Страница:
Вы не повторите нашу ошибку, не будете надеяться, что вашу жизнь смогут улучшить злобные и напуганные теоретики.
Они одним разом лишат вас всего богатства вашего, приобретенного в муках жизненного опыта. вы не станете вещающих увлекательные речи догматиков. Их предел реформистские движения, которые чего-то там добились, то ли два поколения тому назад, то ли два столетия.
Отвернитесь от студентов, уверяющих, что у них есть ответ на все социальные вопросы, над которыми ломали головы и разбивали вдребезги сердца такие люди, как Хаммурапи, Моисей, Конфуций, Аристотель, Аврелий, Платон, Фома Аквинский, Гобс, Локк, Вольтер, Джефферсон, Берк, Линкольн и тысячи других.
Но, хватит об этом. Я не интеллектуал, я всего лишь пытаюсь думать самостоятельно. Мне тягостно видеть, как полные благих намерений люди, делаются орудиями в руках тех немногих, чья цель — обвести нас вокруг пальца…
Они одним разом лишат вас всего богатства вашего, приобретенного в муках жизненного опыта. вы не станете вещающих увлекательные речи догматиков. Их предел реформистские движения, которые чего-то там добились, то ли два поколения тому назад, то ли два столетия.
Отвернитесь от студентов, уверяющих, что у них есть ответ на все социальные вопросы, над которыми ломали головы и разбивали вдребезги сердца такие люди, как Хаммурапи, Моисей, Конфуций, Аристотель, Аврелий, Платон, Фома Аквинский, Гобс, Локк, Вольтер, Джефферсон, Берк, Линкольн и тысячи других.
Но, хватит об этом. Я не интеллектуал, я всего лишь пытаюсь думать самостоятельно. Мне тягостно видеть, как полные благих намерений люди, делаются орудиями в руках тех немногих, чья цель — обвести нас вокруг пальца…
Глава 22
Они едва не задохнулись от изумления. Горловой звук вздоха быстро прекратился и перешел в рычание. Ближайший ко мне мужчина сделал один-два шага в нашу сторону.
Барни взмахнул своим флагом:
— Подождите! — воззвал он. Громоподобный бас перекрыл все остальные звуки. — Перемирие. Давайте переговорим!
Приведите вашего руководителя ко мне!
— Не о чем говорить, ты, убийца! — завизжала усеянная прыщами девица и замахнулась на меня своим плакатом.
Я успел мельком увидеть на нем надпись: «Мир и братство». Дальше читать не стал, был слишком занят. оберегая свой череп. Кто-то начал скандировать лозунг, который быстро подхватили остальные: «Долой Диотрофеса, долой Диотрофеса…»
Меня охватила тревога. Хотя Диотрофес лишь едва упоминался в Третьем послании Иоанна, современные иоанниты превратили его в символ противостоящих их движению церквей (несомненно, их посвященные и адепты подразумевали под этим именем и какие-то другие объекты). Неверующие, то есть, просто бунтари (они составляли большинство иоаннитов). не обеспокоивались тем, чтобы разобраться в таких тонкостях дела. При них Диотрофес сделался нарицательным именем ненавистной им светской власти. Или кого угодно еще, кто стоял бы им поперек дороги. Этот призыв уже не раз гипнотизировал толпы, приводя их в крушащее все неистовство.
Защищая глаза от когтей девицы, я отобрал у нее плакат, извлек свой фонарик. Но внезапно все изменилось. Зазвучал колокол. Чей-то выкрик. Низким был и звон, и выкрик, и в них звучало что-то, что перекрыло растущий гам.
— Мир! Храните любовь в ваших сердцах, дети.
Успокойтесь, ибо здесь присутствует сам Святой Дух!
Нападающие на меня попятились. Наше окружение раздалось. Люди начали опускаться на колени. Стон прошел по толпе, он усиливался. Это был почти оргазм, и — смолк, сменившись тишиной. Подняв глаза, я увидел, что к нам приближался священник.
Он шел, в руке колокол над головой, — вознесшийся вверх, ранее стоявший за алтарем Т-образный крест. Так что, вместе с ним шествовал сам, пригвожденный к Кресту Тайны — Христос.
«Ничего тут нет страшного, — мелькнула дикая мысль, — если не считать, что другие церкви называли бы все это кощунством — придать главному символу их веры подобную форму и подействовать на него, как на какую-то метлу, с помощью антигравитационных заклинаний…»
Однако, в целом, спектакль был чрезвычайно внушительным. Это было как бы олицетворением всего гностицизма. Я всегда относился к «невыразимым тайнам» илеоаннитов, как к невыразимому пустословию. Теперь я кое-что понял. Здесь было нечто большее, чем обычные сверхъестественные эманации. Я ощущал это каждым, унаследованным от волчьей ипостаси, нервом. Мне не казалось, что эта сила исходила от Всевышнего. Но, тогда от кого же?
Священник остановился перед нами. Выглядел он — человек человеком. Он был маленьким, тощий, его мантия была ему не слишком впору. На пуговке носа криво сидели очки. Его седые волосы были такими редкими, что я едва мог понять, где начинается его тонзура, пробитая через макушку от уха до уха — полоса. Рассказывали, что такую тонзуру ввел Симон-маг.
Сперва он повернулся к толпе:
— Разрешите мне без ненависти поговорить с этими, не знающими любви, джентльменами. Возможно, это послужит торжеству добродетели, — в голосе его была какая-то странная убежденность. — Тому, кто любит, не может быть неведом Бог.
Ибо Бог есть любовь.
— Амен! — забормотали иоанниты.
Когда маленький священник повернулся к нам, я внезапно поверил, что он и правда всерьез принимает это замечательное изречение. От его слов не пахло ложью. Враг хорошо знает, как использовать, преданную своему делу, искренность. Но теперь я относился к нему с меньшим презрением.
За священником обозначился человек. Он улыбнулся нам и наклонил голову:
— Добрый вечер! Я — посвященный Пятого класса, Мармидон. К вашим услугам.
— Это… э-э… ваше церковное имя? — спросил Барни.
— Разумеется. Прежнее имя — есть первое, что следует оставить в этом мире, проходя через Врата Перехода. Если это вызывает у вас насмешку, то насмешки меня не страшат, сэр.
— Нет, ничего подобного я даже не допускаю, — и Барни представился.
Потом представили меня. Этим дешевым способом он высказывал наше желание наладить мирные отношения поскольку и без того было легко определить, кто мы такие.
— Мы пришли, поскольку надеемся заключить соглашение.
Мармидон засветился:
— Великолепно! Изумительно! Как вы сами понимаете, я не официальный представитель. Демонстрация организована комитетом Национальной добродетели. Ноя буду рад оказать вам услугу.
— Беда в том, — сказал Барни, — что наши возможности, в выполнении ваших основных требований, весьма ограничены. Как вы понимаете, мы не против мира во всем мире, и всеобщего разоружения. Но это дело международной дипломатии. Таким же образом решать, когда нужно положить конец оккупации, ранее враждебных нам стран, и сколько нужно затратить средств на повышение социального благосостояния в нашей стране, должны президент и Конгресс. Амнистией для участвующих в беспорядках, должны заниматься городские власти. Вводить ли в школах курс философии и истории гностицизма, обязаны решать, специально для этого назначенные представители правительства. Что касается всеобщего выравнивания доходов и искоренения материализма, лицемерия и несправедливости…он пожал плечами. — Для этого нужно, по крайней мере, поправку в Конституции.
— Вы, однако, можете оказать немаловажное влияние на процесс достижения этих целей, — сказал Мармидон. — Например, вы можете пожертвовать определенную сумму в фонд Комитета Общественного Просвещения. Вы можете способствовать выдвижению на выборах достойных кандидатов и помочь финансировать кампанию. Вы можете разрешить прозелитам обращать в истинную веру ваших служащих. Вы можете прервать отношения с дельцами, все еще проявляющими упорство, — он распростер руки. — И, если вы сделаете это, дети мои, вы спасетесь от вечного проклятья.
— Ну, может быть. Хотя пастор Карслунд, из лютеранской церкви Святого Олафа, возможно, убеждал меня в обратном, — сказал Барни. — В любом случае, перечень слишком велик, чтобы провернуть все это за один день.
— Само собой, само собой, — Мармидона затрясло, так его переполняло рвение. — Мы достигнем поставленных целей постепенно, шаг за шагом. «Но пока в вас есть свет, вы можете быть детьми света». Таков единственный результат нашей сегодняшней беседы.
— Трудности в том, что вы хотите, чтобы аннулировали подписанные нами контракты, за которые мы уже получили аванс. Вы хотите, чтобы мы нарушили данное нами слово и подвели тех, кто нам доверяет…
Сказанное никак не подействовало на Мармидона. Он выпрямился во весь свой маленький рост, твердо посмотрел на нас и отчеканил:
— Эти воины Духа Святого требуют, чтобы вы прекратили производство снаряжения для армии, несущей угнетение другим странам. И полиции, несущей угнетение нашей стране. Сейчас мы не просим вас ни о чем большем. И не согласился ни на что меньшее. Данный вопрос — сне обсуждения.
— Понимаю. Ничего иного я от вас не ожидал. Но я хотел бы при свидетелях разъяснить вам ситуацию. Я хочу предостеречь вас.
Те, кто слышал эти слова, завертелись. Одни свистящим шепотом передавали услышанное другим. Я понял, что напряжение снова возрастает.
— Если используете насилие против тех, кто пришел сюда, чтобы просто выразить свой протест, — объявил Мармидон, — они либо обрушат на вас всю силу закона, либо окончательно убедятся, что закон есть выражение интересов крупных предпринимателей… которые, говорю вам, есть в свою очередь, порождение Сатаны.
— О, нет, нет, — ответил Барни. — Мы пониже сортом, хотите — верьте, хотите — нет. Но вы вторглись в чужие владения. Вы помешали нашей работе, как раз тогда, когда нам не хватает ни времени, ни рабочих рук. Мы обязаны выполнить вытекающие из контракта обязательства, и мы попытаемся сделать все от нас зависящее. Сейчас будет проводиться эксперимент. Он может оказаться опасным. Пожалуйста, ради вашей безопасности, очистите территорию предприятия…
Мармидон застыл:
— Если вы задумали изгнать нас с помощью несущих смерть заклинаний…
— Ничего подобного. Я точнейшим образом расскажу вам, что мы задумали. Мы намерены испробовать новую модель транспортировки жидкостей. Прежде чем внедрить его, мы обязаны удостовериться в его безопасности. Если система не выдержит испытания, те, у кого нет защиты, могут оказаться травмированы. — Барни возвысил голос (хотя мы знаем, что полицейские слухи и так ловят каждое слово). — Я приказываю и предупреждаю, я прошу вас. Прекратите вторжение, очистите собственность компании. В вашем распоряжении полчаса.
Мы повернулись и оказались внутри здания. Ушли с их глаз раньше, чем опять поднялся шум. И пока мы шли через зал, пока не достигли благословенной тишины главной алхимической лаборатории, слышали летящие вслед проклятия, насмешки, ругательства. Слышали звериный вой иоаннитов.
В лаборатории собрались отобранные Барни, из числа добровольцев, с дюжину ученых, техников и рабочих. Они сидели, курили, пили, сваренный на бузеновых горелках, кофе.
Негромок переговаривались. Когда мы вошли, они встретили нас тихими аплодисментами. Они наблюдали стычку по видеошару.
Я поискал глазами заведующего товарными складами, Айка Абрамса. Еще во время войны я знал его, как хорошего парня, и впоследствии предоставил ему работу на нашем предприятии.
— Все в порядке? — спросил я.
Он показал большой палец:
— Что касается меня, капитан, более чем готово. Я не могу ждать.
Мгновение я рассматривал его:
— Ты действительно готов применить ЭТО против этих людей?
У него стал такой вид, будто ему плюнули в лицо:
— А вы б не применили, будь в моем положении?
«В твоем, — подумал я, — а также в положении множества людей, но особенно — в твоем положении, Айк! Да!»
Будучи рационалистом, я питал отвращение иррациональной сущности гностицизма. Будь я набожным христианином, я мог бы предъявить церкви Иоаннитов длинный счет. Тут и ее претензии быть приемником всех прочих церквей, и отрицание всякого права этих церквей на дальнейшее существование. И еще в большей степени, вероятно, — эзотермизм иоаннитов, отрицающих, что Бог изливает свою милость на все человечество. И рационалист и верующий равно могли бы протестовать против извращения церковью иоаннитов Евангелия от Иоанна, не только самой мистической, но и самой прекрасной книги Святого Писания.
Но, если вы еврей, иоанниты вырывают из контекста и швыряют вам в лицо изречение: «Много есть в этом мире людей, которые не признают, что Иисус Христос явился к нам во плоти. Такой человек обманщик и антихрист». И вы бы поняли, что возрождается древний кошмар антисемитизма.
Чуть смутившись, я обернулся к Биллу Харди, нашему Главному Парацельсу. Он сидел, покачивая ногой, на лабораторном стуле.
— Сколько вы получили вещества? — спросил я.
— Около пятидесяти галлонов, — ответил Билл.
— Ого! Без всякой алхимии?
— Абсолютно без всякой. Чистая и честная реакция Берцелиуса. Допускаю, что нам просто повезло, что у нас в запасе было много исходных градиентов.
Я вспомнил устрашающий образчик этого средства, который был испытан при обсуждении плана и содрогнулся.
— Как это отзовется на Мадгарде?
— Ну, в департаменте производства… полным-полно всяких распоряжений. Например, от маслопроизводителя требуется принятия многих мер предосторожности против прогорклости. С процессом вы знакомы. Мешало, что вы не хотели, чтобы реакция была сперва проведена в пробирке, а потом с помощью симпатических чар получить сколько угодно тонн этого вещества. Правительство может попытаться взять под контроль популяцию скунсов в Западных штатах и… — он замолчал.
Вошла Джинни. Ее глаза блестели. Она держала волшебную палочку, словно меч Валькирии.
— Приступим, мальчики! — в ее голосе слышался лязг металла.
— Пойдемте, — Барни приподнял свое объемистое тело.
Вслед за ним мы пошли к контейнерам. Это были самые обычные одногаллонные канистры, такие, в каких продается жидкая краска. Но на воске, запечатавшем винтовое горло каждой канистры, была оттиснута печать Соломона, и я подсознательно ощутил, как напряжено поле сверхъестественных сил вокруг этих посудин. Казалось невозможным, чтобы ученым удалось погрузить их на тележку и вывести.
Вместе со мной в мой отдел вошли Айк и его команда.
Наспех смонтировали аппаратуру, которая тоже не производила особо внушительного впечатления. Честно говоря, это было спаянное на скорую руку чудовище: большой, работающий на бензине электрический генератор, в обрамлении катушек и пучков проводов. Для эксперимента иногда требуется больше энергии, чем способны дать заботливо экранированные силовые линии общего пользования.
Чтобы эта халтура заработала, мне пришлось снять с генератора магнитные экраны. Поэтому все, что мы сейчас имели — это куча железа. Никакими мерами и чарами в непосредственной близости от генератора не пахло. Айк, весь день пребывающий в своей стихии, взвалил на себя весь вес генератора и неуклюже потопал за мной следом. Он снова стал самим собой, протащил генератор через все залы и комнаты, и затормозил лишь поднявшись по лестнице.
Без сомнения, ему иногда хотелось, чтобы люди никогда не открывали способа воздействовать на сверхъестественные силы (влиять на них мы научились, вскоре после конца Бронзового века). Он не был ортодоксом. Его вера не запрещала ему использовать колдовство. Но не был он и реформатором, либо неохассистом. Он был иудаистом консервативного толка. То есть, мог использовать предметы, приведенные в повиновение в помощью колдовства кем-то другим. Но сам порождать чары не имел права. Нужно отдать ему должное, невзирая на это, и сам он работал успешно и пользовался уважением своих подчиненных.
Он ухитрился дотащить, никак не приспособленное к переноске устройство(вместе со всем добавочным оборудованием) до гаража. На плоской его крыше уже собрались все остальные. Джинни предстояло отправить канистры по назначению именно отсюда. Канистры покачиваясь в воздухе там, где их можно достать, создаваемые генератором искажения магнитного поля (ведь он железный).
Мы втащили его наверх. Затем осторожно установили возле светового люка. Барни обошел машину по кругу. Из-за генератора мы не могли подняться к нашим друзьям ни с помощью метлы, ни с помощью заклинаний. Пришлось подниматься по веревочной лестнице.
— Готовы? — спросил Барни. В тусклом тревожном свете на его лице поблескивали бусинки пота. Если наша затея окончится неудачей, отвечать за непредвиденные последствия придется ему.
Я проверил все соединения:
— Ну, никуда не отошло. Но дай мне сперва осмотреться.
Я подошел, к стоящей у низкого парапета, Джинни. Внизу мутным потоком бурлила толпа. Задирали вверх, исполненные ненависти, плакаты и лица. Они заметили парящие над ними контейнеры и поняли, что решающий момент близок. Склонившись над алтарем, что-то делал посвященный Мармидон.
Я понял, что он усиливает поставленное им защитное поле. До меня донеслись незнакомые слова:
— …Хелифомар, мабонсарун гоф ута эннус сацинос…
Молитва перекрывала угрюмое бормотание осаждающих.
Огни эльфов вспыхнули ярче. Насыщенный энергией воздух потрескивал, кипел. Пахло грозовым ветерком озона.
На губах моей любимой появилась слабая задумчивая улыбка.
— Как бы это понравилась Свертальфу, — сказала она.
Барни неуклюже подошел к нам:
— Можно начинать, и я дам им последний шанс…
Он прокричал те же предупреждения, что и прежде. В ответ раздались пронзительные вопли. В стену застучали объедки и камни.
— О'кей, — прорычал Барни. — Хватит задерживать.
Я шагнул назад, к генератору, и запустил мотор. Включил ток. Генератор запел, прерывисто задрожал. Я вздохнул отвратительный дым и стало радостно, хорошо, что мы не полагались на двигатели внутреннего сгорания. Мне приходилось видеть так называемые автомобили, они были построены около 1900 года, незадолго до полета первой метлы.
Поверьте мне, помещения, где хранятся автомобили, не надо называть музеями. Гораздо точнее — «Хранилища ужасной нелепицы».
Громкий голос Джинни отвлек мое внимание. Они отправляли канистры в предназначенное для них место. Я их уже не видел. Теперь, равномерно распределенные по всей площади, они плавали в десяти футах над толпой. Джинни взмахнула волшебной палочкой. Я щелкнул главным выключателем.
Нет, чтобы очистить принадлежащую «Источнику» территорию, мы не использовали бы колдовство… Ток, пройдя по обмотке генератора, породил такое магнитное поле, что в радиусе ста ярдов прекратилось действие что наших, что их чар.
Все приборы, которые могли быть повреждены, мы упрятали в помещение, обитое изнутри изолирующими материалом. Мы повторно предостерегли толпу, что проводим эксперимент с транспортировкой жидкостей, возможно, являющийся опасным. Ни одни закон не мог от нас требовать, чтобы мы добавили, что эти жидкости — находящиеся под большим давлением, намеренно испорченные нами консервы. Настолько испорченные, что готовы взорваться каждую секунду. И взорвутся, когда исчезнут силы, поддерживающие защитное поле.
На самом деле мы намеренно преувеличили опасность. Мы пытались свести на нет, по крайней мере, уменьшить вред, причиненного захватчикам. Ничего страшного в контейнерах не было. Может присутствовал слабенький токсикон, в такой слабой концентрации, что об этом и говорить не стоило.
Хотя… нормальное человеческое обоняние сочло бы ее достаточной, чтобы забить тревогу.
Просто безобидная смесь таких веществ, как: бутил-меркаптан, Масляная кислота, трупные запахи и ароматы гниения… М-да, у всей этой органики великолепная проникающая способность. И если хоть несколько капель попадет на кожу человека, вонь не исчезнет в течение недели, а то и двух.
Донесся первый истошный визг. Настала минута моего торжества. Затем нахлынула волна зловония. Я забыл одеть противогаз, забыл, что даже когда я человек, мой нос все же достаточно чувствителен. Одно слабое дуновение, и я задохнулся. Меня вырвало, содержимое моего желудка разлеталось по всей крыше. Запах, в котором смешалось вонь скунса, прогорклого масла, сгнившей спаржи… Это было гниение, гибель, это были колеса Колесницы Джагагорнаута, вымазанные лимбургским сыром… это было выше всякого выражения. Я едва смог натянуть на себя маску.
— Бедняга. Бедный Стив, — рядом стояла Джинни.
— Они убрались? — прошипел я.
— Да… Вместе с полицией. А с ними, похоже, и половина квартала.
Я вздохнул с облегчением. Была в нашем плане слабая точка: оппозиционеры не разбегаются, а возжелав наших жизней, вломятся в уже незащищенные двери. Узнав на собственном опыте, что мы им устроили, я теперь думал, что такое возможно. Свою задачу работники лаборатории выполнили лучше, чем сами надеялись.
Вряд ли нужно ожидать, что они захотят вернуться. Если тебя арестовали, или ты сложил голову за общее дело — ты герой, и твой пример вдохновляет всех прочих. Но, если ты просто-напросто сделался таким, что не можешь поговорить с лучшим другом (он не может приблизиться на расстояние слышимости), видимо, твоя борьба за общее дело закончилась неудачей…
Я схватил Джинни, прижал к себе и принялся целовать.
Черт, снова забыл о противогазе! Она распутала хоботы масок.
— Мне лучше пойти, пока эта гадость не разошлась по всему городу, надо уничтожить ее, — сказала Джинни. — Выключи свою машину и заэкранируй ее.
— А-а… да, — мне пришлось согласиться. — Мы намечали, что завод возобновит работу уже утром…
То одно обнаруживалось, то другое, но еще пару часов мы были заняты. Когда закончили, Барни раздобыл несколько бутылок, и до самого рассвета мы отмечали победу. Небо в восточной стороне вспыхнуло розовым заревом, и лишь тогда мы с Джинни, шатаясь и икая, взобрались в нашу метлу.
— Домой, Джеймс.
Нас обвевал прохладный ветер, высоко над головами разворачивался купол небес.
— Знаешь что? — сказал я через плечо. — Я люблю тебя.
— Мур-р, — она дотянулась, потерлась щекой о мое плечо.
Руки скользнули по моему телу.
— Бесстыжая девка, — сказал я.
— Предпочитаешь что-нибудь в другом роде?
— Ну, нет. Но могла бы и подождать немного. Я тут с тобой чувствую себя все более развратным с каждой минутой, и не имею никакой возможности удовлетворить похоть…
— О, возможность есть, — пробормотала она. — Даже на помеле. Забыл?
— Не забыл, Но, черт побери, здесь, как и на других воздушных линиях, вот-вот все будет запружено. Зачем, в поисках уединения, лететь несколько миль, когда у нас рядом есть великолепная спальня?
— Верно. Твоя идея мне нравится. Всего пятнадцать минут, и нам обеспечено уединение в собственном доме… прибавь пару, Джеймс.
Метла резко ускорила полет.
Меня переполняло счастье, и мое счастье была Джинни.
Она первая почуяла признаки сверхъестественного. Я понял лишь, что ее голова оторвалась от моих лопаток, руки отпустили мою талию, ногти сквозь рубашку вонзились в мое тело.
— Какого Молоха!
— Тс-с! выдохнула она.
Полет. Молчание. Легкий, но неприятный холодный ветер рассвета. Наконец она заговорила. Голос ее звучал напряженно, он был каким-то ослабевшим, растерянным:
— Уже некоторое время я чувствую что-то неладное.
Возбуждение и все такое… я об этом забыла.
У меня все дрогнуло внутри, как будто я готовился к превращению в волка. Чувства и сверхчувства стали ощупывать пространство. Колдовское умение у меня невелико.
Повседневная магия, плюс кое-что, полученное в армии, плюс чуточку более солидная инженерная подготовка. Но у человековолков есть еще и прирожденные инстинкты и знания.
Наконец я понял.
Вокруг веяло ужасом…
Помело устремилось вниз. Мы уже поняли, что ЭТО случилось в нашем доме.
Мы соскочили с метлы на газоне перед домом. Я повернул ключ, ворвался в дверь. В доме было темно.
— Вал! — закричал я. — Свертальф!
Замки не были выломлены, стекла целы. Мечи и камни, охранявшие проходы, по которым к нам могло проникнуть сверхъестественное, находились на прежнем месте. Но стулья были опрокинуты, вазы сбиты со столов и разбиты, стены, пол, ковры — вся квартира забрызгана кровью…
Мы вбежали в комнату Валерии. Когда же увидели, что малютка спокойно спит в своей кроватке, то обнялись и расплакались.
Наконец Джинни удалось заговорить:
— Где же Свертальф? Что случилось с ним?
— Я поищу! Он совершил подвиг.
— Хорошо, — Джинни вытерла глаза.
Она оглядела царящий в детской беспорядок. Взгляд ее сделался жестоким.
— Почему она не проснулась? — спросила она голосом, какого я раньше никогда не слышал.
Я уже начал поиск. Свертальф нашелся на кухне. Линолеум был залит кровью. У кота переломаны кости, разорвана шкура, распорото брюхо. И все же он с хрипом вздыхал и выдыхал воздух. Я не успел рассмотреть, какие у него повреждения, как раздался пронзительный крик Джинни. Я галопом помчался обратно.
Она держала ребенка на руках. Из-под спутанных золотоволосых локонов тускло и тупо глядели голубые глаза.
Лицо Джинни так осунулось, что казалось кости скул сейчас порвут кожу.
— С ней что-то случилось, — сказала Джинни. — Не знаю что, но случилось…
Я постоял мгновение, чувствуя, как вдребезги разлетается Вселенная. Потом я шагнул в туалет. Там темно, а мне сейчас нужна темнота. Сорвал с себя одежду пустил в ход фонарик. Превратившись, подбежал к ним. Нос волка впитывал запахи. Я сел на задние лапы и взвыл.
Джинни выронила то, что держала.
И пока я совершал обратное превращение, она неподвижно стояла возле кровати.
Превратившись, я сказал:
— Я позвоню в полицию, — я не узнал собственного голоса.
— Это не Вал. Это вообще не человек…
Барни взмахнул своим флагом:
— Подождите! — воззвал он. Громоподобный бас перекрыл все остальные звуки. — Перемирие. Давайте переговорим!
Приведите вашего руководителя ко мне!
— Не о чем говорить, ты, убийца! — завизжала усеянная прыщами девица и замахнулась на меня своим плакатом.
Я успел мельком увидеть на нем надпись: «Мир и братство». Дальше читать не стал, был слишком занят. оберегая свой череп. Кто-то начал скандировать лозунг, который быстро подхватили остальные: «Долой Диотрофеса, долой Диотрофеса…»
Меня охватила тревога. Хотя Диотрофес лишь едва упоминался в Третьем послании Иоанна, современные иоанниты превратили его в символ противостоящих их движению церквей (несомненно, их посвященные и адепты подразумевали под этим именем и какие-то другие объекты). Неверующие, то есть, просто бунтари (они составляли большинство иоаннитов). не обеспокоивались тем, чтобы разобраться в таких тонкостях дела. При них Диотрофес сделался нарицательным именем ненавистной им светской власти. Или кого угодно еще, кто стоял бы им поперек дороги. Этот призыв уже не раз гипнотизировал толпы, приводя их в крушащее все неистовство.
Защищая глаза от когтей девицы, я отобрал у нее плакат, извлек свой фонарик. Но внезапно все изменилось. Зазвучал колокол. Чей-то выкрик. Низким был и звон, и выкрик, и в них звучало что-то, что перекрыло растущий гам.
— Мир! Храните любовь в ваших сердцах, дети.
Успокойтесь, ибо здесь присутствует сам Святой Дух!
Нападающие на меня попятились. Наше окружение раздалось. Люди начали опускаться на колени. Стон прошел по толпе, он усиливался. Это был почти оргазм, и — смолк, сменившись тишиной. Подняв глаза, я увидел, что к нам приближался священник.
Он шел, в руке колокол над головой, — вознесшийся вверх, ранее стоявший за алтарем Т-образный крест. Так что, вместе с ним шествовал сам, пригвожденный к Кресту Тайны — Христос.
«Ничего тут нет страшного, — мелькнула дикая мысль, — если не считать, что другие церкви называли бы все это кощунством — придать главному символу их веры подобную форму и подействовать на него, как на какую-то метлу, с помощью антигравитационных заклинаний…»
Однако, в целом, спектакль был чрезвычайно внушительным. Это было как бы олицетворением всего гностицизма. Я всегда относился к «невыразимым тайнам» илеоаннитов, как к невыразимому пустословию. Теперь я кое-что понял. Здесь было нечто большее, чем обычные сверхъестественные эманации. Я ощущал это каждым, унаследованным от волчьей ипостаси, нервом. Мне не казалось, что эта сила исходила от Всевышнего. Но, тогда от кого же?
Священник остановился перед нами. Выглядел он — человек человеком. Он был маленьким, тощий, его мантия была ему не слишком впору. На пуговке носа криво сидели очки. Его седые волосы были такими редкими, что я едва мог понять, где начинается его тонзура, пробитая через макушку от уха до уха — полоса. Рассказывали, что такую тонзуру ввел Симон-маг.
Сперва он повернулся к толпе:
— Разрешите мне без ненависти поговорить с этими, не знающими любви, джентльменами. Возможно, это послужит торжеству добродетели, — в голосе его была какая-то странная убежденность. — Тому, кто любит, не может быть неведом Бог.
Ибо Бог есть любовь.
— Амен! — забормотали иоанниты.
Когда маленький священник повернулся к нам, я внезапно поверил, что он и правда всерьез принимает это замечательное изречение. От его слов не пахло ложью. Враг хорошо знает, как использовать, преданную своему делу, искренность. Но теперь я относился к нему с меньшим презрением.
За священником обозначился человек. Он улыбнулся нам и наклонил голову:
— Добрый вечер! Я — посвященный Пятого класса, Мармидон. К вашим услугам.
— Это… э-э… ваше церковное имя? — спросил Барни.
— Разумеется. Прежнее имя — есть первое, что следует оставить в этом мире, проходя через Врата Перехода. Если это вызывает у вас насмешку, то насмешки меня не страшат, сэр.
— Нет, ничего подобного я даже не допускаю, — и Барни представился.
Потом представили меня. Этим дешевым способом он высказывал наше желание наладить мирные отношения поскольку и без того было легко определить, кто мы такие.
— Мы пришли, поскольку надеемся заключить соглашение.
Мармидон засветился:
— Великолепно! Изумительно! Как вы сами понимаете, я не официальный представитель. Демонстрация организована комитетом Национальной добродетели. Ноя буду рад оказать вам услугу.
— Беда в том, — сказал Барни, — что наши возможности, в выполнении ваших основных требований, весьма ограничены. Как вы понимаете, мы не против мира во всем мире, и всеобщего разоружения. Но это дело международной дипломатии. Таким же образом решать, когда нужно положить конец оккупации, ранее враждебных нам стран, и сколько нужно затратить средств на повышение социального благосостояния в нашей стране, должны президент и Конгресс. Амнистией для участвующих в беспорядках, должны заниматься городские власти. Вводить ли в школах курс философии и истории гностицизма, обязаны решать, специально для этого назначенные представители правительства. Что касается всеобщего выравнивания доходов и искоренения материализма, лицемерия и несправедливости…он пожал плечами. — Для этого нужно, по крайней мере, поправку в Конституции.
— Вы, однако, можете оказать немаловажное влияние на процесс достижения этих целей, — сказал Мармидон. — Например, вы можете пожертвовать определенную сумму в фонд Комитета Общественного Просвещения. Вы можете способствовать выдвижению на выборах достойных кандидатов и помочь финансировать кампанию. Вы можете разрешить прозелитам обращать в истинную веру ваших служащих. Вы можете прервать отношения с дельцами, все еще проявляющими упорство, — он распростер руки. — И, если вы сделаете это, дети мои, вы спасетесь от вечного проклятья.
— Ну, может быть. Хотя пастор Карслунд, из лютеранской церкви Святого Олафа, возможно, убеждал меня в обратном, — сказал Барни. — В любом случае, перечень слишком велик, чтобы провернуть все это за один день.
— Само собой, само собой, — Мармидона затрясло, так его переполняло рвение. — Мы достигнем поставленных целей постепенно, шаг за шагом. «Но пока в вас есть свет, вы можете быть детьми света». Таков единственный результат нашей сегодняшней беседы.
— Трудности в том, что вы хотите, чтобы аннулировали подписанные нами контракты, за которые мы уже получили аванс. Вы хотите, чтобы мы нарушили данное нами слово и подвели тех, кто нам доверяет…
Сказанное никак не подействовало на Мармидона. Он выпрямился во весь свой маленький рост, твердо посмотрел на нас и отчеканил:
— Эти воины Духа Святого требуют, чтобы вы прекратили производство снаряжения для армии, несущей угнетение другим странам. И полиции, несущей угнетение нашей стране. Сейчас мы не просим вас ни о чем большем. И не согласился ни на что меньшее. Данный вопрос — сне обсуждения.
— Понимаю. Ничего иного я от вас не ожидал. Но я хотел бы при свидетелях разъяснить вам ситуацию. Я хочу предостеречь вас.
Те, кто слышал эти слова, завертелись. Одни свистящим шепотом передавали услышанное другим. Я понял, что напряжение снова возрастает.
— Если используете насилие против тех, кто пришел сюда, чтобы просто выразить свой протест, — объявил Мармидон, — они либо обрушат на вас всю силу закона, либо окончательно убедятся, что закон есть выражение интересов крупных предпринимателей… которые, говорю вам, есть в свою очередь, порождение Сатаны.
— О, нет, нет, — ответил Барни. — Мы пониже сортом, хотите — верьте, хотите — нет. Но вы вторглись в чужие владения. Вы помешали нашей работе, как раз тогда, когда нам не хватает ни времени, ни рабочих рук. Мы обязаны выполнить вытекающие из контракта обязательства, и мы попытаемся сделать все от нас зависящее. Сейчас будет проводиться эксперимент. Он может оказаться опасным. Пожалуйста, ради вашей безопасности, очистите территорию предприятия…
Мармидон застыл:
— Если вы задумали изгнать нас с помощью несущих смерть заклинаний…
— Ничего подобного. Я точнейшим образом расскажу вам, что мы задумали. Мы намерены испробовать новую модель транспортировки жидкостей. Прежде чем внедрить его, мы обязаны удостовериться в его безопасности. Если система не выдержит испытания, те, у кого нет защиты, могут оказаться травмированы. — Барни возвысил голос (хотя мы знаем, что полицейские слухи и так ловят каждое слово). — Я приказываю и предупреждаю, я прошу вас. Прекратите вторжение, очистите собственность компании. В вашем распоряжении полчаса.
Мы повернулись и оказались внутри здания. Ушли с их глаз раньше, чем опять поднялся шум. И пока мы шли через зал, пока не достигли благословенной тишины главной алхимической лаборатории, слышали летящие вслед проклятия, насмешки, ругательства. Слышали звериный вой иоаннитов.
В лаборатории собрались отобранные Барни, из числа добровольцев, с дюжину ученых, техников и рабочих. Они сидели, курили, пили, сваренный на бузеновых горелках, кофе.
Негромок переговаривались. Когда мы вошли, они встретили нас тихими аплодисментами. Они наблюдали стычку по видеошару.
Я поискал глазами заведующего товарными складами, Айка Абрамса. Еще во время войны я знал его, как хорошего парня, и впоследствии предоставил ему работу на нашем предприятии.
— Все в порядке? — спросил я.
Он показал большой палец:
— Что касается меня, капитан, более чем готово. Я не могу ждать.
Мгновение я рассматривал его:
— Ты действительно готов применить ЭТО против этих людей?
У него стал такой вид, будто ему плюнули в лицо:
— А вы б не применили, будь в моем положении?
«В твоем, — подумал я, — а также в положении множества людей, но особенно — в твоем положении, Айк! Да!»
Будучи рационалистом, я питал отвращение иррациональной сущности гностицизма. Будь я набожным христианином, я мог бы предъявить церкви Иоаннитов длинный счет. Тут и ее претензии быть приемником всех прочих церквей, и отрицание всякого права этих церквей на дальнейшее существование. И еще в большей степени, вероятно, — эзотермизм иоаннитов, отрицающих, что Бог изливает свою милость на все человечество. И рационалист и верующий равно могли бы протестовать против извращения церковью иоаннитов Евангелия от Иоанна, не только самой мистической, но и самой прекрасной книги Святого Писания.
Но, если вы еврей, иоанниты вырывают из контекста и швыряют вам в лицо изречение: «Много есть в этом мире людей, которые не признают, что Иисус Христос явился к нам во плоти. Такой человек обманщик и антихрист». И вы бы поняли, что возрождается древний кошмар антисемитизма.
Чуть смутившись, я обернулся к Биллу Харди, нашему Главному Парацельсу. Он сидел, покачивая ногой, на лабораторном стуле.
— Сколько вы получили вещества? — спросил я.
— Около пятидесяти галлонов, — ответил Билл.
— Ого! Без всякой алхимии?
— Абсолютно без всякой. Чистая и честная реакция Берцелиуса. Допускаю, что нам просто повезло, что у нас в запасе было много исходных градиентов.
Я вспомнил устрашающий образчик этого средства, который был испытан при обсуждении плана и содрогнулся.
— Как это отзовется на Мадгарде?
— Ну, в департаменте производства… полным-полно всяких распоряжений. Например, от маслопроизводителя требуется принятия многих мер предосторожности против прогорклости. С процессом вы знакомы. Мешало, что вы не хотели, чтобы реакция была сперва проведена в пробирке, а потом с помощью симпатических чар получить сколько угодно тонн этого вещества. Правительство может попытаться взять под контроль популяцию скунсов в Западных штатах и… — он замолчал.
Вошла Джинни. Ее глаза блестели. Она держала волшебную палочку, словно меч Валькирии.
— Приступим, мальчики! — в ее голосе слышался лязг металла.
— Пойдемте, — Барни приподнял свое объемистое тело.
Вслед за ним мы пошли к контейнерам. Это были самые обычные одногаллонные канистры, такие, в каких продается жидкая краска. Но на воске, запечатавшем винтовое горло каждой канистры, была оттиснута печать Соломона, и я подсознательно ощутил, как напряжено поле сверхъестественных сил вокруг этих посудин. Казалось невозможным, чтобы ученым удалось погрузить их на тележку и вывести.
Вместе со мной в мой отдел вошли Айк и его команда.
Наспех смонтировали аппаратуру, которая тоже не производила особо внушительного впечатления. Честно говоря, это было спаянное на скорую руку чудовище: большой, работающий на бензине электрический генератор, в обрамлении катушек и пучков проводов. Для эксперимента иногда требуется больше энергии, чем способны дать заботливо экранированные силовые линии общего пользования.
Чтобы эта халтура заработала, мне пришлось снять с генератора магнитные экраны. Поэтому все, что мы сейчас имели — это куча железа. Никакими мерами и чарами в непосредственной близости от генератора не пахло. Айк, весь день пребывающий в своей стихии, взвалил на себя весь вес генератора и неуклюже потопал за мной следом. Он снова стал самим собой, протащил генератор через все залы и комнаты, и затормозил лишь поднявшись по лестнице.
Без сомнения, ему иногда хотелось, чтобы люди никогда не открывали способа воздействовать на сверхъестественные силы (влиять на них мы научились, вскоре после конца Бронзового века). Он не был ортодоксом. Его вера не запрещала ему использовать колдовство. Но не был он и реформатором, либо неохассистом. Он был иудаистом консервативного толка. То есть, мог использовать предметы, приведенные в повиновение в помощью колдовства кем-то другим. Но сам порождать чары не имел права. Нужно отдать ему должное, невзирая на это, и сам он работал успешно и пользовался уважением своих подчиненных.
Он ухитрился дотащить, никак не приспособленное к переноске устройство(вместе со всем добавочным оборудованием) до гаража. На плоской его крыше уже собрались все остальные. Джинни предстояло отправить канистры по назначению именно отсюда. Канистры покачиваясь в воздухе там, где их можно достать, создаваемые генератором искажения магнитного поля (ведь он железный).
Мы втащили его наверх. Затем осторожно установили возле светового люка. Барни обошел машину по кругу. Из-за генератора мы не могли подняться к нашим друзьям ни с помощью метлы, ни с помощью заклинаний. Пришлось подниматься по веревочной лестнице.
— Готовы? — спросил Барни. В тусклом тревожном свете на его лице поблескивали бусинки пота. Если наша затея окончится неудачей, отвечать за непредвиденные последствия придется ему.
Я проверил все соединения:
— Ну, никуда не отошло. Но дай мне сперва осмотреться.
Я подошел, к стоящей у низкого парапета, Джинни. Внизу мутным потоком бурлила толпа. Задирали вверх, исполненные ненависти, плакаты и лица. Они заметили парящие над ними контейнеры и поняли, что решающий момент близок. Склонившись над алтарем, что-то делал посвященный Мармидон.
Я понял, что он усиливает поставленное им защитное поле. До меня донеслись незнакомые слова:
— …Хелифомар, мабонсарун гоф ута эннус сацинос…
Молитва перекрывала угрюмое бормотание осаждающих.
Огни эльфов вспыхнули ярче. Насыщенный энергией воздух потрескивал, кипел. Пахло грозовым ветерком озона.
На губах моей любимой появилась слабая задумчивая улыбка.
— Как бы это понравилась Свертальфу, — сказала она.
Барни неуклюже подошел к нам:
— Можно начинать, и я дам им последний шанс…
Он прокричал те же предупреждения, что и прежде. В ответ раздались пронзительные вопли. В стену застучали объедки и камни.
— О'кей, — прорычал Барни. — Хватит задерживать.
Я шагнул назад, к генератору, и запустил мотор. Включил ток. Генератор запел, прерывисто задрожал. Я вздохнул отвратительный дым и стало радостно, хорошо, что мы не полагались на двигатели внутреннего сгорания. Мне приходилось видеть так называемые автомобили, они были построены около 1900 года, незадолго до полета первой метлы.
Поверьте мне, помещения, где хранятся автомобили, не надо называть музеями. Гораздо точнее — «Хранилища ужасной нелепицы».
Громкий голос Джинни отвлек мое внимание. Они отправляли канистры в предназначенное для них место. Я их уже не видел. Теперь, равномерно распределенные по всей площади, они плавали в десяти футах над толпой. Джинни взмахнула волшебной палочкой. Я щелкнул главным выключателем.
Нет, чтобы очистить принадлежащую «Источнику» территорию, мы не использовали бы колдовство… Ток, пройдя по обмотке генератора, породил такое магнитное поле, что в радиусе ста ярдов прекратилось действие что наших, что их чар.
Все приборы, которые могли быть повреждены, мы упрятали в помещение, обитое изнутри изолирующими материалом. Мы повторно предостерегли толпу, что проводим эксперимент с транспортировкой жидкостей, возможно, являющийся опасным. Ни одни закон не мог от нас требовать, чтобы мы добавили, что эти жидкости — находящиеся под большим давлением, намеренно испорченные нами консервы. Настолько испорченные, что готовы взорваться каждую секунду. И взорвутся, когда исчезнут силы, поддерживающие защитное поле.
На самом деле мы намеренно преувеличили опасность. Мы пытались свести на нет, по крайней мере, уменьшить вред, причиненного захватчикам. Ничего страшного в контейнерах не было. Может присутствовал слабенький токсикон, в такой слабой концентрации, что об этом и говорить не стоило.
Хотя… нормальное человеческое обоняние сочло бы ее достаточной, чтобы забить тревогу.
Просто безобидная смесь таких веществ, как: бутил-меркаптан, Масляная кислота, трупные запахи и ароматы гниения… М-да, у всей этой органики великолепная проникающая способность. И если хоть несколько капель попадет на кожу человека, вонь не исчезнет в течение недели, а то и двух.
Донесся первый истошный визг. Настала минута моего торжества. Затем нахлынула волна зловония. Я забыл одеть противогаз, забыл, что даже когда я человек, мой нос все же достаточно чувствителен. Одно слабое дуновение, и я задохнулся. Меня вырвало, содержимое моего желудка разлеталось по всей крыше. Запах, в котором смешалось вонь скунса, прогорклого масла, сгнившей спаржи… Это было гниение, гибель, это были колеса Колесницы Джагагорнаута, вымазанные лимбургским сыром… это было выше всякого выражения. Я едва смог натянуть на себя маску.
— Бедняга. Бедный Стив, — рядом стояла Джинни.
— Они убрались? — прошипел я.
— Да… Вместе с полицией. А с ними, похоже, и половина квартала.
Я вздохнул с облегчением. Была в нашем плане слабая точка: оппозиционеры не разбегаются, а возжелав наших жизней, вломятся в уже незащищенные двери. Узнав на собственном опыте, что мы им устроили, я теперь думал, что такое возможно. Свою задачу работники лаборатории выполнили лучше, чем сами надеялись.
Вряд ли нужно ожидать, что они захотят вернуться. Если тебя арестовали, или ты сложил голову за общее дело — ты герой, и твой пример вдохновляет всех прочих. Но, если ты просто-напросто сделался таким, что не можешь поговорить с лучшим другом (он не может приблизиться на расстояние слышимости), видимо, твоя борьба за общее дело закончилась неудачей…
Я схватил Джинни, прижал к себе и принялся целовать.
Черт, снова забыл о противогазе! Она распутала хоботы масок.
— Мне лучше пойти, пока эта гадость не разошлась по всему городу, надо уничтожить ее, — сказала Джинни. — Выключи свою машину и заэкранируй ее.
— А-а… да, — мне пришлось согласиться. — Мы намечали, что завод возобновит работу уже утром…
То одно обнаруживалось, то другое, но еще пару часов мы были заняты. Когда закончили, Барни раздобыл несколько бутылок, и до самого рассвета мы отмечали победу. Небо в восточной стороне вспыхнуло розовым заревом, и лишь тогда мы с Джинни, шатаясь и икая, взобрались в нашу метлу.
— Домой, Джеймс.
Нас обвевал прохладный ветер, высоко над головами разворачивался купол небес.
— Знаешь что? — сказал я через плечо. — Я люблю тебя.
— Мур-р, — она дотянулась, потерлась щекой о мое плечо.
Руки скользнули по моему телу.
— Бесстыжая девка, — сказал я.
— Предпочитаешь что-нибудь в другом роде?
— Ну, нет. Но могла бы и подождать немного. Я тут с тобой чувствую себя все более развратным с каждой минутой, и не имею никакой возможности удовлетворить похоть…
— О, возможность есть, — пробормотала она. — Даже на помеле. Забыл?
— Не забыл, Но, черт побери, здесь, как и на других воздушных линиях, вот-вот все будет запружено. Зачем, в поисках уединения, лететь несколько миль, когда у нас рядом есть великолепная спальня?
— Верно. Твоя идея мне нравится. Всего пятнадцать минут, и нам обеспечено уединение в собственном доме… прибавь пару, Джеймс.
Метла резко ускорила полет.
Меня переполняло счастье, и мое счастье была Джинни.
Она первая почуяла признаки сверхъестественного. Я понял лишь, что ее голова оторвалась от моих лопаток, руки отпустили мою талию, ногти сквозь рубашку вонзились в мое тело.
— Какого Молоха!
— Тс-с! выдохнула она.
Полет. Молчание. Легкий, но неприятный холодный ветер рассвета. Наконец она заговорила. Голос ее звучал напряженно, он был каким-то ослабевшим, растерянным:
— Уже некоторое время я чувствую что-то неладное.
Возбуждение и все такое… я об этом забыла.
У меня все дрогнуло внутри, как будто я готовился к превращению в волка. Чувства и сверхчувства стали ощупывать пространство. Колдовское умение у меня невелико.
Повседневная магия, плюс кое-что, полученное в армии, плюс чуточку более солидная инженерная подготовка. Но у человековолков есть еще и прирожденные инстинкты и знания.
Наконец я понял.
Вокруг веяло ужасом…
Помело устремилось вниз. Мы уже поняли, что ЭТО случилось в нашем доме.
Мы соскочили с метлы на газоне перед домом. Я повернул ключ, ворвался в дверь. В доме было темно.
— Вал! — закричал я. — Свертальф!
Замки не были выломлены, стекла целы. Мечи и камни, охранявшие проходы, по которым к нам могло проникнуть сверхъестественное, находились на прежнем месте. Но стулья были опрокинуты, вазы сбиты со столов и разбиты, стены, пол, ковры — вся квартира забрызгана кровью…
Мы вбежали в комнату Валерии. Когда же увидели, что малютка спокойно спит в своей кроватке, то обнялись и расплакались.
Наконец Джинни удалось заговорить:
— Где же Свертальф? Что случилось с ним?
— Я поищу! Он совершил подвиг.
— Хорошо, — Джинни вытерла глаза.
Она оглядела царящий в детской беспорядок. Взгляд ее сделался жестоким.
— Почему она не проснулась? — спросила она голосом, какого я раньше никогда не слышал.
Я уже начал поиск. Свертальф нашелся на кухне. Линолеум был залит кровью. У кота переломаны кости, разорвана шкура, распорото брюхо. И все же он с хрипом вздыхал и выдыхал воздух. Я не успел рассмотреть, какие у него повреждения, как раздался пронзительный крик Джинни. Я галопом помчался обратно.
Она держала ребенка на руках. Из-под спутанных золотоволосых локонов тускло и тупо глядели голубые глаза.
Лицо Джинни так осунулось, что казалось кости скул сейчас порвут кожу.
— С ней что-то случилось, — сказала Джинни. — Не знаю что, но случилось…
Я постоял мгновение, чувствуя, как вдребезги разлетается Вселенная. Потом я шагнул в туалет. Там темно, а мне сейчас нужна темнота. Сорвал с себя одежду пустил в ход фонарик. Превратившись, подбежал к ним. Нос волка впитывал запахи. Я сел на задние лапы и взвыл.
Джинни выронила то, что держала.
И пока я совершал обратное превращение, она неподвижно стояла возле кровати.
Превратившись, я сказал:
— Я позвоню в полицию, — я не узнал собственного голоса.
— Это не Вал. Это вообще не человек…
Глава 23
Я не могу вспомнить в подробностях, что происходило в течение нескольких следующих часов.
К полудню мы оказались в моем рабочем кабинете.
Начальник местной полиции почти сразу понял, что дело выходит за пределы его компетенции, и убедил нас известить ФБР. Работники Бюро тщательно, дюйм за дюймом, обследовали дом и весь участок. Лучшее, что мы могли сделать — не путаться у них под ногами. Я сидел на кровати — Джинни на краю вращающегося стула. Время от времени кто-то из нас вскакивал, ходил по кругу, произносил какую-то бессмыслицу и падал обратно. Густо висел туман табачного дыма. Пепельница переполнилась окурками. В голове было пусто. Взгляд Джинни был глубоко обращен в глубь себя. В окнах — солнечный свет, трава, деревья. Все это теперь казалось нереальным.
К полудню мы оказались в моем рабочем кабинете.
Начальник местной полиции почти сразу понял, что дело выходит за пределы его компетенции, и убедил нас известить ФБР. Работники Бюро тщательно, дюйм за дюймом, обследовали дом и весь участок. Лучшее, что мы могли сделать — не путаться у них под ногами. Я сидел на кровати — Джинни на краю вращающегося стула. Время от времени кто-то из нас вскакивал, ходил по кругу, произносил какую-то бессмыслицу и падал обратно. Густо висел туман табачного дыма. Пепельница переполнилась окурками. В голове было пусто. Взгляд Джинни был глубоко обращен в глубь себя. В окнах — солнечный свет, трава, деревья. Все это теперь казалось нереальным.