если это о чем-то тебе говорит, в чем я сомневаюсь. Где живет доктор Джеллфт? — Казалось, что иностранец не замечает того факта, что его нога тяжело и надежно опирается на тонкую шею Харда.
— Мой господин, неужто так жестоко вы собираетесь отдать меня гвардейцам? — Хард, наоборот, очень явственно ощущал на себе ногу иностранца. Казалось, что с каждой секундой она становится все тяжелей.
— Конечно, нет, дружище. Мне нужен дом доктора, а не твоя кровь. Однако, если только ты… — иностранец сделал паузу.
Харду вовсе не хотелось знать, чем именно иностранец собирается закончить это предложение, поэтому он снова залепетал:
— Запутаны так улицы Лиффдарга, что заблудиться в нем труда не составляет. И часто даже так бывает, что тот, кто города не знает, вдруг пропадает без следа. — Нога иностранца вдруг стала намного тяжелее, и Хард сбился с размера своей поэтизированной речи. — Но дом Преподобного Лорда Хирурга Тарна Джеллфта, достойнейшего сына своего великого отца Терра (в отношении которого, признаюсь вам, мне известно очень мало), находится всего в семи кварталах отсюда, и я, хорошо знакомый со всеми улицами города… я буду рад проводить вас туда, если Ваша Честь того пожелает, — еле дыша закончил он свою тираду.
Иностранец поднял поэта с мостовой и, закрутив его руку назад таким хитроумным манером, который обещал причинить сильную боль в случае малейшего неповиновения, сказал:
— Веди, я пойду за тобой. Причем совсем близко от тебя, как ты сам сможешь убедиться.
Некоторое время они двигались молча. На тот случай, если Мать все еще слышала его, Хард заполнил свою голову молитвами о помощи. Но, поскольку она сыграла с ним такую нечестную и от начала до конца грязную шутку, он практически не надеялся, что она услышит его.
Иностранец прервал мольбы Харда:
— Сынок, вы все, жители Лиффдарга, всегда разговариваете стихотворными размерами? И если это так, то можно ли говорить белыми стихами, или они должны обязательно быть рифмованными?
— Что?
— Я сказал, что…
— Нет, Лорд, я вас хорошо понял. Неужели вы тоже поэт? — Похоже было, что Мать в конце концов была на стороне Харда. Гильдия Бардов запрещала поэтам предавать друг друга.
— Ага, — тон иностранца выдавал явное облегчение. — Вижу, что стихотворный размер в разговоре вовсе не обязателен. Великолепно. Это меня беспокоило. Образовательные кассеты ничего не упоминают о поэзии, и я не думаю, что остальные члены экипажа смогли освоить правила стихосложения. Лиффанское наречие и так достаточно сложное, даже если на нем разговаривать прозой.
— Образовательные кассеты? — Этот человек был явно иностранцем, это безусловно, но где в Сокровенном Саду Матери он научился таким мудреным словам?
— Ты все равно не поймешь, сынок. Скажи мне, у тебя есть имя?
Имя?! Хард размышлял, стоит ли раскрыть свое имя этому иностранцу, который оказался вовсе не поэтом. И с другой стороны, с одной рукой в таком опасно закрученном положении, разве можно лгать?
Они шли узким переулком. Из его темноты появился чрезвычайно пьяный молодой вельможа. Длина его бороды была никак не меньше локтя, что, с учетом моды, свидетельствовало о том, что он был по крайней мере не ниже подгерцога.
— С дороги, ты проклятый Матерью подонок! — грубо прорычал вельможа.
— В чем дело? — спросил иностранец. Хард пытался утащить его в сторону, но иностранец предпочел остаться на месте; Харду не оставалось ничего другого, как остаться вместе с ним.
— Ага! Они не повинуются! — пьяный вельможа был чрезвычайно доволен. — Гарлин, Тчорнио, идите сюда и посмотрите на игру, которую нам подарила Мать!
В круг света ступили еще два вельможи. У всех трех были бороды в пол-локтя, все трое были одеты в богатые расписные одежды, все трое были очень молоды и пьяны, а теперь все трое еще и вынули шпаги из ножен. Хард вручил свой дух в руки Матери.
— Чего вы хотите, ребята? — спросил иностранец.
— Мы хотим развлечься, ты голобородый простолюдин, — чванливо ответил один из молодчиков.
— Ваша желтая кровь как раз сгодится для этого, — добавил второй.
Первый молодой вельможа прочистил глотку и четко и громко сделал такое заявление:
— Твоя мать продала себя иностранцам. — Такое заявление было бы оскорбительным в культуре любого народа; что же касается цивилизации, боготворящей Мать-богиню, такое заявление было открытым проявлением намерения убить либо быть убитым самому.
Иностранец высвободил Харда, шепча ему:
— Считай себя покойником, если попытаешься бежать. — Затем, обращаясь к молодчикам, заявил тоном, не терпящим возражений: — Иностранцы отказываются покупать ваших матерей. — И добавил в наступившей тишине: — Вы — прижитые вашими матерями на стороне ублюдки. — Он явно был готов развивать эту тему и дальше до самого утра, но прежде, чем он начал очередную вариацию, вельможи двинулись на него.
Хард нашел ближайшее укрытие в дверном проеме дома — в эту ночь он был просто обречен прятаться в таких укрытиях — и наблюдал за схваткой с благоговейным ужасом.
Один из молодчиков — в такой кромешней тьме трудно было определить, кто именно из трех — с острой как бритва шпагой бросился на иностранца. Иностранец с невиданной легкостью отскочил в сторону от того места, в котором шпага должна была пронзить его, схватил длинную бороду вельможи и резко дернул за нее. Борода была фальшивой и сразу же оказалась в руке иностранца. Глумливо смеясь, иностранец одним легким движением уложил молодчика на землю и бросил фальшивую бороду в лицо другому нападавшему.
Поверженный вельможа уполз по камням мостовой к тому месту, где прятался Хард, и оказался на расстоянии вытянутой руки от него. В порыве ранее не ощущаемой классовой ненависти Хард выкрикнул:
— Мать, прости мне эту греховную радость! — и стал бить ногой по голове вельможи. Камни окрасились в кровь.
Однако иностранцу было не до радости — он оказался зажатым меду двумя другими молодчиками. Кончики их шпаг мелькали перед ним как ядовитые насекомые; каким-то чудом получалось так, что всякий раз он оказывался там, где шпаг не было. Вместе с тем, он не мог схватить ни одного из них без того, чтобы не быть тут же атакованным другим. Несмотря на холод, его лоб покрылся потом.
— Тебе сейчас придет конец, — глумливо прокричал один из вельмож, — потому что моя шпага напоена Молоком Матери (Молоко Матери являлось ядом широкого спектра действия, состоящего из цианидов и растительных алкалоидов типа кураре). Другой вельможа хранил молчание, поэтому иностранец решил начать с него.
Тем временем Хард заметил, что молодчик, которого он пинал ногами, был уже мертв.
— Помоги мне, Мать! — завопил он. — Ведь ни один человек не умирает дважды от Долгой Смерти! — С такими словами, заручившись поддержкой Матери, он как копье метнул шпагу мертвого вельможи во владельца отравленного клинка. Шпага пронзила тому горло, и с выражением благородного удивления он повалился на землю.
— Неплохо сработано, сынок, — спокойно похвалил Харда иностранец. Единственный оставшийся в живых вельможа попытался было сделать отчаянный выпад, но счел за благо быстро развернуться и убежать, истерически взывая о помощи и бросив свою шпагу, которую ему удалось таки всадить в правое плечо иностранца.
Выкрики беглеца затихли вдали. Хард и иностранец стояли над телами повергнутых вельмож, глядя в лицо друг другу. Теперь у Харда было время обдумать все случившееся, и он пришел в ужас.
— Мы мертвы, — объявил он упавшим и как будто бы не ему принадлежавшим голосом. — Даже если им придется упрятать в темницу половину города, они все равно схватят нас. Затем они целый месяц будут казнить нас, как того требует Закон Матери. А мы даже дали возможность убраться единственному свидетелю.
Но иностранца больше всего беспокоила застрявшая в плече шпага. Он осторожно вынул ее, почти даже не скривившись, и из открывшейся раны хлынула кровь.
— Пошли, сынок, — сказал он сквозь стиснутые зубы, — веди меня к дому доктора Джеллфта. Скорее!
Они двинули вперед. Но перед этим, несмотря на охвативший его ужас от предчувствия мучительной казни, Хард не забыл забрать с собой кошельки убитых.
— Хоть поем хорошо перед тем, как они схватят меня.
Преподобного Тарна Гар-Террэна Джеллфта, Герцога Лиффа, Лечащего врача Короля, Спонсора-Покровителя Гильдии Врачей, подняться с постели, где он видел сладкие сны, в такой проклятый Матерью поздний час заставил энергичный стук в парадную дверь. Как и большинство лиффанских вельмож среднего возраста, он был склонен к помпезности, благополучию, консерватизму, как, впрочем, и некоторой робости. Однако, когда он открыл свою дверь и увидел, что его посетителями являются хотя и богато одетый, но раненный молодой человек и какой-то оборванец, по виду несомненно преступник, его первым желанием было позвать на помощь. Однако когда раненный заговорил на языке Терры слишком быстро для доктора, который вот уже целых двенадцать лет ни слышал, ни разговаривал на этом языке, то тот сразу подумал, что его командировка заканчивается; вторым его ощущением было головокружение до обморока, который он напряжением воли успешно подавил, и с трудом, спотыкаясь на каждом слове, выдавил из себя на языке Терры:
— Пожалуйста, говорите медленнее. Прошло много времени, и я не понимаю вас.
Терранин и местный уголовник прошли в вестибюль и закрыли за собой входную дверь.
— Если вам угодно, я могу говорить по-лиффански, — предложил молодой человек.
— Ну… я имею в виду… — доктор Джеллфт явно ощущал затруднения в подборе слов в полузабытом им языке. Наконец, он оставил свои потуги и сказал по-лиффански:
— В конце-концов, прошло действительно много времени.
— Великолепно. Пожалуйста, поднимите правую руку.
Смущенный все этим и уверенный в том, что уголовник пришел ограбить его дом (что уголовник действительно собирался сделать), доктор Джеллфт поднял руку.
Лиффанский язык молодого человека был почти таким же быстрым и малопонятным, как и терранский.
— Клянетесь ли вы всем святым или личной этикой, определяющей ваши дела, поддерживать и защищать Конституцию Терранской Федерации Планет всеми доступными вам средствами и соблюдать законы Терранской Федерации Планет и уставы Военно-Космических Сил, которые на протяжении времени выполнения данной миссии приравниваются к другим законам, и да поможет вам то божество, которое вы исповедуете, или личная этика, определяющая ваши дела? Говорите «Да».
Медленно, неуклюже и почти механически доктор Джеллфт произнес:
— Ну да, конечно же, клянусь.
— Великолепно. — Молодой человек коротко отдал честь. — Сэр, настоящим актом вы переводитесь из пассивного в положение активного резерва. Вам присваивается звание младшего командира и поручается принять командование всеми военно-космическими средствами на планете Лифф. Вам также вменено в обязанность всемерно оказывать содействие Особой Операции «Л-2» на весь период наших действий здесь. Пока все. — Он вынул из внутреннего кармана своего кителя покрытый пятнами крови пакет и вручил его ошарашенному доктору. — Меня зовут Джон Харлен. А теперь, ради Бога, сделайте что-нибудь!
Сказав это, молодой терранин упал в обморок.
3
«Террэн бивер» прибыл на военно-космическую базу Федерации, дислоцированную на Луне, за двадцать пять дней до того, как Джон Харлен прибыл к доктору Джеллфту на Лиффе. Менее чем через полчаса после прибытия корабля записи вахтенных журналов «Бивера» были введены в память Главного Управления для анализа, и компьютеру потребовалось еще полчаса для того, чтобы сравнить приключение «Бивера» со всем другим, что произошло на земле и в космосе за последнюю тысячу лет истории Федерации. Заключение Главного Управления было передано в информационные сети еще за пять часов до того, как команда «Бивера» закончила прохождение карантинных формальностей. Таким образом, Рич Хэлн стал одним из последних людей в Федерации, которые узнали о том, что то, что он испытал в полете, было только первым залпом Первой Межгалактической Войны.
С другой стороны, самым первым человеком, который получил эту информацию, был адмирал Космофлота Эдвальт Беллман, поскольку Главное Управление подчинялось непосредственно ему. Большую часть того, что сообщил компьютер, он направил в парламент, но по одному разделу, помеченному грифом «СЕКРЕТНО/СРОЧНО», он поставил в известность только трех других человек. Это произошло в процессе совещания, которое адмирал созвал несколько позже, после обеда.
— В нашем распоряжении всего десять лет, — сказал он, расхаживая настолько быстро, насколько это позволяли скромные габариты его кабинета.
Три молодых офицера, к которым были обращены эти слова, явно не поняли причин тревоги своего адмирала.
— Десять лет? Тогда в чем загвоздка?
Этот недоуменный вопрос был задан самым младшим из трех, Ансгаром Соренштайном, который до сегодняшнего дня был мало кому известным корреспондентом одной из информационных компаний.
— Проблема в том, — торжественно сказал Беллман, — что нам необходимо пятнадцать. — Он остановился у своего стола и еще раз просмотрел секретную часть доклада Главного Управления. — Да, — продолжил он, — пятнадцать лет. Вы понимаете, что в настоящее время наша огневая мощь состоит всего из одиннадцати боевых кораблей?
После несколько затянувшегося задумчивого молчания Беллман продолжил:
— Мы, конечно, не знаем, кто нападает на нас, но кое-что о них мы уже знаем. Например, что это — несомненно воинственная раса. Они вначале стреляют, а потом задают вопросы, да и то, если захотят. Именно это произошло с нашим «Бивером». По данным Главного Управления, именно это произошло с двадцатью четырьмя патрульными кораблями, которые мы потеряли за последние пять лет. «Бивер» стал бы двадцать пятым, но, к счастью, он является военным кораблем и может постоять за себя. Оружие наших врагов почти настолько же совершенно, как и наше, и судовые записи «Бивера» подтверждают это. С каких пор этот противник готовится к войне, знает один только Бог.
Пиндар Смит поднял руку:
— Сэр?
— Да? — Смит поднялся.
— Полагаю, сэр, что все то, что знаем о противнике, дает нам основания чувствовать себя довольно спокойно при подготовке к встрече с ним. В конце-концов, десять лет не такой уж малый срок.
На это ответил Джон Харлен:
— Все правильно, сынок, но есть одна неприятная загвоздка. Они знают о нас на пять лет дольше, чем мы знаем о них.
Смит сел на свое место лишь после того, как адмирал Беллман добавил:
— Это действительно одна из проблем. Но не единственная. Другая состоит в том, что у них уже создана экономика военного времени. Нет сомнения в том, что они начали создавать свои военно-космические силы как только обнаружили нас. Нам же потребуется не менее двух лет для того, чтобы только развернуть производство.
— Такова цена мира, — пробормотал Джон Харлен.
Они обсуждали проблемы еще полчаса, в течение которых Беллман больше слушал, чем говорил сам. Ему нравилось то, что он видел и слышал. Лейтенанты Харлен, Смит и Соренштайн являлись гордостью Отряда Синтезаторов; они были специалистами во всем, и Беллман не сомневался, что они вполне справятся с той задачей, которую он подготовил для них; если только эта задача могла быть решена вообще.
Джон Харлен, например, поначалу являлся поэтом, и в таком качестве был довольно широко известен. Однако он был также и опытным инженером, имел научную степень в области математики, и одно время даже зарабатывал себе на жизнь консультированием по части психологии.
С другой стороны, самым первым человеком, который получил эту информацию, был адмирал Космофлота Эдвальт Беллман, поскольку Главное Управление подчинялось непосредственно ему. Большую часть того, что сообщил компьютер, он направил в парламент, но по одному разделу, помеченному грифом «СЕКРЕТНО/СРОЧНО», он поставил в известность только трех других человек. Это произошло в процессе совещания, которое адмирал созвал несколько позже, после обеда.
— В нашем распоряжении всего десять лет, — сказал он, расхаживая настолько быстро, насколько это позволяли скромные габариты его кабинета.
Три молодых офицера, к которым были обращены эти слова, явно не поняли причин тревоги своего адмирала.
— Десять лет? Тогда в чем загвоздка?
Этот недоуменный вопрос был задан самым младшим из трех, Ансгаром Соренштайном, который до сегодняшнего дня был мало кому известным корреспондентом одной из информационных компаний.
— Проблема в том, — торжественно сказал Беллман, — что нам необходимо пятнадцать. — Он остановился у своего стола и еще раз просмотрел секретную часть доклада Главного Управления. — Да, — продолжил он, — пятнадцать лет. Вы понимаете, что в настоящее время наша огневая мощь состоит всего из одиннадцати боевых кораблей?
После несколько затянувшегося задумчивого молчания Беллман продолжил:
— Мы, конечно, не знаем, кто нападает на нас, но кое-что о них мы уже знаем. Например, что это — несомненно воинственная раса. Они вначале стреляют, а потом задают вопросы, да и то, если захотят. Именно это произошло с нашим «Бивером». По данным Главного Управления, именно это произошло с двадцатью четырьмя патрульными кораблями, которые мы потеряли за последние пять лет. «Бивер» стал бы двадцать пятым, но, к счастью, он является военным кораблем и может постоять за себя. Оружие наших врагов почти настолько же совершенно, как и наше, и судовые записи «Бивера» подтверждают это. С каких пор этот противник готовится к войне, знает один только Бог.
Пиндар Смит поднял руку:
— Сэр?
— Да? — Смит поднялся.
— Полагаю, сэр, что все то, что знаем о противнике, дает нам основания чувствовать себя довольно спокойно при подготовке к встрече с ним. В конце-концов, десять лет не такой уж малый срок.
На это ответил Джон Харлен:
— Все правильно, сынок, но есть одна неприятная загвоздка. Они знают о нас на пять лет дольше, чем мы знаем о них.
Смит сел на свое место лишь после того, как адмирал Беллман добавил:
— Это действительно одна из проблем. Но не единственная. Другая состоит в том, что у них уже создана экономика военного времени. Нет сомнения в том, что они начали создавать свои военно-космические силы как только обнаружили нас. Нам же потребуется не менее двух лет для того, чтобы только развернуть производство.
— Такова цена мира, — пробормотал Джон Харлен.
Они обсуждали проблемы еще полчаса, в течение которых Беллман больше слушал, чем говорил сам. Ему нравилось то, что он видел и слышал. Лейтенанты Харлен, Смит и Соренштайн являлись гордостью Отряда Синтезаторов; они были специалистами во всем, и Беллман не сомневался, что они вполне справятся с той задачей, которую он подготовил для них; если только эта задача могла быть решена вообще.
Джон Харлен, например, поначалу являлся поэтом, и в таком качестве был довольно широко известен. Однако он был также и опытным инженером, имел научную степень в области математики, и одно время даже зарабатывал себе на жизнь консультированием по части психологии.