Андерсон Пол Уильям. Челн на миллион лет

   — Раньше я жил на севере, — объяснил королю Норнагест. — Но недавно умер последний из моих детей, и мне наскучило мое обиталище — наскучило более всех предшествующих, мой господин. Добрая слава о тебе достигла моих ушей, и я прибыл проверить, справедлива ли она.
   — Все, что ты слышал доброго, справедливо, — объявил придворный священник Конор. — Господу было угодно, чтобы король принес в Норвегию новую эру.
   — Но ведь твои собственные дни начались очень-очень давно, не так ли? — спросил Олаф шепотом. — Мы слышали о тебе столько раз, что не сочтешь. Каждый слышал. Но никто, кроме твоих соседей в горах, не встречал тебя уже много лет, и я решил, что ты, наверное, отошел к праотцам. — Король оглядел новоприбывшего: высокий, худой, ничуть не согбенный, с сединой на висках и в бороде, но почти без морщин на крепком лице. — А ты, в сущности, даже не состарился.
   Норнагест вздохнул:
   — Я гораздо старше, чем выгляжу, мой господин.
   — Норнагест — это значит «гость Норны», а Норна считалась богиней судьбы, — сказал король. — Странное, вроде бы языческое прозвание. Как оно тебе досталось?
   — Тебе не стоит знать об этом…
   Норнагест увел разговор в другую сторону. И очень скоро убедился, что поступил умно. Вновь и вновь Олаф побуждал его принять крещение и спасти свою душу, но от угроз воздерживался и отправлять язычника на казнь, как случалось с другими упрямцами, тем более не спешил. Истории, какими потчевал короля скальд, были столь захватывающими, что хотелось удержать рассказчика при дворе любой ценой.
   Конор оказался настойчивее и приставал к Гесту почти каждый день. Он весьма усердствовал во славу Божию, этот священник. Возможно, из ревности: Конор приплыл в Норвегию вместе с Олафом из Дублина, был с ним рядом, когда тот сверг Хакона Ярла и захватил страну, — а теперь король принялся созывать миссионеров из Англии, Германии и той же Ирландии, и священник, пожалуй, чувствовал себя уязвленным. Гест выслушивал Конора с полной серьезностью, но отвечал уклончиво.
   — Я не чужд вашему Христу, — заверял скальд. — Доводилось знакомиться и с его учением, и с его почитателями. Не испытываю я привязанности и к старым богам — Одину и Тору. Просто мне в жизни выпало видеть слишком много разных божеств…
   — Однако наш Бог — единственно истинный, — не унимался Конор. — Не уклоняйся, иначе погубишь душу. Вскоре минет ровно тысяча лет с тех пор, как он явился к людям. Вероятно, состоится второе пришествие, наступит конец света, и мертвые восстанут для Страшного суда…
   Взгляд Геста ушел куда-то вдаль.
   — Было бы радостно верить, что можно встретить дорогих усопших заново, — прошептал он и предоставил Конору пустословить, больше не перебивая.
   А по вечерам, после трапезы, когда из пиршественного зала уже убрали столы и женщины обнесли гостей роговыми кубками с пивом, у скальда всегда находились иные темы, сказания и прибаутки, стихи и песни, и он без устали отвечал на вопросы. Однажды в его присутствии два стражника решили посудачить о великой битве при Бравеллире*. [По всей вероятности, вблизи нынешнего Норчепинга (Швеция).]
   — Мой предок Грани из Бриндала, — похвалялся один, — был среди исландцев, сражавшихся за короля Сигурда Окольцованного. Он мечом проложил себе путь к самой ставке противника и своими глазами видел, как пал король Харальд Боевой Зуб. В тот день легендарный Старкад и тот не смог повернуть сражение в пользу датчан.
   Гест шевельнулся и произнес:
   — Простите, но при Бравеллире не было никаких исландцев. В ту пору викинги еще и не открыли этот остров. Стражник рассвирепел.
   — Ты что, никогда не слыхал балладу, сложенную Старка-дом? — резко бросил он. — Там перечислены все герои, вступившие в схватку на той и на другой стороне.
   Гест укоризненно покачал головой.
   — Балладу я слышал, и заметь, Эйвинд, я и не думал называть тебя вруном. Ты передаешь то, что тебе рассказывали. Только Старкад этой баллады не сочинял. Ее сложил другой скальд, причем много позже, и приписал Старкаду. Бравеллир был залит кровью… — Он задумался на несколько мгновений, вслушиваясь в бормотание и треск пламени в очаге. — Когда это было? Триста лет назад? Я сбился со счета…
   — Уж не хочешь ли ты сказать, что Старкада там не было, а ты был? — насмешливо спросил стражник.
   — Был там Старкад, — ответил Гест, — хоть он не слишком походил на того, каким его рисуют сегодня. И не был он ни хром, ни полуслеп от старости, когда, наконец, встретил свою смерть.
   Воцарилась полная тишина. Король Олаф пристально всмотрелся в рассказчика сквозь пляску мятущихся теней, прежде чем осведомиться вполголоса:
   — Выходит, ты знал его?
   — Знал, — подтвердил Гест. — Мы встретились с ним сразу после битвы при Бравеллире…

2

   Посохом ему служило копье — ни один путник в здравом уме не рискнет странствовать по Северу безоружным, — но поверх скромного заплечного мешка была уложена арфа, и никто никогда не счел бы его вестником зла. Когда ближе к вечеру ему встречался крестьянский двор, он не отказывался от ночлега под крышей, вознаграждая хозяев за гостеприимство песнями, сказаниями и новостями из внешнего мира. А если двор не встречался, он не сетовал, заворачивался в плащ, а на рассвете утолял жажду из родника или ручейка и закусывал хлебом-сыром, тем, что последний хозяин дал ему на дорогу. Так он жил большую часть своей жизни, пройдя по свету из края в край.
   Сегодня день выдался прохладным. По бледному небу плыли редкие облачка, солнце шло своим извечным путем к югу, не балуя теплом. Леса, укутавшие холмы Геталанда* [Историческое название Южной Швеции.], хранили сумрак и тишину.
   Березы уже начали желтеть, да и зелень дубов и буков потускнела, только еловая хвоя сберегла свою темную красоту. Из тенистой мглы посверкивала спелая смородина. Каждый вдох был полон аромата сыреющей земли.
   Гест охватил взглядом сразу всю картину — он поднялся на гребень, и холмы, что катились к неясному горизонту, теперь были ниже его. Местность была по большей части лесистой, но тут и там попадались лужайки и пахотные поля. Удалось приметить два дома с надворными постройками; из труб на крышах поднимались вертикальные столбы дыма. Призывно блестел ручей, сбегающий к раскинувшемуся вдалеке озеру.
   Он отошел достаточно далеко от поля битвы, чтобы все, что осталось на нем, включая мертвецов, слилось в смутное пятно. Стервятники, что собрались на гнусное пиршество, кружились над этим местом, то и дело ныряя вниз, — но и они отсюда казались крошечными, он едва различал их крики. Откуда-то время от времени доносился волчий вой и подолгу висел над холмами эхом, .прежде чем замереть.
   Те, кто выжил, разошлись по домам, забрав с собой своих раненых, но павших не удосужились хотя бы прикрыть землицей, даже тех, кого опознали. Поутру он повстречался с группой воинов и выяснил, что король Сигурд приказал унести единственное тело — своего заклятого врага короля Харальда, — с тем чтобы во имя собственной славы похоронить его у себя в Упсале по полному обряду, с приношением даров для загробной жизни.
   Гест печально улыбнулся, опершись на копье. Многократно, увы, доводилось ему наблюдать одно и то же: молодость бросается в бой очертя голову, а результат — расставание с жизнью. Сколько раз он это видел? Ответа он и сам не знал, сбился со счета в круговерти столетий — а может, не хватало мужества сосчитать. Но какое бы из объяснений ни принять, он чувствовал, как всегда, потребность сказать прощальное слово — а что еще он или кто бы то ни было может сделать для них, ушедших?
   Однако на ум пришел отнюдь не гимн, какой сложил бы любой другой скальд. Слова оставались нордическими, чтобы мертвые поняли их, если услышат, — но не было у него желания воспевать доблесть и боевые заслуги. Выбранное им пятистишие родилось в стране, лежащей за тысячи миль на восход, где живет низкорослый косоглазый народ, набравшийся знаний и создавший вещи удивительной красоты. Хотя и там мечи обнажаются слишком часто.
   Лето идет на убыль, Холод окрасит листья кровью, И гуси двинутся в путь — куда? А ведь земля и сейчас багрова, Души павших терзает ветер.
   Помедлив еще минуту, он повернулся и пошел своим путем. Датчане, которых он встретил поутру, видели, как тот, кого он ищет, двинулся на восток, преследуя полдюжины шведов. Потому Гест и посетил Бравеллир и осмотрел все подробно, пока наметанный глаз охотника не уловил нечто похожее на след. Надо бы поспешить, однако он по-прежнему придерживался своего обычного шага, вроде бы ленивого, но за день удавалось пройти не меньше доброго коня — и при том не упустить ничего достойного внимания.
   За этим человеком он охотился, как за зверем. Короли избрали местом решительной стычки Бравеллир потому, что здесь, на примерно равном удалении от вотчины Харальда в Скании и Сигурда в Швеции, был широкий луг, пересеченный дорогой с юга на север, а населения почти не было. Шестеро, ушедшие отсюда, должно быть, надумали двинуться к Балтийскому побережью, где оставили свое судно или суда. Их собралась жалкая горстка, что само по себе доказывало, сколь жестока была битва. Ее запомнят, ее станут воспевать, и в грядущие века она представится величественнее и кровопролитнее, чем была, — а землепашцев, проливающих пот на окрестных неудобьях, к сожалению, забудут.
   Шаг Геста был мягким, почти неслышным. Крыша ветвей над головой лишь кое-где пропускала солнечные лучи, пятнающие еле заметную тропку всплесками света. По стволу огненным факелом взметнулась белка. Где-то простонал витютень. В кустах слева хрустнуло, показалась и исчезла исполинская туша — лось. Да уйдет его душа безбоязненно в благоуханные чащобы. Но ни на миг не прекращал Гест читать нужные ему следы — тем более что это было нетрудно: отпечатки сапог, надломленные сучки, разорванная паутина, отметина на мшистой колоде, где кто-то присел отдохнуть. Они никогда не были охотниками по ремеслу — а он провел на охоте многие годы. И их преследователь тоже не прятал следов. Этот не давал себе передышки, он заботился только об одном — нагнать. Ножищи у преследователя были огромными.
   Час от часу солнечные лучи удлинялись, били под более пологим углом, приобретали золотистый оттенок. В воздух просачивалась прохлада.
   И вдруг Гест замер на месте и прислушался, склонив голову. Издали долетели звуки, какие он не мог не признать. Он ускорил шаг почти до бега. Сперва приглушенно за листвой, но вот все более отчетливо — лязгающий звон, крики, чуть позже треск, хруст, шумное дыхание. Он взял копье на изготовку и теперь не шел, а скользил тише привидения.
   Поперек тропинки распростерся убитый. Тело упало верхней частью в куст, и у корней собралась целая лужа крови, ослепительно алой. Меч раскроил шведа от левого плеча к грудине, из-под которой торчали перерубленные ребра. Светлые волосы прилипли к щекам — а на них еще и бороды-то не было, лишь мальчишеский пушок. Глаза были раскрыты, рот тоже — теперь навсегда.
   Гест взял немного в сторону, но тут же наткнулся на второй труп. А дальше кусты ходили ходуном — там шла схватка, мелькали люди, железо и лилась кровь, кровь, кровь. Мечи лязгали друг о друга, скрежетали, задевая шлемы, бухали, натыкаясь на деревянные щиты. Третий по счету швед выбыл из игры, зашатался с окровавленным бедром и рухнул, издавая нечеловеческие вопли. Следом упал и четвертый — прямо в заросли крапивы, но безмолвно: ему снесли голову чуть не напрочь.
   Гест укрылся за молодой елочкой и наблюдал за ходом боя меж ветвей. От всей группы, ушедшей из Бравеллира, осталось двое. Как и четверо других, они пустились в путь налегке — рубахи, плащи да штаны; если у них и были кольчуги, надеть их никто не успел. Правда, шапки на головах были все-таки боевыми, железными. В руках у одного были щит и меч, у второго — топор.
   Зато единственный их противник был оснащен лучше не придумаешь — кольчуга до колен, конический шлем со спуском к переносице, в левой руке — окованный железом щит, в правой — меч невероятных размеров. Он был настоящий великан: Гест отнюдь не жаловался на рост, а он выше на целую голову, плечи с дверной косяк, руки и ноги что дубовые бревна. На грудь спускалась нечесаная черная борода.
   Шведы немного оправились от внезапной атаки и защищались яростно, перебрасываясь короткими выкриками. Меченосец кинулся на великана, клинки скрестились, то сверкая в выпадах на подъем, то смазываясь в стремительном движении вниз и в стороны. Швед получил удар по щиту и покачнулся, но сумел быстро выпрямиться и ответить контрударом, А тот, что с топором, тем временем зашел на врага со спины.
   Однако великан, вероятно, предвидел это. Он круто развернулся, сперва вслепую, и напал на топорника без подготовки, так что чуть не промазал. И все же лезвие меча, свистнув, задело шведа. Тот пошатнулся, выронил топор и уставился на правую руку, рассеченную вместе с костью. Великан, не обращая больше на него внимания, прыгнул вбок, отбежал, а потом опять повернулся и устремился на меченосца с разгона. С грохотом столкнулись щиты, но великан был тяжелее, да и скорость набрал изрядную, — швед не устоял и упал навзничь. Он сумел удержать меч и успел поднять щит над собой. Тогда великан вскочил на щит ногами и придавил противника. Гесту почудился треск ломающихся ребер. Швед захрипел, а великан без промедления оседлал его и в два удара прикончил.
   Потом огляделся. Раненый топорник удирал, ковыляя меж древесных стволов. Победитель устремился за ним, нагнал и убил. Да и вопли воина со вспоротым бедром тем временем перешли в рык, в невнятное сипенье — и вскоре замерли.
   Тогда из бочкообразной груди великана вырвался громовой смех. Трижды воткнул он свой меч в землю, затем вычистил его насухо рубахой одного из поверженных и вложил в ножны. Чуть отдышавшись, стащил шлем с подшлемником, уронил их наземь и отер волосатой дланью вспотевший лоб.
   Наконец Гест рискнул выйти из-под елочки. Великан вновь схватился за рукоять меча. Гест прислонил копье к развилке сучьев и, вытянув руки перед собой ладонями вверх, возвестил:
   — Я пришел с миром!
   — А ты один? — осведомился великан, не теряя бдительности.
   Голос его был звучен, как прибой на камнях. Гест всмотрелся в грубое лицо, в маленькие льдисто-голубые глазки и ответил:
   — Один. И после того, что я только что видел, не думаю, что Старкад убоится кого бы то ни было.
   — А, так ты знаешь меня, — усмехнулся великан. — Но не припомню, чтобы мы встречались прежде.
   — Не сыщешь северянина, кто не слыхивал бы про Богатыря Старкада. А я… Я намеренно искал тебя.
   — Искал? Намеренно? — Он удивился и сразу же рассердился: — Если так, было подло стоять в сторонке и не прийти мне на помощь.
   — Помощь тебе не требовалась, — ответил Гест мягко, как только мог. — Кроме того, все кончилось так быстро. Никогда во всей своей жизни не наблюдал я такого мастерского владения оружием.
   Старкад, польщенный, заговорил дружелюбнее:
   — Кто же ты, который искал меня?
   — У меня было много имен. Здесь, на Севере, я чаще всего называюсь Гест.
   — Чего ты от меня хочешь?
   — Это долгий разговор. Позволь сперва спросить тебя, отчего ты гнался за этими людьми и умертвил их?
   Старкад устремил взгляд куда-то вдаль, к солнцу, чей свет желтыми лучами пробивался меж деревьев — темных теней на фоне неба. Губы великана шевельнулись. Наконец он кивнул самому себе, вновь встретился с Гестом глазами и произнес:
   Здесь волки не будут голодны,
   Здесь Харальд насытил воронов.
   Снискали здесь славу мы.
   Только Сам Один нас превосходит.
   Не припас я хмельного, зато дарю
   Харальду этих врагов на закуску.
   Он не был скареден, не был скуп,
   И вот ему моя благодарность.
   Значит, подумал Гест, люди говорят правду. Старкад — не просто несравненный воин, в нем есть и задатки скальда. Интересно, какими еще способностями он наделен?
   — Понимаю, — неторопливо отозвался Гест. — Ты воевал за Харальда и теперь, когда он погиб, хочешь отомстить за него, пусть война и окончена…
   Старкад подтвердил догадку кивком:
   — Да возрадуется дух его. Но еще более надеюсь я, что осчастливил его достойного предка короля Фродхи, лучшего из повелителей, каким я служил. Вот уж кто никогда не ущемлял меня ни золотом, ни оружием, ни другими щедрыми дарами.
   Гест ощутил внутреннюю дрожь, по спине пробежал холодок.
   — Ты говоришь о Фродхи Фридлейфссоне Датском? Да, я слышал, что ты состоял у него при дворе. Но он же умер много-много лет назад!
   — Я старше, чем выгляжу, — заявил великан. К нему вернулась нарочитая грубость, но затем он взял себя в руки. — После тяжких трудов нынешнего дня во мне все горит от жажды. Ты не ведаешь, есть ли поблизости вода?
   — Я найду тебе воду, если ты последуешь за мной. Но что будет с этими мертвецами?
   — Что я тебе, ворон, чтобы возиться с ними? — Старкад пожал плечами. — Оставим их муравьям.
   На мертвечину уже слетелись мухи, жужжали над ослепшими глазами, облепили языки и кровавые раны. Гесту такое зрелище было давно не внове, и все-таки каждый раз он с облегчением оставлял покойников за спиной, стараясь не думать об осиротевших детях, вдовах и матерях. Жизни, с какими он соприкасался, скоротечны так или иначе, а затем, спустя еще более короткий срок, ушедшие обречены на забвение — для всех, кроме него. Он подобрал свое копье и первым пошел назад по тропинке. Спросил, не оборачиваясь:
   — Теперь что? Вернешься в Данию?
   — Наверно, нет, — прогрохотал Старкад позади. — Уж Сигурд позаботится, чтобы следующий датский король был его ставленником, а вассалы чтобы враждовали друг с другом.
   — Для того, кто умеет сражаться, дело найдется.
   — Не по душе мне видеть, как рушится королевство, что строил Фродхи, а Харальд Боевой Зуб воссоздал.
   — Да, — вздохнул Гест, — из того, что я слышал, следует, что нечто великое скончалось при Бравеллире. Что же ты намерен делать?
   — Возьму корабли, какими владею, наберу моряков и пойду по пути викингов на восток, в Вендланд и Гардхарики*. [Южное побережье Балтики и западные районы России.] Что у тебя там поверх мешка — арфа?
   — Точно. Я не чураюсь самых разных занятий, но главным образом я скальд.
   — Тогда ступай со мной. Когда достигнем поместий моего повелителя, сложи сагу о том, что я свершил сегодня. Я вознагражу тебя не скупясь.
   — Мы еще поговорим об этом.
   Они продолжали шагать молча, пока Гест не уловил приметы, какие искал, и не свернул на боковую тропку. Она вывела их на поляну, усыпанную клевером. Посреди поляны бил родник, от него в траве бежал ручеек и пропадал под деревьями. Деревья стояли вокруг стеной, понизу уже тонули во мраке, только самые верхушки еще зеленели-золотились в последних солнечных лучах. Небо на востоке приобрело фиолетовый отлив. Пролетела стая грачей, спешащих домой.
   Старкад упал на живот и принялся пить, мощно чавкая. А когда в конце концов поднял бороду, с которой капала вода, то увидел Геста за работой. Тот уже успел скинуть плащ, открыть мешок и разложить свое имущество, а теперь собирал вокруг поляны сушняк и хворост.
   — Что ты делаешь? — спросил Старкад.
   — Готовлюсь к ночлегу.
   — Неужто поблизости никто не живет? Меня устроил бы даже шалаш свинопаса…
   — Не ведаю, кто тут живет, и темень накроет нас раньше, чем мы что-то найдем. И не лучше ли здесь, чем на грязном полу, вдыхая дым и вонь?
   — Что ж, спать под звездами мне случалось и ранее, и не раз. И на голодный желудок тоже. Гляжу, у тебя есть кое-какая пища. Ты поделишься ею со мной?
   — А ты не намерен попросту отнять ее? — ответил Гест, смерив великана пристальным взглядом.
   — Нет-нет, — засмеялся Старкад, — ты же не враг и уже не совсем незнакомец. И не женщина. Увы… Гест улыбнулся в ответ.
   — Мы поделим все, что есть, пополам, хотя боюсь, что для человека твоего роста этого маловато. Я поставлю силки. Если повезет, то к утру наловим мышей-полевок, а может, попадется белка или еж. — Он помолчал. — Ты не откажешься мне помочь? Я покажу тебе, что делать и как, и к приходу ночи мы устроимся вполне уютно.
   Старкад поднялся на ноги.
   — Что ж я, по-твоему, нахлебник? Конечно, помогу. А ты сам из финнов или жил среди финнов, что владеешь уловками лесовика?
   — Нет, я родился в Дании, как и ты. Родился давным-давно и усвоил охотничьи навыки с детства.
   Выяснилось — и Гест не особо этому удивился, — что распоряжаться Старкадом непросто, надо подбирать слова с осторожностью. Иначе легко нарваться на новую вспышку кичливости. Однажды великан полыхнул: «Что я тебе, раб?» — и чуть не вытащил меч. Правда, остыл, вложил меч обратно в ножны и сделал то, о чем его просили, — но на лице его было написано отвращение.
   Дневной свет таял, на небе одна за другой загорались звезды. Но к той минуте, когда поляна утонула в сумерках, укрытие на ночь было готово. Навес из валежника обещал защиту от росы, тумана, а ежели случится дождь, то и от дождя. Под навесом земля была устлана ветками и папоротником, а у входа уложен дерн с тем расчетом, чтобы тепло от умело разложенного костра не рассеивалось, а шло внутрь. Кроме орехов и ягод, Гест набрал сосновых шишек, нашел трав и коренья и искусно поджарил все это в дополнение к хлебу с сыром. Отойти ко сну предстояло относительно сытыми.
   Гест присел у костра, обстругивая ножом палочки взамен вертелов. Костер был скромнее, чем разжег бы воин в походе, — слегка постреливающий, источающий дымок с вкусным смолистым запахом. Старкаду пришлось тоже подсесть поближе — тогда предосенней прохладе было не подобраться. Пламя бросало желто-красные блики на щеки Геста, отражалось в его глазах, играло тенями в седоватой бороде.
   — Ловко ты управляешься, — заметил великан. — Мы действительно могли бы путешествовать вместе.
   — Мы это еще обсудим, — опять пообещал Гест.
   — Что тут обсуждать? Ты же сам сказал, что искал меня.
   — Да, искал, — подтвердил Гест со вздохом. — Долгий-долгий срок провел я в дальних краях, пока зов Севера не одолел меня и я не понял, что должен проверить, по-прежнему ли трепещут осины в светлую летнюю ночь. — Он не упомянул о смерти женщины, с которой он прожил тридцать лет в степях Востока, деля все невзгоды, выпадающие на долю пастухов — ее соплеменников. — Я уже утратил надежду, что моим поискам когда-то придет конец, я почти перестал искать — но как побродил по лесам и пустошам Ютланда, как вспомнил язык, за время моего отсутствия не слишком изменившийся, то услышал про Старкада. И сказал себе: я должен разыскать его! Слух о нем привел меня сначала в столицу, где мне поведали, что Старкад переправился через Зунд, дабы присоединиться к королю Харальду в его боевом походе. Я пришел по твоим следам в Бравеллир и поспел туда на закате, когда битва уже завершилась. Но поутру я нашел людей, видевших, куда направился Старкад, последовал их указаниям, и вот мы встретились…
   Великан беспокойно пошевелился и прорычал:
   — Чего же ты от меня хочешь?
   — Прежде всего хочу, чтоб ты поведал мне о своей жизни. Иные рассказы о тебе, какие довелось выслушать, звучали нелепо.
   — Ты очень любопытен.
   — Я набираюсь знаний по всему белу свету. Ну и… как сказителю расплатиться за постой, откуда скальду брать стихи, достойные слуха вождей, если у него нет ничего за душой?
   Старкад уже успел снять меч, однако потянулся к кинжалу.
   — Уж не затеваешь ли ты колдовство? Ты опасен, Гест. Умелец твердо посмотрел воину прямо в глаза и ответил:
   — Клянусь, что не прибегаю к чарам. Но то, к чему я стремлюсь, еще более странно.
   Старкад подавил невольную дрожь и, словно пускаясь в атаку на собственный страх, стремясь затоптать его, начал поспешно:
   — Что я свершил, то хорошо известно, хотя, кроме меня, всей моей жизни не знает никто. Но не спорю, вокруг меня сплели много нелепых, а то и безобразных историй. Я не потомок йотунов* [Раса гигантов из скандинавской мифологии.], это бабьи сплетни. Отец мой был землепашец на севере Зеланда, мать из честного рыбацкого рода. У моих родителей были и другие дети, только те росли, как все, жили, как все, старели, как все, и сходили в могилу от ран, болезней либо тонули на море — тоже как все.
   — И как давно их не стало? — тихо справился Гест. Старкад пренебрег вопросом.
   — Я был большой и сильный, как и теперь. Но с самого детства мне не хотелось ковыряться в земле и навозе, как и таскать сети, полные вонючей рыбы. Двенадцати лет от роду я решил стать викингом. У соседей было суденышко, купленное на паях. Вместе с другими такими же корабликами они промышляли набегами по северным побережьям. А когда они заторопились вернуться к сенокосу, я отстал от них и прибился к капитану, намеренному зимовать в шхерах. С тех пор начался мой путь к славе.
   Надо ли, — продолжал он, — называть все битвы, какие я провел? Надо ли вспоминать набеги, пожары и морозы, пиршества и голодные дни, сотоварищей и женщин? Надо ли перечислять приношения богам, чтоб они помогли нам бороться со штормами, и поминать несчастливый ее исход, когда они отворачивались от нас? Несть числа королям, кому мы служили, и тем, кого мы свергали. Прошлое перепуталось во мне, и только обломки всплывают, словно после кораблекрушения. Фродхи, датский король, взял меня к себе как раз тогда, когда мое судно пошло ко дну. Он сделал меня главой придворной стражи, а я его — величайшим из властителей тех времен. Однако сын его Ингьялд уродился слабаком, обжорой и лентяем. Я разругался с ним и покинул страну в негодовании, хотя время от времени возвращался и обнажал свой меч за более достойных мужей из дома Скйолдунгов. Харальд был лучшим из всех — первый среди королей Дании, Готланда, да и Швеции. И вот Харальд пал, дело его порушено, а я вновь один…