Андраш Ласло. Смерть на берегу Дуная

   - А ваша мать? Она была дома?
   - Мамы никогда не бывает дома после обеда. Только по субботам и воскресеньям. Да и в эти дни она не сидит дома - ходит на скачки. А в обычные дни она всегда на заводе до восьми часов.
   - Ваша мать работает поваром?
   - Да. В заводской столовой. Мы тоже питаемся из этой столовой - мама всегда приносит еду домой.
   - Ваши родители, Вильма, жили плохо? Я имею в виду - между собой?
   - Что вы! Плохо - не то слово. Отец терпел только из-за меня. А я давно ему говорила: из-за меня терпеть не надо.
   - Значит, если я вас правильно понял, у вашего отца были какие-то связи с женщинами.
   - Конечно. Только об этом не принято говорить. Отец был очень хороший человек. И молодой. Ему было сорок пять лет. Я говорю про это только вам. Я не хочу, чтобы о таких вещах знали все.
   - На допросе вы не говорили об этом?
   - Меня об этом не спрашивали. Маму спрашивали.
   - Послушайте, Вильма, вы умная, взрослая девушка. Давайте говорить откровенно.
   - А я и говорю откровенно.
   - Вот и хорошо. Допускаете ли вы, что между вашим отцом и Эдит Ковач были близкие отношения?
   - Отец никогда не признавался в этом. Но это не исключается.
   - А девушка? Не говорила она что-либо такое, что могло бы подтвердить ваше предположение?
   - Один раз говорила. Дня через два после того, как мы были в бассейне, она подошла ко мне в коридоре.и сказала: «Классный у тебя папаша, Вильма».
   - Как вы узнали, что она приходила к вам, когда вас не было, дома?
   - Отец сказал мне как-то: «Была Ковач, тебя искала».
   - И вы не спросили, зачем она приходила?
   - Нет. Она бы сама сказала, если бы хотела.
   - Но она не сказала?
   - Нет.
   «Хитрит. А может, и не хитрит. Только каждое слово приходится вытягивать из нее клещами. Почему? Стыдится? Стыдно рассказывать о любовных делах отца? Или что-то мешает? Возможно, и так. - Это не исключено. Что-то здесь не вяжется. Что же?»
   - А вы, Вильма? Вы дружили с мальчиками? Ведь вы красивая!
   - Нет, не дружила. И, пожалуйста, не говорите мне комплименты. Я знаю, какая я есть.
   - Ни с кем? И никогда?
   - Нет.
   - Не понимаю. Почему?
   - Очень просто. С одним мне хотелось дружить, но из этого ничего не вышло.
   - Обманул?
   - Допустим.
   - Одноклассник?
   - Что вы!
   - Вам не хочется о нем говорить?
   - Пожалуй… Не очень. И все же я говорю. Хотя это вряд ли относится к делу.
   - Я спрашиваю только потому, что хочу лучше вас узнать.
   - И завербовать? Келемен громко рассмеялся.
   - Мне и в голову это не приходило. Знаете, все дело в том, что такая уж у меня профессия. Приходится разговаривать со многими людьми, и хорошо, если удастся
   разгадать, что представляет собой человек, с которым беседуешь.
   - Ну, хорошо. Раз уж мы договорились, я буду откровенна.
   Она взглянула на Келемена, ожидая, что он будет спрашивать. Но Келемен не спрашивал. Наступила неловкая пауаа. Вильма опустила голову, потом подняла.
   - Ну, ладно. Скажу. Он художник. Еще не прославившийся. Тридцати четырех лет. Имя не .имеет значения, впрочем, зовут его Альфредом Шоммером. С ним бы я дружила. Но он не захотел. Сказал, что не может связывать себя ни с кем. Единственная его любовь - искусство. Пять дней мы встречались, на шестой он прогнал меня. Словом, не прогнал, а оказал только, что все кончено.
   - Что-то долго варился у тебя кофе, Манци,- обратился Келемен к жене, которая входила в иомнату с подносом в руках.- Опять сломалась кофеварка?
   Почти за два десятка лет совместной жизни с Белой у Манци выработалось особое чутье, которое безошибочно подсказывало ей, когда лучше подать кофе, вмешавшись в беседу мужа с посетителями.
   - Должно быть, очень мелкий помол. Зато наверняка получился вкусным и крепким.
   Она приветливо улыбается Вильме и спрашивает!
   - Вам с сахаром?
   - Нет, спасибо.
   Келемен кладет в чашку пять кофейных ложечек сахара и сосредоточенно размешивает его.
   - Спасибо, Манци.
   - На здоровье.
   И она тут же удаляется. Манци знает к тому же, когда надо уйти. После кофе разговор о сердечных делах Вильмы можно было не возобновлять.
   - Скажите, Вильма, как удалось отцу накопить сорок две тысячи форинтов? Впрочем, это не так уж и важно.
   - Он не копил. Он выиграл и х.Три года назад он выиграл в лото, но нам ничего не говорил, пока не ушел из дому. Угадал четыре цифры.
   - Кто еще об этом знал? Кроме вас?
   - Никто. Вернее, я не знаю. Мы сами ничего не знали до тех пор, пока он не ушел. На другой день он встретил меня у школы и тогда сказал об этом. Еще он написал об этом в письме, которое я передала маме. Он записал, что с этими деньгами он начнет новую жизнь. Подаст на развод, но обещает по-прежнему помогать семье, та заботиться обо мне, только просит маму не чинить ему препятствий.
   - Приносил ли од домой зарплату за этот месяц?
   - Нет. Двадцать девятого, в день получки, отец всегда отдавал маме тысячу шестьсот форинтов. Но на этот раз он не пришел, домой, А тридцатого его уже не
   было в живых.
   Теперь нужен прыжок. Внезапный поворот к прежней теме.
   - Вы случайно не знаете, отдыхала ли Эдит Ковач на Балатоне в прошлом году?
   - Нет, не отдыхала. Все лето она ходила в бассейн «Сечени».
   - Может быть, она приезжала на Балатон на несколько дней?
   - Этого я не знаю. Может быть, и приезжала. Не знаю. Он украдкой вздыхает. Это удается ему с трудом - нехватает воздуха. Так далеко не уйдешь. Келемен кладет на одеяло папку, достает из нее открытку.
   - Посмотрите, Вильма. Кто, по-вашему, мог послать эту открытку отцу?
   Девушка берет открытку, рассматривает ее и возвращает Келемену.
   - Ее написала Эдит Чаус; «Пожевывая рыбу, шлю миллион поцелуев. Эдит». Кроме меня и отца, этот шифр знает только Эдит Чаус. Это я ее научила. И отца тоже. Мы переписывались с помощью этого шифра, чтобы мать не могла ничего разобрать. Но это было давно. Шифр мы придумали еще в восьмом классе. Тогда же я и научила Эдит им пользоваться.
   Келемен достает из. папки конверт.
   - Судя по печати, открытка была послана летом прошлого года, восьмого июля, в. субботу
   - Ее могла написать только Эдит Чаус. Илия. Ноя не писала.
   - Вы знали, или догадывались, что между отцом и Эдит Чаус установились такие отношения, которые позволили ей посылать вашему отцу «миллион поцелуев»?
   - Нет.
   - И вас это не поражает?
   - Отчего же, я очень поражена.
   Ничего не вышло. И теперь уже не выйдет. Келемен: почувствовал это особенно ясно. Он понял, что открытка что-то изменила в поведении девушки. Ведь у него многолетний опыт. Он видит, что Вильма размышляет, хочет сама распутать какие-то нити, о чем-то догадывается. Но о чем? Расскажет ли? Тут надо быть осторожным. Или спрашивать быстро и решительно. Что лучше? Если бы он только знал теперь, о чем надо спрашивать, все тут же выяснилось бы и встало на свои места. Но он не знал. И испытывал мучительное, противоречивое чувство, так хорошо ему знакомое.
   - О чем вы сейчас думаете?
   - Об Эдит.
   - Что именно?
   - Да так… И сама не знаю…
   - Это плохо.
   Конечно, она не хочет говорить. Выспрашивать? Вытягивать каждое слово клещами? Или действовать в обход? Нужны факты, факты. Надо забыть про чувства. Они как ловушка. Могут обмануть. Надо найти факты. Это верный путь. Может быть, долгий, но верный.
   - Сколько лет Эдит?
   - Скоро двадцать четыре. Она на шесть лет старше меня.
   - Блондинка? Шатенка? Брюнетка?
   - Брюнетка, турецкого происхождения. У нее и фамилия турецкая. Это мне дядя Липи говорил.
   - Кто это - дядя Липи?
   - Дядя Эдит. Он уже умер.
   - Когда вы последний раз видели Эдит?
   - Недели две назад. В половине десятого отец послал меня за сигаретами, и я пошла на Бульварное кольцо в магазин, где она работает. Потому что все табачные ларьки были уже закрыты, а ее магазин работает до десяти. Она училась в техникуме пищевой промышленности. Эдит очень красивая. Когда они жили в нашем доме, она была моей лучшей подругой. Я знаю ее с детства. Мы были как сестры. Я, помню, часто просила, чтобы она разрешила мне причесать ее. Она смеялась и разрешала. Но я никогда не думала, что отец… Что у нее с отцом такие отношения.
   - Она бывала у вас после того, как переехала на другую квартиру?
   - Нет. Не была ни разу. По крайней мере, я об этом не знаю.
   Еще звучали ее слова, а Келемену почудился вон сирены милицейской машины, мчавшейся на бешеной скорости. Нетерпеливо теснились вопросы, и Келемен уже знал, каким голосом надо их задавать - резким и прозрачным, по-военному суховатым, но доброжелательным. Взвизгнув тормозами, милицейская машина остановилась, Келемен выпрыгнул из нее и спокойно и решительно рассеял скопившуюся толпу зевак.
   Частная беседа. Не допрос. Нельзя. Очень хочется, но нельзя. Профессиональное рвение и человеческое любопытство, в этом единстве - вся-красота его профессии. А если этого нет - все к черту. И все же нельзя.
   Он не мог посмотреть на свои часы. Это было бы невежливо. Она сидела, скрестив руки. Левый рукав школьного халата был засучен - ее часы показывали десять минут восьмого.
   Они молчали. Келемен нащупал свой пульс, стал считать. Девушка слегка смутилась, сделала движение, чтобы встать, но Келемен кивком остановил ее.
   - Еще один, последний вопрос, Вильма. Не обижайтесь на мою назойливость….
   - Что вы… Это я должна…
   - Какие сигареты курил ваш отец?
   - «Кошут».
   - А Эдит Чаус?
   - Когда она жила в нашем доме, курила «Симфонию». А сейчас не знаю.
   - Спасибо, Вильма. Больше вопросов сегодня не будет. Да и те, что были, я задавал неофициально. Если что-либо придет в голову, я попрошу Андриша передать вам. Кстати, открытку я тоже разгадал.
   Он не мог удержаться от того, чтобы не похвалиться.
   - Да? Правда, ведь, нетрудно было? Математическим способом это можно сделать за десять минут. Мы уже пробовали в кружке.
   - Конечно, нетрудно. Детская забава.
   И все же Бела Келемен был немного огорчен.
 

5

   - Берци?
   - Да.
   - Хамдулиллах!
   - Хамдулиллах! Как дела. Бела? Что нового?
   - Новостей много.
   - Я так и думал. Как ты себя чувствуешь?
   - Гриппую. А вообще говоря, ничего.
   - Как Манци?
   - Спасибо. Хорошо. А вы как?
   - Мы тоже ничего. Скажи, у тебя что-нибудь важное, а то я уже почти за порогом. Мы идем в кино.
   - Жаль, Берци, но на киножурнал ты опоздаешь. Телеграфирую: в одном магазине на Бульварном кольцо работает девушка по фамилии Чаус, Эдит Чаус. Первый вопрос: в каком магазине? Второй: как фамилия заведующего магазином? Третий: я какую смолу работает девушка? Если еще удастся узнать ее домашний адрес, было бы очень здорово. Это уже четвертый вопрос.
   - До завтра отложить нельзя?
   - Нет.
   - Черт бы ее побрал, эту девицу!
   - Меня уже побрал. У меня грипп. И температура. И бюллетень.
   - Ну, хорошо. Если будешь дома, через полчаса тебе позвонит Кулин или Геренчер. И обо всем доложит. С ней что-нибудь случилось?
   - Не знаю. Возможно. Но определенного я ничего не знаю.
   - Я что-то припоминаю. Кажется, она работает в шестом районе. Красивая черненькая девушка. Четвертого апреля прошлого года она получила денежную премию, двести форинтов. Но я в этом не уверен. Возможно, ее фамилия Таус. Сейчас проверю. Хамдулиллах.
   - Хамдулиллах. Спасибо, Берци.
   - Не за что. До свиданья.
   Корабль приятно качает, Келемен кладет телефонную трубку, затем снова поднимает ее, набирает номер. Над морем сияет солнце. Утро. Через полчаса они бросят якорь в Оране. Он стоит рядом с Берци, облокотившись на борт, и любуется утопающим в солнечных лучах городом. Путевку на трехнедельное путешествие по Средиземному морю, супруги Берци купили за собственные деньги, а он получил ее в качестве премии. Здесь, на судне ГДР, и завязалась их дружба, здесь они впервые услышали это арабское приветствие и взяли его на вооружение. С тех пор прошло четыре года. В апреле будет четыре года. Берци хороший шахматист. Беле еще ни разу не удалось обыграть его. И это немного раздражает Келемена, убежденного в том, что работник, занимающийся уголовными делами, должен играть в шахматы лучше всех. Ведь шахматы - это гимнастика ума. Они требуют комбинационного мышления. А разве это не нужно для руководителя торговой сети?
   - Прошу товарища Раудера.
   - Его нет, товарищ Келемен. Он только что ушел домой.
   - А Еромош?
   - Здесь. Передаю трубку.
   Это был Шомфаи. Хороший парень. Оканчивает вечерний университет. Занимается историей Венгрии. Способный следователь.
   - Еромош слушает.
   - Здравствуй, Тиби. Я хотел только спросить, нет ли чего-нибудь новенького по делу Хуньора.
   - Особенного - ничего. Послал Шенгеллера посмотреть на Эдит Чаус. Она работает в продмаге. Понимаешь, эта девушка, по-видимому, и послала открытку Хуньору.
   Келемен на мгновение теряет дар речи. Он и не подозревал, что его сотрудники могут действовать тан оперативно. Это немного задевает его за живое. И все-таки здорово. Поделом ему. Разыгрывает тут, в постели, великого детектива. С пустой башкой, пустой, как бочка. И с насморком. И с температурой.
   - Как вам удалось ее разыскать?
   - Случайно. Когда мы отправились на квартиру Хуньора, чтобы поговорить с его женой, Шомфаи заглянул к управдому и полистал домовую книгу. У него хорошая память на имена. Вот он и запомнил, что на одном этаже с Хуньором проживал Липот Чаус и Эдит Чаус. Это была единственная Эдит, упоминавшаяся до сих пор в деле. Он сел в машину и снова поехал к управдому. От него и узнал ее адрес и место прежней работы. Старый Чаус уже умер.
   - Это был дядя девушки.
   - А ты как узнал?
   - Случайно. Дочь Хуньора учится вместе с моим сыном. Она уже была у меня. Вы с женой Хуньора еще не говорили?
   - Об этом - нет. По-моему, Женгеллер сначала должен присмотреться к магазину.
   - Правильно. Жену Хуньора пока не трогайте. И Вильму тоже.
   - Дочь Хуньора?
   - Да. А за Эдит, мне кажется, стоило бы понаблюдать. Недурно было бы узнать, где она бывает, с кем встречается, чем интересуется.
   - Ты полагаешь, она причастна к убийству?
   - Не знаю. Мне только кажется странным, что она до сих пор оставалась в тени. Именно она, восемь месяцев назад пославшая миллион поцелуев Хуньору. Возможно, все это ничего и не значит, и все же немного странно.
   - Понимаю, ты, конечно, прав.
   - Только смотрите, Тиби, не привлекайте к себе внимания. Не спугните ее. Пусть ей кажется, что она вне подозрений. Завтра мы займемся ею. Если удастся уговорить врача, я тоже приду.
   - Лучше оставайся в постели, подлечись.
   - Ладно, ладно, там видно будет. Насморк не такая уж болезнь. Извини, я жду телефонного звонка. До свиданья, Тиби. Пусть кто-нибудь позвонит, когда вернется
   Женгеллер.
   - Даже ночью?
   - И ночью. Не помешаете. Я сплю один, и телефон стоит рядом.
   - Хорошо.
   Ну что ж, с этим пока что кончено. Бела наливает из термоса чай с лимоном, пьет. Глотает две таблетки гермицида и кальмопирин, закапывает в нос капли и откидывается на подушки. Но тут же приподнимается - звонит телефон. Он берет трубку, что-то записывает, благодарит, кладет трубку на место. Закрывает глаза, пытаясь заснуть. Горит настольная лампа.
   В полудреме он слышит, как скрипнула дверь, кто-то заглядывает к нему - он догадывается, что это сын, но делает вид, будто крепко спит. Дверь тихо затворяется. Тишина. Хорошо, что не придется говорить с Андришел о Вильме. Бела действительно устал и хочет спать. Очень устал. Он думает о Еромоше, видит, как тот разговаривает с Шомфаи, как Шомфаи берет пальто и отправляется искать Женгеллера в магазине или вблизи магазина и передает ему инструкции или берется сам наблюдать за девушкой.
   А Еромош остался один? Вероятно. Может, и товарищ Синек еще не ушел? Еромош просматривает донесения других групп в поисках возможных связей с делом Хуньора. Доклады групп по борьбе с ограблениями, по охране нравственности, по поддержанию порядка на транспорте, по борьбе с наркоманией. Нет ли среди арестованных или разыскиваемых преступников таких, которые могли бы иметь отношение к делу Хуньора? Подбородок Еро-моша освещен настольной лампой, верхняя часть лица - в тени. Рука тоже освещена лампой, в пепельнице тлеет сигарета…
   Наконец Бела засыпает, он спит глубоким сном без сновидений, когда входит жена и гасит лампу.
   В двенадцать часов двадцать минут он просыпается от телефонного звонка, похожего на звук трещотки - телефон накрыт маленькой подушкой.
   Докладывает Шомфаи. Эдит Чаус работала во вторую смену. Она очень красива. Магазин закрылся в десять. Работники вышли через главный вход на Бульварное кольцо. В половине одиннадцатого Эдит села в автобус 12А, Шомфаи последовал за ней. Ехали до конечной остановки. Потом она пошла на улицу Габона и попробовала позвонить из телефонной будки - номер набирала на память. Но поговорить ей не удалось, к телефону, по-видимому, никто не подходил. Немного подождала, снова опустила жетон, набрала номер, но никто ей не ответил. Она вышла из телефонной будки и направилась на Бульварное кольцо. Села в автобус, Шомфаи последовал за ней. На улице Левехаз она вошла в дом, куда, по свидетельству прежнего управдома, переехала. С тротуара напротив Шомфаи наблюдал, зажжется ли свет в каком-либо окне, если она действительно живет в этом доме. В одном из окон появился силуэт женщины, вероятно, это была Эдит Чаус, которая задернула штору. Но свет, все же проникал через щель между краями шторы. Без двадцати двенадцать он погас. Шомфаи ждал еще минут десять - не выйдет ли кто из подъезда. Затем ушел. Звонит он с работы.
   Келемен поблагодарил за сообщение, спросил, не произошло ли чего-либо за это время. Выслушав короткий отрицательный ответ, он положил трубку, налил стакан чаю, с жадностью выпил и, откинувшись на подушки, снова заснул.
   Утром, в десятом часу, пришел врач. Келемен довел до его сведения, что он покидает постель и отправляется на работу. После короткой дискуссий врач пошел на уступки и разрешил ему выйти на три-четыре часа. Келемену еще повезло - не было ни дождя, ни снега, а та бы он не получил разрешения. Пусть и за это скажет, спасибо. Он натянул на себя теплое белье и, пользуясь тем, что жена отправилась в матазин за покупками и, значит, можно избежать ненужных споров и упреков, вышел из дому, стараясь не встретиться с ней на улице. В своей комнате на столе он оставил записку. Его шатало, и вообще самочувствие было скверным, очевидно от гермицида. Он зашел в аптеку, купил аскорбиновую кислоту, в ближайшем кафе выпил крепкого черного кофе, вывел ив гаража машину й поехал на работу.
   Раудеру он позвонил еще из дому, и тот в половине девятого уже был на месте; В приемной на скамейке сидела Эдит Чаус. Жентеллер ездил за ней на машине и, представившись ей у нее на квартире, пригласил в милицию для дачи показаний. По словам Женгеллера девушка была спокойна, вернее, волновалась не более чем любой другой человек, к которому однажды утром приходит милиционер и приглашает в отделение.-
   Келемен вошел в кабинет и поздоровался с Раудерою. Нет-нет, он пока не будет принимать никаких дел, да и врач разрешил встать не более чем на три-четыре часа. И чувствует он себя неважно, хоти и держится на ногах - помог, должно быть, свежий воздух. Раудер передал ему поступившие со вчерашнего дня донесения и кратко изложил их содержащие.
   Основательно поработали с почтовыми отделениями, сберегательными кассами, банками, со всеми учреждениями, в которые Хуньор мог сдать деньги на хранение. Но безрезультатно. Только в двух кассах были сделаны вклады по сорок - сорок пять тысяч форинтов. С одним вкладчиком приметы не совпадают, а другим и вовсе была престарелая женщина. И никто из них не имеет никакого отношения к Хуньору. Это проверено.
   - Кто был последним клиентом в сберкассе, где снимал деньги Хуньор? Кассир, кажется, говорил, что Хуньор был предпоследним. Вы это проверили?
   - Да. Последним был кустарь-частник, проживающий по соседству. Он вложил две тысячи форинтов. Работники сберкассы знают его.
   - В помещение кассы можно заглянуть в окно с улицы? Не наблюдал ли кто за Хуньором и не видел ли, что он снимает крупную сумму?
   - Хуньор стоял спиной к окну, защищенному металлической шторой. Правда, серая штора закрывала окно неплотно, но Хуньор загораживал окошечко кассы своим корпусом. Четыреста двадцать сто форинтовых билетов он сложил в портфель. Тот, кто наблюдал снаружи, мог бы заметить только движение рук, когда Хуньор складывал денежные пачки. И тогда наблюдатель мог бы догадаться, что сумма большая, но какая, он, конечно, не видел.
   - Ему и этого было достаточно, чтобы решиться ограбить человека. Он следовал за ним, сел в ту же электричку…
   - Не пойдет. Это не годится, Бела. На остановке у рыбачьих домиков Хуньор сошел один.
   - Верно.
   В раздумье Келемен принялся шагать по комнате. Подошел к репродуктору, висевшему на стеле, включил его. Раздался голос Еромоша:
   - В каких отношениях вы были с Хуньором?
   - Я была ехо невестой,- ответил женский голос. Говорила, очевидно, Эдит Чаус.
   - Ты включил кстати,- сказал Раудер.- Это уже интересно.
   - Но ведь Хуньор был женат? - снова спросил Еромош.
   - Он ушел из дому, и мы решили пожениться, как только он получит развод.
   - А теперь расскажите поточнее о вашей последней встрече с Хуньором. Это было неделю назад.
   - Он зашел в магазин во второй половине дня, я его обслужила.
   - Что он купил?
   - Кое-что на ужин. Колбасы, хлеба. Бутылку вина - в другом отделе.
   - Вы о чем-нибудь с ним говорили?
   - Да.
   - О чем? Прошу вас, отвечайте. Не заставляйте вытягивать из вас каждое слово.
   - Мы договорились, что вечером после работы я приеду к нему в рыбачий домик.
   - И вы приехали?
   - Нет.
   - Почему? Ведь вы же договорились? Молчание.
   - Отвечайте, прошу вас. Почему вы не сообщили обо всем милиции? У вас, простите, взрослой и умной женщины, убивают жениха, а вы и не пытаетесь искать его, не появляетесь дома, молчите и лишь из газет узнаете, что его убили. Почему?
   - Нет, все это было не так. Не так. Я думала, что Енё обиделся На меня за то, что я не приехала к нему в тот вечер, и поэтому не стал мне навязываться. К тому же мы договорились, что я никогда не должна его разыскивать - в случае необходимости он сам меня найдет. Случалось, мы неделями не виделись. Он говорил, что мы оба должны держать наши отношения в тайне, чтобы о них не узнала его жена, которая могла бы нам навредить.
   Келемен и Раудер слушали допрос, не шелохнувшись.
   На столе зазвонил телефон. Коротким и нервным движением Келемен поднял трубку.
   Докладывал Женгеллер. Из отделения по улице Теве сообщили, что патруль на машине с радиотелефоном обнаружил на острове Маргит, у самой воды, труп мужчины лет тридцати. Мужчина, по-видимому, захлебнулся, так как голова его свисала в воду. В карманах у него ничего не найдено. Возможно, он ограблен. Насильственная ли это смерть - определить трудно. Просят прислать кого-нибудь для осмотра трупа на месте.
   - Хорошо,- говорит Келемен и обращается к Раудеру: - Голига и Ястера послать на осмотр!
   Раудер кивает, Келемен кладет трубку.
   - Я понимаю, вы боялись,- снова раздается голос Еромоша. - У вас были для этого основания. Но если вы утверждаете, что не находились в рыбачьем домике, это надо доказать. Где вы провели ночь с двадцати девятого на тридцатое?
   - Что ж, теперь уже все равно. Енё мертв. Я ночевала у моего бывшего кавалера. Он ждал меня на улице, когда я вышла из магазина, и умолял пойти с ним. Я сказала, что мне некогда. Он спросил, чем это я так занята, и я впервые ему отрезала: «Тебе нет до этого никакого дела!» Потом я призналась, что еду к Енё.
   - Ваш бывший кавалер был знаком с Хуньором?
   - Он знал, что Енё мой жених.
   - Продолжайте. Он уговаривал вас пойти с ним.
   - Да. Но я сказала, что опаздываю на электричку и Енё будет ждать меня на станции, как мы условились. Тогда он сказал, что я могу поехать другим поездом,
   позже. И у него мы пробудем немного - всего час.
   - И вы согласились?
   - Да. Я пробыла у него всю ночь.
   - Где он живет, и как его зовут? Вы понимаете, мы должны все проверить.
   - Конечно, теперь уж все равно. Теперь замуж за Енё я не выйду. Он мертв.
   - Как его зовут? Прошу вас.
   - Альфред Шоммер. Он художник. У него мастерская на улице Габона.
   - Так. Скажите пожалуйста, когда, в котором часу вы узнали о смерти Хуньора?
   - Вчера утром, вернее, в первой половине дня. Примерно в половине двенадцатого. К двум мне надо было на работу. Часов в одиннадцать я завтракала и листала на кухне газету. Хозяйка выписывает «Мадьяр немзет», в ней я и прочитала сообщение. Я очень испугалась. Побежала в ванную, переоделась, выбежала на улицу и из ближайшей телефонной будки позвонила Фреди. Но его не было дома. Позже я пыталась позвонить ему еще раз. Потом звонила еще из магазина. Несколько раз. Но никто не отвечал. После работы я села в автобус и отправилась на улицу Габона. В окне его мастерской горел свет. Я видела, что там был свет, но подняться к нему не посмела - боялась, что он не один. Я позвонила, но он не взял трубку. Значит, он был не один. Я снова села в автобус и. вернулась домой. Сегодня рано утром, часов в семь или в половине восьмого, я снова спустилась вниз и позвонила. Он не ответил. Или его не было дома. Я была очень взволнованна и вернулась домой. Через час пришли вы. Келемен подходит к репродуктору, выключает его. Раудер листает телефонную книгу.