Страница:
Наше бедное старое ФБР! Оно понятия не имело, что имеет дело с Джинни, и нельзя принимать в расчет лишь уровень образования и наличие оборудования. У нее, помимо этого был Талант!
Она подала сигнал, и я выскользнул в окно.
Ночной воздух был сырой, промозглый. На газоне, в колдовском сиянии уличных фонарей, блестела роса. Я услышал воющее рычание собаки. Вероятно, она почуяла запах моего плаща. И, несомненно, весь наш участок находится под наблюдением… Да, мое колдовское зрение тут же обнаружило прячущегося в тени фонаря Святого Эльма, по ту сторону дороги, какого-то мужчину. Я старался шлепать, как можно быстрее и тише. Шел посредине мостовой. Так меньше вероятности, что меня засечет подлец-караульный или сработает сторожевое поле.
Пройдя несколько кварталов, я оказался на безопасном расстоянии — возле местной школы. Свернув, я спрятал плащ-невидимку на помойке, неподалеку от спортивной площадки. Теперь я мог идти открыто, ничем не примечательный законопослушный обыватель, направляющийся куда-то по своим делам. Ночь близилась к концу, следовало позаботиться, чтобы меня не узнал кто-нибудь из прохожих.
Из первой же телефонной будки я позвонил в дом Барни Стурласона. он сказал, чтобы я пришел к нему прямо сейчас.
Такси я брать не стал, предпочел маршрутный ковер, ибо понимал, что, затерявшись в толпе пассажиров, легче остаться неузнанным. На ковре я и добрался.
Барни открыл дверь. Прихожая была освещена. Желтый свет падал на широкие плечи Барни.
Он тихо присвистнул:
— Я понимаю, что тебе лучше побыть сегодня дома, подстригая кустарник. Но, Стив, ты выглядишь так, будто наступил конец света. Что случилось?
— Твои семейные не должны нас слышать, — сказал я.
Он тут же развернулся на каблуках и провел меня в кабинет. Толкнув меня к обитому кожей креслу, Барни запер дверь, налил две здоровые порции шотландского виски, и наконец сам опустился в кресло напротив меня.
— Итак?
Я рассказал ему. Никогда прежде на его лице не приходилось видеть мне подобной боли.
— Нет, нет… — шептал он.
Затем он встряхнулся, как медведь, готовящийся кинуться в драку, и спросил:
— Что я могу для вас сделать?
— Прежде всего, одолжи мне метлу.
— Постой… Я чувствую, что ты действуешь опрометчиво.
Куда ты задумал отправиться?
— Я собираюсь лететь в Силоам и выяснить там все, что удастся.
— Я так и думал, — Барни зашевелился, кресло скрипело под его весом. — Стив, это не шуточки. Силой проникнуть в кафедральный собор иоаннитов… Наверное, попытаться выбить признание у какого-нибудь священника… Нет. Ты только накличешь новые беды на ваши головы. И это тогда, когда Джинни нуждается в каждой крохе твоих сил и возможностей.
Пусть следствие ведет ФБР. Там работают профессионалы.
Допустим, улики действительно существуют. Гоняясь за ними, ты их, скорее всего, попросту уничтожишь. Взгляни фактам в лицо, и ты придешь к тому самому заключению… — Барни внимательно поглядел на меня. — Добавь к этому моральные соображения. Ты не согласен, когда вчерашняя толпа пыталась настоять на своем праве устанавливать свои собственные законы. Претендуешь на то, что у тебя есть такое право?
Я сделал маленький глоток, прислушиваясь к ощущению.
Виски приятно обожгли горло.
— У нас с Джинни было время все обдумать, — сказал я. — Мы знали, что ты будешь возражать. Но не мешай. Я им покажу, где раки зимуют. Не хочу, чтобы это звучало драматически, но разве может с нами случиться что-нибудь худшее? Добавь любое число к бесконечности, сколько угодно… — мне пришлось остановиться, чтобы сделать еще глоток, — и ты получишь ту же самую бесконечность. Насчет того, что у ФБР больше возможностей… Мы не собираемся метаться, словно бык на арене — лишь бы что-нибудь сделать. Поверь, что мозги у нас тоже есть. Наверняка, Бюро уже давным-давно имеет своих агентов среди иоаннитов, досье на лидеров церкви и так далее, все, что полагается в таких случаях. Но вспомни, как несколько лет назад проходило судебное разбирательство преступлений другой церкви. Помнишь ее аббревиатуру ХСУА? В обвинительном заключении, предъявленном церкви Генеральным прокурором, не нашлось ни единого веского доказательства. И это несмотря на то, что они открыто отрицали и традиции и законы Америки.
— Иоанниты широко проповедуют свои взгляды, — сказал Барни. — Черт возьми, я и сам согласен с некоторыми их утверждениями! Наше общество сделалось слишком мирским, слишком любящим жизненные блага! Все слишком заняты делением долларов и погоней за наслаждениями. Все увлечены сексом, и ни у кого нет времени на любовь. Огрубелые, бессердечные люди не обращают никакого внимания на неимущих…
— Барни! — рявкнул я. — Ты пытаешься отвлечь меня, расхолодить, но это у тебя не пройдет. Либо ты поможешь тут же, либо я получу то, что мне нужно, но в другом месте…
Он вздохнул, нащупал трубку в кармане своего твидового жилета и принялся набивать ее:
— О'кей. Продолжай. Если мой друг не может найти защиты от незаконных… от ведущих к гибели действий руководителей иоаннитов, разве это не доказательство, что иерархия этой церкви служит дьяволу? Или, может, они просто ничего не знают?
— Гностики хвастают, что обладают, никому более неподвластными силами и знаниями. Каким-то образом они привлекают на свою сторону все больше людей. И все ближе подводят страну к социальным потрясениям, ведущим к …
Ладно. Главное, вот что — кто еще кроме них может быть связан с тем, что случилось? Возможно даже, они ввязались в это дело непреднамеренно. Полагаю, было именно так. Но с тем, что случилось они связаны, — я наклонился к нему. — Послушай, Барни. Сверкающий Нож признал, что торопиться с расследованием он не будет. А Вашингтон придержит на привязи эту свору еще крепче, чем хочет сам Нож. Нет сомнения, завтра он разошлет агентов расспросить иоаннитов. И, как водится, ничего не узнает. Чтобы получить ордер на обыск в церкви, нужно иметь очень веское доказательство. Особенно, если так много людей верят, что эта церковь несет им последнее Слово Божье. И опять-таки, особенно если весь храм представляет собой лабиринт, секрет которого знают лишь посвященные различных степеней. Ну, а если кому-нибудь удастся произвести обыск, что он выяснит? Тут не какая-нибудь заурядная задача. Обычные тесты на наркоманию и тому подобное, не применимы. А будь я Верховный Агент Зефира, я бы сам пригласил фэбээровцев. Пусть смотрят, где им угодно. Всюду, где это допустимо с религиозной точки зрения. Что ему это стоит.
— А чего ты можешь добиться? — вопросом ответил Барни.
— Вероятно, ничего., Но я намерен действовать сейчас, а не через неделю. И ни законы, ни общественное мнение меня не остановят. У меня есть кое-какие особые способности, и есть опыт борьбы со злом. И еще — они меня не ждут. И, чтобы закончить наш спор, если там есть, что искать, то лучшие шансы найти — это у меня.
Барни, нахмурясь, разглядывал меня.
— Что касается моральной стороны дела, — сказал я. — Ты, может быть, и прав. С другой стороны, я не собираюсь зверствовать, словно мнимый Агент особого назначения, супердетектив Ви-Ноль-Ноль. И, несмотря на все опасения Сверкающего Ножа, я честно не понимаю, как могу спровоцировать серьезно вторжение со стороны Нижнего Мира.
Это вызвало бы вмешательство Всевышнего, а Враг не пойдет на открытое столкновение. Что хуже, Барни, незаконное вторжение в чужие владения… может быть, осквернение святынь… или оставленный в аду ребенок?
Он с маху поставил стакан на край стола.
— Ты прав, — вырвалось у него, и с удивлением захлопал глазами. — Кажется я разбил дно у этого стакана…
— Закончили. Мне пора.
Мы встали вместе.
— Нужно тебе оружие? — предложил Барни.
Я покачал головой:
— Давай не будем впутываться в уголовщину. Против того, с кем мне придется столкнуться, оружие, вероятно, не поможет.
Мне показалось, что незачем ему объяснять, что за пазухой у меня спрятан охотничий нож, а когда я превращусь в волка, оружия у меня полная пасть.
— Ах, да, — сказал я, — договоримся, чтобы все было ясно.
Я был у тебя. Без сомнения, это может быть установлено, если хорошо постараться, но, взяв у тебя метлу, снова исчез неизвестно куда.
Он кивнул головой и сказал:
— Верю, что тебя ждет удача. Мое помело не такое быстрое, как какая-нибудь спортивная модель, зато этот летит почти бесшумно. Я отрегулировал его только вчера, — он постоял мгновение, размышляя. Сквозь окна сочилась тишина, темень. — Тем временем я тоже начну изыскивать. Вим Харди…
Янис Вензель, он работает в библиотеке. А как насчет профессора Грисволда из университета?.. Я найду и еще людей, способных держать язык за зубами. Тех, кто с радостью захочет нам помочь и готов нести любую ответственность. По крайней мере, мы соберем все незасекреченные данные, относящиеся к Нижнему Континууму. Может быть, добудем что-то из засекреченного. Мы сможем составить уравнения, выделим сведения, предположительно относящиеся к решению нашей проблемы. Потом пропустим весь массив через вычислительную машину и отсеем неработоспособные идеи. Ну, я приступлю к работе прямо сейчас…
Что можно сказать такому парню? Только «Спасибо!»
Она подала сигнал, и я выскользнул в окно.
Ночной воздух был сырой, промозглый. На газоне, в колдовском сиянии уличных фонарей, блестела роса. Я услышал воющее рычание собаки. Вероятно, она почуяла запах моего плаща. И, несомненно, весь наш участок находится под наблюдением… Да, мое колдовское зрение тут же обнаружило прячущегося в тени фонаря Святого Эльма, по ту сторону дороги, какого-то мужчину. Я старался шлепать, как можно быстрее и тише. Шел посредине мостовой. Так меньше вероятности, что меня засечет подлец-караульный или сработает сторожевое поле.
Пройдя несколько кварталов, я оказался на безопасном расстоянии — возле местной школы. Свернув, я спрятал плащ-невидимку на помойке, неподалеку от спортивной площадки. Теперь я мог идти открыто, ничем не примечательный законопослушный обыватель, направляющийся куда-то по своим делам. Ночь близилась к концу, следовало позаботиться, чтобы меня не узнал кто-нибудь из прохожих.
Из первой же телефонной будки я позвонил в дом Барни Стурласона. он сказал, чтобы я пришел к нему прямо сейчас.
Такси я брать не стал, предпочел маршрутный ковер, ибо понимал, что, затерявшись в толпе пассажиров, легче остаться неузнанным. На ковре я и добрался.
Барни открыл дверь. Прихожая была освещена. Желтый свет падал на широкие плечи Барни.
Он тихо присвистнул:
— Я понимаю, что тебе лучше побыть сегодня дома, подстригая кустарник. Но, Стив, ты выглядишь так, будто наступил конец света. Что случилось?
— Твои семейные не должны нас слышать, — сказал я.
Он тут же развернулся на каблуках и провел меня в кабинет. Толкнув меня к обитому кожей креслу, Барни запер дверь, налил две здоровые порции шотландского виски, и наконец сам опустился в кресло напротив меня.
— Итак?
Я рассказал ему. Никогда прежде на его лице не приходилось видеть мне подобной боли.
— Нет, нет… — шептал он.
Затем он встряхнулся, как медведь, готовящийся кинуться в драку, и спросил:
— Что я могу для вас сделать?
— Прежде всего, одолжи мне метлу.
— Постой… Я чувствую, что ты действуешь опрометчиво.
Куда ты задумал отправиться?
— Я собираюсь лететь в Силоам и выяснить там все, что удастся.
— Я так и думал, — Барни зашевелился, кресло скрипело под его весом. — Стив, это не шуточки. Силой проникнуть в кафедральный собор иоаннитов… Наверное, попытаться выбить признание у какого-нибудь священника… Нет. Ты только накличешь новые беды на ваши головы. И это тогда, когда Джинни нуждается в каждой крохе твоих сил и возможностей.
Пусть следствие ведет ФБР. Там работают профессионалы.
Допустим, улики действительно существуют. Гоняясь за ними, ты их, скорее всего, попросту уничтожишь. Взгляни фактам в лицо, и ты придешь к тому самому заключению… — Барни внимательно поглядел на меня. — Добавь к этому моральные соображения. Ты не согласен, когда вчерашняя толпа пыталась настоять на своем праве устанавливать свои собственные законы. Претендуешь на то, что у тебя есть такое право?
Я сделал маленький глоток, прислушиваясь к ощущению.
Виски приятно обожгли горло.
— У нас с Джинни было время все обдумать, — сказал я. — Мы знали, что ты будешь возражать. Но не мешай. Я им покажу, где раки зимуют. Не хочу, чтобы это звучало драматически, но разве может с нами случиться что-нибудь худшее? Добавь любое число к бесконечности, сколько угодно… — мне пришлось остановиться, чтобы сделать еще глоток, — и ты получишь ту же самую бесконечность. Насчет того, что у ФБР больше возможностей… Мы не собираемся метаться, словно бык на арене — лишь бы что-нибудь сделать. Поверь, что мозги у нас тоже есть. Наверняка, Бюро уже давным-давно имеет своих агентов среди иоаннитов, досье на лидеров церкви и так далее, все, что полагается в таких случаях. Но вспомни, как несколько лет назад проходило судебное разбирательство преступлений другой церкви. Помнишь ее аббревиатуру ХСУА? В обвинительном заключении, предъявленном церкви Генеральным прокурором, не нашлось ни единого веского доказательства. И это несмотря на то, что они открыто отрицали и традиции и законы Америки.
— Иоанниты широко проповедуют свои взгляды, — сказал Барни. — Черт возьми, я и сам согласен с некоторыми их утверждениями! Наше общество сделалось слишком мирским, слишком любящим жизненные блага! Все слишком заняты делением долларов и погоней за наслаждениями. Все увлечены сексом, и ни у кого нет времени на любовь. Огрубелые, бессердечные люди не обращают никакого внимания на неимущих…
— Барни! — рявкнул я. — Ты пытаешься отвлечь меня, расхолодить, но это у тебя не пройдет. Либо ты поможешь тут же, либо я получу то, что мне нужно, но в другом месте…
Он вздохнул, нащупал трубку в кармане своего твидового жилета и принялся набивать ее:
— О'кей. Продолжай. Если мой друг не может найти защиты от незаконных… от ведущих к гибели действий руководителей иоаннитов, разве это не доказательство, что иерархия этой церкви служит дьяволу? Или, может, они просто ничего не знают?
— Гностики хвастают, что обладают, никому более неподвластными силами и знаниями. Каким-то образом они привлекают на свою сторону все больше людей. И все ближе подводят страну к социальным потрясениям, ведущим к …
Ладно. Главное, вот что — кто еще кроме них может быть связан с тем, что случилось? Возможно даже, они ввязались в это дело непреднамеренно. Полагаю, было именно так. Но с тем, что случилось они связаны, — я наклонился к нему. — Послушай, Барни. Сверкающий Нож признал, что торопиться с расследованием он не будет. А Вашингтон придержит на привязи эту свору еще крепче, чем хочет сам Нож. Нет сомнения, завтра он разошлет агентов расспросить иоаннитов. И, как водится, ничего не узнает. Чтобы получить ордер на обыск в церкви, нужно иметь очень веское доказательство. Особенно, если так много людей верят, что эта церковь несет им последнее Слово Божье. И опять-таки, особенно если весь храм представляет собой лабиринт, секрет которого знают лишь посвященные различных степеней. Ну, а если кому-нибудь удастся произвести обыск, что он выяснит? Тут не какая-нибудь заурядная задача. Обычные тесты на наркоманию и тому подобное, не применимы. А будь я Верховный Агент Зефира, я бы сам пригласил фэбээровцев. Пусть смотрят, где им угодно. Всюду, где это допустимо с религиозной точки зрения. Что ему это стоит.
— А чего ты можешь добиться? — вопросом ответил Барни.
— Вероятно, ничего., Но я намерен действовать сейчас, а не через неделю. И ни законы, ни общественное мнение меня не остановят. У меня есть кое-какие особые способности, и есть опыт борьбы со злом. И еще — они меня не ждут. И, чтобы закончить наш спор, если там есть, что искать, то лучшие шансы найти — это у меня.
Барни, нахмурясь, разглядывал меня.
— Что касается моральной стороны дела, — сказал я. — Ты, может быть, и прав. С другой стороны, я не собираюсь зверствовать, словно мнимый Агент особого назначения, супердетектив Ви-Ноль-Ноль. И, несмотря на все опасения Сверкающего Ножа, я честно не понимаю, как могу спровоцировать серьезно вторжение со стороны Нижнего Мира.
Это вызвало бы вмешательство Всевышнего, а Враг не пойдет на открытое столкновение. Что хуже, Барни, незаконное вторжение в чужие владения… может быть, осквернение святынь… или оставленный в аду ребенок?
Он с маху поставил стакан на край стола.
— Ты прав, — вырвалось у него, и с удивлением захлопал глазами. — Кажется я разбил дно у этого стакана…
— Закончили. Мне пора.
Мы встали вместе.
— Нужно тебе оружие? — предложил Барни.
Я покачал головой:
— Давай не будем впутываться в уголовщину. Против того, с кем мне придется столкнуться, оружие, вероятно, не поможет.
Мне показалось, что незачем ему объяснять, что за пазухой у меня спрятан охотничий нож, а когда я превращусь в волка, оружия у меня полная пасть.
— Ах, да, — сказал я, — договоримся, чтобы все было ясно.
Я был у тебя. Без сомнения, это может быть установлено, если хорошо постараться, но, взяв у тебя метлу, снова исчез неизвестно куда.
Он кивнул головой и сказал:
— Верю, что тебя ждет удача. Мое помело не такое быстрое, как какая-нибудь спортивная модель, зато этот летит почти бесшумно. Я отрегулировал его только вчера, — он постоял мгновение, размышляя. Сквозь окна сочилась тишина, темень. — Тем временем я тоже начну изыскивать. Вим Харди…
Янис Вензель, он работает в библиотеке. А как насчет профессора Грисволда из университета?.. Я найду и еще людей, способных держать язык за зубами. Тех, кто с радостью захочет нам помочь и готов нести любую ответственность. По крайней мере, мы соберем все незасекреченные данные, относящиеся к Нижнему Континууму. Может быть, добудем что-то из засекреченного. Мы сможем составить уравнения, выделим сведения, предположительно относящиеся к решению нашей проблемы. Потом пропустим весь массив через вычислительную машину и отсеем неработоспособные идеи. Ну, я приступлю к работе прямо сейчас…
Что можно сказать такому парню? Только «Спасибо!»
Глава 25
Похоже, это было вполне в характере церкви иоаннитов.
Свой кафедральный собор (единственный на весь Верхний Средний Запад) они воздвигли не в Чикаго, Милуоски или в каком-нибудь городе вообще, а в совершенно пустынном месте.
Даже от нашего скромного городка его отделяло миль сто.
Местоположение собора олицетворяло и символизировало отношение гностиков к этому миру, как ко злу. И идея спасения с помощью тайных ритуалов и оккультных знаний…
В отличие от петристского христианства, христианство иоаннитов само не придет к вам. Оно возводит лишь маленькие угрюмые часовни, размером едва ли больше тех будок, в которых стоят караульные. Вы сами должны прийти к христианству иоаннитов.
Вызов такого рода кажется очевидным, и поэтому, подумал я, он, вероятно, неверен. Все, что относится к гностицизму, всегда на самом деле иное, чем кажется. Вероятно, так много народу и тянется к иоаннитам в наши дни, что он весь состоит из загадок. Под одной маской у него обнаруживается другая, а внутри лабиринта — другой. Традиционные церкви создали простую и ясную теологию. Эти церкви четко определяют смысл своих мистерий (хотя тут нужно отметить общеизвестное — что смертные, то есть мы — не могут постичь все проявления Всевышнего). Они заявляют, что, поскольку этот мир дан нам Создателем, значит, в своей основе он добрый, хороший мир.
Многие его недостатки вызваны человеком, и наш долг стремиться к совершенствованию.
Все это слишком неромантично. А иоанниты апеллируют к мечтам и грезам человека, к ребенку, всегда сидящему внутри нас. Они обещают, что, познав тайну, человек станет всемогущим. А одна часть этой тайны — отрицание этого общества.
Я относился к этому утверждению с высокомерной насмешкой, но в то же время… верил, что в нем есть большая доля правды. Однако, чем больше я размышлял, тем меньше мне казалось, что это утверждение что-нибудь объясняет.
У меня было время и желание подумать. Я летел в ночи, над головой столь же далеких огней деревень и ферм. Вокруг свистел, делавшийся все холоднее, воздух. Он насквозь пронизывал меня. Теперь я понимал, как мало знаю, как был ленив в учебе, не ленился лишь получать стипендию. Ноя начал понимать и другое. Факты, уже забытые мной, всплывали в памяти и начали складываться в единую картину. Я чувствовал, что скоро будут пронимать больше. Я летел и мрачно размышлял о том, что мне известно о церкви иоаннитов.
Был ли это просто идиотский культ, появившийся то ли два, то ли три поколения назад? Культ, взывавший к чему-то, глубоко погребенному в душе человека Запада? Или он действительно так древен, как утверждают иоанниты — основан самим Христом.
Другие церкви отрицали это. Само собой, католиков, ортодоксов и протестантов — нельзя рассматривать, как единую общность петристов. Но общеизвестное мнение, грубо говоря, их такой общностью, в общем-то, считало. Эти церкви одинаково интерпретировали слова, с которыми Иисус обращался к своим ученикам. Они все признавали особо важную роль, которую играл Петр. Хотя, разумеется, между ними были разногласия (включая вопросы о старшинстве Апостоллов), все они совершенно одинаково признавали Двенадцать учеников Иисуса.
И еще… и еще… Эти странные слова в последней части Евангелия от Иоанна:
"Тогда Петр, обернувшись, увидел, что ученик, которого Иисус любил больше других, следует за ним. И когда была вечерня, он бросился на грудь ему и спросил:
— Господи, который из нас предаст тебя?
Петр, видя это, сказал Иисус:
— Господи, что будет с этим человеком?
Иисус сказал ему:
— Если я хочу, чтобы он ждал, пока я приду, что тебе в этом? Следуй за мной…
Затем начали ученики все говорить друг другу:
— Собратья, этот ученик не умрет.
Однако, Иисус не сказал ему, что он не умрет, но…
— Если я хочу, чтобы он ждал, пока я приду, что тебе в этом? Это ученик, который свидетельствует об этом, и написал это. И мы знаем, что его свидетельство истинно…"
Мне были непонятны эти слова, и я все же не уверен, что их понимают и ученые-библеисты (безотносительно к тому, что сами они утверждают). Конечно, именно на этом направлении возникает легенда, что Господь наш чего-то совершил, что никто, кроме Иоанна, не знал. Совершали что-то, о чем не поведал другим церквам-петристским и схожим с ними. Это деяние в конце концов станет известно людям и поведет человека к новому помыслу Божьему. Возможно, нынешний культ иоаннитов целиком и полностью зародился в текущем столетии.
Но иоанниты трубят, что этот культ тайно существовал уже 2000 лет.
Это утверждение почти неизбежно ассоциируется с миром потустороннего. Гностицизм, меняя название, существовал издавна. И всегда считался еретическим течением. В своей первоначальной форме (вернее — формах) он представлял собой попытку растворить христианство в мешанине тайных восточных культов, неоплатонизме и колдовстве. Предание возводит его возникновение к Симону-магу, упоминавшемуся в Восьмой главе Библии, и воспоминания о котором приводят ортодоксов в неподдельный ужас.
Современный иланнизм обрел сомнительную часть, воскресив это древнее, от зари времен, религиозное течение, и прокламирует, что оно не было ошибкой, а напротив, несло людям высшую истину. Собственно, Симон-маг не был извратителем Библии и религии, а пророком.
Насколько вероятно, что все это правда? Может быть, действительно, мир состоит на пороге царства Любви? Не знаю.
Откуда я мог знать? Но, поразмыслив (причем петристская церковь сыграла неменьшую роль, чем мои эмоции), я решил, что учение иоаннитов — ложь. То, что иоаннитизм приобрел такое широкое распространение, я просто отнес за счет столь свойственных для человека тяги к иррациональному.
Так же просто община правдоискателей, исполняющая свои ритуалы и предающаяся различным размышлениям там, где им ничто не помешает! Община притягивает пилигримов, которые нуждаются в крове, заботе и пище. В том же нуждаются священники, псаломщики и другие. Храму (это более точное название, чем «Кафедральный собор», но иоанниты настаивают на соборе, чтобы подчеркнуть то, что они являются христианами) необходимы денежные поступления. Как правило, поступают значительные пожертвования, и эти деньги оказываются в умелых руках. Зачастую вокруг первоначально уединенного храма вырастает целый город. Так возник и Силоам, куда я направлялся.
Просто. Банально. Почему у меня возбуждают беспокойство сведения, известные любому читателю ежедневной прессы?
Может, я размышляю над этим просто, чтобы не думать о Валерии? Нет. Чтобы как можно лучше разобраться в том, что бесконечно туманно и запутано.
Что-то там еще, что-то там за этим кроется… Неужели мне это не кажется, неужели я начал понимать их? Но, если и так, то что именно я начал понимать? Я подумал о нетерпимости иоаннитов. О бунтах и мятежах, вечно устраиваемых иоаннитами. Я вспомнил, как они откровенно признают, что их адепты повелевают силами, о которых и вообразить трудно, и о том, что с каждым годом им открывается все больше в этой области.
Я вспомнил рассказы отступников, не продвинувшихся до высших ступеней прежде, чем они успели пережить нечто, что стало их отпугивать. Не было ничего беззаконного, аморального или вообще волнующего. Нечто непривлекательное, недоброе, тоскливое. Нечто не заслуживающее внимания, что отрицают или не замечают люди, не принадлежащие к иоаннитам.
Я думал о теологии гностиков. Вернее, той ее части, что они не скрывали. Какая-то ужасная смесь апокалиптического откровения и логики.
Иоанниты отождествляли своего Демиурга с Богом Ветхого Завета, и с Сатаной.
Я подумал об Антихристе…
Но тут меня не хватило. Слишком мало, как я уже говорил, я знал о таких вещах. Пришлось остановиться на том, что думать об этом бесполезно. Ибо Всемогущий может действовать множеством способов.
***
Где-то далеко, чуть ли не на другом краю прерии, замерцали огни. Я был рад, что полет близится к концу. А что дальше случиться — неважно. Хватит с меня размышлений.
Силоам — обычные улицы, обычные дворы и дома. Под Главной аэролинией, возле границы города, написано:
«НАСЕЛЕНИЕ 5240 ЧЕЛОВЕК».
Другая вывеска возвещала, что члены клуба Львов встречаются по вечерам в ресторане «Котел кобольта».
В городе имелось с пару маленьких предприятий, Муниципалитет, начальная и средняя школы, пожарная часть, порядком замусоренный парк, гостиница. И большое количество заправочных станций, чем необходимо.
В деловой части города находились универсальные магазины, одно-два кафе, банк, клиника, кабинеты дантистов, аптека… Все как обычно в Америке.
Эта невзрачность подчеркивала, насколько чуждо все остальное. Хотя близилась полночь, в городе было, как в могиле. Улицы пустынны, никто не прогуливался, не шел, взявшись за руки, не было молодых пар. Кое-где виднелись редкие полицейские метлы. И лишь один кто-то, закутанный в мантию, с капюшоном на голове, медленно брел вдоль улицы.
Дома отгородились друг от друга и от остального мира, закрытыми ставнями. Горожане спали. А где-то не спали, там, вероятно, не смотрели в хрустальный шар, не играли в карты, не пили спиртное и не занимались любовью. Скорее всего, они молились или штудировали свои книги в надежде достичь более высокой религиозной степени, овладеть большими знаниями и мощью, обеспечить спасение своей души.
В центре города стоял кафедральный собор. Он возвышался над окружающими коробками вспомогательных строений.
Возвышался над городом и равниной. Ничего гнусного, преступного в этой картине не было. Ровные, белые, как слоновая кость, стены поднимались все выше и выше, а над ними — огромный купол. Издали окна походили на ногти. И на каждом этаже один ряд окон. Но затем я увидел еще два мозаичных, каждое в полфасада, окна. Мрачными тонами на них были изображены тревожащие душу рисунки. На западном окне Сандала Эмандала — священный символ буддистов. Но восточном — Окно Божье. На западной же стороне вздымалась одинокая башня. На фотографиях она не производила внушительного впечатления, но теперь было видно — она едва достигала звезд.
На стенах собора играли огни, окна тускло светились. Я услышал молитвенное песнопение. Откуда-то, как из-под толщи льда, доносились мужские голоса. С ними переплетались голоса женщин. Мелодия была мне незнакома. А слова… Нет на Земле такого языка.
— …Хельфист Аларита арбар ионите мелихо тарасунт ганадос тепрура маряда селисо…
Мелодия звучала так громко, что ее было слышно, наверное, и на окраинах города. И она была нескончаемой. Хор пел беспрерывно. Всегда под рукой были священники, прислужники, псаломщики, пилигриммы, всегда под рукой, чтобы заменить усталого певца или певицу. Любого и любую из участников хора. Мне стало не по себе, как подумал, что дни и ночи напролет людям приходится слушать гимны. Если человек живет в Силоаме, пусть даже не иоаннит, вероятно, его сознание скоро перестанет воспринимать пение. Но разве не будут постоянно проникать эти звуки в его думы, сны, грезы. Наконец в саму душу?
Я не мог объяснить, что я сейчас чувствовал. Словами этого не выразишь. Но с каждым ярдом ощущение делалось все сильнее. Ощущение враждебности… или истины, которую я просто не способен воспринять?
Привратник в воротах был приятным на вид молодым человеком. Волосы, как пакля, и голубые глаза. Такое в этих краях дружелюбие, таких американцев любил описывать Уолт Уитмен.
Я припарковал метлу (участок был огромен, пуст, погружен во тьму), подошел к нему и спросил, можно ли войти.
Мгновение он рассматривал меня, потом небрежно сказал:
— Вы не причастник, не так ли?
— Н-нет, я был несколько ошеломлен.
Он захихикал:
— Да разве я знаю… Мне чего? Подождем, когда они закончат молиться Марии, потом войдем.
— Извините, я…
— Все, ладно. Веди себя тихо, никто ничего не заподозрит. В теории ты все равно проклят. Сам-то я в это не верю. Знаешь, чего я думал? Моя девушка — методистка.
Священники тянут волынку, не разрешают мне жениться на ней.
Но все равно не поверю, что ей гореть в аду…
Тут он понял, что слишком распустил язык:
— Чего это ты явился так поздно? — спросил он. — Туристы обычно бывают у нас в дневное время.
Я решил, что он не принял обет, просто вольнонаемный. И не более фанатичен, чем обычный христианин. Короче говоря, принадлежит к тому большинству, какое есть в любой организации, в любой стране.
Я был готов к такому вопросу и ответил:
— Я путешествую по делам. Получил указание посетить ваш город сегодня рано утром. Задержался и прилетел сюда только сейчас. Ваш хор так знаменит, что не хотелось бы упускать случая прослушать его.
— Спасибо, — он протянул мне брошюру. — Правила знаешь?
Входить и выходить только через главный вход. Знаешь место в Языческом… э-э… Туристическом пределе. Не шуметь, не фотографировать. Когда захочешь уйти, иди тихо тем же путем, которым пришел.
Я кивнул и пошел к двери. Замощенный двор, на нем вспомогательные здания, выстроившиеся квадратом вокруг собора. Там, где здания не соединялись впритык, между ними поднимались стены, оставляя лишь три прохода. Ворота в них были закрыты на проволоку. Учрежденческие, жилые, складские здания выглядели одинаково. Точнее — однообразно. Кое-где виднелись фигуры неспешно идущих куда-то людей. Мужчин трудно было отличить от женщин. И на тех, и на других — были одинаковые рясы с затеняющими лица капюшонами.
Мне вспомнилось, что иоанниты никогда не было замешаны в любовных скандалах. И это при том, что они практиковали как секс, так и безбрачие. Ну, хорошо, их монахи и монахини не просто прошли посвящение. Они посвященные. Иоаннизм превзошел баптизм и оставил далеко позади обычные ритуалы и элементарную перемену имени ( последнее соответствовало принятой в петристских церквях конфирмации). Кстати, прежнее имя оставалось и использовалось во взаимодействии со светскими властями).
Годами посвященные умертвляли плоть, дисциплинировали дух, занимали свой мозг тем, что их святые книги называли божественным откровением, а неверующие именовали претензионной чепухой. Верующие же принадлежали к другим церквям. Нередко считали это «Откровение» — нераспознанным дьяволопоклонством.
«Да провались оно все…» — подумал я.
Мне необходимо сконцентрироваться на том, что я обязан сделать. Нет, сомнения, что эти тихие унылые фигуры в рясах, в случае нужды будут действовать быстро и энергично.
Невозможно отрицать подавляющее впечатление, производимое вблизи собором. А доносившееся из него песнопение, заставляло думать, что оно заполняет всю ночь.
Сохранившиеся у меня чувства волка начали отказывать. И хорошо, потому что это пугало, чуть ли не до смерти. Кожа покрывалась едким потом, холодные капли струйкой сбегали по телу. Резкий запах пота бил в ноздри. Весь мир окутался дымкой нереального. Весь мир заполнила безжалостная мелодия.
Но Валерия оставалась в аду…
Я остановился там, где смутный колеблющийся свет был сильнее всего, и прочил брошюрку. В ней меня вежливо приветствовали и излагали те же правила поведения, о которых мне поведал привратник. На задней обложке был начерчен поэтажный план базилики главного здания. Схема других помещений не приводилась. Было ясно, что на всех этажах, как северной, так и южной стороны, находится много других помещений. Есть они и в башне, и даже в куполе. Не составляло секрета, что под собором располагались обширные подземелья. Там проводились обряды. Некоторые обряды во всяком случае.
Что я еще знаю? Ничего. Чем выше духовная степень, тем больше тайн святилища открывается посвященным. А в самые тайные святилища вход открыт только адептам, и лишь они знают, что там происходит.
Я поднялся по ступенькам собора. Огромные двери были открыты. По обеим их сторонам торчали два здоровенных монаха. Монахи стояли неподвижно, глаза обыскивающе скользнули по мне.
Длинный, с низко нависшим потолком, стерильно чистый вестибюль, был совершенно пуст, если не считать купели со Святой водой. Ни радостно верещавшее доски объявлений, ни приходских новостей, ни рисунков, что любят делать ученики воскресных школ. Посредине вестибюля стояла монахиня. Она указала мне на коридор, ведущий налево. Другая, рядом с ней стоявшая, переводила взгляд с меня на коробку с надписью:
Свой кафедральный собор (единственный на весь Верхний Средний Запад) они воздвигли не в Чикаго, Милуоски или в каком-нибудь городе вообще, а в совершенно пустынном месте.
Даже от нашего скромного городка его отделяло миль сто.
Местоположение собора олицетворяло и символизировало отношение гностиков к этому миру, как ко злу. И идея спасения с помощью тайных ритуалов и оккультных знаний…
В отличие от петристского христианства, христианство иоаннитов само не придет к вам. Оно возводит лишь маленькие угрюмые часовни, размером едва ли больше тех будок, в которых стоят караульные. Вы сами должны прийти к христианству иоаннитов.
Вызов такого рода кажется очевидным, и поэтому, подумал я, он, вероятно, неверен. Все, что относится к гностицизму, всегда на самом деле иное, чем кажется. Вероятно, так много народу и тянется к иоаннитам в наши дни, что он весь состоит из загадок. Под одной маской у него обнаруживается другая, а внутри лабиринта — другой. Традиционные церкви создали простую и ясную теологию. Эти церкви четко определяют смысл своих мистерий (хотя тут нужно отметить общеизвестное — что смертные, то есть мы — не могут постичь все проявления Всевышнего). Они заявляют, что, поскольку этот мир дан нам Создателем, значит, в своей основе он добрый, хороший мир.
Многие его недостатки вызваны человеком, и наш долг стремиться к совершенствованию.
Все это слишком неромантично. А иоанниты апеллируют к мечтам и грезам человека, к ребенку, всегда сидящему внутри нас. Они обещают, что, познав тайну, человек станет всемогущим. А одна часть этой тайны — отрицание этого общества.
Я относился к этому утверждению с высокомерной насмешкой, но в то же время… верил, что в нем есть большая доля правды. Однако, чем больше я размышлял, тем меньше мне казалось, что это утверждение что-нибудь объясняет.
У меня было время и желание подумать. Я летел в ночи, над головой столь же далеких огней деревень и ферм. Вокруг свистел, делавшийся все холоднее, воздух. Он насквозь пронизывал меня. Теперь я понимал, как мало знаю, как был ленив в учебе, не ленился лишь получать стипендию. Ноя начал понимать и другое. Факты, уже забытые мной, всплывали в памяти и начали складываться в единую картину. Я чувствовал, что скоро будут пронимать больше. Я летел и мрачно размышлял о том, что мне известно о церкви иоаннитов.
Был ли это просто идиотский культ, появившийся то ли два, то ли три поколения назад? Культ, взывавший к чему-то, глубоко погребенному в душе человека Запада? Или он действительно так древен, как утверждают иоанниты — основан самим Христом.
Другие церкви отрицали это. Само собой, католиков, ортодоксов и протестантов — нельзя рассматривать, как единую общность петристов. Но общеизвестное мнение, грубо говоря, их такой общностью, в общем-то, считало. Эти церкви одинаково интерпретировали слова, с которыми Иисус обращался к своим ученикам. Они все признавали особо важную роль, которую играл Петр. Хотя, разумеется, между ними были разногласия (включая вопросы о старшинстве Апостоллов), все они совершенно одинаково признавали Двенадцать учеников Иисуса.
И еще… и еще… Эти странные слова в последней части Евангелия от Иоанна:
"Тогда Петр, обернувшись, увидел, что ученик, которого Иисус любил больше других, следует за ним. И когда была вечерня, он бросился на грудь ему и спросил:
— Господи, который из нас предаст тебя?
Петр, видя это, сказал Иисус:
— Господи, что будет с этим человеком?
Иисус сказал ему:
— Если я хочу, чтобы он ждал, пока я приду, что тебе в этом? Следуй за мной…
Затем начали ученики все говорить друг другу:
— Собратья, этот ученик не умрет.
Однако, Иисус не сказал ему, что он не умрет, но…
— Если я хочу, чтобы он ждал, пока я приду, что тебе в этом? Это ученик, который свидетельствует об этом, и написал это. И мы знаем, что его свидетельство истинно…"
Мне были непонятны эти слова, и я все же не уверен, что их понимают и ученые-библеисты (безотносительно к тому, что сами они утверждают). Конечно, именно на этом направлении возникает легенда, что Господь наш чего-то совершил, что никто, кроме Иоанна, не знал. Совершали что-то, о чем не поведал другим церквам-петристским и схожим с ними. Это деяние в конце концов станет известно людям и поведет человека к новому помыслу Божьему. Возможно, нынешний культ иоаннитов целиком и полностью зародился в текущем столетии.
Но иоанниты трубят, что этот культ тайно существовал уже 2000 лет.
Это утверждение почти неизбежно ассоциируется с миром потустороннего. Гностицизм, меняя название, существовал издавна. И всегда считался еретическим течением. В своей первоначальной форме (вернее — формах) он представлял собой попытку растворить христианство в мешанине тайных восточных культов, неоплатонизме и колдовстве. Предание возводит его возникновение к Симону-магу, упоминавшемуся в Восьмой главе Библии, и воспоминания о котором приводят ортодоксов в неподдельный ужас.
Современный иланнизм обрел сомнительную часть, воскресив это древнее, от зари времен, религиозное течение, и прокламирует, что оно не было ошибкой, а напротив, несло людям высшую истину. Собственно, Симон-маг не был извратителем Библии и религии, а пророком.
Насколько вероятно, что все это правда? Может быть, действительно, мир состоит на пороге царства Любви? Не знаю.
Откуда я мог знать? Но, поразмыслив (причем петристская церковь сыграла неменьшую роль, чем мои эмоции), я решил, что учение иоаннитов — ложь. То, что иоаннитизм приобрел такое широкое распространение, я просто отнес за счет столь свойственных для человека тяги к иррациональному.
Так же просто община правдоискателей, исполняющая свои ритуалы и предающаяся различным размышлениям там, где им ничто не помешает! Община притягивает пилигримов, которые нуждаются в крове, заботе и пище. В том же нуждаются священники, псаломщики и другие. Храму (это более точное название, чем «Кафедральный собор», но иоанниты настаивают на соборе, чтобы подчеркнуть то, что они являются христианами) необходимы денежные поступления. Как правило, поступают значительные пожертвования, и эти деньги оказываются в умелых руках. Зачастую вокруг первоначально уединенного храма вырастает целый город. Так возник и Силоам, куда я направлялся.
Просто. Банально. Почему у меня возбуждают беспокойство сведения, известные любому читателю ежедневной прессы?
Может, я размышляю над этим просто, чтобы не думать о Валерии? Нет. Чтобы как можно лучше разобраться в том, что бесконечно туманно и запутано.
Что-то там еще, что-то там за этим кроется… Неужели мне это не кажется, неужели я начал понимать их? Но, если и так, то что именно я начал понимать? Я подумал о нетерпимости иоаннитов. О бунтах и мятежах, вечно устраиваемых иоаннитами. Я вспомнил, как они откровенно признают, что их адепты повелевают силами, о которых и вообразить трудно, и о том, что с каждым годом им открывается все больше в этой области.
Я вспомнил рассказы отступников, не продвинувшихся до высших ступеней прежде, чем они успели пережить нечто, что стало их отпугивать. Не было ничего беззаконного, аморального или вообще волнующего. Нечто непривлекательное, недоброе, тоскливое. Нечто не заслуживающее внимания, что отрицают или не замечают люди, не принадлежащие к иоаннитам.
Я думал о теологии гностиков. Вернее, той ее части, что они не скрывали. Какая-то ужасная смесь апокалиптического откровения и логики.
Иоанниты отождествляли своего Демиурга с Богом Ветхого Завета, и с Сатаной.
Я подумал об Антихристе…
Но тут меня не хватило. Слишком мало, как я уже говорил, я знал о таких вещах. Пришлось остановиться на том, что думать об этом бесполезно. Ибо Всемогущий может действовать множеством способов.
***
Где-то далеко, чуть ли не на другом краю прерии, замерцали огни. Я был рад, что полет близится к концу. А что дальше случиться — неважно. Хватит с меня размышлений.
Силоам — обычные улицы, обычные дворы и дома. Под Главной аэролинией, возле границы города, написано:
«НАСЕЛЕНИЕ 5240 ЧЕЛОВЕК».
Другая вывеска возвещала, что члены клуба Львов встречаются по вечерам в ресторане «Котел кобольта».
В городе имелось с пару маленьких предприятий, Муниципалитет, начальная и средняя школы, пожарная часть, порядком замусоренный парк, гостиница. И большое количество заправочных станций, чем необходимо.
В деловой части города находились универсальные магазины, одно-два кафе, банк, клиника, кабинеты дантистов, аптека… Все как обычно в Америке.
Эта невзрачность подчеркивала, насколько чуждо все остальное. Хотя близилась полночь, в городе было, как в могиле. Улицы пустынны, никто не прогуливался, не шел, взявшись за руки, не было молодых пар. Кое-где виднелись редкие полицейские метлы. И лишь один кто-то, закутанный в мантию, с капюшоном на голове, медленно брел вдоль улицы.
Дома отгородились друг от друга и от остального мира, закрытыми ставнями. Горожане спали. А где-то не спали, там, вероятно, не смотрели в хрустальный шар, не играли в карты, не пили спиртное и не занимались любовью. Скорее всего, они молились или штудировали свои книги в надежде достичь более высокой религиозной степени, овладеть большими знаниями и мощью, обеспечить спасение своей души.
В центре города стоял кафедральный собор. Он возвышался над окружающими коробками вспомогательных строений.
Возвышался над городом и равниной. Ничего гнусного, преступного в этой картине не было. Ровные, белые, как слоновая кость, стены поднимались все выше и выше, а над ними — огромный купол. Издали окна походили на ногти. И на каждом этаже один ряд окон. Но затем я увидел еще два мозаичных, каждое в полфасада, окна. Мрачными тонами на них были изображены тревожащие душу рисунки. На западном окне Сандала Эмандала — священный символ буддистов. Но восточном — Окно Божье. На западной же стороне вздымалась одинокая башня. На фотографиях она не производила внушительного впечатления, но теперь было видно — она едва достигала звезд.
На стенах собора играли огни, окна тускло светились. Я услышал молитвенное песнопение. Откуда-то, как из-под толщи льда, доносились мужские голоса. С ними переплетались голоса женщин. Мелодия была мне незнакома. А слова… Нет на Земле такого языка.
— …Хельфист Аларита арбар ионите мелихо тарасунт ганадос тепрура маряда селисо…
Мелодия звучала так громко, что ее было слышно, наверное, и на окраинах города. И она была нескончаемой. Хор пел беспрерывно. Всегда под рукой были священники, прислужники, псаломщики, пилигриммы, всегда под рукой, чтобы заменить усталого певца или певицу. Любого и любую из участников хора. Мне стало не по себе, как подумал, что дни и ночи напролет людям приходится слушать гимны. Если человек живет в Силоаме, пусть даже не иоаннит, вероятно, его сознание скоро перестанет воспринимать пение. Но разве не будут постоянно проникать эти звуки в его думы, сны, грезы. Наконец в саму душу?
Я не мог объяснить, что я сейчас чувствовал. Словами этого не выразишь. Но с каждым ярдом ощущение делалось все сильнее. Ощущение враждебности… или истины, которую я просто не способен воспринять?
Привратник в воротах был приятным на вид молодым человеком. Волосы, как пакля, и голубые глаза. Такое в этих краях дружелюбие, таких американцев любил описывать Уолт Уитмен.
Я припарковал метлу (участок был огромен, пуст, погружен во тьму), подошел к нему и спросил, можно ли войти.
Мгновение он рассматривал меня, потом небрежно сказал:
— Вы не причастник, не так ли?
— Н-нет, я был несколько ошеломлен.
Он захихикал:
— Да разве я знаю… Мне чего? Подождем, когда они закончат молиться Марии, потом войдем.
— Извините, я…
— Все, ладно. Веди себя тихо, никто ничего не заподозрит. В теории ты все равно проклят. Сам-то я в это не верю. Знаешь, чего я думал? Моя девушка — методистка.
Священники тянут волынку, не разрешают мне жениться на ней.
Но все равно не поверю, что ей гореть в аду…
Тут он понял, что слишком распустил язык:
— Чего это ты явился так поздно? — спросил он. — Туристы обычно бывают у нас в дневное время.
Я решил, что он не принял обет, просто вольнонаемный. И не более фанатичен, чем обычный христианин. Короче говоря, принадлежит к тому большинству, какое есть в любой организации, в любой стране.
Я был готов к такому вопросу и ответил:
— Я путешествую по делам. Получил указание посетить ваш город сегодня рано утром. Задержался и прилетел сюда только сейчас. Ваш хор так знаменит, что не хотелось бы упускать случая прослушать его.
— Спасибо, — он протянул мне брошюру. — Правила знаешь?
Входить и выходить только через главный вход. Знаешь место в Языческом… э-э… Туристическом пределе. Не шуметь, не фотографировать. Когда захочешь уйти, иди тихо тем же путем, которым пришел.
Я кивнул и пошел к двери. Замощенный двор, на нем вспомогательные здания, выстроившиеся квадратом вокруг собора. Там, где здания не соединялись впритык, между ними поднимались стены, оставляя лишь три прохода. Ворота в них были закрыты на проволоку. Учрежденческие, жилые, складские здания выглядели одинаково. Точнее — однообразно. Кое-где виднелись фигуры неспешно идущих куда-то людей. Мужчин трудно было отличить от женщин. И на тех, и на других — были одинаковые рясы с затеняющими лица капюшонами.
Мне вспомнилось, что иоанниты никогда не было замешаны в любовных скандалах. И это при том, что они практиковали как секс, так и безбрачие. Ну, хорошо, их монахи и монахини не просто прошли посвящение. Они посвященные. Иоаннизм превзошел баптизм и оставил далеко позади обычные ритуалы и элементарную перемену имени ( последнее соответствовало принятой в петристских церквях конфирмации). Кстати, прежнее имя оставалось и использовалось во взаимодействии со светскими властями).
Годами посвященные умертвляли плоть, дисциплинировали дух, занимали свой мозг тем, что их святые книги называли божественным откровением, а неверующие именовали претензионной чепухой. Верующие же принадлежали к другим церквям. Нередко считали это «Откровение» — нераспознанным дьяволопоклонством.
«Да провались оно все…» — подумал я.
Мне необходимо сконцентрироваться на том, что я обязан сделать. Нет, сомнения, что эти тихие унылые фигуры в рясах, в случае нужды будут действовать быстро и энергично.
Невозможно отрицать подавляющее впечатление, производимое вблизи собором. А доносившееся из него песнопение, заставляло думать, что оно заполняет всю ночь.
Сохранившиеся у меня чувства волка начали отказывать. И хорошо, потому что это пугало, чуть ли не до смерти. Кожа покрывалась едким потом, холодные капли струйкой сбегали по телу. Резкий запах пота бил в ноздри. Весь мир окутался дымкой нереального. Весь мир заполнила безжалостная мелодия.
Но Валерия оставалась в аду…
Я остановился там, где смутный колеблющийся свет был сильнее всего, и прочил брошюрку. В ней меня вежливо приветствовали и излагали те же правила поведения, о которых мне поведал привратник. На задней обложке был начерчен поэтажный план базилики главного здания. Схема других помещений не приводилась. Было ясно, что на всех этажах, как северной, так и южной стороны, находится много других помещений. Есть они и в башне, и даже в куполе. Не составляло секрета, что под собором располагались обширные подземелья. Там проводились обряды. Некоторые обряды во всяком случае.
Что я еще знаю? Ничего. Чем выше духовная степень, тем больше тайн святилища открывается посвященным. А в самые тайные святилища вход открыт только адептам, и лишь они знают, что там происходит.
Я поднялся по ступенькам собора. Огромные двери были открыты. По обеим их сторонам торчали два здоровенных монаха. Монахи стояли неподвижно, глаза обыскивающе скользнули по мне.
Длинный, с низко нависшим потолком, стерильно чистый вестибюль, был совершенно пуст, если не считать купели со Святой водой. Ни радостно верещавшее доски объявлений, ни приходских новостей, ни рисунков, что любят делать ученики воскресных школ. Посредине вестибюля стояла монахиня. Она указала мне на коридор, ведущий налево. Другая, рядом с ней стоявшая, переводила взгляд с меня на коробку с надписью: