Страница:
— Будь осторожен, — буркнул Руфус. — Шлюха — она и есть шлюха. А я уж пойду поищу себе развлечений подешевле, ладно?
Повинуясь внезапному побуждению. Кадок полез в сумку и вручил Руфусу пригоршню серебра.
— Добавь это к собственным деньгам, и желаю тебе приятно провести время, старина. Жаль, что ипподром сейчас закрыт, но ты наверняка знаешь местечки, где показывают похабщину, не рассчитанную на изысканные вкусы. Только держи язык на привязи.
— Чему-чему, а этому ты меня научил. Развлекайся. Надеюсь, капитан, она действительно окажется той, кого ты ищешь. Обязательно потрачу часть денег на то, чтобы купить тебе достойный талисман…
Право же, большего участия от флегматичного Руфуса ожидать не приходилось. Ну что с него взять, подумал Кадок, у него просто не хватает мозгов сообразить, что значит найти еще одного бессмертного и тем паче бессмертную. Но если это до него не доходит сейчас, — может, дойдет потом? Как будто, перебил себя Кадок, мне самому ясны последствия в полной мере…
Руфус отправился восвояси. Кадок снял с вешалки расшитую накидку и надел ее поверх тонкой льняной рубахи и далматинского плаща, усыпанного драгоценными камнями; на ногах у него были туфли с загнутыми носами, сшитые мастерами из дальней Кордовы. Даже на дневное свидание с Атенаис следовало нарядиться как подобает.
Борода была заранее сбрита, волосы коротко острижены. Свободно говорящий по-гречески, вдосталь побродивший по городу и хорошо знакомый со всеми его закоулками, он сошел бы за византийца, просто не хотел рисковать без крайней нужды. Русским купцам — он до сих пор числился среди них — полагалось останавливаться в пригороде святого Мамо, на галатской стороне Рога, днем пересекать залив по мосту Блачерне, а ввечеру возвращаться обратно. Потребовалась крупная взятка, как и долгие уговоры, чтобы добиться разрешения поселиться на постоялом дворе. Да я вовсе не урус, убеждал он чиновников, и вообще намерен уйти от торговли на покой. Оба утверждения соответствовали истине: он уже предпринял шаги — конечно, обманные, но внешне благопристойные — к тому, чтобы затеять здесь, в Константинополе, новое дело, небезвыгодное как для власть имущих, так и для него лично. За прожитые века волей-неволей усвоишь науку увещевания, тем более если имеешь к тому врожденный талант. Заодно он обрел и свободу рук для успешного ведения расследования относительно Атенаис.
Улицы были полны шумным движением. То поднимаясь по ним круто вверх, то спускаясь вниз, он выбрался на Мезе — большую магистраль, пересекающую город из конца в конец. Справа внизу вздымалась колонна, увенчанная конной статуей Юстиниана, а за ней вдали просматривались императорский дворец за высокой оградой, здания суда и сената, ипподром, купола Святой Софии, сады и величественные строения Акрополя — памятники, возведенные трудом бесчисленных быстротечных поколений.
Он свернул с Мезе налево. Блеск города не угас и в боковом проезде, просачивался из-под сводчатых аркад. Люди простого звания — мастеровые, носильщики, извозчики, крестьяне из пригородов, священнослужители низших степеней — были здесь почти не заметны. Даже лоточники и бродячие зазывалы, нахваливающие всяческие забавы, щеголяли в ярких одеждах; даже рабы носили красочные именные ливреи своих хозяев. Пронесли вельможу в паланкине; в винарнях гикали и бесились юные прожигатели жизни; сверкая кольчугами, протопал отряд стражников; вслед за скороходом, покрикивающим на встречных, а то и расталкивающим их, проследовал офицер на лошади в сопровождении тяжело вооруженных пеших воинов; под порывами морского ветра трепетали стяги, развевались плащи и шарфы. Новый Рим казался нескончаемо молодым. Религия здесь не вступала в спор с коммерцией и дипломатией, и в городе было полно иноземцев — вежливых мусульман-сирийцев, грубоватых католиков-норманнов, посланцев еще более дальних и диковинных земель. Кадоку было в радость затеряться в этом человеческом половодье.
Площадь Феодосия он пересек по диагонали, не обращая внимания ни на торговцев, истошно славящих свой товар, ни на нищих, расписывающих свои несчастья. В том месте, где акведук Валента перекинулся над лощиной, укрытой сплошным ковром крыш, пришлось на мгновение задержаться и перевести дух. Перед Кадоком раскинулась широкая панорама — крепостные валы и укрепления, ворота Друнгари, Золотой Рог, живущий своей кипучей жизнью, а за ним холмы, зеленые от садов, с белыми искрами построек Перы и Галаты. И над всем этим живой метелью носились чайки. Богатую гавань всегда можно отличить по числу чаек, мелькнула мысль. Но долго ли еще суждено таким несметным их стаям кормиться и парить здесь?
Подавив печальные мысли, Кадок двинулся дальше на север, уже под гору, и вскоре нашел желанный дом. Снаружи дом был непритязательным — трехэтажное, стиснутое соседними стенами жилище розоватой окраски. Но для одинокой женщины с прислугой места, конечно, хватает — и для пирушек, где ей неизменно отводится роль царицы, тоже.
Дверной молоток с наковаленкой в форме раковины. Сердце в груди дало чуть заметный сбой: известно ли хозяйке, что раковина, этот христианский символ паломничества, некогда была знаком ассиро-вавилонской богини Астарты? Он взялся за молоток пальцами, влажными от пота.
Дверь отворилась, и Кадок очутился лицом к лицу с привратником-негром, совершенным великаном, одетым в свободную рубаху и штаны на азиатский манер. Прекрасный образчик мужской породы, скорее всего не раб, а наемник, несомненно, , способный мгновенно унять всякого, чье присутствие хозяйка сочтет нежелательным.
— Да пребудет с тобой Христос, господин. Разреши узнать, что тебе угодно?
— Мое имя Кадок ал Рыс. Госпожа Атенаис ожидает меня.
С этими словами посетитель предъявил кусочек пергамента, выданный ему посредницей, как только требуемая сумма была уплачена сполна. Сводня удостоверилась, что претендент располагает деньгами и притом достаточно воспитан, и все равно решила, что не сможет допустить его к госпоже раньше, чем через неделю. Привратнику Кадок сунул золотой Византии — жест, пожалуй, несколько расточительный, но долженствующий произвести впечатление.
Что и удалось — почтительное отношение к гостю было обеспечено. Его провели через приемную, украшенную сдержанно эротическими сценами, сквозь толпу хорошеньких щебечущих девчушек и мимо двух евнухов, а затем по широкой лестнице во внешнюю комнату хозяйских покоев. Здесь стены были затянуты красным бархатом над цветистым восточным ковром. На столике, инкрустированном слоновой костью, стояли графин с вином, бокалы узорчатого стекла, вазы со сладостями, хурмой, апельсинами. В маленькие оконца проникал тусклый свет с улицы, но, кроме того, в каждом из множества подсвечников горели свечи. Золотая курильница источала сладкий аромат. В серебряной клетке сидел жаворонок.
И тут же была Атенаис, перебирающая струны арфы. При виде гостя она отложила инструмент и промолвила:
— Приветствую тебя, господин Кадок из дальних стран. — Голос у нее был негромкий, тщательно поставленный, едва ли менее музыкальный, чем только что угасшие звуки струн. — Вдвойне приветствую, если ты принес новости о чудесах света, желанные, как свежий ветер.
Он поклонился:
— Моя госпожа чересчур любезна по отношению к бедному страннику.
В то же время он оценивал ее неотрывно и пристально, как мог бы оценивать врага. Она расположилась на белой с золотом кушетке в платье, которое почти ничего не открывало, зато оттеняло все, что хотело оттенить. Из драгоценностей на ней были браслет, а еще подвеска и три кольца, тонкие, но изящной работы. У нее хватало ума подчеркивать не столько свое богатство, сколько индивидуальность и характер. Формы у нее были великолепными, пышными в восточном вкусе, но за этой пышностью угадывались и гибкость, и сила. А лицо он без колебаний мог бы назвать прекрасным: прямой нос, полные губы, карие глаза под ровными дугами бровей, сине-черные волосы, пышно взбитые вокруг смуглого лба и щек. И все-таки не красота сама по себе привела ее сюда, в эти покои, а знание людей, ловкость, восприимчивость, добытые опытом… очень ли долгим опытом?
Ее смех прозвенел, как колокольчик.
— Бедные сюда не попадают. Подойди, сядь, подкрепись. Давай познакомимся…
Ему доводилось слышать, что она никогда не торопится в спальню, разве что по настойчивому требованию клиента, но у таких торопливых мало шансов попасть сюда снова. Предварительная болтовня и флирт — часть удовольствия, необходимая, чтобы финальная его стадия стала незабываемой.
— Я и впрямь видел немало чудес, — объявил Кадок, — но самое дивное из всех вижу сейчас.
Позволив слуге снять с себя верхнюю одежду, он присел с нею рядом. Появилась девчушка, опустилась на колени, наполнила бокалы. По мановению пальчика Атенаис все прислужники с поклоном удалились. Она прошептала, одарив его легким трепетом ресниц:
— Оказывается, иные гости из Британии бывают более утонченными, чем можно бы ожидать, исходя из общей на их счет молвы. Ты сейчас прямо оттуда?
Он уловил остроту притворно-скромного взгляда, каким она одарила гостя, и понял, что Атенаис, в свою очередь, примеривается к нему. Если ему хотелось когда-нибудь встретить женщину, у которой на уме больше, чем на языке, — вот именно то, что надо. Следовательно…
Сердце снова дало перебой. Только выдержка, накопленная в течение столетий, дала ему возможность спокойно вернуть взгляд, отхлебнуть выдержанного вина и улыбнуться.
— Нет, — произнес он. — Я не бывал в Британии — в Англии и Уэльсе, как они теперь именуются, — уже довольно давно. И я не уроженец этой страны, хоть и назвал ее родиной, когда твоя приспешница спросила меня о том. Но я не родился там, да и ни в одной другой стране из существующих ныне. В мое последнее пребывание в этом городе мне случилось узнать о тебе. Что и заставило меня вернуться сюда при первом же удобном случае…
Она почти собралась что-то ответить, но сдержалась и просто продолжала сидеть, настороженная как кошка. Разумеется, она оказалась слишком умна, чтобы кокетливо воскликнуть:
«Льстец!..» Он усмехнулся не сильнее, чем разрешил себе.
— Смею заметить, что твои… посетители… некоторые из них подметили кое-какие странности. Ты даришь им счастье или нет в зависимости от собственного расположения. Чтобы добиться подобной независимости, нужно было выдержать длительную жестокую борьбу. Ну что ж, в таком случае не согласишься ли ты на мой каприз? Каприз совершенно безобидный. Я хочу всего-навсего поговорить с тобой, и то не слишком долго. Мне хотелось бы поведать тебе одну историю. Возможно, она тебя развлечет. Ты не против?
Она не сумела, вернее, не вполне сумела скрыть, что напряжена.
— Мне, господин, на моем веку довелось выслушать немало историй. Однако послушаю и твою…
Он откинулся назад и позволил словам течь плавно. Смотрел он строго перед собой, наблюдая за Атенаис лишь уголком глаза.
— Давай отнесем это к россказням, какими моряки любят потчевать друг друга на спокойной вахте или в таверне на берегу. История тоже касается морехода, хотя впоследствии он знавал множество разных занятий. Он полагал себя обычным сыном своего народа. Да и другие думали так же. Но капля за каплей, год за годом за ним начали подмечать кое-что странное. Он никогда не болел и, более того, не старел. Жена его состарилась и, в конце концов, умерла, выросли и поседели их дети, у тех завелись свои дети и в свой срок завели собственных детей, и все платили естественную дань времени, кроме него самого. А он не менялся ни на йоту с тех пор, как вступил в свой третий десяток. Ну не удивительно ли это?
Кадок видел, что завладел ее вниманием, и даже испытал что-то очень похожее на торжество: она не сводила с него глаз.
— Сперва казалось, что его особо отметили боги. Однако ему не были дарованы никакие особые силы, и никаких примечательных подвигов он тоже не совершал. Он делал щедрые приношения, а позже, когда впал в отчаяние, советовался с самыми дорогими магами, но на него не снизошло откровение, и не было ему утешения, когда тех, кого он любил, уносила смерть. А окружающие начали мало-помалу испытывать по отношению к нему благоговейный страх, затем этот страх постепенно перешел в зависть, отвращение и, наконец, ненависть. Что такого он сделал, чтобы заслужить подобное проклятие? Разве он продал душу в обмен на такую судьбу? И во что превратился он сам — в колдуна, демона, в живой труп? Он едва избегнул соблазна покончить с собой. В конце концов власти решили предпринять расследование, и он бежал, догадываясь, что его будут подвергать допросам под пыткой, пока не замучают до смерти. Он ведь знал, что его можно ранить, и не сомневался, что, хотя легкие раны заживляются быстро, по-настоящему серьезное увечье окажется для него смертельным точно так же, как для любого другого. Да, он был мучительно одинок, и все-таки в нем не гасли свойственные молодости жажда жизни и желание наслаждаться ею, несмотря ни на что. Он выдержал паузу. Она не нарушала молчания.
— Столетие за столетием он скитался по всей земле. Случалось, и часто, что тоска пересиливала осторожность и он оседал где-нибудь, женился, заводил семью, жил, как простые смертные. Но неизменно был обречен потерять все, чем дорожил, и, прожив оседло не дольше, чем отпущено смертному, исчезнуть. А затем приходилось вновь менять занятия, выбирая по преимуществу такие, в которых появление новых лиц — дело обычное. Например, моряцкое ремесло, знакомое ему с юности. Бродя по, свету, он повсюду искал себе подобных. Неужели он один такой во всем мироздании или есть и другие, но их чрезвычайно мало? Если несчастье или злой умысел не погубили их в расцвете сил, они вынуждены, как он сам, держаться в тени. Но коли так каким образом он может обнаружить их или они его?
Еще минута молчания.
— И если его жизнь тяжка и исполнена риска, насколько же труднее была бы подобная участь для женщины! Чем прикажете ей заниматься? Ясно, что уцелеть сумели бы лишь самые сильные, самые умные. Как выжить вечно молодой женщине, как?.. Но представляется ли эта головоломка занимательной для моей госпожи?
Он отхлебнул еще вина, — может, на дне бокала найдется хоть капля спокойствия. Она смотрела вдаль, поверх его головы. На сей раз молчание тянулось долго. Наконец она вздохнула, вновь встретилась с ним глазами и неспешно сказала:
— Любопытную сказку поведал ты, господин Кадок. Действительно любопытную…
— Сказку, именно сказку, моя госпожа, чтобы позабавить тебя. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы меня упрятали в клетку как сумасшедшего.
— Понимаю. — По ее лицу скользнула тень улыбки. — Но умоляю тебя, продолжай. Удалось ли этому неумирающему когда-либо встретить себе подобных?
— Об этом еще пойдет речь, моя госпожа. Она кивнула:
— Допустим. Тогда расскажи подробнее про него самого. Покамест он остается для меня призраком. Когда он родился и где?
— Представим себе, что это произошло в древнем Тире. Он был мальчиком, когда царь Хирам помогал царю Соломону возвести храм в Иерусалиме.
— О, как давно! — задохнулась она.
— Да, примерно две тысячи лет назад. Он сбился со счета, а когда пытался навести исторические справки, сведения оказывались слишком отрывочны и противоречивы. Но разве это имеет значение?
— А случилось ли ему, — осведомилась она шепотом, — видеть Спасителя?
Он опечаленно покачал головой:
— Нет, в те годы он скитался в иных местах. Однако он видел пришествие и гибель многих богов. И тем более многих королей и народов. Волей-неволей ему приходилось жить с ними и среди них, принимать обычные для них имена, пока они в свой срок не уходили со сцены. Сам он потерял счет собственным именам, как и годам. Он звался Ханно и Итобаал, Снефру и Фаон, Шломо и Рашид, Гобор и Флавиус Луго — и другими именами, каких и не упомнишь.
Она выпрямилась, будто готовясь прыгнуть — то ли к нему, то ли от него. И спросила низким голосом:
— А не было ли среди этих имен имени Кадок?
Он не шевельнулся, остался сидеть откинувшись, но теперь смотрел ей прямо в глаза. И ответил:
— Все может быть. Точно так же, как женщина могла прежде зваться Зоей, а до того Евдоксией, а до того… не исключаю, что можно выяснить и более ранние имена.
Ее сотрясла внезапная дрожь.
— Чего же ты от меня хочешь?
Он бережно опустил бокал на столик, послал ей улыбку, поднял руки ладонями вверх и сказал мягко, как только мог:
— Того, что ты сама выберешь. Может, и вовсе ничего. Даже если предположить, что я хотел бы тебя к чему-то принудить — а это не так, — на что я, в сущности, способен? Раз безвредные безумцы тебе не по нраву, никто и ничто не в силах заставить тебя увидеться со мной или хотя бы услышать обо мне снова.
— Но что… что ты готов мне предложить?
— Разделенную и стойкую преданность. Помощь, совет, защиту, конец одиночества. Я неплохо освоил науку выживания и ухитрялся по большей части преуспевать. Мне удалось приготовить себе убежища и отложить кое-что про запас на случай ненастья. В настоящее время я располагаю скромным состоянием. Еще важнее, что я храню верность друзьям, а для женщины хотел бы быть любовником, а не повелителем. Кто знает, а вдруг дети двух бессмертных, в свою очередь, окажутся обойденными смертью?
Она какое-то время пристально присматривалась к нему.
— Однако ты всегда держишь какие-то козыри про запас, не так ли?
— Давняя финикийская привычка, подкрепленная годами бесприютной жизни. Но от нее можно и отучиться.
— Я бы никогда так не сумела, — прошептала Атенаис, приникая к нему.
2
Повинуясь внезапному побуждению. Кадок полез в сумку и вручил Руфусу пригоршню серебра.
— Добавь это к собственным деньгам, и желаю тебе приятно провести время, старина. Жаль, что ипподром сейчас закрыт, но ты наверняка знаешь местечки, где показывают похабщину, не рассчитанную на изысканные вкусы. Только держи язык на привязи.
— Чему-чему, а этому ты меня научил. Развлекайся. Надеюсь, капитан, она действительно окажется той, кого ты ищешь. Обязательно потрачу часть денег на то, чтобы купить тебе достойный талисман…
Право же, большего участия от флегматичного Руфуса ожидать не приходилось. Ну что с него взять, подумал Кадок, у него просто не хватает мозгов сообразить, что значит найти еще одного бессмертного и тем паче бессмертную. Но если это до него не доходит сейчас, — может, дойдет потом? Как будто, перебил себя Кадок, мне самому ясны последствия в полной мере…
Руфус отправился восвояси. Кадок снял с вешалки расшитую накидку и надел ее поверх тонкой льняной рубахи и далматинского плаща, усыпанного драгоценными камнями; на ногах у него были туфли с загнутыми носами, сшитые мастерами из дальней Кордовы. Даже на дневное свидание с Атенаис следовало нарядиться как подобает.
Борода была заранее сбрита, волосы коротко острижены. Свободно говорящий по-гречески, вдосталь побродивший по городу и хорошо знакомый со всеми его закоулками, он сошел бы за византийца, просто не хотел рисковать без крайней нужды. Русским купцам — он до сих пор числился среди них — полагалось останавливаться в пригороде святого Мамо, на галатской стороне Рога, днем пересекать залив по мосту Блачерне, а ввечеру возвращаться обратно. Потребовалась крупная взятка, как и долгие уговоры, чтобы добиться разрешения поселиться на постоялом дворе. Да я вовсе не урус, убеждал он чиновников, и вообще намерен уйти от торговли на покой. Оба утверждения соответствовали истине: он уже предпринял шаги — конечно, обманные, но внешне благопристойные — к тому, чтобы затеять здесь, в Константинополе, новое дело, небезвыгодное как для власть имущих, так и для него лично. За прожитые века волей-неволей усвоишь науку увещевания, тем более если имеешь к тому врожденный талант. Заодно он обрел и свободу рук для успешного ведения расследования относительно Атенаис.
Улицы были полны шумным движением. То поднимаясь по ним круто вверх, то спускаясь вниз, он выбрался на Мезе — большую магистраль, пересекающую город из конца в конец. Справа внизу вздымалась колонна, увенчанная конной статуей Юстиниана, а за ней вдали просматривались императорский дворец за высокой оградой, здания суда и сената, ипподром, купола Святой Софии, сады и величественные строения Акрополя — памятники, возведенные трудом бесчисленных быстротечных поколений.
Он свернул с Мезе налево. Блеск города не угас и в боковом проезде, просачивался из-под сводчатых аркад. Люди простого звания — мастеровые, носильщики, извозчики, крестьяне из пригородов, священнослужители низших степеней — были здесь почти не заметны. Даже лоточники и бродячие зазывалы, нахваливающие всяческие забавы, щеголяли в ярких одеждах; даже рабы носили красочные именные ливреи своих хозяев. Пронесли вельможу в паланкине; в винарнях гикали и бесились юные прожигатели жизни; сверкая кольчугами, протопал отряд стражников; вслед за скороходом, покрикивающим на встречных, а то и расталкивающим их, проследовал офицер на лошади в сопровождении тяжело вооруженных пеших воинов; под порывами морского ветра трепетали стяги, развевались плащи и шарфы. Новый Рим казался нескончаемо молодым. Религия здесь не вступала в спор с коммерцией и дипломатией, и в городе было полно иноземцев — вежливых мусульман-сирийцев, грубоватых католиков-норманнов, посланцев еще более дальних и диковинных земель. Кадоку было в радость затеряться в этом человеческом половодье.
Площадь Феодосия он пересек по диагонали, не обращая внимания ни на торговцев, истошно славящих свой товар, ни на нищих, расписывающих свои несчастья. В том месте, где акведук Валента перекинулся над лощиной, укрытой сплошным ковром крыш, пришлось на мгновение задержаться и перевести дух. Перед Кадоком раскинулась широкая панорама — крепостные валы и укрепления, ворота Друнгари, Золотой Рог, живущий своей кипучей жизнью, а за ним холмы, зеленые от садов, с белыми искрами построек Перы и Галаты. И над всем этим живой метелью носились чайки. Богатую гавань всегда можно отличить по числу чаек, мелькнула мысль. Но долго ли еще суждено таким несметным их стаям кормиться и парить здесь?
Подавив печальные мысли, Кадок двинулся дальше на север, уже под гору, и вскоре нашел желанный дом. Снаружи дом был непритязательным — трехэтажное, стиснутое соседними стенами жилище розоватой окраски. Но для одинокой женщины с прислугой места, конечно, хватает — и для пирушек, где ей неизменно отводится роль царицы, тоже.
Дверной молоток с наковаленкой в форме раковины. Сердце в груди дало чуть заметный сбой: известно ли хозяйке, что раковина, этот христианский символ паломничества, некогда была знаком ассиро-вавилонской богини Астарты? Он взялся за молоток пальцами, влажными от пота.
Дверь отворилась, и Кадок очутился лицом к лицу с привратником-негром, совершенным великаном, одетым в свободную рубаху и штаны на азиатский манер. Прекрасный образчик мужской породы, скорее всего не раб, а наемник, несомненно, , способный мгновенно унять всякого, чье присутствие хозяйка сочтет нежелательным.
— Да пребудет с тобой Христос, господин. Разреши узнать, что тебе угодно?
— Мое имя Кадок ал Рыс. Госпожа Атенаис ожидает меня.
С этими словами посетитель предъявил кусочек пергамента, выданный ему посредницей, как только требуемая сумма была уплачена сполна. Сводня удостоверилась, что претендент располагает деньгами и притом достаточно воспитан, и все равно решила, что не сможет допустить его к госпоже раньше, чем через неделю. Привратнику Кадок сунул золотой Византии — жест, пожалуй, несколько расточительный, но долженствующий произвести впечатление.
Что и удалось — почтительное отношение к гостю было обеспечено. Его провели через приемную, украшенную сдержанно эротическими сценами, сквозь толпу хорошеньких щебечущих девчушек и мимо двух евнухов, а затем по широкой лестнице во внешнюю комнату хозяйских покоев. Здесь стены были затянуты красным бархатом над цветистым восточным ковром. На столике, инкрустированном слоновой костью, стояли графин с вином, бокалы узорчатого стекла, вазы со сладостями, хурмой, апельсинами. В маленькие оконца проникал тусклый свет с улицы, но, кроме того, в каждом из множества подсвечников горели свечи. Золотая курильница источала сладкий аромат. В серебряной клетке сидел жаворонок.
И тут же была Атенаис, перебирающая струны арфы. При виде гостя она отложила инструмент и промолвила:
— Приветствую тебя, господин Кадок из дальних стран. — Голос у нее был негромкий, тщательно поставленный, едва ли менее музыкальный, чем только что угасшие звуки струн. — Вдвойне приветствую, если ты принес новости о чудесах света, желанные, как свежий ветер.
Он поклонился:
— Моя госпожа чересчур любезна по отношению к бедному страннику.
В то же время он оценивал ее неотрывно и пристально, как мог бы оценивать врага. Она расположилась на белой с золотом кушетке в платье, которое почти ничего не открывало, зато оттеняло все, что хотело оттенить. Из драгоценностей на ней были браслет, а еще подвеска и три кольца, тонкие, но изящной работы. У нее хватало ума подчеркивать не столько свое богатство, сколько индивидуальность и характер. Формы у нее были великолепными, пышными в восточном вкусе, но за этой пышностью угадывались и гибкость, и сила. А лицо он без колебаний мог бы назвать прекрасным: прямой нос, полные губы, карие глаза под ровными дугами бровей, сине-черные волосы, пышно взбитые вокруг смуглого лба и щек. И все-таки не красота сама по себе привела ее сюда, в эти покои, а знание людей, ловкость, восприимчивость, добытые опытом… очень ли долгим опытом?
Ее смех прозвенел, как колокольчик.
— Бедные сюда не попадают. Подойди, сядь, подкрепись. Давай познакомимся…
Ему доводилось слышать, что она никогда не торопится в спальню, разве что по настойчивому требованию клиента, но у таких торопливых мало шансов попасть сюда снова. Предварительная болтовня и флирт — часть удовольствия, необходимая, чтобы финальная его стадия стала незабываемой.
— Я и впрямь видел немало чудес, — объявил Кадок, — но самое дивное из всех вижу сейчас.
Позволив слуге снять с себя верхнюю одежду, он присел с нею рядом. Появилась девчушка, опустилась на колени, наполнила бокалы. По мановению пальчика Атенаис все прислужники с поклоном удалились. Она прошептала, одарив его легким трепетом ресниц:
— Оказывается, иные гости из Британии бывают более утонченными, чем можно бы ожидать, исходя из общей на их счет молвы. Ты сейчас прямо оттуда?
Он уловил остроту притворно-скромного взгляда, каким она одарила гостя, и понял, что Атенаис, в свою очередь, примеривается к нему. Если ему хотелось когда-нибудь встретить женщину, у которой на уме больше, чем на языке, — вот именно то, что надо. Следовательно…
Сердце снова дало перебой. Только выдержка, накопленная в течение столетий, дала ему возможность спокойно вернуть взгляд, отхлебнуть выдержанного вина и улыбнуться.
— Нет, — произнес он. — Я не бывал в Британии — в Англии и Уэльсе, как они теперь именуются, — уже довольно давно. И я не уроженец этой страны, хоть и назвал ее родиной, когда твоя приспешница спросила меня о том. Но я не родился там, да и ни в одной другой стране из существующих ныне. В мое последнее пребывание в этом городе мне случилось узнать о тебе. Что и заставило меня вернуться сюда при первом же удобном случае…
Она почти собралась что-то ответить, но сдержалась и просто продолжала сидеть, настороженная как кошка. Разумеется, она оказалась слишком умна, чтобы кокетливо воскликнуть:
«Льстец!..» Он усмехнулся не сильнее, чем разрешил себе.
— Смею заметить, что твои… посетители… некоторые из них подметили кое-какие странности. Ты даришь им счастье или нет в зависимости от собственного расположения. Чтобы добиться подобной независимости, нужно было выдержать длительную жестокую борьбу. Ну что ж, в таком случае не согласишься ли ты на мой каприз? Каприз совершенно безобидный. Я хочу всего-навсего поговорить с тобой, и то не слишком долго. Мне хотелось бы поведать тебе одну историю. Возможно, она тебя развлечет. Ты не против?
Она не сумела, вернее, не вполне сумела скрыть, что напряжена.
— Мне, господин, на моем веку довелось выслушать немало историй. Однако послушаю и твою…
Он откинулся назад и позволил словам течь плавно. Смотрел он строго перед собой, наблюдая за Атенаис лишь уголком глаза.
— Давай отнесем это к россказням, какими моряки любят потчевать друг друга на спокойной вахте или в таверне на берегу. История тоже касается морехода, хотя впоследствии он знавал множество разных занятий. Он полагал себя обычным сыном своего народа. Да и другие думали так же. Но капля за каплей, год за годом за ним начали подмечать кое-что странное. Он никогда не болел и, более того, не старел. Жена его состарилась и, в конце концов, умерла, выросли и поседели их дети, у тех завелись свои дети и в свой срок завели собственных детей, и все платили естественную дань времени, кроме него самого. А он не менялся ни на йоту с тех пор, как вступил в свой третий десяток. Ну не удивительно ли это?
Кадок видел, что завладел ее вниманием, и даже испытал что-то очень похожее на торжество: она не сводила с него глаз.
— Сперва казалось, что его особо отметили боги. Однако ему не были дарованы никакие особые силы, и никаких примечательных подвигов он тоже не совершал. Он делал щедрые приношения, а позже, когда впал в отчаяние, советовался с самыми дорогими магами, но на него не снизошло откровение, и не было ему утешения, когда тех, кого он любил, уносила смерть. А окружающие начали мало-помалу испытывать по отношению к нему благоговейный страх, затем этот страх постепенно перешел в зависть, отвращение и, наконец, ненависть. Что такого он сделал, чтобы заслужить подобное проклятие? Разве он продал душу в обмен на такую судьбу? И во что превратился он сам — в колдуна, демона, в живой труп? Он едва избегнул соблазна покончить с собой. В конце концов власти решили предпринять расследование, и он бежал, догадываясь, что его будут подвергать допросам под пыткой, пока не замучают до смерти. Он ведь знал, что его можно ранить, и не сомневался, что, хотя легкие раны заживляются быстро, по-настоящему серьезное увечье окажется для него смертельным точно так же, как для любого другого. Да, он был мучительно одинок, и все-таки в нем не гасли свойственные молодости жажда жизни и желание наслаждаться ею, несмотря ни на что. Он выдержал паузу. Она не нарушала молчания.
— Столетие за столетием он скитался по всей земле. Случалось, и часто, что тоска пересиливала осторожность и он оседал где-нибудь, женился, заводил семью, жил, как простые смертные. Но неизменно был обречен потерять все, чем дорожил, и, прожив оседло не дольше, чем отпущено смертному, исчезнуть. А затем приходилось вновь менять занятия, выбирая по преимуществу такие, в которых появление новых лиц — дело обычное. Например, моряцкое ремесло, знакомое ему с юности. Бродя по, свету, он повсюду искал себе подобных. Неужели он один такой во всем мироздании или есть и другие, но их чрезвычайно мало? Если несчастье или злой умысел не погубили их в расцвете сил, они вынуждены, как он сам, держаться в тени. Но коли так каким образом он может обнаружить их или они его?
Еще минута молчания.
— И если его жизнь тяжка и исполнена риска, насколько же труднее была бы подобная участь для женщины! Чем прикажете ей заниматься? Ясно, что уцелеть сумели бы лишь самые сильные, самые умные. Как выжить вечно молодой женщине, как?.. Но представляется ли эта головоломка занимательной для моей госпожи?
Он отхлебнул еще вина, — может, на дне бокала найдется хоть капля спокойствия. Она смотрела вдаль, поверх его головы. На сей раз молчание тянулось долго. Наконец она вздохнула, вновь встретилась с ним глазами и неспешно сказала:
— Любопытную сказку поведал ты, господин Кадок. Действительно любопытную…
— Сказку, именно сказку, моя госпожа, чтобы позабавить тебя. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы меня упрятали в клетку как сумасшедшего.
— Понимаю. — По ее лицу скользнула тень улыбки. — Но умоляю тебя, продолжай. Удалось ли этому неумирающему когда-либо встретить себе подобных?
— Об этом еще пойдет речь, моя госпожа. Она кивнула:
— Допустим. Тогда расскажи подробнее про него самого. Покамест он остается для меня призраком. Когда он родился и где?
— Представим себе, что это произошло в древнем Тире. Он был мальчиком, когда царь Хирам помогал царю Соломону возвести храм в Иерусалиме.
— О, как давно! — задохнулась она.
— Да, примерно две тысячи лет назад. Он сбился со счета, а когда пытался навести исторические справки, сведения оказывались слишком отрывочны и противоречивы. Но разве это имеет значение?
— А случилось ли ему, — осведомилась она шепотом, — видеть Спасителя?
Он опечаленно покачал головой:
— Нет, в те годы он скитался в иных местах. Однако он видел пришествие и гибель многих богов. И тем более многих королей и народов. Волей-неволей ему приходилось жить с ними и среди них, принимать обычные для них имена, пока они в свой срок не уходили со сцены. Сам он потерял счет собственным именам, как и годам. Он звался Ханно и Итобаал, Снефру и Фаон, Шломо и Рашид, Гобор и Флавиус Луго — и другими именами, каких и не упомнишь.
Она выпрямилась, будто готовясь прыгнуть — то ли к нему, то ли от него. И спросила низким голосом:
— А не было ли среди этих имен имени Кадок?
Он не шевельнулся, остался сидеть откинувшись, но теперь смотрел ей прямо в глаза. И ответил:
— Все может быть. Точно так же, как женщина могла прежде зваться Зоей, а до того Евдоксией, а до того… не исключаю, что можно выяснить и более ранние имена.
Ее сотрясла внезапная дрожь.
— Чего же ты от меня хочешь?
Он бережно опустил бокал на столик, послал ей улыбку, поднял руки ладонями вверх и сказал мягко, как только мог:
— Того, что ты сама выберешь. Может, и вовсе ничего. Даже если предположить, что я хотел бы тебя к чему-то принудить — а это не так, — на что я, в сущности, способен? Раз безвредные безумцы тебе не по нраву, никто и ничто не в силах заставить тебя увидеться со мной или хотя бы услышать обо мне снова.
— Но что… что ты готов мне предложить?
— Разделенную и стойкую преданность. Помощь, совет, защиту, конец одиночества. Я неплохо освоил науку выживания и ухитрялся по большей части преуспевать. Мне удалось приготовить себе убежища и отложить кое-что про запас на случай ненастья. В настоящее время я располагаю скромным состоянием. Еще важнее, что я храню верность друзьям, а для женщины хотел бы быть любовником, а не повелителем. Кто знает, а вдруг дети двух бессмертных, в свою очередь, окажутся обойденными смертью?
Она какое-то время пристально присматривалась к нему.
— Однако ты всегда держишь какие-то козыри про запас, не так ли?
— Давняя финикийская привычка, подкрепленная годами бесприютной жизни. Но от нее можно и отучиться.
— Я бы никогда так не сумела, — прошептала Атенаис, приникая к нему.
2
Они отдыхали, раскинувшись на подушках огромной кровати, и разговор тек все свободнее, распускаясь, как цветок по весне. Если руки, касающиеся другого тела, время от времени как бы теряли жар, то все равно оставались нежными. Томная усталость казалась естественной на фоне слабеющих благовоний и просыпающейся любви. И все же разум пробуждался быстрее, чем плоть. Слова были тихими, тон ласковым.
— Четыреста лет назад я звалась Алият из Пальмиры, — сказала она. — А ты, в своей древней Финикии?
— От рождения меня называли Ханно. Я и потом использовал это имя чаще всего, пока оно не умерло на всех языках.
— Что за приключения тебе, должно быть, пришлось пережить!
— Как и тебе… Она поморщилась.
— Я предпочла бы умолчать о них.
— Тебе что, стыдно? — Положив палец ей под подбородок, он повернул ее лицом к себе и веско произнес: — Нечего стыдиться. Мы выжили, ты и я, используя те средства, какие были необходимы. Теперь все это позади, и пусть прежняя жизнь канет в Лету, как развалины Вавилона. Надо думать не о прошлом, а о будущем.
— Ты… ты не находишь меня… ужасной грешницей?
Он ответил со смешком:
— Подозреваю, что, если бы мы оба честно открыли друг другу все свое прошлое, потрясена была бы ты, а не я.
— И ты не боишься Божьего гнева?
— На своем двухтысячелетнем веку я усвоил многое, но ни о каких богах не узнал ничего, кроме того, что они, как люди, рождаются, преображаются, а потом стареют и умирают. Кто бы ни был там, за пределами неба, — если там есть вообще кто-нибудь, — не похоже, чтобы мы его очень интересовали.
У нее на ресницах затрепетали слезы.
— Ты сильный. Ты добрый. — Она прижалась к нему теснее. — Расскажи мне о себе.
— Рассказ поневоле получится долгим. А мне хочется пить.
Она потянулась к колокольчику на краю стола и позвонила, молвив с мимолетной улыбкой:
— Вот уж этому горю можно помочь. В сущности, ты прав. У нас впереди вечность, о прошлом успеется. Расскажи мне хотя бы о нынешнем своем «я» — о Кадоке. Мне же надо понять его, чтобы строить какие-то совместные планы.
— Ну что ж, это началось, когда старый Рим отступил из Британии… Нет, погоди, я от радости совсем обеспамятел. Сперва я должен рассказать тебе о Руфусе…
Вошла служанка, потупила взор, хотя вид двух обнаженных тел на постели ее, по-видимому, не слишком смутил. Атенаис приказала принести из внешних покоев вино и закуски. Тем временем Кадок привел свои мысли в порядок и, когда они вновь остались наедине, описал своего собрата.
— Бедный Руфус, — вздохнула она. — Как он будет тебе завидовать!
— Не думаю, — ответил Кадок. — Он привык мне подчиняться. Взамен я беру на себя труд думать за него. Дайте ему вдоволь еды, выпивки и подходящую вертихвостку, и он будет вполне доволен жизнью.
— Тогда, значит, он не мог утешить тебя в твоем одиночестве? — тихо спросила она.
— Если и мог, то не слишком. Но он не раз спасал мне жизнь, стало быть, я обязан ему и величием этого дня.
— Речистый негодяй!..
Она поцеловала его. Он зарылся лицом в ее пахучие волосы, пока она не привлекла его внимание к наполненному бокалу и сладостям и не настояла на продолжении беседы.
— …западные бритты сохранили остатки цивилизации. Я частенько подумывал, не перебраться ли в Византию, так как знал, что именно здесь продолжилась былая империя. Однако в течение долгих веков шансы добраться сюда, не утратив денег, и вообще добраться живым, представлялись весьма туманными. Да и жить среди бриттов оказалось не так уж плохо. Я постепенно изучил их. В этой стране было легко менять имена, не утрачивая скромного состояния. Можно было бы дождаться, пока англичане, или франки, или скандинавы не предложат более спокойной жизни, пока цивилизация не воссоздаст себя по всей Европе. Потом, как я уже говорил, русский торговый путь позволил мне сколотить значительные средства и познакомиться с множеством людей как вдоль самого пути, так и здесь, в Средиземноморье. Ты понимаешь, что в знакомствах лежала моя единственная надежда когда-нибудь найти еще кого-нибудь из себе подобных. Не сомневаюсь, что и ты питала такую же надежду, Атенаис-Алият…
Он едва расслышал ее ответ:
— Питала, пока это не стало чересчур больно. Он поцеловал ее в щеку, она предложила ему свои губы, а потом прошептала-пропела:
— Все позади. Ты разыскал меня. С трудом верится, что это на самом деле…
— На самом деле. И уж мы постараемся, чтоб так и осталось.
С практичностью, свидетельствующей о трезвом уме, она спросила:
— Что ты теперь предлагаешь предпринять?
— Так или иначе, — ответил он, — давно пора покончить с Кадоком. Он оставался на виду дольше, чем мог себе позволить, и кто-нибудь из давних его знакомых может прийти в недоумение. А кроме того, с тех пор как норманнский герцог провозгласил себя королем Англии, все больше и больше недовольных молодых англичан отправляются на юг с целью примкнуть к императорской варяжской гвардии. Среди них могут быть слышавшие о Кадоке, и они сразу сообразят, как это непохоже на правду, чтобы уэльсец сделался торговцем такого пошиба.
Хуже того, — продолжал он, — когда русский властелин Ярослав скончался, его государство было поделено меж его детьми, и теперь они враждуют в надежде одолеть друг друга. Чем и воспользовались жители окрестных степей. Торговые маршруты стали крайне опасными. Можно ожидать новых русских походов на Константинополь, и они осложнят торговлю еще более. Уж я-то помню, какие трудности следовали за предшествующими набегами. В общем, Атенаис и Кадок должны удалиться от дел и уехать отсюда, прекратив всякую связь с прежними знакомыми. Но сначала, конечно, Алият и Ханно должны распорядиться своей нынешней собственностью.
Она нахмурилась:
— Ты что, решил покинуть Константинополь? А стоит ли? Это же всем городам город…
— Увы, Царьград не вечен, — мрачно произнес он. Она взглянула на него удивленно, и он пояснил: — Ну подумай сама. Норманны захватили последний форпост империи в Италии. Сарацины завоевали все, что к югу, — от Испании до Сирии. В последнее время они ведут себя относительно мирно, и тем не менее прошлогоднее поражение империи при Манцикерте — не просто военная неудача, повлекшая за собой дворцовый переворот и смену императоров. Не забывай, турки уже отобрали у вас Армению. Значит, им открыта дорога на Анатолию. В высшей степени сомнительно, что империя сумеет отстоять от них ионийское побережье. Балканские провинции ропщут, норманны продвигаются на восток. Да и здесь, в самом Константинополе, дела не блестящи: торговля приходит в упадок, нарастают смута и нищета, продажность придворных соперничает с их ничтожностью. Смею думать, Новый Рим вплотную приблизился к настоящей катастрофе. Так что давай сматывать удочки, пока она не грянула.
— Но куда? Где найти место, которое сулило бы безопасную и достойную жизнь?
— Некоторые мусульманские столицы славятся своим блеском. А еще дальше на восток, так я слышал, лежит мощная империя, обширная, миролюбивая, величественная во всех отношениях. Но это чуждые нам народы, да и путь в ту сторону долог и чреват тревогами. Добраться до Западной Европы было бы легче, но там до сих пор беспокойно и дико. Кроме того, со времен открытого раскола церквей жить там для выходцев из православных стран стало несладко. Нам пришлось бы для виду принять католичество, а таких демонстративных шагов лучше бы избегать. Нет, по зрелом размышлении я предложил бы остаться в пределах Римской империи еще лет на сто — двести. Например, в Греции, где нас никто не знает.
— Четыреста лет назад я звалась Алият из Пальмиры, — сказала она. — А ты, в своей древней Финикии?
— От рождения меня называли Ханно. Я и потом использовал это имя чаще всего, пока оно не умерло на всех языках.
— Что за приключения тебе, должно быть, пришлось пережить!
— Как и тебе… Она поморщилась.
— Я предпочла бы умолчать о них.
— Тебе что, стыдно? — Положив палец ей под подбородок, он повернул ее лицом к себе и веско произнес: — Нечего стыдиться. Мы выжили, ты и я, используя те средства, какие были необходимы. Теперь все это позади, и пусть прежняя жизнь канет в Лету, как развалины Вавилона. Надо думать не о прошлом, а о будущем.
— Ты… ты не находишь меня… ужасной грешницей?
Он ответил со смешком:
— Подозреваю, что, если бы мы оба честно открыли друг другу все свое прошлое, потрясена была бы ты, а не я.
— И ты не боишься Божьего гнева?
— На своем двухтысячелетнем веку я усвоил многое, но ни о каких богах не узнал ничего, кроме того, что они, как люди, рождаются, преображаются, а потом стареют и умирают. Кто бы ни был там, за пределами неба, — если там есть вообще кто-нибудь, — не похоже, чтобы мы его очень интересовали.
У нее на ресницах затрепетали слезы.
— Ты сильный. Ты добрый. — Она прижалась к нему теснее. — Расскажи мне о себе.
— Рассказ поневоле получится долгим. А мне хочется пить.
Она потянулась к колокольчику на краю стола и позвонила, молвив с мимолетной улыбкой:
— Вот уж этому горю можно помочь. В сущности, ты прав. У нас впереди вечность, о прошлом успеется. Расскажи мне хотя бы о нынешнем своем «я» — о Кадоке. Мне же надо понять его, чтобы строить какие-то совместные планы.
— Ну что ж, это началось, когда старый Рим отступил из Британии… Нет, погоди, я от радости совсем обеспамятел. Сперва я должен рассказать тебе о Руфусе…
Вошла служанка, потупила взор, хотя вид двух обнаженных тел на постели ее, по-видимому, не слишком смутил. Атенаис приказала принести из внешних покоев вино и закуски. Тем временем Кадок привел свои мысли в порядок и, когда они вновь остались наедине, описал своего собрата.
— Бедный Руфус, — вздохнула она. — Как он будет тебе завидовать!
— Не думаю, — ответил Кадок. — Он привык мне подчиняться. Взамен я беру на себя труд думать за него. Дайте ему вдоволь еды, выпивки и подходящую вертихвостку, и он будет вполне доволен жизнью.
— Тогда, значит, он не мог утешить тебя в твоем одиночестве? — тихо спросила она.
— Если и мог, то не слишком. Но он не раз спасал мне жизнь, стало быть, я обязан ему и величием этого дня.
— Речистый негодяй!..
Она поцеловала его. Он зарылся лицом в ее пахучие волосы, пока она не привлекла его внимание к наполненному бокалу и сладостям и не настояла на продолжении беседы.
— …западные бритты сохранили остатки цивилизации. Я частенько подумывал, не перебраться ли в Византию, так как знал, что именно здесь продолжилась былая империя. Однако в течение долгих веков шансы добраться сюда, не утратив денег, и вообще добраться живым, представлялись весьма туманными. Да и жить среди бриттов оказалось не так уж плохо. Я постепенно изучил их. В этой стране было легко менять имена, не утрачивая скромного состояния. Можно было бы дождаться, пока англичане, или франки, или скандинавы не предложат более спокойной жизни, пока цивилизация не воссоздаст себя по всей Европе. Потом, как я уже говорил, русский торговый путь позволил мне сколотить значительные средства и познакомиться с множеством людей как вдоль самого пути, так и здесь, в Средиземноморье. Ты понимаешь, что в знакомствах лежала моя единственная надежда когда-нибудь найти еще кого-нибудь из себе подобных. Не сомневаюсь, что и ты питала такую же надежду, Атенаис-Алият…
Он едва расслышал ее ответ:
— Питала, пока это не стало чересчур больно. Он поцеловал ее в щеку, она предложила ему свои губы, а потом прошептала-пропела:
— Все позади. Ты разыскал меня. С трудом верится, что это на самом деле…
— На самом деле. И уж мы постараемся, чтоб так и осталось.
С практичностью, свидетельствующей о трезвом уме, она спросила:
— Что ты теперь предлагаешь предпринять?
— Так или иначе, — ответил он, — давно пора покончить с Кадоком. Он оставался на виду дольше, чем мог себе позволить, и кто-нибудь из давних его знакомых может прийти в недоумение. А кроме того, с тех пор как норманнский герцог провозгласил себя королем Англии, все больше и больше недовольных молодых англичан отправляются на юг с целью примкнуть к императорской варяжской гвардии. Среди них могут быть слышавшие о Кадоке, и они сразу сообразят, как это непохоже на правду, чтобы уэльсец сделался торговцем такого пошиба.
Хуже того, — продолжал он, — когда русский властелин Ярослав скончался, его государство было поделено меж его детьми, и теперь они враждуют в надежде одолеть друг друга. Чем и воспользовались жители окрестных степей. Торговые маршруты стали крайне опасными. Можно ожидать новых русских походов на Константинополь, и они осложнят торговлю еще более. Уж я-то помню, какие трудности следовали за предшествующими набегами. В общем, Атенаис и Кадок должны удалиться от дел и уехать отсюда, прекратив всякую связь с прежними знакомыми. Но сначала, конечно, Алият и Ханно должны распорядиться своей нынешней собственностью.
Она нахмурилась:
— Ты что, решил покинуть Константинополь? А стоит ли? Это же всем городам город…
— Увы, Царьград не вечен, — мрачно произнес он. Она взглянула на него удивленно, и он пояснил: — Ну подумай сама. Норманны захватили последний форпост империи в Италии. Сарацины завоевали все, что к югу, — от Испании до Сирии. В последнее время они ведут себя относительно мирно, и тем не менее прошлогоднее поражение империи при Манцикерте — не просто военная неудача, повлекшая за собой дворцовый переворот и смену императоров. Не забывай, турки уже отобрали у вас Армению. Значит, им открыта дорога на Анатолию. В высшей степени сомнительно, что империя сумеет отстоять от них ионийское побережье. Балканские провинции ропщут, норманны продвигаются на восток. Да и здесь, в самом Константинополе, дела не блестящи: торговля приходит в упадок, нарастают смута и нищета, продажность придворных соперничает с их ничтожностью. Смею думать, Новый Рим вплотную приблизился к настоящей катастрофе. Так что давай сматывать удочки, пока она не грянула.
— Но куда? Где найти место, которое сулило бы безопасную и достойную жизнь?
— Некоторые мусульманские столицы славятся своим блеском. А еще дальше на восток, так я слышал, лежит мощная империя, обширная, миролюбивая, величественная во всех отношениях. Но это чуждые нам народы, да и путь в ту сторону долог и чреват тревогами. Добраться до Западной Европы было бы легче, но там до сих пор беспокойно и дико. Кроме того, со времен открытого раскола церквей жить там для выходцев из православных стран стало несладко. Нам пришлось бы для виду принять католичество, а таких демонстративных шагов лучше бы избегать. Нет, по зрелом размышлении я предложил бы остаться в пределах Римской империи еще лет на сто — двести. Например, в Греции, где нас никто не знает.